Воображаемый друг Чбоски Стивен
В конце концов плоть победила, и Мэри Кэтрин выплюнула жидкость, задыхаясь от боли. Вышла из ванной и побрела по коридору в спальню. Заглянула к родителям, спящим на огромной кровати. Единственное, чего ей хотелось, – лечь между ними, как в детстве. Опустившись на колени перед отцом, она взяла его за руку. Закрыла глаза и попросила прощения. По ее пальцам зуд добрался до руки отца. Он шевельнулся, повернулся на другой бок и захрапел.
В оставшиеся ночные часы она дописала заявку-эссе для «Нотр-Дам» – про мать Иисуса, Деву Марию. Ей казалось: поступи она в этот университет – и родители ее простят.
Утром мать спустилась в кухню и приготовила завтрак. Мэри Кэтрин попыталась с ней заговорить, но мать удрученно отмалчивалась. И сказала только одно: ей разрешается пойти в школу и отработать свою волонтерскую смену в «Тенистых соснах». А после – мигом домой.
– Никаких подружек. Никакого Дага. Никого и ничего.
– Хорошо, мама. Я прошу прощения, – выдавила Мэри Кэтрин. – А где папа?
– Лежит. Он плохо себя чувствует, – ответила мать.
Мэри Кэтрин ехала в школу на автобусе. Глядя в окно, она видела прекрасные облака, плывущие по небу. Вспомнился стишок, которому научила их миссис Рэдклифф в Общинном католическом центре.
Дождями тучка землю окропила.
Господь весь мир потопами омыл.
Мария смертным сына подарила.
Христос за смертных кровь Свою пролил.
У школы ее поджидал Даг. Вот уж с кем ей меньше всего хотелось сейчас общаться. От одного его вида Мэри Кэтрин затошнило. Незаметно прошмыгнув через боковую дверь, она десять минут стояла под лестницей, а мир где-то высоко жил своей жизнью.
Со звонком Мэри Кэтрин выбралась из своего укрытия и побежала по коридору. Она опаздывала на урок. За последние три дня в ее жизни произошло столько всего, что у нее совсем вылетело из головы: сегодня же контрольная по истории. Последняя контрольная перед рождественскими каникулами. Ей нужна только пятерка, чтобы не испортить средний балл. Ей нужна только пятерка, чтобы поступить в «Нотр-Дам». Ей нужен «Нотр-Дам», чтобы родители ее простили.
Мэри Кэтрин пыталась сосредоточиться на вопросах контрольной, но думала только о том, как ноет все туловище. Рука невыносимо зудела. И что уж совсем непонятно: сильно болели груди. Неужели так и должно быть у девушки после первого опыта орального секса? Кто его знает. Но посмотреть в интернете она не решалась: родители следили за историей ее поисковых запросов. Библиотечным компьютером тоже не воспользуешься: администрация все время начеку – в прошлом году мальчишек застукали за скачиванием порнушки. Можно было бы, конечно, найти какого-нибудь психолога-консультанта, но психологи помогают только девочкам с проблемами или с дурной репутацией. Вроде Дебби Данэм. У Мэри Кэтрин проблем не было. До нынешних событий.
Ее опять затошнило.
Кое-как она справилась с контрольной и дотянула до конца уроков, пропустив ланч и отмахиваясь от эсэмэсок Дага, как от назойливых мух. Дома ее встретило ледяное молчание. Родители сказали только, что собираются в церковь.
– Ты с нами – или хочешь гореть в аду? – спросил отец.
Всю дорогу Мэри Кэтрин молчала. Во время службы она, невзирая на недомогание, покорно сидела на деревянной скамье. Почему отец Том служит мессу в четверг вечером, она не догадывалась, а спросить не решалась. Всю свою сознательную жизнь Мэри Кэтрин пятьдесят два воскресенья в году (плюс в сочельник, на Рождество, в Страстную пятницу и Пепельную среду) присутствовала на службах в этой церкви, да к тому же посещала Общинный католический центр. Но сейчас ей подумалось, что она не имеет представления о людях, которые приходят сюда ближе к ночи, когда полагается спокойно сидеть дома. Она даже не задумывалась об их существовании. Но сейчас все прихожане были здесь. Одни, судя по одежде, бездомные; кое-кто переругивается. Другие с виду не в себе. Или больные. Мэри Кэтрин с особым вниманием слушала проповедь отца Тома. Когда он призвал паству помолиться за беженцев с Ближнего Востока, где не прекращаются военные действия, Мэри Кэтрин, отринув все мысли об университете «Нотр-Дам», о Даге и родителях, помолилась о спасении этих несчастных.
Когда началось провозглашение веры, появилась миссис Рэдклифф с корзиной для пожертвований. Мэри Кэтрин вспомнила годы занятий в Общинном католическом центре. Миссис Рэдклифф всегда говорила родителям Мэри Кэтрин, что их дочь – такая прилежная ученица. Такая хорошая девочка. И ей захотелось снова превратиться в ту девочку. Которая в белом платьице пришла к первому причастию. Которая узнала от миссис Рэдклифф, что причастная облатка – Тело Христово, а вино – Кровь Его. Та девочка требовала, чтобы мальчишки не потешались над миссис Рэдклифф, когда та своим пышным бюстом задевала доску в Общинном католическом центре и до конца урока ходила с двумя круглыми меловыми фарами на блузке.
Когда миссис Рэдклифф протянула ей корзину, Мэри Кэтрин опустила туда все деньги, какие у нее были.
– Спасибо, что открываете мне Закон Божий, миссис Рэдклифф, – прошептала она.
И улыбнулась.
Но миссис Рэдклифф не улыбнулась в ответ.
Только почесала руку.
Начался обряд причастия. Отец Том зачитывал «Отче наш». Вместе с родителями Мэри Кэтрин поднялась со скамьи, чтобы причаститься. Внезапно ее пронзила резь внизу живота. Мэри Кэтрин еле дождалась своей очереди. Остановившись перед отцом Томом, она протянула руки.
– Тело Христово, – сказал он.
Мэри Кэтрин поднесла облатку ко рту. Перекрестилась и начала жевать, как делала с семи лет по меньшей мере пятьдесят два раза в год. Но сейчас облатка по вкусу не напоминала пресный пенопласт.
На вкус это была живая плоть.
Мэри Кэтрин перестала жевать. Подняла глаза и поймала на себе пристальный родительский взгляд. Хотела выплюнуть облатку, но не посмела. Она перешла к миссис Рэдклифф, державшей чашу с вином. Обычно Мэри Кэтрин не причащалась вином, но сейчас хотела избавиться от этого назойливого ощущения. Миссис Рэдклифф передала ей чашу. Мэри Кэтрин осенила себя крестным знамением и пригубила вино. Но по вкусу это было совсем не вино.
На вкус это была кровь.
Мэри Кэтрин выдавила улыбку, перекрестилась и побежала в туалет. Где выплюнула в раковину плоть и кровь. Но когда посмотрела, на дне увидела только облатку и вино.
Содержимое желудка тут же поднялось к горлу. Мэри Кэтрин бросилась к кабинке для инвалидов. Там всегда было особенно чисто. Она опустилась на колени, и ее вырвало съеденной на ужин яичницей. Присев на унитаз, она перевела дыхание. Затем спустила воду и вышла из кабинки.
Грубым бумажным полотенцем вытерла со лба испарину. Перерыла сумочку в поисках мятных пастилок, чтобы избавиться от гадкого привкуса во рту. Но коробочку так и не нашла, зато увидела завалявшийся на самом дне тампон.
И тогда сообразила: у нее задержка месячных.
Мэри Кэтрин оцепенела. Вспомнила ломоту во всем теле. Груди, до которых не дотронуться. Утреннюю тошноту. Резь в животе. Все это смахивало на беременность. Мэри Кэтрин ужаснулась, но тут же успокоилась. Нет. Она не беременна. Это невозможно.
Она же девственница.
А девственница забеременеть не может.
Это всем известно.
Глава 55
На улице завывал ветер. В комнатах начали выключать свет. Так или иначе старикам надо было уже готовиться ко сну. Найдя дневник брата, Эмброуз читал его запоем. Пару раз хотел остановиться, но заставил себя продолжать. Глаза-то пока еще справлялись, а справится ли сердце – как знать? Чувство вины и сожаления терзало его уже полвека. А вот сам дневник… Все в нем напоминало о Дэвиде. И запах. И ощущение. И, конечно, почерк.
Каждая страница – как стена сумасшедшего дома.
Дети обычно пишут как курица лапой, но Дэвид, когда тронулся умом, переплюнул всех. Такой причудливой мешанины прописных и строчных букв, печатных и письменных Эмброуз не встречал никогда. Каракули не от мира сего. Да и сам Дэвид был не от мира сего. Эмброуз рассчитывал проглотить этот дневник за пару часов. Но один день сменился другим, а он не одолел еще и половины. Каждая страница пестрела таким количеством закорючек, рисунков и непонятных знаков, что предложения с ходу не выстраивались.
До них приходилось докапываться.
Но если была здесь хоть какая-то подсказка, Эмброуз твердо вознамерился ее найти. Он потер глаза и снова открыл дневник. Кожаная обложка затрещала. Эмброуз продолжил чтение.
Эмброуз сказал, что идти сегодня в лес ему некогда, но ничего страшного. Он играет за свой колледж в бейсбол, и вообще у него масса важных дел. Жаль только, что я не смогу привести его в домик на дереве. Я ведь так долго его строил, причем сам. Может, поэтому он и получился такой особенный. Заходишь внутрь – и гуляешь по городу. На самом деле это не город. Это как бы город. Мы думаем, что никого кроме нас на свете не существует; но это неверно. Рядом с нами всегда находятся воображаемые люди. Есть очень хорошие. Есть очень плохие. Но никто из них меня не видит, так что все нормально. При свете дня я невидим, как самолет Чудо-женщины. Значит, до наступления темноты я в безопасности. А вот ночью эта, с обугленными ногами, может меня поймать. Она всегда жутко шипит. Хорошо бы Эмброуз все-таки пришел и сам убедился.
Я превращаюсь в супергероя. На воображаемой стороне я могу прыгать на любую высоту – достаточно об этом сосредоточенно подумать. Но возвращаюсь я оттуда совсем больной. Сегодня проснулся – прямо голова раскалывалась. Я-то думал, с головной болью покончено. Но нет. А теперь еще и жар. Мама не на шутку беспокоится, но я не могу ей открыться, ведь эта угленожка за мной, похоже, следит. Вот я и притворяюсь, что здоров как огурчик. Но сам не уверен, что здоров. Мне даже страшно.
Я почти не сплю, потому что плохо себя чувствую. И боюсь страшных снов. Раньше я думал, что это мои единоличные кошмары, а теперь мне уже кажется, что ко мне разом стекаются кошмары всего города. Люди видят во сне такую жуть. У каждого свои несчастья. Угленогая меня преследует. Сегодня даже страшно засыпать.
За мной снова наблюдают олени. Они – прислужники угленожки. Совершенно точно. Хочется все рассказать Эмброузу, чтобы он мне помог. Но я знаю, что рассказ получится дурной. И вот еще что знаю: она подслушивает. Хочу убежать, но не могу покинуть Эмброуза.
Лучше вообще не ложиться спать. Кошмары такие жуткие, что приходят ко мне даже наяву. Сколько их было за эту ночь, точно не скажу, но много. Я каждый раз просыпался. Кошмары все разные, но кончаются одинаково. Меня пытаются убить. Обычно сама угленожка. Иногда она подсылает других. Но такого, как сегодня ночью, еще не бывало. Стою я на асфальте, куда она не заходит, чтобы не сжечь себе ноги выше щиколоток. А она прикинулась моей матерью и стала зазывать на травку. Я не поддавался, и тогда эта шипящая тетка подослала Эмброуза, чтобы он пырнул меня ножом. Это было совсем как взаправду, и я, проснувшись, схватил бейсбольную перчатку, рождественский подарок Эмброуза, чтобы вспомнить, как брат меня любит. Всю ночь я прижимал к себе эту перчатку, а утром позвал Эмброуза покидать мяч. И он согласился! Мы играли целых пять минут! Потом он сказал, что ему сейчас не до меня – надо готовиться к экзаменам, но у нас впереди все лето. Как здорово! Важно знать, что впереди тебя ждет что-то хорошее.
Эмброуз закрыл дневник. Он собирался читать дальше, но из-за катаракты больше не мог разобрать ни слова. Прикрыл глаза, чтобы прошли сухость и жжение. И в темноте стал прислушиваться к звукам окружающего мира. На ветру скрипели ветви. В комнате напротив покашливала женщина. Тихонько жужжала батарея отопления. А в остальном пансионат «Тенистые сосны» был погружен в мрачную тишину. Здесь – как в окопе, подумал Эмброуз. Тишина не означает спокойствия. В лучшем случае это лишь затишье перед бурей.
Эмброуз открыл глаза и посмотрел на старую бейсбольную перчатку Дэвида, лежавшую на тумбочке у кровати. Ему вдруг стало жутко находиться в комнате одному. Едва разогнув колени, истерзанные артритом, он вышел в коридор с дневником в руке.
Доковыляв до гостиной, Эмброуз занял привычное место у камина. Уселся в глубокое мягкое кресло и обвел взглядом знакомые лица. Мистер Уилкокс и мистер Расселл играют в шахматы. Миссис Хаггерти вяжет чулочек для сладостей – подарок внучке на первое Рождество. Компания старых дев смотрит пошлое реалити-шоу.
Эмброуз вытащил лупу и открыл дневник. Жжение в глазах не проходило, но нужно было прочитать еще хотя бы страницу. Близоруко щурясь, Эмброуз сосредоточился на расшифровке замысловатого почерка.
Не понимаю, сплю я сейчас или нет. Голова раскалывается. Родители думают, что на завтрак я ем хлопья, но на самом деле я залил молоком аспирин – разница совсем незаметна. Но даже это не помогает. Мне все время плохо. И очень стыдно. Вчера нахлынула такая тоска, что хотелось умереть. Залез в домик на дереве, из него вышел на середину поляны и стал ждать, когда стемнеет. Я знал, что ночью меня сможет увидеть эта угленогая и убьет раз и навсегда. Но перед самым заходом солнца из укрытия появился какой-то человек и меня спас. Когда угленожка приготовилась со мной разделаться, он оттолкнул меня к домику на дереве. И она начала рвать на куски его самого.
Вернувшись в домик на дереве, я стал искать этого человека. Он был у ручья – смывал кровь от ран. У него изодрана вся кожа. Но я рад, что он жив: наконец-то можно хоть с кем-нибудь перекинуться словом. Он сказал, что понимает, почему вчера мне стало тоскливо, но призвал меня быть стойким. По его словам, он – воин, пообещавший своему отцу беречь нас от угленогой, и готов идти до конца. И мне тоже нельзя сдаваться. Я спросил, что он о ней знает. Воин сказал: она – правительница воображаемого мира.
Она приступила к выполнению своего замысла. Никто на реальной стороне такого не заподозрил, но это так. Я пытался объяснить ребятам, что происходит, но они считают меня дурковатым. Пришлось идти домой пешком, чтобы надо мной не издевались в школьном автобусе. Я зашел в воображаемую сторону через домик на дереве. И увидел женщину, которая, стоя на крыльце, орала на своего сына. А потом ударила его со всей силы. Женщина не знала, что угленогая шептунья управляла ее рукой и нашептывала ей на ухо.
Оно распространяется повсюду. Находясь на воображаемой стороне, мы с воином пытаемся спасать людей, но не получается. Шептунья намного сильнее нас. И с каждым днем у нее прибывает силы. Что-то похожее нам рассказывали на природоведении. Учительница говорила: если бросить лягушку в горячую воду, она поймет, что нужно выпрыгнуть. Но если бросить ее в холодную воду и постепенно нагревать, лягушка ничего не почувствует, пока не будет слишком поздно. Она сварится и умрет. Сейчас все думают, что у меня грипп, но это кое-что похуже. Я мог бы попросить Эмброуза мне помочь, но знаю, что в глубине души он тоже думает, что я сумасшедший. И я очень надеюсь, что он прав. Очень надеюсь, что я просто дурковатый мальчишка, который убегает в лес и разговаривает сам с собой. Ведь иначе выходит, что мир уже брошен в кастрюлю с холодной водой и огонь разгорается. И остановить это могу только я.
– Сестра! – позвал чей-то голос.
Эмброуз закрыл дневник и поднял глаза. Он увидел, что миссис Хаггерти перестала вязать и пощупала лоб.
Подбежала медсестра.
– Что случилось, миссис Хаггерти?
– У меня, кажется, температура.
– Понятно. Идемте, я вас уложу, голубушка.
Эмброуз наблюдал за происходящим. Мистер Уилкокс и мистер Расселл расстегнули свитера и попросили прикрутить отопление. Миссис Уэбб чесала шею, которая была покрыта испариной, как сковорода – кулинарным спреем. Эмброуз услышал кашель одной из старых дев, сидевших перед телевизором. Все начали жаловаться, всем срочно потребовались вода, адвил и холодные компрессы.
Старики заболевали.
Все, кроме матери миссис Коллинз.
Из инвалидной коляски она таращилась на Эмброуза. Он почувствовал, как на него повеяло холодом. Откуда-то долетел ветерок, который, как шепот, пошевелил пух у него на шее.
– Та женщина стоит рядом с тобой и шепчет тебе на ухо, – сообщила миссис Кайзер. – Ты ее слышишь?
– И что же она говорит, миссис Кайзер?
Миссис Кайзер улыбнулась, как Чеширский кот, и со скрипом покатила по коридору. Скрип. Скрип.
– Смерть уж близко. Все мертво. Мы умрем на Рождество.
Глава 56
Рождественское торжество станет настоящим праздником.
Так весь персонал говорил матери Кристофера. Торжество объединяло пансионат «Тенистые сосны» и начальную школу города Милл-Гроув; все гордились этой традицией, появившейся задолго до того, как название пришлось поменять на политкорректное «Зимнее торжество». В последнюю пятницу перед Рождеством учащиеся начальной школы исполняли «зимние» (или «праздничные») песни и угощали стариков домашним печеньем. Потом устраивали «Турнир воздушных шариков», и детей награждали призами. По правилам соревнования, главный приз доставался тому, чей воздушный шарик улетит дальше всех, но каждому ребенку полагалось небольшое поощрение. Все знали, что призы – это на самом деле подарки на Рождество и Хануку, но турнир был отличной возможностью продемонстрировать политику отделения церкви от государства.
– Ну да, а богослов демонстрирует политику отделения Бога от ослов, – приговаривали медсестры.
И не важно, кто стоял по какую сторону прохода – старики любили торжество: не все же двигать шашками и просиживать перед телевизором. Для детей это торжество всяко было лучше, чем уроки. Но больше всего радовался персонал: в часы праздника от стариков не поступало ни одной жалобы.
Нечасто в жизни бывают такие случаи, когда в выигрыше оказываются все.
В Милл-Гроув, пожалуй, этому событию не было равных.
– Вам слышали новость, миссис Риз? – на ломаном английском спросила одна из санитарок.
– Какую?
– Миссис Коллинз… она приболела грипп. Сегодня ее не придет. Рождественское чудо!
Все утро обитатели «Тенистых сосен» были взбудоражены, как дети в ночь перед Рождеством. Мать Кристофера изо всех сил старалась поддерживать их праздничный настрой. Сегодня, в последний учебный день перед «зимними» каникулами, она хотела забрать Кристофера сразу после торжества и пойти с ним в кино на любой фильм по его выбору – и к черту ее разборчивость. А потом, на выходных, они вместе будут украшать к Рождеству свой собственный дом.
Вот только она не могла отделаться от этого ощущения.
От ощущения смутной тревоги.
– Здравствуйте, миссис Риз.
Обернувшись, мать Кристофера увидела входящую Мэри Кэтрин. Девушка была чем-то напугана. В принципе ничего удивительного. Бедняжка Мэри Кэтрин такая боязливая, такая совестливая, такая истовая католичка, порой читала «Отче наш» перед тем, как приступить к десерту, потому что опасалась, не закончилось ли действие молитвы «За дары, которые мы вкушаем», прочитанной перед обедом. Но сегодня она выглядела совсем иначе. На ней просто лица не было.
– Как дела, милая? – спросила мать Кристофера.
– Спасибо, прекрасно, – ответила девушка.
Но это было большим преувеличением. Бедняжка еле сдерживала слезы.
– Точно? Если хочешь, расскажи мне.
– Точно. Просто живот побаливает. Вот и все.
– Тогда иди домой. Сертификат ты уже заработала. Можешь отдыхать. Ты же понимаешь, никто тебя не осудит.
– Осудят, – возразила девушка.
С быстрым кивком Мэри Кэтрин распрощалась и ускользнула в комнату миссис Кайзер, чтобы начать свою волонтерскую смену. Мать Кристофера хотела пойти за ней, но отвлеклась на шум из общей гостиной.
– Они здесь! Дети приехали! – раздавались громкие голоса.
Радостный переполох начался с заезда школьных автобусов на парковку. В считаные секунды открылись двери, и учителя попытались выстроить детей в колонну по одному для прохода в здание. Мать Кристофера машинально поискала глазами приятелей сына, но не смогла их распознать в море разноцветных шерстяных шапок и фирменных помпонов «Питтсбург Стилерс».
Первой в гостиную вошла миз Ласко. Мать Кристофера видела ее в кабинете директора, когда сын оказался замешан в драке с Брэйди Коллинзом. Это случилось пару дней назад, и миз Ласко запомнилась ей крепкой, энергичной и розовощекой.
Произошедшая в ней перемена поражала.
Миз Ласко побледнела и осунулась. Под глазами темнели не то мешки, не то «фонари». Ее изнуренный вид говорил о том, что она не одни сутки промаялась без сна. Короче, выглядела она примерно как…
Кристофер.
– Как вы себя чувствуете, миз Ласко? – спросила мать Кристофера.
– Все хорошо. Спасибо, миссис Риз. Просто голова немного болит.
И тут мать Кристофера кое-что учуяла. От миз Ласко шел запах водки, который не удалось перебить мятным ополаскивателем для рта. Кто-кто, а мать Кристофера знала этот запах. Она рядом с ним выросла. Этот запах читал ей сказки на ночь. И нещадно избивал, когда ей случалось что-нибудь пролить.
Она уже приготовилась сообщить другим учителям, что классная руководительница ее сына пьяна в стельку.
Только миз Ласко была не пьяна.
И даже не под хмельком.
Создавалось такое впечатление, что у нее ломка.
Миз Ласко повернулась к детям, которые тянулись ко входу. И хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание.
– Слышите меня, ребята? Заходим прямо в гостиную.
Мать Кристофера смотрела, как дети организованно поднимаются на крыльцо. Наконец-то она разглядела сына и его друзей. Мальчики двигались боевым порядком. Тормоз Эд прикрывал Кристофера с фланга, проверяя, свободен ли путь. Майк шел в арьергарде, охраняя тылы. Мэтт, как разведчик, шагал впереди.
Они изображали войско.
А Кристофер был их королем.
На глазах у матери Кристофера Мэтт вошел в гостиную первым и убедился, что там безопасно. Кивнул Тормозу Эду, который сопроводил в помещение Кристофера. Майк обернулся и произвел осмотр территории. Мать Кристофера отметила, что сходным образом вел себя шериф на их первом свидании. Инстинктивная потребность удостовериться, что все чисто.
Но чтобы так поступали семилетние – такого она еще не видела.
Майк в конце концов отыскал взглядом неприятеля. На Кристофера глазели Брэйди Коллинз и Дженни Херцог, нашептывая что-то своим дружкам. Такое зрелище могло бы позабавить мать Кристофера, да вот только каждая из сторон слишком серьезно относилась к своей роли, что настораживало. Это уже не походило на игру.
Это походило на войну.
В гостиной миз Ласко села за старое фортепьяно и начала разыгрываться, повторяя гаммы. Время от времени она останавливалась, чтобы почесать руку. Поначалу мать Кристофера сочла, что этот зуд – еще один признак ломки.
Пока не увидела, как чешет руку Тормоз Эд.
И Мэтт. И Майк.
Все, кроме Кристофера.
Кстати, и Брэйди, и Дженни тоже чесались. И кое-кто из их компании. И пара учителей. Мать Кристофера не раз видела, как по школе разносятся инфекции и сыпь. Но сейчас это выглядело подозрительно.
– Эй, ребятки… как вы себя чувствуете? – спросила она.
– Хорошо, миссис Риз. Отлично. – Первым заговорил Майк.
– Точно? Вы постоянно чешетесь, – сказала она.
– Ну да. – Он пожал плечами. – Мы с Мэттом, наверно, обожглись ядовитым плющом или чем-то таким.
В декабре? – подумала она, но вслух ничего не сказала. Вместо этого она потрогала его лоб.
– Да ты весь горишь. Давайте-ка я позвоню вашим мамам?
– Нет. Вот они действительно болеют. Лучше мы побудем здесь.
– Моя мама тоже, – сказал Тормоз Эд.
В других обстоятельствах мать Кристофера могла бы подумать, что начинается эпидемия гриппа. Того самого, от которого ее сын несколько дней назад слег с высокой температурой. Но обстоятельства складывались особым образом. Она же видела: всем мальчикам нездоровится. И в особенности Кристоферу.
– Кристофер, все в порядке? – забеспокоилась она.
– Да, все хорошо, мам, – ответил он.
Она машинально пощупала ему лоб. И поразилась. Утром она точно так же проверяла его температуру – все было нормально. На ощупь лоб оказался даже немного прохладным. А теперь просто горел. Ей не хотелось поднимать шум, так что она промолчала. Но решила, что никакого кино сегодня не будет. А будет постельный режим, отдых и обход всех врачей на границе трех штатов; причем до тех пор, пока она не услышит вразумительного ответа на свой вопрос: в чем, мать вашу, причина недомогания ребенка?
– Ладно, солнце. Беги к ребятам, – только и сказала она.
Кристофер с телохранителями подошел к фортепиано, когда миз Ласко заиграла первую песенку. Во время длинного музыкального вступления она успела сказать несколько слов о традиции «зимнего» торжества (привет, Рождество и Ханука), их общей гордости.
– Дамы и господа, мальчики и девочки, мы рады присутствовать здесь, в «Тенистых соснах». Я – музыкальный директор нашего праздника, миз Ласко. Скоро мы будем награждать победителей «Турнира воздушных шариков», а сейчас… «Санта-Клаус к нам спешит»! Поехали!
- Санта-Клаус к нам спешит.
- Ждите чуда, малыши!
- В дом придет сквозь дымоход,
- Всем подарки принесет.
На звуки песенки в гостиную потянулись и другие обитатели пансионата. Все, кроме Эмброуза Олсона. Посетив свой старый фамильный дом после похорон Дэвида, старик почти перестал выходить из комнаты. Дежурная медсестра сообщила, что он всю ночь читал и заснул только под утро. Эмброуз очень просил его разбудить, когда начнется празднество. Говорил, что хочет посмотреть на детей. Но медсестры почему-то не смогли его добудиться. И решили, что он просто измотан бессонницей.
Или, быть может, гриппом.
- Чудо-кукла в этот праздник с нами:
- «Мама» говорит и хлопает глазами.
Когда веселье, сопровождаемое песнями и смехом, было в разгаре, мать Кристофера увидела, что Мэри Кэтрин заталкивает в гостиную инвалидное кресло, в котором восседает миссис Кайзер. Старуха раздухарилась как никогда.
– Что-то с тобою неладно, – заявила она Мэри Кэтрин.
– Миссис Кайзер, ну пожалуйста, – взмолилась Мэри Кэтрин.
– И пахнет от тебя как-то не так. И сама из себя другая, – не унималась старуха.
– Вот там стоит ваш внук Брэйди. Давайте найдем для вас местечко поближе, чтобы его было лучше видно, – предложила Мэри Кэтрин.
– Да она грязная! Эта девчонка грязная! – завопила старуха.
Оттеснив Мэри Кэтрин, мать Кристофера стремительно перехватила кресло, выкатила его в коридор и поставила на тормоз.
– Миссис Кайзер, мне дела нет, что ваша дочь тут хозяйка. Никому не позволительно разговаривать в таком тоне. Тем более с волонтерами-школьниками. Вы меня поняли?
Старуха на мгновение притихла, а потом осклабилась.
– Все неладно. Ты чуешь это не хуже меня, – спокойно выговорила она.
Посмотрев на эту старуху с болезнью Альцгеймера, мать Кристофера покрылась мурашками.
- Почему же я не слышу,
- Как он топает по крыше?
- Может, если захотеть,
- Я смогу к нему взлететь?
Мать Кристофера постаралась стряхнуть это жутковатое ощущение. Сняв кресло с тормоза, она подошла к Мэри Кэтрин, остановившейся у стола с пуншем и печеньем.
– Она больная, Мэри Кэтрин. Сама не понимает, что говорит, – шепнула мать Кристофера.
– Все она понимает, – сказала Мэри Кэтрин.
– Что случилось, милая? Расскажи мне.
Мэри Кэтрин умолкла. Мать Кристофера знала: девочку гложет какая-то ужасная тайна. У нее самой в юности таких было немало. Поэтому она решила увести Мэри Кэтрин на кухню, чтобы без помех поговорить по душам.
И тут это случилось.
Мать Кристофера не заметила, с чего все началось, но сейчас увидела, как Тормоз Эд и Брэйди Коллинз сошлись в центре гостиной.
– Отвали от него, Брэйди!
– Да пошел ты, жирдяй!
Вдруг Брэйди Коллинз размахнулся и ударил Тормоза Эда в челюсть. Тот отлетел в сторону. Майк и Мэтт кинулись к нему, но Дженни Херцог успела прыгнуть на Тормоза Эда сверху. Он отшвырнул девчонку и кинулся на Брэйди.
– Еще хоть раз тронешь Кристофера – тебе не жить, урод!
Мать Кристофера ринулась к детям.
– МАЛЬЧИКИ! ПРЕКРАТИТЕ НЕМЕДЛЕННО! – кричала она.
Но они ее не слышали. Все дрались, кусались и норовили сбить противника с ног. Только Кристофер сидел на полу, парализованный головной болью.
– МИЗ ЛАСКО… СЮДА! – прокричала мать Кристофера.
Она пыталась оттащить приятелей сына от Брэйди и Дженни, но те сцепились, как собаки. А миз Ласко просто сидела на месте, обхватив голову руками и будто страдая от жестокого похмелья.
– Да не орите вы! У меня и так голова трещит! – завопила она.
В гостиной поднялся такой бедлам, что про старуху все забыли.
Кроме Кристофера.
Кристофер словно прирос к полу. Зуд усилился до невыносимого предела. Мысли заметались с такой невероятной скоростью, что он даже не надеялся за ними поспеть. И голосов он не слышал. Кроме одного.
Привет, малыш.
Он покосился в коридор. И увидел, что на него из инвалидного кресла уставилась миссис Кайзер. Та вынула вставные челюсти и выбралась из кресла, стараясь устоять на паучьих ногах. Сделала шаг – и напустила лужу. Кристофер хотел закричать, но не смог; голос продолжал.
Сумасшедших не бывает.
Прихрамывая, старуха направилась в сторону Кристофера. Она улыбалась, но как-то неправильно. Беззубым ртом. Словно младенческим. Кристофер силился встать, но голос пригвоздил его к полу.
Есть просто люди, которые за тобой следят.
По ее поручению.
Старуха ковыляла к нему.
– Криссстофер… – прошипела она. Запихнула зубные протезы в рот, но перепутала. Верхняя челюсть – внизу. Нижняя – вверху.
Она сильно гневается.
Кристофер силился кричать, но голос пропал. Остались только шепот, царапанье и приближение старухи. Ноги у нее подкосились, она упала на колени и дальше поползла на четвереньках. По-собачьи.
Ты забрал у нее славного человека.
Старуха направлялась к нему, оставляя на полу царапины. Кристофер увидел, как Дженни Херцог впилась ногтями Мэтту в лицо, стараясь выцарапать ему глаза. Брэйди Коллинз со своими дружками пинал в живот Тормоза Эда. Майк отшвырнул Брэйди; тот упал.
Она желает его вернуть.
От старческого слабоумия в глазах у нее не осталось ни тени рассудка.
Скажи нам, где он.
Кристофер не мог пошевелиться. Его приморозило к полу. Зуд его поглотил, лишив телесной оболочки. Он превратился во всех присутствующих там стариков разом. Он превратился в их боли. В их муки. В их опухоли. В недуги. В слабоумие. В помешательство. Старуха подползла к нему, пуская слюни, как беззубая собака.
– Скажи нам, где он! – оглушительно заверещала она.
Тощими, костлявыми пальцами она схватила его за руки. Кристофер посмотрел ей в глаза. И увидел лишь старуху, кричащую что-то невнятное. Но отнюдь не бессмысленное. Так кричит новорожденный. Который знает, что хочет сказать, даже если никто его не понимает.
– Смерть уж близко. Все мертво. Мы умрем на Рождество!
По своим рукам Кристофер направил зуд в кожу старухи. Он увидел, как она сидит у себя в комнате, смотрит в окно, видит облака. Из года в год. И тогда Он перенес ее назад во времени. В ту главу ее жизни, когда сознание еще не затуманилось. Это был последний день, когда у нее полностью сохранялись все способности. И теперь ей, судя по всему, стало легче. Как будто к распухшему суставу приложили грелку со льдом. Но тут речь шла о разуме. Туман рассеялся. Старуха посмотрела на Кристофера.
– Где я?
– Вы в доме престарелых.
– Меня зовут миссис Кайзер?
– Да, мэм.
– Мой внук Брэйди здесь?
– Да, мэм.
– Сколько лет я больна?
– Восемь лет.
– Прости, я тебя, наверно, пугаю, – сказала она.
– Меня вы не пугаете, – ответил он.
С этими словами Кристофер направил зуд в глубины ее сознания. Из носа у него хлынула кровь. Дети перестали драться, когда увидели, что старуха привалилась к Кристоферу. В гостиной стало тихо. Мать Кристофера бросилась к старухе.
Читать бесплатно другие книги:
