Второй взгляд Пиколт Джоди
— Вы мне ничего об этом не рассказывали, — говорит папа, протягивая руку к моему запястью.
— Потому что это ерунда! — восклицаю я, отдергиваю руку и опрокидываю бокал с вином.
Каберне, красное, как моя кровь, заливает скатерть и мое платье.
Все начинают призывать официанта. Он появляется из-за деревянной перегородки, с пачкой салфеток в руках. Лицо его, широкое и смуглое, напоминает мне о Сером Волке. Он пытается промокнуть мое платье салфеткой.
— Ради бога, уберите руки от моей жены! — взрывается Спенсер.
Официант отскакивает как ужаленный.
— Это всего лишь платье, Спенсер, — говорю я и, повернувшись к официанту, киваю. — Влиуни.
У того глаза лезут на лоб от удивления, как, впрочем, и у всех остальных. Понимаю, что поступила неосмотрительно.
— В чем дело? — с фальшивым недоумением спрашиваю я, будто бы официант мог ослышаться. — Что вы себе позволяете? — Поворачиваюсь к сидящим за столом и добавляю: — Простите, но мне нужно в дамскую комнату.
Пересекая роскошный зал, ощущаю спиной взгляд официанта-джипси. Мне хотелось бы извиниться перед ним. Жаль, я не могу сказать ему, что хорошо понимаю: чем выше возносятся твои надежды, тем сильнее горечь разочарования.
Статистические исследования показывают, что Вермонт едва ли не лидирует по количеству жителей, имеющих различные физические и психические отклонения. Предполагается, что причина этого — значительный процент выходцев из Французской Канады среди населения штата.
Г. Ф. Перкинс. Проект № 1. Архив Вермонтского евгенического общества. Проекты прошлого, 1926Удивительно, но Серый Волк всегда знает, в какое время можно приходить. Обычно я встречаю его у своего крыльца, когда Спенсер в университете, а Руби уезжает в город за покупками. Если мой новый друг не появляется сам, он оставляет на крыльце подарки: тростниковую корзиночку, крохотные снегоступы, рисунок, изображающий скачущую лошадь. Когда Серый Волк рядом, я задаю себе один вопрос: «Где же он был раньше?»
Понимаю, что не следует поощрять эти визиты. Он — изгой из отбросов общества, а я — плоть от плоти процветающего и обеспеченного среднего класса. Он таинствен и невозмутим. Между нами пропасть. Через нее не перебросишь мост. Именно поэтому меня так влечет к этому человеку.
Если вы пройдетесь по улицам Берлингтона, то увидите представителей самых разных национальностей — ирландцев, итальянцев, индейцев, евреев. Но тех, кто вырос на Холме, с детства приучили носить шоры. Эти избранные замечают лишь себе подобных: женщин с перманентной завивкой, детей в матросках и мужчин, благоухающих одеколоном и сигарами. Я ни разу не спросила Серого Волка, почему его тянет ко мне, но догадываюсь — по той же причине, по которой я так жду его прихода. Нас обоих возбуждает чувство риска, у обоих захватывает дух от любопытства. Разве вам никогда не хотелось прижаться носом к стеклу чужого окна и вдруг увидеть, что кто-то смотрит на вас из комнаты?
Что сказал бы Спенсер, узнай он об этих встречах? О том, что я нашла родственную душу в джипси, который тоже не находит места в этом мире?
Сегодня Серый Волк не придет, и поэтому предстоящий день кажется мне пустым и скучным. Оставаться дома мне не хочется, и я отправляюсь на ежемесячное собрание клуба «Клифа». Это самый престижный женский клуб в Берлингтоне. Я стала его членом благодаря социальному статусу моего отца и мужа.
Спенсер одобрил мое решение побывать в городе. Длинный рукав платья полностью закрывает повязку на запястье, никто ничего не заметит и ни о чем не спросит.
— К тому же тебе полезно послушать музыку, — заметил он за завтраком. — Это действует успокаивающе.
