Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

Рим – Кампания

Тринадцатого января, за день до получения Цезарем письма Помпея, всадник на хромающей лошади подъехал с севера к Риму и пересек Мульвиев мост. Охрана, поставленная там после введения senatus consultum ultimum, сообщила прибывшему, что сенат заседает в курии Помпея на Марсовом поле, и дала ему свежую лошадь. Проскакав еще несколько миль, он въехал прямо в пышущий роскошью перистиль и, спешившись, кулаком ударил по бронзе. Удивленный ликтор приоткрыл одну створку тяжелых дверей, но распахнулись вдруг обе.

– Стой! В сенат нельзя входить при закрытых дверях! – вскричал ликтор.

– Отцы, внесенные в списки, у меня важные новости! – громко крикнул вошедший.

Все головы повернулись. Марцелл-младший и Лентул Крус поднялись с кресел, открыв в изумлении рот, а вестник тем временем искал взглядом Помпея.

– Какие новости, Ноний? – спросил Магн, узнав его.

– Гай Цезарь перешел Рубикон и идет на Аримин с одним легионом!

Привставший Помпей на мгновение замер, потом как-то вяло опустился в свое курульное кресло. Казалось, все тело его онемело, и он затих, не в силах промолвить ни слова.

– Это гражданская война! – прошептал Гай Марцелл-младший.

Лентул Крус, намного более решительный человек, чем его старший коллега, пошатываясь, вышел вперед.

– Когда? – спросил он с посеревшим лицом.

– Почтенный консул, он пересек Рубикон на своем боевом коне с пальцами вместо копыт три дня назад перед самым заходом солнца.

– Юпитер! – взвизгнул Метелл Сципион. – Он сделал это!

Его крик словно открыл незримые шлюзы. Сенаторы бросились к дверям, они дрались, царапались, чтобы протиснуться в них, и через перистиль бежали в панике в город.

Не прошло и минуты, как в курии осталась лишь горстка boni. Способность мыслить и чувствовать вернулась к Помпею, и он встал.

– Идемте, – коротко бросил он, направляясь к боковой двери.

Корнелия Метелла не успела толком понять, что происходит. Гости стремительно ринулись в атрий, и она решила не вмешиваться. Поэтому Помпей вынужден был сам вызвать управляющего, чтобы велеть ему позаботиться о своем усталом клиенте.

– Благодарю, – сказал он, хлопнув Нония по плечу.

Очень довольный своим вкладом в историю, Ноний ушел.

Помпей провел соратников в кабинет. Все, кроме него, тут же сгрудились вокруг консольного столика. Кто-то трясущимися руками стал разливать по чашам вино. Помпей же сел за рабочий стол, нимало не беспокоясь, как отнесутся к этому проявлению неуважения почтенные консулы и консуляры.

– Один легион! – сказал он, когда гости уселись, глядя на него, словно утопающие на единственный пробковый плот, пляшущий в бурном море. – Один легион!

– Он, должно быть, сошел с ума, – пробормотал Гай Марцелл-младший, вытирая лицо пурпурным окаймлением своей тоги.

Эти взоры, полные боли, изумления, страха, подействовали на Помпея сильнее, чем подействовало бы вино. Он положил руки на стол, прочистил горло и строго произнес:

– Проблема не в том, безумен ли Цезарь. Проблема в том, что он бросил нам вызов. Он бросил вызов сенату и народу Рима. С одним легионом он перешел Рубикон, с одним легионом идет на Аримин, с одним легионом намеревается покорить всю Италию. – Помпей пожал плечами. – Ему это не удастся. Сам Марс не сумел бы.

– Из всего, что мне известно о Марсе, я могу сделать вывод, что Цезарь превосходит его в военном искусстве, – сухо сказал Гай Марцелл-старший.

Не обратив внимания на эти слова, Помпей посмотрел на Катона, который помалкивал с тех самых пор, как Ноний ворвался в курию, хотя к чаше прикладывался исправно.

– Марк Катон, – обратился к нему Гней Помпей, – что ты нам скажешь?

– Я считаю, – проскрежетал в ответ Катон, – что тот, кто заварил кашу, должен ее и расхлебывать.

– Иными словами, ты тут ни при чем, а я должен отдуваться?

– Я политик, а не воин.

Помпей глубоко вздохнул.

– Значит ли это, что я могу действовать? – спросил он у старшего консула. – Могу или нет?

– Да, конечно, – ответил за Гая Марцелла-младшего Лентул Крус, поскольку молчание затянулось.

– Тогда, – сказал Помпей, – первое, что мы должны сделать, – это послать к Цезарю двух человек, сразу и галопом.

– Зачем? – поинтересовался Катон.

– Чтобы узнать, на каких условиях он вернется в Италийскую Галлию.

– Он не вернется.

