Именинница Рослунд Андерс

— Не знал, что у них есть кабинет.

— У них его и не было, это я организовала. Раньше мы использовали эту комнату под архив, сразу за копировальным аппаратом.

Ясно. Это помещение опустело после того, как в подвале оборудовали общий архив.

— Мы помогли им прибраться, хозяйственный отдел дал два письменных стола. Очень неплохо получилось, как мне кажется. Не знаю только, как насчет норм охраны труда… помещение холодное, без окон, и вентиляции нет.

Большой гардероб — так назвал бы это Гренс.

На узких столах не было ничего, кроме еще двух пластиковых папок, неказистых с виду, зато с документацией. Комиссар подумал о молодых полицейских, начинающих профессиональный путь в этой холодной келье без окон. Символично в какой-то степени для человека, пускающегося в такое путешествие. Кто-то уходит, кто-то приходит. Кому из них предстоит обосноваться в кабинете Гренса?

И на его обратном пути Стокгольм жил своей обычной ночной жизнью, нисколько не заботясь о том, что будет утром. Эверт Гренс курсировал между прохожими, которые смеялись и распевали песни, переходя из одного кабака в другой.

Когда он вошел в квартиру, Пита Хоффмана на кухне не оказалось. Ночной гость сидел в библиотеке, в кресле Гренса с книгой в руках.

— Ничего не понимаю, Гренс. Я и не подозревал, что существуют такие квартиры. Сотни и сотни квадратных метров жилой площади, а сколько комнат? Ты и в самом деле живешь здесь? Это твоя квартира? Я имею в виду… комиссар полиции, откуда у тебя на это средства? И зачем? Что ты со всем этим делаешь? Вся моя семья свободно разместилась бы здесь, и мы бы не мешали друг другу. Да что там семья… весь мой род…

— Нас было двое, — ответил Гренс. — И должно было стать еще больше. Мы купили мебель… Тогда ведь были другие времена, люди выезжали из Стокгольма, а не съезжались сюда.

— Мы? Ты имеешь в виду свою жену?

— Анни.

— И вас должно было стать еще больше? Хочешь, сказать, она была…

— Да.

— Но это, насколько я понимаю… давняя история?

— Прошло тридцать пять лет. Потом она попала в аварию и в дом инвалидов.

И умерла всего десять лет тому назад.

Пит Хоффман откинулся на спинку потертого, но довольно удобного кресла. Он мог бы уснуть в таком положении.

— И ты хочешь сказать, Гренс, что тридцать лет с лишним бродишь по этим апартаментам один-одинешенек? Невеселая картина, прости. Иметь дом, который тебе даже не совсем дом, а так…

Хоффман смотрел на Гренса. Он не имел намерения обидеть комиссара, но видел, что именно так оно и получилось. Взгляд Гренса исполнился боли — той самой, в которой он прожил столько лет.

— Я не так часто здесь бываю, — ответил комиссар. — В кабинете полицейского участка мне комфортнее… гораздо комфортнее, я бы сказал.

— Теперь я начинаю понимать, почему ты остался здесь жить… в одиночестве.

А может, Гренс вовсе не обиделся? Хоффман внимательнее вгляделся в лицо собеседника, и то, что он принял за боль, на этот раз показалось скорее выражением благодарности. За то, что гость не только правильно истолковал его ситуацию и внутреннее состояние, но и нашел в себе мужество высказать свои догадки вслух.

— Видишь ли… я, конечно, думал и об этом…

— О чем?

— О переезде.

— И?

— Честно говоря, я просто плохо представлял себе это… Не знал толком, как…

В этот момент пожилой комиссар выглядел примерно как и его квартира — одиноким, опустошенным, чужим.

— …просто не представлял себе, как это бывает, когда люди оставляют свое жилище.

Мужчины смотрели друг на друга. Не так долго, но достаточно для того, чтобы Пит Хоффман еще глубже погрузился в прошлое Гренса, куда Гренс вообще мало кого пускал.