И вот я провожу два часа, слушая арфу, и еще полчаса отчаянно борюсь со сном, пока какой-то ботаник рассказывает о садах Италии. Потом мне приходится пить лимонад и есть сэндвичи в окружении множества женщин. Они гладят меня по животу и повторяют то, о чем мне прекрасно известно и без них: что я жду мальчика. Очень жарко, и я обмахиваюсь программкой, как веером. Когда дамы начинают обсуждать программу следующей встречи, выскальзываю из комнаты, спускаюсь по лестнице и выхожу на воздух.
Серый Волк ждет меня под деревьями на набережной. Он курит, и вид у него такой, словно мы условились встретиться. Увидев меня, он не проявляет ни малейшего удивления, лишь слегка вскидывает бровь и предлагает мне сигарету. Мы идем по улице, не произнося ни слова. В этом нет необходимости.
— Вы были в клубе «Клифа», — говорит он наконец.
— Да.
— Ну и как там?
— Великолепно! Мы ели с золотых тарелок и беседовали с королями маленьких европейских государств. Как еще можно проводить время в клубе для избранных?
— Не имею понятия, — смеется он.
У поворота он берет меня под локоть, и я внезапно вздрагиваю. Хотя мы встречались уже много раз, Серый Волк почти не позволял себе таких «вольностей». Их можно пересчитать по пальцам одной руки. Дружба, приятельская болтовня — это одно, но есть границы, за которые я не могу перейти. Заметив мое смущение, он выпускает мой локоть и спрашивает, заглаживая неловкость:
— А что означает «Клифа»?
— В общем-то, ничего. Предполагалось, что клуб будет называться «Клифра». По-исландски это значит «альпинист». Потом одна буква как-то потерялась.
— Альпинист — это тот, кто поднимается на вершину общества?
— Нет, этим женщинам не нужно никуда подниматься. Они по праву занимают место на вершине, — пожимаю я плечами. — Да и «что значит имя?»[12], — цитирую я и тут же вспоминаю, что Серый Волк не читал Шекспира.
— «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», — подхватывает он, словно прочитав мои мысли. — Если хотите знать мое мнение, имя может значить очень много. Иногда это все, что есть у человека.
— Вы называете меня Лией. Почему? — задаю я вопрос, который давно вертится у меня на языке.
Он отвечает не сразу.
— Потому что вы не похожи на Сисси.
— А как мое имя будет звучать на вашем языке?
— На этом языке больше никто не говорит, — качает он головой.
— Но вы же говорите.
— Только потому, что мне больше нечего терять. — Он пристально смотрит на меня, но я не отвожу глаз. — Далеко не каждое английское слово можно точно перевести на язык абенаки, — поясняет Серый Волк и указывает на маленькие часики, приколотые к моей блузке. — По-нашему это называется папизвоквазик. Но это означает вовсе не часы. Это — любая вещь, которая тикает. Бобра, например, мы называем тмаква — тот, кто валит деревья, или абаголо — плоский хвост, аваднаквазид — таскающий прутья. В зависимости от того, какое из этих качеств сейчас для вас важнее.
Мысль о том, что название вещи может меняться в зависимости от того, кто ты в данный момент, приходится мне по душе.
— Аваднаквазид, — произношу я, ощущая, как слоги перекатываются на языке, а согласные прилипают к нёбу. — Серый Волк… Я бы тоже хотела имя вроде этого…
— Так выберите себе имя. Я так и сделал, — пожимает он плечами. — При рождении меня назвали Джон… Эзо. Но Серый Волк подходит мне куда больше. К тому же я решил: раз весь мир видит во мне прежде всего индейца, мне нужно индейское имя.
Мы сворачиваем на Колледж-стрит, оживленную и многолюдную. Наверняка прохожие, которые идут навстречу, — мать под руку с дочерью, бизнесмен с тростью из слоновой кости, двое молодых солдат — удивляются, что такая, как я, прогуливается в обществе такого, как Серый Волк. Мысль об этом действует на меня возбуждающе.
— В детстве я часто стояла на крыше отцовского дома и представляла, что спрыгну, — говорю я.
— На крыше отцовского дома… — повторяет он.
— Да, теперь там живем мы со Спенсером. Однажды я все же спрыгнула. И сломала руку.
— А почему вам так хотелось спрыгнуть?
