Вечерняя звезда Соловьева Екатерина

– Вольфрам исчез.

Я рассказала ему историю моих недолгих, но жестоких страданий.

– Сны снятся жуткие, я слышу пугающую музыку и прокручиваю в голове страшные сценарии, но вдруг он просто забыл меня. Может, я ему надоела…

– Нет. Не может! – отрезал Роланд. – Дворянин никогда не поступит так с дамой сердца.

Ох… Дворянин-то не поступит, а чудовище?.. Да ещё заколдованное. И дама ли я сердца…

– Вы презрели статус прклятого, за ужасной оболочкой разглядели его душу, он не мог не оценить этого. И всё, что я от вас слышал, говорит об искренних и глубоких чувствах Вольфрама. О его благородстве. Вы не должны сомневаться.

Почему наш мозг там, где стит сомневаться, верит любым небылицам, больше всего на свете желая быть обманутым? А там, где не стит, упирается. Вот почему?..

– Скажите, Роланд, какое отношение к вашему миру имеет катушка ниток?

– Что?..

– Я увидела её во сне, отчётливо, как настоящую. С толстой синей нитью.

– Это артефакт Летара-путешественника. С его помощью я перебрался сюда из Ордэса.

– Как он работает?

– Если вышить на любой ткани название нужного вам мира, вы тотчас же переместитесь в него.

– И как звучит название Земли на языке Ордэса?

– Мир Дианы.

– И всё?.. Извините, мой вопрос ни к чему вас не обяжет…

– Я оторву для вас нить.

– Роланд! Я не смею просить об этом.

– Вы готовы пойти на поиски любимого в незнакомый и, возможно, враждебный мир, не будучи связанной с ним ни клятвами, ни обещаниями. Ни разу не видев его лица, зная лишь обличье прклятого. В вашем сердце живёт настоящая любовь, Симона. Её мало под любым Солнцем. Я ничего не пожалею для вас.

Мы встретились с ним тем же вечером, он принёс артефакт.

– Как же мне вас благодарить, Роланд?

– Постарайтесь найти нитку, чтобы и я мог вернуться вместе с Дианой. Творения Летара ещё остались в моём мире. Существуют и другие способы, опытный маг подскажет вам. Верьте.

Вот так легко. «Верьте». И отдал мне бесценное сокровище.

Диана, безмозглая впечатлительная дура! Очнись уже и зайди в какую-нибудь соцсеть, он, кажется, наводнил твоими портретами весь интернет. Им ставят лайки, на них мечтательно смотрят парни, а девушки завистливо фыркают: «Ну что в ней такого?..» Это он ещё своё фото нигде не выложил! Его универсальная аватарка – «Хаяно Кампэй Цунэё в виде привидения, делающий выпад копьём»[13]. Хаяно, конечно, симпатичный малый, особенно в виде привидения, но Роланд!.. Твое счастье, Диана, что он с хмурым лицом носит тарелки по кафешке возле МКАД. И живёт в режиме дом – работа, работа – дом. Но торопись. Иначе украдут и спрячут, не найдёшь.

Измученная неведением, переживаниями за Вольфрама и страхом перед будущим, я долго не засыпала. Всё думала, думала… Даже с ниткой Роланда – смогу ли я попасть туда? А вдруг, продолжая традиции научной фантастики, застряну между мирами? И буду болтать ножками у себя в квартире, а ручками – у фонтана в парке чудовища, ставшего мужем вредной красавицы. И меня, как местную диковинку, позволят гостям ежегодного бала подержать за палец или пощекотать под мышкой.

Наконец под утро кто-то смилостивился надо мной и сказал: «Ладно, хватит уже…» И я уснула.

– Полиночка, есть серьёзное дело. – Я подошла к Аполинэр после обеда. Раньше не могла собраться с духом.

– М-м… – Она копалась в итальянском сайте мебельной выставки.

– Мне уволиться нужно.

Аполинэр оторвалась от барочной оттоманки, обтянутой клетчатым костюмным габардином, и выдохнула:

– Та-ак…

– Очень нужно. Я должна уехать. Срочно. По семейным делам.

Она откашлялась, поправила прическу.

– А теперь поподробнее. Тебя переманили? Кто?

– Нет-нет, Полиночка, никто меня не переманивал. Это вообще не связано с работой. Семейные обстоятельства…

– И куда ты едешь? За границу?

– Да.

– Замуж выходишь?

Хорошо бы…

– Нт-нет.

– Надолго?

– Сроков я не знаю.

– Частный объект?

Господи!.. Разговор был невыносим.

– Нет. Я еду не по работе.

– Давай начистоту. Ты чем-нибудь недовольна?

– Я всем довольна. Ты – самая лучшая начальница на свете. Зарплата нормальная, мне нравится наш коллектив, но понимаешь, это личное дело. И… очень важное. Вопрос жизни и смерти.

– Чьей жизни и смерти?

Я задумалась.

– Моей.

– Лиза, ты не больна?

– Нет.

– Когда ты хочешь ехать?..

– Чем быстрее, тем лучше.

Через неделю я должна была пойти в отпуск. Мы договорились, что я из него не вернусь.

– Ты увольняешься? – спросил Саша, закрывая вечером офис, мы уходили последними.

– Да.

– Могу я узнать почему?

– Личные обстоятельства.

– Ты выходишь замуж?

Да почему опять замуж?!

– Нет, уезжаю.

– Навсегда?

– Пока неясно.

– Тебя подвезти домой?

– Спасибо, я к подруге еду.

– Давай к подруге подвезу.

– Ну что ты! Не беспокойся.

– Где живёт подруга?

– В Крылатском.

– Серьёзно? Мне по пути.

Мы молчали до Женькиного подъезда. Саша выглядел расстроенным, расспрашивать было неудобно.

– Лиза, я завтра в Италию лечу на неделю. Мы больше не увидимся до твоего отъезда. Ты звони, если что. У меня есть влиятельные друзья, мало ли, как всё сложится.

– Спасибо, Сашечка.

– И просто так звони.

Ещё бы знать, как это сделать.

– Спасибо.

– Удачи тебе.

– И тебе.

Помахав ему на прощанье, я толкнула дверь пекарни возле Женькиного дома и купила её любимых пирожков – с картошкой и грибами. И курабье «Бакинское».

– Лизка, на тебе лица нет! Что стряслось?

С чего бы начать?.. Я начала с нашей первой встречи в моей спальне и через полчаса добралась до идеи отправиться на поиски Вольфрама. Шидлик смотрела с удивлением, с недоверием, со страхом, с ужасом, с жалостью. С болью. Её можно было фотографировать для пособия юным физиономистам.

– Лиз, скажи честно, ты меня разыгрываешь?

– Нет. Увы.

– Не знаю, как на это реагировать!

Я пожала плечами.

– Понимаю. Но тебе придётся поверить, потому что я ухожу.

– Куда уходишь?

– Искать его.

– Что?! Где искать?

– В волшебном мире.

– Лиза… Может, тебе врачу показаться?

– Какому?

– Ну… Неврологу… – Она не решилась произнести «психиатру».

– Жень, я – абсолютно нормальная.

– Боже мой… – Она закусила губы.

– Ну, Жень! Испугалась, что я с ума сошла? Вот как чувствовала: не нужно было тебе говорить. Но ты бы нервничать стала, там же нет никакой связи, по телефону не позвонишь.

– Лиз, только ты не обижайся, но… ты в нём уверена? Вдруг он аферист? Опоил тебя чем, гипноз, НЛП.

– Да зачем ему это?

– Ты – одинокая, владелица двухкомнатной квартиры в престижном районе. Сумасшедшие деньги!

– Моя соседка по лестничной клетке тоже одинокая, у неё две трёшки – на нашем этаже и на пятом. И «Мерседес» с гаражом. Почему он её не опоил? И вообще, зачем такие сложности? Прикидываться волком! Мог бы сразу прикинуться… олигархом.

– Тебе нужен олигарх?

– Нет. Но мне и волк… ещё недавно не был нужен.

– А если он – хороший психолог и просчитал тебя?

– Просчитал, что я клюну на волка?

– Опытный аферист ещё не такое просчитает.

– А Роланд?

– Подсадной. Классический подсадной!

И чего я к ней приехала?..

– Ладно, Жень. Давай пить чай, я сегодня не обедала.

– Супчика погреть? Горохового?

Вплоть до чая она сосредоточенно соображала, и даже рассыпающееся от сдобы курабье не отвлекло мою подругу от тяжких раздумий на тему множественности обитаемых миров.

– Ленки Катковой брат в полиции работает, отличный парень. Познакомить? Расскажешь ему всё по порядку.

– Ага. И он проверит меня на алкоголь и на учёт в ПНД.

Расставались мы странно: Женька больше не предлагала ни неврологов, ни полицейских, но напряжённо заглядывала в глаза и искусственно улыбалась.

– Ко мне приведи её, – сказала Люба, когда я позвонила ей поздно вечером. – Поверит.

В субботу мы втроём встретились в том самом кафе, где я познакомилась с Любой. Она так уставилась на Шидлика! Даже у меня по спине что-то побежало.

– Дай-ка руку. Та-ак… Бывший не платит?

– Это вам Лиза рассказала?

– Я не рассказывала! Ну, Жень, ей-богу! – оправдывалась я.

– Но ты не переживай сильно, – словно не слыша нас, продолжала цыганка. – Его богатство твоему сыну достанется, нет у него других наследников. И не будет.

– У него мальчик от второго брака, – торжествующе уличила Любу Женька.

– Не его, – отрезала та. – Пусть экспертизу сделает. И ребёнок на отца похож.

– Он рыжий, в мать, – Женькины слова прозвучали уже менее агрессивно.

– Мать-то крашеная, а сын – настоящий. Всё сомневаешься? – Люба усмехнулась. – Ваше первое свидание было на мешках с картошкой. В проливной дождь. После первого курса. Об этом же ты никому не говорила?

Женька покраснела и выставила перед собой ладонь.

– Стоп. Я вам верю.

– Ну и хорошо, – улыбнулась Люба и повернулась к официанту: – Рашидик, принеси нам пиццу с тунцом. Большую. Для начала. Ну что ты ёрзаешь? – фыркнула она на Женьку за десертом. – Спрашивай.

– Люба, – Шидлик глубоко вздохнула. – Я замуж выйду? – Её зелёные глаза распахнулись на пол-лица.

– Выйдешь, – ответила цыганка.

– Когда?

– Скоро.

– А за кого? Хотя бы примерно…

– Зачем примерно? Точно скажу. Который тебе банку подарит, за того и выйдешь.

– Банку?..

– Ну да. Железную.

– Консервную?

– Типа того.

– С чем?

– Какая разница? Тебе часто банки дарят?

– Нет…

– Ну, мать, ты выступила! – восхищалась я Любой после того, как Женька убежала на массаж.

– Подруге твоей – спасибо. Разозлила она меня, а я, когда злая, такая вещунья, сама удивляюсь!

У нас в студии было принято перед отпуском угощать коллег. Я накупила закусок, пирожков.

Аполинэр объявила коллективу, что я ухожу в длительный отпуск по семейным обстоятельствам. На полгода. Посыпались вопросы. В основном – от Светы.

– За границу уезжаю. Ухаживать за троюродным дядей.

– Так ты наследство потом получишь? – ахнула Света.

– Вряд ли. Он бедный.

– А зачем едешь?

Мы сели за круглый стол с резьбой, от которого два года назад отказался один клиент, и он отлично вписался в нашу экспозицию.

Я грустно посмотрела на стол Тихонова. Он уже приземлился в Милане и прислал короткое сообщение: «Помни, что у тебя есть друзья». Хотелось плакать.

Пяльцы купила в магазине «Рукоделье». Народ брал бисер, клеевые пистолеты, стразы, наборы печатей для открыток: в кассу выстроилась очередь. Формы для свечек ручной работы! Сколько же у людей свободного времени…

Принесла пяльцы домой, разложила на столе рядом с лоскутом белой ткани, ниткой и иголками.

Рюкзак я уже собрала. Сначала написала список необходимых вещей, они свободно поместились бы в небольшой мебельный контейнер. За три дня список истаял до стандартного чемодана, который беспрепятственно пропустит любая авиакомпания в багажное отделение бизнес-класса.

Я шла в мир, где вряд ли есть аспирин или зубная паста, и неясно, на неделю или на полгода. Запас белья, средства гигиены, крем от загара – вдруг там бешеное солнце… Конечно, всего не унесёшь, но так хочется! Сложила мамино золото и колечко, подаренное папой на совершеннолетие. Золото – везде золото. Классный японский нож тоже пригодится. Ножницы, пилочка для ногтей, складной зонт, полотенце. Кроссовки. А если холода? Термобельё. А если жара? Ещё лёгких рубашек и мыло для стирки. И как это поднять?

Заиграла «Маленькая ночная серенада». Звонила Женька.

– Лиз, может, тебе нужно чего? С собой. Ты скажи.

– Женечка, мне бы избавиться от того, что не нужно.

Ещё за один день, ценой неимоверных моральных мук, багаж покорителя Эвереста усох до ручной клади пассажира авиадискаунтера.

Для оплаты квартиры я отдала Любе банковскую карту. У Женьки своих хлопот – невпроворот. К тому же я нагрузила её мобильным, чтобы она иногда отправляла моим родным позитивные сообщения.

Родственников, которым стоило позвонить перед отъездом, было негусто.

После маминой смерти бразды правления нашим домашним хозяйством приняла тётя Зоя, и мы с папой были искренне ей благодарны. С детства я знала, что тёте нравится мой папа. Она невпопад отвечала на его вопросы, годами некстати краснела от одних и тех же шуток. Я удивлялась, как мама ничего не замечала. Впрочем, тётя никогда не пыталась посягнуть на целостность нашей семьи, всем сердцем горевала по покойной сестре и искренне любила меня.

Арсений, её сын от неудачного студенческого брака, бороздил океанские просторы, исследуя планктон, замуж она больше не вышла и была женщиной не только свободной, но и одинокой. Что-то подсказывало: мой эффектный, средних лет, прилично зарабатывающий папа долго один не останется. И я решила: пусть это будет тётя. Она тоже, наверное, так решила. Наша ошибка состояла в том, что мы не спросили папу.

Через три месяца после похорон он стал куда-то пропадать по вечерам, захватывая и ночи, а ещё через месяц привёл домой мою ровесницу, в глазах которой светился «опыт, сын ошибок трудных», сделавший бы честь бандерше под семьдесят. В нашей трёшке папе принадлежала одна треть. Мама свою долю завещала мне: при всей прыти папина пассия по имени Анджела могла претендовать на двадцать пять квадратных метров общей площади, хоть застрелись.

Но она пошла ва-банк. Под её неусыпными стараниями (от скулежа до истерики, она даже симулировала беременность) папа предложил мне переписать всё на него, а он вернёт половиной квартиры бабушки, его мамы. Ну, когда она… Понятно. Он уже подарил прыткой Анджеле наш старый гараж с новым седаном – из скромных, но приличных.

Я переписывать, естественно, отказалась. Жизнь под одной крышей с Анджелой напоминала низкобюджетную мыльную оперу: она ходила по квартире наштукатуренная, в прозрачном китайском пеньюаре, отделанном чем-то типа марабу рыночного разлива, и на шпильках. Непрерывно говорила по телефону, принимая позы передовички службы эскорта, и, когда я была на работе, рылась в моих вещах.

Через пару дней к нам заявилась папина мама. Она швырнула папе в лицо копию завещания, оформленного на единственную внучку, то есть на меня.

– В гараж иди жить со своей Каштанкой!

Вторая бабушка пригрозила Анджеле полицией, зятю объявила бойкот, а я перебралась к тёте Зое. Кольцо блокады вокруг папы сжималось. Но вместо того чтобы противопоставить нашим стали и льду самое сильное женское оружие – беззащитную нежность – Анджела продолжала скандалы. И папа начал прозревать. Во всяком случае, ничего капитального больше не дарил.

Поняв, что двадцать пять метров – это максимум, больше ей здесь не светит, а сил и времени уйдёт много, и результат туманен, Анджела съехала, подцепив половину обычного хлама, который копился лет тридцать, включая посуду, хрусталь и сломанное антикварное кресло. Гараж она спешно продала. Мамину шубу и золото осторожная тётя Зоя вывезла, едва услышала об Анджеле, как только подвернулась возможность. И торжественно вручила мне.

– Полушубок сошьёшь. Тут срежется, а из длины капюшон выйдет.

– Да я не ношу мех, тёть Зой! – Я попыталась сунуть ей скромную норку, которую она никогда не могла себе позволить, воспитывая сына в одиночку.

Тётя отказалась.

Вдруг умерла папина мама, чего от неё никто не ожидал: она моржевала, занималась йогой и давала сто очков вперёд гораздо более молодым людям. Я стала владелицей её сталинки. Исследователь, переобщавшись со всем планктоном в мире, засел в однушке тёти Зои писать диссертацию. Тётя Зоя переехала к папе, а я наконец обрела вожделенное тихое счастье в шестьдесят квадратных метров с балконом. Что обрёл папа, кроме винегрета, паровых котлет и хрустящих рубашек, я не знала. Я почти перестала с ними видеться. Не потому что обиделась или ревновала: чувствовала, как им неловко со мной. Ну, в конце концов, я пока не нужна им, а когда понадоблюсь, буду рядом.

Я позвонила тёте Зое.

– Еду в длительную командировку. Куда? В Екатеринбург.

Во время нашего с ней разговора телевизор рассказывал о погоде в Екатеринбурге. Обещали солнце и умеренный ветер.

Надела юбку в пол, ботинки поудобнее, повязала голову платком, нацепила рюкзак и в образе туристки, придерживающейся «Домостроя», села к столу вышивать. Пару раз вскакивала взять тёмные очки и мозольный пластырь. Снова садилась, успокаивала дыхание и рисовала в своём воображении, как Вольфрам прикалывает брошку-туфельку. Он не ограничивался брошкой. Он улыбался мне, поправлял волосы, наклонялся к моему лицу… Стоп. Сейчас мы не об этом. В конце вышивки надо ставить точку? Или… Что «или» я подумать не успела: свет померк, и сквозь дурман обморока раздался жуткий крик. Кажется, детский.