— Пойдем на кухню. Там как будто проще говорить о делах. Кроме того, если мы собираемся бодрствовать еще несколько часов, будет кстати дополнительная порция горячего кофе.

Следующий кофе оказался еще крепче, хотя Хоффман и был уверен, что такое невозможно. Кексы оставались все такими же твердыми. На столе разложили фотографии Дейяна Пейовича и Бранко Стояновича, живых и мертвых. Самые старые снимки были сделаны разведывательной полицией с большого расстояния. И вот последние — мужчины лежат на спине, в голове каждого по два пулевых отверствия.

Гренс воздерживался от комментариев, не желая навязывать Хоффману свою точку зрения. Молча пил кофе и ждал реакции собеседника.

— Я твой агент, а ты мой, так, Гренс?

— Именно так.

— И эти двое, насколько я понимаю, мое задание?

— Не совсем так. Тех, кого ты видишь на снимках, больше нет. Меня интересуют торговцы оружием, с которыми они были, по-видимому, связаны. То есть я хочу знать, кто убил этих двоих и зачем. Пока они не убили еще кого-нибудь.

Пит Хоффман положил перед собой фотографию, сделанную присевшим на корточки полицейским-разведчиком при помощи телекамеры. Площадь Сегреля в Стокгольме. Пейович и Стоянович беседуют друг с другом на фоне толпы у входа в метро.

— Это единственный снимок, где их застали вместе?

— Похоже на то. У меня, по крайней мере, таких больше нет. Ты их знаешь?

Хоффман внимательно вгляделся в снимок, благо, время позволяло. Потом ткнул пальцем в мужчину слева, который был в черной кожаной куртке и шляпе и ростом повыше своего собеседника.

— Дейо П, так его называли. Дейян, кажется, остальное не помню. Опасный дьявол, во всяком случае, хотел казаться таким. Видел я, как он вышагивает по улице с включенной бензопилой в руке. Шутки в сторону — все серьезно. Совсем как в плохом фильме. Чего он только надеялся этим добиться, неужели уважения?

Пит Хоффман ткнул пальцем в другого мужчину на снимке — широкоплечего, с кавалерийскими ногами. Этот был в белой футболке, серых брюках и красных сникерсах. На шее золотая цепь, на голове — плоская кепка в стиле 1920-х годов.

— Бранко, в этом я уверен. Фамилия, кажется, на «С». Совсем не похож на первого. Бранко не нужна была бензопила. Он из тех, знаешь… кому очень опасно перечить.

— Насколько хорошо ты их знал?

— Когда двадцать лет крутишься в криминальном Стокгольме, знаешь всех и никого. Мы не знали, а узнавали друг друга. Виделись в кабаках. Покупали — продавали или следили за тем, как это делают другие. Мы были из тех, кто не высовывается. Интерес представляют не такие, как я, Дейо или Бранко, а те, кого прикрывают такие, как мы.

Эверт Гренс взял два последних снимка с мест преступления и поставил их на столе, прислонив к стене.

— Дейян Пейович и Бранко Стоянович — ты правильно вспомнил начальные буквы фамилий. Оба были найдены убитыми сегодня утром. Двумя выстрелами в голову, как ты видишь.

Хоффман прищурился, вглядываясь в снимки, и показал пальцем на простреленные головы:

— Улцинь.

— Что?

— Город в восточной части Черногории, в нескольких милях от албанской границы, совсем недалеко от Тираны и той же Подгорицы.

— И что?

— Улциньская казнь, так это называют. Два выстрела в голову, один в правую половину лба, другой в левый висок.

Они допили крепкий кофе и разделили оставшиеся кексы — по три на брата. Комиссар собрал фотографии, выложил четыре пластиковые папки перед гостем и хлопнул по одной из них:

— Выясни, кто и зачем убил этих людей, вот твое задание. Здесь все, что нам удалось собрать об этом на сегодняшний день. Прочитай и запомни. Мы не снимали копий, а завтра рано утром я верну эти документы в Крунуберг, потому что вообще не должен был выносить их за стены полицейского участка.

Пит Хоффман повторил жест Гренса, демонстративно хлопнув по одной из папок, а потом по своим накладным щекам и кривому носу.

— А твое задание, Гренс? Что ты сделаешь для меня в обмен на эту информацию?

Комиссар открыл шкафчик под мойкой и вытащил из него бутылку виски. Односолодовый — светлый и не слишком дымный.

— Ты знаешь, Хоффман, что я не пью. Но кофе на сегодня много даже для меня. Будешь?

Гренс наполнил два маленьких бокала. Мужчины посмотрели друг на друга и выпили. Сразу потеплело в груди. Как будто ощущавшееся там отчаяние вмиг преобразилось в нечто более приятное.

— О’кей, я поручаю тебе выяснить, кто убил этих двоих, судя по всему, связанных с торгующими оружием европейскими мафиози. Ты поручаешь мне внедриться в отделение полиции, где я работаю, поскольку организация, которая угрожает тебе и твоей семье, хочет утвердиться на шведском оружейном рынке. И с этого момента, Хоффман, наше соглашение вступает в силу.

Пит Хоффман не так часто употреблял крепкие спиртные напитки. Он был не из тех, кто не имеет мужества взглянуть в глаза самому себе. Но этот виски на кухне комиссара Гренса, — это было просто вкусно. Хоффман осушил свой бокал, подождал, пока Гренс наполнит его снова, и только потом ответил.

— Я продавал наркотики. Ты знаешь, Гренс, как я увяз в этом. Но наркотики — совсем другое. Валовый импорт, большие партии. А оружием грузовик не заполнишь. Два-три «калашникова» да пять пистолетов — вот и вся партия. Примерно так это выглядит на шведском рынке оружия. И управляется он далеко не акулами, во всяком случае не на месте, а интересами множества группировок. До сих пор это было так. Каждый набирает, сколько ему нужно, и успокаивается. Они закупаются за границей, у каждой группировки свои поставщики. И не перепродают, это не принято. Поэтому, когда, к примеру, «Солдаты Роби» принялись скупать все подряд, лишь бы врагу не досталось, рынок залихорадило. Но это особый случай, Гренс. И если завтра новый игрок, тот самый, который мне сейчас угрожает, объявится с наполненным автоматами товарным составом, это изменит все. Вы, полиция, первыми это заметите. Потому что если вы полагаете, что сегодня у нас много стреляют… я вас умоляю.

— Но кто тебе угрожает? Кто хочет утвердиться на шведском рынке оружия?

— Если бы я это знал, Гренс, не сидел бы с тобой здесь. Я успел расспросить всех, кого только можно и нельзя, за тюремными стенами и вне их. В том числе и тех, кто обычно знает все. Но не на этот раз. Один из твоих коллег переметнулся на их сторону — это единственное, что мне известно наверняка.

Комиссар поднял верхнюю пластиковую папку, показал на фотографию еще живого Дейяна Пейовича.

— Эти двое? Или, скорее, те, с кем они связаны? Кто угрожает тебе, Хоффман? Это им было известно, кто ты есть и чем занимался?

— Нет.

— Ты так в этом уверен?

— Не то чтобы, но… завербовать копа и заставить его рисковать всем — такое им не под силу. Кишка тонка, не верю я в это.

— Но тогда кто? Польская мафия, куда ты внедрялся по моему поручению?

— Они меня разоблачили, как ты помнишь. Но потом их не стало.

— Колумбийские наркоторговцы, к которым ты внедрился по заданию американской полиции?

— Нет. Они так и не узнали, кто я.

— Африканские торговцы живым товаром, к которым ты внедрился по моему поручению?

— Нет, они… Я не рассказывал тебе этого, но они тоже давно прекратили существование. Послушай, Гренс, я перебрал всех своих врагов. Я вспомнил всех, — а их великое множество, — и среди них нет никого, кто мог бы так действовать. Я их не узнаю. Совершенно уверен, что никогда не имел дела с теми, кто сейчас меня шантажи- рует.

Они допили, что оставалось в бокалах. По телу растекалось приятное тепло, но больше Гренс наливать не стал. Он знал, как неожиданно меняют человека подобные стимуляторы настроения.

— Три часа, — сказал комиссар. — Пойду постою на балконе. Береги мои бумаги, Хоффман, увидимся завтра.

Гренс устроился на балконе, когда уже занимался рассвет. Жизнь сразу показалась проще. Комиссар решил, что отныне летом будет спать только здесь, на свежем воздухе. Его гостю, появившемуся на балконе несколько минут спустя, тоже в первый момент показалось, что он шагнул в другую реальность.

— Здорово, Гренс.

— Обычно я выхожу сюда, когда не могу уснуть, — признался комиссар. — В последнее время такое случается все чаще.

Пит Хоффман облокотился о перила, совсем как это только что делал комиссар. Как будто и ему вдруг захотелось посмотреть вниз, туда, где разом обрывается все.

— В документах упоминаются еще двое, — сказал Хоффман. — Твои коллеги-разведчики, Гренс, заставали Пейовича и Стояновича в компании еще двоих мужчин с похожим прошлым — с Душко Заравичем и Эрмиром Шалой. Я видел этих приятелей в самых разных комбинациях, Гренс, в том числе и всех четверых одновременно. В то время я еще жил там… Не утверждаю, что они группировка. Но это сеть, они помогают друг другу. Имеешь дело с одним — будешь иметь и с тремя остальными. Оставшиеся двое не менее опасны, чем те, что уже мертвы.

Пять мотоциклистов летели шеренгой по обезлюдевшей Свеавеген. Оглушительный звук усиливался по мере их приближения, и он не нарушал тишины, но будто шел с нею рука об руку. Стокгольм — Мегаполис — Предместье Европы.

— Итак, если я внедрюсь, комиссар, если подойду ближе, мы должны будем начать именно с этих двоих, тех, что пока живы.

Хоффман отошел от перил и медленно зашагал по балкону. Когда он остановился, город снова погрузился в молчание. Только одиночные слабые голоса время от времени нарушали тишину.

— Но с Эрмиром Шалой я никогда не сталкивался. Душко Заравич — да… из его бумаг следует, что один из сроков он отсидел в Швеции. Задержаний и допросов было много, но в остальных случаях ему удавалось улизнуть.

— Я допрашивал обоих семнадцать лет назад, — ответил Гренс, — как и тех двоих, что уже мертвы. Все четверо проходили по делу об убийстве четырех членов одной семьи. Мне так и не удалось выяснить, как это было связано с балканской мафией. Это один из немногих случаев, когда я закрыл расследование, так и не наказав убийцу.

— Ты знаешь, Гренс, что такие редко попадаются. Но один из четверки все-таки угодил в тюрьму — Душко Заравич — за нанесение тяжких телесных повреждений при отягчающих обстоятельствах, похищение человека и торговлю наркотиками. Загремел на девять с половиной лет, из которых отсидел от силы шесть. И это я засадил его благодаря своей агентурной работе — то, что не удалось твоей полицейской клике, Гренс. Первые годы Душко сидел в Бункере, при всех строгостях — ни отпусков, ни посетителей. Это тогда заболел и умер его пятилетний сын. Лейкемия, кажется. И Заравича не отпустили с ним проститься. Теперь у меня свои дети, понимаю, что это значит. И я благодарен тебе, Гренс, за то, что мое имя так и не всплыло на суде. Тебе и Вильсону хватило других доказательств.

Гренс выпрямился, и оба мужчины встали плечом к плечу. Два человека, которые подозревали всех, но были вынуждены довериться друг другу.