Никто и никогда не спрашивал меня об этом. Ни отец, ни врачи в больнице, где мне накладывали гипс.
— Просто хотела убедиться, что я могу это сделать, — пожимаю плечами я и поворачиваюсь к нему. — Дайте мне имя.
В течение нескольких долгих секунд он пристально смотрит мне в лицо.
— Сококи, — говорит он наконец. — Та, что рвется прочь.
Внезапно знакомый голос окликает меня по имени:
— Сисси? — Голос Спенсера приближается, словно прохожие несут его на своих плечах. — Это ты?
Возможно, я даже хотела, чтобы моя тайна вышла наружу; возможно, я не сомневалась, что когда-нибудь это неминуемо произойдет. Тем не менее при виде Спенсера у меня начинают трястись поджилки, а внутренности болезненно сжимаются. Я упала бы, если бы Спенсер не подхватил меня.
— Дорогая, что с тобой?
— Немного закружилась голова. Наверное, я немного устала после собрания в клубе «Клифа».
Спенсер смотрит на Серого Волка, взгляд его полон пренебрежения.
— Вождь, ты можешь идти куда шел.
— Я не вождь.
Ощущая, что сердце бьется где-то в горле, достаю из кошелька долларовую купюру.
— Хорошо, но это все, что я могу вам заплатить, — говорю я таким тоном, словно мы с Серым Волком обсуждали какую-то сделку.
— Спасибо, мэм.
Он подыгрывает мне, но в глазах его плещется разочарование. Порывшись в кармане, подает мне нечто, завернутое в носовой платок, поворачивается и растворяется в толпе прохожих.
— Я же просил тебя не разговаривать с попрошайками, — с укором произносит Спенсер, беря меня под локоть. — Стоит им понять, что ты для них легкая добыча, они уже не отстанут.
— А как же христианское милосердие? — бормочу я.
— Кстати, что за дрянь он тебе всучил?
Разворачиваю платок, и голова у меня снова идет кругом.
— Так, ерунда, — говорю я и прячу крохотный портрет в сумочку быстрее, чем Спенсер успевает разглядеть, — это точная копия портрета моей матери, стоящего на туалетном столике в нашей спальне.
* * *Среди старых американцев имеется немало индивидуумов, которые выходят за рамки групповых тенденций, подвергают сомнению status quo, творчески осмысляют общественные и социальные проблемы и даже рассматривают возможность создания иного, лучшего Берлингтона. До тех пор пока они не заходят в своих сомнениях слишком далеко, общество их поддерживает — и они редко делают это, сознавая, какую цену им придется заплатить.
Элин Андерсон. Мы — американцы: изучение причин раскола в одном американском городе, 1937Во сне я вижу этот странный прибор с чрезвычайной отчетливостью — квадратная коробочка, белая шкала с цифрами, дрожащая стрелка указателя. На основании надпись: «TriField Natural EM Meter». Какой-то мужчина с длинными, как у женщины, волосами разъясняет, как обращаться с прибором, но я понимаю лишь отдельные слова: «магнитный», «сумма», «электрический», «радиоволны», «проверка батареек». Одет он, как батрак с фермы, — в футболку и линялые джинсы.
Хотела бы я знать: что такое мобильный телефон?
Я просыпаюсь в поту. Окна в спальне плотно закрыты, а вентилятор, стоящий у кровати, не может разогнать духоту. Вторая половина постели пуста. Бреду в ванную, умываюсь холодной водой, потом отправляюсь вниз на поиски Спенсера.
Он в своем кабинете. Свет выключен, только на письменном столе горит лампа с зеленым абажуром. Несколько родословных таблиц, развернутых на массивных досках пола, напоминают разбитые дороги; сквозь открытые окна доносится кваканье лягушек, как будто зовущих Спенсера по имени. Когда он поднимает голову, я понимаю, что он пьян.
— Сисси… Который час?
— Около двух. — Делаю робкий шаг вперед. — Тебе надо лечь.
Он закрывает лицо руками:
— А ты почему не спишь?
— Очень жарко.
— Жарко. — Спенсер берет стакан с виски и осушает его одним глотком.
