#на краю Атлантики Лазарева Ирина
Лишь только Костя ушел плавать в океан в поисках своего личного уединения, успокоения нервов и ответов на безответные вопросы, как Юля повернулась к Алине. Она внимательно смотрела на спокойное лицо подруги, на ее прямую осанку – та сидела на острых камнях, как царица, в леопардовом слитном купальнике, который, однако, был очень открытым. Яркий маникюр и педикюр, стильные темные очки – как же Алина выделялась среди других туристов! Наверное, любой здесь с первого взгляда знал, что эта ухоженная женщина из России.
– Ты выглядишь намного более умиротворенной, чем в прошлом году, – заметила Юля. – Ваши дела поправились, ведь так?
– А что, разве в прошлом году было как-то иначе? – Алина смутилась и сразу сменила позу – она наклонилась к Юле и уже не выглядела царицей, плечи ее сникли, она казалась обычной женщиной.
– Да, было заметно, что вы много спорили, ссорились. А сейчас вы такие милые оба, добрые. Друг к другу добрые, это главное. Ты перестала ревновать его?
– Ты заметила? – Алина улыбнулась, но не так, как она любила улыбаться, – в уголках ее губ не было высокомерного равнодушия и легкомыслия. Это была искренняя улыбка. Так вот она, настоящая Алина, та, которую Юля не знала уже много лет: неужели она растормошила ее?
– Конечно! В прошлом году, помнится, ты бы уничтожила Костю за комплимент другой женщине. А сейчас ты как будто не слышала ничего.
Алина засмеялась.
– Да, было дело. Честно скажу тебе, Юля… Тогда мне казалось, что я была совершенно нормальной. Что я веду себя так, как положено вести себя обманутой жене – следить за каждым шагом мужа и попрекать его былыми делами. – Она смеялась, говоря это. – А Костя, надо отдать ему должное, терпел меня из последних сил, как терпят, быть может, беременных женщин. Конечно, он сам во всем виноват, но я не знаю, как он это выдержал, эту бесконечную пытку моими истериками, преследованиями и унижениями. – Заметив, что Юля все больше удивлялась ее откровениям, Алина добавила: – Конечно! А ты как думала? Пережить такую измену, такое предательство… Я была вне себя. Однажды он попытался схватить меня за плечи и сказать мне проникновенно, что так нельзя, что я уничтожаю нас с ним, что я должна научиться снова верить ему… ради детей, ради нас с ним… Тогда во мне что-то пошатнулось. Однако я вмиг внушила себе, что он это говорит, чтобы обмануть меня, и продолжила следить за ним, проверять тайком телефон.
– Алина! – воскликнула Юля, пораженная ее рассказом.
– Ага! Эта ревность и желание колоть его как можно сильнее – все это росло, кипело во мне, пока не достигло пика, такой точки, когда я возненавидела все вокруг, весь мир, свою жизнь, семью. Я поняла, что мне не нужно больше ничего – никаких радостей, хотелось просто покончить со всем раз и навсегда. Прекратить жить, двигаться, чувствовать, дышать.
– Что же произошло тогда? Что все переменило?
– Веришь ли, тогда Костя сам повез меня к психологу. Сначала казалось: гиблое дело. Я не хотела ничего говорить, а потом разоткровенничалась и высказала все, что я думаю про мужа. Хотела, чтобы психолог поняла, что ситуация у нас безвыходная, что впереди только развод… чтобы она отстала от нас и не вытягивала из Костиного кошелька деньги. Но постепенно эта женщина разговорила меня еще больше, а затем его… в итоге она смогла найти ключ к обоим. У меня было ощущение, что я переродилась. Я стала многое понимать, видеть другими глазами. И смогла наконец понять то, что ты мне когда-то говорила.
Юля не могла вспомнить их разговора и покачала головой.
– Что именно?
– Ты говорила, что измена – это стереотип и что наше желание воспринимать ее как предательство – это желание быть собственником над своим супругом, желание владеть его телом и душой, словно это возможно в действительности. И глубочайшая обида преданного супруга кроется как раз в том, что наши права как собственника были нарушены, будто кто-то поселился на нашей территории. Чем более остро мы воспринимаем измену, тем больше в нас осталось варварского, примитивного.
– Я не помню таких слов, – засмеялась Юля. – Я так не считаю и не могла такого сказать! Хотя, если подумать, пожалуй, частично согласна. Моя обида на бывшего мужа теперь почти растворилась в воздухе, слишком насыщенной была жизнь после этого. Но я помню, что он предал дочь, что не думал о ней и не переживал за нее, когда это так нужно было!.. Все можно понять, все… Кроме равнодушия и подлости в час нужды. Вот это, пожалуй, я никогда не смогу забыть. А в остальном… наш брак трещал по швам. И теперь я знаю, что, если бы Йохан вдруг обратил внимание на другую женщину, я бы не хотела замучить его за это или как-то наказать, но мне бы хотелось понять: почему он так поступает, почему чувствует то, что чувствует? Ведь мы так любим друг друга.
– Вот именно! Ты рассуждаешь как зрелый человек. Человек, который уверен в себе и своей любви. Это какой-то новый уровень осознанности, когда физическое отступает на задний план. Мне стыдно вспоминать, какой я была еще год назад…
– Главное, чтобы было стыдно обоим, не только тебе…
Красный шар солнца, словно пенясь в кровавых облаках, погружался в океан. Костя, мокрый и бодрый, выходил из воды и возвращался к ним. Дети одевались.
Канарцы по узким лазейкам в скалах продолжали забираться на широкие выступы, где их никто не тревожил. Туристы не любили черный песок и острые камни этой бухты, не любили того, что пляж был диковат и на нем не было лежаков. Поэтому здесь купались в основном местные, неприхотливые, не жаждущие шума баров, кафе, ресторанов, а, наоборот, стремящиеся к уединению.
Не было туристов и потому, что паника, отмена рейсов, всеобщий страх, риск полного закрытия границ уже начали распространяться по всей Европе, и они добрались и до острова вечной весны. Если Юля, Алина, Костя сейчас поехали бы по острову, то увидели бы, что улицы уже не так заполнены людьми и подозрительная тишина, словно ядовитый туман, надвигается на городки и поселки. И этот туман сковывает работу аквапарков, зоопарков, клубов, ресторанов, кафе, торговых центров, гигантских отелей, заполонивших южное побережье острова.
Они бы увидели, с какой поспешностью и регулярностью улетают самолеты один за другим, увозя людей. И это безрассудное бегство, быть может, напугало бы их сильнее, чем вирус. Ибо нет ничего заразительнее, чем движение и безумство масс.
Алое солнце, которое, казалось, светило для них для всех – уставших, ищущих успокоения в природе и ее неторопливом дыхании, покачивающихся волнах, свежем ветерке, – медленно тонуло в соленой глубине. Багровые лучи, словно делая последний вдох, дотягивались до берега в последний раз перед закатом. Они будто предсказывали, что все эти люди заблуждаются и скоро поймут свою ошибку. И будут… раздавлены ею.
Заблуждение это было в том, что вольный бесконечный океан, мощное солнце, крутые скалы – все это было не про них и не для них, не для людей. Все это существовало отдельно от них, задолго до них, надолго после них и никогда не поддастся людским законам. Все это нельзя было сковать, нельзя замучить законами, как можно было сковать и замучить законами человеческое общество.
Тяжелый сон целого острова, удушье, пытка домом, удаленным обучением и семейными отношениями – то, что еще месяц назад невозможно было себе вообразить и в кошмаре, – до всего этого оставались считаные дни.
«Когда же возобновят рейсы?» – думали все, заглядывая на сайты авиакомпаний. Несколько дней сохранялась вера в то, что временное помешательство, истерия правительств скоро закончатся. Ведь не было же у них ресурсов останавливать экономику, в конце концов! У туристической Испании – уж точно. Йохан, созваниваясь с Юлей, выражал надежду, что его рейс перенесут на ближайшие даты и он сможет приехать. И эта надежда полнила все ее существо: казалось, для любви не может быть преград, ограничений, политики, власти пандемии. Другие сторонние силы просто не имеют права препятствовать их воссоединению!
