#на краю Атлантики Лазарева Ирина
– Не то чтобы главное. Но я хочу семью. А разве ты – нет?
– Хочу, – безжизненно сказала Вера. Выдохнув, она продолжила: – Я люблю детей. Не всех, конечно, но мне бы хотелось детей. Не знаю почему. Просто хочется, и все. Разве нужно все время объяснять свои желания? Быть может, это инстинкт, быть может, гормоны, быть может, здоровье требует того. А ты хотел бы именно детей?
– Да. – Сергей посмотрел на ее уставшее лицо глубоким, тяжелым взглядом, ему как будто хотелось передать через свет, струившийся в его взгляде, всю свою страсть к ней и всю торжественную серьезность своих намерений, чтобы она больше никогда не задавала таких вопросов и не смела усомниться в нем. – Продолжение рода – это единственное, что мы можем противопоставить смерти. Его – и вклад в развитие человечества.
– Быть может, ты и прав. Если действительно желать противопоставить что-то смерти.
– Как можно этого не желать?
– О, можно вообще перестать желать что-либо. Если отрешиться от всего и в полной мере осознать, что мы – лишь песчинки на ветру, и ничего с этим сделать нельзя. Нельзя переделать структуру мироздания. Жизнь безжалостно скоротечна для человека… – Помолчав, она вдруг сказала: – Как гуанчи. Они решили не бороться со смертью, они шагнули в бездну – наоборот, бросились в лоно смерти, потому что она для них была лишь продолжением жизни. Они хладнокровно встретили свой конец… и стали бессмертны.
– Да, они были сильные ребята. Жаль, что исчезли с лица земли. – Помолчав, Сергей продолжил: – Если ты знаешь, что тебе жить еще десять секунд, согласишься ли ты быть рабом другие десять секунд, лишь бы только прожить вдвое больше? Своим неразвитым умом они смогли понять эту непростую арифметику.
– Стало быть, – издала слабый смешок Вера, – ум их был не так неразвит. Быть может, даже более развит, чем ум среднестатистического современного человека.
– Быть может, и так. Но… нам этого не узнать никогда.
Сергей говорил еще, много говорил, почти не умолкая. Он рассуждал о том, что догадки бессмысленны, как и историческая наука в целом. Вера лишь слушала его. Она совсем перестала говорить: поход измотал ее и иссушил слова, которые вертелись на кончике ее языка.
Через какое-то время они вышли к горному хребту, торопливо убегающему под ногами к пропасти. На самом его краю был пологий выступ, на котором зачем-то установили небольшой пьедестал – квадратную бетонную плиту размером в метр. Осторожно ступая по узкому хребту, разрезающему пропасть, они прошли к выступу и встали на каменную плиту, на которой были в безопасности.
Перед глазами открылся фантастический вид, от которого перехватило дух. Океан дымился где-то на самом дне пропасти, синий, безбрежный, далекий. Горы и скалы резко обрывались, словно расступаясь перед величием побережья и его пограничной красой. Облака белели далеко внизу, а перед путниками, над путниками – простиралось лишь бескрайнее голубое небо. Прозрачное, невесомое, доминирующее над землей, в мощи которого можно было сомневаться, лишь пока ты на земле, пока ты видишь тучи и облака, побеждающие эту голубизну, но здесь, над облаками, сомнения улетучились: небо было всем, и все было – небом.
– Тишина, только послушай, какая тишина, – сказал Сергей мечтательно. – Нет ни звука в целом мире, будто вымерло все и не осталось больше надоедливой суеты. Как мы живем в Москве? Как теснимся в метро, электричках, домах-муравейниках, офисах-больницах, припертые друг к другу, словно в вечное наказание за свои грехи? А ведь это наш собственный выбор. Мы искали такую жизнь, и мы ее получили.
– Я всегда мечтала уехать в Москву, – прошептала Вера тихо. Слова все медленнее срывались с уст, они давались ей тяжело, через усилие воли. – Для меня поступление в столичный вуз было счастьем, и так всегда было. Я была в восторге от огромного города… и кипящей в нем жизни… я не понимала… скучной провинции, маленьких городков, деревни… До этой самой минуты… Сейчас, мне кажется, я готова отказаться от всего, лишь бы чувствовать жизнь… так проникновенно, как чувствую ее в этот самый миг. Здесь. С тобой. На самой кромке мира.
Сергей стоял за ней. Услышав эти слова, он поставил ее рюкзак на плиту и сжал Веру в своих объятьях, впившись губами в ее плечо. Она застонала. Он не понял ее стона и сжал сильнее. Тогда она выдохнула сквозь стон:
– Пожалуйста, нет, отпусти…
Сергей тут же разжал руки, повернул ее к себе, крепко держа, словно боясь, что она сделает шаг назад и отдастся власти пропасти. Он обеспокоенно заглянул в ее лицо.
– Что случилось?
Вера корчилась от боли и уже не скрывала этого.
– Я не могу… – Она опустилась на корточки, он вслед за ней, крепко держа ее за руки, чтобы она не пошатнулась.
– Тебе плохо?
– Я… не могу больше. Мне с каждой минутой все хуже. Я не думала, что так будет, прости. Меня беспокоили боли, но не сильные, и не всегда. Анальгетики помогали. Почему-то именно на Тенерифе стало хуже, особенно после океана. А сегодня в горах какой-то ужас, я еле шла сюда, а обратно просто… не могу… Надо еще выпить таблетки, наверное.
– Пойдем, пойдем отсюда, давай в тенек, под деревья, – Сергей стал осторожно вести ее по хребту, жестко держа за предплечье, чтобы она не соскользнула вниз, если оступится. Вера почувствовала силу его хватки и вся сдалась его воле. Она уже более не была дерзкой и капризной девчонкой, она готова была сделать все, что он скажет. Он был мужчина. Он был врач. Она вдруг ясно осознала катастрофическую разницу между ним и собой и почему-то представилась самой себе несмышленым ребенком.
Они сели на широкий камень в тени лавровых деревьев. Вера выпила таблетки и закрыла глаза, чуть постанывая. Сергей не сводил с нее зорких глаз.
– Какой у тебя диагноз?
– Никакого. Терапевт сказала, что это неврология, невролог выписал успокоительные. Травки там всякие. Он решил, что это продолжение моей истории с синдромом раздраженного кишечника. Я поверила. Только на Тенерифе я, наоборот, расслабилась. Я стала меньше нервничать. И это странно. Почему стало хуже?
– Акклиматизация, – мрачно сказал Сергей. – Какие именно боли, где они? Опиши их.
– Болят ноги. В этих местах, – она погладила суставы: колени, щиколотки, правое бедро. – Ноют так… Не знаю, как это описать…
– Понятно, боль ноющая, значит? Не режущая, не колющая?
– Да, именно так!
– Вера, почему мне не сказала? Ведь я врач! Да даже если бы и не это, как можно было согласиться на изнурительный поход, зная о том, что у тебя такая проблема?
