Именинница Рослунд Андерс

Он с ней, лежит, прижавшись к ее теплой коже. И вместе они слушают, как ворочается в постели Хюго, тихо посапывает Расмус и ровно дышит Луиза.

— Еще пара дней, и все закончится. Но сейчас вы должны оставаться в квартире. Никуда не выходите! Запрети мальчикам открывать окна, обещай мне. И, Зо — обними их за меня, и Луизу тоже.

Пит Хоффман поправил подушки, расстелил плед и покрывало из похожей на бархат ткани и отправился бродить по бесконечной квартире. Он просто не мог представить сурового комиссара хозяином всей этой роскоши. В библиотеке остановился. Что-то в этой комнате привлекло его внимание вчера вечером, когда Пит в кресле с книгой в руках ожидал возвращения Гренса.

Между книжными полками, покрывавшими всю стену от потолка до пола, висел небольшой гобелен — «Счастливого Рождества!» красными буквами на желтом фоне, и рядом с ним две черно-белые фотографии — мужчина и женщина, оба совсем молодые, в полицейской форме. При виде их Питу подумалось то, что подумалось бы любому в такой ситуации: что квартира кажется бесконечной не в последнюю очередь потому, что эти портреты представляют собой ее своего рода сакральный центр.

Следующий звонок Пит сделал из просторной кухни Гренса, с чашкой черного кофе. В буфете отыскался забытый в хлебной корзинке крекер, в пустом холодильнике — сваренное вкрутую яйцо рядом с пакетом молока.

Пит набрал охранника из «Хоффман-секьюрити», который в это время глазел на мониторы в тесной «однушке» в Багармоссене.

— Рановато сегодня, босс?

— Диван оказался не таким удобным, как выглядел. Что у тебя?

— Ночь прошла спокойно, утро тоже. В восьмом номере еще не проснулись, в двенадцатом закончили завтракать. Охранный объект из десятого номера несколько раз подходил к окну. Больше не плачет.

— А новенькие?

— Мне все еще не нравится, что они не здесь.

— И в этом ты прав, Энди, но пока получается только так.

Охранник щелкнул кнопкой на мониторе, пробежал по клавиатуре, — так это, во всяком случае, прозвучало в трубке.

— Вижу женщину, камера 7 на балконе. Она стоит на кухне в желтом халате или в чем-то похожем и смотрит… в никуда. А ведь, босс, несколько часов назад она…

Охранник осекся.

— Что?

— Мне это совсем не нравится.

— Что, Энди?

— Она разговаривала по телефону, я уверен. Она не должна была делать этого. Наверное, пронесла мобильник тайком.

— Это моя оплошность, Энди. Забыл ее предупредить, все произошло слишком быстро.

— Может, мне к ней съездить? Поговорить, забрать мобильник?

— Я сделаю это сам. И поговорю с ней.

— Мы должны знать, с кем она общается. Это может быть опасно…

— Я поговорю с ней, Энди. И об этом тоже.

Питу Хоффману хотелось кричать.

Ты видел ее, как она выглядит? Так же, как и разговаривает, или обманывает меня, бодрится по телефону? Ты смотрел ей в глаза, ты…

Но этого нельзя было делать ни в коем случае. Потому что никто, включая подчиненных, не должен был знать, кто такие эти «новенькие».

— Спасибо, Энди, ты такой же ответственный, как всегда. Ну, а остальные… ты видел детей?

— Старшего мальчика некоторое время назад. Камера 2, в спальне. Он беспокойный, это чувствуется в каждом движении. На этих мониторах мне приходилось видеть немало беспокойных детей, но этот внушает опасение даже на их фоне. Что с ними стряслось, босс?

Пит Хоффман замер на неудобном кухонном стуле.

Хюго.

Его маленький мальчик, который совсем скоро станет большим и спит так же чутко, как и его отец. Хюго, с младенчества привыкший воспринимать мир как одну большую тихую гавань, стоял у окна рядом с матерью и с беспокойством вглядывался в неизвестность.

Теперь и он живет в страхе.

Испуганное лицо старшего сына надолго застыло в воображении Хоффмана. Наконец он отставил пустую фарфоровую чашку и сгреб в кучу хлебные крошки, освобождая место для оборудования, которое должно было понадобиться сегодня.

С левого края лег на стол радиоглушитель с таймером и еще одним телефоном, который Хоффман собирался использовать в первую очередь. Далее лег микрофон длиной в один сантиметр, которому предназначалось перехватывать в том числе и речь на иностранном языке. Поэтому следующим в ряду оказался переводчик.

Именно так называлось это устройство, которое регистрировало и при помощи установленной на мобильнике программы переводило каждое иностранное слово, прозвучавшее в стенах комнаты. Рядом лег пистолет «Радом», который Хоффман носил с правой стороны в наплечной кобуре, и нож с трехгранным лезвием, из такой же кобуры с левой стороны. Наконец пуленепробиваемый жилет и ручные гранаты, без пластмассовых рук и ног.

Длинный ряд металлических предметов, — Хоффман знал, когда пустить в ход каждый из них.

В отличие от маскировки. Она представлялась настолько сомнительным подспорьем, насколько надежным выглядело все остальное. Силиконовые щеки и накладные усы, пусть даже из настоящего волоса, — выдержит ли все это испытание дневным светом?

Терпение не было главной добродетелью инспектора криминальной полиции Эверта Гренса. Вот уже в четвертый раз подходил комиссар к кабинету шефа и пытался мимоходом заглянуть в дверь, делая вид, что крутится возле кофейного автомата. Наконец ему повезло — дверь начальника отдела криминальных расследований Эрика Вильсона стояла чуть приоткрытой. Гренс подхватил вторую пластиковую чашку с дымящимся черным напитком и вошел без стука.

— Доброе утро.

Комиссар поставил чашку на стол Вильсона и сел на стул для посетителей.

— Доброе утро, Эверт. Что так рано? Или ночевал в отделении?

— Это как посмотреть.

— То есть?

— Выходил отсюда и снова возвращался несколько раз за ночь.

— Вот как? И что же такого случилось?

— Нас взломали.

— То есть?

— Взломали отделение полиции.

— Прости, не понял.

— Во-первых, секретный архив в подвале. Ну, и наш отдел… твой кабинет, если точнее.

— О чем ты?

Гренс подошел к сейфу в углу — такому же огромному и неуклюжему, как и сам комиссар, разве на пару сотен килограммов тяжелее.

— Вот это.

Если до сих пор Вильсон не притрагивался к кофе, то теперь осушил одним глотком всю чашку. Как будто хотел тем самым пробудиться наверняка.

— В который раз повторяю тебе, Эверт, что не понимаю, о чем ты говоришь.

В коридоре послышались голоса, затопало множество ног. Гренс поплотней прикрыл дверь, прислушался и только после этого вернулся к сейфу.

— Чуть позже я все объясню, но тебя точно взломали, Вильсон. Кто-то открывал сейф, и сделал это не без твоего, бывшего куратора внештатных полицейских осведомителей, участия. Более того, кто-то из наших с тобой коллег похитил твои секретные бумаги.

— В третий раз спрашиваю тебя, Эверт: о чем ты? Никто не касался этого шкафа. Я, по крайней мере, не вижу никаких следов взлома. Ты заскучал, Эверт? Двух, даже, по-видимому, трех убийств тебе недостаточно? Взлом в полицейском отделении — надо же такое приду- мать…

— Такое здесь не впервые, я имею в виду даже в этом коридоре.

Тут оба вспомнили, как однажды ночью много лет тому назад Эверт Гренс решил взломать кабинет Вильсона, чтобы воспользоваться единственным на все отделение компьютером, и на удивление легко справился с замком.

— Раньше охранные системы были не то, что теперь, Эверт, — пояснил шеф. — Да и тогдашние двери, конечно, не выдержали бы современного снаряжения.

— Открой, — Гренс смотрел в глаза шефу. — И докажи мне, что я неправ.

Эрик Вильсон покосился на недопитую чашку, которую поставил на стул для посетителей, как будто нуждался в дополнительной порции кофе, чтобы окончательно локализовать бред Гренса в параллельной реальности. Вильсон встряхнулся. Шеф безупречно контролировал себя в трудных ситуациях, чем всегда приводил комиссара в восхищение. Сам Гренс никогда не стал бы разыгрывать перед кем бы то ни было такой спектакль.

— Если бы ты еще отвернулся на минутку, Эверт.

Гренс выполнил просьбу шефа, и Вильсон набрал на двери восьмизначный код.

— Ну, и что здесь может быть не так…

— Начни с конверта агента Паулы.

Буря эмоций во взгляде Вильсона. Удивление, страх, презрение, недоверие — все одновременно.

— Конверт Паулы?

— Вскрой его, будь добр.

Это ведь Эрик Вильсон на протяжении стольких десятков лет курировал агента Паулу и был единственным полицейским, с которым тот имел дело. Поэтому в глазах агента Паулы, он же Пит Хоффман, Вильсон представлял собой всю полицию Швеции, вместе взятую, и каждого полицейского по отдельности. Это он придумал Хоффману такое кодовое имя, которое хранилось в конверте, запечатанном сургучом, вместе с настоящим именем агента, написанным от руки на листке бумаги.

Именно этот конверт Эверт Гренс и просил его вскрыть.

Но когда Эрик Вильсон вытащил конверт, нащупав его в глубине одной из полок, тот уже был вскрыт, а печать сорвана.

Внутри ничего не было.

Эрик Вильсон снова вздрогнул всем телом, на этот раз непроизвольно. Побледнел и ухватился за косяк сейфа.

— Я… ничего не понимаю.

— Я вижу.

— Эверт, это… я…

— А теперь я хотел бы, чтобы ты проверил те черные журналы, в которых описывал ваши с Паулой встречи.

Эрик Вильсон снова наклонился и заглянул в сейф, но как будто не смог удержать равновесия и сделал шаг в сторону, чтобы не упасть.

— Что за журналы?

— Те черные папки, с бумагами Паулы.

Шефу криминального отдела не понадобилось долго листать в папках, чтобы понять, что протоколы множества секретных встреч исчезли. Оставив дверцу сейфа открытой, Вильсон вернулся к столу и тяжело опустился на стул, закрыв лицо руками.

— Паула, Пит Хоффман. Сколько преступников вы упекли за решетку благодаря его рапортам? Сколько тонн наркотиков было изъято, сколько убийств раскрыто благодаря Пауле, который ради этого каждый день рисковал жизнью? И только ты виноват в том, что эта правда слишком долго оставалась запертой в шкафу.

Гренс посмотрел на шефа, который выглядел совершенно опустошенным.

— И что, ты думаешь, произойдет, если эти бумаги выйдут за стены участка? То есть я хотел сказать… они уже вышли… чем это грозит, понимаешь?

— Я прекрасно все понимаю, — оборвал его Вильсон.

Гренс улыбался. Вильсон сидел все такой же потерянный.

— Черт, ты продался…

— Какого…

— Потому что ты правильно заметил, Вильсон, этот сейф никто не может взломать. Вот и получается, что я работаю с коррумпированным шефом.

— Ты знаешь, Гренс, что агенты для меня — святое. Это я выстроил всю эту работу и опекал их как родных детей. Это я разработал систему их защиты и сам каждый день рисковал жизнью ради своих неофициальных сотрудников. Тебе известно, Гренс, как много значила для меня семья Хоффмана и что я сделал для них!

Комиссар смотрел на шефа. Как ни отвратителен был плачущий Вильсон, в целом, картина внушала Гренсу скорее чувство удовлетворения. Потому что при том, что слезы, крики и жалобы были притворны, искренним оставался сам посыл. В кои веки перед Гренсом сидел настоящий Вильсон — человек, в котором комиссар привык видеть прежде всего врага. И вот теперь он изменился. Или это изменился сам Гренс?

Постепенно, с тех самых пор, как Вильсон оставил работу с неофициальными агентами и возглавил отдел, Гренс научился уважать шефа. Потому что тот, кто приспособился быть начальником Эверта Гренса, уже достоин уважения. Но кроме того, кто лучше Вильсона умел поощрить в подчиненных инициативу, а потом вмешаться в нужный момент, иногда не без гонора, если так было нужно.

Удобный человек с удобными манерами. Поэтому то, что видел сейчас перед собой Эверт Гренс, не могло его не радовать.

— На самом деле, Вильсон, я не верю, что ты мог продаться. Но ты допустил ошибку, это точно.

— Какую ошибку?

— Ответь мне на один вопрос… ты по-прежнему живешь один?

— Прости, не понял.

— Некоторое время я был почти уверен, что ты с кем-то встречаешься. Этого ведь не скроешь. Хоть я сам и не… но знаю, как это выглядит со стороны — любовь. А если ты с кем-то встречаешься, Вильсон, стало быть, кого-то впустил в свою жизнь. Возможно, настолько, что совершенно утратил бдительность.

Эрик Вильсон выпучил на него непонимающие глаза.

— Так с кем ты встречашься?

Глаза выпучились еще больше.

— С кем?

Молчание.

— С кем, Вильсон?

— Тебя это не касается.

— Возможно. А всего этого? — Гренс показал на сейф.

— То, с кем просыпаюсь, завтракаю и ложусь в постель, не имеет к этому никакого отношения.

Эверт Гренс поднялся, подошел к все еще открытому сейфу и толкнул дверцу. Дождался щелчка, означающего сцепление металлических поршней.

— Ну, хорошо. Оставим того, с кем ты встречаешься, в покое. Допустим, что это не она или не он узнали секретный код и получили доступ к содержимому сейфа. Но все равно, Вильсон, нехорошо ведь выйдет, если это получит огласку. Я имею в виду, вопервых, то, что ты утратил контроль над тем, за что отвечаешь. И потом… ты привлекал к работе неофициальных осведомителей, о которых никогда не говорил вслух. А это не совсем законно.

— Мне не нравится твой тон, Эверт. Ты как будто угрожешь мне?

Дверца сейфа захлопнулась с глухим звуком.

— Меня не интересует, что тебе нравится, а что нет, тем более если это способствует раскрытию преступлений. Но проблему с тоном, который тебе не нравится, я могу уладить, если только ты дашь мне для этого необходимые инструменты.

— Что за инструменты? Прекрати наконец говорить загадками, Эверт.

Комиссар хлопнул по бронированному косяку, как по плечу старого знакомого. Потом набрал на табло наугад несколько цифр и медленно повернул ручку, словно желая показать Вильсону, что отныне сейф нужно будет запирать только так.

— О’кей, Вильсон, что касается нежелательного тона. Обещаю тебе хранить молчание по поводу всего, что произошло в этом кабинете, и попробую найти то, что было украдено. Но за это, Вильсон, ты справишь полицейское удостоверение нашему новому сотруднику, который выглядит примерно так.

Тут Эвер Гренс показал шефу фотографию Пита Хоффмана в его новом обличье. С дисплея на Вильсона смотрел потрепанный жизнью мужчина с одутловатым лицом и кривоватым носом.

— Кто он?

Вильсон ткнул пальцем в Хоффмана, и Гренс успел подумать, что маскировка выдержала проверку. Конечно, это был всего лишь снимок на дисплее мобильника, увидеть человека в жизни — совсем другое дело, потому что человек — это не только телосложение и черты лица. Тем не менее реакция Вильсона показалась комиссару многообещающей.

— Я спросил то же, когда увидел его в первый раз. Не могу ответить на твой вопрос, Вильсон, но именно этот человек поможет нам найти того, кто взломал печать. И для этого ему нужно полицейское удостоверение, всего на три дня. Документы должны быть готовы завтра утром. Неплохо было бы дополнить их рекомендательным письмом с обстоятельным описанием выдающихся способностей инспектора полиции округа Сити Вернера Ларсона с твоей подписью.

— Вернера Ларсона?

— У тебя есть другие варианты?

— То есть ты приказываешь, а я исполняю… Ты совсем сошел с ума, Эверт?

— Не совсем, похоже.

— Никто и никогда не заставит меня выписать удостоверение полицейского на имя человека, не имеющего никакого отношения к полиции.

— Но как же так, Вильсон? Или мы не пользовались услугами неофициальных осведомителей? И никто не вламывался в твой кабинет и не похищал оттуда секретные документы? Ведь если…

— Хватит, Эверт.

— Молчу.

— Хватит, достаточно.

Гренс ушел к себе, оставив начальника сидеть за столом, уставившись на запертый сейф. Едва переступив порог своего кабинета и закрыв за собой дверь, комиссар набрал на мобильнике тот же номер, что и несколько часов назад. Марианна Хермансон только что прибыла в дом по Регирингсгатан, 79, в еще один подъезд с криминалистами, судмедэкспертами и мертвецом с двумя пулевыми отверстиями в голове.

— Все то же самое, Эверт. Вне всяких сомнений, здесь работал один и тот же стрелок.

— А жертва? Это действительно он?

— Очень похоже, на первый взгляд по крайней мере. Сорок пять лет. Найденное в бумажнике удостоверение личности и в самом деле выписано на Эрмира Шалу. Я пробила по нашим базам — это он. Совпадает рост, особые приметы — татуировка с изображением воткнутого в камень меча на предплечье, родимое пятно на правом ухе и заметный шрам на шее.

— Отлично. Теперь уезжай оттуда, у тебя еще два задания.

— Два? Найти Душко Заравича и задержать за что угодно на семьдесят два часа — вот все, что ты говорил.

— Я говорил это, и Заравич должен сидеть за решеткой до наступления полуночи. Тогда руки у того, кто может больше, чем мы с тобой, будут развязаны. Но буквально только что появилось кое-что еще. Работенка, которую я хотел бы тоже поручить тебе…

— Вот как?

— Речь пойдет об Эрике Вильсоне.

— Что-что?

— Он что-то скрывает.

— Каждый из нас что-то скрывает.

— Да, но далеко не каждый скрывает нечто, связанное со взломом полицейского отделения.

В трубке стало тихо. Гренс слышал дыхание Марианны Хермансон и топот криминалистов по лестнице на заднем плане. Где-то рядом судмедэксперт негромко начитывал на диктофон рапорт.

— Ты еще здесь, Хермансон?

— Что ты такое сказал, Эверт? Что наш с тобой шеф взломал собственный кабинет?

— Я сказал только, что он причастен к пропаже секретных бумаг, похищенных из отделения. Документов, которые могут стоить жизни не одному человеку.

— Что за документы? Что за люди?

— Большего я тебе пока сказать не могу.

— Но ты можешь по телефону обвинять начальника отдела в совершении преступления, означающего как минимум отставку. Ты знаешь Вильсона, Эверт, он в жизни не совершал преступлений. Не больше, чем мы с тобой.

— Ну, может, не он сам, а кто-то, кого он покрывает. Мне кажется, нашего шефа использовали.

— Как использовали?

— У него ведь новый роман, он в этом признался. Да ты наверняка и сама это заметила. Не странно ли, что это совпало с пропажей секретных документов из его кабинета? Никто не смог бы проникнуть туда без его помощи, будь то намеренной или по неосторожности. Думаю, здесь ты со мной согласишься. Вильсон отказался обсуждать со мной это, как я на него ни давил. И все же я должен это знать, Хермансон. Поручаю тебе как следует присмотреться к коллегам и составить список подозреваемых. Кто из наших недавно развелся? Кто одинок? Кто несчастлив в семейной жизни настолько, чтобы завести любовника на стороне?

Тишина. Где-то на заднем плане коллеги обсуждали сорта угольного порошка для снятия отпечатков пальцев. Или же Гренс вообразил себе все это? Ему не нужно было вслушиваться в фоновые звуки, чтобы знать, что происходит сейчас на месте преступления.

— Послушай, я не шпионю за коллегами. И я хочу, чтобы ты, Эверт, уяснил себе еще одну вещь — никогда не проси меня играть двойную игру за спиной тех, кто работает с нами в одном коридоре, потому что я не стану этого делать, пусть даже и по приказу своего непосредственного начальника. Ты понял меня, Эверт?

Гренсу нравилось, когда Хермансон закусывала удила, она была одна из немногих, кто осмеливался ему перечить. Но на этот раз что-то его смутило. Гренс знал Хермансон. Для нее не имел значения ранг нечистоплотного начальника, тем более переметнувшегося на сторону противника. То, что комиссар услышал сейчас, было на нее непохоже.

Только он собирался сказать об этом, Хермансон его опередила.

— И еще одно, Эверт. Если ты хочешь, чтобы я арестовала человека, сама не зная за что, в то время как ты сам будешь проводить в Сёдерчёпинге допрос, о котором я также не имею ни малейшего представления, возьми на себя по крайней мере наших стажеров. Пусть Лукас и Амелия поедут с тобой, а я займусь Заравичем, о’кей?

Завершив разговор по пути к «гардеробу», оборудованному под кабинет для стажеров, Гренс поймал себя на новом неприятном чувстве, которое определил для себя как душевный дискомфорт. Оставалось только догадываться, был ли причиной тому коррумпированный коллега, взломавший сейф Эрика Вильсона, или странное поведение Марианны Хермансон.

В просторном гараже под зданием полиции в Крунуберге в любое время года сохранялась одна и та же температура. Поэтому зимой, когда над городом кружились снежные хлопья, здесь можно было согреться, а в адскую жару, вроде той, что стояла на улице сейчас, немного охладиться и подышать свежим воздухом. Эверт Гренс открыл дверцы, приглашая стажеров в машину. Лукас, который в плечах был широк так же, как Гренс в талии, устроился на переднем сиденье рядом с комиссаром. А Амелия — коротко стриженная брюнетка с умными глазами — сзади.

Ворота разъехались — и вверх по склону крутого Кунгсхольского холма машина устремилась навстречу утренним звукам и опущенному шлагбауму, который также был поднят после недолгой проверки на вахте.

Они повернули на Эссингеледен и далее по Е4 взяли курс на юг, в направлении Сёдерчёпинга. Всего пара часов езды и каких-нибудь двадцать миль, каждая из которых приближала Гренса к пятилетней девочке с Далагатан.

— МТ?

— Что-что?

— Так вы говорили в прошлый раз, комиссар.

Мертвое тело.

Лукас произносил звуки немного в нос — акцент, выдававший в нем уроженца западной Швеции.

— Так называли жертв убийства в ваше время, когда вы были примерно наших лет.

— Ну, может, и говорил.

— И вот я все думаю — сколько их уже на вашем счету? Сколько мертвецов успевает пройти через руки полицейского, прежде чем он… ну, в общем, достигнет вашего возраста.

— Вашего возраста?

— Да, но вы, наверное, их не считали.

— Считал.

— И сколько?

— Два дня назад было триста девять, вчера триста одиннадцать. По данным на сегодняшнее утро, триста двенадцать.

Будущий полицейский молчал, как будто приходил в себя.

— О, какая точность… Комиссар, вы и в самом деле ведете им счет. Но как вы сказали… по данным на сегодняшнее утро?

— Ммм… да, еще один. Все, как в прошлый раз.

— Как в прошлый раз? Тогда куда мы едем? Разве мы не должны быть там?

— Нет, сегодня у нас есть дела поважнее.

— Что за дела?

— Не допустить того, чтобы еще один человек стал МТ. Препятствовать этому ведь тоже задача полиции.

За окном мелькали ландшафты стокгольмских предместий, и Гренс поймал себя на том, что оглядывается не только на разговорчивого соседа на переднем пассажирском сиденье, но и на молчаливую девушку в зеркальце заднего вида.

Стажер Амелия, пару раз она хотела вставить реплику, но ей не дали такой возможности. Сейчас она смотрела на комиссара так, будто просила прощения за болтливого однокурсника. Гренсу показалось, что она поняла его мысль. Дело полицейских прежде всего спасать жизни и лишь во вторую очередь, когда первое не удается, преследовать тех, кто эти жизни отнимает.

Эта девушка понравилась Гренсу. Чем-то напомнила Марианну Хермансон, может, даже и Анни немножко. Из Амелии выйдет хороший полицейский.

— Вы извините меня, комиссар…

Тут Лукас запнулся, но ненадолго.

— …я сказал «ваших лет», но вовсе не имел в виду…

— Что же вы не имели в виду?

— Ну… в общем, мой отец тоже был полицейским. В маленьком городе, где ничего такого не происходит. И он примерно ваш ровесник, недавно вышел на пенсию.

Эверт Гренс покосился на девушку в зеркальце заднего вида, но Амелия как будто уже поняла, что спасать однокурсника поздно. Сколько ни болтал коллега, пытаясь выправить положение, а делал только хуже.

— …в общем, я имел в виду… что отец совсем не похож на вас, комиссар. То есть совершенно… Он никогда не имел никаких принципов… или планов… а полицейский значок, который всю жизнь пролежал у него в бумажнике, был для него скорее чем-то вроде чипа, понимаете? Как будто отец перестал быть полицейским именно в тот момент, когда у него забрали значок — выключился.

Они миновали Сёдертелье, Йерну, Нючепинг, и только там, примерно на половине пути, Гренс перестал наконец думать о полицейском значке, который был чем-то вроде чипа, и о престарелом коллеге, у которого не было ни принципов, ни планов. Эти мысли снова сменились воспоминаниями об утреннем разговоре с Эриком Вильсоном и неприятном чувстве после беседы с Хермансон. Спустя еще пару миль Гренс остановился на заправке, чтобы без свидетелей сделать еще один звонок.

— Свен? Это я. Ты один?

— С Хермансон, поднимаемся в лифте из гаража. Только что вернулись с Регирингсгатан. Где…

— Перезвони мне, когда будешь один в кабинете.

— Почему…

— И не говори Хермансон, что я тебя об этом просил. Скажи, что звонил насчет протокола вскрытия, или сам что-нибудь придумай. Не хочу, чтобы она знала об этом…

— О чем?