Метро 2035: Питер. Специальное издание Врочек Шимун

Иван сел. Стул под ним скрипнул.

– Это ваш паспорт? – спросил молодцеватый. Показал Ивану развернутый документ. Фотография там была сделана, еще когда обладателю паспорта было лет семь-восемь. Плохого качества, затемненная.

По этой фотографии с тем же успехом можно было опознать и Убера, и даже Манделу.

– Мой, – сказал Иван.

– Горелов Иван Сергеевич, правильно? – Молодцеватый смотрел с равнодушным, профессиональным интересом. Чем-то он напомнил Ивану Орлова – начальника СБ «Адмиралтейской». Та еще сволочь.

Кулаки сжались.

Что мне ты, подумал Иван. Я с Мемовым глаза в глаза общался. Иван расслабился и откинулся на стуле.

– Отвечайте на вопрос, пожалуйста, – сказал молодцеватый.

– Правильно.

– Что правильно?

– Что я – Горелов Иван Сергеевич. – Иван выпрямился. – Или вас что-то другое интересует? Еще я увлекаюсь коллекционированием открыток с видами на Петропавловскую крепость.

– Не надо умничать, – заметил молодцеватый. – Это в ваших же интересах… Следующий вопрос: на какой станции вы родились?

Иван хмыкнул.

– Я родился до Катастрофы вообще-то. Чем вы хотите загнать меня в угол? Станционным штампом? Это было бы забавно.

– У вас штамп «Площади Восстания», верно?

– И что? Я там оказался после Катастрофы, – соврал Иван. Впрочем, это написано в его фальшивом паспорте, а значит для Горелова Ивана Сергеевича это не совсем ложь. – Это преступление?

– Нет, – сказал молодцеватый. Неожиданно сложил папку, поднялся. – Это совпадение.

Совпадение? Иван не понимал. Допрашивающий вел какую-то странную игру. Странную и тревожную. Затылок опять раскалывался. Или опять чертова интуиция, или травма. Лучше бы травма, подумал Иван. Достали меня уже эти предчувствия…

Молодцеватый пошел к двери. Вдруг на пороге остановился, словно что-то вспомнил. Повернул голову.

– Вашего отца как зовут? – спросил как бы между прочим.

– Сергей. – Врешь, на такой ерунде меня не поймаешь.

– Вы его помните?

Интересный вопрос.

– Нет, – сказал Иван. Не стоит лгать больше необходимого. – Очень смутно. Он нас с матерью отослал, понимаете?

– Понимаю, – сказал молодцеватый. – Спасибо за откровенность, Иван Сергеевич. Вас отведут на отдых.

Это теперь так камера называется? Впрочем, грех жаловаться. После станции слепых ему любая камера, где есть освещение, в радость.

– Ну, как? – поднялся Кузнецов. – Что спрашивали?

Иван отмахнулся, сел на койку, прислонился к стене. Надо подремать, пока есть возможность.

* * *

– Я выразитель чаяний народа, – заявил Убер, развалившись на узкой койке.

Закинув руки за побитую голову, начинавшую неровно обрастать, словно трава вокруг наезженной колеи, по краям шрамов, он смотрел в потолок мертвенно-голубыми глазами, яркими, как диодные фонари. И рассуждал вслух.

Иван слушал.

Умение слушать – одно из важнейших качеств вожака стаи. Или командира диггерской команды.

…Вспышка: оскалившийся Гладыш с кровавой накипью на губах, Сазонов, матовый блеск кольта «питона». Выстрел.

Бывшего командира бывшей команды.

Иван мотнул головой. «К черту. К монтерам все».

– Чего ты выразитель? – переспросил Мандела с сарказмом. – Нет-нет, ты продолжай говорить, я записываю.

– Записывай. – Убер прищурил левый глаз и начал диктовать в потолок. – Выразитель народных чаяний. Можно сказать, их материализация.

– Я хренею, – вставил Кузнецов. Посмотрел по сторонам, гордый – вот как я могу. Салага.

Иван усмехнулся.

– Я тоже хренею, – согласился он. Впрочем, Миша прав, пожалуй. Такой материализации народных чаяний, как красный скинхед с изуродованной шрамами головой, врагу не пожелаешь.

– Но-но! – возмутился Убер. – Слушайте, дети мои, и учитесь. Брат, пиши. Русский народ, пункт «а» – не любит инородцев. Пункт «б» – потому что боится их. Но дело в том, что пункт «б» неверен. Русский народ боится не инородцев, а себя. Вернее, он опасается, что после стольких лет, когда его гнули то в одну, то в другую сторону, ломали кости, отбивали почки, ставили на колени и учили жрать по звонку колокольчика, после стольких лет издевательств он разучился давать сдачи. Именно поэтому инородцы ему так страшны. Что, если они посягают на него, не уважают? Вдруг они примут доброту русского народа за слабость, а гостеприимство за потакание хамству – и сядут русскому народу на шею? Глупость и низость вышестоящих, вечные побои и выбивание лучших – и что осталось? Отсюда и преувеличенно резкая реакция. Когда нет у целого народа покоя в душе – нет уверенности в собственной адекватности, в точной оценке происходящего – то лучше перестраховаться и ответить резче, чем нужно. Поэтому – национальная резкость, ожидание только плохого и заранее выбранная боевая позиция.

Вот, господа мои товарищи, в чем вечный роковой парадокс русского народа… Ну, или народа Ковчега. Ибо спаслись мы с гадами, и с курами, и еще с кем-то из тварей…

– С морскими свинками. – Лицо Ивана прорезало усмешкой, как ножом. Боль в уголках губ.

– И с ними тоже, – согласился Убер.

– Слушай, Убер, откуда ты такой умный взялся? – спросил Иван. – На мою голову?

Скинхед даже привстал на койке.

– Это вопрос?

Иван понял, что нарвался. Ой-е.

– Я, конечно, всего не помню… – начал Убер. Устроился на койке поудобней, заложил руки за голову. – Но начну, как водится, с самого начала. Родился я от честных и благородных родителей в отдаленном и уютном имении Энской губернии…

– Заткните его кто-нибудь, пожалуйста, – попросил Водяник обреченно.

– …и умер в далеком детстве, – закончил скинхед, улыбнулся. – А веду я к тому, что пока мы сидели в полной заднице на станции Просвет, я кое-что вспомнил. Ты, кажется, спрашивал, как я оказался в Венеции?

Иван поднял голову.

– Да.

– Понимаешь, кое-какие куски так и не встали на место. Это обидно. Я помню бой, потом дыра, а дальше я уже в окружении бордюрщиков – и они себя ведут очень грубо.

– Тебя пытали, – сказал Иван. Уберфюрер поднял левую руку, оглядел изуродованные пальцы, хмыкнул.

– Что-то вроде. Потом я куда-то бегу по туннелю, со мной еще несколько человек – видимо, тоже пленные. Сдается мне, это был побег на рывок. Дальше опять дыра – и вот я уже в Венеции, пью какую-то жуткую ацетонистую дрянь. А дальше начинается забористое кино с твоим, брат, появлением в главной роли. Как тебе, кстати, сюжет? – поинтересовался он. – Неслабо, а?

Иван отмахнулся.

– Что ты еще вспомнил?

– Свой непальский нож кукри. Вернее, куда он делся. Был там у бордюрщиков один тип… – Убер усмехнулся, замолчал. Лег на койку лицом вниз. – Впрочем, это личное. – Он оторвался от подушки, попросил: – Когда вас будут кастрировать, разбудите меня ужасными криками, хорошо?

– Заметано, – сказал Иван.

* * *

Только Иван начал дремать, дверь открылась. На пороге стоял человек – кастрат, мысленно поправился Иван, словно это отменяло человеческую природу пришедшего. У него были тонкие черты лица, очень гладкая бледная кожа. Глаза ярко-зеленые. «Не знал, что так бывает, – подумал Иван. – Настолько зеленый цвет».

– Иван Горелов, – обратился кастрат к нему. Диггер вздрогнул от звука его голоса – высокого, хрупкого, какого-то отстраненного.

– Да, это я.

– Меня зовут Марио Ланца, – сказал кастрат. – Я должен поговорить с вами…

– О чем? – Иван встал, расправил плечи.

– О вашем отце, Иван Сергеевич. О вашем настоящем отце.

Они поднялись на платформу. «Праздник у них тут, что ли?» – удивился Иван. Кастраты суетились, бегали. Крик стоял, как на «Садовой-Сенной», а там народу раз в десять больше, чем здесь.

Нет, все-таки в них много бабского.

Они прошли в служебное помещение у торца платформы, стены были выкрашены в пастельный спокойный цвет, все чисто и аккуратно.

– Я должен кое-что у вас узнать, – сказал Ланца.

Иван поднял брови. На следователя Ланца походил меньше всего.

– Именно вы?

– У меня уникальная память, – сказал Ланца. – Возможно, вы слышали, что некоторые люди помнят свое рождение. Писатель Лев Толстой, если вам это имя что-то говорит, помнил до мелочей, как его маленького крестили… Я же помню все. От и до. Свойство моей памяти. Вы не способны что-то запомнить, я не способен забыть даже самые жуткие подробности. Я – простите за высокий штиль – ходячая память моего поколения… К тому же, – он усмехнулся, – какое совпадение: кастрированная. Что, по мнению наших предков, является доказательством моей беспристрастности.

– Вы беспристрастны? – спросил Иван.

Ланца усмехнулся.

– Думаю, нет. До Катастрофы высказывалась теория, что работа человеческой памяти напрямую связана с эмоциями. Чувство, впечатление – необходимый ингредиент для запоминания. Лично я вполне эмоционален. К счастью для вас.

Иван хмыкнул. Это еще надо посмотреть, к счастью или к несчастью.

– Поэтому вы со мной и говорите?

– Совет попросил меня определить, те ли вы, за кого себя выдаете…

– Почему вас?

– Во-первых, потому, что у меня уникальная память.

– А во-вторых?

Ланца улыбнулся тонкими губами.

– Во-вторых, я лично встречался с Саддамом Велким.

Иван вздернул брови.

– И что из того? Причем тут Саддам?

Молчание.

Иван слышал, как в углу жужжит муха, садится и вновь взлетает со стены комнаты.

– Мы подозреваем, что один из вас – сын Саддама.

Молчание. Иван посмотрел влево, вправо. Нет, он в комнате был один. Кроме Ланцы. И мухи.

– То есть я?

– Очень возможно.

Иван попытался справится со свалившейся на него известностью. Голова кружилась. Правда, скорее, от голода.

– И что дальше? Меня… кастрируют?

Марио Ланца улыбнулся.

– А вы этого хотите?

Ивана передернуло.

– Да как-то не очень, знаете, – сказал он. – Ты не обижайся, Марио, но мне мужчиной быть гораздо привычней. Но вы же, наверное, хотите ему отомстить?

– Саддаму Кровавому? – Тонкие брови Ланцы изогнулись. – Отомстить? Кажется, вы не понимаете, Иван. – Кастрат смотрел на диггера с улыбкой. – Мы ему наоборот, очень обязаны.

Иван поскреб ногтями небритый подбородок.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

Раздался звон колокола – резкий, но мелодичный. Марио встрепенулся.

– Пойдемте, праздник сейчас начнется.

* * *

Необычайно широкоплечий, огромный кастрат с ладонями, как совковые лопаты, вышел в женском платье на середину платформы и запел удивительно женственным голосом. Голос переливался, вибрировал. Нота тянулась. Когда же у него дыхание кончится? Иван уже перестал удивляться.

– Ария из оперы «Тоска» Пуччини, – пояснил Ланца шепотом.

– Что тоска, это точно сказано, – пробормотал Убер и зевнул в очередной раз. Иван начал опасаться, что скинхед в конце концов свернет себе челюсть. Ланца спрятал улыбку.

Праздник продолжался.

От переливов высоких голосов – таких высоких, что даже слов нельзя было разобрать, а если можно – то слова были явно не русские, Иван устал в первые пятнадцать минут. И целый час уже держался на силе воле. «Блять! Видимо, нужно быть очень большим фанатом оперного пения, чтобы жить здесь». Станция Ангелов – ладно, пусть так. Но лучше бы эти ангелы молчали. Или хотя бы пели что-нибудь более понятное.

Старейшины кастратов выступали в финале. Но наконец даже эта пытка подошла к концу.

– Пойдемте, – шепнул Ланца, тронул Иван за плечо. Они встали и направились к столу старейшин.

– Иван Горелов, сын Саддама Великого, – представил его Марио Ланца.

Иван неловко кивнул.

– Здравствуйте.

Старейшин было пятеро. Правда, старыми они могли считаться разве что по отношению к Мише Кузнецову. Всем им было чуть больше двадцати. В центре сидел располневший кастрат, ярко накрашенный, с подведенными бровями, в свободном одеянии через одно плечо. По сравнению с подтянутым Ланцей он выглядел совсем обабившимся. Накрашенный тоже пел сегодня, но Иван, хоть убейте, не мог вспомнить, что именно.

– Вы похожи на своего отца, – сказал накрашенный.

«Да уж».

– Спасибо, – сказал Иван.

– Мы благодарны вашему отцу… за все. Многие бы, уверен, постарались отомстить сыну Саддама Кровавого, но мы не из их числа. Этот праздник в честь нашей свободы.

– Но… почему?

Кастраты переглянулись. Главный сказал:

– Он сделал нас такими, какие мы есть. Лишенными страстей. Лишенными этой дикой, затмевающей все звериной похоти. Понимаете? Мы стали лучше. Нет, мы не собираемся мстить Саддаму, оскопляя его единственного сына. Наоборот, вас ждет почет и уважение.

– Мне нужно домой, – сказал Иван твердо. – Мне. Нужно.

– Понимаю, – сказал главный. – Мы бы хотели воздать вам еще почести… но мы уважаем волю сына Саддама.

– Понимаю, – сказал Иван. – Спасибо. Это было… – Он помедлил, подбирая нужное слово: – …великолепно.

Накрашенный кивнул – видимо, слово было правильное. Ланца взял Ивана за локоть и повел обратно, к рядам зрителей.

– Что это было? – спросил Иван.

– Благородство. – Ланца стал вдруг серьезен. – Ты дал нам возможность проявить благородство, Иван. Иногда этого достаточно. А сейчас – праздник продолжается!

Иван мысленно застонал.

* * *

– Почему у тебя такое имя странное? – спросил Иван.

– Оно не странное. Это имя великого тенора старых времен – до Катастрофы. Видите ли, у нас есть и Карузо, и Паваротти, и Робертино Лоретти, и даже Муслим Магомаев – хотя это как раз, на мой вкус, самонадеянно. Все-таки он был баритон… Когда мы основали здесь общину, каждый из нас выбрал себе имя по вкусу – из знаменитых певцов прошлого…

Ланца посмотрел на Ивана с легкой улыбкой. Знает, понял Иван. «Фотографическая, бля, память».

– Я не сын Саддама, – сказал Иван. – Вы же это знаете, верно?

Кастрат кивнул.

– Конечно, знаю. – Голос его, высокий, хрустальный, звучал странно: полуженский, полудетский тембр. – Но вы бы были… э, подходящим кандидатом на эту роль. К тому же, боюсь, вы сами многого не знаете, Иван. Я помню вас – мальчишку чуть старше меня. Мне было шесть, вам, думаю, лет восемь.

И значит, вашего отца я тоже знал. Раз вы были там, то ваш отец входил в ближний круг Саддама Оскопителя, Саддама Великого.

Иван помолчал.

– Как его звали? Ну… – Диггер помедлил и все-таки произнес: – Моего отца.

– Я не знаю, кто из тех людей был ваш отец, – сказал Ланца. – Простите.

– Ну, блин, – сказал Иван. Через силу улыбнулся. – Ничего, как-нибудь переживу.

* * *

«Кому, черт возьми, вообще нужен этот отец?» Иван почесал затылок. Дожил себе до двадцати шести и тут – на тебе. Открытие.

Ланца провел их через блокпост «Пионерской». Охраняли выход два таких же высоких, плечистых кастрата. Если бы не смазанные движения и не бабьи лица, их можно было принять за нормальных мужиков.

«Есть в этом что-то противоестественное», подумал Иван.

Такое ощущение неправильности. Даже слова толком не подберешь.

На прощание Ланца протянул ему каску с коногонкой и древним аккумулятором, который нужно было крепить на пояс.

– Все, здесь я с вами расстаюсь. Вот ваши вещи. С оружием, простите, сложнее… – Он снял с плеча старый «калаш», захваченный ими у слепых, отдал Ивану. – Патронов всего восемнадцать. Я не смог достать еще…

– Ничего, – сказал Иван. – Что-нибудь придумаем. Не в первой.

– Не знаю, насколько хватит заряда аккумулятора, – сказал Ланца. – У меня лежит в памяти пара книг по электротехнике, но я, понимаете ли, их еще не читал.

Иван усмехнулся.

Убер медленно подошел. Видно было, каких усилий ему это стоило. Его лицо подергивалось.

– Прощайте, Убер, – сказал Ланца высоким «ангельским» голосом. Протянул руку.

– Бля, – сказал Уберфюрер в сердцах. Шагнул вперед и осторожно, словно опасаясь раздавить, обхватил эту ладонь своей. Нажал. Ланца продолжал улыбаться. Уберфюрер нажал сильнее. От напряжения у него на шее вздулись вены.

Ланца невозмутимо улыбался.

– Ну вы… ты мужик, – сказал Уберфюрер, наконец сдавшись. Осторожно потряс распухшей, красной ладонью. – Уважаю. Спасибо тебе.

Вот и все. Бывай, станция Ангелов.

– Вы… ты… – Убер усилием воли справился с собой. Поднял голову. – Ты не мог бы нам спеть? Только что-нибудь… э-э… человеческое.

Похоже, оперный праздник достал не одного Ивана.

– Почему бы и нет. – Кастрат улыбнулся.

– В юном месяце апреле, – запел Ланца. – в старом парке тает снег…

Детская песня ширилась и набирала силу. Голос звучал – казалось, что одновременно поют ребенок и женщина. И им отвечает эхо – огромным детским хором.

– Крыла-а-атые качели… летят-летят… ле-етят.

Они шли по туннелю и слышали, как поет Ланца – кастрат с уникальной памятью.

Голос был чистый и прозрачный. Как кристалл.

* * *

Далеко отсюда Призрак задирает голову, слыша этот голос.

Серый Призрак переступает с места на место и морщится – насколько он способен проявлять эмоции. Высокочастотная вибрация – нет, ему не нравятся звуки такой высоты. Они вносят искажения в картину мира, мешают видеть. Сеть туннелей – он ощущает ее как кровеносную систему – подергивается перед его глазами. Серый втягивает в себя водух – люди бы удивились, узнав, сколько воздуха он может вдохнуть за один раз. Хотя с тем же успехом он может и не дышать совсем.

Он идеальная машина для выживания.

Ноздри холодит и щекочет – здесь запахи. Но главное не это. Призрак чувствует мир по-другому. Мир полон радиочастотных излучений. Каждый человек, каждое живое существо – это радиостанция, говорящая на своей частоте.

Запахи.

Светящийся мир, потрескивающий мир.

Он чувствует слабые нотки страха. Помехи. Тот, кого он преследут, наделен чутьем и подозревает, что что-то не так.

Призрак заранее предчувствует важность момента, когда они – он и тот, кого он преследует – встретятся. Это будет как разряд молнии. Синяя вспышка, запах озона.

Это будет лучшая еда на свете.

Глава 13

Ведьма

Трещина бежит по трубе, расщепляет ржавые чешуйки, окольцовывает металл. Вот так всегда. У каждого есть предел прочности. Будь ты даже на сто процентов стальным, и на тебя найдется точка опоры, усилие и правильное приложение силы.

Физику, блин, знать надо.

Иван оторвал взгляд от трубы, повернулся. Подсветил фонарем. Водяник, шедший за ним, заморгал. Фигура профессора казалась оплывшей и одновременно исхудавшей – синие комбинезон и куртка на нем болтались, как на вешалке, на коленях пузырилась ткань. Всклокоченная борода Профа спуталась окончательно, морщины уходили на огромную глубину, кожа стала не просто бледной, а серой, словно крошащийся старый бетон. Мешки под глазами.

– Скоро уже, – сказал Иван, чтобы подбодрить профессора. Водяник равнодушно кивнул. Последний переход дался профессору непросто. Держать диггерский темп нелегко, тут даже подготовленные люди сдают – не то что ученый, годами сидевший, не выходя, со станции. Сколько Иван помнил, Проф всегда был на «Василеостровской». «Когда я пришел туда? Лет шесть назад? Семь?» Иван скривился. А все равно пришлый.

«Если бы не Косолапый, взявший меня в свою команду, я бы на станции не прижился».

А с диггера что взять?

Диггер все равно что наполовину мертвец. В мире живых диггер стоит только одной ногой. А сейчас меня выпихнули в мир мертвых целиком, спасибо Сазону и генералу Мемову.

«Где же я ошибся?» Иван дернул щекой, продолжая шагать в темноту. «Когда я упустил Сазонова?» Луч фонаря выхватывал из темноты выемки тюбингов, ржавые рельсы, изогнутые линии кабелей, с которых свисала бахрома грязи.

«Как не распознал предательство?»

Ошибся, когда думал, что у Сазона завелась подружка на «Гостинке» – а то была не подружка, а…» Кому он там докладывал? Иван покачал головой. Орлову, скорее всего. Этому лысоватому мерзавцу с высоким голосом.

Возможно, с Орлова стоило бы начать.

…Они приближались к «Черной речке», станции, где в прошлый раз Иван с Виолатором встретили цыган. Теперь понятно, про каких «ангелов» говорил цыганский вожак.

Все-таки есть что-то неправильное в них. Кроме увечья. Даже в том, что они простили сына Саддама – чувствуется нечто совсем нечеловеческое. «А что бы я сделал? – подумал Иван. – Я бы на их месте кастрировал сына Саддама как минимум. Потому что месть – это по-мужски. Вернее, даже так – по-человечески».

За профессором топали Уберфюрер, Миша и Мандела. Перед самым «Невским» придется расстаться – негру дорога на «Техноложку». Уберу искать своих скинов, Кузнецова и профессора вообще лучше не вмешивать в эти дела.

В затылок словно влили расплавленный свинец. Иван охнул, споткнулся, выронил фонарь, схватился за голову обеими руками. «Бля, бля, бля».

Точка в затылке пульсировала.

– Иван, что случилось?! – к нему бросились на помощь.

Он оттолкнул Мишу, встал, оперся рукой о стену туннеля, чтобы не упасть. Под пальцами была влажная грязь.

Точка продолжала пульсировать, хотя чуть слабее. Затылок ломило так, что перед глазами двоилось.

Такое один раз уже было.

Иван с усилием выпрямился.

– За нами кто-то идет. Кто-то очень большой… и очень страшный.

* * *

Темнота обволакивала,

Мы идем в Большое Ничто.

– Быстрее! – Иван не знал, почему он торопит остальных, но ртутная тяжесть в затылке не отпускала. – Давайте, давайте. Шевелим ногами.

«Рядом кто-то есть. Я знаю».

Страницы: «« ... 1819202122232425 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

После историй о богах («Миф») и людях («Герои») Стивен Фрай продолжил свой грандиозный античный цикл...
Текила Лейла была убита. Ее сердце уже перестало биться, но в течение 10 минут 38 секунд ее мозг все...
Десять лет назад вышла моя книга «Плохая мать». Я начала ее писать спустя две недели после рождения ...
Коммерческий успех любого бизнеса зависит от того, насколько точно выбранная менеджментом стратегия ...
Я выиграл свой первый бой, когда мне было одиннадцать. Борьба – это самая чистая и настоящая вещь на...
Бекки возвращается домой из США, чтобы как следует отметить Рождество. Родители устроят традиционную...