— Так оно и получается, комиссар, — подытожил Хоффман. — Или Шала и Заравич убийцы, которых деньги заставили забыть о старой дружбе, или в следующий раз мы найдем их с головами, простреленными в двух местах. В любом случае я желал бы держаться от них подальше, когда буду работать в банде. Они связывают мне руки. Поэтому предлагаю тебе их арестовать.

— Арестовать?

— На семьдесят два часа, то есть трое суток. Именно столько ты можешь держать человека за решеткой, не предъявляя доказательств по всей форме.

— Но за что?

— За что хочешь. Придумай что-нибудь. Тебе ведь не впервой или как, Гренс? Как только ты позвонишь мне и скажешь, что запер клетки в Крунуберге, часы затикают, и мы внедримся, я в свою банду, ты в свою. Одновре- менно.

Пит Хоффман вдохнул теплый воздух, любуясь рассветным небом.

— Трое суток, Гренс, потом все будет кончено. Это все время, которым мы располагаем.

Эверт Гренс так и не смог определить, в какой церкви на Кунгсхольмене так красиво били часы. Звуки разносились ветром, — то громкие, то тихие, иногда оглушительные, другой раз похожие на осторожный шепот. В то утро пять отчетливых металлических ударов донеслось до Гренса в коридоре полицейского отделения, таком же пустынном, как и всегда в это время, разве более светлом.

Прошло немало времени, прежде чем Гренс достиг дверей своего кабинета. По пути вернул одну пластиковую папку на плексигласовый стул Хермансон, другая легла на стол Свена возле телефона, и еще две — на столы в каморке, служащей кабинетом для стажеров. И каждый раз, выйдя из очередной комнаты, комиссар делал паузу возле кофейного автомата. В эти часы, прежде чем в отделении появлялись коллеги, ничто не мешало работе мыслей. Гренс любил это время и старался по максимуму его использовать.

Спустя полчаса после его ухода из квартиры Пит Хоффман все еще лежал на одном из купленных Анни роскошных диванов, в комнате, куда хозяин заходил лишь изредка. Внезапное появление Хоффмана изменило планы комиссара на этот день. К главной задаче — поиску девочки, некогда прыгавшей среди мертвецов в опустевшей квартире, добавилось еще две. Во-первых — арестовать двух уроженцев Балканского полуострова, чтобы развязать руки Хоффману. Во-вторых — выяснить, кто из коллег переметнулся на сторону противника, угрожающего семье Хоффмана.

Гренс поставил на стол пустую чашку, достал диск Сив с кипы бумаг на полке и в танце окунулся в музыку шестидесятых, как делал не раз, один и с Анни.

Девочка.

Начать надо с нее. Позвонить немедленно, пока это не сделали другие, с другими планами на малышку.

Гренс оглянулся на присланную по факсу копию следственного запроса семнадцатилетней давности. Шарлотта М. Андерсен, это она заведовала тогда отделом опеки в Сёдерчёпингской коммуне. Чиновница, давшая пятилетней девочке новое имя и новую семью. Она должна знать, где сейчас Зана Лилай.

Когда-то Гренс, следуя служебным инструкциям, сам уничтожил следы своей пятилетней подопечной. Объяснил девочке в убежище для свидетелей, что она должна немедленно покинуть это место, заменившее ей дом. Заодно оставить полицейского Гренса, доставившего ее туда, — своего защитника и единственного взрослого человека, на которого она могла положиться.

Комиссар взглянул на будильник на шатком ночном столике. Четверть пятого — слишком рано для звонка. Придется ждать.

Спустя полчаса он в первый раз набрал номер, принадлежавший, согласно поисковым базам, Шарлотте М. Андерсен с Гамла-Скулгатан в Сёдерчёпинге, но ответа не получил. Подождал до пяти двадцати пяти и позвонил снова.

Она ответила только без пяти шесть.

— Вы с ума сошли? Шести часов нет, а вы звоните восьмой раз. Кто вы? Что вам нужно?

Ее голос звучал устало, озлобленно.

— Меня зовут Эверт Гренс, я комиссар криминальной полиции из Стокгольма, и мне нужна ваша помощь.

— В такое-то время?

— Если хотите, могу перезвонить через пять минут… Потом еще через пять и еще…

Она давно вышла на пенсию, если верить информатору из налогового ведомства. Шарлотта М. Андерсен тяжко вздохнула:

— Ну, так что вам нужно?

— Речь пойдет о Зане Лилай.

Она замолчала. Надолго.

— О маленькой девочке, которой вы дали новое имя. И новую жизнь.

Следующая пауза оказалась еще более продолжительной. Гренс было подумал, что она положила трубку.

— Вы…

— Я здесь.

— И?

— Не понимаю, о ком вы говорите.

— Передо мной подписанные вами документы. Уверен, что подобные решения вам приходилось принимать не каждый день и год. Такое не забывается.

Снова молчание. Гренсу вдруг пришло в голову, что бывшая заведующая отделом опеки ведет себя профессионально. Потому что, признав, что документы подписаны ею, она тем самым указала бы неизвестному собеседнику направление поиска.

— Как вас зовут, вы сказали?

— Эверт Гренс.

— И вы комиссар…

— В полиции округа Сити, Стокгольм.

— Положите трубку и ждите. Я перезвоню.

Спустя семь минут она вышла на него через комму- татор.

— Вы и в самом деле полицейский. Но, видите ли…

— Мне нужно ее новое имя.

— …кто вы такой, не имеет никакого значения. От меня вы ничего не получите. Вы должны понимать…

— Я расследую убийство.

— Поищите по другим каналам.

— Над ней нависла смертельная опасность.

Последняя долгая пауза. Когда голос бывшей заведующей отделом опеки вернулся в трубку, он больше не был ни озлобленным, ни усталым. Холод — единственное, что в нем звучало.

— Вы можете расследовать, что вам угодно. Моя задача состояла не только в том, чтобы дать девочке новое имя и семью, но и обеспечить всему этому полную конфиденциальность. Я связана обязательством никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не открывать ее новых персональных данных, и то, что я на пенсии, ничего не меняет. Такие обязательства не имеют срока давности. Хорошего дня, комиссар.

Она положила трубку. Гренс позвонил снова, потом еще и еще…

Бесполезно.

Он уже отчаялся, когда вдруг зазвонил мобильник.

Она передумала!

— Алло… Очень рад, что вы решились… Если сейчас вы дадите мне…

— Гренс? — спросил мужской голос в трубке.

Это была не Шарлотта М. Андерсен.

— Да, это я.

— Это дежурный. Регирингсгатан, 79. Звонок поступил полчаса назад, и мне кажется, вы должны взять и это дело.

— Что за…

— Еще один мертвец. Два пулевых отверстия в голове — в виске и справа во лбу.

Эверт Гренс быстро поднялся из-за стола и, не отрывая мобильника от уха, прошел в кабинет Хермансон.

— Что еще?

— Мужчина лет пятидесяти, спортивного сложения, с пистолетом в наплечной кобуре. Так его описали патрульные. Что еще показательно, во внутреннем кармане пиджака бумажник. Судя по всему, это казнь, расправа, которую убийца даже не пытался выдать за что-то другое. Удостоверяющие личность документы также не тро- нуты.

— Погодите-ка…

Пластиковая папка лежала все там же, на плексигласовом стуле Хермансон. Гренс пролистал, вытащил пару бумаг из середины.

— Имя?.. Хотя дайте мне угадать.

Вот они — снимки тех двоих из балканской четверки, которые до сих пор оставались живы. На тот момент, по крайней мере, когда Гренс и Хоффман беседовали на балконе.

— Душко Заравич? Или Эрмир Шала?

— Эрмир Ш… Откуда вы знаете, Гренс?

— Значит, Шала…

— Да. Патрульные нашли в бумажнике водительские права на это имя. Но как…

Гренс дал отбой, оборвав дежурного на полуслове. Нужно было сделать еще один срочный звонок.

Итак, теперь из балканской четверки жив только один, Душко Заравич.

Оказавшийся в свое время за решеткой стараниями Хоффмана.

И если это он за хорошие деньги учинил расправу над своими бывшими приятелями, если это ему удалось подкупить кого-то из коллег Гренса, чтобы получить доступ к секретной информации, то в этом случае у него имеются личные мотивы привести в исполнение угрозу в адрес Хоффмана и его семьи. Тогда этому Заравичу известно, что это не кто иной, как Пит Хоффман лишил его возможности проститься с умирающим сыном. И за это Пит Хоффман должен потерять собственных сыновей.

История становилась все более запутанной, и если до сих пор комиссар Гренс оставался на шаг позади своих противников, то теперь получил возможность их опередить. Стать из ведомого ведущим.

Именно с этой целью он выбрал один из немногих номеров в папке быстрого набора.

— Хермансон? Не спишь?

— Ну…

Она поднялась и вышла из спальни. Гренс давно научился угадывать их действия по фоновым звукам. Как Свен, — которому нужно будет позвонить после Хермансон, — заспанный, перекатывается на край кровати и осторожно шаркает из спальни, опасаясь разбудить свою Аниту. А Хермансон, которая живет одна, тяжело опускает ноги на пол и сразу говорит громко, чтобы прочистить горло.

— …я слушаю, Эверт… Ты опять ночью?

— Возьми ручку и бумагу.

Скрипнула дверца шкафа, потом Хермансон вырвала страницу из блокнота. Гренс слышал каждое ее движение и ждал, что вот-вот шаркнет по полу ножка стула.

— Отлично, Хермансон. Пиши: «Регирингсгатан, 79».

— Что-что?

— Еще один мертвец. Два выстрела в голову.

Она писала. Ручка царапала бумагу.

— Еще? Третий?

— Ты немедленно отправляешься туда. И не забудь прислать мне фотографии места преступления на мобильник, договорились? А теперь пиши дальше: «Душко Заравич». Имя пишется через «k», фамилия начинается на «Z».

Хермансон написала.

— Скоро ты поймешь, зачем мне понадобились бумаги из твоего кабинета. Душко Заравича нужно немедленно изолировать — найти и арестовать.

— Арестовать? За что?

— Включи фантазию. Засади его на семьдесят два часа, это ведь не так сложно.

— Но почему?

— Потому, что это он расправился с тремя из балканской четверки. Или же потому, что он следующий. В общем, Хермансон, мне нужно, чтобы он угодил за решетку. Он связывает нам руки.

Судя по звуку, она открыла холодильник.

— А ты, Эверт? Чем ты собираешься заняться в ближайшие часы?

— Я уезжаю.

Хермансон налила в стакан какую-то жидкость — булькающий звук.

— Уезжаешь?

— Да, в один городок в двадцати милях к югу от Стокгольма. Меня не будет в Крунуберге пару часов.

Одна сторона подушки была вышита бисером, — что-то вроде дерева с торчащими в разные стороны ветками отпечаталось на левой щеке Пита.

Он сел. На роскошном диване Гренса удалось хорошо отключиться, хоть и ненадолго. Хоффман чувствовал себя вполне выспавшимся. И где, подумать только! В квартире комиссара, который когда-то выстрелил ему в голову. Жизнь казалась такой незамысловатой в голубых глазах Луизы, но в остальных своих проявлениях становилась все причудливее.

Первый раз он набрал Зофию около трех ночи, когда Гренс ушел на балкон, но быстро опомнился и отменил вызов, пока не пошли сигналы. Второй раз — что-то около пяти, и она успела ответить, прежде чем он дал отбой. И сейчас, когда снова пошли сигналы, Пит почти физически ощутил, как в сердце освобождается место, принадлежащее только ей.

— Разбудил?

— Не знаю, может быть. Никак не получается расслабиться. Но дети спят. Как ты… где ты?

Пит был там, так это, по крайней мере, ощущалось.

— Близко.