– Посмотрим. – Помпей обвел взглядом лица и выделил из них два. – Луций Цезарь и Луций Росций, поедете вы. По Фламиниевой дороге, меняя лошадей столь часто, сколь это возможно. Не останавливайтесь даже по малой нужде. Дуйте прямо с седел, но не против ветра. – Он подтянул к себе бумагу, взял в руки перо. – Вы – официальные посланцы сената. Говорите с Цезарем с этих позиций и передайте письмо. – Он вымученно улыбнулся. – Я попытаюсь убедить его, что забота о благе Республики выше личных амбиций.

– Цезарь хочет быть царем, – сказал Катон.

Помпей не отвечал, пока не написал письма и не посыпал его песком. Затем он свернул его свитком и запечатал воском.

– Мы не узнаем, чего хочет Цезарь, пока он не скажет нам. – Он прижал кольцо к воску, передал письмо Росцию. – Держи ты, Росций, как мой посланец. Луций Цезарь будет говорить от имени сената. А теперь идите. Попросите у управляющего лошадей – они лучше, чем те, которых вы найдете в другом месте. Мы находимся в северной части города, так что, отправившись отсюда, вы сэкономите время.

– Но мы не можем скакать верхом в тогах! – возразил Луций Цезарь.

– Управляющий подыщет вам надлежащее одеяние. Ничего страшного, если оно будет чуточку велико. Ну же, ступайте!

Посланцы ушли.

– Спинтер в Анконе, и у него столько же людей, сколько у Цезаря, – просиял вдруг Метелл Сципион. – Он справится с ним.

– Спинтер, – сказал, ощерясь, Помпей, – все еще думает, посылать ли войска в Египет, хотя Габиний давным-давно восстановил на троне Птолемея Авлета. Думаю, нам нечего ждать от него решительных действий. Я напишу Агенобарбу, чтобы он присоединился к нему. А также Аттию Вару. И будем ждать новостей.

Однако новости были неутешительными. Цезарь занял Аримин, потом Пизавр, потом Фан-Фортуну. Его встречали приветственными криками и цветами. И это очень беспокоило. Никто не думал о населении сельской Италии и малых и больших городов. Особенно в Пицене, владениях Помпея. Узнать сейчас, что Цезарь продвигается без сопротивления – только с двумя когортами! – платя за еду и никого не трогая, было просто убийственно.

В довершение всего вечером в семнадцатый день января пришли две вести. Первая – что Лентул Спинтер и десять когорт новобранцев ушли из Анконы в Аскул Пиценский. Вторая – что Анкона приняла Цезаря с бурным восторгом. Сенат немедленно собрался.

– Невероятно! – кричал обыкновенно невозмутимый Филипп. – С пятью тысячами солдат Спинтер не решился дать отпор тысяче! Что я делаю в Риме? Почему я сейчас не у ног Цезаря? Этот человек всех вас обошел! Правильно он вас называет: кабинетные вояки! И ты, Магн, видимо, точно такой же, как они.

– Я не отвечаю за действия Спинтера! – заорал Помпей. – Не я его назначал! Если ты помнишь, Филипп, это было решение сената! И ты голосовал за него!

– А если бы я проголосовал за то, чтобы Цезаря сделали царем Рима?

– Заткни свою гнусную пасть, провокатор! – взвизгнул Катон.

– А ты, лицемерный мешок с дерьмом, заткни свою! – крикнул в ответ Филипп.

– Тихо! – устало сказал Гай Марцелл-младший.

Это сработало лучше, чем окрик. Филипп и Катон сели, зло косясь друг на друга.

– Мы собрались, чтобы решить, что нам делать, – продолжил Марцелл, – а не для бессмысленной перебранки. Как вы думаете, бранятся ли в штабе Цезаря? Думаю, там это просто недопустимо. Почему же мы, консулы Рима, должны это допускать?

– Потому что консулы Рима – слуги народа, а Цезарь ведет себя как его господин! – резко заявил Катон.

– Ох, Марк Катон, вечно ты пререкаешься, мутишь воду. Мне нужны ясные четкие предложения, а не относящиеся к делу сентенции и идиотские заявления. В стране назрел кризис. Как нам с этим быть?

– Я предлагаю, – сказал Метелл Сципион, – назначить Гнея Помпея Магна командующим всеми войсками Рима. Фактически он таковым и является, но сенат должен это подтвердить.

– Поддерживаю, Квинт Сципион, – крикнул Катон. – Тот, кто создал кризисную ситуацию, пусть ее и разрешает. Пусть Гней Помпей займет этот пост.

– Ты! – огрызнулся Помпей, уязвленный тем, что к его имени не добавили «Магн». – Ты уже нес на днях что-то подобное, и я возмущен! Не я повинен в сложившейся ситуации! Это ты ее создал, Катон! Ты и все твои boni! А теперь ты ждешь, что я вытащу Рим из навозной кучи! И тебя заодно! Что ж, я сделаю это. Но отнюдь не из-за меня мы барахтаемся в этом дерьме! Вини лишь себя!

– К порядку! – вздохнул Марцелл-младший. – К порядку! Ставлю предложение на голосование, но не думаю, что нам надо делиться. Достаточно поднять руку и крикнуть «да».

Сенат принял предложение почти единогласно. Марк Марцелл встал.

– Отцы, внесенные в списки! – сказал он. – Марк Цицерон сообщает, что вербовка в Кампании идет очень медленно. Как ускорить этот процесс? Нам нужно много солдат.

– Ха! – фыркнул Фавоний, недовольный тем, что пиценский мужлан отделал его драгоценнейшего Катона. – Кое-кто не так давно похвалялся, что ему достаточно выйти из паланкина, чтобы поднять всю Италию. Интересно, что он скажет теперь?

– У тебя, Фавоний, четыре лапы, усы и голый хвост! – отрезал Помпей. – Заткнись!

– Отвечай, Гней Помпей! – потребовал Гай Марцелл-младший.

– Очень хорошо. Я отвечу! Если с вербовкой что-то не ладится, спрашивать надо с вербовщика. Марк Цицерон, вероятно, сейчас расшифровывает какую-нибудь заумную рукопись, вместо того чтобы заниматься делом. Но теперь эта работа поручена мне! Риму нужны солдаты, и я получу их, если под моими ногами не будут путаться крысы, шмыгающие вдоль сточных канав!

– Это я, по-твоему, крыса? – пронзительно взвизгнул Фавоний.

– Сядь, тупица! Я назвал тебя крысой давным-давно! Займись делом, Марк Фавоний, и постарайся использовать то, что у тебя вместо мозгов!

– Тихо-тихо! – пробормотал Марцелл-младший.

– Отсюда, собственно, все наши беды, – гневно продолжил Помпей. – Каждый из вас горазд молоть языком! Всем вам кажется, что таким образом можно влиять на события – краснобайствуя, ни за что лично не отвечая, зато в подлинно демократическом стиле. Так вот что я вам скажу! Армия и демократия несовместимы, иначе поражение неизбежно. Есть главнокомандующий, и его слово – закон! Закон! Я теперь главнокомандующий, и я не позволю, чтобы мне докучали некомпетентные идиоты!

Он поднялся и вышел в центр площадки:

– Я объявляю tumultus! Чрезвычайное положение ввиду начавшейся гражданской войны! Я объявляю, а не вы! Вы исчерпали свои возможности, предоставив мне пост верховного командующего! И теперь будете делать, что я говорю!

– Смотря что, – растягивая слова, произнес Филипп и усмехнулся.

Помпей предпочел проигнорировать это высказывание.

– Я приказываю всем сенаторам немедленно покинуть Рим! Сенатор, к послезавтрашнему утру оставшийся в городе, будет считаться сторонником Цезаря! Последствия не заставят себя ждать!

– О боги! – шумно вздохнув, сказал Филипп. – Зимой в Кампании весьма неуютно! Мой римский дом в эту пору мне намного милей.

– Пожалуйста, оставайся! – взорвался Помпей. – С тобой и так все ясно. Ведь ты женат на племяннице Цезаря!

– Не забывай, что я также тесть Катона, – промурлыкал Филипп.

Приказ Помпея только усугубил общий переполох, вызванный вестью, что Цезарь движется к Риму. Люди имущие, особенно всадники, на все лады повторяли ужасное слово, знакомое им со времен Суллы. Проскрипции! Списки врагов Рима, прикрепленные к ростре. Любого, кто в них занесен, разрешалось при встрече убить. Имущество и деньги убитых конфисковались. Умертвив две тысячи всадников и сенаторов, Сулла изрядно пополнил пустую казну.

Считалось само собой разумеющимся, что Цезарь последует примеру Суллы. Ведь все повторялось. Сулла высадился в Брундизии, и марш его также был триумфальным! Простые люди рукоплескали ему, бросали цветы. Он тоже, кстати, платил за провиант. В конце концов, в чем разница между Корнелиями и Юлиями? И те и другие по знатности и положению вознесены так высоко, что какие-то коммерсанты для них не более чем пыль под ногами.

Только Бальб, Оппий, Рабирий Постум и Аттик пытались погасить панику, объясняя перепуганным римлянам, что Цезарь совсем не Сулла, что он лишь хочет защитить свое достоинство, свою честь, что ему равно претят как диктаторство, так и бессмысленные убийства. Цезарь просто намеревается урезонить маленькую клику сенаторов, тупо, жестоко и совершенно безосновательно пытающихся его уничтожить, после чего все вновь пойдет своим чередом.

Но это не помогло. Никто не слушал увещеваний, здравый смысл покинул людей. Надвигается катастрофа. С расправами, с безудержным грабежом. А может, и с проскрипциями. Помпей, кстати, тоже говорил о проскрипциях, о тысячах римлян, которых следует сбросить с Тарпейской скалы! Как теперь выжить, находясь между гарпией и сиреной? Кто бы ни выиграл, всадники восемнадцати центурий обязательно пострадают!

Сенаторы же, лихорадочно пакующие сундуки, составляющие новые завещания и пытающиеся объяснить что-то женам, не имели ни малейшего представления, почему их гонят из Рима. Им приказали, и все! Оставшихся будут считать пособниками врага, равно как и их сыновей старше шестнадцати лет. Хорошо хоть дочерей это не касалось. Но дочери все равно дрожали от страха, а те, у кого был назначен день свадьбы, рыдали. Банкиры с писцами бегали от одного клиента к другому, судорожно извиняясь за временную нехватку наличных. И не пытайтесь продавать землю: она сейчас мало что стоит.

Неудивительно, что во всей этой суматохе самое важное от всех ускользнуло. Ни Помпей, ни Катон, ни трое Марцеллов, ни Лентул Крус, ни кто-либо еще даже и не подумали о римской казне.

Восемнадцатого января сотни нагруженных под завязку телег выкатывались из Капенских ворот, чтобы направиться к Неаполю, Формиям, Помпеям, Геркулануму, Капуе. Оба консула и почти все сенаторы уехали из Рима. Они оставили там государственную казну, доверху набитую золотом и деньгами, не говоря уже о неприкосновенных запасах золота, хранящихся в храмах Опы, Юноны Монеты, Геркулеса Оливария и Меркурия, а также о тысячах других сундуков, заполнявших подвалы храмов Юноны Люцины, Ювенты, Венеры Либитины и Венеры Эруцины. Единственным человеком, который стребовал с казны какие-то деньги, был Агенобарб. Он запросил и получил шесть миллионов сестерциев, чтобы заплатить рекрутам, которых намеревался набрать среди пелигнов и марсов. Для государственных капиталов – мизерный, неощутимый урон.

Правда, не все сенаторы подчинились приказу. В числе тех, кто не покинул Рим, были Луций Аврелий Котта, Луций Пизон Цензор и Луций Марций Филипп. Девятнадцатого января, видимо, чтобы поддержать друг друга, они собрались в доме Филиппа.

– Я недавно женился, жена моя только что разродилась, – сказал Пизон, демонстрируя скверные зубы. – Не могу же я вдруг помчаться куда-то, словно сардинский бандит за овцой!

– Ну а я, – сказал Котта, чуть улыбаясь, – остался, поскольку не верю, что моему племяннику надерут зад. Я не знаю случая, когда он поступил бы необдуманно, несмотря на репутацию записного авантюриста.

– А я никуда не двинулся, потому что слишком ленив. Хм! – фыркнул Филипп. – Подумать только, тащиться в Кампанию, когда на носу холода! Виллы пусты, слуг не дозваться, а из еды – одна лишь капуста!

Это всем показалось смешным, и пиршество пошло веселее. Пизон, правда, не рискнул привести свою новую женушку, Котта был вдовец, но Атия, племянница Цезаря и супруга Филиппа, сочла возможным украсить собой мужскую компанию. С ней был и ее тринадцатилетний сын Гай Октавий.

– А что ты обо всем этом думаешь, молодой человек? – спросил Котта, его двоюродный прадед.

Мальчишка, которого он знал хорошо, ибо Атия регулярно его навещала, ему нравился. Не так, конечно, как Цезарь в стародавние дни. Тот был безупречен, а у Гая Октавия несколько оттопырены уши. Может, и к лучшему! Белокурый, с большими глазами. Ясные, серые, они не таили угрозы. Хмурясь, Котта искал точное слово, чтобы описать их выражение, и наконец нашел его. Осторожность. Да, верно. Взгляд мальчика, казалось бы такой искренний, надежно утаивал его мысли. Был скрытным и бесстрастным.

– Я думаю, дядя Котта, что он победит.

– Мы тоже так думаем. Но обоснуй свое мнение.

– Просто он лучший. – Молодой Гай Октавий взял ярко-красное яблоко и вонзил в него ровные белые зубы. – В битвах ему нет равных. Помпей проигрывает в сравнении с ним. Оба – хорошие организаторы, но за Помпеем не числится выдающихся сражений, которые могли бы вдохновить второго Полибия. Он может взять верх над противником, но и Цезарь это может. К тому же дядя одержал ряд блестящих побед.

– Ну, под Герговией он отнюдь не блеснул.

– Да, но его там все-таки не побили.

– Хорошо, – согласился Котта. – Это война. Что еще?

– Цезарь бьет Магна и как политик. Он никогда не берется за безнадежные предприятия и никогда не полагается на людей, которые могут его подвести. И как оратор он лучше, и как юрист, к тому же более прозорлив.

Слушая все это, Луций Пизон ощутил в себе растущую неприязнь. Сопляк не должен поучать старших, как ментор! Кем себя мнит этот красавчик? Он и впрямь слишком красив. Через годок начнет подставлять свою задницу. Это чувствуется. Есть в нем что-то противоестественное.

Двадцать второго января Помпей, консулы и сенаторы достигли Теана Сидицийского на севере Кампании и там остановились, чтобы прийти в себя. Хвост кометы Помпея тут же стал таять. Многие разбежались по своим, уже запертым на зиму виллам, другие нашли иные прибежища, не желая находиться там, где Помпей.

Тит Лабиен уже ждал своего патрона. Помпей приветствовал его как брата, даже обнял и поцеловал.

– Откуда ты? – спросил он.

– Из Плаценции, – сказал Лабиен, откидываясь на спинку кресла.

Катон, три Марцелла, Лентул Крус и Метелл Сципион тревожно переглянулись. Прежний плебейский трибун Лабиен за десять лет своего отсутствия сильно переменился. Теперь это был видавший виды солдат, жесткий, надменный, авторитарный. Некогда черные кудри подернулись серебром, тонкогубый темный рот напоминал свежий шрам, а большой крючковатый нос придавал ему сходство с орлом. В узких черных глазах светились высокомерие и тот интерес, с каким сорванцы глядят на мух, прикидывая, не оторвать ли им крылья.

– Когда ты уехал из Плаценции? – спросил Помпей.

– Через два дня после того, как Цезарь перешел Рубикон.

– Сколько легионов в Плаценции? Они, вероятно, уже спешат к нему на помощь?

Седеющая голова запрокинулась, темные губы раздвинулись, обнажая огромные желтые зубы. Лабиен оглушительно расхохотался:

– О боги, ну вы и глупцы! В Плаценции нет легионов! И никогда не было. С Цезарем только тринадцатый легион, вымуштрованный в Тергесте. А пока проходили учения, Цезарь вообще сидел в Равенне без войск. Он считает, что ему достаточно одного легиона. И, судя по тому, что я вижу, он прав.

– Тогда, – медленно проговорил Помпей, начиная в уме пересматривать свой план перенести войну за пределы Италии, – я могу выступить и запереть его в Пицене. Если только Лентул Крус и Аттий Вар уже не сделали этого. Видишь ли, Цезарь разделил свой тринадцатый. Антоний с пятью когортами пошел к Арретию, а… – он поморщился, – а Курион с тремя когортами изгнал Терма из Игувия. Сейчас с Цезарем лишь две когорты.

– Тогда почему вы здесь? – сурово спросил Лабиен. – Вы должны уже быть на полпути к адриатическому побережью!

Помпей зло покосился на трех Марцеллов.

– Меня убедили, – сказал он с большим достоинством, – что у Цезаря не менее четырех легионов. И хотя до нас дошли сведения, что у него на марше только один легион, мы посчитали, что другие легионы идут за ним следом.

– А мне сдается, – возразил Лабиен, – что ты вообще не хочешь драться с Цезарем, Магн.

– Мне тоже, – тут же добавил Катон.

Неужели ему никогда не избавиться от язвительного критиканства? Разве не он здесь главный? Разве этим невеждам не было сказано, что демократия несовместима с армией? А теперь к их постоянному тявканью присоединился и Тит Лабиен!

Помпей, сидя, выпрямился и выпятил грудь. Кожаная кираса его затрещала.

– Послушайте все вы, – сказал он с похвальной сдержанностью. – Тут командую я! И я буду и впредь поступать так, как сочту нужным. Пока мои разведчики мне не доложат, что и где сейчас делает Цезарь, я буду выжидать. Если ты прав, Лабиен, тогда нет проблем. Мы пойдем в Пицен и покончим с Цезарем. Но самое важное сейчас – уберечь Италию от разрухи. Я поклялся не вести боевых действий на ее территории, если нынешняя война примет размеры прошлой. Страна оправлялась после нее двадцать лет. Я ничего подобного больше не допущу! И буду ждать донесений. А потом приму решение, стоит ли пытаться сковать Цезаря здесь или отойти с армией на Восток. Прихватив с собой, разумеется, правительство Рима.

– Покинуть Италию? – взвизгнул Марк Марцелл.

– Да, как следовало сделать Карбону.

– Сулла разбил Карбона, – напомнил Катон.

– На италийской земле. В этом вся суть.

– Вся суть в том, – сказал Лабиен, – что ты сейчас мало чем отличаешься от Карбона. У тебя очень слабое войско, слишком сырое, чтобы иметь дело с армией ветеранов Галльской войны.

– У меня в Капуе шестой и пятнадцатый, – сказал Помпей. – Подумай, Лабиен, можно ли их назвать сырыми?

– Шестой и пятнадцатый служили у Цезаря.

– Но они очень им недовольны, – сказал Метелл Сципион. – Нам сообщил о том Аппий Клавдий.

«Они как дети, – удивленно подумал Лабиен. – Верят всем на слово, ничего не анализируют. Что случилось с Помпеем? Я служил с ним на Востоке, и он не был таким. Он кажется запуганным. Но кто его запугал? Цезарь или вот эта пестрая шайка?»

– Дорогой Сципион, – очень медленно и отчетливо произнес Лабиен. – Войска Цезаря просто не могут быть им недовольны! Мне наплевать, кто и что вам наговорил. Я с ним служил, я знаю. – Он повернулся к Помпею. – Магн, действуй не мешкая! Возьми пятнадцатый и шестой, возьми всех новобранцев. Ударь по Цезарю прямо сейчас! Если ты не решишься на это, к нему придет помощь. Я сказал, что в Италийской Галлии нет никаких легионов, но долго так продолжаться не может. Легаты Цезаря всецело ему преданы. И если надо, умрут за него.

– А как же ты, Лабиен? – спросил Гай Марцелл-старший.

Темная жирная кожа стала пурпурной. Лабиен помолчал, потом сказал с металлическим холодком:

– Что бы ты там ни думал, Марцелл, я предан лишь Риму. Цезарь действует как изменник. Я не хочу быть изменником. Ты сомневаешься в этом?

Куда все это могло завести, осталось неясным. Вошли двое – Луций Цезарь-младший и Луций Росций.

– Когда вы выехали от Цезаря? – нетерпеливо спросил Помпей.

– Четыре дня назад, – ответил Луций Цезарь-младший.

– За четыре дня, – сказал Лабиен, – любой офицер Цезаря может покрыть четыреста миль. А вы покрыли не более полутора сотен.

– Кто ты такой, чтобы нас упрекать? – ледяным тоном спросил Луций Цезарь.

– Я – Тит Лабиен, юноша. – Лабиен смерил молодого Луция Цезаря презрительным взглядом. – Твое лицо говорит мне, кто ты. А еще оно говорит, что своему родителю ты не опора.

– Хватит! – рявкнул Помпей, теряя терпение. – Говорите о главном!

– Цезарь вошел в Авксим, который приветствовал его очень радушно. Аттий Вар и его пять когорт отступили, но Цезарь послал следом за ними одну из своих центурий. Аттий Вар потерпел поражение. Почти все его люди сдались. Некоторые разбежались.

Воцарилось молчание, через какое-то время нарушенное Катоном.

– Одна центурия, – медленно произнес он. – Восемьдесят человек. Против двух тысяч.

– Дело в том, – с готовностью пояснил Луций Росций, – что солдаты Вара победить не могли. Они тряслись при одной мысли о схватке. Но как только Цезарь согласился взять их под начало, боевой дух к ним мгновенно вернулся. Поразительно, да?

– Нет, – криво улыбаясь, сказал Лабиен. – Это нормально.

Помпей сдержался и тут:

– Цезарь выдвинул нам условия?

– Да, – ответил молодой Луций Цезарь. Он глубоко вдохнул и скороговоркой отбарабанил: – Вот условия Цезаря, Гней Помпей. Первое: ты и Цезарь должны распустить свои армии. Второе: ты должен немедленно отбыть в Испанию. Третье: набранные за это время войска должны быть распущены. Четвертое: господство террора должно прекратиться. Пятое: должны быть проведены свободные выборы и возврат к законному правлению сената и народа. Шестое: ты и Цезарь должны встретиться, обсудить ваши разногласия и прийти к соглашению, скрепив его клятвой. Седьмое: при достижении соглашения Цезарь сам передаст свои провинции преемнику. И восьмое: Цезарь должен получить право лично участвовать в консульских выборах.

– Бред! – воскликнул Катон. – Он же не думает, что мы это примем! Ничего более абсурдного я никогда не слыхал!

– То же сказал и Цицерон, – кивнул молодой Луций Цезарь. – Совершенный абсурд.

– И где же это ты встретился с Цицероном? – вкрадчиво спросил Лабиен.

– На его вилле, недалеко от Минтурн.

– Минтурны? Странный, однако, ты выбрал маршрут!

– Нам нужно было помыться. Наше пребывание у Цезаря чересчур затянулось. От нас дурно пахло.

– И как это я сам не сообразил? – вяло спросил Лабиен. – От вас, значит, пахло. А от Цезаря пахло? Или от его офицеров?

– От Цезаря – нет. Но он моется ледяной водой!

– Правильно делает. Только так будешь приятно пахнуть в военную пору.

Помпей громко кашлянул:

– Прекратите. Ну что ж, теперь мы имеем его условия. Он выдвинул их официально, какими бы абсурдными они ни были. Но я согласен с Катоном. Он не относится к ним серьезно, а просто тянет время.

Помпей крикнул:

– Вибуллий! Сестий!

Вошли два префекта: Луций Вибуллий Руф, инженер, и Сестий, кавалерист.

– Вибуллий, поезжай в Пицен, найди там Лентула Спинтера и Аттия Вара. Убеди их как можно скорее выступить против Цезаря. У него только две когорты, поэтому они смогут его побить – если им удастся объяснить это своим солдатам! От моего имени заставь их сделать это.

Вибуллий Руф отсалютовал и ушел.

– Сестий, ты едешь к Цезарю. Скажешь ему, что его условия неприемлемы, пока он не освободит незаконно занятые города и не вернется в Италийскую Галлию. Эти шаги с его стороны я приму как знак доброй воли. Подчеркни, что никакие соглашения невозможны, пока он опять не пересечет Рубикон.

Публий Сестий, префект кавалерии, отсалютовал и ушел.

– Вот хорошо! – сказал довольно Катон.

– Что Цезарь подразумевает под словами «господство террора»? Какое еще господство террора? – спросил Метелл Сципион.

– Мы с Росцием думаем, – сказал Луций Цезарь-младший, – что имеется в виду паника в Риме.

– Ах, это! – фыркнул Метелл Сципион.

Помпей прочистил горло.

– Итак, уважаемые сенаторы, наши пути расходятся, – сказал он с большим удовлетворением, чем Катон и Метелл Сципион, вместе взятые. – Завтра мы с Лабиеном отбудем в Ларин. Шестой и пятнадцатый уже на марше. Консулы, вы поедете в Капую, чтобы ускорить вербовку. Если увидите Цицерона, скажите ему, чтобы взялся за ум. Чем он занят в Минтурнах? Уж конечно, не делом! Наверное, строчит письма Аттику и боги ведают кому еще!

– А из Ларина, – поинтересовался Катон, – ты пойдешь на север к Пицену?

– Там посмотрим, – ответил Помпей.

– Я понимаю, консулы нужны в Капуе, – сказал Катон, оживляясь, – но мы, разумеется, едем с тобой.

– Нет, не едете! – Помпей выпятил подбородок. – Вы тоже отправитесь в Капую. У Цезаря там пять тысяч гладиаторов, их надо рассредоточить. К сожалению, у нас нет тюрем, но вы, полагаю, все-таки разрешите эту проблему. В Ларин меня будет сопровождать только Тит Лабиен.

Цицерон и впрямь тянул время и никакой вербовкой не занимался, ни в Минтурнах, ни тем более в Мизене, где находилась еще одна из тех прекрасных вилл, которыми он владел на всем кампанском побережье. В Мизен он успел перебраться со всей своей свитой, которую составляли Квинт Цицерон, Квинт Цицерон-младший и его собственный сын Марк. Плюс двенадцать ликторов с фасциями, перевитыми лавром, ибо Цицерон был триумфатором, еще не отпраздновавшим триумфа. Очень надоедает, когда твои родичи все время мельтешат перед глазами, но постоянное присутствие эскорта усугубляет эту докуку втройне. Цицерон не имел права и шагу сделать без этих ребят. Поскольку он еще не сложил с себя империй, который действовал в провинциях, ликторы были облачены в темно-красные туники, перехваченные широкими кожаными поясами с медными, начищенными до блеска украшениями, на плече они несли фасции из тридцати прутьев, в которые были вставлены топоры, – импозантно, конечно. Но все это не для серьезных, обремененных раздумьями о судьбе государства людей.

В Мизене странствующего мыслителя посетил не кто иной, как многообещающий молодой адвокат Гай Требатий Теста, уже оставивший службу у Цезаря, но глубоко впитавший в себя дух, царивший в его окружении. Он пришел просить Цицерона вернуться в Рим, который очень нуждался в умных и проницательных консулярах.

– Я никуда не поеду по приказу врага народа! – возмущенно ответил ему Цицерон.

– Марк Цицерон, Цезарь отнюдь не враг народа, – возразил умоляющим тоном Требатий. – Он просто хочет восстановить свое попранное достоинство и не желает Италии зла. Наоборот, он полагает, что его присутствие в Риме обеспечит всем римлянам долгожданный покой.

– Пусть полагает, что хочет! – огрызнулся Цицерон. – Я – за Республику, а не за тиранию. Цезарь твой метит в цари, да и Помпей, кстати, тоже. Ха! Царь Магн! Нелепее ничего и придумать нельзя.

После такой отповеди Требатию ничего не оставалось, как удалиться.

А потом пришло письмо от самого Цезаря, судя по его лаконичности, весьма раздраженного.

Дорогой Цицерон! Ты один из немногих людей, втянутых в дурнопахнущую историю, но обладающих проницательностью и смелостью выбрать промежуточную позицию. День и ночь я думаю о положении Рима, оставленного без руководства после достойного сожаления побега его правительства. Как еще можно назвать ситуацию, когда объявляют tumultus и покидают корабль? А ведь именно это и сделал Гней Помпей, подстрекаемый Марцеллами и Катоном. Несмотря на всю их риторику, им все равно, что станется с Римом. Во всяком случае, обратных тому свидетельств нет.

Пожалуйста, вернись в Рим. Тит Аттик, я знаю, хочет того же. Я очень рад, что он оправился после приступа малярии. Он плохо следит за своим здоровьем. Я помню, как мать Квинта Сертория, Рия, выхаживала меня. Я тогда чуть не умер, но выжил. А она потом прислала мне письмо с указаниями, какие травы надо развешивать в комнатах, какие бросать в жаровню, чтобы болезнь не вернулась. Это подействовало, Цицерон. С той поры малярия меня не треплет. Но хотя я и говорил Титу Аттику, что надо делать, он предпочел пустить все на самотек.

Пожалуйста, возвращайся домой. Не ради меня. Никто не сочтет тебя моим сторонником. Вернись ради Рима.

Но Цицерон не вернулся. Даже ради Рима. Поступив так, он сыграл бы на руку Цезарю. А этому, он поклялся, не бывать! Никогда!

Кончился январь, начался февраль. Цицерон маялся, не знал, что делать. Любые вести не вызывали доверия. То его уверяли, что Помпей идет в Пицен, то говорили, что он сидит сиднем в Ларине, то утверждали, что его интенданты уже в Македонии и занимаются сбором фуража. Письмо Цезаря кололо. В результате Цицерон и сам стал задумываться, почему Магна не заботит Рим? Почему он не защищает его? Почему?

К этому времени весь север Италии, от Аврелиевой дороги у Тусканского моря до адриатического побережья, был открыт для Цезаря. Он контролировал все крупные дороги этого региона и знал, что никаких войск на них нет. Гирр убежал из Камерина, Лентул Спинтер убежал из Аскула. Цезарю принадлежал весь Пицен. А Помпей сидел в Ларине. Его посланец Вибуллий Руф встретил бегущего Лентула Спинтера и преградил ему путь с тем результатом, что взял на себя командование войском смятенного Лентула Спинтера и повел его в Корфиний к Агенобарбу.

Из всех легатов, которых сенат разослал по Италии, проявил себя только Агенобарб. Возле Фуцинского озера, в Альбе-Фуценции, он набрал два легиона марсов, а марсы были самым воинственным и горячим племенем в его клиентуре. Затем Агенобарб двинулся с ними к Корфинию на реке Атерн, решив защищать от Цезаря этот хорошо укрепленный город, а также располагавшуюся поблизости крепость Сульмон. Вибуллий привел к нему десять когорт Лентула Спинтера и пять когорт Гирра, бежавшего из Камерина. Таким образом, по мнению Цицерона, Агенобарб был единственным серьезным препятствием на пути у Цезаря. Что до Помпея, то постепенно сделалось ясно, что от войны он уже поотвык.

Слухов о том, что Цезарь намеревается учинить, захватив Рим, было множество, один ужаснее другого. Он аннулирует все долги, он занесет всех всадников в проскрипционные списки, он разгонит действующий сенат и составит новый из неимущих, которые годны лишь на то, чтобы делать детей. Поэтому письма Аттика, в которых тот утверждал, что ничего подобного не случится, словно бы проливали на все эти страхи бальзам.

«Не относись к Цезарю как к Сатурнину или Катилине, – писал Цицерону Аттик. – Он здравомыслящий человек. Не в его стиле доводить ситуацию до абсурда: отменять долговые обязательства и т. п. Он ведь хорошо понимает, что Рим стоит на коммерции. Поверь, Цицерон, Цезарь вовсе не радикал!»

О, как ему хотелось бы в это поверить! Но очень многие думали по-другому, да и сам он прекрасно помнил, как Цезарь разделался с ним в тот год, когда Катилина решил развалить государство, а Цицерон, будучи консулом, все это пресек. Цезарь тогда обвинил его в произволе, заявив, что ни у кого нет права казнить римлян без следствия и суда. Результат – восемнадцать месяцев ссылки и ненависть Клодия.

– Ты законченный дурень! – сердито фыркнул Квинт Цицерон.

– Прошу прощения? – удивился великий мыслитель.

– Ты слышал меня! Ты дурак! Как ты можешь не видеть, что Цезарь честен, консервативен в политическом смысле и гениален как полководец? – Квинт Цицерон насмешливо фыркнул. – Он разобьет вас всех, Марк! Boni обречены, сколько бы они ни болтали о своей драгоценной Республике.

– Я повторяю то, что уже не раз говорил, – с большим достоинством сказал Цицерон. – Неизмеримо лучше проиграть с Помпеем, чем выиграть с Цезарем!