Но за день до введения чрезвычайного положения настроение Йохана резко переменилось.
– Сейчас единственный выход, – сказал он, – это ввести карантин.
– Ты же был против! – воскликнула Юля, чувствуя, как внутри все похолодело.
Что-то нехорошее, жуткое было в этой перемене: стало быть, она чего-то не знала, что знал он. Знал он, ученый. Страх, давно прибитый и забытый ею, стиснул сердце. Он словно восстал из пепелищ ее много сражавшейся когда-то души и незримыми длинными пальцами дотянулся до сердца. Она уже предвидела, как страх вывернет душу наизнанку, стирая память о том, что она умеет бороться с ним, стирая память о ее глобальном плане и большом пути, намеченном когда-то с такою неудержимою внутренней силой.
Все стиралось, рассыпалось – как красной пылью рассыпалась застывшая пузырчатая лава, на которой стоял их город, если чуть поскрести ее ногтем. Как иллюзорен был мир, выстроенный на одной фантазии, на одном дерзновении, что человеку подвластно все: прошлое и будущее, прогнозы и планы, космос, техника… и человеческая природа в том числе.
– Я прочел одну статью, – прервал ее размышления Йохан. – Точнее, исследование динамики распространения коронавируса. Юля, я тебе ее перешлю. Послушай, пора признать, что эпидемию не остановить. Все страны мира полыхают от вспышек заболевших. Что-то немыслимое разворачивается в Штатах. Италия, Иран захлебываются от потока пациентов. То же ждет и Испанию… континентальную Испанию, конечно. В итоге мы все переболеем.
– Почему все? – Юля еще не могла этого понять. Она так привыкла к другой точке зрения, согласованной с мужем и утвержденной им, и не осознала, что с этого момента новые точки зрения, как грибы во время ливня, будут рождаться каждый день.
– Потому что невозможно создать вакцину так быстро и так легко. Ученые обещают разработать ее за год, но это немыслимый срок. Любая вакцина должна тестироваться пять-шесть лет.
– Тогда зачем карантин? В этом нет никакой логики. Если мы должны переболеть, так давайте перестанем скрываться и будем, наоборот, искать этот вирус, чтобы у всех был коллективный иммунитет.
– Все не так просто. В самых тяжелых случаях пациентам требуется ИВЛ – искусственная вентиляция легких. А таких аппаратов очень мало – намного меньше, чем нужно, если болеть будет каждый второй. Обычно их несколько штук на отделение.
– А… без них?
– Смерть. Для тяжелых случаев. В Италии ИВЛ не хватает, поэтому самые пожилые люди остаются без них. Они умирают не потому, что врачи не могут им помочь, а потому, что не хватает ИВЛ.
Юля закрыла глаза.
– Ты все прочитаешь в этой статье. Дело в том, что длительный карантин в Китае не смог полностью остановить распространение эпидемии. Новые случаи регистрируются каждый день. Но они смогли снизить нагрузку на здравоохранение. Это наша единственная цель сейчас, чтобы оградить самых слабых, понимаешь?
Его слова ранили ее. Она хотела сопротивляться им, но сопротивляться не могла, чувствуя, что и Катя относится к тем самым слабым и что ей, быть может, тоже понадобится ИВЛ.
– Но как долго мы сможем все сидеть взаперти?
– До изготовления пробной вакцины.
– Ты же сказал, что это произойдет только через год.
– Да.
Юле хотелось закричать на него, как маленькому ребенку хочется кричать на мать, если у него что-то не выходит, будто мать виновата во всех его неудачах. Ей хотелось обвинить его в том, что он именно жаждет остаться отрезанным от нее на целый год и что он не любит ее, раз готов так легко отступиться от нее. С большим трудом она сдержалась и не припомнила ему, что он сглупил, когда не послушал ее и не поменял билеты. Если бы он только сделал, как она просила его, – были бы они сейчас вместе, всей семьей, едины и неразрывны на Тенерифе.
И хотя Юля не стала кричать на мужа, она отвечала сухо, и он, казалось, был подавлен из-за ее плохого настроения. Только положив телефон, Юля поняла, что вся та злость и обида, что вскипели в ней, были не обида на ее умного и все прощающего мужа, а лишь обида на мир, что события заворачивались столь безумным вихрем. А Йохан, и без того расстроенный сложившимися обстоятельствами, теперь будет переживать еще больше. Как же она была жестока к нему! Ей стало жаль мужа, и она сильнее ощутила свой эгоизм и невозможность непременно всегда быть во всем идеальной: совершенно доброй, совершенно чуткой.
Логика происходящего становилась все более запутанной, и чтобы распутать ее, приходилось напрягать и ум, и память, вспоминая, что за чем следовало, из чего выходило, и все гадая, не было ли в этом хитросплетении связей затаенного широкомасштабного обмана. И было страшно, что очень скоро нити доводов и объяснений спутаются так, что окончательно потеряется нить между днями, событиями, странами.
Уставшая от сомнений и новостей мужа, Юля прошла в другую спальню, где Катя лежала на кровати с планшетом. Длинные ноги девочки в коротких шортах чернели на белых простынях. Она казалась совершенно здоровой, крепкой, физически развитой. Как обманчив был внешний вид Кати, как он не сходился с тем, что творилось у нее внутри, – подумала Юля.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Читаю, – ответила Катя, не глядя на мать.
– А что читаешь?
– Роман исторический. Про Изабеллу Кастильскую.
– Опять? То Анна Болейн, то Маргарита Наваррская, теперь Изабелла. Не слишком ли рано тебе читать такие вещи?
– Мама! – возмутилась Катя и недовольно посмотрела на нее. – Это очень интересно. И что значит «рано»? Тут ведь нет ничего взрослого, если ты об этом. Раз уж мы застряли в Испании, то я хочу читать все про нее. А Изабелла… она такая… я до сих пор не могу ее понять.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Юля. Она вспомнила, что Йохан был категорически против таких романов в возрасте Кати, и отметила про себя, как это хорошо, что они вдвоем и могут спокойно обсуждать книги. В конце концов, она и сама в возрасте дочери зачитывалась историческими романами.
– Я имею в виду… – сказала Катя задумчиво, отвлекаясь от планшета. – Женщины Средневековья были совершенно бесправны. Ими управляли, как марионетками. Их удел был – рожать потомство. А Изабелла смогла стать великой правительницей, объединить испанские земли, причем она была замужем, но мужу ее отводилась вторая роль. А ее освоение территорий в Новом Свете чего только стоит! Я знаю, что это было в действительности, но не могу осознать это. Просто не могу. В любой эпохе есть свои исключения, невозможные, непостижимые… – Катя говорила, распаляясь от выводов, которые были всецело ее собственные, ею рожденные и ею развитые, даже если они повторяли выводы миллионов людей до нее. И она наслаждалась от того, как плавно текла ее мысль, как плавно складывалась речь. – И человек, если захочет, может стать настоящим символом своего века, вложить в свои дела намного больше силы от внушения, чем от самого себя, потому что в самом себе нет и не может быть столько силы…
– Если бы все было так просто, – сказала Юля, которую было сложно вдохновить на что-то, когда она уже пережила и веру в плацебо, и разочарование в силе самоубеждения. – Изабелла стала символом, потому что родилась под счастливой звездой. Ей помогло стечение обстоятельств – при ней знатные дома Испании решили, что именно она выполнит цели, поставленные ими, а не кто-то другой. Если бы они решили иначе, то она, быть может, не пережила бы детства.
– Мама, да ты ничего не понимаешь, ты не хочешь вникнуть в суть дела. Просто отнекиваешься, и все.
И хотя это было не в первый раз, когда Катя так резко отвечала ей, а все-таки Юля поразилась и не знала, что ответить. По праву возраста дочь считала, что она в каких-то вопросах проницательнее матери. Так ли она была далека от истины? Неужели она, Юля, казавшаяся самой себе столь мудрой, так мало постигла еще в жизни, что ребенок одиннадцати лет имел право подтрунивать над ней?
Впереди было еще много открытий, и не только из-за пандемии. Что-то ускользало от нее. Что-то очень важное.
Глава четвертая
2013 год, февраль
Глядя на свою странную собеседницу, Сергей думал о том, что совсем не на такое свидание он рассчитывал. Они сидели в уютном итальянском ресторане-траттории, расположенном в подвальном помещении старинного дома, из-за чего свет проникал причудливыми волнами из-под потолка, где были вырезаны полуовальные окна. Крестьянское убранство большого зала располагало к себе. Зоны разделялись деревянными перегородками, на которых стояли горшки с цветами и большие бронзовые рыбы с выпученными глазами – ничего аристократичного, ничего изысканного, только деревенский уют, сочетание простоты и умеренной безвкусицы.
Была в происходящем какая-то восхитительная, небывалая и необъяснимая магия, потому что с каждой минутой таинственная и незнакомая Вера нравилась Сергею все больше.
Когда она сняла с себя дубленку, а затем теплый свитер, оказалось, что Вера была очень стройной, только из-за суровых морозов она прятала свою фигуру под слоями одежды. При более ярком освещении лицо ее не чудилось болезненным или желтушным – наоборот, оно было свежо, ровно, упруго, без единой морщинки, а глаза горели огромными зелеными камнями под резко взмывающими вверх бровями. Ей было всего двадцать шесть лет.
Сергей с удивлением разглядывал ее, поражаясь, как это еще десять минут назад он думал, что она не в его вкусе, ведь перед ним была девушка редкой, исключительной и даже, как ему вдруг подумалось, резкой красоты, будто воинственная муза прошлого ожила перед ним.
Но еще большее удивление ждало его дальше. А ведь он считал, что первое впечатление не победить и оно всегда у него верное, истинное. Как же он заблуждался…
– Так ты доктор, – говорила Вера. – Какая у тебя специальность?
– Гастроэнтеролог, – ответил Сергей. – Я работаю в двух клиниках сразу.
– Частные?
– Одна из них частная, другая – государственная больница.
Вера смотрела на него испытующе, немного поджав губы и сощурив веки, и Сергею пришла в голову нелепая мысль, что она взирала на него так, будто это было преступлением или даже оплошностью – работать врачом в их время.
– А что тебя смущает? – поинтересовался он. Ее недоверие не оскорбляло, а, наоборот, забавляло Сергея. Он уже знал, что недоверие могло быть вызвано размером его зарплаты – ведь, по его наблюдениям, кто-то из девушек, за которыми он ухаживал, надеялся, что он будет много зарабатывать, а кто-то, наоборот, считал, что слишком мало. У всех были разные запросы, а отсюда и отношение к нему как потенциальному суженому.
– Да нет, ничего, – Вера тут же поняла, что выдала себя, отчего смутилась; однако выдала она себя совсем не в том, о чем он подумал. Она заговорила как можно деликатнее. – Просто у меня были проблемы с медициной, знаешь ли, с гастроэнтерологами в частности. И я как-то совсем разуверилась в том, что есть смысл куда-то обращаться. Я даже не знаю… не хочу обидеть тебя. Но ведь важно быть честным, когда ты ищешь своего человека. Не знаю, как ты, а я, по крайней мере, ищу.
– А, ты об этом… – сказал Сергей, засмеявшись. Все в ней было странным, даже эта ее претензия – совсем не то, что он ждал, – нравилась ему, его волновала ее необычность. – Да, есть такая проблема. Я сужу по своим пациентам. Когда вижу предписания их предыдущих врачей, порой хочется просто выругаться. Ну как так? Ведь все же образованные люди, и опыт работы есть. Мне кажется, своим родным и близким они никогда бы не написали той бессмыслицы, что пишут своим пациентам.
– Как интересно, – сказала Вера, улыбаясь лукаво, как будто она что-то знала про него, какой-то его секрет, при этом зеленые глаза ее блеснули, на мгновение ослепив его. Что это было? Вспышка? Озарение? Сергей оцепенел на миг. – Что же они такого выписывают?
Сергей вышел из оцепенения, мотнул головой и продолжил.
– Часто, когда у человека обыкновенная непереносимость лактозы, ферментная недостаточность, ему выписывают по пять-шесть совершенно бесполезных препаратов, причем в некоторых из них присутствует лактоза – тот самый углевод, который человек не усваивает! Пациенту не только не становится лучше, а наоборот, становится хуже. Большинство людей в частной клинике, которые обращаются к гастроэнтерологу, в действительности могут полностью уйти от своих проблем с помощью питания и диеты. Но об этом говорят как о чем-то побочном, будто на первом месте в лечении – препараты, а диета – это так, один жалкий процент. Но ведь на самом деле все ровным счетом наоборот! Эффективность большинства лекарств, которые выписывают в помощь работе ЖКТ, не доказана и, быть может, составляет не более одного процента. А вот диета может решить почти все проблемы. Диета и сила воли, конечно. Или вот пожалуйста, синдром раздраженного кишечника.
– У меня он был, – сказала Вера, краснея.
– Да! Любой гастроэнтеролог знает, что эта проблема лишь косвенно связана с диетой и вообще ЖКТ. В сигмовидном отделе кишечника в два раза больше нервных окончаний, чем в любом другом его отделе, именно поэтому он вдвое чувствительнее и первым реагирует на стресс. Отсюда возникают боли в левом боку. Но разве может гастроэнтеролог помочь убрать эти боли? Это работа психолога, психотерапевта или самого пациента. А человек ко мне обратился после того, как его полгода вел проктолог. Можешь себе такое представить? Проктолог! Просто бессовестно водил его за нос, каждые две недели выписывая ему все новые анализы и новые препараты, при этом безошибочно установив верный диагноз с первого дня: синдром раздраженного кишечника. Разуверившись в его предписаниях, пациент обратился ко мне.
– Но ты, конечно же, не стал его залечивать?
– Нет, я направил его к неврологу и психологу, предложил попить успокоительные травы. Думаю, главное он понял из моей лекции.
– У меня была ровным счетом такая же проблема, – сказала Вера, которая уже не краснела и не стыдилась своего заболевания. Раз уж Сергей так разоткровенничался, то будет откровенной и она. – Гастроэнтеролог, два месяца лечения. Пока я не догадалась найти в интернете статьи по теме раздраженного кишечника. Кстати, толковых почти не было. Очень много неправды, в основном пишут люди, не имеющие отношения к медицине. И все статьи являются репликами одной, которая изначально была халтурной. Я с большим трудом нашла что-то годное, наткнулась на медицинскую статью из какого-то журнала.
– Значит, ты тоже не веришь в авторитеты, раз решила оспорить мнение врача? – улыбнулся Сергей. Вера улыбнулась ему тоже, и по лицу ее словно пробежался солнечный луч, преобразив ее настолько, что он почти не узнал ее: из строгого, резкого и красивого лицо ее сделалось игривым, бойким, по-девичьи озорным. Но это озорное лицо стало настолько совершенным, настолько прекрасным, что от Веры нельзя было отвести глаз. Сам того не понимая, он уже обожал ее, и обожание это все внутри обжигало, заставляя забыть о недоверии, подозрении, еще сидевшем где-то в дебрях сознания. Может быть, когда-то он испытывал уже что-то подобное, но сейчас казалось, что все это с ним в первый раз – в первый раз так горит в груди, в первый раз так пульсируют вены на лбу, сбивая ход нестройных мыслей. Отдохнувшая от отношений и волнений душа жаждала ввязаться в вихрь, шторм, ураган – все что угодно, лишь бы не равнодушие и отсутствие цели.