По столу ползет муравей. Спенсер давит его дном стакана.
— Спенсер?
Он вытирает стакан носовым платком, поднимает голову и пристально смотрит на меня:
— Думаешь, эти твари что-нибудь чувствуют? Думаешь, они понимают, что такое смерть?
Качаю головой, не зная, что сказать, и повторяю:
— Тебе надо лечь.
Прежде чем я успеваю понять, что он делает, Спенсер сажает меня к себе на колени, сжимает мою руку и касается повязки.
— Если я потеряю тебя, это меня убьет, — говорит он прерывистым шепотом. — Ты хотя бы сознаешь, как много ты для меня значишь?
— Нет, — выдыхаю я, едва шевеля губами.
— Ох, Сисси! — Он зарывается лицом мне в грудь, так что наш ребенок ощущает его дыхание. — Все, что я делаю, я делаю ради тебя.
* * *Небольшая группа старых американцев сохраняет свою доминирующую позицию во многом благодаря традиционному убеждению в расовом превосходстве англосаксов.
Элин Андерсон. Мы — американцы: изучение причин раскола в одном американском городе, 1937Руби сообщает мне, что он ждет.
— Но Спенсер сегодня дома, — шепчу я, охваченная паникой.
Серый Волк стоит на крыльце, отблески утреннего солнца лежат у него на плечах, как плащ матадора.
— Спросите у меня, что хотели, — требует он.
Испуганно оглядываюсь. Спенсер сейчас в ванной. А мне хочется спросить Серого Волка о многом.
— Вы знали мою мать?
Он кивает утвердительно, и это ничуть меня не удивляет.
— Какая она была?
— Похожа на вас, — отвечает он, и взгляд его смягчается.
Внезапно все слова, которые я знала, вылетают у меня из головы.
— Еще, — лепечу я, с трудом вспомнив нужное слово.
И он рассказывает мне о моей матери. О том, как она стояла на этом крыльце — крыльце дома, где она родилась и выросла. Описывает оттенок ее светлых волос — в точности такой, как у меня. Рассказывает, что она умела свистеть громче, чем все другие девушки, которых он знал. Что от ее одежды всегда пахло лимоном. Серый Волк работал тогда на ферме, принадлежавшей ее отцу. Потом участок земли вместе с фермой был продан нашим нынешним соседям.
Еще он рассказывает, что однажды на спор мама ночью заехала на тракторе на лужайку перед университетом.
Он говорит, что больше всего на свете она хотела иметь дочь. Ей казалось, что вместе с дочерью она еще раз проживет собственное детство.
Я слушаю, прислонившись к стене дома и закрыв глаза. Всю свою жизнь я ждала этого момента. Выпадет ли подобное счастье моему ребенку? Найдется ли много лет спустя человек, готовый рассказать ему обо мне?
— Я скоро умру, — говорю я, глядя в глаза Серому Волку.
— Лия, мы все умрем, — отвечает он.
Внезапно дверь отворяется. На крыльцо выходит Спенсер. Волосы у него еще мокрые, рубашка кое-где прилипает к влажному телу.
— Я услышал, что ты с кем-то разговариваешь! — говорит он.
Любопытно, ощущает ли Серый Волк, что слова Спенсера остры, как лезвие бритвы?
— Это Серый Волк, — бросаю я. — Я наняла его на работу.
Спенсер внимательно смотрит на Серого Волка, очевидно пытаясь понять, почему его лицо кажется ему знакомым. Но ничего не вспоминает. В тот день, когда они встретились на улице, он хотел лишь поставить индейца на место. Серый Волк был для него слишком незначителен, чтобы его рассматривать.
— Ты же знаешь, нам нужно починить крышу, — обращаюсь я к Спенсеру. — И здесь, над крыльцом, и в леднике. Ты сам говорил, надо нанять мастера, который этим займется. — Поворачиваюсь к Серому Волку и добавляю: — Серый Волк, это мой муж, профессор Пайк.
Спенсер переводит взгляд с меня на Серого Волка и обратно.
— В гараже есть лестница, — произносит он наконец. — Возьми ее. И начни с ремонта водосточных труб.
— Да, сэр, — с непроницаемым лицом отвечает Серый Волк.
Поворачивается и идет выполнять работу, о которой минуту назад и думать не думал.
Спенсер смотрит ему в спину.
— Где ты его отыскала? — спрашивает он.
— Хардинги посоветовали нанять его, — бессовестно лгу я.
— Кол Хардинг? — Это производит на Спенсера впечатление, наш сосед — человек въедливый и осмотрительный. — Надеюсь, Кол хорошо проверил его рекомендации.
— Спенсер, мы нанимаем его чинить крышу, а не нянчить ребенка.
Со стороны гаража доносится грохот, — вероятно, Серый Волк что-то переставляет, чтобы достать лестницу.
— Мне не нравится этот тип, — бурчит Спенсер.
— Не понимаю почему, — пожимаю плечами я.
* * *Евгеника есть не что иное, как научная проекция нашего чувства самосохранения и наших родительских инстинктов.
О. И. Кук. Проблемы фермерской жизни, или Каким образом пренебрежение евгеникой подрывает сельское хозяйство и разрушает цивилизацию. Из обозрения И. Р. Истмана для «Журнала наследственности», 1928В раннем детстве я любила приходить в отцовский кабинет в университете и представлять, что вращающееся кожаное кресло — это трон, а я — королева мира. Мои подданные — карандаши, ручки, пресс-папье — благоговейно внимали моим речам или же наблюдали, как я кручусь в кресле. Мой придворный шут — каретка пишущей машинки, — призывно звякая, ожидал, когда я брошу на него снисходительный взгляд. Тогда росту во мне было всего три с половиной фута, однако я воображала, что могу тут самовластно распоряжаться, как и мой отец.
Вхожу в кабинет. Отец сидит за столом. Он сосредоточенно просматривает записи в своем блокноте, но, увидев меня, откладывает его в сторону.
— Сисси! Вот приятный сюрприз! Какие дела привели тебя в город?
За последние несколько дней живот мой так раздулся, что того и гляди лопнет.
— Твой внук захотел поздороваться с дедушкой, — отвечаю я.
Отец замечает взгляд, который я украдкой бросаю на его кресло, и улыбается:
— Не хочешь немного покрутиться, по старой памяти?
Печально качаю головой:
— Я в него не помещусь.
— Вот глупости! — смеется отец. — В это кресло удалось втиснуться даже Аллену Сайзмору, а объемы у него, сама знаешь, впечатляющие!
Увидев, что я не смеюсь вместе с ним, отец встает из-за стола, подходит ко мне и берет за руку:
— Скажи, что случилось?
Господи, с чего же начать? С бритвенного лезвия, дарующего возможность покинуть этот мир? С кошмарных снов, в которых отец и Спенсер вытаскивают из меня ребенка? А может, стоит обратиться к отцу за научной консультацией? Спросить, как наука относится к гипотезе, согласно которой страх — это квадратная комната без окон и дверей?
Вместо этого с моих губ срывается одно-единственное слово.
— Мама, — шепчу я еле слышно.
— О, она бы так тобой гордилась! — улыбается отец. — Она была бы счастлива увидеть малыша. — Некоторое время он молчит. — Сисси, твоя тревога вполне естественна. Но, милая, у тебя совсем другое сложение, чем у твоей матери, упокой Господь ее душу. Ты намного сильнее и крепче.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что ты — и моя дочь тоже. — Отец почти силком усаживает меня в кресло и начинает медленно вращать его.
— Папа!
— Не бойся ничего, моя девочка. Все будет хорошо.
Откидываю голову назад, вцепляюсь в поручни и, уставившись в одну точку, раскручиваю кресло все сильнее и сильнее. Наконец отец меня останавливает.
— Сегодня вечером я загляну к вам, Сисси. Слышал, ты наняла чинить крышу какого-то джипси?
— Да, — роняю я.
Интересно, что еще ему сказал Спенсер?
— Сам я никогда не имел дела с индейцами, — говорит отец. — Правда, в начальной школе у нас был один. Звали его Линвуд… Господи, вот уж не думал, что помню его имя! Ну, это был индеец из индейцев! Косички и все такое. Разумеется, в те времена мальчишки больше всего любили играть в индейцев и ковбоев. Мы учились находить следы в лесу, делать стрелы и так далее. Но это все была игра, и не более того. А Линвуд… он этим жил. Умел ставить ловушки, охотиться, стрелять из лука. Он и сам мог смастерить лук! — С удивлением улавливаю звучащие в голосе отца нотки неподдельного восхищения. — В школу он ходил в мокасинах, — вспоминает он. — В общем, он умел делать то, чего не умел ни один из нас.
«Неужели детские впечатления, поразившие папу в детстве, привели его к занятиям евгеникой?» — думаю я. Случайная встреча, казалось бы совершенно незначительная, с течением времени может превратиться в событие чрезвычайной важности. В кожаных мокасинах индейского мальчика не было ничего особенного, однако отец помнит их спустя долгие годы. Человек, который смотрел на меня из-за сцены на празднике в честь Дня независимости, ничем не поразил мое воображение. Но возможно, его привела туда сама судьба.
— А мама? Она была знакома с индейцами? — спрашиваю я, пристально глядя на отца.
Огоньки, горящие в его глазах, потухают.
— Нет, — качает он головой. — Она боялась их до смерти.
* * *13 июня 1933 года
Мисс Марте И. Лейтон
Отдел развития сельского хозяйства
Дорогая мисс Лейтон!
Полагаю, что темой следующей дискуссии со старшими мальчиками из 4-H[13] станет «Сохранение генетического фонда человечества».
Искренне Ваш,
Генри Ф. Перкинс
Из переписки Г. Ф. Перкинса. Доклады Вермонтского евгенического общества, Публичный архив. Мидлсекс, ВермонтГородской ресторан выглядит, как всегда, — грубо сколоченный дощатый сарай, настоящее бельмо на глазу у города. Но сегодня вокруг него происходит нечто странное. Никогда прежде я не видела в Берлингтоне такого скопления машин всех марок, цветов и размеров. Мимо меня проносится мальчишка на роликах. Сворачиваю за угол и вижу мужчину с длинными волосами. Он вручает мне свое сердце…
Резко просыпаюсь и обнаруживаю себя в объятиях Спенсера.
— Что случилось? — бормочет он.
— Ничего. Просто я видела странный сон.
— И что же тебе снилось?
Ответить на этот вопрос не так легко.
— Наверное, будущее, — говорю я после недолгого размышления.
Спенсер поглаживает мой живот, в котором спит наш сын.
— Этот сон должен быть счастливым, — шепчет он.
* * *Стайла Нестор, жена двоюродного брата Джона «Серого Волка» Делакура, связывает периодические запои и сексуальную распущенность своего деверя с бродячей жизнью, которую он вел, подобно многим представителям племени джипси. Она отмечает также, что к бродяжничеству его вынуждало желание городских властей и жителей избавиться от его присутствия. Согласно ее утверждению, единственным относительно постоянным местом жительства ее родственника была тюрьма штата Вермонт.
Из записей Абигейл Олкотт, социального работникаПолуденное солнце, как игривый котенок, щекочет мой подбородок. Сажусь в постели и смотрю на часы. Не верю глазам своим! Господи, сколько же я проспала! Интересно, почему Руби меня не разбудила?
Умываюсь, одеваюсь, провожу расческой по волосам и поспешно спускаюсь. Стук молотка, долетающий с крыши, сообщает мне, что Серый Волк уже приступил к работе. Хотела бы я знать, когда он спустится вниз. Мне о многом нужно его расспросить.
— Будете пить кофе? — спрашивает Руби, когда я появляюсь в кухне.
— Не сейчас.
— Миз Пайк! — окликает она, прежде чем я успеваю открыть заднюю дверь.
Но я, не слушая, выхожу во двор и, приставив ладонь козырьком ко лбу, смотрю на крышу, откуда по-прежнему долетает стук.
— Серый Волк! — зову я и едва не падаю от неожиданности, увидев мужа, который стоит на крыше, выпрямившись во весь рост. — Спенсер, что ты здесь делаешь?
— Заканчиваю работу, которую вполне могу сделать сам, — отвечает он. — Сегодня у меня нет лекций в университете.
Спенсер засовывает молоток за пояс и начинает осторожно спускаться по лестнице, прислоненной к стене дома.
— Твоего индейца я прогнал, — сообщает он, оказавшись на земле.
— Что… что он натворил?
— Спроси лучше, что он не натворил, Сисси.
Спенсер извлекает из кармана лист бумаги и протягивает мне. Это копия постановления суда, состоявшегося почти двадцать лет назад. Джон «Серый Волк» Делакур приговаривается к двадцати пяти годам тюрьмы за совершение убийства. С постановлением скреплен еще один листок — решение о досрочном освобождении Серого Волка из государственной тюрьмы штата Вермонт. Документ помечен 4 июля нынешнего года.
— Господи, страшно подумать, что вы с Руби оставались наедине с таким человеком! — вздыхает Спенсер.
— Он не такой, — бормочу я.
— Сисси! Он не рассказывал тебе, что большую часть жизни провел в тюрьме?
Невольно отвожу взгляд:
— Я не спрашивала.
Спенсер гладит меня по щеке:
— Хорошо, что у тебя есть я.
* * *Предполагается, что Джон «Серый Волк» Делакур — внук Миссала Делакура, старейшины племени джипси. Кожа у Джона не такая темная, как у его деда, но он передвигается развинченной неровной походкой, свойственной большинству джипси. Согласно мнению его родственников, Джона отличает надменный нрав, невежество и полное отсутствие моральных принципов. Удивительно, но ему удалось научиться читать и писать. Если вас интересует процесс эволюции, вы получите впечатляющий пример вырождения, познакомившись с Джоном Делакуром.
Из записей Абигейл Олкотт, социального работникаВсякий, кому доводилось лгать, знает, что одна ложь непременно влечет за собой другую. Подобно микробам заразной болезни, ложь проникает в кровь и становится частью вашего организма. Именно поэтому я без зазрения совести придумываю, что мне необходим визит к доктору: якобы пора проверить, как растет и развивается ребенок. Не доезжая до города, сворачиваю на дорогу, ведущую в лагерь джипси.
Оставив машину, бреду по лабиринту палаток, поглядывая по сторонам. Какая-то женщина вытряхивает плащ, расшитый разноцветными лентами, вместе с пыльюс него сыплются блестки. Узнаю предсказательницу мадам Солиат, у которой я побывала в День независимости. У входа в другую палатку на стуле сидит старуха. Сгорбившись над табуретом, она плетет широкую корзину из ясеневого лыка. У ног старой джипси играет пятнистая кошка; на плече сидит канарейка. Несколько мужчин грузят в кузов машины разноцветные коробки, готовясь к следующей ярмарке. Моя собственная жизнь кажется однообразной и скучной в сравнении с пестрой жизнью этого табора.
Когда я прохожу мимо старухи, она поднимает голову. Взгляд ее так пронзителен, словно она видит меня насквозь.
— Добрый день, — говорю я, и кошка, зашипев, убегает прочь. — Вы не подскажете, где найти Серого Волка, Джона Делакура?
Не знаю, в чем причина — в моей очевидной беременности или в растерянности, которая плещется в моих глазах, — но, так или иначе, старуха встает, снимает с плеча канарейку и сажает ее на спинку стула. Бросив незаконченную корзинку на землю, индианка, прихрамывая, направляется в сторону леса.
Я торопливо иду за ней. Через несколько минут мы выходим из лагеря. Моя провожатая указывает в сторону сосновой рощицы у подножия холма, поворачивается и шагает прочь, бросив меня на произвол судьбы. Ноги мои горят от усталости. Бреду по тропе меж сосен, совершенно не представляя, куда она ведет. Меня начинают терзать сомнения. Быть может, старуха не поняла, кого я ищу? Внезапно деревья расступаются, и передо мной открывается небольшая полянка, такая бугристая, словно земля здесь кипит и пузырится. На одной из кочек сидит Серый Волк.
Увидев меня, он встает. Лицо его освещает улыбка.
— Вот уж не ожидал увидеть вас здесь, — говорит он.
Читать бесплатно другие книги:
