Увечный бог. Том 1 Эриксон Стивен
- Какое облегчение, Командор.
Еж подошел ближе, понизил голос: - Слушай. Всё разваливается - сам не видишь? Охотники, все эти регуляры - они потерялись.
- Сэр, мы немногим лучше.
- Мы же не хотим попасть под резню? Я уже сказал капитану: нужно иди как можно быстрее, чтобы сотня шагов нас отделяла от остальных, когда там начнут искать, кого еще убить.
- Сэр, думаете, всё так плохо?
Еж пожал плечами: - Трудно сказать. Пока что морпехи держат их в узде. Но в любой момент может пойти драка, в которой морпехов собьют. Виноват будет запах крови, попомни мои слова.
- А как сделали бы вы, Сжигатели Мостов? В те дни?
- Просто. Вынюхай заводил и убей. Это они без конца жалуются, бранятся, подбивают тех, что поглупее, на всякие глупости. Надеются устроить взрыв. Я, - он кивнул на колонну, что шла позади, - я бы прыгнул на Блистига, утащил в пустыню - и целый день все не могли бы спать, слыша его верещание.
- Удивляться ли, что вас объявили вне закона, - буркнул Баведикт.
Небо на востоке светлело, солнце всходило, чтобы повести войну с Нефритовыми Чужаками, пока те не скроются за северным окоемом. Колонна разбилась на части, скопления солдат образовались по обеим сторонам пути. Они падали, опуская головы; лязгали доспехи и оружие в брошенных на землю тюках. Бурлаки встали и начали сдергивать с шей тяжелые петли. Завыли хундрилы - еще одна лошадь зашаталась и упала набок. Сегодня будет вдоволь крови, но Горячие Слезы вовсе не радовались.
Рядом с фургонами уселись морпехи - красные глаза, лица обмякли от переутомления. Повсюду солдаты, двигаясь словно старики и старухи, спешили раскатать матрацы, поставить тенты - отдохнуть перед новыми делами. Кто-то вытаскивал оружие, чтобы заточить. Инстинктивное, по сути, действие. Другие следили за ними тусклыми, злыми глазами.
А потом из фургонов вылезли дети, по одному, по двое. Они шли не просить и клянчить - просто сидели, смотря на спящих солдат. Или страдали, не смыкая глаз. Или тихо умирали.
Сержант Смола видела всё это, сидя у колеса фургона. Робкое появление детей оказывало на солдат странное действие. Споры угасали, блеск в глазах слабел, жалобщики затыкали рты. Лишившиеся сна ложились набок и сдавались усталости. Больные сдерживали стоны; те, что плакали без слез, почти всегда замолкали.
Что это за дар? Она не понимала. Когда кто-то из солдат проснулся на закате и нашел рядом маленькое недвижное тело, холодное и бледное в умирающем свете, весь взвод - видела она - встал собирать осколки и кристаллы, чтобы сложить могилку. Солдаты срезали амулеты с поясов и перевязей - кости, которые несли с самого Арена - и клали на жалкую кучку камней.
- Они нас убивают.
Она взглянула на сестру. Та сидела у колеса, вытянув сломанную ногу. - Кто на этот раз, Целуйка?
- Пришли и разделили последние мгновения. Наши. Свои. Нечестно. Зачем они принесли?
Глаза Смолы сузились. "Ты ушла далеко, сестрица. Вернешься ли?" - Не знаю, что они принесли.
- Откуда тебе.
Вяло пробудился и тут же пропал гнев. - Ты к чему?
Целуй-Сюда оскалилась, вдавила затылок между двух спиц. Глаза закрылись. - То, что ты всегда имела, Смола. А я никогда. Вот потому ты не видишь, не узнаешь. Никто не может смотреть в свою душу. О, многие говорят иначе. Называют это откровением или истиной. Всякое дерьмо. Но кое-что внутри нас остается скрытым. Навеки.
- Во мне ничего тайного нет.
- Но эти дети - сидят, лежат, смотрят на тебя. Тебе больно, не так ли?
Смола отвернулась.
- Дура ты, - вздохнула Целуй-Сюда. - Они принесли достоинство. Как у тебя. Как у Адъюнкта... как думаешь, почему многие ее ненавидят? Ненавидят сам ее вид? Она показывает нам то, что нам не нравится, потому что нет ничего труднее, чем найти в себе достоинство. Ничего нет труднее. Вот. Они показывают, что такое умирать с достоинством - умирая и следя, как умираем мы.
Адъюнкт говорила "без свидетелей". Вот только дети не согласны.
"Да бесполезно всё это".
Целуй-Сюда продолжала: - Думаешь, это легко? Думаешь, наши ноги так просто перестанут шевелиться? Мы полмира прошли, чтобы оказаться здесь. Мы давно не армия - нет, не знаю, что мы сейчас такое. Думаю, никто в целом свете не сможет дать нам имени.
- Но мы не дойдем.
- И что?
Смола покосилась на сестру. Глаза на миг встретились. Рядом с Целуй-Сюда был капрал Рим, сгорбившихся, втиравший масло в обрубок руки. Он не делал вида, что слушает - но она знала, что он слушает. Как и Мед, лежавший под льняной тряпкой, чтобы скрыться от солнца. - Так тебе и дела нет, Целуйка. Никогда не было.
- Выживание уже не важно. Давно уже не важно.
- Верно, - бросила Смола. - Ты меня просветила.
- Ты сама знала. Сказала себе: "нам не дойти". А эти дети пришли словно гомункулы, сделанные из всего, нами брошенного - правды, достоинства, цельности - погляди же на них! Мы оголодали до костей, ничего больше в нас нет. Разве мы заботились о лучшем в себе, а, сестрица?
Если бы Смола могла, она выплакала бы все глаза. Но пришлось просто упасть на грубую почву. - Тебе нужно было сбежать.
- Спорим, Адъюнкт говорит себе то же самое? Тысячу раз на дню.
"Адъюнкт?" Смола потрясла головой. - Она не из любителей бегать.
- Да. Как и ты. А теперь выясняется, и я.
"Это не моя сестра".
- Думаю, - закончила Целуй-Сюда, - завтра наш последний поход. Знаешь, все хорошо. Стоило попытаться. Вот бы кто-нибудь ей сказал. Стоило попытаться.
- Нет пауков. - Хеллиан откинулась на матрац. - Вот самое лучшее. Пустыня - это же рай. Пусть мой труп возьмут бабочки и мухи. Даже проклятая мясоедящая саранча. Но не найти будет паука, свившего гнездо в пустой глазнице. Что может быть лучше?
- Почему вы их так боитесь, сержант?
Она подумала. Но разум тут же поплыл, она увидела горы черепов, и все улыбались. Почему бы нет? Ни одного паучка. - Отец рассказывал одну историю, особенно когда напивался. Думал, очень забавная история. О, погодите. Мой отец? Или дядя. Или даже отчим. Или отец брата, который жил вниз по улице. Ну, это была история и как он хохотал! Надо знать Картул, Навроде. Там пауки такие, что чаек глотают, верно?
- Был там однажды, сержант. Жуткое местечко.
- Самые плохие - с красными спинами. Не большие, не особо ядовитые. Но суть в том, что они бегают тысячами, а то и катятся, слипшись. Могут убить большую добычу и между собой разделить. Понял? А их яйца повсюду можно найти.
Ну, мне было вроде два. Все время в кроватке, целые дни. Была у меня сестра, но потом умерла. Глупо, ведь рядом жила хорошая целительница, да только папаша пропил последние деньги. И вот лежит она рядом, как кукла, и тут...
- О боги, сержант...
- Да, они полезли прямо из головы. Съели все внутри, потекли из ушей, глаз и рта и отовсюду. Искали пищу. Вот я кто - пища. Пришел молочный брат и меня нашел. Голова вдвое раздулась - даже глаз не видно было. Я задыхалась. Сотни две укусов насчитали, а может, и больше было в волосах. Что ж, я была слишком большой добычей для двух сотен паучьей мелочи. Но они старались.
- Эта история заставляла его хохотать? Что за сраный...
- Слушай, ты о моем отце так говоришь. Или о дяде, или отчиме, или парне с улицы...
- Теперь понимаю, сержант, - сказал Нерв. - Правильно. Вижу. Такое любого на всю жизнь напугает.
- Сказка не закончена, капрал. Самое важное еще не сказала. Видишь ли, я ела тех проклятых пауков. Словно леденцы. Говорят, живот вдвое больше головы раздулся, вот почему я давилась - они кусали меня изнутри.
И меня повели к целительнице, и она наколдовала большие куски льда. В рот. В горло. И вокруг шеи еще. Суть в том, что у меня удар случился от того льда. Умерла часть мозга, которая знала, когда остановиться. - Она смотрела в чернеющее небо. - Говорят, я украла кувшин из запасов папаши, когда было шесть. Так напилась, что пришлось снова звать целительницу. Она изучила меня изнутри и сказала, что вся жизнь будет трудная.
Чья-то рука коснулась плеча. - Душераздирающая история, сержант.
- Неужели? "Подозреваю, да. Конечно, я ее выдумала. Потяни за струнки и видишь сладкую симпатию на лицах? Теперь мне всё простят.
Почему я ненавижу пауков? Боги, а кто не? Глупый вопрос".
- Каменные Лица, - сказал Уругал Плетеный, садясь, чтобы нарисовать знаки на твердой почве. - Семеро от Умирающего Огня. Несвязанные. Вот наши титулы - мы Т'лан Имассы, изгнанные из кланов. Мы проигравшие в войнах. Мы прокляты свидетельствовать.
Ном Кала подвинулась, чтобы взглянуть на лагерь людей. Распавшаяся колонна легла неровной линией на сковороде пустыни. Движение прекратилось. Растущая жара накрыла всех дрожащим маревом. От скорченных тел тянулись длинные тени.
- Мы избрали Рыцаря Цепей, - продолжал Уругал, - и волей его были освобождены из темницы, и волей его однажды разорвутся цепи. Потом мы ждали благословления Дома Цепей.
- Этот Рыцарь, - пророкотал Кальт Урманел, - он среди нас?
- Нет, но он нас ждет. Долгим было его странствие и скоро наши судьбы падут к его ногам. Но увы, Падший им не командует, а Король Цепей отвернулся от наших целей. Король Дома проклят и цепи его не порвутся никогда. Думаем мы, недолго ему сидеть на троне. Потому его не считаем.
(Имеется в виду Шкуродер, предводитель одной из компаний Багряной Гвардии. Он появляется лишь в романах Я. Эсслемонта, дополняющих "Книгу Павших". Прим. переводчика)
Берок Тихий Глас проговорил: - Рыцарь презирает цепи, но ему так и не хватает понимания. Многие цепи жестоко секут и злобно порабощают. Но есть и другие цепи, и мы сами их выбираем - не от страха или невежества. Вот самые достойные цепи. Честь. Доблесть. Верность. Многие подойдут к Дому Цепей, лишь чтобы пасть на пороге, ибо требует он редкой силы. Когда впереди страдание, великое мужество нужно, чтобы идти в его безжалостное, неумолимое царство.
Уругал начертил на земле семь символов. Указывая на каждый, сказал: - Супруга. Она нам известна. Разбойник - у него два лица. Мужчина и женщина. О Рыцаре мы говорили. Несвязанные - сейчас мы, Т'лан Имассы, хотя и это изменится. Хромой, тот, чей разум должен ползти в служении священной жизни. Прокаженный, тот, что и жив и мертв. Дурак, угроза изнутри. Все, кроме Рыцаря, ходят ныне среди смертных и доступны нам. Здесь и сейчас.
Ном Кала поглядела на символы. - Но, Уругал, все они умирают.
- И нет ветра, чтобы нас нести, - сказал Берок. - Мы не можем двигаться к тому, что ждет впереди.
- То есть не можем дать им надежду.
Кальт Урманел хмыкнул в ответ Уругалу: - Мы Т"лан Имассы, что знаем мы о надежде?
- Значит, мы пропали? - спросила Ном Кала.
Все промолчали.
- Я подумала... Кальт прав - мы не носители надежды. Мы не сможем дать им то, от чего сами слишком давно отказались. Смертные люди умрут, если мы не сможем их спасти. Будете спорить?
- Не будем, - отозвался Уругал.
- И тогда, - Нома Кала костистой ногой стерла рисунки в пыли, - умрет Дом Цепей.
- В другую эпоху он пробудится снова.
- Если мы хотим быть в нем - а мы ведь хотим, верно? Если мы, Несвязанные, хотим быть в Доме - выбора нет. Нужно идти к Адъюнкту.
- Сказать что? - спросил Уругал.
- Ну, мы должны солгать.
Разговор увял.
Ном Кала смотрела на лагерь, на растянутые тени. - Попробуем украсть им еще один день.
- И зачем им еще один день?
- Не знаю, Уругал Плетеный. Иногда надежда рождается изо лжи. И пусть. Мы будем лгать ей.
Глаза Рутана Гудда следили за Лостарой. Та подошла к Адъюнкту. Женщины обратились лицом на восток, словно сопротивляясь приходу яростного рассвета. Он гадал, как удается Таворе держаться на ногах. Каждую ночь она выходит и двигается без остановки, и только одной волей тащит целую армию. Она не споткнется - не споткнутся солдаты позади. Это стало битвой, безмолвной войной. "И она выигрывает. Каждое оставленное позади тело - свидетельство.
Но долго ли еще она сможет нас держать? Поглядите на солнце, Адъюнкт - и на пустоту за ним. Иногда люди говорят о запретных, гибельных местах, и это не болтовня. Иногда это правда, и предупреждения не лгут. Иные места могут тебя убить. Мы нашли именно такое".
- Как думаешь, о чем они говорят? - спросила Скенроу.
Он сурово поглядел вниз. - Спи, любимая.
Голова опустилась на твердую землю, глаза закрылись.
"Уже недолго. И слишком поздно - я тебя не смогу спасти. Не смогу украсть, ты не выдержишь". Он принялся гадать, смог бы уйти из пустыни. Один выживший, шесть тысяч трупов за спиной. В руке треклятый отатараловый меч (на всякий случай, вдруг однажды понадобится). "Ах, этот Рутан Гудд, он уже был армией из одного воина. Вот он идет снова". Он поднял глаза, посмотрел на стоявших в двадцати шагах женщин, нахмурился. "Лостара... ей владел бог. Она стала еще крепче? Кто знает! Однако она в лучшей форме, нежели Скенроу. И сама Адъюнкт".
- Прошу, ляг рядом.
Рутан вздрогнул, прочесал рукой бороду. - Сейчас. Момент.
- Любимый?
- Момент. - Он пошел к Таворе и Лостаре.
Если они беседовали, то безмолвно. Адъюнкт услышала шаги и повернулась. - Капитан. Вы создали ледяные доспехи...
- Не здесь, Адъюнкт. Ничего не работает.
Глаза ее погасли. - Но вы будете... стараться.
Лостара Ииль закашлялась и сказала: - Рутан, Т'лан Имассы звали вас Старшим.
- Я не бог, старший или новый. Простите. Разве не мило быть одним из них? Для каждого из нас. Просто оказаться... вовне. Т'лан Имассы сумеют укрыться, когда...
- Как и вы, - обрезала Тавора. - Но вы не бог.
- Не мы выбираем, кем родиться.
- Воистину. Кто же ваши родители?
Он яростно подергал бороду. - Адъюнкт, это важно? Возможно, пустыня меня не убьет. Возможен и другой исход.
- Вы дойдете до города с колодцами.
- Дойду? - Рутан качал головой. - Буду честен. Не могу понять, как дети смогли пройти так далеко. Что сказала Баделле? Десять дней? Но до Икариаса отсюда две - три недели хода.
- Откуда знаете?
Он поморщился: - Был однажды гостем Джагутов, что обитали в городе. Вместе с беженцами из анклава К'чайн Че'малле. Остается простой факт: единственный путь, которым дети могли зайти так далеко, лежал через садок.
Тавора повернулась к Лостаре: - Капитан, найдите девочку. Приведите.
- Слушаюсь, Адъюнкт.
Тавора устремила на Рутана пристальный взгляд. - Садок.
- Невозможно. Знаю. - Он заметил в ее глазах блеск надежды и покачал головой: - Не надо, Адъюнкт. Пустыня высосана, и если не будете осторожной, все может стать еще хуже.
- Хуже? Объясните, что может быть хуже, капитан.
Он глянул туда, где спала Скенроу. Вздохнул. - Вытащите меч, Адъюнкт.
- Что?
- Извлеките лезвие отатарала.
Она успела наполовину вынуть меч, прежде чем Рутан схватил ее за руку. Упал на колени, отвернулся.
Тавора с лязгом вставила клинок в ножны и пошатнулась. - Боги! - сказала она хрипло.
Рутан сплюнул и вытер рот тылом ладони. - Никто из вас не понимает, - сказал он, взирая на дрожащие руки, на пятна кровавой мокроты, - что это не "всего лишь" зловредный металл, пожирающий магию. Отатарал имеет аспект... - Он заставил себя встать. - В следующий раз, вытащив оружие, вы ПРИЗОВЕТЕ. Она уже выпущена в мир, драконица, источник отатарала - живое сердце всего, что отнимает жизнь. Она свободна.
Тавора сделала еще шаг назад, потрясла головой. - Что было сделано? - Голос ее дрогнул.
Он увидел растущую панику - словно широкую трещину на доспехах души - и поднял руку. - Погоди... слушай меня. Тавора Паран, слушай! Ответ будет - на всё находится ответ. На всё!
Перед ним словно стоял ребенок. Заблудившийся, испуганный. Ее вид разрывал сердце. - Им не интересен Увечный Бог. Понимаешь? Те, что это сделали... им плевать, что с ним будет. Они замахнулись на нечто большее - думают, что сметут в сторону всех. Вас, Падшего, Форкрул Ассейлов - всех!
Но они глупы. Понимаешь? Аномандер Рейк ушел, но по миру идет Драконус. Видишь? На всё будет ответ. "Вот и самая суть безумия. Отатараловую драконицу нельзя оставлять без цепей. Драконусу придется ее убить - или Элайнтам - и тем самым положить конец магии. Они отбросят нас в мир, лишенный волшебства".
Тавора отвернулась и смотрела на восток. - Вот на что он намекал, - пробормотала она.
- Адъюнкт?
- Сказал, моего меча будет недостаточно - мы спорили снова и снова. Сказал... он сказал... - Она обернулась, глаза вдруг засияли - Рутана поразила внезапная красота ее лица, взявшаяся совсем ниоткуда. - Он сказал... "будет ответ". Те же слова, как у вас.
- О ком вы? - спросил капитан."Кто тут планировал весь этот кошмар? Какой безумный идиот-лунатик..."
- Бен Адэфон Делат.
Он вытаращил глаза, пораженный собственной глупостью. - Это имя...
- Верховный Маг Быстрый Бен. Поклялся, что спасет Бёрн, что никогда не откажется от клятвы. Сказал, что рак нужно вырезать... Рутан? Что с вами?
Но он отвернулся, силясь удержать всё внутри. Однако хотел, да не сумел. Смех вырвался, словно взрыв. Смех неверия и удивления. - Делат? Адэфон Делат? Быстрый Бен... ох, Бездна! Крепкие у него нервы! Что это, чары, если я был таким тупым? Не удивляюсь, что он держался от меня подальше...
- Капитан.
Он смотрел на нее и чувствовал, как рот растягивается в маниакально-беспомощной улыбке. - Он пал в битве с Короткохвостыми? Худа всем он пал!
Губы Таворы вытянулись в прямую линию. - Капитан Рутан Гудд, даже вы не можете быть таким бестолковым. Конечно, он не умер. - Она указала на фигуру, сидевшую неподалеку на выступе камня. - Спросите местного Септарха Д'рек. Он расскажет, потому что и сам все понял, наконец.
Словно услышав приказ, Банашар встал и заковылял к ним. Потряс перед Рутаном пальцем и сказал потрескавшимися губами: - Это игра Быстрого Бена, о Старший. Кости в его потных руках, причем давно. И если за его столом вы найдете Осеннюю Змею, былого Владыку Смерти, Темного Трона и Котиллиона, не говоря уже о ушедших Аномандере и Дессембрэ, и кто знает кого еще... ну, вы точно думаете, что несколько тысяч жалких На'рхук могли его сразить? Что самое главное в играх Адэфона Делата? Он жульничает.
Жрец повернулся к Адъюнкту и неловко поклонился. - Леди Тавора, стоит ли говорить, что я запомню свет в ваших глазах - что за привилегия видеть его! - до конца моих дней. Я говорил о героизме? Кажется, да, хотя вы впали в уныние и не слушали.
- В ваших словах, Верховный Жрец, я находила силы для следующего шага. Простите, если мне нечего дать взамен.
Он склонил голову набок и поглядел на нее. Потом сказал тихо: - Миледи, разве вы дали недостаточно?
Рутан Гудд вцепился в бороду. Восторг быстро угасал; он боялся, что пороется в пепле и не найдет даже одинокой искры надежды. - Мы все же перед дилеммой и о, как хотелось бы, чтобы Делат был здесь. Хотя даже у него может не найтись ответа на нынешнее бедствие. Пустыня нас сожрет.
Тавора отозвалась: - Капитан, если я погибну - возьмете мой меч.
- Если возьму, Адъюнкт - если придет нужда вытащить его из ножен - это меня убьет.
- Тогда вы не Старший Бог, как и говорили.
- Как говорил, - сухо согласился он. - Но дело еще проще. Я прожил очень длинную жизнь лишь благодаря магии. Без колдовства я стану меньше чем пылью. - Он метнул взгляд на Банашара: - Не один Делат играл за столом богов.
- Хотелось бы однажды выслушать вашу историю, Рутан Гудд, - грустно улыбнулся Банашар.
Рутан пожал плечами: - Ох, честно: слишком горькая, чтобы рассказывать.
Они замолчали, словно так усердно спрятали в душах сказанное и пережитое, что не осталось ничего.
Вернулась Лостара, рядом шла девочка Баделле и мальчик с мешком.
Ном Кала шла по молчаливому лагерю; повсюду лежали неподвижные тела, лишь полузакрытые глаза провожали ее. Она видела страдания таких масштабов, что в душе затрепетали давно мертвые эмоции. Она вспоминала участь собственного рода, когда сомкнулись ледяные стены, когда звери погибли или убежали, когда нечего было есть, когда люди начали охотиться на них.
Ответом стал Ритуал, бегство, оказавшееся темницей. Но этим смертным такое не доступно. "Еще день. Солги, чтобы дать им день. Если они протянут. Смотри, какие слабые. Смотри, как они сдаются. Еще день... дар ли это? Поход, шаг за шагом, волочите ноги - вот кто-то падает на обочину, капитулируя. Будут ли они мне благодарны за лишние мгновения?"
Может быть, желание помочь - на деле обычная жестокость...
- Ну, каково это?
Услышав слабый голос, она встала, заозиралась. Неподалеку солдат, смотрит на нее. - Каково что? - спросила она.
- Быть... пылью.
Она не знала, как ответить, и потому молчала.
- Подозреваю, вскоре мы будем такими же.
- Нет, не будете. Не останется памяти, способной притянуть вас обратно.
- Но у меня есть струны, Т'лан Имасса. Личное проклятие. Меня притянут - или, по меньшей мере, попытаются. Снова и снова.
Ном Кала смотрела на мужчину. Покачала головой: - Не вижу струн, смертный. Если они и были, то перерезаны. Ничего тебя не держит. Ни воля богов, ни ложь о судьбе или предназначении. Ты отделен от всего, кроме того, что живо в душе.
- Правда? Удивляться ли, что я так чувствую такое одиночество.
- Да. Именно.
- Но... ты не одинока. Все вы, Т'лан Имассы.
- Да. Но это не спасает. Вместе мы лишь разделяем одиночество.
Он фыркнул: - Не уверен, что всё это имеет смысл... но, кажется, понимаю тебя. Слушай, окажи милость. Когда падет последний, не рассыпайся пылью, не сдавайся. Выйди из пустыни. Выйди. Прошу тебя.
- Ибо сказано, что пустыню эту нельзя пересечь. Да, понимаю тебя, смертный.
- Сделаешь?
- Мы все сделаем.
Он опустился на скатку, тяжело вздохнул. - Хорошо. Пусть окажутся неправыми. Хотя бы так.
Ном Кала помедлила. - Не сдавайся и ты, солдат. Еще один переход.
Он закрыл глаза. - Зачем, к чему?
- Повлияй на товарищей. Еще одна ночь, прошу. Сделайте это. Я же согласилась помочь, так что и ты...
Он открыл глаза, прищурился: - Это так важно?
- Страдание - пропасть. Но есть другая сторона, и там ждет Падший Бог. Ныне я одна из Семерых. Я среди Несвязанных. Падший понимает страдание. Смертный, ты не одинок, как и мы, Т'лан Имассы.
- Да, готов поручиться, что он знает кое-что насчет страдания. Как и вы. Но не вижу, с какой радости мне разделять ваше знание.
- Если не радость, то сила.
- Сила переносить страдания? РАДИ ЧЕГО?
"Да, Ном Кала, ради чего? Есть ответ? У кого есть?" - Когда ты наконец пересечешь пропасть, смертный, и пожмешь руку Падшему - спроси у него.
Он выдавил кислую улыбку: - Подходяще, - и снова сомкнул глаза.
Кала продолжила путь, отягощенная мрачными думами. "Т'лан Имассы видели, как восстают и рушатся цивилизации. Видели, как гибнут страны, только чтобы возродиться. Видели появление морей, шагали по былому морскому дну. Стали свидетелями борьбы за жизнь бесчисленного множества существ. Вот умирает одинокий зверь, вот тысячи гибнут от дурной погоды.
И чему мы научились?
Лишь тому, что у жизни свои цели. Там, где жизнь, там и страдание. Есть ли смысл, или существование - благо само по себе?
Я Несвязанная. Мое зрение свободно, но что же я вижу?
Ничего".
Впереди, в авангарде колонны, она заметила стоящих людей. "Ну, пора найти подходящую ложь. И если на последнем издыхании эти люди проклянут меня, быть по сему. Мое преступление - подарить надежду. Мое наказание - увидеть, как она не сбылась.
Но Т'лан Имассов наказывают уже очень долго. У несбывшейся надежды есть особое имя. Ее зовут страданием".
- Слова, - сказала Баделле, смотря в глаза Адъюнкту. - Я находила силу в словах. Но сила ушла. Ничего не осталось.
Мать поглядела на спутников, но ничего не сказала. В ее простом лице почти не оставалось жизни, ее глаза потухли. У Баделле что-то заболело в душе. "Были стихи для тебя. Но и они ушли. Высохли".
Мужчина расчесал бороду грязными пальцами. - Дитя... если сила вернется - однажды...
- Не обычная сила, - ответила Баделле. - Она ушла, наверное, навсегда. Не знаю, как ее вернуть. Думаю, она мертва. "Я не ваша надежда. Не могу ей стать. Должно было быть наоборот, неужели не понятно? Мы дети. Всего лишь". - Умерший здесь бог, с ним то же самое.
- Объяснишь, Баделле?
Она покачала головой.
Другой мужчина - с мрачными глазами - спросил: - Что ты можешь рассказать о боге, Баделле?
- Он разбит.
- Он сам разбился или его кто-то разбил?
- Он был убит поклонниками.
Мужчину словно ударили по лицу.
- Это в Песне Осколков, - объяснила она. - Бог пытался принести народу последний дар. Но они отвергли его. Им не нравился дар, потому они убили бога. - Она пожала плечами. - Было это давным-давно, в века, когда верующие убивали богов, если им не нравились божьи слова. Но ведь нынче все иначе?
- Да, - сказал бородатый. - Ныне мы просто игнорируем их до смерти.
- Не богов мы игнорируем, - произнесла женщина рядом с Адъюнктом, - а их дары мудрости.
Первый сказал: - Делайте так достаточно долго, и боги иссохнут, умрут. Это убийство, хотя и растянутое во времени. Так же жестоки мы и со смертными, которые посмели сказать нечто, нам неприятное. - Он выругался. - Удивительно ли, что нас никто не любит?
Мать встретилась с Баделле взглядом и спросила: - Тот город, Икариас - кто в нем живет?
- Только призраки, Мать.
Седдик сел на землю и вытащил бесполезные вещички. Услышав про Икариас, поднял глаза, указал на бородатого: - Баделле, я его видел. В хрустальных пещерах под городом.
Она поразмыслила, дернула плечом: - Значит, не призраки. Воспоминания.
- Навеки замерзшие, - согласился бородатый, глядя на мальчика. Потом обратился к матери: - Адъюнкт, они нам не помогут. Поглядите на них - умирают, как и мы.