– Что мне авторитеты, – ответила Вера смеясь, – если человек говорит дело, я с ним соглашусь, как говорил Евгений Базаров. А если нет, – она игриво развела руками, – то увольте.
– Ах, вот оно что, – и Сергей тоже засмеялся, купаясь в лучах сияния, исходившего от ее губ и искрившегося из озорных глаз. – Мне это очень нравится. Я не люблю людей, с какой-то беспечной готовностью отдающих свой голос и свою судьбу в руки авторитетов и доверяющих пропаганде. Большинство девушек, с которыми я встречался, были такими. И я им прощал это, лишь бы строить вместе семью, ждал, что они повзрослеют, поумнеют, но – лезть ко мне в душу и плевать в нее? Называть меня глупцом оттого, что у меня на все свое мнение? Пусть лучше человек тысячу раз заблуждается, но на все смотрит сам и пытается сам докопаться до правды. И таким образом растет через это копание и раздражающую окружающих въедливость.
– Да, такие люди раздражают других. Это ведь неудобные люди. А я чемпион по недоверию, – засмеялась Вера. – Любое слово проверю десять раз. А все почему? Потому что любой человек, будь он семи пядей во лбу, будь он ученый или профессор, строит свои теории на истинах, которые, быть может, будут очень скоро опровергнуты, но мы еще об этом не знаем, мы не дожили до этого момента. И верить ему безоговорочно, без оглядки – все равно что быть слепцом, ведомым, беспомощным. Быть может, сам ты можешь не только опровергнуть эти истины, но и найти свои собственные. Нужно хотя бы чуточку верить в себя, свой собственный жизненный опыт и способность анализировать происходящее, делать какие-то выводы.
Чем больше Вера говорила так, полностью отдавшись порыву и желанию высказать ему все, что так давно было у нее на уме, но чем невозможно было поделиться с окружающими, которые, скорее всего, не поняли бы ее, тем больше она нравилась Сергею. Пока совершенно внезапно ему не почудилось, что все это было каким-то фантастическим способом подстроено. Не могла же появиться вдруг из ниоткуда девушка – такая чудная и такая красивая, да чтобы говорила почти все то, что он хотел услышать? Доброта судьбы, вдруг переменившейся к нему, показалась ему подозрительной.
И вспомнилось вдруг, что он писал приглашение не этой Вере и не ее ждал в метро. Холодок пробежал по спине между самых лопаток. Это какой-то пьяный сон, хотя они пили лишь горячий чай с имбирем и малиной. Нет, это верно сон, он в бреду. Все происходящее покачнулось: и освещенная лампами и боковым светом комната, чуть желтоватая, и деревянные перегородки-изгороди, и бронзовые рыбы – поплыли перед глазами. Все было точно подстроено.
Но то был только миг, и Сергей быстро совладал с собой. Он не собирался позволять затаенным иррациональным страхам спугнуть и потушить ту искру, что загоралась в нем. Сколько лет он ждал этого волшебного момента, после всех разочарований в любви, всех предательств, стольких раз, когда женщины бросали его, когда он уже готов был сделать предложение. Дважды он пытался сходиться с женщинами, они жили вместе на съемной квартире – а затем ссорились и разбегались. А сколько было других девушек, которые бросали его еще на этапе свиданий…
Несмотря на привлекательную внешность: темно-русые волосы, высокий рост, широкие плечи, чуть восточные, слегка прищуренные глаза, полные загадки и тайной уверенности в себе, глаза, которые так нравились женщинам, – несмотря на тягу к спорту, благородную профессию, начитанность и редкий ум, он был неудачлив в любви. Происходило это по многим причинам, над которыми Сергей работал. И теперь он, как и прежде, уверял себя, что в этот раз все будет по-другому, что он будет сдерживать все, что в нем клокочет, и не проявит свои недостатки.
Весь этот ураган мыслей бушевал в нем, когда он еще умудрялся отвечать Вере, и отвечать разумно и логично, и при том на задворках ума оставалось негласно напоминание о том, что нужно обязательно проверить переписку с другой Верой, чтобы понять причину столь неожиданного и будто подстроенного свидания.
Глава пятая
2020 год, апрель
А затем объявили чрезвычайное положение и карантин. Все немыслимое стало мыслимым, небывалое сбылось, а невозможное обратилось явью: хмурой, тревожной, ненадежной, каким ненадежным становится человек, то и дело опасливо озирающийся по сторонам и весь пронизанный, словно иглами, преувеличенным страхом.
Объявили во многих странах, но не во всех, и везде на разных условиях. Где-то вводили штрафы в размере ежемесячного пособия, где-то ниже этой цифры, где-то штрафы вводили, но не выписывали, где-то разрешались каждодневные прогулки, а где-то нельзя было выйти из дома ни под каким предлогом, кроме как для похода в близлежащий магазин.
Где-то ввели чрезвычайное положение, а где-то – нет. Беларусь и Швеция отказались от столь жестких мер, ограничившись переводом тех компаний, какие можно было перевести, на удаленную работу. При этом инициатива исходила от самих собственников, и почти не было принуждения. Их опыт показал, что никакие меры не могут сдержать распространения вируса – уровень заболеваемости в этих странах был не выше, чем в других.
Перелеты в большинстве своем были отменены, и при всем желании невозможно было никуда улететь. Однако оставались еженедельные или ежемесячные вывозные рейсы, на которые допускались резиденты той страны, куда направлялся самолет.
Были и до сих пор остаются люди, утверждающие, что их никак не коснулась пандемия – не коснулась ни в работе, ни в личной жизни. Жизнь их не замедлила и не ускорила свое течение, словно то бурление и брожение, что возмутило воды всех прожилок рек и озер мира, миновало их, словно их судьбы были не реками, а отдельными неприхотливыми, но независимыми водоемами, никак не связанными с кровеносной системой планеты, – отдельными, а оттого менее уязвимыми. Случилось это по ряду причин, соединенных вместе.
Во-первых, многие предприятия как работали, так и продолжили работать без перевода на удаленный график, потому что они относились к реальному сектору экономики. Во-вторых, так вышло, что из близких этих людей никто не болел коронавирусом. В-третьих, относительная свобода перемещений в некоторых странах и регионах осталась. В-четвертых, что касается путешествий, то у многих и раньше не было финансовой возможности поехать в другую страну или на курорт. И такое возможно и вполне допустимо, особенно если понимать, что уровень жизни в каждой стране отличен, и иметь представление об уровне жизни в регионах России в частности.
К моменту введения столь жестких мер многие уже прочли специальные статьи, содержавшие в себе множество графиков и статистических данных, целью которых было подготовить население к грядущему карантину и следующей за ним цифровизации общества, когда большинство сервисов перейдет в режим онлайн: курсы, спортивные занятия, школы, институты, даже детские праздники и фотосессии. Многим компаниям и частному бизнесу суждено было разориться, но далеко не всем, как это всегда бывает при любом мировом кризисе.
Дошло до того, что большинство людей не только не были против карантина, но поддерживали его – они сами же призывали запретить свободу перемещений, сами же просили запереть себя и других по домам, перекрыв кислород частному бизнесу, системе образования, туризму, сфере культуры и развлечений. Все почему-то поверили, что вирус удастся остановить, и не было понимания, что меры эти и ограничения были не чем иным, как ношением воды в решете: вирус распростер свои длинные руки по всей планете, заглянув в самые ее отдаленные деревушки и закоулки, добравшись до всех и до всякого. Он проникал в частные дома, закрытые квартиры и даже запертые виллы, его не пугали ни маски, ни перчатки, ни антисептики. Он словно незаметно проливался на землю вместе с дождем, а затем, испаряясь, растворялся в воздухе. И так, разносимый влагой, был неуловим, необъясним, непредсказуем.
Действительно, кто-то, живя в регионах России, считал, что ограничения никак их не коснулись и не ухудшили качество их жизни… Слишком однообразной, монотонной и без вируса. Но Марина не была в числе этих людей.
К марту 2020 года она уже полтора года была матерью – взяла под опеку двоих детей: брата и сестру пяти и десяти лет. Оба они были с серьезным заболеванием и каждый день должны были принимать дорогостоящие лекарства. Этими препаратами их обеспечивало государство. И все бы ничего, и лекарства всегда были в наличии, и дети их пили безотказно, почти не задавая вопросов, и болезнь никак не проявляла себя, можно было забыть о ней, не думать, что у Марины вполне получалось, но…
Если бы не одно «но». Андрей и Аня, дети неглупые, в чем-то даже милые и добрые, однажды уже были в семье. Всего несколько дней, но какой след в душе остался после столь кратковременного счастья! И счастья, и ужаса предательства одновременно. Когда Андрею было три года, а Ане восемь, их взяла под опеку семья, где уже был ребенок четырех лет. Родители были подготовлены, прошли обучение в школе приемных родителей и знали, что ни Андрей, ни Аня не представляли угрозы для их кровного сына и не могли его заразить своей инфекцией.
Но когда спустя несколько дней Андрей подрался с их сыном и укусил его, взрослые забыли обо всем том, чему их учили в школе приемных родителей. Обезумев от страха, они забыли, что укус мальчика не опасен. Они забыли о том, что Андрей и Аня такие же дети, как их собственный, и ничем не хуже его. Они заперли сирот в детской и не выпускали даже в туалет, соблаговолив только поставить им ведро в комнату для того, чтобы они могли справлять нужду. Одновременно с этим приемные родители стали звонить в органы опеки, требуя, чтобы их представитель немедленно забрал детей обратно.
Но так вышло, что представитель органов опеки приехал слишком поздно, когда Аня и Андрей уже спали. Их просто перенесли спящими в машину, а они даже не поняли, что их куда-то увозят.
Утром следующего дня, когда брат с сестрой проснулись и вдруг увидели, что они уже не в семье, их крошечный мир, и без того склеенный по кусочкам из руин, окончательно рухнул и рассыпался в пыль. С детства никому не нужные, рожденные мамой-наркоманкой и ею же брошенные после рождения Андрея, они стали не просто ненужными, а бракованными, неисправными до такой степени, что приемные родители не готовы были их терпеть и несколько жалких дней.
А хуже всего, как было выдержать сравнение с кровным ребенком приемных родителей? Чего стоил один факт осознания того, что существовали дети хорошие и любимые, за которых родители могли уничтожить других ребят, а они – Аня и Андрей – чем-то отличались от этих детей, безусловной, всепрощающей любви не заслуживали и никогда не могли стать бесценными сокровищами для новых родителей, как бы они того ни загадывали. Для этого нужно было переродиться, перевоплотиться, дождаться следующей жизни, а в этой… ничего нельзя было изменить.
Марина, много лет общавшаяся на форумах с другими мамами детей с патологиями – бывших сирот, – все это знала сама. Она знала, что ребенок, которого возвращают в детский дом повторно, получает психологическую травму, еще более сокрушительную, чем травма при первом помещении в детский дом. Она знала, что Андрей и Аня перестали разговаривать, когда их вернули. Упорное и безрадостное их молчание, сопровождавшееся полной утерей интереса к происходящему, длилось более полугода. Именно поэтому, когда в органах опеки ей предложили отказников, она инстинктивно почувствовала, что это ее дети. Ей до дрожи в жилах необходимо было исправить ту чудовищную несправедливость, то духовное насилие, которое совершили над детьми приемные родители и биологическая мать.
Но что Марина знала тогда? Что могла понимать? Она, женщина, избалованная мужским вниманием, обласканная нежным и доверчивым мужем, до тридцати семи лет не знавшая тягот материнства. Даже то, что она помогала когда-то Юле, ездила в больницу к Кате, прошла курсы приемных родителей, – что это дало ей? Она все равно оказалась не готова.
Дети с первого дня безумно хотели поверить ей и Виталию, но одновременно души их разрывались от невозможности веры. Раннее предательство запрограммировало их сознание на неуспех. Андрей и Аня знали: что бы они ни сделали, как бы себя ни вели, – все закончится одним. Их вернут в детский дом. И оба они, еще совсем маленькие, но уже обозлившиеся и на Марину с Виталием, и на себя за то, что позволили чужим взрослым вновь забрать себя и играть с собой, испытывали тихое бесконечное отчаяние. Отчаяние это было неосознанным и не обрисованным в их умах. Чем хуже они себя вели, тем отчетливее понимали, что положение их безысходно, а конец неумолимо близок. И это заставляло детей вести себя еще хуже и доводить и Марину, и даже Виталия до исступления.
Они устраивали истерики по любому поводу. Стоило только Марине отказать им в чем-то – излишних сладостях, мультфильмах, – как они кричали и падали на пол, пиная ногами игрушки, диван, столы, стулья. Если она пыталась наказывать их за такое поведение, забирая игрушки, планшеты, то Андрей бросался на нее с кулаками, вырывал ей клоки волос, а Аня кидала в нее стулья. Синяки потом долго гудели от боли.
Каждое утро Андрей отказывался идти в детский сад, а Аня в школу, и они с Виталием волокли их до самой группы и класса. А затем каждый вечер Марина, свесив послушно голову вниз, выслушивала претензии воспитателей и учителя. Лишь изредка она теряла терпение, вспыхивала и осаживала педагогов. Так случалось не потому, что она считала их неправыми, нет. Она прекрасно знала, что человек не в силах справляться с тридцатью детьми одновременно, если хотя бы один из них такой же сложный и агрессивный, как Аня или Андрей. Но как же они не понимали, что она не могла повлиять на них за один день, у нее не было волшебной таблетки, в конце концов. Труд ее и Виталия был незаметным и каждодневным. А выслушивать намеки, что лучше бы она отдала детей, психически более-менее здоровых, в коррекционные заведения, Марина не собиралась.
Если бы Виталий был более строгим, если бы сразу стал авторитетом для детей, но ведь нет! Он был столь же мягким с детьми, как и с ней самой. Тогда только она поняла, что его слабость, которой она всегда пользовалась, пренебрегая мужем, теперь стала недостатком, которым будут пользоваться и их дети.
– Я зарежу тебя ножом, пока ты будешь спать, – говорил Андрей. – Тебя и папу.
– Я толкну тебя под автобус, – сообщал он в другой раз, – и он переедет тебя пополам.
– Я зарежу себя, а потом Аню.
И все это с такой злостью и ненавистью, как будто полчаса назад он не обнимал и не целовал ее, не называл мамочкой, как будто не помнил, что уже успел полюбить ее.
При этом каждую ночь Марина оставляла включенным свет в их комнате, потому что Аня и Андрей боялись спать в темноте. Они боялись, что проснутся утром, но уже в детском доме. И маленькая лампа в виде совы всю ночь освещала комнатку и спящих на выдвижной кровати детей, их добрые и казавшиеся испуганными лица. И желтое неровное пятно чуть дрожало над ними, расплываясь грозным ореолом в темноте, словно пытаясь укрыть их от всего, что было вне комнаты, вне квартиры.
Именно в этот непростой период, когда Алина бесконечно ссорилась с мужем, а Юля переехала в Германию, Марина, к своему удивлению, сблизилась с Женей. Сблизилась с той, кого она считала ненастоящей подругой, догматичной, упрямой, твердолобой, не умеющей прощать тогда, когда только прощать и нужно. Кто знает, быть может, их сближение стало возможным, потому что к тому моменту Женя во многом изменилась: отдала своих троих сыновей в детский сад и оставила мечты о десятке детей, устроилась на работу и стала чаще прислушиваться к мнению других людей.
