Жнец Шустерман Нил
– Но это… это не разрешено!
Смутить Годдарда было невозможно:
– Кто-нибудь желает оспорить? А? Я ничего не слышу! Вот видишь – тишина, жалоб нет.
– Не переживай, – сказал Роуэну Вольта. – Для этого ты и готовился. Ты все провернешь с блеском.
Именно это и волновало Роуэна. Он не хотел «блеска». Он хотел сострадать и сопереживать людям. Более того, он хотел провалить это испытание, потому что знал – только провал и удержит его в рамках человечности. Роуэн чувствовал: его мозг готов взорваться. Как хорошо было бы, если бы это случилось! Тогда ему не пришлось бы участвовать в «жатве». Если мне придется делать это, мной, как и жнецом Фарадеем, будет руководить милосердие, сказал он себе. Никакой радости! НИКАКОГО удовольствия!
Они завернули за угол, и Роуэн увидел их цель: скопление окруженных стеной глинобитных строений, совершенно нелепых и неуместных в холодной Мидмерике. Металлический символ на макушке самого высокого шпиля – вилка о двух остриях.
Монастырь тоновиков.
– Там, внутри, около сотни тоновиков, – сказал Годдард. – Наша задача – лишить их жизни. Всех!
Жнец Рэнд усмехнулась. Жнец Хомский проверил кнопки своего оружия. И только жнец Вольта задал вопрос:
– Всех до одного?
Годдард пожал плечами, словно вопрос не имел никакого смысла. Как не было, по его мнению, смысла и в жизни людей, которых он собирался уничтожить.
– Тотальное уничтожение – наш брэнд, – сказал он. – У нас не всегда получается, но мы стремимся к этому.
– Но это… это нарушение второй заповеди. Мы не можем руководствоваться предвзятым отношением.
– Прекрати, Алессандро! – сказал Годдард покровительственным тоном. – Какая предвзятость? Против кого? Тоновики не являются зарегистрированной культурной группой.
– Разве их культ нельзя считать религией?
– Ты что, смеешься? – ухмыльнулась жнец Рэнд. – Это издевательство над религией.
– Совершенно верно, – кивнул головой Годдард. – Они издеваются над верой людей Эпохи Смертных. Религия – всеми почитаемая часть нашей истории, а они превратили ее в фарс.
– Руби их всех! – отрезал Хомский, приводя в боеготовность свое оружие.
Годдард и Рэнд обнажили мечи. Вольта быстро взглянул на Роуэна и тихо сказал:
– Единственный плюс этой «жатвы» то, что все быстро кончается.
Затем выхватил свой меч и последовал за остальными через арку ворот, которые тоновики всегда оставляли открытыми в надежде, что к ним забредет очередная потерянная душа, ищущая утешения в гармонии. Знали бы они, что на них надвигается!
Слухи, что небольшой отряд жнецов вошел к тоновикам в монастырь, быстро распространились по близлежащим улицам. Как это обычно бывает (такова человеческая природа!), сплетня увеличила количество жнецов до дюжины, и сразу же толпа, более возбужденная чем испуганная, принялась собираться напротив монастыря в надежде, не удастся ли ей увидеть и самих жнецов, и то море крови, которое они оставят после себя. Но все, что собравшиеся увидели, была спина молодого человека, ученика, стоявшего в открытых воротах монастыря.
Роуэну велели оставаться у ворот с обнаженным мечом и уничтожать всех, кто попытался бы сбежать. Его же план состоял в том, чтобы позволить сбежать всем, кто мог. Но когда спасающиеся от смерти тоновики видели его, его меч, его повязку ученика, они бежали назад, в стены монастыря, где и становились жертвами жнецов. Постояв так минут пять, Роуэн бросил свой пост и затерялся в лабиринте монастырских строений. Только тогда люди стали выбегать из ворот и спасаться.
Вынести крики отчаяния было почти невозможно. Зная, что ему все равно придется лишить кого-нибудь жизни до того, как все будет закончено, сегодня Роуэн не мог уйти в себя и там спрятаться. Весь монастырь представлял собой нагромождение домов, внутренних двориков и извилистых проходов, и Роуэн потерял представление о том, где он находится. Слева горел большой дом, прямо перед ним проход был завален мертвыми телами – здесь прошел кто-то из жнецов. За рядом оголенного зимой кустарника спряталась какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка – тот норовил закричать, а она отчаянно пыталась заставить его замолчать. Увидев Роуэна, она прижала ребенка к груди и всхлипнула.
– Я не причиню вам вреда, – сказал ей Роуэн. – У ворот никого нет. Если поспешите, вам удастся спастись. Бегите!
Второй раз женщину просить не пришлось. Она снялась с места и бросилась прочь. Хорошо бы ей не встретить по пути жнеца!
Роуэн зашел за угол и увидел человека, который рыдал, прижавшись к колонне. Но это был не тоновик. Перед Роуэном стоял жнец Вольта. Меч его лежал на земле. Желтая мантия была залита кровью, кровь была и на руках. Увидев Роуэна, Вольта отвернулся, а рыдания стали громче. В руке он сжимал нечто, но это было не оружие.
– Все кончено, – сказал Вольта почти шепотом. – Все кончено.
Судя по звукам, доносящимся со всех сторон, о конце говорить было рано.
– Что случилось, Алессандро? – спросил Роуэн.
Вольта взглянул в глаза Роуэна – в них Роуэн прочитал отчаяние человека, проклятого на вечные муки.
– Я думал… я думал, это офис, – проговорил он, – или кладовая. Не больше двух человек. Я собирался забрать их жизни, без всякой боли, и уйти. Так я и думал. Но это был не офис. И не кладовая. Это была учебная комната.
Он вновь разрыдался.
– И там сидело с десяток детей. Они сбились в кучу. Пытались спрятаться от меня. Среди них был один мальчик. Он вышел вперед. Учитель хотел его остановить, но он вышел вперед. Он не испугался. И поднял этот свой дурацкий камертон. Так, как будто собирался прогнать меня. «Ты не причинишь нам зла!», – сказал он. Потом ударил камертоном о край стола, чтобы тот зазвучал, поднял его к моему лицу и опять сказал: «Клянусь этим звуком, ты не причинишь нам зла!» Он верил в этот звук, Роуэн. Верил в его силу. Он думал, что звук защитит их.
– И что ты сделал?
Вольта закрыл глаза, и его слова прозвучали как ужасный стон:
– Я уничтожил их. Всех до одного.
Затем он раскрыл ладонь и Роуэн увидел маленький окровавленный камертон. Камертон упал на землю и выдал негромкий атональный звук.
– Кто мы такие, Роуэн? Кто мы такие, черт бы нас побрал? Разве мы имеем право делать то, что мы делаем?
– Не имеем. И не имели. Годдард – не жнец, он убийца. У него есть кольцо, есть лицензия, но он не жнец. Он – убийца, и его нужно остановить. И мы найдем способ сделать это – мы вдвоем!
Но Вольта покачал головой и посмотрел на кровь, лужицами блестящую в его ладонях.
– Все кончено, – вновь сказал он.
Потом глубоко судорожно вздохнул и повторил тихо и убийственно спокойно:
– Все кончено, и я очень рад.
Только теперь Роуэн понял, что кровь на ладонях Вольты принадлежала не его жертвам. Она текла из глубоких надрезов на его собственных запястьях. Вольта сам порезал себе вены, с определенным, явным намерением.
– Нет, Алессандро! Нет! Мы вызовем медицинский дрон. Еще не поздно!
Но они оба знали, что это не так.
– Самоубийство – последнее убежище жнеца, и ты его у меня не отнимешь, Роуэн. Даже не пытайся.
Кровь его была повсюду, кровь пятнами лежала на снегу. Роуэн рыдал – никогда он не чувствовал себя столь беспомощным.
– Как же так, Алессандро… как же так?
– Мое имя – Шол Добсон. Зови меня так, Роуэн, прошу тебя.
Из-за слез Роуэн был едва способен говорить:
– Мне будет трудно без тебя, Шол Добсон.
Вольта приник к Роуэну. Голова его беспомощно свисала, голос слабел.
– Обещай, что ты будешь лучшим жнецом, чем я, – прошептал он.
– Обещаю, Шол.
– И тогда, может быть…
Но, что бы Вольта ни хотел сказать, смерть унесла его последние слова. Голова его упала на плечо Роуэна, в то время как крики ужаса и отчаяния все еще звучали в морозном воздухе.
Каждый день я молюсь – так, как это делали мои предки. Сначала богов было много, но они доказали свое несовершенство, и их заменил один бог – жестокий и страшный. Ему на смену пришел бог любви и всепрощения. Но и его отправили в отставку, после чего люди стали молиться некой безликой силе, не имевшей имени.
Но кому должны молиться бессмертные? У меня нет ответа на этот вопрос, но я все равно адресую свою молитву пустоте, надеясь, что она проникнет за границы времени и пространства и найдет нечто, спрятанное глубже, чем самые глубокие тайны моей души. Я прошу совета. Я прошу мужества. И умоляю – о, как искренни мои мольбы! – умоляю никогда и ни при каких обстоятельствах не дать мне утратить мою человечность. Чтобы, неся людям смерть, я не счел это делом нормальным. Обычным до банальности.
Я желаю всем нам не мира, не удобства и не радости. Я желаю, чтобы со смертью любого человека что-то умирало и внутри каждого из нас. Ибо только боль сострадания позволяет нам оставаться людьми. И никакой бог не поможет нам, если мы лишимся этой способности.
Из журнала жнеца Фарадея.
Глава 36
Тринадцатый
В часовне монастыря Годдард завершал свое страшное дело. Крики снаружи начали ослабевать – Рэнд и Хомский заканчивали свою часть работы. На той стороне внутреннего дворика пылало здание. Дым, мешаясь с холодным воздухом, проникал в разбитые окна часовни. Годдард стоял у алтаря, прямо напротив сияющей вилки камертона и каменной лохани с водой.
В часовне оставался лишь один тоновик. Это был старый лысеющий человек в точно такой же одежде, какая была на разбросанных повсюду мертвых телах. Одной рукой Годдард держал старика за руку, в другой держал обагренный кровью меч. Оглянувшись, он увидел Роуэна и улыбнулся.
– А, Роуэн! – воскликнул Годдард. – Ты как раз вовремя. Я оставил викария для тебя.
Викарий смотрел на них скорее с презрением, чем со страхом.
– То, что вы сделали, – сказал он, – только послужит нашему делу. Свидетельства мучеников более искренни, чем свидетельства живых.
– Мучеников? Мучеников во имя чего?
Годдард усмехнулся и хлопнул мечом плашмя по камертону:
– Во имя этой чепухи? Я бы рассмеялся, если бы мне не было так противно.
Роуэн подошел ближе, не обращая внимания на лежащие вокруг тела и не сводя взгляда с Годдарда.
– Отпустите его, – сказал он.
– Почему? Ты предпочитаешь движущуюся мишень?
– Я предпочитаю не иметь мишени.
Жнец Годдард понял. Он усмехнулся, словно Роуэн сказал нечто изысканно-оригинальное.
– Наш юноша чем-то недоволен? – спросил он.
– Вольта мертв, – сказал Роуэн.
Веселое выражение сползло с лица Годдарда, но не до конца.
– На него напали тоновики? Они за это дорого заплатят.
– Они ни при чем.
Роуэн даже не пытался скрыть своей враждебности.
– Он убил себя.
Годдард молчал. Викарий дергался, пытаясь освободиться от захвата, и Годдард с размаху треснул его о каменную лохань – удар был сильным и вполне мог бы вышибить дух из старика. Тот бессильно сполз на пол.
– Вольта был самым слабым из нас, – сказал Годдард. – И я не слишком удивлен его самоубийством. Как только ты примешь посвящение, я с удовольствием возьму тебя на его место.
– Нет!
Годдард принялся внимательно изучать Роуэна. Читать его душу. Он словно вполз в нее, нарушив границы личности юноши, которого изучал. Роуэн чувствовал: Годдард сидит у него в голове, даже глубже – в душе. И Роуэн понятия не имел, как выставить его оттуда.
– Я знаю, вы были близки с Алессандро, – сказал Годдард. – Но он совсем не такой, как ты, поверь мне, Роуэн. В нем не было твоего голода. А в тебе есть. Я вижу это по твоим глазам. Видел, когда ты тренировался. Ты жил каждым моментом тренировки. Каждый нанесенный тобой удар – это совершенство.
Роуэн почувствовал, что не может отвести от Годдарда глаз. Тот положил свой меч и протянул Роуэну руки, словно хотел принять его в свои объятья, объятья спасителя. Бриллианты на его мантии сверкали, словно далекие огни костров. Они завораживали.
– Нас могли назвать иначе, – сказал Годдард, – но отцы-основатели нарекли нас жнецами, потому что бессмертное человечество вручило нам свое самое острое оружие и поручило вести «жатву». Мы – оружие человечества, а ты, Роуэн, – самое острое оружие. Острое и точное. И когда ты наносишь удар, это великолепно! Неподражаемо!
– Прекратите! Это не так! – воскликнул Роуэн.
– Ты знаешь, что я прав. Ты рожден для этого, Роуэн. Не отказывайся от своего дара.
Викарий, приходя в сознание, начал стонать. Годдард схватил его и подтащил ближе, бросив под ноги себе и Роуэну.
– Вот он! – крикнул жнец. – Убей его! Не сопротивляйся своей судьбе. Убей! И пусть это принесет тебе радость!
Глядя в затуманенные беспамятством глаза викария, Роуэн все сильнее сжимал рукоять меча. Внутреннее напряжение разрывало его на части.
– Вы чудовище! – воскликнул он. – Самое ужасное из чудовищ, потому что вы не только убиваете, но и превращаете в убийц других людей!
– Смотри на вещи шире, Роуэн. Хищник для жертвы всегда является чудовищем. Для газели лев – демон. Для мыши орел – воплощение зла.
Он сделал шаг вперед, по-прежнему удерживая викария.
– Кем же ты предпочитаешь быть, Роуэн? Орлом или мышью? Ты хочешь летать или ползать? На сегодня это твой единственный выбор.
В голове Роуэна все плыло, а мысли путались от запаха крови, который смешивался с запахом дыма, вливавшегося внутрь часовни через прорехи окон. Викарий ничем не отличался от тех незнакомцев, на которых он день за днем практиковался в искусстве убивать, и на мгновение Роуэну показалось, что он, как обычно, находится на зеленом газоне и тренируется, тренируется… Он обнажил меч и двинулся вперед, чувствуя неодолимый голод, переживая это мгновение как единственное и неповторимое – именно так, как говорил Годдард. И голод давал ему свободу – свободу, чувство, неописуемое словами. Многие месяцы Роуэн готовился к этому, и теперь он понял, почему Годдард требовал, чтобы последнюю жертву он оставлял жить, воздерживаясь от завершения на расстоянии одного удара.
Так Годдард готовил его к тому, что должно произойти сегодня, сейчас.
Именно сегодня он достигнет этого завершения, и потом, в череде наступающих дней, отправляясь на «жатву», уже не станет останавливаться и будет убивать, убивать, убивать – до последней пули и последнего взмаха мечом.
Не успев обдумать то, что пронеслось в его голове, еще до того, как сознание приказало ему остановиться, Роуэн рванулся вперед, выбросив лезвие меча по направлению к телу викария, обретя, наконец, это чувство тотального завершения.
Старик охнул и дернулся в сторону, лезвие меча пролетело мимо него и настигло настоящую мишень: по самую рукоять Роуэн погрузил свой меч в тело жнеца Годдарда.
Их лица почти соприкоснулись. Глядя в широко раскрытые, безумные глаза своего наставника, Роуэн сказал:
– Я есть то, во что ты превратил меня. И ты прав: мне это нравится, нравится больше, чем что-либо в этой жизни.
Свободной рукой Роуэн дотянулся до кольца Годдарда и сорвал его с пальца своего бывшего наставника.
– Ты недостоин носить кольцо жнеца.
Годдард открыл рот, чтобы что-то сказать – возможно, красноречивый, риторически выверенный предсмертный монолог, – но Роуэн, за эти месяцы изрядно наевшийся болтовни наставника, сделал шаг назад, вытянул меч из живота жнеца и, взмахнув, одним изящным ударом отделил от тела его голову, которая плюхнулась в лохань с грязной водой – словно посудина была установлена там именно для этой цели.
Тело Годдарда рухнуло на полчасовни, и в воспоследовавшей тишине Роуэн услышал сзади себя:
– Какого черта ты наделал?
Роуэн повернулся и увидел Хомского и Рэнд, стоящих в дверях часовни.
– Когда его восстановят, он разрежет тебя на тысячи мелких кусочков!
И Роуэн дал волю своим навыкам. Я есть оружие! – сказал он себе. Смертоносное, неумолимое, точное оружие. Хомский и Рэнд защищались, но, хотя делали они это умело, с Роуэном им было не сравниться. Меч Роуэна нанес жнецу Рэнд глубокую рану, но она выбила лезвие из его руки умелым ударом, на что Роуэн ответил еще более мощным ударом, сломав ей позвоночник. Хомский обжег Роуэну руку пламенем своего огнемета, но Роуэн, нырнув под струю огня, волчком прокатился по полу и, вскочив на ноги, вырвал огнемет из рук противника, а затем, схватив лежавший на алтаре молоток камертона, обрушил его на голову Хомского, словно молот Тора, и мерно и сильно бил, словно выбивал часы, пока викарий не остановил его, взяв за руку, и не сказал:
– Довольно, сын мой. Он мертв.
Роуэн бросил молоток и только теперь позволил себе отдышаться.
– Идем со мной, сын мой, – сказал викарий. – Среди нас есть место для тебя. Мы можем скрыть тебя от жнецов.
Роуэн посмотрел на протянутые к нему руки старика, но из глубины памяти до него донеслись сказанные Годдардом слова: «Орел или мышь?» Нет, он не станет ползать и прятаться. Еще многое предстоит сделать.
– Уходите отсюда, – сказал он старику. – Найдите выживших и уходите, только быстро.
Мгновение старик смотрел в глаза Роуэна, потом повернулся и вышел из часовни. Как только он ушел, Роуэн поднял огнемет и принялся за дело.
На улице уже стояли пожарные машины, полицейские удерживали толпу. Весь монастырь был охвачен пламенем, но, когда пожарные двинулись вперед, их остановил молодой человек, вышедший из главных ворот.
– Работают жнецы. Не вмешиваться! – приказал он.
Подошедший к юноше капитан пожарных слышал о пожарах, связанных с действиями жнецов, но ничего подобного в его смену не случалось. Что-то во всем происходящем было не так. На юноше красовалась мантия жнеца – ярко-голубая, украшенная бриллиантами, – но она не подходила ему по размеру. Видя, как пламя с бешеной скоростью пожирает остатки монастыря, капитан запросил ориентировку. Нет, юноша, кем бы он ни был, не являлся жнецом, а потому не имел права мешать пожарным. Капитан вышел вперед.
– Прочь с дороги, – сказал он юноше пренебрежительно. – Отойди и не мешай нам работать.
Капитан даже не заметил, как оказался на земле – с такой скоростью ему был нанесен удар. Он приземлился на спину и увидел над собой лицо юноши, который больно прижал его грудь коленом, а железными пальцами сдавил горло так, что стало невозможно дышать. Капитану привиделось – это не юноша, а крупный, мощный мужчина. И больше, и старше, чем казался поначалу.
– Я СКАЗАЛ: РАБОТАЮТ ЖНЕЦЫ. ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА ВМЕШИВАТЬСЯ, В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ Я УНИЧТОЖУ ВАС. ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!
Капитан понял, что допустил страшную оплошность. Никто, кроме жнеца, не мог так распоряжаться и так полно контролировать ситуацию.
– Да, Ваша честь! – выдохнул капитан. – Простите, Ваша честь!
Жнец позволил капитану подняться. Пожарные, видевшие, как жнец обращался с их старшим, отошли, не решаясь задавать вопросы.
– Можете защищать от возгорания соседние здания, – сказал молодой жнец, – но монастырь должен сгореть до основания.
– Понимаю, Ваша честь.
Жнец поднял кольцо и капитан поцеловал его с такой силой, что у него треснул зуб.
Роуэн чувствовал, как кожи его касается набухшая кровью Годдарда мантия, но, как ни противно ему было, он должен был доиграть свою роль. Оказалось, что он выглядел гораздо более убедительно, чем намеревался. Он испугался самого себя.
Пожарные сосредоточили свои усилия на зданиях, примыкавших к монастырю, поливая их крыши из шлангов. Роуэн стоял между догорающим убежищем тоновиков и толпой, которую по-прежнему удерживали полицейские. Он не двигался, пока главный шпиль монастыря не обрушился, а камертон не рухнул на землю со скорбным гулом.
Я стал чудовищем из чудовищ, – думал Роуэн, наблюдая за пожаром. – Убийцей львов. Палачом орлов.
Затем, стараясь не наступить на края мантии, он пошел прочь от всепоглощающего адского огня, который не оставил от жнеца Годдарда и его команды ничего, кроме кучки не подлежащих восстановлению обгорелых костей.
Часть 5
Сообщество жнецов
Жнецы Рэнд и Хомский постоянно ведут эти отвратительные разговоры. Они извращенцы, и сами признают это. Кстати, в этом и состоит значительная часть их очарования. Сегодня они говорили о том, как однажды уничтожат самих себя. Ноам сказал, что заберется на вершину действующего вулкана и после торжественной церемонии бросится в лаву. Айн сказала, что нырнет с аквалангом возле Большого Барьерного рифа и будет плыть, пока у нее не кончится воздух или ее не сожрет большая белая акула. Они предложили мне поучаствовать в игре и сказать, каким бы способом я хотел уйти. Когда я не захотел играть, они назвали меня занудой. Но зачем говорить о самоуничтожении, если это от нас гораздо дальше, чем другие дела, более важные. Наша работа – прерывать чужие жизни, а не наши собственные, и я надеюсь дожить до тысячи лет.
Из журнала жнеца Вольты.
Глава 37
Если потрясти дерево
– Трагедия. Ужасная трагедия!
Высокое Лезвие Ксенократ сел на плюшевый диван в зале грандиозного особняка, который еще два дня назад занимал жнец Годдард. Напротив него стоял ученик, который казался слишком спокойным для юноши, только что прошедшего через столь опасное испытание.
– Завтра на конклаве мы обязательно вынесем запрет на использование огня при «жатве» в Мидмерике, – сказал Ксенократ.
– Давно пора было это сделать, – сказал Роуэн. Он произнес это тоном не ученика, но равного Ксенократу, тоном жнеца, что не могло не разозлить Высокое Лезвие.
– Тебе повезло, что ты выбрался оттуда живым, – сказал он.
Роуэн посмотрел ему в глаза.
– Меня поставили у внешних ворот, – сказал он. – Когда я увидел, что огонь вышел из-под контроля, сделать уже ничего не мог. Жнец Годдард и все остальные попали в ловушку. Монастырь – это настоящий лабиринт. Ни единого шанса выбраться.
Затем Роуэн помедлил, словно вглядывался в самое существо Ксенократа, который, в свою очередь, вглядывался в него.
– Наверное, – продолжил он, – все остальные жнецы считают, что я приношу несчастье. Погибает мой второй за год наставник. Думаю, это повод для того, чтобы поставить крест на моем ученичестве.
– Ерунда, – покачал головой Ксенократ. – Ты так много сделал, столькому научился! Из уважения к памяти жнеца Годдарда ты обязан сегодня вечером пройти финальное испытание. Не могу говорить за лицензионный комитет, но я абсолютно уверен, если принять во внимание все, через что ты прошел, что они примут твою сторону.
– А Ситра?
– Если ты получишь кольцо, то конечно же заберешь ее жизнь, и на этом мы закроем эту неприятную страницу нашей истории.
Подошел слуга с шампанским и канапе. Ксенократ осмотрелся. Особняк, в котором в прошлом было множество слуг, обезлюдел. Остался лишь один слуга. Другие же исчезли в тот момент, когда узнали, что Годдарда и его учеников пожрало пламя. Похоже, Ксенократ был не единственным, кому принесла свободу безвременная кончина Годдарда.
– Почему ты все еще здесь, хотя другие разбежались? – спросил Ксенократ слугу. – Не из любви же к своему бывшему хозяину?
За слугу ответил Роуэн:
– Вообще-то особняк принадлежит ему.
– Да, – кивнул головой человек. – Но я буду его продавать. Моя семья даже и думать не может, что мы останемся здесь жить.
Он протянул шампанское Ксенократу и сказал:
– Но я всегда рад служить Высокому Лезвию.
Из слуги этот человек превратился в лизоблюда. Не очень большая дистанция. Как только слуга отошел, Ксенократ принялся за то, ради чего и пришел – потрясти дерево и посмотреть, не упадет ли что.
Он наклонился к Роуэну.
– Ходят слухи, что к пожарным возле горящего монастыря вышел и обратился какой-то жнец. Или по крайней мере человек, который выглядел, как жнец.
Роуэн даже не моргнул:
– Я тоже слышал. Есть даже видео. Но там так много дыма, что изображение совсем неясное. Многого не увидишь.
– Да, и все это добавляет путаницы, – согласился Ксенократ.
– Желаете сказать еще что-нибудь, Ваше превосходительство? – спросил Роуэн. – Просто я очень устал, и если меня сегодня вечером ждет финальное испытание, то мне нужно как следует отдохнуть.
– Но ты же понимаешь, что не все из жнецов считают, что это был несчастный случай, верно? Мы просто обязаны начать расследование, чтобы твердо во всем увериться.
– Разумно, – сказал Роуэн.
– К настоящему моменту мы смогли идентифицировать жнеца Вольту и жнеца Хомского по кольцам, а также драгоценным камням, которыми были украшены их мантии и которые лежали вокруг их останков. Что касается жнеца Рэнд, то она, вне всякого сомнения, завалена обломками, упавшими со шпиля вместе с камертоном.
– Разумно, – кивнул Роуэн.
– Но поиски жнеца Годдарда поставили перед нами проблему. Понятно, что перед тем, как огонь вышел из-под контроля, в монастыре было уничтожено много тоновиков, что затруднило идентификацию. Можно было предположить, что в районе останков Годдарда должны быть разбросаны маленькие бриллианты, а рядом лежать большой камень с его кольца – даже если оправа расплавилась.
– Разумно, – в третий раз сказал Роуэн.
– И наибольшая странность – что вокруг скелета, который, как мы подозреваем, принадлежит Годдарду, ничего этого нет, – сказал Ксенократ. – И у него, кроме всего прочего, отсутствует голова.
– Действительно, странно, – согласился Роуэн. – Но где-то он должен быть! Я уверен!
– Думаю, да.
– Может быть, стоит поискать повнимательнее?
Именно тогда Ксенократ заметил на пороге комнаты девочку. Она явно не могла решить – войти ли ей или пойти прочь. Ксенократ раздумывал, слышала ли она его разговор с Роуэном, как будто это имело значение.
– Эсме, – сказал Роуэн, – входи. Ты помнишь Его превосходительство, Высокое Лезвие Ксенократа, не правда ли?
– Угу, – ответила Эсме. – Он еще прыгнул в бассейн. Это было смешно.
При упоминании о том прыжке Ксенократ поежился. Как бы он хотел забыть тот случай!
– Я сказал всем, что Эсме возвращается к своей матери, – продолжил Роуэн. – Но может быть, вам хочется самому отвезти ее туда?
– Мне? – переспросил Ксенократ, изображая полное равнодушие. – Почему?
– Потому что вы очень хорошо относитесь к людям, – сказал Роуэн и подмигнул – вовремя и быстро. – А к некоторым лучше, чем к другим.
Глядя на дочь, которую он никогда не сможет публично признать своей, Ксенократ несколько отмяк сердцем. Все, конечно, спланировал этот юноша. Этот Роуэн Дэмиш хитер и изворотлив – замечательная черта характера, если ее правильно направлять. Наверное, он требовал большего внимания, чем то, что уделял ему Ксенократ в прошлом.
Эсме ждала, что будет дальше, и Ксенократ наконец улыбнулся ей широко и дружелюбно.
– Мне будет приятно отвезти тебя домой, Эсме.
Произнеся эти слова, Ксенократ встал. Но уйти сразу он не мог. Было еще одно дело, не требующее отлагательства. Нужно принять еще одно решение, и это решение – в его власти. Он повернулся к Роуэну.
– Вероятно, мне следует использовать свое влияние, чтобы прекратить начатое расследование, – сказал он. – Из чувства уважения к павшим товарищам. Да не будет светлая память о них запятнана лапами криминалистов, способных оклеветать любого.
– Пусть мертвые останутся мертвыми, – согласился Роуэн.
Так было достигнуто устное соглашение. Высокое Лезвие перестанет трясти дерево, а Роуэн будет надежно хранить его тайну.
– Если тебе понадобится жилище, после того как ты покинешь этот особняк, Роуэн, знай, что мои двери всегда для тебя открыты, – сказал Ксенократ.
– Благодарю вас, Ваше превосходительство!
– Нет, это я благодарю тебя, Роуэн.
Ксенократ взял Эсме за руку и повел ее к машине, чтобы отвезти домой.
Силы жизни и смерти требуют стоически-сдержанного к себе отношения, но не беспечности и легкомыслия. Возведение кандидата в достоинство жнеца не должно быть легким. Мы, основавшие сообщество жнецов, прошли через тяжкие испытания, и такие же испытания предстоит пройти тем, кто присоединится к нашей миссии. И пусть эти испытания ведут не только к новым знаниям и навыкам, но и к качественной трансформации личности жнеца. Ибо сообщество жнецов – это высшая форма человеческого, и, чтобы достичь его, жнец обязан рассечь душу свою до самого сокровенного ее центра – дабы никогда не забыть, какой ценой досталось ему кольцо, которое он носит.
Конечно, постороннему глазу обряд посвящения мог бы показаться немыслимо жестоким. Но именно потому он навеки должен остаться таинством, неведомым непосвященному.
Из журнала жнеца Прометея, Первого Мирового Верховного Лезвия.
Глава 38
Финальное испытание
Второго января Года Капибары, накануне Зимнего конклава жнец Кюри повезла Ситру в Фалкрум-Сити. Их конечной целью было здание Капитолия.
Читать бесплатно другие книги:
