Именинница Рослунд Андерс

— У меня не так много времени, но достаточно, чтобы тебя сориентировать.

Это был его знакомый из налогового ведомства. Они никогда не обращались друг к другу по имени и разговаривали так, словно боялись, что их подслушивают. Наверное, потому, что последнее грозило катастрофой им обоим.

— Пришлось попыхтеть, поскольку не все документы тех лет оцифрованы. Но у нас был год, даже месяц, что существенно сузило зону поиска. Из рукописных бумаг следует, что она получила новое имя и персональный номер.

— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

— К сожалению, ни того ни другого обнаружить не удалось.

Гренс остановился на тщательно вычищенной дорожке. Кругом одни могилы, но его это больше не пугало.

— И это все? Ты шутишь? И как это может меня сориентировать, по-твоему? Лбом в стену?

— Но…

Гренс слышал, что его собеседник раздражен. Хотя, возможно, знакомый из налогового ведомства просто не выспался. Или же и то и другое одновременно.

— …есть сведения, что ее поместили в приемную семью.

— Повторяю тебе еще раз, скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

— К сожалению, никаких сведений об этом нет.

— Черт…

— Зато известно, в какую коммуну ее отправили, и это то, что может тебя сориентировать.

Гренс пошел дальше. Вошел в мемориальную рощу, оставив могилы позади. Здесь было гораздо спокойнее.

— Я слушаю…

— Сёденчёпинг, совсем небольшая коммуна, нахо- дится…

— Я знаю, где это находится. Что-нибудь еще?

— Я как раз собирался об этом сказать. На полях одного из документов от руки написан персональный номер чиновницы, ответственной за удочерение девочки. Сейчас эта женщина наверняка на пенсии. Я скину тебе ее данные… И еще…

Комиссар собирался было дать отбой, но задержался.

— Как звали девочку до того, как все случилось?

— Фамилия Лилай, как и у остальных, а имя… так и не вспомнил, как ни пытался.

— Зана.

Точно! Зана Лилай.

Так она и выглядела — нежный цветок с взъерошенными волосами.

До утреннего часа пик еще оставалось время, поэтому обратный путь до полицейского квартала в Крунуберге занял всего пару минут. Гренс припарковался возле маленького кафе на Бергсгатан, где были замечательные булочки с корицей, прямо из духовки.

Комиссар любил посидеть здесь утром, понаблюдать за коллегами перед началом рабочего дня.

Итак, у него было имя девочки. И имя чиновницы, давшей ей новое. Знакомый из налогового ведомства сообщил Гренсу, что женщина до сих пор живет по старому адресу в центре города. Она занималась детьми в муниципальном департаменте и по долгу службы несла ответственность за судьбу Заны Лилай. Ей должно быть известно, в какую семью попала девочка, в мгновенье ока лишившаяся всей семьи. Что за люди ее воспитывали, пытаясь превратить в самую обыкновенную девушку.

Гренс обмакнул булочку в кофе — жест, который внушал ему чувство надежности.

Итак, Сёдерчёпинг, немного вглубь Эстергётланда. Не так далеко от трассы Е4 и от моря. Гренсу не раз доводилось бывать в этом городе на Гёта-канале, потому что время от времени убийства случались и там. К примеру, именно в Сёдерчёпинге один молодой человек перерезал горло своим лучшим друзьям, а две пожилые женщины из-за соперничества лишили жизни общего любовника и потом на допросах обвиняли друг друга. В тот раз Гренс ездил туда через Норрчёпинг… или это все-таки был Линчёпинг? Так или иначе, ему предстояла третья поездка в эту провинциальную идиллию, на этот раз летом.

Комиссар взял еще чашку кофе и кусок яблочного пирога с жидким ванильным кремом, это всегда кстати.

— Эверт?

Комиссар обернулся.

Как так получилось, что этот рослый, плечистый мужчина через весь зал незаметно пробрался к его столику?

— Думаю, ты можешь присесть.

Короткие темные волосы, угловатое лицо с точеным носом и словно вычерченным подбородком — ни дать ни взять герой комикса. Таков был Эрик Вильсон, шеф отдела уголовных расследований, то есть и его, Гренса, тоже. Одно время занимался осведомителями, которые работали на полицию, внедряясь в банды. Но потом очередная операция полетела к черту и кончилась киднеппингом в одной из тюрем строгого режима. Начальника полицейского участка турнули, и Вильсон сел на его место. Странно, но после этого Гренсу стало гораздо проще с ним ладить, чем когда они были равноправными комиссарами. Быть может, потому, что двум правдам не место в одном полицейском коридоре.

— Садись, здесь свободно.

— Эверт, я пришел сюда не ради кофе.

— Тогда зачем, черт тебя побери?

— Сорок пять минут назад меня разбудил дежурный. Убийство в подъезде дома на Бреннчюркагатан.

Гренс подлил в блюдце ванильного крема. Пирог угрожающе накренился, но не рассыпался.

— Я не успеваю.

— Эверт, я хочу, чтобы ты этим занялся.

— Сожалею, но я уже занят другим расследованием. Хочешь пирога?

Эрик Вильсон покачал головой. До последней секунды он силился стоять, но потом все-таки выдвинул стул и сел напротив Гренса.

— Что за расследование?

— Взлом квартиры, я получил это дело вчера.

— Я говорю об убийстве, Эверт. Это важнее.

— А я о четырех убийствах, — невозмутимо возразил Гренс, — и назревающем пятом. Не говоря о преступлении, совершенном в стенах полицейского участка. Я уезжаю в Сёдерчёпинг. Надеюсь, буду знать больше по возвращении.

Вильсон огляделся и взял чистую салфетку с соседнего столика. Вытер выступившие на лбу и щеках капли пота. После дождя жара несколько спала, но духота держалась.

— Я не так часто приказываю тебе, Эверт, потому что в качестве равноправных напарников мы эффективнее, и это известно нашим работодателям. Но сейчас я вынужден прибегнуть к этой крайности. Эверт, ты никуда не едешь. Вместо этого ты немедленно отправляешься на Бреннчюркангатан, 37, и, как начальник подразделения, берешь это расследование на себя, кто бы им сейчас ни занимался.

Что-то здесь было не так.

Эверт не имел привычки фамильярничать с начальством, тем более делить пирог с шефом участка. Но за годы совместной работы он узнал об Эрике Вильсоне нечто важное.

А именно, что его шеф не был идиотом. Сам Гренс — другое дело, но Вильсон просто не мог быть идиотом, потому что не имел к тому ни малейшей предрасположенности. Кроме того, Вильсон доверял Гренсу. А значит, не мог не понимать, что если Гренс собирается ехать в Эстергётланд в связи с расследованием, то так будет лучше и для расследования, и для всех. Поэтому приказ шефа показался комиссару как минимум подозрительным.

Что-то здесь было не так.

— Ты чего-то недоговариваешь…

Эрик Вильсон махнул рукой.

— В чем дело, Вильсон?

— Ты должен составить свое представление о ситуации на месте преступления. Без предубеждений.

— Но если ты приказываешь отложить поездку, которую я жду вот уже много лет, я имею право знать причину.

Шеф вздохнул, наклонился через стол и понизил голос, хотя в зале больше никого не было, а владелец заведения за стойкой занимался своими делами.

— Вчера я беседовал с Хермансон. Она сама меня об этом просила, потому что нуждалась в этом. И она рассказала мне о взломе, который ты сейчас расследуешь. И о том, что случилось в той квартире много лет тому назад, тоже… Так вот, Хермансон беспокоится за тебя.

— Вот как?

— Она рассказала мне о семье, погибшей от пуль с мягким наконечником, наполовину свинцовых, наполовину титановых. Одна в правую сторону лба, другая в левый висок.

Вильсон понизил голос еще на полтона, как будто опасался сам себя услышать.

— Так вот, у мертвеца с Бреннчюркангатан, как его описал мне дежурный, по крайней мере, все то же самое.

— То же самое?

— Да. Одна в правую половину лба, другая в левый висок. И пули — наполовину свинцовые, наполовину титановые.

Эрик Вильсон скомкал бумажную салфетку и бросил на пустое блюдце перед Гренсом.

— Ты связался со взломом квартиры, где ничего не украли, — и по уши увяз в прошлом. И вот спустя два дня появляется мертвец, убитый тем же способом. Это может быть случайным совпадением, иногда бывает и такое. Но, как полицейский, я никогда не верил в совпадения. А ты в них веришь, Гренс?

Он прилег отдохнуть — такое было первое впечатление. Не умер, просто уснул, чтобы потом пробудиться. Возможно, все дело было в улыбке, она всегда оставляет ощущение жизни. Но стоило Гренсу приблизиться, как все изменилось. Мертвец больше не улыбался. На лице застыла гримаса ужаса.

Или же сам момент смерти, осознание того, что сейчас все закончится.

Навзничь, на бетонном полу подъезда, в котором не сразу нащупаешь выключатель света. И в такой обстановке тоже может закончиться жизнь.

Гренс опустился на корточки рядом с трупом. Чертово колено не слушалось и скрипело, бедро протестовало, но боль означала жизнь, и сейчас Гренс принимал ее чуть ли не с благодарностью. Лицо разбито и окровавлено, взгляд комиссара упал на пулевые отверстия на правой стороне лба и левом виске.

Нет, это не было случайностью. Потому что Гренс, семнадцатью годами моложе, вдруг оказался в квартире на третьем этаже дорогого особняка, с прыгающей девочкой и четырьмя мертвецами. Его отбросило туда, словно ударной волной. Два пулевых отверстия тоже не были случайностью. И когда позже криминалисты измерили расстояние от носа до смертельной раны во лбу и от верхнего края лба до другой, на виске, пропорции оказались те же самые, Гренс готов был спорить на что угодно.

Тот же стрелок, тот же почерк.

И снова расследование ведет Эверт Гренс. Пусть старый и не такой проворный, как раньше, зато опытный и мудрый.

Именно он руководит операцией на месте. Ставит задачи, которые должны быть решены, и отвечает за все. И на этот раз комиссар просто не может не заметить тайник четыре на четыре сантиметра под паркетным полом.

— Его удостоверение личности, Эверт

Марианна Хермансон, в тонких латексных перчатках, протягивает набитый бумажник из черной кожи.

Гренс задается вопросом: как так получилось, что она и Свен Сундквист оказались на месте раньше него? Даже если Хермансон живет в центре города, Свену из дома не меньше двадцати минут езды на машине. Эрик Вильсон, как видно, потревожил их сразу после звонка дежурного, будучи уверен, что строптивый комиссар тоже прибудет сюда, прежде чем его удастся в этом убе- дить.

— Ограбление, по крайней мере, мы можем исключить.

Хермансон открывает набитый бумажник, вытаскивает водительские права из прозрачного бокового кармашка на одной стороне и пачку купюр из другого. Последняя состоит из пятисотенных банкнот, кроны и евро, вперемешку с сотенными долларовыми бумажками, в заметно меньшем количестве.

— Настоящие, — резюмирует Хермансон, проводя пальцем по ламинированной поверхности водительских прав, — контуры рельефа повторяют очертания Швеции на географической карте. — Я имею в виду права, — поясняет она. — Купюрами пусть занимаются кримина- листы.

Она демонстрирует комиссару удостоверение личности. Очевидно, на фотографии тот самый человек, который лежит на бетонном полу. Волосы с проседью взлохмачены, нижняя губа заметно толще верхней, редкие усы, тоже с сединой, ровно подстрижены. Три родимых пятна на щеке образуют треугольник — два глаза и нос под ними. Лицо на лице.

— Дейян Пейович, сорок семь лет. Судя по имени и внешности, уроженец Балканского полуострова. Если он есть в наших базах, скоро мы будем знать о нем все.

Гренс молчит, устремив невидящие глаза на покойника.

— В чем дело, Эверт?

— Имя… Кажется, я где-то его уже встречал.

— Ты где-то его уже встречал? Где?

— В том самом деле, помеченном красным флажком. Он из тех, кого мы безрезультатно допрашивали в ходе расследования. Знакомый главного подозреваемого. Он есть в наших базах, можешь не сомневаться.

Гренс встает, опираясь на плечо покойника, выпрямляет колено и ждет, когда утихнет пульсирующая боль. Подъезд оцеплен сине-белой пластиковой лентой. Криминалист Кранц и судмедэксперт Эррфос уже прибыли со своими черными сумками, набитыми разными инструментами. Мертвец, а задал работы стольким живым людям, которые все это время так его ждали. Смерть, наполненная смыслом, как подтверждение бессмысленности жизни.

— Трехсотый.

Гренс переводит взгляд с покойника на Хермансон и обратно.

— Покойник, Хермансон, — поясняет комиссар. — Я ведь их считаю. Этот мой трехсотый.

И чувствует знакомое воодушевление, которого так долго стыдился раньше, а потом перестал.

Потому что ничто не придавало комиссару столько сил, как очередное расследование убийства. Сразу распрямлялась спина и появлялся интерес к жизни. Смерть, наполненная смыслом, как подтверждение бессмысленности жизни. Это опьянение, каждый раз одинаково сильное, поднималось откуда-то изнутри и как на крыльях проносило Гренса через все последующие ночи безумия. И неважно, был ли это шестидесятичетырехлетний Гренс, неуклюжий и наполовину полысевший, или двадцатитрехлетний, молодой, сильный, влюбленный. Триста случаев — и каждый раз то же чувство.

Это было так давно и будто только что. Мужчина зарубил топором жену, и молодой Гренс, стажер из полицейского участка в Уппсале, прибыл на место преступления. Патрульная машина остановилась возле дорогой виллы в Вальсетре, и они с шефом вошли в незапертую дверь. Убийца сидел за кухонным столом, жертва лежала на полу у его ног, рядом с окровавленным топором, которым ее ударили в затылок. Его пустые, бездонные глаза — вот что тогда поразило Гренса.

Мужчина не протестовал, когда двое полицейских, одним из которых был Гренс, подхватили его за руки и поволокли в машину. Гренс запомнил это пьянящее ощущение первого шага, которое нисколько не выветрилось и не потускнело за прошедшие сорок лет.

Другое чувство, куда более неприятное, было связано с прыгающей девочкой и убийцей, который смеялся им в лицо, когда его отпускали.

— С тобой поздоровались, Эверт! Не хочешь ответить?

Марианна Хермансон подергала его за рукав рубашки. Гренс поднял глаза. На него смотрели юноша и девушка в форме. Такая ясность во взгляде бывает только в самом начале пути.

— Лукас и Амелия — последний семестр в полицейской школе. Оба проходили стажировку в нашем отделе по расследованию уголовных преступлений под моим руководством. Амелия работает в уголовной полиции у себя в лене, Лукас приехал к нам из Тюмбы. Это они помогали нам с обследованием папок и пустых страниц. Я подумала, молодым людям будет полезно взглянуть на все это…

Постороннему человеку сцена могла показаться в высшей степени странной. Три человека знакомятся друг с другом, стоя по разные стороны трупа, который, в свою очередь, разглядывает их из своего положения.

— Лукас… Амелия… А это Эверт Гренс, мой, а следовательно, и ваш, шеф… Он не такой страшный, каким хочет казаться.

Марианна Хермансон улыбалась. Молодые люди протянули комиссару руки, — слабое, неуверенное рукопожатие, которому только предстоит набраться силы.

— Вы примерно того же возраста…

— Простите?

Лукас и Амелия произнесли это одновременно.

— …того же возраста, что был я, когда увидел свой первый труп. Мертвое тело — МТ, как это тогда называлось. Не думаю, что это сокращение сейчас в ходу.

— Только не в полицейской школе, комиссар.

Гренс посмотрел на молодых людей, которым только предстояло осознать, что в один прекрасный день все это закончится.

Неужели закончится, как же так?

И где, в таком случае, эти триста трупов?

— Эверт!

Свен Сундквист, у которого пару минут назад зазвонил мобильник, вышел из подъезда, чтобы поговорить без помех. Через маленькое круглое окно на входной двери Гренс наблюдал, как коллега пожимал плечами на Бреннчюркагатан, горбил и рывком распрямлял спину. Спина комиссара криминальной полиции говорит о многом. Однозначно, это означало плохие новости.

— Да?

— Звонил дежурный.

— Мы уже заняты, Свен.

— Именно поэтому. Дежурный знает, где мы находимся и почему. Поэтому и решил предложить нам кое-что еще.

Гренс посторонился, чтобы не мешать работе фотографа, снимавшего мертвого мужчину с разных ракурсов, но этого оказалось недостаточно. Пришлось уйти вглубь подъезда, и комиссар жестом пригласил Свена Сундквиста последовать за ним.

— О чем ты говоришь? Хватит с нас и того, что есть.

— Я говорю о звонке из квартиры в доме по Оденгатан, который только что принял дежурный, — отвечал Свен. — Дом рядом с парком Васа, звонила квартиросъемщица, женщина средних лет. Сегодня на рассвете ей почудились выстрелы из квартиры этажом выше. Проснувшись окончательно пару часов спустя, женщина решила посмотреть, в чем дело. Квартира стояла нараспашку. В прихожей на спине лежал мужчина с двумя пулевыми отверстиями в голове — одно во лбу справа, другое в левом виске.

Дейян Пейович — взлохмаченные волосы с проседью, редкие усы, три родинки, образующие странный узор на щеке, — теперь они и в самом деле знали о нем больше. Он родился в Подгорице, в Черногории, тогда еще входившей в состав Югославии. На родине был осужден дважды — за убийство и нанесение телесных повреждений. Наказание отбывал в Пожареваце — самой большой и жестокой тюрьме Сербии. В Швецию прибыл двадцать один год назад, восьмью годами позже получил гражданство. В базах полиции его идентификационный номер дал в общей сложности пятьдесят девять совпадений в общем списке, в секретной рубрике «Особо опасное оружие», двадцать четыре совпадения в списках подозреваемых, в разделе «Организованные преступные группировки», и всего одно совпадение в списках осужденных за незначительные преступления — пару месяцев назад Пейович плюнул на ботинок полицейскому.

При этом список расследований, в которых так или иначе мелькало его имя, выглядел весьма внушительно — убийства, умышленные и непредумышленные, и попытки убийства, нанесение тяжких телесных повреждений, каждый раз с участием известных торговцев оружием. Его отпускали, будь то за недостатком вещественных улик или свидетелей, которые или отказывались сотрудничать, или просто бесследно исчезали.

Эверт Гренс вытянулся на вельветовом диване, подхватил очередную порцию бумаг с шаткого ночного столика и положил туда, где уже лежали другие бумаги, — себе на живот. Под конец дня они с Марианной Хермансон, Свеном Сундквистом и молодыми стажерами и в самом деле узнали об убитом довольно много. Убийца же по-прежнему оставался белым пятном — ни свидетелей, ни следов обуви, ни отпечатков пальцев. Никаких следов борьбы, с образцами крови или кожи на теле или одежде жертвы.

Два случая — одна сигнатура. Преступник делал все, чтобы его почерк был узнаваем.

Два убийства с разницей во времени в несколько часов, в домах, разделенных какой-нибудь парой километров.

Первое — по Бреннчюркагатан, 37. Второе — Гренс потянулся за новой кипой бумаг, для которой места на животе не оставалось, — в доме по Оденгатан, 88. Это оттуда поступил последний звонок.

Бранко Стоянович, так его звали. Он тоже лежал на спине, — на паркете «в елочку» в прихожей, на последнем этаже многоквартирного дома.

Пули с мягким наконечником, наполовину свинцовые, наполовину титановые — все как несколько часов тому назад и за семнадцать лет до того. Пулевые отверстия — копия тех, что были сделаны в голове Пейовича и семейства Лилай с Далагатан.

Судьбы двух последних жертв тоже были похожи, как две капли воды.

Бранко Стоянович, пятью месяцами старше Пейовича, вырос в Даниловграде, в нескольких милях к северо-востоку от Подгорицы, и отбывал свой первый срок в том же Пожареваце, одновременно с Пейовичем. В реестрах миграционного ведомства они были зарегистрированы с разницей в несколько дней, в одном и том же месяце получили гражданство. В материалах расследования, отмеченного красным флажком, Стоянович и Пейович значились, в числе многих прочих, как допрошенные по делу.

При том, что у этих людей было так много общего, они едва ли могли предвидеть, что будут лежать в прозекторской на соседних койках и вскрыты в один день.

Эверт Гренс отложил бумаги на столик, поднялся с дивана, разминая рукой затекшую шею, и вышел в коридор. Там было темно и тихо. Один только кофейный автомат подавал признаки жизни — рычал, отплевывался толчками, словно только что прооперированный сердечник, не успевший приспособиться к новому кардиостимулятору.

Последняя чашка — и домой. И вовсе не потому, что очень того хочется. Эверту Гренсу гораздо лучше спалось на диване в участке, но даже самые занятые инспекторы должны время от времени менять одежду, проверять почтовые ящики и поливать цветы.

На улице тепло и безветренно, тихий летний вечер переходит в такую же ночь.

Приятно в этот час прогуляться по улице. От кабинета в полицейском участке в квартале Кнунеберг до порога одинокой квартиры по Свеавеген двадцать минут ходьбы, но много лет тому назад они проделывали этот путь за четверть часа. Анни брала его под руку, и Гренсу приходилось приноравливаться к ее быстрому шагу. Кунгсхольсгатан, Шеелагатан, потом через мост Барнхюсбрун, железнодорожные пути, которые сейчас переходил комиссар, — в любое время года маршрут оставался неизменным.

Он затянул песню. Пожилая пара впереди удивленно переглянулась, одинокий велосипедист просигналил немолодому мужчине, который на виду у всего города запел, не попадая в ноты. Репертуар Гренса — шлягеры шестидесятых, на этот раз «Lucky Lips», — с пританцовыванием, примерно так, как это делал Клифф Ричард. Гренс пел и вспоминал другую эпоху, так непохожую на эту. Еще полгода в полиции — что дальше? Как человек может найти новое вдохновение и новый смысл жизни, если никогда раньше не занимался подобными поисками?

Последний пируэт перед поворотом на Обсерваторигатан. Гренс почувствовал, как промок воротник рубахи. Еще какая-нибудь сотня метров, и он увидит темное окно собственной кухни.

Тесный лифт — ровесник самого Гренса — скрипел и охал, как вот-вот готовая развалиться телега, но колено ныло сильнее, поэтому комиссар потянул на себя решетчатую дверь. Он сделал это с таким чувством, будто садился в самолет, отдаваясь во власть ненадежной машины.

Кто-то побывал в его квартире — комиссар понял это сразу, как только вышел на четвертом этаже и вытащил из кармана ключи.

Он остановился, оценивая ситуацию, отделяя работу воображения от реальных чувственных восприятий. Или он так углубился в жизнь своих преступников, что и сам стал частью их мира? Что, если там, за дверью, другая квартира, с прыгающей девочкой и четырьмя мертвецами?

Некоторые из его коллег перед уходом из дома протягивали флуоресцентные нити между ручкой и дверной рамой, чтобы по возвращении, посветив на это место фонариком, сразу определить, пытался ли кто-нибудь проникнуть в квартиру в их отсутствие. Все это было слишком сложно для пожилого комиссара, у которого, помимо прочего, никогда не оставалось времени на подобные хитрости.

Да и необходимости в них, в общем, не было, потому что всегда срабатывал старый, проверенный метод. Заперев дверь, Гренс оставлял потертую дверную ручку в определенном положении, а вернувшись с работы, менял угол ее наклона параллельно полу. Если кто-то другой пытался открыть дверь до него, это было сразу заметно, вот как сейчас.

Старая, облупленная дверная ручка висела, как будто не имела сил встать под нужным углом.

Кто-то пытался проникнуть в его квартиру.

Гренс достал служебный пистолет из висевшей на плече кобуры, выставил дулом вперед и переступил порог темной прихожей.

Шаг, еще полшага. Он остановился, прислушался.

Тишина.

Ни малейшего признака жизни.

Гренс медленно пошел вперед — спальня, ванная, кабинет.

Никого.

Кухня — он по-прежнему никого не видел, не слышал.

Скорее почувствовал — там кто-то есть.

Взял пистолет обеими руками, переставил ногу — еще медленнее, перенеся на нее весь свой вес. Потом резко развернулся в углу.

— Руки…

Он сидел за кухонным столом — неясный силуэт на фоне окна.

— …тихо, черт…

Темный силуэт задвигался.

— Сиди тихо, я сказал, или стреляю.

Гренс стоял на пороге собственной кухни и целился в тень за столом.

— Гренс, это я.

— Положи руки на стол, чтобы я мог их видеть.

— Черт… Гренс, опусти оружие.

В темноте это было трудно разглядеть, но комиссару показалось, будто фигура медленно встала из-за стола и развернулась, протягивая руку.

— Сиди, или я стреляю. Последнее предупреждение.

В этот момент зажегся свет, и Гренс понял, что незваный гость всего лишь пытался добраться до выключателя.

— Гренс, успокойся. Это я, Пит Хоффман.

Комиссар окончательно переступил порог кухни.

— Я знаю, как выглядит Пит Хоффман. Ты ему даже не кузен.

Эверт Гренс приблизился к столу, насколько позволяла ситуация. Между дулом пистолета и головой злоумышленника — темноволосого, с карими глазами, обвисшими щеками и кривоватым носом, — оставалось около метра.

— Еще одно движение — и я стреляю, кто бы ты ни был. Ты допустил серьезную оплошность, вломившись в квартиру к вооруженному полицейскому.

Это была кухня что надо, — просторная, с высоким потолком, соединенная с комнатой Зофии узким коридором, обшитым резными деревянными панелями. Но ни сам Гренс, ни его таинственный гость не думали об этом, когда смотрели друг на друга. Глаза комиссара метали молнии в сторону незнакомца, который не только вломился в чужую квартиру, но и осмелился поджидать хозяина на его собственной кухне. А незнакомец все еще надеялся заставить комиссара его выслушать, но опасался спровоцировать выстрел.

— Слушай, Гренс. Я — Пит Хоффман.

— Но ты выглядешь совсем не как Пит Хоффман. Кроме того, ты совершил преступление — нарушил неприкосновенность чужого жилища. Глава четвертая Уголовного кодекса, параграф шестой…

— Гренс, если бы ты только позволил мне показать свои руки.

— Держи их так, чтобы я видел, черт тебя возьми. Ладони на стол!

Гренс не так часто использовал табельное оружие и даже сомневался, сумеет ли воспользоваться им как следует. Тем не менее пустил бы его в ход не задумываясь.

Тот, кто вломился в его квартиру без спроса, должен винить в последствиях только себя.

— Я должен пошевелить ими, Гренс, чтобы ты убе- дился.

— Давай, а я для начала прострелю тебе плечо. Если этого будет недостаточно и ты будешь продолжать со мной препираться, следующий выстрел будет в сердце.

Незнакомец с кривоватым носом и круглыми, обвисшими щеками глубоко вздохнул, словно для того чтобы успокоить дыхание и прочистить горло.

— Ну, хорошо. Ты видишь, да? Я держу ладони на кухонном столе. Все как ты хочешь, нет никакой необходимости спускать курок. Но если ты не позволяешь мне показать тебе руки, я вынужден попробовать другой способ. Давай просто поговорим.

— Такая возможность предоставится тебе в суде, адвокат поможет.

— В первый раз, Гренс, мы встретились при захвате заложников в тюрьме строгого режима. И тогда ты вел себя так же, как сейчас, — направил дуло в мою голову. Ты даже спустил курок — выстрел продолжался ровно три секунды.

— Ты знаешь, кто бы ты ни был, что этим меня не возьмешь. Я вижу перед собой все того же незнакомого придурка, который вломился в мою квартиру и сидит за столом на кухне, где я обычно пью кофе. На моем месте, черт возьми!

Мужчина посмотрел на свои руки. Кивнул им, а потом комиссару, словно повторив тем самым свою просьбу. Но Гренс не кивнул в ответ, а покачал головой.

— Не двигаться, я сказал. Если хочешь жить, конечно.

— О’кей, о’кей. Мы просто немного поговорим.

Эверт глядел на незнакомца, у которого как будто болело горло. Складывалось впечатление, что каждое сказанное слово доставляет ему боль.

— А во второй раз, Гренс, мы с тобой сошлись по-настоящему. В Боготе, помнишь? Кафе «Гаира». Там я научил тебя пить агуапанелу — сахарный тростник и горячая вода. И в тот раз мы с тобой не были врагами. Мне была нужна твоя помощь, Гренс, и мы сражались на одной стороне, бок о бок.

Комиссар холодно улыбнулся. Он больше не слушал незнакомца. Голова комиссара не могла вместить больше бреда, чем в ней уже было.

— Я немедленно вызываю патрульную машину, а до ее прибытия ты будешь просто сидеть и ждать. У меня нет никакого желания выносить трупы из собственной кухни за полтора года до пенсии.

Не опуская пистолета, комиссар левой рукой выудил из кармана пиджака мобильник.

— Успокойся, Гренс, — снова подал голос незнакомец.

— Я спокоен до тех пор, пока спокоен ты.

И в этот момент чужак заволновался. Возможно, он просто не был уверен, что следующее его воспоминание будет истолковано правильно.

— Слушай дальше, Гренс. В следующий раз все получилось наоборот. Тогда уже ты нуждался в моей помощи и уговорил меня внедриться в банду торговцев живым товаром, которые начинали в Ливии и…

— Хермансон? Это Эверт, — Гренс выбрал один из немногих номеров в папке быстрого набора. — Я у себя на кухне, целюсь в голову взломщику, который незаконно проник в мою квартиру. Хочу, чтобы вы прислали ма- шину.