К тому же она знала все о трудностях воспитания детей с органическими поражениями мозга, гиперактивностью, неразвитыми лобными долями. Когда они встречались, Женя наблюдала за Андреем и Аней и не осуждала Марину за их поведение, далекое от прилежного. Именно эта ее нейтральная оценка действовала на Марину успокаивающе, потому что она так разнилась с мнениями других людей, то и дело бросающих осудительные взгляды на нее, а порой и открыто упрекающих ее в том, что она избаловала детей. Такие родители или бабушки демонстративно уводили детей с площадки со словами: «Пойдем, не будем играть там, где этот мальчик». Все это слышать и видеть было невыносимо, но еще невыносимее было то, что она не могла оправдываться перед каждым встречным, который, не зная ситуации, спешил наступить ей на больную мозоль и высказать свое бесценное мнение.
Как-то женщины нашли время, чтобы встретиться и погулять в парке вместе с детьми. Пока те резвились на детской площадке, а Аня качалась на большой круглой сетчатой качели, две подруги разговаривали.
– Только теперь я поняла, что материнство – это героический поступок. У меня совершенно нет времени на себя! А ведь мои дети довольно взрослые. Совершенно никакой личной жизни. Либо работа, либо дети.
– Жалеешь, что ввязалась во все это?
– Нет! Все одно: с детьми горе, а без них вдвое, – сказала Марина. А потом, спустя паузу, добавила, словно решилась признаться наконец в давних своих соображениях, которые все время жили в ней и не отпускали ее: – Я так восхищаюсь тобой, Женя.
– Да что ты! Все когда-нибудь становятся родителями, – ответила Женя, краснея от смущения. Было странно слышать комплименты от человека, с которым они раньше часто ссорились. Она еще не могла забыть той взаимной неприязни, что была между ними когда-то.
– Меня никто не предупреждал, что приемные дети – это настолько сложно, – продолжала Марина. – Все-таки не зря я мечтала о грудном ребенке. Его хотя бы можно воспитать под себя. Дитятко что тесто: как замесил, так и выросло. А с моими уже поздно все.
– Ты правда думаешь, что все проблемы из-за того, что твои дети приемные? – не выдержала и рассмеялась Женя. Марина с некоторым удивлением посмотрела на нее. – Это неправда! Я тебе говорю: у тебя обычные дети. Ну, немного хуже ведут себя, чем другие. Они, скорее всего, тоже чуть гиперактивные, как и мои мальчики, вот и все. Ты считаешь, мои никогда не валились на пол, не устраивали истерики без повода? Не ломали технику, мебель, не крушили все подряд? Не калечили меня, не били по лицу? Не говорили, что ненавидят меня? Ты правда так думаешь?
– Я никогда этого не видела, – сказала Марина, которая не могла так просто поверить Жене. Ей казалось, что та придумала это теперь, сильно преувеличивая недостатки своих сыновей, чтобы обнадежить ее, помочь ей нести свою нелегкую ношу. – Не верю я, чтобы твои мальчики так себя вели. Да, они немного сумасшедшие, конечно, но…
– А я тебе говорю, – возразила Женя с жаром, – что они это делают до сих пор. Младший чуть лучше себя ведет, у него легкие роды были, гипоксии не было. А старшие – это что-то с чем-то! Послушай, Марина, ты все время пытаешься сосредоточиться на том, что они у тебя приемные и оттого плохие. Но это не так. Со своими детьми можно так же мучиться. И даже больше. Ведь есть более тяжкие дети.
– Детки деткам рознь. Как же Алина, как же Юля? – вздохнула Марина, немного с завистью вспоминая подруг. – У них такие спокойные дети, и я не видела ни разу, чтобы их приходилось наказывать.
– Да у них были нормальные роды, вот и все, – сказала Женя, которая тоже немного завидовала подругам. – Но у каждого свои проблемы, – тут же заметила она, словно боясь притянуть к себе несчастья подруг. По крайней мере, у них с Мариной был счастливый брак, а дети были в целом более здоровы, чем Катя. Ни за что на свете она не променяла бы непослушание детей на болезнь.
– Да… Больному и мед не вкусен, а здоровый и камень ест.
Так они поддерживали друг друга и тянулись друг к другу, потому что имели похожие трудности. Женя уже не узнавала в Марине бывшую ветреную знойную женщину. Марина поправилась: по ночам она заедала стресс, – отчего стала выглядеть старше, лишь большие красивые глаза ее горели все тем же бойким, жизнерадостным и немного лукавым огоньком, будто она даже свои переживания могла перехитрить. И когда она жаловалась, Женя тем не менее знала, что та со всем справится, все перенесет, да еще другим поможет, и эта внутренняя сила подруги притягивала ее.
– Ты, главное, думай о семье, – сказала как можно деликатнее Женя, – и не обращай внимания на других мужчин – они будут отнимать твою энергию, которая тебе нужна для воспитания детей.
Марина вспыхнула. Она всегда что-то подобное ждала от Жени, та никогда не следила за словами, но в этот раз она сказала все не столь грубо, как раньше, поэтому, поколебавшись, она все-таки подавила в себе обиду.
– Какие мужчины? Вот мои мужчины: Виталий и Андрей, – да девочка Аня, мои драгоценные. Изба детьми весела. А вообще, кто старое помянет – тому глаз вон. Нет, друг мой, это пройденный этап. У меня не то что интереса к мужчинам больше нет, у меня и к Виталию интерес почти пропал. Если раньше он меня почти не удовлетворял и мне самой приходилось соблазнять его, то теперь я не вспоминаю о супружеском долге. Просто не вспоминаю, и все. Мне кажется, мозг настолько перестроился, что вся энергия, весь смысл моего пребывания на земле – совсем в другом. Да и усталость, ведь после всех этих ссор с детьми, выяснений, криков – просто хочется лечь и лежать и ничего не нужно, хочется тишины и покоя, и все. Воспитать ребенка – не выпустить цыпленка… Я сама этого в себе не понимаю и удивляюсь, ведь раньше казалось, что сексуальная жизнь – это что-то настолько неотъемлемое, что это такая огромная часть меня и что я никогда без этого не смогу, я как будто вся была соткана из секса… проклятая физиология, сколько раз я задавалась вопросом, зачем человек – почти что животное? Зачем он не исключительно духовное существо, зачем в мысли вклиниваются какие-то нелепые фантазии, не дают работать, спать по ночам, зачем ждешь этих горячих бессмысленных прикосновений, жгучих ласк, грязных слов? В чем тут подвиг, в чем порыв, в чем сила воли? А теперь это больше меня не волнует, и я так рада этому новому состоянию – хотя оно поначалу казалось ущербным и сейчас иногда таким кажется, будто я обделена из-за детей… А все-таки я, наверное, начала понимать других людей лучше, поняла Виталика, тебя, Юлю – всех вас.
Она не заметила, что Женя уже мысленно проклинала себя за вопрос – так ее смутили откровения подруги. Она поджала тонкие губы, надеясь, что та поймет ее недовольство. Но Марина не поняла, и Женя все-таки выслушала ее, радуясь только тому, что подруга наконец перестала грешить и теперь им легче будет находить общий язык.
Так Женя поддерживала Марину – возможно, не совсем бескорыстно, возможно, получая удовлетворение оттого, что не одной ей было сложно. Тогда она еще не предполагала, что очень скоро поддержка понадобится ей самой. Во всем непогрешимая и возвышенная, как и ее муж-ученый, терпеливая и стойкая, никогда ни на что не жалующаяся, привыкшая во всем себе отказывать и уверенная в собственной силе духа, она должна была постигнуть, как это бывает порой больно упасть с небес на землю, почувствовать себя частью толпы, одной из смертных. И как эта пресловутая сила духа порой оборачивается против тебя самого.
Началась пандемия, закрылись школы и сады, дети перешли на онлайн-обучение, а родители – на удаленную работу. Марина и Виталий должны были работать и при этом воспитывать Аню и Андрея. Та же нелегкая участь ждала Эдуарда и Женю. Они оказались совершенно не готовы к такому злосчастному повороту событий и не знали, как все это совместить и сохранить здравость ума. Дети боялись Марину, но между тем все равно подходили к ней во время работы и всячески мешали ей – дергали за рукава, стонали, жаловались, что им скучно, требовали планшеты, она пыталась прогнать их, но они не выходили – или убегали только для того, чтобы через пять минут снова вбежать в комнату и мешать ей. Марина часто срывалась на детей и на Виталия, порой кричала так, что голос потом долго хрипел. Однажды она подслушала, как на маленькой старой кухне Андрей говорил Ане взволнованным и испуганным голосом:
– Не говори только маме, что я рассыпал здесь соль, я сейчас все уберу. Я боюсь маму.
Эти слова ошпарили Марину, и чувство ненависти к себе начало подниматься внутри нее. Вместе с тем она ощутила всю тошнотворность своего сжатого в тиски быта, когда она разрывалась между работой, готовкой, стиркой, уборкой и детьми. Как она жаждала просто любить своих детей и отдавать им все свое время, делать уроки вместе с ними, воспитывать их, потому что они и были смысл ее биения сердца. И как это каждый день не выходило, не сбывалось! Она разрывалась на части от задач.
Маленький тоненький мальчик, так и не набравший достаточный вес за два года, он боялся ее, бесился, все крушил, изводил ее… но при этом боялся. Как же она могла довести своих детей до такого? Слезы навернулись на глаза от жалости и к ним, и к себе за свою беспомощность. Неужели она была совершенно несостоятельна как мать?
В этот самый момент, когда она не знала, что делать, куда идти, как поступить, зазвонил телефон. То была Женя. Голос ее звучал как-то странно: отстраненно и при этом чуть лукаво, словно она звонила не по своей воле, а ее принудили позвонить ей.
– Марина, я… мне нужно… понимаешь, в чем дело… Эдуард съехал от нас.
– Что?
– Он собрал все вещи и уехал в другую квартиру, которую снял для себя. Боже мой, хоть бы кто-нибудь смог приехать ко мне! Как же это несправедливо, я схожу с ума одна с детьми, а из-за вируса ты не можешь даже приехать ко мне. Что это за проклятая жизнь, люди умирают, семья рушится… И все это нужно перенести в одиночку… Как не сойти с ума в таком положении?
– Стой, Женя, как это возможно? – Марина не могла поверить, ей казалось, что она спит и видит фантастический сон. Кто угодно мог развестись: она, Алина, Юля, – но только не Женя и Эдуард. Это были последние люди на земле, от кого она ждала развода. – О чем ты? Почему он съехал? Как он мог съехать? Разве он способен на такую подлость? – Но Женя молчала, и оттого Марина продолжила говорить: – Семья сильна, когда над ней крыша одна. Да ты не молчи, скажи, в чем дело? Мальчики довели его? Он не может работать из-за них? Для этого он съехал? Для тишины?
– Да нет же! Я сама его выгнала! – Женя злилась на нее так, будто это была именно Маринина вина, что она не могла угадать смысла случившегося.
– Как выгнала? Но почему? Как ты могла выгнать этого тихого, спокойного человека? Да что он сделал, в конце-то концов?
– О, он сделал, он такое сделал! Мы все это время не знали его, не знали его истинную личину. А вот заточение вывело его на чистую воду. Он для меня не человек больше.
– Но как же он уехал? Ты сказала ему «уезжай!» – и он уехал? Не уговаривал тебя, не сказал, что останется, несмотря на твой приказ?
– Да нет же! Конечно, он не хотел уезжать, стоял на своем, сказал, что я не смогу ничего сделать, что он такой же хозяин в квартире, как и я, а нас не бросит… О, это было ужасно, мы так ссорились и кричали, дети забились в комнате и плакали. Я упала без сил, он затих. Эдик решил, что я смирилась и прощу его, но я так не могу. Один день мы молчали, он пытался мне что-то говорить, а я не отвечала, как будто его нет для меня больше. И тогда я сказала ему, что вызову полицию, если он не подчинится. И он съехал. В тот же день.
– Да что он такое сделал, в конце концов? Изменил? Но как, вы ведь не выходили из дома?
– Не спрашивай меня, я никогда никому не скажу, что он совершил, – жестко сказала Женя, и Марина опешила от того, насколько железным был ее голос. Они почему-то всегда считали Женю почти за несчастную, в чем-то обделенную, беспомощную и безответную, а она могла быть иной, совсем иной.
– Да ты простишь его со временем. Вот увидишь!
– Никогда не прощу. Это исключено.
– Неужели Эдик мог сделать что-то настолько низкое, что ты не сможешь забыть? Все правда так плохо? Скажи же мне. Шила в мешке не утаишь.
– Настолько плохо, что ты и представить себе не можешь. Никто не может. Его поступок за гранью всего доброго и честного, всего человеческого. Невозможно описать всю его низость, таких слов нет на свете. Но главное не это. Я не смогу жить с ним, не смогу уважать его, он для меня теперь чужой.
– Но, Женя, я все понимаю, мы все люди, и порой оступаемся, и ведем себя так, словно это не мы… Знаешь, как говорят – во всяком хлебе есть мякина: бывает добр и худ детина. Например, я так кричала на детей на днях, будто это не я, а разъяренная фурия, ну просто ведьма. Но ведь это не я была, я все равно остаюсь собой, я одумалась, я изменюсь, я буду лучше, сдержаннее. Это ведь надо понимать, нельзя так вычеркнуть человека из жизни, тем более своего мужа.
И тут Женя, которая была на пределе всех чувств, натянута, как струна, не выдержала и сказала неожиданно низким мужским голосом:
– Марина, я думала, что из всех людей ты меня поймешь, а ты, оказывается, не можешь. Ты так изменилась!
– Почему именно я должна была тебя понять? – поразилась Марина, не узнавая этой новой Жени.
– Потому что ты всегда раньше поддерживала других, когда они хотели разойтись и начать жить самостоятельно. Ты не пыталась внушить женщинам, что они приросли к своим мужчинам и зависят от них, что их счастье зиждется на мужьях. Извини, но мне такая «поддержка» сейчас не нужна. Мне и так плохо, и не нужно меня добивать. Я работаю, моей зарплаты на детей хватит и без Эдика. Он для меня конченый человек теперь. Пока.
– Постой, я к тебе приеду, плевать на запреты!
Но Женя уже не слышала ее.
Лишь только она бросила трубку, как Марина поняла, насколько неуместны и бестактны были все ее слова и расспросы. Она ничего в Жене не поняла, не поняла ее трагедии, ее горя, столь сильного, что даже она, православная, венчанная с Эдуардом в церкви, уходила от мужа без оглядки. Марина сжала голову руками, чувствуя, как бешено пульсирует кровь над висками. Она чуть покачнулась, стены коридора поплыли перед глазами. Но усилием воли Марина удержалась на плаву и впилась глазами в овальное зеркало с медным обрамлением, которое светилось на пестрых полосатых обоях. Она вцепилась в него так, словно оно одно могло вернуть ее к действительности. Из зеркала на нее смотрела женщина среднего возраста, полная и непривлекательная, без талии, в широкой тунике, с отекшим от духоты квартиры лицом, без косметики. Неужели это была она, Марина? Бывшая когда-то самой обаятельной и привлекательной, душой компании, любимицей всех мужчин. Как она могла так потерять себя?
Мысли, словно стрелы, пронзали ум. Все переворачивалось с ног на голову, семьи распадались, родственники и коллеги умирали, дети не слушались, сады и школы не работали, пандемия и не думала завершаться, а из зеркала на нее смотрела неузнаваемая постаревшая женщина, и всей этой лавине поражений не было конца. Она сгребала все на своем пути. Разочарование, точечное и обширное, повторяющееся и единичное, стало заголовком их дней. Оно насыщало все вокруг бесцветной серостью, отнимая запахи и вкусы, волю к действиям… и лишь одна мысль могла вытянуть ее из состояния упадка, лишь одна.
– Это испытание для всех нас. Да-да, испытание, еще какое, – сказала Марина громко, словно не себе, а кому-то еще. – Мне не нужен мир, в котором Женя в разводе! Я не хочу такой реальности! – на этих словах глаза ее увлажнились. – Что, что такого страшного мог совершить этот безобидный недотепа?
Глава шестая
2013 год, февраль
В конце свидания Сергей и Вера расстались в душном вестибюле метро. И это как-то принизило переживания от встречи, словно присыпало их порошком. Все вокруг казалось обыденным и суетливым – рев приближающихся поездов, снующие туда-сюда равнодушные люди с отстраненными лицами. Как можно было испытывать возвышенные чувства, когда сама жизнь была совсем не такой: она проходила в безоконной подземке, построенной когда-то от безысходности, в крупном городе, где каждый человек был не более чем муравьем, мчащимся от работы до своей норки.
Но Сергей вошел в вагон и закрыл глаза. Образы в воображении туманились, растекались и перевоплощались в стройную зеленоглазую девушку, чья озорная улыбка навсегда приковала его к себе – он уже это, кажется, понял и, кажется, совсем не сопротивлялся. Он более не замечал ни шума поездов, ни толкающихся пассажиров. Когда внутри тебя целый мир, он заполоняет все вокруг.
Лишь только Сергей приехал домой, как открыл компьютер и заглянул на сайт знакомств. Он просматривал свои сообщения. Какой же глупец! Своей однокласснице он ничего не отправил – ни слова. По ошибке отправил сообщение незнакомой Вере, и сам же ее подозревал в обмане! Все объяснялось так просто, так легко, как и должно было объясняться. Это, верно, провидение, не иначе, толкнуло его под руку, так что он зашел не в тот профиль и не той девушке отправил сообщение. Ведь новая Вера, обаятельная интеллектуалка, ни в какое сравнение не шла с богемной одноклассницей. И если до этого мгновения червь сомнения как-то сдерживал поток чувств, подобно плотине, то теперь влюбленность нахлынула на него с безудержной силой, срывая на своем пути все преграды опасений и предосторожностей. Он отдался власти этого потока, он боготворил Веру – игривую, ласковую, добрую, умную Веру, – и в этом вихре не было места анализу, рассудку, губительным доводам, которые, дай им только волю, любое чувство убьют свои нечеловеческим холодом.
Так все и понеслось, и завертелось, и закружилось с тех пор. Все отступило на второй план: другие интересы, работа, друзья, коллеги, книги, учеба – все оттенилось, поблекло и слилось с серым. Она одна была ярким пятном на полотне жизни, она одна волновала грудь. Весь февраль они прятались в кафе и музеях, пока наконец Вера не согласилась поехать к нему в Подмосковье и остаться ночевать.
Наступил март. Снега в столице сошли рано, обнажая черную землю, зиявшую, словно раны на теле города. Голые деревья грязными тонкими нитями разрезали небосвод. А все-таки, несмотря на эту тоскливую обделенность, в воздухе разлилась приятная весенняя сырость, теплота и вместе с ней – столь чистое, по-юношески искреннее обещание перемен. И хотя это случалось каждый год, и никого уже нельзя было удивить весной, и все уже прекрасно знали, что она недолговечна и что ощущения эти эфемерны и развеются словно дым спустя месяц, и будет лето, и осень, и опять все помертвеет зимой, – все равно Сергей и Вера вдыхали этот аромат, закрывая глаза от наслаждения. Все кажется случившимся в первый раз – даже оборот Земли вокруг Солнца, – когда ты влюблен по-настоящему.
Они гуляли на Патриарших прудах. Прямоугольный пруд еще не освободился ото льда, но лед истончился, весь почти вытек, и в небольшой проталине плавали умиротворенные утки, рано вернувшиеся после зимовки.
– Послушай, Вера, мне кажется, нам нужно уехать отсюда, – сказал он ей вдруг, поворачивая ее к себе, лицом к лицу, и обнимая за тонкую талию.
– Уехать? – засмеялась она, не воспринимая его слова всерьез. Короткие волосы ее разметало по лицу порывом теплого ветра. – Но зачем? Тебе не нравится Москва?
– С тобой я готов уехать на другой конец света. Ты же знаешь.
– Нет, я этого еще не знала. – Она помотала головой, а потом с озорством добавила: – Теперь знаю.
– Давай отправимся в путешествие. Я поговорю с заведующим, возьму отпуск внепланово, ты тоже. Алексей Викторович невероятный человек, умнейший как врач, как человек тоже мудрый. Думаю, он поймет, войдет в положение. Ему шестьдесят лет, но…
– А куда мы поедем? – перебила его Вера, которой не терпелось узнать про его планы насчет себя, а не слушать про его работу.
– В Египет, Турцию, куда угодно.
– В Турции еще холодно.
– Тогда Египет.
– Но…
Что-то в лице Веры смутило его, какое-то едва уловимое колебание. Но Сергей быстро забыл о нем, вернувшись к главному. Мужской его ум любил прямоту и не выдерживал оттенки чувств.
– Или Таиланд, – сказал он. – Как ты не понимаешь: весь мир перед нами, я чувствую какую-то необыкновенную свободу ото всего. Мне кажется, мы как вольнолюбивые птицы – можем построить любую жизнь, любое будущее, полететь в любую точку света. Это, наверное, смешно. Звучит глупо. Кажется, всегда я был прагматиком, экономил, откладывал все на потом. На ипотеку, потом на досрочное погашение. Но что же остается для нашей с тобой мечты? Одни счета в банке? Где наши воспоминания, где наши впечатления? А ведь именно сейчас они будут самыми сильными, они отпечатаются в памяти навсегда. Когда ты так яростно влюблен, невозможно считать бумажки и откладывать жизнь на потом.
– Но ты правда хочешь поехать именно сейчас? Мы ведь так мало знаем друг друга.
– Я о тебе все узнал. Двадцать шесть лет, работаешь аналитиком в банке. Много читаешь, можешь провести бесплатную экскурсию по Третьяковке и Пушкинскому музею.
Вера засмеялась, но все равно зарделась: как так можно было согласиться? Разве предлагают совместную поездку, когда отношениям всего месяц?
– У меня еще никогда такого не было, чтоб так быстро – и поехать вместе в другую страну.
– Тогда это будет в первый раз.
Она хотела было что-то возразить, но образ жаркого Египта с огромными пирамидами или Таиланда с его тропическими зарослями встал перед глазами туманной дымкой. Она почти не видела мир, была за границей два раза. Обычно все их обсуждения с подругами длились по полгода, все были нерешительными, многие отказывались в итоге. А здесь – так быстро нырнуть, без раздумий, просто сделать, и все – это ли не счастье, это ли не новизна чувств, это ли не обновление всего организма? Его возвышенные и полные какой-то истинно мужской силы и упорства слова покорили ее. Сергей словно учил ее чему-то новому и неизведанному, заставлял переворачивать страницы жизни с невероятной скоростью, против ее воли, против ее зазубренного плана. Но какие то были страницы! Это был Затерянный мир, страна снов и потаенных мечтаний. Ради их красок и завораживающих рисунков можно было рискнуть всем.
– Хорошо, – сказала она так просто. – Давай поедем.
Но когда вечером она, захваченная порывом, позвонила матери, та всполошилась.
– Ты его знаешь всего месяц! К чему такая спешка? А вдруг он что-то сделает с тобой за границей?
Читать бесплатно другие книги:
