Тайная страсть Гойи Лесина Екатерина

– Почему?

– Не знаю, возможно, упала, ударилась головой… – Альваро указал на столик, отделанный камнем.

– Почему упала? – Веер хлопал по раскрытой ладони, выдавая эмоции, терзавшие даму. – Конечно… Полы натирали, я велела. Моя бедная сестра совершенно не занималась хозяйством… Воск плохо растерли, вот паркет и был скользким.

Она уцепилась за идею, поданную Альваро, и теперь старательно ее развивала.

– Бедняжка поскользнулась, упала, ударилась… Какое несчастье! Я велю, чтобы ее родным сообщили, выплатили компенсацию. Вы не могли бы…

– Конечно, донна Изабелла. Для вас – что угодно. Но, быть может, стоит позвать врача?

– Зачем? – вполне искренне удивилась дама. – Бедняжка уже мертва. Не стоит беспокоить занятого человека. Вы займетесь погребением и проследите, чтобы все было сделано по чести. А я… выясню, кто именно здесь полы натирал.

Прозвучало сие многообещающе.

– То есть ты думаешь, что девушка погибла неслучайно? – В собственных покоях Диего чувствовал себя намного спокойней. Но видно было, что затянувшийся спектакль с болезнью немало его утомил. Он расхаживал по комнате, и движения его были резки, нервозны. – Конечно, слишком уж совпало… Если ее видели на заднем дворе, то… Но монета… Ты уверен, что она фальшивая?

– Они все фальшивы. Посмотрите. Если потереть сбоку, хорошенько потереть, то сквозь позолоту проступит медь.

Альваро достал одну монету и провел по ней острием кинжала.

– Не стоит. Я тебе верю. И что думаешь?

– У нее был любовник.

– И что?

– Думаю, ваш брат…

– С чего ты взял? – Диего остановился, взял в руки поцарапанную монету, и разглядывал ее внимательно, пристально даже. – Чеканка отменная… Пожалуй, я сам мог бы принять их за настоящие.

– Девица служила при доме. Это раз. Я узнавал, служанкам не так часто дают выходной, а потому вряд ли она бы смогла встречаться с кем-то вне дома. – Альваро мысленно согласился, что фальшивку такой работы ему еще не приходилось встречать. – Ее любовник был настолько состоятелен, чтобы купить ей шелковое белье. И юбки были из тонкого полотна. От волос пахло розовым маслом. А в ее комнатушке я нашел белила и румяна. Духи. Не самый обычный набор для горничной.

– Значит, не слуга, а кроме слуг в доме остаются двое. Я и мой брат… – Диего пустил монету катиться по столу. – Я последние дни провел взаперти. Да и полагаю, мое равнодушие к женскому полу вам известно. Мануэль… что ж, он мог бы закрутить роман с горничной. Другой вопрос, зачем ему это надо? Полагаю, девушка не слишком красива…

Альваро кивнул: кому нужна красивая горничная?

Нет, красавицы избирают иной путь, без угольной пыли и каминных решеток, они спешат воспользоваться природным даром, вытянуть из него, сколько сумеют, и кто осудит их за это?

– В городе у него немало девиц, и даже благородных дам. Но служанка? Вряд ли она была ему интересна.

Если только весь интерес Мануэля и не состоял в том, что девица была именно служанкой.

– Женщина на многое способна ради любви, а мой брат умел кружить головы… Особенно если девушка неизбалована. Подарки, внимание. Маленькая просьба вроде той, с которой к тебе обратилась матушка…

– Золото? – уточнил Альваро.

– Допустим, она просьбу исполнила, а после смерти Каэтаны поняла, что сотворила. Или же брат мой устал изображать влюбленного. Девушка пыталась его вернуть…

– Или получить деньги. – Альваро был склонен считать, что дело вовсе не в любви.

– Или получить деньги, – согласился Диего. – Как бы там ни было, она угрожала Мануэлю и вышла во двор на встречу к тебе. И он понял, что угрозы – не пустые. Испугался…

– Или не он.

Диего кивнул.

– С порошком что?

– Есть у меня один знающий человек, если позволите…

– Иди… – Диего потер переносицу. – Они ведь не оставят меня в покое? Мне кажется, что не оставят. Даже если у них сейчас появились деньги.

– Фальшивые, – уточнил Альваро. – А это опасно.

Вернулся он глубоко заполночь и в дом проник с черного хода, который пусть и был заперт, однако на замок хлипкий, несерьезный. И это обстоятельство несказанно опечалило Альваро. Выходит, что любой человек способен тихо войти и выйти из дома. Он поднялся к себе, удивляясь мрачной пустоте коридоров.

А в комнате его ждали.

– Доброго вечера, госпожа, – сказал Альваро и поклонился, раздумывая, как надлежит поступить дальше.

– На дворе давно уже ночь. – Лукреция не соизволила подняться с постели, на которой возлежала с таким видом, будто бы не было ничего странного или позорного в ее здесь пребывании. – Где ты ходишь?

– Дела.

– Я устала ждать.

Она надула губки, и Альваро вздохнул: говоря по правде, он рассчитывал поспать хотя бы пару часов, но вот как выпроводить капризную девицу, которая возомнила себя роковою соблазнительницей, не знал.

– Простите, госпожа, если бы я знал…

Лукреция была красива.

Нет, эта красота была вовсе не того свойства, когда одного взгляда достаточно, дабы потерять разум. Скорее уж она происходила от юности и свежести Лукреции, от обманчивого впечатления ее невинности.

– Чего вы хотели, госпожа? – Он остался у дверей.

– А разве не ясно? – Она лежала на спине, запрокинув руку за голову, одетая лишь в тонкую нижнюю рубаху, которая не скрывала очертаний тела.

И глубокий вырез, отделанный кружевом, почти обнажал грудь.

– Мне казалось, что мужчина, подобный вам, все поймет с одного намека…

– Уж простите, госпожа, если разочаровал, но я уродился на редкость непонятливым.

Ей не шло раздражение, хотя было оно чувством привычным, пожалуй, куда более привычным, чем иная маска – сладострастия.

– Я надеялась… Здесь так тоскливо… – Пальчик Лукреции скользил по ее шее, лаская. Вверх и вниз. Вниз и вверх.

– Простите, госпожа, но… мне казалось, что вы помолвлены?

– Этого желала моя тетка.

– Не вы?

Она фыркнула и села, при том полупрозрачная рубаха съехала с плеча, а грудь и вовсе обнажилась.

– Естественно не я! У меня нет ни малейшего желания выходить замуж за… Ты не видел моего супруга! Он стар. Немощен. Вонюч. Меня передергивает от одной мысли, что однажды мы окажемся в одной постели. С другой стороны, он, конечно, богат. И это обстоятельство заставляет мириться с прочими его недостатками.

– Вы откровенны.

– А ты слишком умен для недалекого слуги, которого пытаешься разыгрывать. Оставь. Пусть моя матушка, которая мнит себя самой умной, и дальше обманывается на твой счет. Или мой братец думает, будто ему удалось тебя запугать…

– А он так думает?

Лукреция усмехнулась.

А ведь она и вправду куда умнее, нежели Альваро решил прежде. И это открытие вовсе его не радовало. Что еще он упустил?

– Он считает себя самым проницательным. Мануэль мысли не допускает, что на самом деле он дурак, и планы у него дурацкие… Его единственное достоинство – у него между ног болтается.

Она поморщилась и указала на стул:

– Садись. Если уж мы решили побеседовать…

Альваро присел.

– Видишь, до чего несправедливо устроена жизнь? Мануэлю достаточно было родиться мужчиной, чтобы получить все возможные права и привилегии. Когда Диего умрет…

– Если…

– Когда, – с тонкой улыбкой на губах поправила Лукреция. – Он ведь так болен… Матушка уже и новое платье себе заказала. Для глубокого траура. Так вот, когда Диего умрет, то Мануэль получит право распоряжаться всем его состоянием. По закону. А я… Мне, чтобы получить малость, придется стать женой старого урода, которого я буду ублажать до самой его смерти. Разве это справедливо?

Альваро ничего не ответил. Вопросы глобальной справедливости его мало волновали.

– И в то же время, как Мануэль распорядится этим состоянием? Хотите, я скажу? Спустит его за год-полтора. Игра в карты, женщины, лошади… Господь всемилостивейший, и при всем том это ничтожество полагает, будто бы в том и есть его прямое назначение!

Она вскинула руки, и прозрачная ткань рубашки соскользнула, обнажив тонкие запястья.

– Матушка моя, которая однажды лишилась всего, уверена, что сумеет повлиять на Мануэля, но мы-то с тобой знаем, что это – бессмысленно…

– При чем здесь я?

– При том, что я хочу помочь.

– Мне? – уточнил Альваро.

– Диего.

Альваро приподнял бровь.

– Дело не в сестринской любви. Не буду притворяться, что Диего так уж мне дорог… Редкостный зануда, только и может, что бормотать о приличиях, тогда как сам… Кстати, скажи, ты его любовник?

– Что? – От такого вопроса Альваро несколько опешил.

– Нет, значит, – сделала свой вывод Лукреция. – Хотя тем более обидно. Был бы ты мужеложцем, мое самолюбие не так бы пострадало. А то обидно, знаешь ли… Пробираешься ночью, ждешь, рискуешь репутацией, а тебя отвергают…

– Простите, госпожа.

– Прекрати! – Лукреция отмахнулась. – Как любовник ты мне и вправду мало интересен. Но как союзник… Я Диего не люблю. Но я осознаю, что без него семья очень скоро вернется туда, откуда выбралась. Мой брак, да, быть может, у меня выйдет сделать так, что муженек не задержится на этом свете, а я останусь богатой вдовой, но сейчас…

Она замолчала на мгновение, а после призналась со вздохом:

– Он давненько не писал мне… С самой тетушкиной смерти. И это обстоятельство, как вы уже поняли, меня несколько настораживает. Тетушка устроила этот брак, но теперь ее нет. Мое приданое не так и велико, а род не так уж и знатен. Герцогини Альба больше нет. Есть лишь Лукреция, дочь бедной вдовы и завзятого картежника. Я не удивлюсь, если в скором времени придет известие, что помолвка расторгнута… К сожалению, в свое время я была несколько неосмотрительна.

Вздох.

И маска глупенькой девочки окончательно сползает с лица, а следом и маска невинности. Эта девочка, а она и вправду была молода, давно уже потеряла невинность души.

– Я дала повод для слухов и теперь, конечно, жалею об этом, но разве сожаления способны изменить хоть что-то? Я трижды писала своему жениху… Умоляла простить за холодность, но ответа не получила. И я подумала, а дальше что? Корона скоро заберет этот дом. И все, что в доме. Состояние… Возможно, нам останется что-то, но это будут крохи, которых не хватит надолго. Не с привычками Мануэля, не с матушкиной страстью к астрологии…

– Что?

– А ты не знал? Она платит одному проходимцу за прогнозы.

Это было произнесено без злости, скорее уж с усталостью.

– Полагаю, не только за прогнозы. Он довольно молод. Симпатичен. А такие любовники обходятся дорого… Но не в том суть. Я осознаю, что Диего – единственный, кто способен удержать семью на краю пропасти. Да, между нами нет особой любви, но, если помолвка будет расторгнута, он сделает все возможное, чтобы подыскать мне нового мужа. Такого, кто возьмет на себя все заботы обо мне… Меня это вполне устраивает. Как и то, что при всем своем занудстве, братец не откажется содержать меня. В отличие от Мануэля… Нет, поверь, мне нет причин желать Диего смерти.

В ее словах имелась логика.

– А Каэтана?

– Он все еще носится с мыслью, что ее убили? – Лукреция поправила съехавший рукав. – Боюсь его разочаровать, но она покончила с собой.

– Ваш брат, госпожа…

– Уверен, что его драгоценная тетушка в жизни себе не навредила бы. Поверь, он совсем ничего не понимает в женщинах. Это не было вредом. Она просто ушла. И ушла красиво. И да, я спала с ее Франсиско… Никакой любви, банальная ревность. Или глупость. Не знаю… Мне просто хотелось походить на нее. Быть такой же великолепной. Чтобы восхищались все, чтобы любили, но я всегда ощущала, что между мной и Каэтаной лежит пропасть. В детстве это меня злило. До слез. До глупых истерик, а потом, когда немного подросла, я не нашла ничего лучше, как предложить Франсиско себя. Мне было четырнадцать… Не знаю, что его привлекло. Моя невинность. Или же он не пропускал ни одной женщины, уверенный, что пребывает в своем праве. Мне же мнилось, что, разделив однажды со мною постель, он разом позабудет о Каэтане. Это было так глупо!

Альваро кивнул. Глупо.

Опасно.

И еще неправильными были ее ревность и поступок Франсиско, который просто воспользовался наивной злой девчонкой.

– Потом он предложил мне позировать, я согласилась. С восторгом согласилась! – уточнила Лукреция. – Это была наша с ним тайна. От Каэтаны. Ото всех. Я чувствовала себя такой упоительно взрослой, а он просто писал картину. И выставил ее… И Каэтана решила, будто бы на картине изображена именно она. Возгордилась… Господи, если бы ты знал, как меня веселила эта ее гордость… Тайна… Я хранила ее, позволяя тетушке думать, что на той, второй картине, которой якобы не существует, изображена именно она… А в тот вечер. Боюсь, я выпила слишком много. И не сдержалась. Я рассказала ей всю правду. Про Андалузию, про наш с Франсиско роман. Про картину…

Лукреция вздохнула и закрыла лицо руками.

– Если бы ты знал, сколько раз я кляла себя за несдержанность! Но разве прошлое вернешь… Мне было так обидно, ведь у самой Каэтаны супруг был хорош собой и закрывал глаза на ее шалости. И вообще виделось мне несправедливым, что она получила все и сразу – красоту, титул, дом этот, состояние. Франсиско… Он после того, как написал картину, остыл ко мне. Я еще пыталась, а он заявил, что во мне нет ничего интересного.

Она заламывала руки и смотрела в стену, но почему-то исповедь эта оставила Альваро равнодушным. Быть может, потому что в искреннее раскаяние Лукреции он не верил.

– Каэтана выставила себя на посмешище, когда танцевала с той девкой и проиграла. И да, я злорадствовала. Я поняла, что она стареет, что еще год или два, пять – самое большее, и Каэтана проиграет свою войну. Все женщины рано или поздно ее проигрывают. Я даже успокоилась, почти успокоилась, но потом встретила ее… Ночью. Она шла к себе, была взволнованна. Рассержена.

…Лукреции не спалось.

Не оставляло ощущение, что, стоит закрыть глаза, и ночь ускользнет, а следом и день, и еще один, и снова, приближая ненавистную свадьбу. И она уговаривала себя, что в судьбе ее нет ничего по-настоящему ужасного. Супруг противен? Многим женщинам противны их мужья. Но он и вправду стар, и наследников прямых не имеет, и если Лукреция постарается… А она постарается!

Очень постарается остаться молодой и состоятельной вдовой…

Ах, почему жизнь ее столь несправедлива?

Почему бы ей не родиться в мужском теле? Тогда никто не посмел бы указывать Лукреции, что ей делать.

И состояние, которое ее братец просаживает за игорным столом, Лукреция сумела бы и сберечь и приумножить.

Каэтана шла медленно.

Не шла, брела, будто слепая, то и дело останавливаясь, хватаясь за голову. И в этом Лукреции почудилась слабость, хотя в прежние времена слабости за тетушкой она не замечала. Но ныне та чересчур много выпила. Да и ревность брала свое… Было бы кого ревновать!

Пожалуй, когда-то сама Лукреция была влюблена во Франсиско. Но минули годы. И что осталось? Желчный раздражительный человек, который всех вокруг подозревает в недостатке почтительности к его особе. Он болезненно воспринимал не то что слова – взгляды. И тянул шею, дул щеки, пытаясь казаться важным.

Равным знати.

Но равным он, невзирая на все свои таланты, не был. И сам это понимал.

А еще он был жаден что до денег, что до женских прелестей, и Лукреции пытался оказывать знаки внимания. Прежде, пожалуй, она была бы счастлива. А ныне испытала лишь раздражение. Нет, хватит с нее и будущего супруга с его неприятным запахом изо рта, морщинами и трясущимися руками.

К чему еще один старик?

Она выберет себе любовника помоложе. И красивого. Должно же в ее жизни быть хоть что-то красивое?

– Лукреция. – Тетушка заметила ее первой и остановилась. – Что ты здесь делаешь?

– Не спится, тетя, – ответила Лукреция. – И вам, как я вижу, тоже…

– Ты все еще расстроена? Это пройдет.

Наверное, если бы Каэтана произнесла слова иначе, с сочувствием или хотя бы без покровительственных ноток, которые царапнули Лукрецию. Без скрытой насмешки… Просто иначе, Лукреция бы промолчала.

– Конечно. – Она вымученно улыбнулась. – Все проходит… Молодость, любовь…

– Что? – Каэтана вновь сдавила руками голову. – Ты о чем?

– Главное, вовремя заметить, остановиться, но не у всех получается…

Сейчас Каэтана, великолепная Каэтана, выглядела обыкновенною старухой. Богатою. Ряженою в роскошное платье, слишком роскошное. И эта роскошь лишь подчеркивала старческою немощность Каэтаны. Краски ее лица поблекли. И черты словно бы поплыли, смазались.

– Вот вы, дорогая тетушка, уж простите, совсем ничего не замечаете… – Лукреция понимала, что ей следует остановиться, но не могла.

Навалилось все и сразу.

Выговор Диего.

Нотации матушки, которая до дрожи в руках боялась, что выгодный брак расстроится.

Уверенность Мануэля, что после смерти супруга Лукреции – а в сем факте он не сомневался – состояние его перейдет к Мануэлю.

Тетушка, ее показная, лживая забота.

– Вы всегда отличались поразительной слепотой. – Лукреция подхватила тетку под локоть. – Пойдемте, я провожу вас… Вам дурно? Вам стоит лечь, поберечь себя. В вашем возрасте следует внимательней относиться к своему здоровью. Хотите, я велю, чтобы послали за лекарем?

Каэтана шла медленно, а Лукреция получала несказанное удовольствие и от этой тетушкиной слабости, и от собственной силы.

– Вам стоит поберечь себя. Особенно сердце. Болит?

– Болит, – призналась Каэтана слабым голосом.

– Это от того, что в нем слишком много страстей… Не вы ли, дорогая тетушка, учили меня, что женщине следует руководствоваться не страстью, но разумом. Быть хладнокровной. Сдержанной. А сами?

Легкий упрек.

И смех Каэтаны.

– Что ты понимаешь, глупая девочка!

– Быть может, ничего. – Странно, но сейчас Лукреция не обиделась на то, что тетушка назвала ее глупой. – А быть может, больше вашего… Вы его до сих пор любите? Конечно, любите. И все видят эту любовь, даже не любовь, а страсть, которая позорит и вас, и всю семью…

– Не тебе мне о семье говорить! – Она попыталась вырвать руку, но покачнулась, и Лукреции пришлось тетку приобнять, чтобы та не упала. – Ты… Вы все от меня зависите…

– А вы зависите от прихотей недостойного человека.

– Он меня… любит… Он слишком горд, чтобы признать это, но он меня любит!

– И из большой к вам любви привел в ваш дом эту девицу?

– Он хочет, чтобы я ревновала.

Это упорство Каэтаны удивляло. Наверное, Лукреция и вправду уродилась черствой, но лучше уж так, чем это мучительное чувство, заставляющее позабыть о гордости и чести.

– Чтобы вернула… Чтобы все было, как прежде… – Дверь в комнату тетушки была приоткрыта. – Уходи.

– Нет… Вы не понимаете.

– Уходи.

– Он никогда не любил вас. Он вообще способен любить только себя!

– Он… он…

Лукреция втолкнула тетку силой.

– Он изменял вам всегда… с женой…

– Их брак был благословлен… и муж обязан…

– Ничего он не обязан, – фыркнула Лукреция, снедаемая болезненным желанием открыть тетке глаза, раз уж сама она слепа. – Он просто не способен пройти мимо женщины… Да, он говорит о любви. Всем своим…

Лукреция махнула рукой и остановилась, осознав, что сказала больше, нежели нужно.

– Впрочем, если вам и дальше угодно обманываться, то я пойду.

– Постой. – Теперь уже Каэтана вцепилась в руку Лукреции. – Погоди… О чем ты говоришь? Откуда ты?.. Ты и он! Когда?!

– В Андалузии…

Это признание далось неожиданно тяжело. А ведь Лукреция столько лет мечтала о том, как скажет, выплюнет правду в лицо тетке. И как та ужаснется, осознав, сколь долго ее обманывали.

– Ты же… – Каэтана и вправду отшатнулась, словно от чумной. – Ты же ребенком была!

– Была. Но это его не остановило. Нет, я сама предложила, но если бы твой Франсиско не был такой сволочью, какой он является, он отказал бы.

Каэтана молчала.

– Он проводил ночи с тобой, а днем, когда ты изволила почивать, приходил ко мне, или я к нему. В мастерскую. Знаешь, почему он запирался там? Отнюдь не потому, что жаждал тишины и покоя, не хотел, чтобы ему помешали… Нам помешали. И картина… Ты думаешь, он писал тебя?

Ее лицо было бело и без белил.

А глаза умерли.

Лукреция никогда не видела, как умирает душа, а тут вдруг…

– Ты лжешь, глупая девчонка. – Тетушка отвесила пощечину. И боль не отрезвила Лукрецию, напротив, она вызвала новый приступ злости. – Ты…

– Он сказал, что ему нужно юное тело, а ты, дорогая тетушка, ты уже не была юна… Ты не была даже молодой… И Франсиско сказал, что не сумеет польстить. А кому интересны прелести стареющей махи? Нет, в них ценят юность, исключительно юность…

– Ненавижу!

– Меня? За что, тетушка? За то, что хотела быть похожей на вас? Прекрасной. Блистающей. Свободной. А вы… Вы были подобны солнцу. Но кто знает, что и солнце способно состариться.

– Ты…

Каэтана присела на кровать, схватившись рукой за грудь.

– Ты просто… завидуешь.

– Завидовала, – призналась Лукреция. – Но теперь завидовать нечему. Деньги? Титул? Разве они сделали вас счастливой? Они купили вам Франсиско, но не его верность. И не его любовь, которая, как подозреваю, и была вам нужна, а сегодня… Сегодня над вами смеялись все гости. Завтра будет смеяться весь Мадрид. А вы, вместо того чтобы выставить этого проходимца, стереть его в порошок, унижаетесь… Еще немного, и вы станете умолять его вернуться, уделить вам толику его драгоценного внимания.

– Уходи, – взмолилась Каэтана. – Хотя нет, постой… Подай мне, пожалуйста, вина…

– И что вы? – Этот рассказ не то чтобы вовсе не вписывался в историю той ночи, но прояснял некоторые моменты, внушавшие сомнения.

– Налила ей вина, графин стоял на столике. И бокал тоже. Она выпила. И сказала, что хочет лечь, что ей надо все обдумать. И да, наверное, Диего прав. Я убила ее. Она так гордилась что своей смелостью, что картиной этой, видела в ней свидетельство истинной любви. А та оказалась обманом. Все оказалось обманом. И быть может, Каэтана решила, что если так, то проще умереть.

Альваро рассеянно кивнул.

Все же кое-что не складывалось. Герцогиня Альба, раздавленная любовью? Влюбленная – возможно, но раздавленная…

– Письмо же… Ей нравились интриги. Или решила досадить нам хотя бы после смерти. Не знаю, главное, что не было нужды ее убивать. Не мне. Без нее все рассыпается. И матушка моя, сколь бы ни завидовала сестрице, понимает, что сейчас изменится многое…

– У вашей матушки не так давно появилось золото, – осторожно заметил Альваро. – И у вашего брата.

– Золото? Если и так, то оно не для меня, но… я могу узнать…

– Попробуйте.

Лукреция кивнула, сейчас, не пытающаяся его соблазнить, она казалась почти привлекательной.

– Меня не особо любят в семье… Матушка дрожит над Мануэлем. А я лишь товар, который, быть может, получится выгодно сбыть с рук. А нет, то и помеха… Но опять же, меня не принимают всерьез. Мануэль и золото – несовместимо… Но я постараюсь узнать. А вы передадите мои слова Диего?

– Всенепременно.

– Хорошо.

Лукреция поднялась, и Альваро отступил, приоткрыл дверь, мысленно вздохнув с немалым облегчением.

– Погодите, – опомнился он. – Вы знали горничную? Ту, которая…

– Не сказать, чтобы были близко знакомы. – Лукреция оглянулась, смерив Альваро насмешливым взглядом. – И нет, у меня не было причин убивать ее.

– А у вашего брата?

– Думаешь, она была его любовницей? Сомнительно, он предпочитал дам знатных, а лучше – состоятельных, хотя иногда у Мануэля случались капризы. К слову… – Она почти вышла, но остановилась. – А я, кажется, видела эту женщину однажды, с матушкой… Матушка о чем-то с ней говорила, и… и мне еще подумалось, что с прислугой она так не разговаривает.

– Так – это…

– Матушка предпочитает приказывать. Издали. Она в жизни не станет придерживать горничную под локоток, и уж тем более – шептать. Надеюсь, я удовлетворила ваше любопытство?

– Вполне. – Альваро подавил зевок. – Еще один вопрос. Когда вы их видели?

– Когда? – Лукреция слегка нахмурилась. – Когда… а, знаешь, незадолго до тетушкиной смерти и видела! Накануне, пожалуй. И девушка, как мне показалось, плакала, а мама, когда меня заметила, начала ее отчитывать, не помню уже, за что именно, мне это не представлялось важным. А теперь вот… странно так.

После ее визита остался запах духов.

И ощущение, что Альваро известно уже многое, и если он хорошенько обо всем подумает, то доберется до правды. Но думать не получалось. Голова была тяжелой, и сон, в который Альваро рухнул, муторным. Правда, на краю сна он вдруг осознал, что случайно или намеренно, но не переговорил с еще одним участником тех событий.

Франсиско.