Жнец Шустерман Нил

Глава 31

Пример беспросветной тупости

Ситру провозгласили живой в 9 часов сорок две минуты утром в четверг, в полном соответствии с графиком, и из юрисдикции «Гипероблака» сразу же передали в юрисдикцию сообщества жнецов.

Она пришла в себя, чувствуя себя более слабой, чем в прошлый раз. Похоже, ее основательно накачали лекарствами. Голова ее плыла, глаза не без труда поворачивались и еле-еле различали предметы. Рядом стояла сестра и мрачно качала головой.

– Не следовало будить ее так рано, – проговорила сестра с акцентом, источник которого Ситра определить не смогла. – Объявили живой – нужно еще часов шесть полежать без сознания. Тогда будет комфортно просыпаться. А то какой-нибудь сосуд порвется или сердце не выдержит. Опять оживлять придется.

– Я беру ее под свою ответственность, – услышала Ситра голос жнеца Кюри.

Она повернула голову в ту сторону, откуда слышался голос, но тотчас ощутила тошноту. Ситра закрыла глаза, ожидая, когда это прекратится. Когда неприятное ощущение прошло, она увидела, что жнец Кюри ближе придвинула свой стул.

– Твоему телу нужен еще день для полного выздоровления, но для этого у нас нет времени, – сказала жнец и, повернувшись к сестре, попросила:

– Пожалуйста, оставьте нас.

Сестра проворчала что-то по-испански и с недовольным видом покинула комнату.

– Высокое Лезвие… – с трудом выговаривая слова, прошептала Ситра. – … он обвинил меня в том…

– Тихо! – сказала жнец. – Я знаю об обвинении. Ксенократ пытался скрыть его от меня, но мне все рассказал жнец Мандела.

Когда Ситра наконец смогла сфокусировать зрение, за спиной жнеца Кюри она увидела окно. В отдалении высились горы, покрытые снегом. Снег шел и за окном. Ситра ничего не понимала.

– Сколько времени я лежала мертвая? – спросила она. Неужели, чтобы привести ее в порядок после этого прыжка, потребовалось несколько месяцев?

– Чуть меньше четырех дней, – ответила Кюри и, оглянувшись, проследила за взглядом Ситры.

Потом вновь повернулась к девушке с усмешкой на устах.

– Вопрос не во времени, а в пространстве. Ты находишься на самом юге Чильаргентинского региона. Сейчас конец сентября, но для этих мест это означает самое начало весны. Хотя сюда, на самый дальний юг, весна приходит поздно.

Ситра попыталась вспомнить карту и определить, как далеко ее занесло, но от усилия голова ее вновь закружилась.

– «Гипероблако» решило, что это самое надежное место, чтобы уберечь тебя от клешней жнеца Ксенократа и коррумпированного сообщества Мидмериканских жнецов. Но как только ты пришла в себя, их об этом известили – таков закон.

– Но как вы узнали, где меня искать?

– Один из друзей моих друзей – агент Нимбуса. Новость достигла моих ушей только вчера, поэтому я приехала так быстро, как могла.

– Спасибо! – сказала Ситра. – Спасибо, что приехали.

– Будешь благодарить, когда окажешься в безопасности. Ксенократ наверняка поднял местных жнецов. Думаю, уже послана команда, чтобы тебя забрать, а потому нам нужно поскорее отсюда уходить.

Ситра едва могла двигаться, не то что ходить – ее пережившее удар о землю тело восстановилось не до конца; наночастицы выбрасывали в ее кровь целые потоки опиатов, кости болели, мозг словно плавал в кувшине с водой, мускулы были скручены в тугие узлы, а попытавшись встать на ноги, она едва не потеряла сознание, потому что справиться с таким объемом болевых ощущений наночастицы не могли. Не случайно сестра предпочла бы, чтобы Ситра еще некоторое время оставалась без сознания.

– Так не пойдет, – сказала жнец Кюри и, взяв Ситру на руки, понесла.

Коридоры восстановительного центра казались бесконечными, и каждый раз, когда Ситра чувствовала толчок, тело ее трепетало от боли. Наконец она увидела себя распростертой на заднем сиденье старомодного автомобиля, который жнец Кюри вела с такой скоростью, словно хотела сломать себе шею. Мысль заставила Ситру тихо рассмеяться. Какое странное выражение – ведь, чтобы сломать шею, не обязательно куда-то нестись. Летевшие к земле хлопья снега на этой скорости выглядели как буран, стелющийся параллельно шоссе. Впечатление было гипнотическое. Наконец словно некое отупение овладело Ситрой, и сон начал овладевать ею как зыбучий песок…

Но за минуту до того, как Ситра потеряла сознание, она вспомнила сон, который, вполне вероятно, сном не был. Разговор в том месте, которое не являлось ни жизнью, ни смертью, а располагалось ровно посредине.

– «Гипероблако»… оно говорило со мной, – сказала Ситра, изо всех сил стараясь остаться в сознании, чтобы успеть.

– «Гипероблако» не говорит со жнецами, моя милая.

– Я была еще мертва… и оно назвало имя. Имя человека, который убил жнеца Фарадея…

Но зыбучий песок поглотил ее, не дав договорить.

Ситра проснулась в хижине, и на мгновение ей показалось, что все произошедшее с ней было галлюцинацией. «Гипероблако», восстановительный центр, поездка на машине, метель. Ей показалось, что она по-прежнему находится в жилище Высокого Лезвия Ксенократа, на крыше огромного дома, и скоро начнется пы-тка. Но нет, свет здесь был совершенно не такой, да и дерево за стенами хижины было тоном светлее. За окном – ближе, чем было до этого, – возвышались горы, хотя снегопад прекратился.

Через несколько минут появилась жнец Кюри с подносом и миской супа.

– Хорошо что ты проснулась, – сказала она. – Надеюсь, за последние несколько часов ты поправилась достаточно для того, чтобы чувствовать себя чуть более собранной и чуть менее несчастной.

– Собранной – да, – ответила Ситра. – Но не менее несчастной. То есть несчастной, но чуть по-другому.

Ситра села в постели, чувствуя себя неплохо, но несколько во взвешенном состоянии, а жнец Кюри поставила ей на колени поднос с тарелкой.

– Это куриный суп, сваренный по рецепту, передававшемуся из поколения в поколение, – сказала она. – Настолько древнему, что никто и не помнит, сколько ему веков.

Суп выглядел как обычный суп, только в середине тарелки плавала круглая лунообразная масса.

– Что это? – спросила Ситра.

– Лучшая часть блюда, – ответила Кюри. – Клецка из измельченного пресного хлеба.

Ситра попробовала суп. И суп, и клецка были вкусны и ароматны. Успокаивающая еда, подумала Ситра, – каким-то чудесным образом ее обволокло чувство безопасности.

– Моя бабушка говорила, что им можно вылечить простуду, – сказала Кюри.

– Что такое простуда?

– По-моему, это какая-то смертельная болезнь из Века Смертных.

Фантастика! Всего два поколения отделяли жнеца Кюри от людей, живших в Эпоху Смертных, от людей, ежечасно, ежедневно опасавшихся за свою жизнь, знавших, что смерть – это не исключение, а правило. А интересно, что бабушка жнеца Кюри подумала бы о современном мире, где ее супом, в общем-то, нечего лечить?

Когда с едой было покончено, Ситра приготовилась рассказать Кюри все, что знала.

– Ксенократ, – начала она, – показал мне то, что написал жнец Фарадей. Почерк был его, но я не понимаю, как он смог такое написать.

Жнец Кюри вздохнула:

– Смог.

Ситра этого не ожидала.

– Так вы это видели? – спросила она.

Жнец утвердительно кивнула.

– Но почему он так написал? Будто бы я хочу его убить. Что я замышляла ужасное преступление. Все это неправда!

Жнец Кюри улыбнулась самой ироничной из своих улыбок.

– Он не о тебе писал, Ситра, – объяснила она. – Это написано обо мне.

– Когда Фарадей был еще младшим жнецом, – сказала Кюри, – молодым человеком лет двадцати двух, он взял меня в ученики. Мне было семнадцать, я была полна справедливого негодования по отношению к миру, который все еще содрогался в корчах пока не завершившейся трансформации. Бессмертие стало фактом лет за пятьдесят до этого. Всюду царил хаос, политическая нестабильность, люди страшились «Гипероблака» – можешь себе такое представить?

– Страшились? Да кто же боялся «Гипероблака»?

– Люди, которым было что терять: преступники, политики, организации, процветающие посредством угнетения других людей. Суть состояла в том, что мир менялся, и я хотела, чтобы перемены шли быстрее. Жнец Фарадей думал точь-в-точь как я; возможно, он взял меня в ученики именно поэтому. Нами обоими владело желание использовать «жатву» как способ побыстрее вырубить сорняки и открыть человечеству путь в будущее.

Кюри помолчала и продолжила:

– Видела бы ты его в те дни, Ситра! Ты же знаешь его человеком весьма преклонных лет. И он предпочитает оставаться в этом возрасте, чтобы уберечь себя от соблазна стать жертвой молодой страсти.

Рассказывая о своем наставнике, Кюри улыбалась.

– Я помню, – продолжила она, – как я стояла ночью у него под дверью, слушая, как он спит. Понимаешь ли, мне ведь было всего семнадцать. Во многих отношениях я была ребенком. Я думала, что влюблена.

– Подождите! Вы что, любили его?

– Безумно. Он был восходящей звездой, взявшей под свое крыло девочку, которая глядела на все широко открытыми глазами. Хотя в те дни он забирал жизни только у плохих людей, он делал это с таким чувством сострадания, что мое сердце всякий раз таяло.

Затем Кюри приняла вид более благоразумный и одновременно застенчивый, что было странно ожидать от сурового жнеца со стальным характером.

– Однажды я набралась храбрости и вошла в комнату Фарадея, собираясь забраться в его постель и провести с ним ночь. Но он перехватил меня на полпути. Я бормотала какие-то дурацкие извинения, что-то объясняла. Дескать, я собиралась забрать его пустой стакан или что-то еще. Но он не поверил мне. Ни на секунду. Фарадей знал, что у меня что-то на уме; вдобавок я не решалась смотреть ему прямо в глаза. Я-то думала, что он меня понимает, что он достаточно мудр, чтобы заглянуть мне в душу. Но в свои двадцать два он был в этих делах так же неопытен, как и я. И я не дала ему понять, что в действительности происходит.

Теперь Ситра все поняла.

– Он подумал, что вы хотите причинить ему вред.

– Полагаю, все молодые женщины становятся время от времени жертвами непреодолимой глупости. Что же до молодых мужчин, то они частенько абсолютно тупы. Фарадей не заметил моей любви и увидел в моем поведении только желание нанести ему телесный вред. Это была, мягко говоря, настоящая комедия ошибок. Теперь я понимаю, почему мои авансы могли быть неверно расценены. Я была странной девушкой – чувствующей настолько сильно, что пожертвовать собой для меня было бы пустяком.

– Мне кажется, это свойственно вам и сейчас, – промолвила Ситра.

– Наверное. Так или иначе, о своих параноидальных подозрениях Фарадей написал в своем журнале, а на следующий день порвал эти записи – я не выдержала и призналась ему в своей любви. Такая была мелодрама – с закатыванием глаз и заламыванием рук…

Кюри вздохнула и покачала головой.

– Надежды у меня никакой не было, – сказала она. – Фарадей, со своей стороны, вел себя как джентльмен: сказал, что ему очень льстит мое отношение. Это, вообще последние слова, которые в этой ситуации хотела бы услышать девушка. А потом он отгородился от меня – насколько смог, мягко.

Ситра внимательно слушала. Кюри между тем продолжала:

– Я жила в доме Фарадея и оставалась его ученицей еще два месяца. Мы оба испытывали чудовищную неловкость. Потом я стала Досточтимым жнецом Мари Кюри. На конклаве мы даже не кивнули друг другу и не попрощались. А потом, через пятьдесят лет, когда мы оба сделали первый разворот и вновь посмотрели на мир молодыми глазами – но на нашей стороне уже была мудрость прожитых нами лет, – мы стали любовниками.

Ситра усмехнулась:

– Вы нарушили девятую заповедь.

– Мы сказали себе, что не делали этого. Мы сказали себе, что мы – не партнеры. Просто нам так удобно: два человека сходных убеждений, ведущие жизнь, которую обычному человеку не понять – жизнь жнеца. Конечно, мы были достаточно умны, чтобы сохранять наши отношения в тайне. Именно тогда Фарадей впервые показал мне страничку, тогда, в юности, написанную и вырванную из журнала. Он держался за ту нелепую страничку из журнала как за скверно сочиненное и неотправленное любовное письмо. Наши тайные отношения длились семь лет. Потом о них узнал жнец Прометей.

– Это Первое Мировое Высокое Лезвие?

– О, это был не просто скандал регионального масштаба. Весть о нем разлетелась по всему миру. Нас вызвали на Мировой конклав. Мы думали, что станем первыми жнецами, у которых отберут кольца и выгонят из сообщества жнецов, а возможно, и уничтожат. Но у нас были такие непререкаемые репутации, что жнец Прометей решил назначить нам менее суровые наказания. Нас приговорили к семи смертным казням каждого – по одной за каждый год наших отношений. А потом запретили видеться следующие семьдесят лет.

– Как мне вас жаль! – проговорила Ситра.

– Не стоит нас жалеть. Мы заслужили такое наказание, и мы понимали это. Нам нужно было, чтобы наш пример всех жнецов заставил дважды подумать, прежде чем позволить любви вмешаться в то, чему мы служим. Семь смертей, потом эти семьдесят лет… Многое изменилось. Мы остались друзьями, но не более.

Похоже, в душе жнеца Кюри бушевала целая смесь эмоций, но она быстро погасила их и словно отложила в сторону, как уже не нужные одежды; убрала в шкаф и закрыла дверцу. Все. Ситра подозревала, что ее наставница ни с кем об этом раньше не говорила, и, вероятно, уже не будет говорить.

– Я могла догадаться, что он сохранил эту страничку, – сказала Кюри. – Они наверняка нашли ее, когда осматривали его вещи.

– А Ксенократ подумал, что Фарадей пишет обо мне.

Жнец Кюри обдумала это и сказала:

– Возможно, но вероятнее всего – нет. Ксенократ не так глуп. Может быть, он подозревает, что за история стоит за этой страничкой. Но дело не в правде. Для него это лишь средство достижения своей цели. А цель его в том, чтобы дискредитировать тебя перед такими уважаемыми жнецами, как Мандела, который председательствует в лицензионном комитете, и таким образом наверняка добиться того, чтобы кольцо получил ученик Годдарда, а не ты.

Ситра хотела бы разозлиться на Роуэна, но она понимала: что бы в его голове ни происходило, в этом конкретном случае он не виноват.

– А какое Ксенократу дело до Годдарда? Они не из одной компании. Похоже, Годдарда он не любит. Но и на нас с Роуэном ему в общем-то наплевать.

– В игре гораздо больше карт, чем мы в настоящий момент знаем, – сказала жнец Кюри. – Что я знаю наверняка, так это то, что ты должна скрыться до того момента, когда мы снимем с тебя даже намек на обвинение.

В этот момент кто-то вошел в комнату, и Ситра заволновалась. Она и не подозревала, что в хижине есть кто-то, кроме нее и Кюри. Это была, если судить по внешнему виду, жнец, вероятно, хозяйка хижины. Она была ниже ростом, чем жнец Кюри, а ее мантия отличалась весьма прихотливым цветом и рисунком: красные, черные, бирюзовые пятна и полосы. Жнецы Чильаргентинского региона не просто носили мантии ручной работы; это были мантии, сделанные с любовью.

Женщина говорила по-испански, и Кюри отвечала ей.

– Я не знала, что вы говорите по-испански, – сказала Ситра после того, как хозяйка хижины ушла.

– Я бегло говорю на двенадцати языках, – не без гордости сказала Кюри.

– Двенадцати?

Жнец Кюри с озорным выражением лица посмотрела на Ситру.

– Посмотрим, сколько языков ты будешь знать, когда тебе стукнет двести девятнадцать лет.

Она взяла поднос, все еще стоящий на коленях Ситры, и переставила его на ночной столик.

– Я думала, у нас больше времени, но оказывается, местные власти уже на подходе. Вряд ли им известно, что ты здесь, но они отправляют разведчиков по домам местных жнецов, а у тех есть детекторы ДНК. Они же понимают, что нам помогают друзья.

– То есть мы вновь снимаемся с места? – спросила Ситра, опустив ноги на пол. Лодыжки слегка побаливали. – На этот раз я могу идти сама.

– Это хорошо, потому что идти придется много.

Жнец Кюри выглянула в окно. Пока никого не было видно, но в голосе жнеца чувствовалось несвойственное ей напряжение.

– Боюсь, я не смогу пойти с тобой, Ситра. Я должна добиться снятия с тебя обвинения. Для этого мне нужно вернуться домой и поднять на твою защиту как можно больше жнецов.

– Но местное сообщество жнецов…

– А что они мне сделают? Я не нарушаю ни одной заповеди. Ну, они погрозят мне пальцем и не станут провожать в аэропорт.

– То есть, когда вы приедете домой, вам придется рассказать правду о той журнальной записи?

– Альтернативы нет. Конечно, Ксенократ заявит, что я лгу, чтобы тебя защитить, но большинство поверит мне, несмотря на его мнение. И надеюсь, это заставит его отозвать свое обвинение.

– И куда же мне сейчас идти? – спросила Ситра.

– Даже не представляю, – ответила Кюри.

Затем она протянула руку к ящику и вытащила оттуда груботканное платье из мешковины. Одеяние тоновика.

– Вы хотите, чтобы я притворилась членом секты тоновиков?

– Одиноким пилигримом. В этой части мира их довольно много. Ты будешь безликим, безымянным странником.

Что ж, не самая гламурная форма маскировки, но весьма практичная. Никто не остановит ее, не заговорит с ней, чтобы не наслушаться с три короба тонистской болтовни. Так она исчезнет и вернется домой перед Зимним конклавом. Если жнецу Кюри не удастся обелить ее имя, оставаться здесь все равно смысла не будет – не станет же она всю жизнь прятаться!

Вдруг в комнату вновь вошла хозяйка хижины, более взволнованная, чем до этого.

– Они уже здесь, – сказала жнец Кюри.

Она сунула руку в карман мантии и, вытащив оттуда небольшой свернутый лист бумаги, вложила его в ладонь Ситры.

– Отправляйся по этому адресу. Там есть кое-кто, кого тебе необходимо встретить. Будем считать это завершающим этапом твоих тренировок.

Ситра схватила платье, и пока жнец Кюри торопливо выводила ее к задней двери, хозяйка достала из оружейного шкафа несколько ножей и пистолетов и положила их для Ситры в мешок – так заботливая мать, собирая ребенка в школу, кладет ему в ранец завтрак.

– Там, у подножия холма, в сарае стоит машина, авто-такси, – сказала Кюри. – Возьми ее и поезжай на север.

Ситра открыла дверь и оказалась на улице. Было холодновато, но вполне терпимо.

– Послушай меня внимательно, – сказала Кюри. – Путешествие будет долгим, и, чтобы добраться до цели, тебе потребуются все твои силы и умения.

Жнец Кюри хотела дать Ситре подробные указания относительно того, как проделать путешествие во много тысяч миль, но вынуждена была прерваться, потому что с той стороны дома послышался звук подъезжающей машины.

– Иди! И помни: пока ты не останавливаешься, ты в безопасности.

– А что я должна делать, когда доберусь туда?

Жнец Кюри пристально посмотрела в глаза Ситры, что добавило важности произнесенным ею словам. Тоновики называют это «резонансом».

– Когда доберешься до места, узнаешь, что делать.

Раздался слишком знакомый стук в переднюю дверь хижины.

И Ситра побежала вниз по заснеженному склону холма, огибая встречающиеся по пути сосны. Боль в суставах напомнила ей, что до полного исцеления осталось еще несколько часов. Она нашла сарай и машину как раз в том месте, о котором говорила Кюри. Как только Ситра забралась внутрь, машина включилась и спросила о месте назначения. Ситра была не так глупа, чтобы раскрыть точный адрес.

– На север, – сказала она. – Правь на север.

Едва она отъехала, как раздался взрыв, потом другой. Ситра оглянулась, но все, что она увидела, был черный дым, поднимающийся над верхушками деревьев. Ужас охватил ее. Из-за деревьев на дорогу позади машины выскочил мужчина в мантии, подобной той, что носила подруга жнеца Кюри. Ситра видела этого человека лишь одно мгновение, а затем он исчез.

Только когда машина свернула с горной дороги на шоссе, Ситра посмотрела на бумагу, которую ей дала жнец Кюри. На мгновение ей показалось, что ее кости отделились друг от друга, но потом это чувство прошло и ею овладела мрачная решимость. Она все поняла.

Когда доберешься до места, узнаешь, что делать.

Конечно, узнает. Она еще несколько секунд рассматривала листок бумаги. Ей оставалось запомнить только адрес, потому что имя она уже знала.

Джерард Ван Дер Ганс.

Это имя назвало ей «Гипероблако». Это же имя значилось на листке, который вручила ей жнец Кюри. Перед Ситрой лежал долгий путь, а в конце пути ее ждала работа. Ситра не имела права заниматься «жатвой», но имела право отомстить. Убийца жнеца должен быть наказан по справедливости – так или иначе. Никогда прежде она не испытывала такой благодарности, какую испытала к жнецу, наполнившему ее сумку оружием.

Дело было слишком деликатным, чтобы доверить его охранникам Высокого Лезвия, и хотя жнецу Сан Мартину противно было чувствовать себя в роли полицейского, он знал, что поимка этой девчонки из Мидмерики принесет ему уважение и почет в среде собратьев. Еще до того, как он постучал в дверь хижины, он знал, что девушка там. Его спутник, младший жнец Белло, радостно возбужденный погоней, уже включил детектор ДНК и обнаружил следы беглянки, едва они вышли из машины.

Подходя к хижине, Сан Мартин достал оружие – пистолет, полученный им от наставника в день посвящения. Этим пистолетом он неизменно пользовался во время «жатвы», и пистолет стал как бы продолжением его руки. И хотя сегодня речь о «жатве» не шла, он все равно достал это оружие, чтобы чувствовать себя увереннее.

И конечно, с помощью пистолета он сможет, в случае необходимости, кого-нибудь обездвижить, хотя его специально предупредили: убивать никого нельзя, особенно – девушку, потому что это станет повторением того фиаско, последствия которого жнецы теперь как раз и пытаются исправить.

Сан Мартин стучал и стучал в дверь, но никто не отзывался. Он уже готов был высадить ее плечом, но в это время дверь отворилась и на пороге появилась сама жнец Кюри. Сан Мартин был поражен. Marquesa de la Muerte была всемирно известной личностью, и слава ее зиждилась на ее ранних подвигах. Она была живой легендой, причем не только на Севере.

– Есть же звонок, – сказала Кюри на столь совершенном испанском, что Сан Мартин оторопел. – Разве вы не заметили?

И, помолчав мгновение, спросила:

– Вы на ланч?

Сан Мартин пробормотал нечто невразумительное, чем лишь усилил собственное замешательство, но потом пришел в себя и спросил:

– Где девушка? Нет смысла отпираться, нам все известно.

И он кивнул головой в сторону Белло, у которого в руках красной лампочкой горел детектор ДНК.

Кюри посмотрела на поднятый пистолет Сан Мартина с видом такого превосходства, что он помимо собственной воли почувствовал себя маленьким и незначительным.

– Она была здесь, – сказала жнец Кюри, – но уехала. Отправилась на лыжный курорт в Антарктике. Если поторопитесь, вы можете перехватить ее самолет.

У чильаргентинских жнецов с юмором было неважно, и Сан Мартин не стал исключением. Он не позволит, чтобы из него делали дурака, даже и великие жнецы! Он ринулся мимо жнеца Кюри в глубь хижины, где со столь же дерзким видом стояла местная жнец, имени которой он не помнил.

– Ищите, если хотите, – сказала хозяйка, – но если вы хоть что-то сломаете…

Она не смогла закончить, потому что Белло, возбужденный погоней, ударил ее электрошокером. Жнец потеряла сознание.

– Это что, было так необходимо? – сердито спросила Кюри. – При чем здесь бедная Ева, если проблема во мне?

Сан Мартин дошел до задней двери хижины и, как и подозревал, увидел на снегу свежие следы.

– Она идет пешком? – воскликнул жнец. – Apu-rate! Далеко ей не уйти!

Жнец Белло выскочил в дверь и по заснеженному склону бросился в погоню как гончая собака, быстро исчезнув за деревьями.

Сан Мартин вернулся в хижину и поспешил к передней двери. Дорога шла вниз, к подножию холма. Если Белло не сможет догнать беглянку пешком, не исключено, что ему удастся перехватить ее на машине. Но на пути его встала жнец Кюри. Сан Мартин поднял пистолет, но в ответ Кюри выхватила свой – с коротким стволом такого диаметра, что там поместился бы мяч для игры в гольф. Убийственная пушка. Пистолет Сан Мартина был против него все равно что мухобойка, но жнец не опустил оружия – каким бы ничтожным оно ему ни показалось.

– Я имею специальное разрешение от регионального Высокого Лезвия при необходимости стрелять в любого! – предупредил он.

– У меня ни от кого нет никакого разрешения, – отозвалась Кюри, – но я готова сделать то же самое.

Так они стояли друг против друга, пока вдруг жнец Кюри не повернулась к входной двери и не выстрелила.

Взрыв грохнул за передними окнами хижины, а взрывная волна бросила Сан Мартина на пол. Кюри же, стоявшая в дверном проеме, даже не вздрогнула. Сан Мартин добрался до двери и увидел, во что выстрел мортиры жнеца Кюри превратил его автомобиль. Тот пылал, как костер, облитый бензином.

Новый выстрел. На сей раз запылала ее собственная машина.

– Ну что ж, – сказала Кюри. – Я полагаю, теперь вы просто вынуждены остаться на ланч.

Сан Мартин посмотрел на горящие автомобили и вздохнул, зная, что, потерпев такую неудачу, он станет объектом насмешек. Потом он посмотрел на жнеца Кюри, в ее стальные серые глаза, оценил то спокойствие, с которым держалась эта женщина, и понял, что не ему тягаться с Marquesa de la Muerte. Оставалось только неодобрительно смотреть да качать головой.

– Это плохо! Очень, очень плохо!

… Но даже во сне я занимаюсь «жатвой».

Вот сон, который посещает меня слишком, пожалуй, часто. Я иду по незнакомой улице, которую должна бы знать, но не знаю. В руках у меня вилы, – инструмент, в обычной жизни не используемый, потому что неудобные острия плохо приспособлены для «жатвы»: при ударе они начинают вибрировать, издавая звук, средний между звоном и стоном – очень похоже на звучание камертона у тоновиков.

Передо мной женщина, объект «жатвы». Я ударяю ее вилами, но ничего не получается. Раны ее мгновенно затягиваются. Она не страдает, нисколько не испугана. Хотя и удовольствия на ее лице я не вижу. Она просто стоит, а я безуспешно пытаюсь прервать ее жизнь. Наконец она открывает рот, чтобы что-то сказать, но ее слова тонут в ужасных стонах, издаваемых моими вилами, и я ничего не слышу.

Обычно в этом месте я с криком просыпаюсь.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 32

Беспокойное странствие

Все автотакси подключены к единой системе, но жнецы могут отслеживать их движение только тогда, когда их навигационные данные подгружаются в глубинное сознание «Гипероблака». Это происходит каждые шестьдесят минут, и именно с такой частотой ты должна менять машины.

Инструкции жнеца Кюри Ситра усвоила быстро. Теперь бы ничего не забыть! Она сумеет. Месяцы ученичества научили ее рассчитывать только на себя, на свои ресурсы. Первое авто-такси она оставила в каком-то маленьком городке как раз вовремя. Ситру беспокоило, сможет ли она найти здесь другую машину – место было достаточно глухим, а Чильаргентина считалась провинциальным регионом. Но «Гипероблако» прекрасно обслуживало местные потребности – во всем необходимом предложение здесь соответствовало спросу.

Ситра уже переоделась в грубое одеяние тоновика и надвинула капюшон на лоб. Было забавно наблюдать, как сторонятся ее люди.