Сергей вскочил и отошел от нее. Он смотрел куда-то вниз, где за переплетенными ветками прятался резкий склон скалы, засаженный папоротником и лавровыми деревьями. Не было видно дна, не было видно конца скалы. Но это не означало, что его нет. Как много всего существовало в жизни, что мы не видели, потому что оно сокрыто от глаз, но это вовсе не означало, что этого не было, это означало лишь то, что мы слепы! Сергей одернул себя: к чему теперь эти лишние мысли? Зачем? Вера в беде. И он вместе с ней.
– Я не хотела пугать тебя, мы ведь встречаемся… сколько? Месяц, два? И я должна была сказать тебе, что я, возможно, чем-то больна… Ты хочешь детей, а я вся такая разваливаюсь на части!
– Боже мой! Какое неуважение! – вдруг взревел Сергей и бросил на нее свирепый взгляд.
Вера, оглушенная, затихла. Она не поняла его внезапного приступа ярости. Ей казалось, что признание полностью оправдывало ее и снимало с нее вину.
– Вот какого ты обо мне мнения! Думала, я настолько примитивный… мужлан какой-то, от которого нужно скрывать все свои проблемы! – Он смотрел на нее своими чуть восточными глазами, настолько широко раскрытыми, что они впервые показались ей огромными.
Сергей прожигал ее взглядом, и это был нехороший взгляд.
Вере машинально захотелось извиниться перед ним, но боль напомнила о себе, и вместо этого она рассердилась. Признавать себя во всем виноватой было не в ее дерзком нраве, и она не могла позволить ему внушить себе чувство вины, тем более теперь, когда ей плохо, а он будто нарочно уводит разговор в другое русло, делает себя главным персонажем их истории. Какой эгоизм! Неужели она настолько безразлична ему, что он не сочувствует ей, не признает ее физическую боль и право быть прощенной за недомолвки? Тут было что-то еще. Он злился, и тому была причина. Она пока только не понимала, какая именно.
– Вот как! – ответила Вера. – Может быть, я не зря тебе не сказала. Может быть, ты злишься вовсе не из-за этого.
– А из-за чего, скажи на милость?
– Сам знаешь.
– Нет, ты скажи, – голос его гудел в зарослях.
– Может, тебя просто раздражает сама ситуация, что мы застряли здесь, в нескольких километрах от трассы, и что нужно идти пешком, а я не могу? – Вера посмотрела на него испытующе. В глазах горел ехидный огонек.
Он молчал, лишь скулы его чуть заметно двигались. Он не сводил с нее недоброго взгляда, ноздри его быстро раздувались. Она вдруг поняла, что он на грани срыва, но держится, еще контролирует себя и свой гнев. Наконец Сергей заговорил:
– Я поражаюсь тебе. Ты такой своенравный ребенок. Столь простой вещи, а понять не можешь.
– Какой вещи, какой?
– Подумай, – сказал Сергей, растягивая это слово. – Ты ведь очень умная девушка, развитая не по годам.
Вера закрыла глаза и вздохнула.
– Сережа, мне очень плохо. Давай оставим спор. Просто скажи мне. Разве сейчас хороший момент, чтобы рассориться в пух и прах? Ты же не бросишь меня здесь? Я не знаю пути назад, я не дойду, и телефон у меня сел.
– О боже, – сказал Сергей, ее слова еще больше оскорбили его, оскорбили до той точки невозврата, когда становятся неважны ни гордость, ни разбитые ожидания. Внутри него родился неконтролируемый смех над нелепостью всей ситуации. – Ты решила вдобавок, что я брошу тебя здесь, на краю света! Тебя! Вера, какая ты глупая! Я злюсь оттого, что ты не смогла понять меня, мой характер, не поняла, что я никогда не оставил бы любимого человека, если бы он заболел, не смог бы родить или что там еще… Ты не поняла даже того, что я злюсь теперь, потому что мог бы сразу помочь тебе, если бы ты доверилась мне. И, уж наверное, не оставил бы тебя здесь одну!
Вера опустила голову и ссутулилась. Она чувствовала, что спина ее выгнулась колесом, что вся она стала некрасивой и, быть может, даже отталкивающей для него. Но она ничего не могла с собой поделать. В ней не оставалось женских сил – женского кокетства, заключавшегося в стремлении любой ценой быть привлекательной, хоть в ночи, хоть на работе, хоть в поле. Не существовало больше ни мужчин, ни женщин – она была лишь человек. Человеческая душа, заключенная в тело, пронизанное страданием.
Ей стало казаться, что она упустила его из-за собственной глупости, недомолвок, недоверия. Он любил ее по-настоящему, он сам только что признался, но… больше не сможет любить. В конце концов, они встречались всего только пару месяцев, и, как бы он ни любил ее, он еще не успел прикипеть к ней всей душой. Он расстанется с ней после поездки и легко… или не очень… но забудет ее. Какая ошибка, какой просчет! В тот самый миг, когда он нужен ей больше всех на свете, он уйдет от нее.
Для чего был этот древний тропический лес, и эти величественные скалы, и бескрайнее небо, и непогрешимая тишина первозданной земли – такой, по какой ступал первый человек, – и эти чудные узоры, нарисованные сплетенными ветками лавровых деревьев, и беспощадный океан, и этот остров вечной весны, и его соленый воздух, и резвый ветер… Для чего все было дано ей, для чего мелькнуло, как блик, растравив душу и внушив напрасные надежды на бескрайние чувства? Чтобы безжалостная судьба все это вновь отняла, вновь оставила ее ни с чем… Он смотрел на нее по-прежнему свирепо, и не было надежды на то, что Сергей простит ее. Если только…
Внезапно во всем этом ворохе падающих преувеличенных чувств зародилась новая, поднимающаяся из глубин сознания мысль: очищающая, отрезвляющая, поражающая своей неординарностью. Мысль эта была о том, что еще ничего не кончено и Вера повернет все вспять. Она сможет. Она справится. Нужно только найти ключ.
– Прости меня, – промолвила она наконец. – Я должна была сказать тебе. Я не знаю, не понимаю, что мной двигало, когда я молчала. – Вера усилием воли подавила в себе ложную гордость, а вместе с ней заблуждение, что повиниться значило унизить себя. И когда она освободилась от этого заблуждения, слова полились рекой. Не было больше унижения, не было пресмыкания – он человек, который любит ее, а значит, выслушает и поймет. Она поверила в это и, быть может, именно поэтому заговорила с такой убедительностью: – Наверное, какие-то глупые стереотипы… что отношения особенно шатки в самом их начале, что нельзя их расстраивать лишний раз и непременно нужно что-то скрывать. Я не знаю. Наверное, мне казалось, что такие вещи стоит говорить намного позже. А почему так казалось? Из глупых фильмов или книг… Я как будто действовала по чьей-то указке. В самом деле, даже если месяц назад мне было терпимо, то во время поездки, когда стало хуже, я должна была точно сказать тебе. Ведь уже было понятно, что причина не в нервах, что все глубже… И неправда, что я невысокого о тебе мнения, наоборот, я считаю, что ты лучше всех людей, которых я когда-либо встречала, в сумме или в отдельности. Я восхищаюсь тобой. Наверное, я не могла до конца поверить, как мне повезло… не могла поверить, что я встретила наконец такого целостного человека, который во всем идет до конца и не отступает от своих слов. Если я боялась потерять тебя, то не потому, что была о тебе низкого мнения… наоборот, потому что ты слишком дорог мне.
Все это время Сергей топтал кроссовками папоротник, как дети в детстве бьют высокую траву палками, когда сердятся или обижаются. Но когда Вера заговорила, он стал прерываться и подолгу глядеть на нее все еще разъяренными глазами. Он пока молчал, но внутри него быстро стягивались раны обиды, затихал шторм, просвечивало солнце из-за редеющих облаков. Ему казалось, что слова Веры обнажили ее душу, и ее желание предстать перед ним такой – настоящей, заблуждающейся, ошибающейся, но ищущей правду и смысл – поразило его. Разве она не была сильнее его, разве в ней не было больше чести и воли? А главное, свободы от условностей, женских хитростей? Ведь Вера поведала ему все, что было у нее на уме, а он ей – нет. Как она была восхитительна в эту минуту, как глубока и чиста! Но Сергей не мог признаться ей в этом. Он снова бросил на нее долгий тяжелый взгляд. Она ждала ответа. Почувствовав, что на языке его уже зародились слова, и это непременно добрые слова, она улыбнулась. Тогда он не выдержал и сказал первое, что пришло на ум:
– Ты же знаешь, я не могу на тебя долго обижаться, когда ты так улыбаешься. Твоя улыбка может свести с ума любого.
– Значит, мы не будем расставаться? – засияла Вера.
– Расставаться? – Сергей удивился.
– Из-за того, что я не сразу сказала тебе правду.
– Мы просто выясняли отношения, вот и все. – Сергей по-прежнему был удивлен: неужели она так серьезно отнеслась к их ссоре? – А сейчас мы все выяснили и живем дальше. – Глаза его больше не буравили ее, а, наоборот, глядели с необыкновенной лаской. Но вдруг Сергей помрачнел. – Как ты себя чувствуешь сейчас? Анальгетики сняли боль?
– Да, кажется, лучше. Могу идти. Лучше, наверное, не рассиживаться, пройти, сколько могу.
Они быстро попили воду и отправились в путь. Поначалу Вера бодро ступала по извилистой тропе, обгоняя Сергея, но через час силы стали вновь покидать ее. Ноги тяжело опускались на камни и переплетенные корни, торчащие из земли, она то и дело спотыкалась, теряя ловкость и координацию. Сергей шел сзади и с напряжением ловил каждое ее движение, ему казалось, что вся его жизнь сосредоточилась в колыхании этого тонкого тела в обтягивающих джинсах и легкой футболке, в его упорном сопротивлении боли и усталости. Усталости! – внезапно мысль резанула ум. Была не только боль. Была акклиматизация. Была усталость.
На душе становилось все темнее, словно сумрак ветвей скрывал не только лучи яростного экваториального солнца, но и тонкие робкие прожилки возможного счастья. Первородная тишина поглощала звуки, но она не могла поглотить то ненастье, что маячило впереди.
Вдруг Вера споткнулась и упала на колени и ладони. Чуть привстав, она с досадой осмотрела грязные джинсы и руки, покрытые сырой землей. На мгновение Сергей замер и не шевелился. Какая-то черная мысль катилась с высокого пика его подсознания, словно оползень, и он с отчаянием хотел постигнуть ее, хоть и обещал себе час назад ни о чем не думать. Еще немного – и он поймет ее. Еще немного – и она сокрушит его. Да, не думать не получалось! Мозг все это время кипел, словно мысль перенеслась в пространства вне его тела, вне его разума. Там весь час алгоритм проверял гипотезы и выдавал ответы. Непостижимо, но Сергей не осознавал запущенного процесса и был в неведении, пока Вера не распласталась перед ним. Значит, перед отъездом он втайне от Веры сходит в аптеку и купит импортный препарат с расчетом на год вперед.
Через мгновение он уже помог ей подняться, дал влажные салфетки, оттер ее ладони от грязи.
– Давай отдохнем, – сказал он Вере, пряча темный взгляд. Она усталыми глазами испытующе посмотрела на него: отчего Сергей опять был невесел? Неужели снова злился на нее? Тоска, словно разрастающиеся ветки с острыми шипами, обхватила и сжала сердце.
На этот раз они отдыхали дольше. Скоро тропа пойдет по солнечным местам, и станет непреодолимо жарко, будет тяжело дышать. Нужно было запастись силами. Но все это время слова не прерывали гнетущую тишину. Они оба не смотрели друг на друга, а все отвлекались – то рассматривали листья деревьев, то трогали папоротник с его изумительным мягким и успокаивающим узором, то пили воду, то кусали хрустящую чиабату, хотя она с трудом лезла в горло.
Но вот Вера поднялась, хотела было взять свой рюкзак. Сергей тут же вскочил и предупредил ее жест: он опять понес ее рюкзак в руках, а свой накинул на плечи. Так же молча они двинулись в путь. Оставалось не так много, может быть, полчаса, может, чуть дольше. Вера почувствовала, что ей стало чуть легче, но все-таки не до конца. Огромным усилием воли она стала внушать себе, что ей лучше и что ноги легко несут ее по горным тропам, – и на какие-то двадцать минут самовнушение, к ее удивлению, подействовало: она сама не поняла, как проделала длинный путь. Словно только что они еще были на привале – а теперь уже близко к трассе. Обернувшись, она поймала на себе мрачный взгляд Сергея. Он тут же испуганно опустил глаза. И в этот самый момент она поняла! Поняла то, что не осознавала на протяжении всего обратного пути, приняла его настроение за злость и новый виток обиды… о, как же она была непрозорлива! Поняла то, что заставило его ругаться и сердиться на нее, даже кричать во время их еще недавней ссоры! То, что он не сказал, побоялся выразить, решил скрыть от нее.
Именно теперь, когда она все поняла, ей стало смешно оттого, что она сразу не угадала мыслей Сергея, ведь это были столь очевидные вещи. Но как же! В пылу обид и взаимных упреков столь простое объяснение первым теряется в глубинах подсознания, как теряется иголка в бушующих волнах океана. Слишком идеальная, слишком ровная, слишком пронзительная, она первой ускользает из рук.
– Да, – сказала Вера, прервав неловкое молчание, – я наконец поняла, отчего ты так рассердился на меня тогда.
– Не понял, – сказал Сергей. – Мы вроде бы все обсудили. Зачем опять…
– Все… да не все.
– Зачем опять возвращаться к избитой теме? Ты все сказала, я все понял.
– Но я не поняла.
– Что не поняла?
– Ты знаешь, о чем я.
– Нет, – он помотал головой и сжал губы. Взгляд его очистился и стал светлым, легким. На мгновение Вера усомнилась в том, в чем заподозрила его. Но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Она закончит свою мысль.
– Ты уже знаешь, в чем дело. Только мне не говоришь.
– Знаю что?
– Хватит, Сережа! – воскликнула Вера, теряя терпение. – Ты лучший из всех врачей, постоянно читаешь статьи на английском по смежным специализациям, бредишь медицинской наукой, разбираешь все болезни по косточкам азарта ради, ты помешан на медицине… И если ты пока не получил международного или всероссийского признания, то это только вопрос времени. Просто они – другие ученые – еще не знают о существовании такого бриллианта среди людей, им еще никто не указал на тебя, никто не обрадовал… Так скажи же мне, не таясь… Все… настолько плохо?
Он тяжело вздохнул и отвел взгляд на бесконечный горизонт, разрисованный долинами, лесами и горными пиками, теряющимися в белизне, словно обмазанные нежными сливками облаков. Где-то далеко в низине крошечными точками алели крыши домов, белели стены испанских финок… Да, где-то били ключи тихой размеренной сельской жизни, где не только все будущее, но самое спокойное счастье спланировано на десятки лет вперед, и Сергею не верилось, что он больше не был частью той умиротворенной картины и, возможно, уже никогда не будет. Как быстро, головокружительно быстро произошла перемена в его судьбе. Раскол на «до» и «после».
– Вера, – наконец сказал он, словно борясь внутри с желанием все рассказать и желанием как можно дольше скрывать правду, – я и пациенту не стал бы ничего говорить без анализов и полноценного обследования, а тебе – тем более.
– Но почему? Ведь у тебя есть гипотезы или там предположения, я не знаю… Просто скажи, какие варианты? Все настолько плохо? – Он молчал, потому она сказала опять: – Ты расстроен, я это вижу…
– Вера! У меня, конечно, есть предположения, я знаю, что это может быть… но представь, каким дураком я себя почувствую, если после обследования ничего не подтвердится. Вдруг все окажется временным недугом? Не пытай меня, прошу. Давай обменяем билеты и вернемся на два дня раньше, как можно скорее сдадим анализы.
– О нет, не стоит! – замотала головой Вера. – Два дня ничего не решат. Прошу тебя. Иначе этот отпуск навсегда запомнится как какое-то бегство, громадная ошибка, выброшенные на ветер деньги. А ведь в нем было и хорошее тоже… в нем было так много прекрасного! Я не хочу навсегда смазать все впечатление. Это наше первое романтическое путешествие.
– Хочешь ты или не хочешь, а Тенерифе теперь для меня – место, откуда я желаю сбежать как можно скорее. Только что я говорил обратное, подумать только! О! – он сделал протяжный выдох. – А теперь я жажду попасть в Москву. В отделения и к врачам, которым я доверяю.
Вера чувствовала, что он во власти эмоций, что ее возражения могут снова вывести его из себя, – он был мужчина, он был импульсивен! Потому она говорила медленно, осторожно, ненавязчиво, пытаясь подвести его к объективным суждениям.
– Ты же знаешь, что Тенерифе здесь ни при чем. Поехали бы мы сюда или не поехали… все одно.
– Да, ты права, но я ничего не могу с собой поделать. Мне хочется ненавидеть это место, и мне кажется, я уже ненавижу этот чужой остров, чуждую нам культуру, все ухоженное и упорядоченное, и глупый, дикий, необузданный океан – все резко опротивело. Я шел всю дорогу и не мог избавиться от этих мыслей.
– Так нельзя, Сережа, – покачала головой Вера. – Будь реалистом. Если бы мы сейчас были в Москве, то ты так же ненавидел бы столичные стены, клетушки, грязный воздух, заводской и автомобильный смог. – Помолчав, она решила снова попытать счастья. – Что же, пойдем… осталось немного. Ты… точно не скажешь мне?
– И не проси. Пойдем.
Спуск, проходивший меж двух горных пиков, оказался намного проще, чем весь их предыдущий путь. Ноги сами бежали вниз, в сырую низину, где была припаркована машина.
Кукурузные початки, посаженные в ряды на плантациях, качались на ветру, к каждому кусту была подводка воды, и все, казалось, было выверено и рассчитано с европейской дотошностью. На земле не росло ни единого сорняка, каждый ее клочок использовался по назначению. Во всем чувствовался уход человека, но людей нигде не было видно, словно весь этот земледельческий край был оставлен фермерами и сам себя обслуживал.
То ли яростное канарское солнце, слепившее глаза и давящее на ум, то ли физическая усталость, всегда сопряженная с опустошением душевных сил, то ли все это вместе подействовало на Сергея, и вдруг надежда возгорелась в нем. Он перестал верить, что их настиг серьезный недуг. Ему стало казаться, наоборот, что он сам себя убедил, что Вера больна: ему хотелось драматизма, хотелось страдания – и вот он выдумал себе и Вере это испытание, чтобы подогреть их страсть, их чувства. Нет, все было вздор. Теперь он верил, что это психосоматические боли и что его любимой ничто не грозит. И как он будет потом смеяться над собой! Но не лучше ли смеяться, чем рыдать?
А все-таки Вера чувствовала каждый шаг. Каждый шаг звенел, гудел и отдавался зеркальными болями во всем теле.
Глава девятая
2020 год, июнь
В конце мая на Тенерифе забрезжил свет надежды на то, что карантин на острове подходит к завершению. Границы были еще закрыты, но инфекция почти затихла, переболело всего две тысячи человек, из них большинство уже выздоровели и были не опасны для общества. Казалось, небывалая, все сметающая на своем пути буря затихла, шторм прошел, наступил долгожданный штиль. Лишь полицейские были недовольны. Они дежурили на всех крупных улицах больших городов, на пляжах, в прогулочных зонах. На лицах их кривились вялые улыбки, словно они помнили о своем недавнем всесилии и не могли простить властям столь быстрого выхода из фазы 4. Да и люди смотрели на них с опаской, но одновременно и с вызовом: мы теперь свободно гуляем, и ничего вы нам больше не сделаете, закончилась ваша власть!
Юля, Алина, Константин и дети, до этого нарушавшие режим и украдкой встречавшиеся по вечерам, теперь могли видеться, не таясь. В июне океан стал теплее и радушнее, чем весной, словно желал компенсировать жителям два месяца заточения, и пляжи начали наполняться людьми – их было не так много, но все-таки это были люди! Пляжи уже не выглядели фантастически пустыми, будто вырванными из постапокалипсиса будущего. Города и поселки, казалось, как большие звери, вставали после долгой болезни и начинали приходить в себя – медленно, покачиваясь при ходьбе от головокружения, но все-таки с каждым днем набирая силу. Часть ресторанов открылась и предложила еду навынос и доставку.
Спортсмены рано утром обегали свои городки. Дети играли на волейбольных и футбольных площадках, потому что детские были закрыты, но все-таки это было приволье! Это били ключи жизни. Старички-европейцы, давно переехавшие на Тенерифе с приходом пенсии, по вечерам помогали барам и ресторанам делать хоть какую-то выручку.
Юля и Катя, пользуясь возможностью, вечера проводили на своем тихом пляже, а на выходных вместе с Костей и Алиной уезжали в горы, посещали древние города, гуляли в лесах, где Константин то и дело начинал свои разговоры про политику и заговор, из-за чего даже дети стали подсмеиваться над ним. Он же говорил Алине: «Смейтесь-смейтесь! Над Хемингуэем тоже все смеялись, когда он подозревал, что ЦРУ его прослушивает, а в итоге он оказался прав!»
Юля все еще не могла понять себя: каждый день новая идея захватывала ее и трясла душу. Вчера она боялась открытия границ, не хотела, чтобы туристы из Европы привезли коронавирус на Тенерифе. Сегодня же она проснулась уверенная, что справится со всем и что бояться нет смысла, а главное, открытие границ означало возвращение Йохана. Как она хотела видеть его, как она скучала по нему! Три месяца разлуки, три месяца невыносимой тоски, словно у нее отняли часть тела, часть ее самой, так ей не хватало любимого. Она так привыкла ощущать себя женщиной желанной, обожаемой, что не могла более существовать без его ласки и заботы.
Сегодня Юля ездила в аптеку за лекарствами для Кати, которые, к счастью, на Тенерифе отпускали без рецепта, а сейчас возвращалась домой. Но когда она зашла в вестибюль дома, дорогу ей преградила пожилая пара. К удивлению Юли, они не отступили назад, чтобы не дышать с ней одним воздухом. Они даже не опустили взгляды. Их манера и то, как они держали себя, всколыхнули в ней давно забытые образы людей, какими они были… до пандемии.
Перед ней предстал мужчина – высокий, седовласый, с орлиным носом, благородным профилем, в выражении лица которого чувствовалось мужество, но он ходил, опираясь на палку, руки чуть дрожали. Женщина была невысокой, стройной, с маленькими умными глазками. Оба они были без масок. И, вне всякого сомнения, оба они были из России.
– О, да вы русская, – сказал ей мужчина. – Вы здесь живете?
– Да, – опешила Юля и остановилась. Она все еще была в маске и надеялась, что они не боятся ее, как другие пожилые люди. Ее мать в России никуда не выходила, заказывала доставку, опасалась ходить в подъезде без маски.
– А мы сюда в гости ходим к нашему русскому другу, – сказала женщина, приятно улыбнувшись. Голос у нее был старческий, низковатый. – Познакомились мы во время пандемии. Надо держаться вместе, когда все так складывается. Вы так не считаете?
– Да, я согласна с вами, – сказала Юля. – А вы здесь живете или в отпуске?
– Мы застряли здесь, – засмеялся мужчина. – Все ждем прямой рейс до Москвы. Не хотелось бы лететь с пересадкой, это очень тяжело в нашем возрасте. Да и не хотелось отдых запомнить по четырем стенам, вот и ждали, когда можно будет немного поездить по острову.
– Мы тоже застряли, – сказала Юля. – Я и дочь, мы не живем здесь, только приезжаем.
– А вы из какого города?
– Да я вообще-то в Германии живу, уже два года.
– Здорово как!
– Как приятно с вами познакомиться! – сказал мужчина. – Я – Владислав. Это Светлана.
– А я Юля, мою дочь зовут Катя.
– Вы приходите к нам в гости, мы в соседнем корпусе живем, – вдруг сказал Владислав. Юля стянула с лица маску, брови ее невольно приподнялись от изумления. Она еще раз глянула на палочку Владислава, на его дрожащие руки с пигментными пятнами и сильно проступающими, будто перекошенными, жилами. Он был не так здоров, да и возраст… Им обоим уже было семьдесят, а может, и больше. Так почему они так звали ее к себе, словно были не в курсе пандемии?
– А вы… не боитесь вируса? – спросила Юля, потому что не нашла других слов, кроме самых прямых.
– Ха! – сказал Владислав и махнул рукой. Светлана тихо засмеялась. – Мы ничего не боимся. Уж точно не пандемии. Мы за свою жизнь столько вирусов и эпидемий пережили! То пугали гриппом, то свиным гриппом, то куриным, то еще каким… Бесконечные войны и противостояния, инфляции, кризисы. Когда будете в нашем возрасте, Юлечка, и вам будет пылкая молодежь из года в год рассказывать все более кровь будоражащие страшилки и предрекать конец света, то раз на двадцатый вы просто перестанете все это слушать. Все это уже много раз было – приходят молодые и пытаются тебя в чем-то уверить, убедить… Когда не нужно ни в чем убеждать, не нужно навязывать свои младенческие взгляды на жизнь людям, видавшим виды, нужно только учиться мужественно переносить невзгоды, как это делают старики, и не пытаться остановить вращение планеты.
Юля с любопытством посмотрела на его палочку снова, посмотрела на морщинистое лицо, покрытое пигментными пятнами. В голове мелькали мгновенные мысли. Они не могли не знать, что вирус для них может быть смертельным, они были кто угодно, но не глупцы – это видно по умным лицам, по красивой правильной речи. Тогда что это было? Безрассудство? Но только ли оно одно?
Еще долго после встречи Юля не могла забыть о том, как Владислав махнул рукой, как Светлана тихо засмеялась – беззаботно так, по-девичьи. Она сидела за ноутбуком, отвечала на письма, переписывалась в вотсапе с партнерами из России, но мысль ее все возвращалась к бесстрашной пожилой паре, которая так не походила на всех людей, что окружали ее в жизни и с экранов телевизоров и телефонов. Они не были запуганными, они не отводили взгляд при встрече, не обходили других стороной, не носили масок, они смотрели прямо на тебя, заглядывали тебе в душу, словно не было незримых ковидных преград и ограничений между людьми. В чем была их загадка? Глупость или безрассудство? Ни то ни другое…
– Стало быть, они заглянули в глаза страху и приняли свою судьбу, – промолвила Юля наконец, прерывая тишину. Катя сидела в своей комнате за уроками и не слышала ее. – Они просто приняли любой исход. Вирус может или не может укоротить их жизнь. Может навсегда разлучить их. Или наказать холодной одинокой смертью в палате больницы. Но им это все равно. Потому что свобода превыше. Свобода превыше страха. Да-да, именно так, я все время думала, что счастье превыше страха, но я не понимала, что счастье это и есть свобода, а свобода… она превыше всего. Даже счастья… Как это так сложилось – именно сейчас, когда пандемия перевернула весь мир с ног на голову, только теперь я это осознала в полной мере. Мы должны быть свободны, мы должны верить в свободу. Мы должны принять любой конец. Я, я должна принять любой конец для дочери. О боже! – она не справилась с нахлынувшими на нее жестокими чувствами и заплакала, спрятав лицо в волосах, чтобы Катя не сразу поняла, если вдруг войдет в комнату, что она плачет. Как она ненавидела свои слезы, как не хотела, чтобы кто-то знал о них!
В последние дни Юля часто думала о том, чтобы рассказать Йохану о целителе из Санкт-Петербурга. Ее контакт ей скинули бывшие коллеги. За два последних года таких контактов она получала много, но всякий раз это было не то… Она начинала спрашивать, чем помогли, как помогли, и выяснялось, что сняли головные боли, зуд, бессонницу – словом, все то, что могло пройти и само по себе, психосоматические расстройства. А целитель просто действовал как плацебо – люди успокаивались, пока пили его травы, и им становилось лучше.
Но последний контакт был другого рода, и Юля не могла так легко отмахнуться от него. Как можно жить, зная, что еще не все способы опробованы, что ты как мать не пошла на край света и не раздобыла волшебного порошка для своего чада? Как жить, зная, что ты, быть может, прошла мимо истинной возможности исцеления?
Чувство вины уже поселилось внутри и окропляло будни темной тревогой, словно моросящим дождем. Но она не могла решиться на такое без разрешения Йохана, а он, Юля знала, и слышать ничего не хотел. Он не верил и открыто смеялся над суевериями. Что же было делать? Она боялась даже начинать разговор, особенно на расстоянии, но время шло, границы были заперты, рейсы не летали.
Как знать, быть может, если бы не положительная встреча этого дня, она бы и не решилась позвонить Йохану. Но бодрость Владислава и Светланы, их отчаянный смех над коварством судьбы зарядили ее решимостью что-то предпринять. Как бывает перед трудной битвой, когда все чувства притупляются, все сомнения – обоснованные или надуманные – рассеиваются, так и сейчас внутри у нее была пустота, свобода от эмоций. Она позвонит ему. Как знать, быть может, сама эта встреча сегодня с людьми, благодаря которым она воспрянула духом, была судьбоносной. Быть может, исцеление уже близко. А вместе с ним и свобода.
Как и всегда бывает в такие моменты, когда ты еще не задал судьбоносный вопрос, но уже представил себе положительный ответ на него, мечты уносили Юлю все дальше и дальше от земли, в светлое будущее, в котором не было лекарств, не было больниц, не было слез, не было ухудшающихся параметров и необратимых изменений почек. И та часть сознания, которая в ответе за рациональность, была отключена и не тянула ее вниз, обратно к земле, не напоминала о том, что чем красочнее мечтания, тем болезненнее падение.
Сельская местность в Германии – это свой маленький неповторимый мир. Ты вроде бы только выехал из огромного города, где лишь сердцевина – старинные дома и замки, а края наполнены офисами и многоэтажными клетками, проехал бесчисленные заводы и заводики, как вдруг очутился в параллельной Вселенной. Ты будто нашел тайную лазейку в край мечты. Ухоженные участки перемежаются с не менее ухоженными полями, на которых пасутся лошади и жеребята, перемежаются с фермами, густыми лесами и рощами. Влажная сочная зелень окутывает землю роскошным покровом.
Стоит ли говорить, что, когда Юля впервые выехала за пределы Франкфурта, она была потрясена. Чистый воздух опьянял, широкие просторы напоминали безбрежные российские степи, но немного не так, по-другому – это были ухоженные просторы, совсем не тронутые дымкой распада и увядания.
И, глядя в ее большие глаза, полные детского восторга, Йохан понял, что хочет обрадовать ее по-настоящему, хочет купить дом в сельской местности. Тогда-то, в один из ее первых приездов в Германию, и зародилась в нем идея переезда и покупки дома. Он был одним из тех мужчин, кто ничего масштабного не планирует для себя и готов жить в комнатушке, пока одинок, но в то же время способен покорить целый мир ради любимой. Любовь была для него чистым затаенным источником нечеловеческого вдохновения, испив из которого мужчина готов к любым испытаниям ради женщины…
Ограничительные меры постепенно снимали, и это происходило не только на Тенерифе. Наступило лето, и с ним были связаны все надежды властей: вирус пойдет на спад, пандемия затаится. Йохан знал об этом и каждый день проверял билеты. Лишь только они появятся, как он купит их и будет отсчитывать дни до рейса. И вот несколько дней назад такие билеты появились, а так как он постоянно проверял сайт, то первым увидел их и успел купить билет до того, как они начали исчезать. К его удивлению, многие его сограждане и не думали прятаться от вируса – они мечтали сменить обстановку и улететь на любимый остров вопреки вирусу и предостережениям властей.
Он еще не успел сказать об этом Юле, ждал удобного случая, хотел обрадовать ее, устроить сюрприз, быть может… Или же нет. В глубине души все еще оставалась неясная тревога. Во время пандемии в любой момент все могло измениться, границы могли не открыть, как обещали, рейсы отменить и всех вновь закрыть по домам. Как знать? Так зачем же торжествовать раньше времени. И он торжествовал лишь внутри себя, ограничившись только своими мечтами, своими чувствами, своим воображением. Но как же тесно ему было внутри себя!
И вот сегодня, когда Йохан еще не успел завершить ужин, раздался телефонный звонок. Юлия первой позвонила ему по видеосвязи. Непонятно почему, но ее звонок взволновал Йохана. Он отодвинул тарелку и вилку, поняв, что больше не сможет проглотить ни куска: в горле стучало сердце. Он поставил телефон на широкий стол и нажал на зеленую кнопку.
Юля казалась прекрасной древнегреческой богиней в легком летнем сарафане, обнажающем плечи и обтягивающем спортивную талию. Русые волосы ее были распущены и падали на плечи чуть волнистыми локонами. Глаза ее искрились таким теплом, какое он давно в ней не замечал, а чуть размытое изображение скрывало морщинки и другие изъяны лица. Как она была прекрасна! Йохан почувствовал нестерпимое желание сию минуту перенестись на Тенерифе и оказаться рядом с ней. Желание его быть с ней прямо сейчас было столь велико, что он почти поверил, что завтра же он вылетит из Франкфурта, что он найдет способ это сделать.
Между тем она рассказывала, как провела день. Ничего интересного, казалось, не было в ее словах: она работала, Катя училась, они успели сходить на пляж. Юля съездила в аптеку за селлсептом… Другими словами, обычные будни, ничем не примечательные, ничем не запоминающиеся. Так отчего Юля вся светилась и как будто даже нервничала, волновалась? Неужели она узнала, что появились билеты на рейсы? Но причина ее волнения вскоре вскрылась и неприятно поразила его. Раздражение его только удвоилось оттого, что он надеялся услышать совсем другое.
– Понимаешь, вот в чем дело… – начала было Юля и стала постоянно сбиваться. Она сама же себя перебивала, будто ей не нравилась ее же речь. – Моя бывшая коллега прислала мне… Ты же знаешь, все в курсе Катиного состояния, знают, что здоровье ее ухудшается и что перспективы не радужные… В общем, она прислала мне контакт одной женщины… Она подняла очень многих людей. А ей вылечила сына от эпилепсии… В общем, я знаю, как ты к этому относишься…
Йохан, пораженный, что реальный мотив ее звонка так расходился с воображаемым им, тяжело вздохнул и чуть опустил глаза, словно ему стало больно смотреть на нее. Юля отчаянно ловила его взгляд.
– Пожалуйста, выслушай меня, – сказала она, – я знаю, что ты не выносишь и самой мысли об…
– Если знаешь, то зачем тогда опять поднимаешь эту тему? – сказал он сухо.
– Но пойми меня, я в отчаянии…
– С чего тебе быть в отчаянии? У Кати есть незначительные ухудшения, в силу возраста. Но она еще может перерасти их, может выйти в стойкую многолетнюю ремиссию, нужно только подождать и дать медикам спокойно работать… Без вмешательств извне.
– Но ведь в том-то все и дело! – оживилась Юля. Глаза ее лихорадочно блестели. Она все еще верила, что сможет убедить его. – Эта женщина ничем не помешает, она лечит не травами, не настоями, а исключительно только молитвами…
– Юля, это серьезное заболевание, его не вылечить метафизическими способами! – перебил ее Йохан. Он наконец потерял терпение и повысил голос.
Юля повысила голос за ним следом, совершенно не осознавая этого.
– Ты можешь отрицать молитвы или религию, но ты не можешь отрицать возможности существования силы, неподвластной пока науке, силы не объясненной и непонятой. Быть может, через сто лет все ученые мира признают, что она имеет обоснование и какое-то физическое проявление…
– Так все говорят и все думают, но годы проходят, а твоя сила так и не находит обоснования.
– Но я читала книгу американского ученого, он приводит примеры опытов, в которых было доказано, что мозг может излучать волны особенной частоты, когда человек находится в состоянии медитации, а еще лучше, когда он в состоянии любви, и тогда его мысли исцеляют…
– Это всего лишь книга, нацеленная на читателей, которым хочется верить в такие вещи. Его опыты могут оказаться элементарным мошенничеством.
Юля замолкла. Теперь уже она чуть опустила взгляд, когда он смотрел на нее прямо. Неужели ей придется делать выбор… между Йоханом и Катей? Какая мать способна упустить такой шанс?
– Я не понимаю, почему ты настаиваешь на своем, – сказала после изнурительного молчания Юля. – Мы можем попробовать: не получится – так не получится.
– Это замечательно, конечно! – невесело рассмеялся Йохан. – Но если я соглашусь один раз, то скоро ты испробуешь на дочери всех шарлатанов мира.
И тут же он сам себя спросил, зачем так настаивал на своем, зачем вынуждал ее поступить так, как считал правильным именно он? Быть может, это все тянулось к матери, к ее насмешкам над русскими женщинами, суеверными и дикими? А раз так, надо было уступить? Пусть совершает глупость, он просто будет смотреть… Но нет, он ученый, генетик, он не позволит втягивать свою семью в такие авантюры, не позволит водить свою жену за нос, внушать ей напрасные надежды. Даже если и представить себе, что он уступил бы, как он скажет ей? Во рту словно все задеревенело, язык стал неподвижным, он просто не мог дать свое согласие… Стало быть, то, о чем Юля просила, было настолько против его собственной натуры, во всем рациональной и научной, что он даже и принудить себя согласиться не мог.
Тишина затянулась. Юля смотрела на него глазами, вспыхивающими то гневом, то обидой. И тут Йохана резануло по сердцу ножом жалости. Да, она была жалкая, несчастная, одинокая, и он все бы отдал, чтобы именно сейчас оказаться рядом, заключить ее в свои объятия и утешить – лично, не по телефону, уверить ее в том, что все наладится, что после долгого падения в пропасть Катя достигнет самого дна, а затем начнет выкарабкиваться оттуда. Просто она еще ребенок, быстро растущий организм, в котором бурлят гормоны, они-то и мешают организму найти в этой пропасти плато стабильности и остановиться на нем.
Но почему так выходило, что никакие утешения, сказанные по видеосвязи, не доходили до человека? Через электронику можно было передать картинку, звук, слова, но нельзя было передать запахи, чувственные ощущения… и не только это. Получается, через видео нельзя было передать намного большее.
Это вынужденное расставание отнимало что-то из их отношений, оно словно отдаляло их друг от друга. Они оба это чувствовали. Юля, мудрая, разумная, стала бы обижаться на него как ребенок, когда они жили в Германии? Они и раньше спорили и даже, бывало, ссорились, но она никогда не обижалась, не надувала губы, не молчала.
И тут он вспомнил, что уже купил билет и что через две недели прилетит на Тенерифе и восполнит ту брешь, что образовалась и росла в их отношениях.
– Нет, Юля. Наберись терпения. Мы обратим заболевание вспять. Ты же знаешь, я всегда напрямую общаюсь с врачом Кати, мы находим лучшие тактики, статистически максимально эффективные. Просто верь мне, верь научной медицине.
– Я верю, хочу верить… Но я чувствую… будто Катя падает в бесконечную пропасть, у которой нет дна.
– Я понимаю тебя, но представь, что это не просто падение и что Катя зафиксирована резиновым канатом, как в банджи-джампинг. И это только кажется, что падение бесконечно, на самом деле, чтобы подняться наверх, нужно достигнуть дна.
– Да, – сказала Юля протяжно, не поднимая глаз. Казалось, она не слушала его последние слова. Затем она все-таки посмотрела на него. – Йохан, мне пора уже, я обещала Кате помочь настроить на компьютере программу для школы. Это онлайн-обучение уже у всех вот здесь сидит, – она указала на горло и попробовала улыбнуться. Вышло невесело. Йохан улыбнулся как можно искреннее.
– Все будет хорошо, – сказал он.
– Да-да.
Но ее ответ звучал как-то неуверенно, и Йохан угадал, что она не верит в это.
Тем не менее весь последующий вечер он провел в состоянии радостного возбуждения: чем больше времени проходило, тем ближе был час встречи с семьей. Порой ему казалось, что одно предвкушение радостного события уже равно счастью от свершившегося события, а может быть, равно и даже большему счастью.
Июньское солнце садилось поздно, и через высокие окна кухни-гостиной косой свет волнами заливал белый кафельный пол, кухонный гарнитур, мягкий уголок. Йохан сделал себе чашечку кофе, вышел на веранду и впервые за долгое время вдохнул деревенский воздух полной грудью. Откуда-то доходил запах барбекю, где-то лаяли собаки, и даже доносился петушиный крик. Сильный, эмоционально стойкий, он все тревоги быстро подминал внутри себя усилием воли. В душе своей он оставлял только место надежде на лучшее, как бы ни развивались события. Ничего лишнего в ней не приживалось. Это был почти врожденный дар – то, к чему всегда стремилась сама Юля, ему давалось так легко и просто. Быть может, этим Йохан и притянул ее когда-то к себе. Он был для нее незыблемой скалой, которая защитит и от шторма, и от бурь, и от цунами.
Поэтому сейчас он перестал тревожиться, уже не испытывал чувства вины, что был так строг с Юлей. Йохан присел за столик и стал читать книгу по медицине. Когда его глаза устали, он отложил книгу и бросил долгий, протяжный взгляд на великолепный сад, еще цветущий и не думающий отцветать. Олеандры, розы, азалии били в глаза пестротой и всеми оттенками красного, сиреневого, розового. А далеко, в самом конце сада, возвышались кедры. Но, любуясь качающимися на ветру величественными кедрами, Йохан не удержался и словно по чьему-то нашептыванию заглянул в телефон. То, что он увидел в нем, потрясло его.
В тот же вечер Юля, под властью порыва, решила позвонить человеку, который в столь сложных и противоречивых ситуациях всегда поощрял других к активным действиям и разрыву с прошлым. Тому, кто не скажет: не знаю, как быть, что тебе посоветовать. Кто не будет вздыхать, жалеть тебя, ныть, плакать, плакаться. Человеку, который сразу озвучит возможные решения и, какими бы нелепыми или дерзкими они ни были, будет настаивать на них до тех пор, пока не сдвинет тебя с места, не заставит ехать в другой город и не докажет, что был прав.
Таким человеком была Марина. Именно она когда-то подвигла Юлю на поиск более квалифицированного врача и больницы для Кати. И она оказалась права во всем, хоть и не разбиралась ни в медицине, ни в системе ОМС… она понимала только одно: борьба есть борьба, ты либо сдаешься и опускаешь руки – либо идешь до конца.
За последние два года они все реже созванивались. Что бы ни обещали создатели социальных сетей – что они возрождают общение и дают возможность видеть друг друга на расстоянии, – на деле же современные методы связи лишь давали уверенность в том, что ты знаешь о делах друзей, что ты в курсе всего: когда у кого родились дети, когда кто переехал, съездил в отпуск, ты даже свадьбу можешь посетить на расстоянии – просматривая фото в соцсети.
А имея эту уверенность и иллюзию, люди успокаивались и переставали встречаться, созваниваться и общаться даже по видео. Новые методы коммуникации постепенно отбирали у людей всю прелесть простого человеческого общения. Но происходило это столь незаметно, столь скрытно, будто кто-то тихо выдергивал соломины из корзины: одна соломина еще ничего не отнимала, как и две, как и три. Но не успеешь оглянуться – и корзина разваливалась на части, как и дружба, как и отношения. А главное, никто не бил тревогу и не объявлял войну социальным сетям и мессенджерам… а быть может, стоило.
Так происходило и теперь: соцсети заменили общение, посты заменили звонки. Это было так чудно, но поскольку и Марина, и Женя, и Юля не сопротивлялись этому, то в них и не развилось чувство вины. Вроде как все согласились с тем, что отношения пошли на спад, а раз именно все согласились, то и менять ничего не нужно было.
– Юля, глазам своим не верю! – воскликнула Марина, когда на экране засветилось лицо подруги. – Как ты похорошела! Я видела твои фотографии в социальной сети, но они какие-то не такие, что ли, сейчас смотрю на тебя – ты красотка!
Юля зарделась от смущения. Она не могла не заметить, как расплылось лицо Марины, и ей стало так жаль быстро ускользающей молодости подруги! Нет, она была все еще женственна – с ее красивыми страстными глазами, большой грудью, в приятной домашней одежде, – но все-таки Марина была уже не та, что прежде. Еще одно напоминание о том, что возраст когда-то возьмет свое, – молниеносно подумала Юля.
Поговорив о делах в общем, задав самые незначительные, но требуемые приличиями вопросы, Юля наконец перешла к главному. Она поделилась своими сомнениями.
– Как ты думаешь, могла бы я сделать это втайне от него? Или это бессмысленно?
– Втайне? – сказала Марина и задумалась. – Нет, думаю, что не получится. Как ты сейчас, во-первых, поедешь в Россию? Границы-то закрыты.
– Но у меня еще есть гражданство, я теоретически могу поехать на вывозном рейсе.
– Притвориться местной, да? – засмеялась Марина, и Юля засмеялась вместе с ней.
– Да, вроде того!
– А обратно как? – вдруг спросила Марина, когда они перестали смеяться.
– Это надо уточнить. Но как резидент, думаю, проблем не будет. Сейчас же как резидент Германии я могу вернуться во Франкфурт на вывозном рейсе.
– Хм… И не ладно, да удачливо. А все-таки это как-то абсурдно. Что ты скажешь Йохану? Как объяснишь, что уехала? Шила в мешке не утаишь.
– Может быть, сказать, что хочу навестить мать? Мы ведь раньше каждый год навещали ее. И он не возражал.
– Да, но сейчас все стараются не навещать пожилых родственников, тем более пересекать границы ради этого.
– Да… – Юля замолчала, вытянув задумчиво губы. А потом добавила после нескольких мгновений размышления: – Не думаю, что именно в этом проблема.
– А в чем?
– Слишком подозрительно будет, если я скажу ему сразу после ссоры, что хочу в Россию к маме.
– Да, твоя правда, я бы тоже заподозрила.
– Но скажи мне, Марина, ты меня поддерживаешь? Считаешь, что я права? Не Йохан?
– Слушай, я этих немцев никогда не могла понять. Мне кажется, я по натуре прямая противоположность их культуре, – Марина заговорила возмущенно, будто и правда она всегда была против Юлиного брака, и забыла о том, как сама же толкала ее когда-то в его объятия. Но Юля помнила и потому усмехнулась. Марина была всем прекрасна, даже тем, что готова была отречься от своих же слов и убеждений, лишь бы поддержать друга в трудную минуту. – Поэтому не знаю, уж что ты в нем нашла.
– Я о другом, Марин. Ты согласна с тем, что нужно пробовать все методы, даже такие? Ты веришь в их действенность?
Марина задумалась лишь на мгновение, чтобы с еще большей горячностью согласиться с Юлей и в этом вопросе:
– Конечно! Я сама, правда, на себе не пробовала никогда, но я и не болела ничем. А к врачам и всем этим лекарствам у меня такое отношение: кто лечит, тот и увечит. Не верю я, что лекарства лучше всего, что это единственный способ в мире. Я думаю, что ты как мать имеешь право хоть в Тибет дочь везти, чтоб буддистские монахи за нее молились. Не верь судьбе: спасение – в борьбе.
– Да, мне говорила одна мама, что именно так, через Тибет, она остановила течение нефротического синдрома, – задумчиво сказала Юля.
– Вот видишь! – распалялась Марина. – Подожди пока, мужу ни слова. Знаешь, как говорят: о чем не сказывают, о том не допытывайся. Через месяц он забудет о вашем разговоре. Тогда и лети в Россию.
– Скажу заодно, что на Тенерифе слишком жарко, – добавила Юля. – Многие местные летом уезжают в холодные края.
– Тем более!
Да, Марина поддержала ее во всем, как Юля и надеялась. Только вот чем больше подруга горячилась, тем больше остывал запал самой Юли. Марина будто забывала о моральной стороне вопроса, о самом факте обмана. А ведь то, что технически обмануть Йохана было возможно, не отменяло тяжести преступления. Нет, в переплетении всех своих спутанных тревожных мыслей Юля нащупала одну, простую и ясную: она не была способна на ложь. Она могла поссориться с мужем, разойтись, сделать все против его воли – но только не тайно. Что за упрямый нрав, как он был некстати!
И зачем только она звонила Марине и жаловалась на Йохана? К чему? Ведь это настолько противоречило ее натуре, ее привычке жить правильно и честно. Одни блуждания праздной мысли, бессмысленные попытки найти выход из ловушки, вот что это было! А в ловушку ее загнал брак с Йоханом… Не понимала ли она, когда выходила замуж, что полюбила ученого, а значит, путь к альтернативной медицине отрезан? Наверное, в самой глубине мыслей, где, как в океане, давление сплющивает любое колыхание жизни, она что-то такое предвидела, наверное, да… А сейчас было слишком поздно что-то менять…
Постепенно речь зашла о Жене.
Читать бесплатно другие книги:
