Жнец Шустерман Нил

– Он… он не такой, как все, – ответил Роуэн.

– Жаль, что я не его ученик, – проговорил один из шпатов, состроив такую гримасу, будто он откусил от слойки с прогорклым сыром. – Меня взял в ученики жнец Мао.

Жнец Мао тоже любил покрасоваться; он считался человеком публичным и наслаждался своей славой. Известен он был тем, что держался независимо, не примыкая ни к старой гвардии, ни к более молодым жнецам. Роуэн не знал, как действует жнец Мао во время голосования на конклавах – сам голосует по совести или же перепродает свою совесть какой-нибудь из партий. Спросить бы у Фарадея. Так многого не хватало Роуэну в отсутствие Фарадея! Он, несомненно, знал все о тайных подводных течениях в сообществе.

– Годдард со своими младшими жнецами сегодня полностью овладел толпой на ступенях к Капитолию. Они смотрелись круто! – сказал ученик, которого Роуэн помнил по прошлому конклаву – тот самый, который хорошо знал яды.

– А ты уже выбрал себе цвет? А какие камни будут на твоей мантии? – спросила какая-то девица, виноградной лозой неожиданно повиснув на локте Роуэна, и он не знал, как поступить – сбросить ее или нет.

– Невидимые, – ответил Роуэн. – И вообще по ступеням Капитолия я стану подниматься обнаженным.

– Представляю эти камешки! – хмыкнул кто-то из младших жнецов, и все засмеялись.

Наконец он увидел подходящую Ситру, и тут же смутился, будто его застали за чем-то, чего не следовало делать.

– Ситра, привет! – сказал он.

Нет, слишком вынужденно. Хорошо бы взять слова обратно и сказать по-другому! Роуэн сбросил со своей руки ту девицу, но было слишком поздно – Ситра ее заметила.

– Похоже, у тебя тут много друзей, – сказала Ситра.

– Да нет, не очень, – ответил он и осознал, что только что их всех оскорбил. – Я имею в виду, мы тут все друзья. Все в одной лодке.

– В одной лодке, – повторила Ситра с невозмутимым видом, но глаза ее сверкнули так же остро, как самые смертоносные кинжалы в оружейной комнате в доме жнеца Фарадея.

– Приятно было повидаться, Роуэн, – сказала Ситра и отошла.

– Пусть идет, – сказала девица-лоза. – После следующего конклава она по-любому станет историей.

Роуэн, не извинившись, отошел.

Ситру он догнал быстро, и это был хороший знак – она не так уж и торопилась уйти.

Он мягко взял ее за руку. Она обернулась.

– Послушай, – сказал он. – Прости, что так вышло.

– Что ж, все понятно, – ответила Ситра. – Ты теперь звезда. Нужно быть на виду.

– Да нет, все не так! Ты думаешь, мне хочется вести себя, как манекен в витрине? Брось, ты же меня хорошо знаешь.

Ситра колебалась.

– Прошло четыре месяца, – сказала она. – А четыре месяца могут сильно изменить человека.

Что во многом было правдой. Но некоторые вещи остались неизменными. Роуэн знал, что Ситра хочет от него услышать, но этого было бы мало. Поэтому он сказал все, как есть.

– Я очень рад тебя видеть, Ситра, – сказал он. – Но от этого мне больно – так больно, что и не знаю, куда себя деть.

Роуэн понял: ему удалось сказать то, что нужно, потому что глаза девушки заблестели, и она смахнула слезу, не дав ей выкатиться на щеку.

– Я знаю. Жаль, что все так получается.

– Знаешь что? – сказал Роуэн. – Давай не будем сейчас и думать о Зимнем конклаве. Пусть он сам о себе думает. А мы будем жить здесь и сейчас.

Ситра кивнула:

– Согласна.

Затем она глубоко вздохнула и проговорила:

– Ну, пройдемся? Я должна тебе кое-что показать.

Они пошли по внешнему периметру ротонды, мимо арок, где жнецы секретничали, заключая тайные соглашения перед голосованиями.

Ситра достала телефон и спроецировала себе на ладонь несколько голограмм – так прикрыв их, что видел их только Роуэн.

– Я выкопала их у «Гипероблака» в глубинном сознании, – сказала она.

– Как тебе удалось?

– Это неважно. Важно то, что я это сделала и кое-что нашла.

На голограммах был жнец Фарадей, шагающий по улицам неподалеку от своего дома.

– Это его последний день, – объяснила Ситра. – Мне удалось проследить часть его маршрута.

– Но для чего?

– Просто смотри.

На голограмме было видно, как жнец Фарадей входит в какой-то дом.

– Это дом той женщины, с которой он познакомил нас на рынке, – сказала Ситра. – Он провел там несколько часов. Потом пошел вот в это кафе.

Ситра открыла следующее видео, где жнец входил в большие двери.

– Я считаю, что он там с кем-то встречался, но пока не знаю, с кем.

– Это понятно, – сказал Роуэн. – Думаю, он просто прощался с разными людьми. Наверное, это обычное дело для тех, кто решил уйти из жизни.

Следующее видео. Фарадей поднимается по лестнице на железнодорожную станцию.

– Снято за пять минут до того, как он умер, – сказала Ситра. – Только знаешь, что? Камера на платформе была разбита, и скорее всего, фриками. Она не работала целый день, поэтому записей того, что случилось на платформе, не осталось.

От станции отошел поезд. Минутой позже еще один поезд приблизился к станции, но с противоположной стороны. Именно этот поезд убил жнеца Фарадея. Хотя самой сцены смерти Роуэн не увидел, на его лице невольно появилась гримаса боли.

– Ты думаешь, кто-то убил его и представил дело так, будто это самоубийство? – тихо спросил он и огляделся, не смотрит ли на них кто-нибудь посторонний. – Если это единственное свидетельство, то оно слабовато.

– Я знаю, – ответила Ситра. – Поэтому и продолжаю копать.

Она вернулась к голограмме, где Фарадей идет к станции.

– Там было пять свидетелей, – сказала она. – Я не могу отследить их, не забравшись в архивы сообщества жнецов, но если сделаю это, будет известно, что и кого я ищу. Но ведь все эти свидетели тоже поднимались по этой лестнице, верно? Примерно в то время, когда умер Фарадей, вверх прошло восемнадцать человек. Кто-то из них сел в первый поезд.

Ситра показала на поезд, отходящий от станции.

– Но не все. Я смогла опознать половину из этих восемнадцати, – продолжила она. – И трое из них получили иммунитет в тот самый день.

Этого было достаточно, чтобы голова Роуэна закружилась от волнения.

– Их подкупили ради свидетельства, что он сам покончил с собой! – предположил он.

– Если бы ты был обычным человеком, стал бы свидетелем того, как один жнец убивает другого, а потом в уплату за то, что станешь держать язык за зубами, тебе предложили бы иммунитет, как бы ты поступил?

Конечно, Роуэну хотелось бы верить в закон и справедливость, но он вспомнил себя в годы, предшествовавшие ученичеству – тогда встреча со жнецом была самым страшным испытанием из всех, что мог бы себе представить обычный человек.

– Поцеловал бы кольцо и заткнулся, – сказал он.

Двери, ведущие в зал конклавов, открылись, и жнецы начали заходить внутрь.

– Как ты думаешь, кто это сделал? – спросил Роуэн.

– Кто больше всех выигрывает от того, что Фарадея нет?

Им не нужно было вслух произносить имя. Они оба знали ответ. Роуэн уверился в том, что Годдард способен на совершенно немыслимые вещи, но поднимется ли у него рука на жнеца?

Верить в это не хотелось, и Роуэн покачал головой.

– Это не единственное возможное объяснение, – сказал он Ситре. – Может быть, это вообще сделал не жнец, а, допустим, родственник человека, которого Фарадей лишил жизни. Хотел отомстить – и отомстил. Забрать кольцо, толкнуть под поезд, а потом наделить свидетелей иммунитетом. Они будут молчать, чтобы не прослыть сообщниками преступления.

Ситра хотела опровергнуть эту версию, но не стала. То, о чем сказал Роуэн, было возможно. Даже если взявший кольцо напрочь бы отморозил себе палец.

– Об этом я не подумала, – сказала она.

– А если это вообще какой-нибудь тоновик? Они же ненавидят жнецов.

Ротонда быстро пустела. Роуэн и Ситра покинули альков, где разговаривали, и направились к дверям.

– У тебя нет достаточных оснований кого-либо обвинять, – сказал Роуэн. – Поэтому пока ничего не предпринимай.

– Не предпринимать? Ты это серьезно?

– Я сказал пока! Когда тебя посвятят в жнецы, ты получишь полный доступ к архивам и сможешь доказать все, что нужно.

Ситра остановилась.

– Что ты имеешь в виду? Когда меня посвятят? Это можешь быть и ты. Или я чего-то не знаю?

Роуэн поджал губы, злясь на себя за оговорку.

– Пошли, – сказал он, – а то закроют двери.

Конклав проходил как обычно. Объявляли имена ушедших. Омывали руки. Сообща скорбели. Назначали дисциплинарные взыскания. Вновь прозвучало анонимное обвинение против жнеца Годдарда – на сей раз в том, что он слишком свободно раздавал иммунитет.

– Кто меня обвиняет? – громко спросил Годдард. – Пусть обвиняющий встанет и назовет себя!

Естественно, никто не встал, что позволило Годдарду взять слово.

– Признаю, в этом обвинении скрыт комплимент, – сказал он. – Я щедрый человек и, вероятно, действительно, был слишком расточителен в отношении раздачи иммунитета. Но я не раскаиваюсь и не прошу меня простить. Пусть Высокое Лезвие назначит мне наказание.

Но жнец Ксенократ только махнул рукой:

– Да, да, садитесь уже, Годдард. Помолчите хоть пять минут – вот вам и наказание.

Слова Высокого Лезвия вызвали смех. Годдард поклонился председательствующему и занял свое место. Хотя некоторые из жнецов, включая жнеца Кюри, и пытались возражать, указывая, что тех жнецов, которые слишком часто даровали иммунитет, раньше ограничивали в использовании кольца пределами семьи избранного для «жатвы», их возражений никто не услышал. Ксенократ отклонил их, сославшись на недостаток времени.

– Удивительно, – тихо сказала жнец Кюри. – Годдард становится неприкосновенным. Ему все сходит с рук. Жаль, что в детстве он не попался какому-нибудь жнецу. Мир без него был бы лучше.

За ланчем Ситра избегала Роуэна, опасаясь, что кто-нибудь обратит внимание на их беседу, и зародится подозрение, если их слишком часто будут видеть вместе. Она стояла рядом с Кюри, и та представила ее нескольким величайшим из живущих жнецов: жнецу Меир, которая однажды была делегатом на Глобальный конклав в Женеве, жнецу Манделе, возглавлявшему наградной комитет, и жнецу Хидэёси, единственному из жнецов, овладевшему искусством «жатвы» посредством гипноза.

Ситра постаралась не ослепнуть от сияния этих звезд. Встреча с лучшими людьми из старой гвардии внушила ей надежду, что жнецы старшего поколения смогут каким-то образом победить Годдарда и ему подобных. Она время от времени посматривала в сторону Роуэна, который никак не мог отвязаться от вновь окруживших его учеников. Знала бы она, как он старается от них отделаться!

– Плохой знак, – проговорил жнец Хидэёси. – Будущее, с которым мы связываем наши надежды, открыто тянется к нашим врагам.

– Роуэн не враг, – резко возразила Ситра, но жнец Кюри, успокаивая ее, положила ей руку на плечо.

– Он представляет врага, – сказала она. – По крайней мере другие ученики видят в нем сторонника Годдарда.

– В сообществе жнецов не должно быть врагов, – вздохнул жнец Мандела. – Мы все должны держаться одной стороны. Стороны человечества.

Старая гвардия жнецов была единодушна в том, что наступили нелегкие времена, но кроме тех возражений, которые они высказывали на конклавах и которые легко замалчивались или же отвергались лидерами сообщества, ни к каким действиям они не прибегали.

После ланча Ситра начала все сильнее и сильнее тревожиться. Конклав шел своим чередом. Производители оружия и ядов наперебой предлагали свой товар, и жнецы активно обсуждали каждое предложение. Возник вопрос, на какой руке все-таки жнец должен носить кольцо, на правой или левой, и вновь разгорелась острая дискуссия. Горячие дебаты развернулись по поводу того, имеет ли жнец право участвовать в рекламе товаров, допустим, обуви или кукурузных хлопьев. Все это казалось Ситре пустяками. Как эти люди могут заниматься такой мелочевкой, в то время как священный акт «жатвы» постепенно деградирует в убийство, считавшееся в Эпоху Смертных тягчайшим преступлением?

Подошло время испытания учеников. Как всегда, первыми вышли претенденты на получение кольца, которых испытывали накануне. Из четверых кандидатов в жнецы были посвящены только двое. Оставшиеся совершили позорный проход по залу под насмешливыми взглядами собрания, чтобы вернуться к обычной жизни. Ситра поймала себя на том, что не без удовольствия проводила взглядом ту девицу, которая за завтраком висела на руке Роуэна.

Как только новым жнецам вручили кольца, были вызваны оставшиеся ученики.

– Сегодняшнее испытание, – объявил жнец Сервантес, – это соревнование в боевом искусстве «Бокатор». Кандидатов разобьют на пары, а мы оценим уровень их подготовки.

Перед трибуной, на полукруглом свободном пространстве, развернули мат. Ситра глубоко вздохнула. Это была ее стихия. «Бокатор» требовал баланса между силой, быстротой и сосредоточенностью, и она в должной мере владела этим балансом. А затем Сервантес нанес удар в самое сердце ее уверенности в себе.

– Ситра Терранова ведет бой против Роуэна Дэмиша.

Ропот пронесся по залу. Ситра поняла – это был не случайный выбор. Их свели в поединке намеренно, как обреченных на смертельную схватку. Могло ли быть иначе? Она встретилась с Роуэном взглядом, но его лицо не выдало никакой реакции.

Начались бои. Каждый из учеников стремился показать лучшее, на что он способен, но «Бокатор» – жесткая схватка и не каждому по зубам. Некоторые бои заканчивались ничьей, в других побежденный определялся почти мгновенно. Наконец пришел черед Ситры и Роуэна.

На лице Роуэна не отразилось ничего – ни сочувствия, ни сожаления, ни печали от того, что их свели в этой схватке.

– Ладно, начнем, – только и сказал он, и они принялись кружить вокруг друг друга.

Роуэн знал, что это его первое настоящее испытание, но не то, которое они ему устроили. Его задача состояла в том, чтобы выглядеть убедительно, и все-таки проиграть схватку. Годдард, Ксенократ, Сервантес, да и все собравшиеся жнецы должны были поверить, что он дерется изо всех сил, однако проигрывает.

Бой начался с ритуальных кружений. Затем – вызывающие позы и провокации, после чего Роуэн бросился на Ситру, нанес удар, о котором предупредил языком тела, и промахнулся буквально на дюйм. Потерял равновесие и упал на одно колено. Неплохое начало. Быстро развернулся, поднялся, все еще не обретя должного равновесия, и тут на него бросилась уже Ситра. Роуэн думал, что она нанесет ему убойный удар локтем, но Ситра захватила его и дернула по направлению к себе – вместо того чтобы толкнуть. Это помогло Роуэну обрести равновесие, а со стороны выглядело так, будто Ситра не сумела провести прием – не хватило точки опоры. Роуэн отскочил и поймал взгляд Ситры. Она неотрывно смотрела ему в глаза, на лице ее застыла усмешка. Это был атрибут «Бокатора», но в глазах Ситры было написано больше, чем предполагал бой, и Роуэн явственно прочитал ее непроизнесенные слова.

Не старайся проиграть бой, – говорили ее глаза. – Можешь драться как угодно плохо. Но как бы ты ни старался, я сделаю так, что никто тебя не заподозрит в том, что ты поддаешься.

Разозлившись, Роуэн вновь бросился на Ситру, намереваясь на пару дюймов промахнуться открытой ладонью мимо ее плеча, но она двинулась вперед, ладонь-таки пришла в соприкосновение с плечом, и Ситра, использовав силу его удара, откинулась назад и упала.

Черт тебя побери, Ситра!

Она побеждала его во всем, даже в проигрыше.

Как только Роуэн нанес свой первый удар, Ситра поняла, что он задумал, и это привело ее в бешенство. Как он смел? Он собирался драться как можно хуже, чтобы она выиграла? Неужели он, проведя эти месяцы под началом жнеца Годдарда, стал таким самонадеянным, что решил, будто честный бой между ними уже невозможен? Конечно, он тренировался, но ведь тренировалась и она! Ну и что, что он стал сильнее? От этого он только потерял в ловкости и скорости. Честный бой – единственный способ сохранить чистой их совесть. Неужели Роуэн не понимает, что, жертвуя собой, он и ее обрекает на гибель? Да если ее посвятят в жнецы, то первым делом она уничтожит себя, но не примет его жертвы!

В ярости Роуэн посмотрел на Ситру, отчего она рассмеялась.

– Это лучшее, на что ты способен?

Он нанес удар снизу – достаточно медленный, чтобы Ситра смогла его предвидеть, без необходимой для этого удара силы. Все, что ей требовалось – это занять более низкую позицию, и удар не произвел бы никакого эффекта. Вместо этого Ситра, наоборот, подняла вверх свой центр тяжести, и удар сбил ее с ног. Она упала на мат, но мгновенно вскочила, чтобы никто не заподозрил, что подставилась намеренно. Бросившись на противника, Ситра ухватила его за предплечье и зацепила правой ногой его левую, приложив усилие, но не чрезмерное, чтобы не повредить его колено. Роуэн обхватил ее, рванул и бросил на мат, но так, что она оказалась в доминирующей позиции, сверху, однако Ситра была готова к этому и оказалась внизу. Роуэн попытался освободить ее, но она цепко держала его руки, не позволяя сделать этого.

– В чем дело, Роуэн, – прошептала Ситра. – Ты что, не знаешь, что делать, когда лежишь на девушке?

Наконец он освободился, и Ситра встала. Вновь они кружились друг против друга в боевом танце, в то время как Сервантес кружил вокруг них, подобно спутнику, в противоположном направлении, так и не поняв, что же в действительности происходит между противниками.

Роуэн знал, что бой почти завершен. Он шел на выигрыш, но, победив, он потерпит поражение. И нужно быть сумасшедшим, чтобы думать, будто Ситра позволит ему по собственной воле прекратить схватку и признать свое поражение. Ои были слишком дороги друг другу – вот в чем состояла проблема. Ситра не примет кольцо жнеца, пока препятствием для того будут ее чувства к нему.

И Роуэн моментально понял, что нужно делать.

Оставалось всего десять секунд, и эти секунды достаточно было протанцевать. Роуэн явно побеждал. Десять секунд танца, и Сервантес просвистит в свой свисток.

Но тут Роуэн сделал то, о чем Ситра даже и думать не могла. С быстротой молнии он бросился вперед – не неловко, не изображая отсутствие навыка, но по-настоящему, как учили. В мгновение ока он захватил ее шею, с силой сжал – настолько сильно, чтобы дать возможность отвечающим за обезболивание наночастицам взяться за дело, – и, наклонившись к уху Ситры, прорычал:

– Вот ты и в ловушке. Получай то, что заслужила.

И, подбросив тело Ситры в воздух, крутнул голову в противоположную сторону. Шейные позвонки лопнули с ужасным треском, и полная темнота надвинулась на Ситру как оползень.

Роуэн уронил Ситру на мат, и общий вздох вырвался у сидевших в зале. Сервантес яростно свистел в свой свисток.

– Нарушение правил! Нарушение правил! – кричал он.

Роуэн так и предполагал.

– Дисквалификация!

Жнецы зашумели. Некоторые обрушили свой гнев на Сервантеса, другие исходили сарказмом по поводу Роуэна. Роуэн держался стоически, не позволяя эмоциям вырваться наружу. Он заставил себя посмотреть на тело Ситры. Ее голова была закинута назад, глаза открыты, но она ничего не видела. Мертва. Роуэн с такой силой прикусил язык, что почувствовал во рту соленый вкус собственной крови.

Двери распахнулись, и к мертвой девушке, лежащей на мате, бросились охранники.

Подошел Высокое Лезвие.

– Отправляйся к своему жнецу, – сказал Ксенократ, даже не пытаясь скрыть своего гнева. – Надеюсь, он примерно тебя накажет.

– Да, Ваше превосходительство.

Дисквалификация. Никто из них не понимал, что для Роуэна это – полная и безоговорочная победа.

Он проследил за охранниками, которые подхватили Ситру и понесли, безжизненную как кукла, вон из здания, на площадь, где уже ждал медицинский дрон, который должен был доставить ее в ближайший восстановительный центр.

С тобой все будет отлично, Ситра! Немного времени, и ты вернешься к жнецу Кюри. Но ты не забудешь то, что сегодня произошло. И, надеюсь, никогда меня не простишь.

Я боролась против чистки. Из всего, что я тогда делала, некоторыми поступками явно не стоит гордиться. Но я горжусь тем, что боролась против чистки.

Не помню, кто из жнецов начал идиотскую кампанию по уничтожению только тех, кто был рожден смертным, но эта идея быстро распространилась по всем региональным сообществам жнецов – настоящая инфекция в эпоху, когда все инфекции были побеждены. «Они были рождены, чтобы встретиться со смертью – пусть и умирают» – такова расхожая мудрость тех дней. Но это была не мудрость, а фанатизм, прикрывающийся личиной мудрости. Эгоизм, выдающий себя за просвещенность. И спорили с этим немногие, потому что рожденные в Эпоху Бессмертных считали людей прошлой эпохи слишком непохожими на себя – и в отношении того, как они думали, и в отношении того, как жили. «Пусть умирают вместе с породившей их эпохой!» – кричали пуристы из сообщества жнецов.

В конце концов чистку признали грубым нарушением второй заповеди, а всех жнецов, что принимали в ней участие, подвергли суровому дисциплинарному воздействию. Но было уже слишком поздно исправлять то, что было сделано. Мы потеряли наших предков. Мы потеряли живую, физическую связь с прошлым. Вокруг нас по-прежнему множество рожденных в Эпоху Смертных, но теперь они скрывают свой возраст и свои биографии, опасаясь вновь стать целью для любителей всевозможных чисток.

Да, я боролась против чистки. А «Гипероблако» – нет. Повинуясь собственному правилу не вмешиваться в поступки жнецов, оно ничего не сделало для того, чтобы остановить это безумие. Все, на что оно было способно, так это стать свидетелем. «Гипероблако» позволило нам совершить эту трагическую ошибку и по сей день сожалеть о ней.

Я часто думаю: а если сообщество жнецов окончательно утратит здравый смысл, решит подвергнуть «жатве» все человечество и, таким образом, устроит единое для всех глобальное самоубийство, откажется ли в таком случае «Гипероблако» от своей политики невмешательства? Остановит ли безумцев? Или просто продолжит бесстрастно взирать на то, как мы станем убивать друг друга, а потом все до одного уйдем в небытие, оставив после себя лишь облако наших знаний, достижений и так называемой мудрости?

Будет ли оно оплакивать нашу кончину? А если будет, то как – как дитя, скорбящее по поводу утраты родителей, или же как родитель, который не смог спасти своего ребенка от его же собственной неосмотрительности и глупости?

Из журнала жнеца Кюри.