Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец Макинтайр Бен

Глава 18. Атомные шпионы

В конце лета 1942 года мужчина и женщина, оба беженцы из нацистской Германии, увлеченно беседовали в кафе напротив железнодорожной станции Сноу-Хилл в Бирмингеме. Со стороны никто бы не услышал в их разговоре ничего необычного.

Они болтали о книгах, фильмах и войне, поначалу по-немецки, потом по-английски, который оба знали в совершенстве. Они договорились, что встретятся снова через месяц.

Перед самым уходом мужчина передал даме толстую папку, содержавшую восемьдесят пять страниц документов, последние отчеты о проекте “Тьюб эллойз” и самую опасную тайну в мире.

“Даже сам этот разговор доставил мне удовольствие, – писала Урсула о своей первой судьбоносной встрече с Клаусом Фуксом. – Уже тогда, в самый первый раз, я заметила, как он спокоен, вдумчив, тактичен и образован”. На самом деле перед встречей Фукс был крайне встревожен, но “ободряющее присутствие” женщины, представившейся Соней, его успокоило. Кремер всегда держался отстраненно и деловито, теперь же перед Фуксом оказался человек, которому он мог “рассказать о своих переживаниях”.

На станции в Бирмингеме было слишком людно для регулярных шпионских свиданий. Возвращаясь поездом домой, Урсула заприметила куда более подходящее для их целей место.

Тихий городок ярмарок Банбери, на полпути между Оксфордом и Бирмингемом, был примечателен своей почти совершенной заурядностью. В старинном детском стишке увековечено единственное знаменательное событие, имевшее там место:

За последующие восемь веков мало что нарушало полудрему этого городка, и именно поэтому он идеально подходил для целей Урсулы.

Через месяц она встретилась с Фуксом рядом со станцией Банбери, и они отправились на прогулку по сельской местности, взявшись под руки согласно “давно установленному правилу нелегальных встреч”: постороннему взгляду они бы показались любовниками на тайном рандеву. Первая задача состояла в том, чтобы подыскать надежное место для тайника, где можно было бы оставлять сообщения и договариваться о будущих встречах. От безлюдных полей тропинка привела их к роще, не просматривавшейся с дороги. Урсула прихватила с собой небольшой совок и в зарослях, между выступавшими корнями дерева, выкопала яму. “Клаус стоял рядом и наблюдал за мной сквозь свои очки”. Даже не догадываясь предложить помощь, он не спускал с нее сосредоточенного взгляда, словно следил за каким-то экспериментом. “Я воспринимала это как данность. Я была человеком более заурядным и практичным, чем он. Бросив на него один лишь взгляд, я подумала: «Ни дать ни взять, великий профессор»”.

Весь следующий год, раз в несколько недель по выходным, Урсула добиралась поездом до Банбери и оставляла в тайнике записку с указанием места и времени встречи в тот день. Фукс садился на дневной поезд из Бирмингема. Их встречи происходили всегда на “проселочных дорогах неподалеку от Банбери”, всякий раз в новом месте, и длились не более получаса. “На открытой местности идти за нами по пятам было бы сложнее”, – писала она. К тому же “наша маленькая прогулка не вызвала бы особых подозрений”. Не говоря уже о том, что общество Фукса было ей по душе.

Фукс ничего не знал о жизненном пути Урсулы, а она мало что понимала в ядерной физике, но их сближали общее прошлое, идеология и тайна. “Человек, никогда не живший в такой изоляции, не поймет, насколько драгоценными были встречи с товарищем из Германии, – писала она в дальнейшем. – Соучастие в опасном деле тоже способствовало нашему сближению”. Фукс казался “чутким, умным”, но и отрешенным от мира, оторванным от реальности, одиноким в своей двойной игре. Они быстро сошлись.

По словам Урсулы, Фукс не знал, что “девушка из Банбери” (как он впоследствии называл ее) – сестра товарища Юргена Кучински. Он не спрашивал ни о ее настоящем имени, ни о том, где она живет. Хотя Юрген их свел, о Фуксе брат с сестрой никогда не говорили. “Мы с братом прекрасно ладили, но я всегда строго придерживалась правил”. Урсула еще не понимала исторической значимости тех сведений, которые она передавала в Центр. Однако по реакции Москвы – полной энтузиазма, благодарности и все более настойчивой – она могла не сомневаться, что ей в руки попал главный козырь всей ее карьеры. Советская военная разведка не была щедра на похвалы, но столь бурных оценок в ответ на свои сообщения Урсула еще никогда не получала: “Важно”, “Весьма ценно”.

Научные тайны, переданные Фуксом Советскому Союзу в период с 1941 по 1943 год, составляли один из крупнейших шпионских трофеев за всю историю, куда входило около 570 копий отчетов, вычислений, чертежей, формул, диаграмм, проектов по обогащению урана – целое пошаговое руководство по стремительно разрабатывавшемуся производству атомного оружия. Значительная часть этого материала изобиловала техническими подробностями и была чересчур сложна, чтобы его можно было зашифровать, поэтому Урсула передавала документы “Сергею” при “моментальном контакте” – это была мгновенная передача документов, незаметная обычному наблюдателю. Если Урсуле требовалось передать срочную или объемную информацию, она предупреждала Аптекаря при помощи условного сигнала в оговоренном месте: “Я отправлялась в Лондон и в определенное время, в определенном месте роняла кусочек мела и наступала на него”. Через два дня она добиралась на велосипеде до места встречи – проселочной дороги в шести милях от пересечения трасс А40 и А34 на пути из Оксфорда в Челтнем; Аптекарь подъезжал туда в назначенное время на автомобиле военного атташе и быстро забирал посылку. На одной из таких встреч советский офицер передал Урсуле новую камеру “Минокс” для микроснимков и копирования документов и маленький, но мощный передатчик размером всего шесть на восемь дюймов, который был в шесть раз компактнее ее самодельного приемника, а значит, и прятать его было намного проще. Свое оборудование она разобрала, но сохранила – “на всякий случай”.

Фукс обладал доступом к самым секретным разработкам по атомному проекту и не утаил ничего. В первый год они с Пайерлсом написали вместе ни много ни мало одиннадцать совместных докладов, в том числе фундаментальные статьи по разделению изотопов и расчетам разрушительной силы бомбы. По словам его последнего биографа, “фактически все научные данные, полученные проектом «Тьюб эллойз» за год, поступили в Москву от Фукса и Сони”. ГРУ не сразу по достоинству оценило Фукса; когда его куратором стала Соня, дело стало набирать бешеные обороты, в Москве проекту по производству ядерного оружия было присвоено кодовое имя, отражавшее возрастающий энтузиазм Москвы, – “Энормоз”[10]. Просьба Фукса передать информацию непосредственно Сталину оказалась в полной мере осуществлена. Советский лидер теперь не упускал Фукса и Соню из своего поля зрения, чему, исходя из свидетельств любого, кто был приближен к этому своенравному убийце, вряд ли стоило радоваться.

В апреле 1942 года министр иностранных дел СССР Молотов составил досье из донесений разведки (преимущественно из Великобритании), где рассказывалось о новом супероружии, и передал его министру химической промышленности с указанием от Сталина определить дальнейший ход действий. По мнению ученых, Советскому Союзу следовало как можно скорее учредить собственную программу по производству атомной бомбы. К концу года КГБ распорядился об учреждении лаборатории по разработке урановой бомбы под руководством Игоря Курчатова, главного специалиста по ядерной физике в Ленинградском физико-техническом институте. В феврале 1943 года советские ученые-ядерщики вплотную приступили к поставленной задаче, которая отчасти уже была решена за них благодаря поступавшему от Клауса Фукса и Урсулы Кучински потоку секретных материалов.

Открытия в области ядерной науки попадали также в США – более законным и официальным, но не менее секретным способом. Еще в октябре 1941 года президент Рузвельт отправил Уинстону Черчиллю предложение о сотрудничестве в области ядерных исследований. Вступление Америки в войну двумя месяцами ранее придало этому сотрудничеству новый стимул. Однако очень скоро стало очевидно, что Америка выбивается в лидеры в гонке по созданию бомбы, и центр тяжести (и финансовых инвестиций) в исследованиях атомного оружия переместился по ту сторону Атлантики. Американский проект “Манхэттен”, где партнерами США выступали Британия и Канада, в дальнейшем поглотит “Тьюб эллойз”, в нем будет задействовано 130 000 человек и появится первая атомная бомба в мире.

Америка и Британия вместе работали над созданием бомбы с умопомрачительной для науки скоростью и в условиях абсолютной секретности. Ни одна из сторон не помогала другому своему основному союзнику, СССР, – и не ставила его в известность. Однако Москва все равно тайно получала эту помощь благодаря своим шпионам. Сталин не только знал о бомбе все, он также знал, что Британия и Америка ничего об этом не подозревают (а в разведке это на вес золота). И требовал еще больше подробностей от своих шпионов.

Осенью 1942 года Урсула, Лен и дети вновь переехали и поселились в доме, принадлежавшем одному из самых высокопоставленных лиц в судебной системе Великобритании, столпу английской еврейской общины, человеку, которого в последнюю очередь можно было заподозрить в том, что он приютил у себя на заднем дворе советскую шпионку. Судья Невилл Ласки, который недавно вышел на пенсию с поста председателя Совета британских евреев, жил в большом поместье в стиле регентства в Саммертауне, тенистом северном предместье Оксфорда. Ласки был непоколебимым патриотом. После Мюнхенского соглашения он заявил: “Превыше всего основной долг британских евреев – строгое и неукоснительное исполнение их гражданских обязанностей”. Брат Ласки Гарольд был политологом левых взглядов, профессором политологии в Лондонской школе экономики и другом Роберта Кучински. Невилл Ласки и его жена Фина, которую называли Сисси, услышав, что у Урсулы вот-вот истечет срок аренды в Кидлингтоне, предложили ей снять Придорожный коттедж, стоящий за особняком очаровательный четырехкомнатный каретник с винтовой лестницей и отдельным входом по адресу: Джордж-стрит, 50 (ныне Мидл-уэй). “Это был забавный старый домик, – писала Урсула, – с заросшим травой задним двориком и множеством старых сараев”.

В день переезда Урсула заглянула поздним утром к миссис Ласки: Сисси возлежала в постели “в кружевной сорочке и ела завтрак с серебряного подноса, как богачи в фильмах”. Несколько обескураженная представшим ее взгляду зрелищем, Урсула спросила у хозяйки разрешения “установить антенну, протянув провода от нашей крыши к одной из конюшен”. Миссис Ласки милостиво согласилась, даже не подозревая, что антенна понадобилась для каких-то иных целей, а не для “обыкновенного радиоприемника”. Мини-передатчик Урсула с Леном спрятали в нише стены в саду, прикрыв его поросшим мхом камнем.

Клаус Фукс был самым важным источником секретной информации для Урсулы, но не единственным. В течение года Сонина сеть разрослась по меньшей мере до десятка шпионов и превратилась в настоящий кладезь разведданных – военных, политических и научных. Мелита Норвуд кропотливо копировала все важные документы в Британской ассоциации по исследованию цветных металлов, игравшей все более значительную роль в ядерных исследованиях; Юрген и Роберт Кучински без устали добывали информацию и слухи; по меньшей мере раз в месяц свои донесения подавал Ганс Кале. В 1942 году Урсула завербовала нового агента-британца – сотрудника технического отдела Королевских ВВС, “жаждавшего предоставить СССР конструктивную помощь для борьбы с Гитлером” и снабжавшего ее подробностями в области авиастроения, например о пусковом механизме, позволявшем “Ланкастерам” сбрасывать тысячефунтовые бомбы. Урсула дала ему кодовое имя Джеймс. “Он снабжал нас точными сведениями о весе и габаритах, грузоподъемности, особых характеристиках, умудрившись даже раздобыть для меня копии чертежей машин, которые еще не летали”. Бывший сварщик, сочувствующий коммунизму, Джеймс отказывался брать деньги за предоставленные сведения и не считал себя “шпионом”, хотя, несомненно, им был.

Все эти разведданные нужно было укомплектовать в донесения, зашифровать и отправить в Москву. К концу 1942 года Урсула выходила на связь по два-три раза в неделю. Маленький Миша недоумевал, почему мама так часто спит днем: работа по ночам ее изматывала.

В начале войны была учреждена Служба радиоперехвата для выявления “нелегальных включений” в Великобритании. Изначально она предназначалась для разоблачения нацистских агентов, отправлявших донесения в Германию, но к 1943 году “прослушка” перехватывала также “значительные объемы связи с Россией”. Перехваченный шифр Морзе отправлялся в Блетчли-парк на дешифровку. В отличие от немцев с их уязвимым шифром “Энигма”, советская разведка пользовалась системой “одноразовых кодов”, которые считались неуязвимыми. Но даже если британская разведка не могла расшифровать советские радиопослания, она была решительно настроена положить им конец: где бы ни был перехвачен сигнал нелегального передатчика, прочесывать подозрительную местность отправлялись фургоны, оборудованные сложнейшими устройствами, позволяющими определить местоположение источника сигнала.

“Мы учитывали вероятность того, что однажды мой передатчик обнаружат”, – писала Урсула. По приказу Москвы они с Леном обучили нового радиста, “Тома”, механика на автозаводе “Коули”, чтобы он мог сменить их в случае чрезвычайной ситуации. Том был коммунистом, считавшим, что, оказывая содействие СССР, союзнику Британии, он вносит свой непосредственный вклад в борьбу с фашизмом.

Эту позицию разделяли в военной Британии многие, особенно в неформальных кругах сочувствующих коммунистам. Лен проявил себя талантливым вербовщиком. “В моем прошлом бойца интербригад были свои преимущества, – писал он. – Оно открывало двери в прогрессивные и либеральные круги. Антифашистские настроения населения лишь усилились после запугивающих бомбардировок Геринга, а бившийся с врагом один на один Советский Союз вызывал огромное восхищение, и это облегчало нашу задачу. Основную роль в налаживании контакта всегда играло внимательное изучение характера”. Одним из новобранцев был “старый знакомый”, воевавший вместе с ним в Испании. Урсула в дальнейшем пыталась скрыть личность этого человека, уклончиво называя его “химиком”.

Им, вероятно, был эксцентричный ученый-марксист Дж. Б. С. Холдейн, профессор биометрии в Университетском колледже Лондона, который трижды ездил в Испанию помогать республиканцам во время гражданской войны и там подружился с Леном Бертоном. В 1941 году Холдейн работал на сверхсекретной базе подводных исследований в Госпорте. “Помимо сведений о высадке танкового десанта, благодаря ему в наши руки попал важный инструмент, использовавшийся в радиолокационных устройствах”, – писала Урсула. Получив его, она помчалась в Лондон с кусочком мела в кармане. Через два дня “Сергей” ждал ее на условленном месте к западу от Оксфорда, куда Урсула привезла в корзине своего старого велосипеда важную деталь экспериментальной военной техники. Она писала: “В то время радиолокаторы были еще в новинку, и Центр был в них очень заинтересован”.

Дома Урсулу ждал лучезарный Лен и дети, которые не могли уснуть от возбуждения. Они попросили ее закрыть глаза и привели к моррисоновскому бомбоубежищу в саду: там, украшенный флажками, стоял новенький велосипед. Старый, по словам Лена, был “опасен для жизни и здоровья”, зато новый поможет добираться “до самых разных мест нелегальных встреч”. Лен не умел открыто выражать свои чувства. Урсулу несказанно растрогал этот подарок – символ любви и в то же время инструмент шпионажа.

В начале весны 1943 года, в разгар войны, когда работа ее агентуры шла полным ходом, тридцатишестилетняя Урсула обрадовалась, узнав, что снова беременна. Лен долго не поддавался на ее уговоры завести ребенка: он напоминал, что его в любой момент могут призвать на службу и ему придется оставить ее одну с тремя детьми и растущей шпионской сетью. Но Урсула была непреклонна. “Я хотела от него ребенка [и], когда в конце 1942 года советская армия начала окружать немцев под Сталинградом, предвещая победу… я проявила настойчивость”. Отпраздновать победу русских появлением третьего ребенка – что могло быть лучше? Кроме того, “младенцы обеспечивали прекрасное прикрытие”. Чем больше у нее будет детей, тем меньше она будет вызывать подозрений. Как это было со всеми важнейшими решениями в ее жизни, профессиональные, политические и личные дела переплетались воедино.

Урсула не поставила Центр в известность, что ждет очередного ребенка. В жесткой бюрократической системе ГРУ, где главенствовали мужчины, отпуска по уходу за ребенком не предусматривалось, и даже будь у Урсулы такая возможность, она бы от нее отказалась. Чем больше становился малыш, тем больше она работала.

Под давлением Сталина Центр использовал свой главный актив на полную катушку. Согласно одному из донесений ГРУ, Фуксу удалось сделать пластилиновые копии с разных ключей от исследовательского центра в Бирмингеме, которые через Урсулу были переданы Владимиру Барковскому, руководителю научно-технической разведки в лондонской резидентуре. “С помощью дубликатов ключей, лично изготовленных Барковским, [Фукс] смог достать множество секретных документов, как из своего сейфа, так и из сейфов своих коллег”. Барковский сменил Аптекаря, став новым “Сергеем”, связным между Урсулой и “легальными” шпионами в советском посольстве: он докладывал в Москву, что Фукс (получивший теперь кодовое имя Рест, а позже Чарльз) “работает на нас с энтузиазмом, но… отказывается даже от малейших намеков на денежное вознаграждение”. Порой Урсула едва справлялась с потоком разведданных от Фукса. Однажды он принес на встречу “объемную книгу с копиями”, где было больше ста страниц. “Отправьте поскорее”, – попросил он, и ей снова пришлось нестись в Лондон, делать новую отметку мелом и вновь ехать к месту встречи на безлюдной проселочной дороге.

В июне 1943 года Сталин передал Молотову список из двенадцати вопросов о проекте атомной бомбы, потребовав срочно дать ответы; министр иностранных дел СССР передал список директору ГРУ, генерал-лейтенанту Ивану Ильичеву, который немедленно отправил телеграмму в лондонскую резидентуру на имя Сони. 28 июня Урсула встретила Фукса в Банбери, передав ему “двенадцать срочных требований” от Сталина. Теперь они шпионили по списку, подготовленному самим руководителем СССР. Фукс, как от него и требовалось, составил полный отчет обо всех разведданных, предоставленных им на тот момент, и обо всем, что было ему известно о проекте “Тьюб эллойз”; попади это уникальное свидетельство его научного дарования в руки британцев, оно бы стало самым изобличающим доказательством его вины.

На расстоянии 3500 миль в Тегеране Рудольф Гамбургер выполнял роль шпиона с тем же рвением, что и его бывшая жена, не добиваясь и тени ее успеха. Его некомпетентность казалась бы комичной, не обернись она в результате трагедией, сказавшейся на жизни Урсулы совершенно непредсказуемым для них обоих образом. Миссия Гамбургера в Иране начиналась удачно. Получив заказ спроектировать новое здание иранского министерства финансов, Руди принялся усердно собирать сведения о дороге и железнодорожной инфраструктуре, строившейся британцами и американцами для поддержания непрерывного снабжения советских войск на Восточном фронте. Всегда подозрительный к своим союзникам, Сталин требовал, чтобы его шпионы выяснили, может ли скопление британских и американских сил в такой близости от советской границы предвещать какие-то коварные планы. “Моя задача, – писал Руди, – состояла в слежке за их планами и передвижениями, оценке количества войск и характера военных сил, сосредоточенных под видом «переброски транспортных средств», особенно на юге страны, где располагались нефтяные месторождения”. Московский Центр снабдил его громоздким радиопередатчиком в алюминиевом чемодане, который он прятал, подвесив на веревку, в неиспользовавшемся дымоходе арендованной квартиры. Более года архитектор-шпион поставлял незначительные объемы низкопробных разведданных, преимущественно выуженных у местных жителей, работавших на союзников. В сухом климате Тегерана приступы малярии, которую он подхватил в китайской тюрьме, случались реже. Ему удалось даже отложить немного денег, которые он отправил Урсуле через американский банк. В Придорожный коттедж письмо от Руди пришло как раз накануне Рождества 1942 года, проделав тернистый путь через почтовую систему военного времени. Одиннадцатилетний Миша был вне себя от радости, рисуя в воображении обещанное возвращение папы. “Я все еще ждал, что он появится, как раньше. Я по-настоящему его любил”.

В Тегеране Руди Гамбургер вел уединенную, но экзотичную жизнь, заполненную множеством архитектурных и шпионских дел. Его вера в коммунизм была пронизана рвением неофита. Он был почти счастлив. Пока, как обычно, все не пошло наперекосяк.

Рухолла Карубян, иранец армянского происхождения, был личным секретарем-переводчиком американского суперинтенданта железных дорог. Как-то днем за чаем Гамбургер без обиняков попросил Карубяна продать ему секретную информацию, заявив, что “он русский и хочет разузнать как можно больше о британских войсках и военных объектах”. Руди пообещал “прилично заплатить… за любые сведения, касающиеся американской внешней политики на Ближнем Востоке”. Карубян немедленно доложил об этих поразительно неделикатных авансах своему начальству, поставившему в свою очередь в известность американскую службу военной безопасности. В приемной Карубяна был установлен микрофон, и когда Гамбургер вновь пришел к нему на чай, в соседней комнате прятался стенограф в наушниках и все записывал. Согласно указаниям американской разведки, Карубян притворился, будто заинтересован предложением Гамбургера, и стал расспрашивать его о подробностях. “Гамбургер настойчиво отказывался раскрыть имена людей, на которых работал”. Зато он прочитал лекцию о международной политике: “Гитлер должен быть повержен, но наша работа на этом не прекратится. Понимаете, Карубян, сегодня Англия, Америка и Россия – союзники, но, едва война закончится, они снова могут стать врагами. Моей группе нужна вся возможная информация. После войны мы хотим создать новый мировой порядок. Нам нужно знать, что движет союзниками”. Для прослушки этого было более чем достаточно. 19 апреля Рудольф Гамбургер был арестован американской военной полицией. В результате обыска в его квартире обнаружили 2000 долларов дорожными чеками и поддельный гондурасский паспорт, упустив спрятанный в дымоходе передатчик. “Гамбургер признался, что его поймали с поличным, он был готов принять все последствия, но не выдавал своих подельников”. Проведя неделю у американцев, он был передан британским властям в Иране.

Полковник Джо Спенсер из отдела безопасности Минобороны знал, что к ним в руки попал шпион, но какой именно, еще предстояло выяснить. Гамбургер, очевидно, был “очень умен и сговорчив”, но “наотрез отказывался отвечать на вопросы” и, казалось, “совершенно не реагировал на угрозы и жесткое давление”. Спенсер решил его немного помариновать.

Руди Гамбургер был слишком честен и слишком безнадежен в роли шпиона, чтобы долго хранить свои секреты. Лишенный чтения и компании, он впал в депрессию, а потом разговорился. Спенсер, используя проверенную временем тактику умных тюремщиков, обеспечил Руди журналами, сигаретами и приятной компанией. Чем больше проходило времени, тем более весомые он допускал намеки. “Он настаивал, что работал не против союзников, а лишь собирал информацию для своей «группы», решительно отказываясь сообщать о ней какие-либо подробности. Он был вполне убежден, что «группа» в результате вступится за него. И рассчитывал, что ему подыщут хорошее место инженера-архитектора, в противном случае он вернется в Китай”.

Наконец, в августе он признался, что работает на “союзника”.

Спенсер рассмеялся: “В ООН состоит двадцать пять стран, не могу же я допросить все”.

“Я намекну, – ответил Гамбургер. – Какой еще союзник, кроме британцев и американцев, заинтересован в перевозках в Иране?”

На следующий день, проведя четыре месяца в заключении, Руди раскрыл все карты: “Он признал, что в течение продолжительного времени был профессиональным агентом русских и таковым останется”. Его задание, как он говорил, состояло в сборе политической информации о намерениях союзных сил, в частности от военнослужащих. Он признал, что напортачил в беседе с Карубяном. Руди предложил Спенсеру позвонить советским властям и проверить его рассказ. “Только пообещайте не говорить, что сделали это по моему предложению, от этого зависит все мое будущее”.

Спенсер связался с советским военным атташе, который подтвердил три дня спустя, что “Гамбургер работает на русских, и попросил передать его им”.

По мнению полковника Спенсера, дело было закрыто. “Мы передали его русским посреди ночи на уединенной дороге, в обстановке полнейшей таинственности, достойной самого захватывающего шпионского фильма. Дело не стоило выеденного яйца – задержание агента союзников по причине его невежественности и его предсказуемое выдворение”. Руди считал, что и будущее его совершенно предсказуемо. “Гамбургер, похоже, был убежден, что, когда его передадут русским, те ничего с ним не сделают. Он сказал, что продолжит работать агентом, но, вероятно, уже в другом месте”.

У британцев и американцев теперь имелось невероятно объемное досье на Руди Гамбургера и доказательства, что первый муж Урсулы Кучински, по собственному же признанию, является советским шпионом. Хотя Урсула и Руди были в разводе и в тысячах миль друг от друга, истории их жизни и их судьбы до сих пор были неразрывно переплетены. Как шпион Руди не представлял почти никакой угрозы – разве что для своей бывшей жены.

Рудольфа Гамбургера вывезли в Москву в конце августа, и он был убежден, что его встретят если не как героя, то по крайней мере дружеским похлопыванием по плечу и новым заданием. Как и в прошлый раз, когда “друзья” вызволили его из китайской тюрьмы, Центр, вероятно, отправит его в другой комфортабельный дом отдыха, а потом даст новое задание. В конце концов, он “за все эти годы продемонстрировал удивительный уровень выносливости, преданности делу и верности”. Руди считал, что может даже заслужить повышение.

Он роковым образом заблуждался.

Параноидальная советская система видела в Рудольфе Гамбургере не просто профессионально непригодного разведчика, а крайне подозрительную личность.

Через два дня после приезда в Москву его арестовали, обвинили в работе на американскую или британскую разведку и швырнули в “следственный изолятор”, как иносказательно называли нескончаемое заключение и допросы без суда и следствия. Он подозрительно легко отделался от британцев. “Обстоятельства освобождения Гамбургера в Иране давали почву для подозрений, что его завербовала иностранная служба разведки”. По извращенной репрессивной логике коммунизма заявления Руди о невиновности лишь подтверждали его вину. “Тебя подкупили враги, и ты вернулся, чтобы шпионить для них, – настаивал следователь. – Да, ты стал шпионом… ну же, давай, грязный шпик, сознайся, что тебя завербовали. Ты стал шпионом. Признавайся”. Его требование предоставить ему адвоката было проигнорировано. “Целые сутки тебе не дают спать, держат впроголодь, издеваются, – писал он. – Если бы только можно было ни о чем не думать и спать. Кормят помоями… голод – нестерпимая пытка”. Его здоровье стремительно ухудшалось. За несколько месяцев он потерял сорок пять фунтов.

Формального судебного процесса не было, только приговор: Рудольф Гамбургер был “общественно опасным элементом”, виновным в политических преступлениях по статье 58 Уголовного кодекса, приговоренным к пяти годам тюремного заключения. Центр не вмешивался. Успех его бывшей жены – офицера советской разведки не имел тут никакого значения. “Поскольку я был иностранцем, мой случай был очевиден: вражеский шпион. Меня клеймили врагом и предателем, а это вынести труднее, чем тюрьму и голод”. Как и многих других, его, очередного без вины виноватого врага народа, поглотило ненасытное чрево ГУЛАГа. Так началось нисхождение Рудольфа Гамбургера в преисподнюю.

Примерно тогда же, когда арестовали Руди, Урсула Бертон получила повышение до полковника, став единственной женщиной, добившейся такого успеха в советской военной разведке. Отношения между разведчицей и ее руководством, как и все отношения в разведке, строились по принципу “минимальной необходимой осведомленности”: Москва решила, что Соне необязательно знать о своем звании, как и о том, что отец ее первенца стал пленником того режима, которому она служила.

“Миссис Бёртон” из Придорожного коттеджа в Саммертауне всю зиму 1942 года колесила на своем новеньком велосипеде, забирала военные продуктовые наборы, заботилась о детях и муже и следила за ходом войны. Она была любезна, скромна, наивна – обычная домохозяйка, которая как могла справлялась с хозяйством и копала ради победы[11] в своем огороде, разбитом на заднем дворе. Во время беременности она сшила новый чехол для сидения велосипеда, “маргаритки на зеленом фоне”. Урсула поддерживала добрые отношения со своими соседями и иногда заглядывала в главный дом на чай с Сисси Ласки. Нина ходила в детский сад в Саммертауне и вступила в скаутский отряд для девочек. Немецкий акцент Урсулы почти исчез. Она по-настоящему сроднилась с британцами, восхищаясь их незыблемой верой в предрешенность грядущей победы. Как и все идейные люди, она расценивала войну сквозь призму собственных политических убеждений: “Британцы были на стороне Советского Союза”.

Все четыре сестры Урсулы вышли замуж за англичан и обосновались в Британии. Берта тосковала по своей прежней жизни в Германии, уже смирившись, что Британия навсегда стала их домом. Обожаемая тетка Урсулы Алиса, сестра Роберта, и ее муж, гинеколог Георг Дорпален, до самого конца оставались в Берлине. 22 сентября 1942 года Алиса написала своей любимой немецкой экономке Гертруде: “Настала пора попрощаться и поблагодарить тебя от всего сердца за дружбу и помощь в эти трудные времена… Мой муж удивительно спокоен, и мы готовы встретить свою суровую судьбу. Если только останемся в живых”. Через три дня Дорпаленов арестовали и вывезли в концлагерь Терезиенштадт, где впоследствии они были убиты. Урсула восхищалась мужеством дяди Георга, но ей не давал покоя вопрос: “Можно ли считать смелостью, что после прихода Гитлера к власти дядя не последовал совету моего отца, оставшись на родине, в своей любимой Германии?”

Несмотря на растущие патриотические чувства к принявшей ее стране, Урсула занималась в Британии шпионажем без внутренних возражений и сомнений. Лен, со все большим нетерпением ждавший документов для призыва, был готов сражаться за Британию, занимаясь при этом шпионажем в интересах Советского Союза. Никакого конфликта интересов они в этом не видели. Партия и революция были на первом месте, а Урсула считала, что, защищая коммунизм, она помогает Британии, вне зависимости от того, нужна была Британии эта помощь или нет. Годы спустя она настаивала: “Мы бы отринули любое предположение, будто мы или работавшие на нас [британские] товарищи предавали Британию”. Возможно, она не считала себя предательницей своей новой страны, но именно так в большинстве своем назвали бы ее сами британцы; да и в ее оборонительном тоне скрывалось что-то, отражавшее ее собственный дискомфорт. Как всегда, она легко сходилась с людьми. Но обманывала каждого. Урсула считала, что можно быть одновременно советской шпионкой и британской верноподданной. В МИ-5 так не думали.

Миссис Бертон из Придорожного коттеджа пила чай с соседями, вместе с ними жаловалась на нехватку продуктов и соглашалась, что война скоро должна закончиться. Нина нарисовала огромный “Юнион Джек” и выставила его в окно. Миша с друзьями разыгрывали сражения, где британцы всегда “одерживали победу над фрицами”. Урсула отправила небольшую сумму Национальному сберегательному движению в поддержку военной экономики.

Между тем полковник РККА Кучински руководила крупнейшей шпионской сетью в Британии: ее пол, наличие детей, беременность и внешне совершенно заурядная семейная жизнь обеспечивали ей идеальное прикрытие. Мужчины просто не верили, что домохозяйка, которая готовит завтрак из яичного порошка, собирает детей в школу и отправляется в деревню на велосипеде, способна заниматься серьезной разведкой. Урсула нещадно пользовалась естественным преимуществом своего пола.

Лишь женщина могла распознать подлинную суть Урсулы. В отделе контрразведки МИ-5 состояла одна-единственная женщина.

И она уже вышла на след Урсулы.

Глава 19. Милисент из МИ-5

Мисс Милисент Бэгот принадлежала к той категории англичанок, которые вселяют страх в души иностранцев, детей и банковских служащих и, как правило, удостаиваются эпитета “грозная” – условного обозначения для незамужних, лишенных чувства юмора и слегка устрашающих женщин. Одна из немногих женщин в МИ-5 и первая из них, получившая высшее звание, она была невероятно умна, преданна, профессиональна и, когда того требовали обстоятельства, обескураживающе груба. Она носила строгие очки и на дух не переносила дураков. И в самом деле, после встречи с ней у дураков не оставалось сомнений на собственный счет. Дочь лондонского адвоката, до двенадцати лет Бэгот воспитывалась французской гувернанткой, далее – в средней школе Патни и, наконец, поступила на классическое отделение университета Леди-Маргарет-Холл в Оксфорде. В 1929 году двадцатидвухлетнюю Милисент взяли на временную должность в отдел по борьбе с подрывной деятельностью специального подразделения Скотланд-Ярда. Когда в 1931 году этот отдел перенесли в МИ-5, Бэгот перешла туда, начав в Службе безопасности карьеру длиною в жизнь. Она жила со своей няней в Патни. В помещениях не снимала шляпу. Каждый вторник в 16: 45, и в мирное, и в военное время, она уходила со службы петь в Баховском хоре (пела она альтом и часто fortissimo). “Поборница неукоснительного соблюдения формальностей и несговорчивая коллега, непреклонная в своем мнении, – такой вердикт вынес ей один из сослуживцев. – Она была взыскательна, требовательна и не делала поблажек, сталкиваясь с людьми, менее интеллектуально одаренными, чем она сама”. В конторе Бэгот все знали как Милли, но никто и никогда не посмел бы назвать ее так в ее присутствии. Перебежчик из МИ-5 Питер Райт писал: “Она была чуть тронутой, но обладала феноменальной памятью на факты и личные дела”. Хоть ее коллеги были готовы бежать в укрытие, услышав в коридоре ее зычный голос, в ее способностях не сомневался никто. Даже директор ФБР Дж. Эдгар Гувер, которого нельзя причислить ни к почитателям МИ-5, ни к ценителям женщин, написал ей личное благодарственное письмо. Обладая совершенно иным характером, Милисент была полным антиподом и при этом копией Урсулы: высококвалифицированная, преданная работе, не уступавшая мужчинам и столь же непоколебимо верная антикоммунистическим взглядам, как Урсула – идеалам коммунизма. Бэгот впоследствии будет увековечена в литературе, став прообразом Конни Сакс, эксцентричной одержимой старой девы из романов Джона Ле Карре.

Никто в Британии не знал о внутренней коммунистической угрозе больше, чем Милисент Бэгот.

В 1941 году в МИ-5 специально для борьбы с диверсионной деятельностью было сформировано подразделение F. Отделом борьбы с коммунизмом руководил заслуженный сотрудник Хью Шиллито, выполняя, однако, исключительно “неопределенную надзорную роль, так как считалось, что в функции номинального руководителя мужчина предпочтительнее”. Ни у кого не возникало вопросов, что фактически руководила отделом охотников за коммунистами Милисент. “Мисс Бэгот – подлинно выдающийся персонаж. Она свыше двадцати лет занималась коммунистической проблемой и обладает поистине энциклопедическими познаниями в этой сфере… [Она] – самый ценный кадр всего отдела”. Эта восторженная похвала прозвучала из уст руководителя всего подразделения F и непосредственного начальника Бэгот Роджера Холлиса, бывшего служащего табачной компании, который в 1920-е годы вращался в коммунистических кругах Шанхая одновременно с Урсулой. Противоположные роли Милисент Бэгот и Роджера Холлиса в деле Сони дадут повод для самой длительной и вредной теории заговора в истории Великобритании.

Милисент Бэгот не спускала глаз с семьи Кучински с момента их прибытия в Британию. Она была ярой противницей освобождения Юргена Кучински из лагеря для интернированных. “У нас имеется достаточно сведений об этом человеке, указывающих на то, что он принимает активное участие в антибританской пропаганде, но мы столкнулись с некоторым сопротивлением, пытаясь убедить в этом Министерство внутренних дел”, – писала она в МИ-6. В досье подразделения F Юрген значился как “радикальный коммунист и фанатичный сторонник Сталина. Один из самых ярких и опасных пропагандистов Москвы. Утверждается, что он нелегал, контактирующий с советскими спецслужбами”. Когда Урсула Кучински подавала заявление о выдаче британского паспорта, именно Бэгот указала, что и на нее, и на ее отца уже открыты досье, а также – что брак с Леном Бертоном почти наверняка заключен фиктивно ради получения британского гражданства. Когда Кучински обосновались в Оксфорде в 1941 году, Бэгот предупредила оксфордскую полицию и вновь изучила письма, отправленные Урсулой родным из Швейцарии в период с 1938 по 1941 год, – корреспонденция перехватывалась и фотографировалась.

Милисент, как говорили, “способна учуять крысу за версту”, а от Кучински веяло целым гнездом. Бэгот не упускала Урсулу Бертон из виду, но изначально наибольшие подозрения у нее вызывал Лен, как мужчина в семье, а следовательно, по умолчанию главный источник угрозы.

Спустя всего несколько недель после переезда Бертонов в Придорожный коттедж к ним в дверь постучался полицейский, вежливо пригласивший Лена в Лондон в “любой удобный день” на встречу с “сотрудниками службы безопасности”. Лен не волновался. Оказав содействие британской разведке в Женеве, он рассчитывал, что с ним свяжутся, быть может, даже предложат работу. 18 сентября 1942 года, когда Лен приехал, офицер МИ-5 Десмонд Веси и Арнольд Бейкер из МИ-6 ждали в кабинете 055 Военного министерства (где МИ-5 проводила выездные встречи). “В рассказе Бертона имеется несколько нестыковок, – отмечали в МИ-5. – По словам Урсулы, ее муж поправлял свое здоровье в Швейцарии, в то время как сам он ни словом не обмолвился о перенесенном туберкулезе; его утверждение, будто он унаследовал солидную сумму наличными от французских родственников; его неприязнь к представителям власти и «уклончивость»”. Сотрудники засыпали его вопросами, но через несколько часов Лену сообщили, что он может возвращаться домой. “В целом Бертон произвел хорошее впечатление”, – писал Веси.

Милисент Бэгот и ее соглядатаи не собирались на этом останавливаться. На следующий день они получили ордер на перехват писем Бертона на том основании, что “этот человек недавно вернулся из Швейцарии, где, предположительно, вступал в контакт с агентами иностранной державы, – писал Хью Шиллито, номинальный начальник, а де-факто заместитель Бэгот. – На мой взгляд, в этой истории заключено несколько интересных возможностей. Бертон мог быть вовлечен в Швейцарии в шпионаж в интересах СССР против Германии. Известно, что русские вербовали своих тайных агентов в интербригадах”.

МИ-5 отправила служебную записку сотруднику службы безопасности в Оксфорде: “Прошу распорядиться, чтобы полиция осторожно навела справки… бывает ли Бертон в отъезде, когда и где, кто его друзья, как он проводит время”. Полиция, как и следовало ожидать, доложила в ответ, что “дом стоит несколько особняком, с соседями они взаимодействуют относительно мало… живут, как можно судить, вполне комфортно, за аренду платят 4 гинеи в неделю” – приличная сумма, учитывая, что ни у одного из них не было работы или иного известного источника дохода. Детектив-инспектор Артур Рольф из полиции долины Темзы обратил внимание на одну бросавшуюся в глаза особенность Придорожного коттеджа: “У них был довольно внушительный радиоприемник, а не так давно они установили специальный шест в качестве антенны”. Эту вещественную информацию передали в МИ-5 в январе 1943 года, в разгар сотрудничества Урсулы с Клаусом Фуксом, когда она выходила на связь с Москвой по меньшей мере дважды в неделю. Более того, по словам одного старшего офицера из Службы радиоперехвата, ее сотрудники зафиксировали где-то в районе Оксфорда работу нелегального радиопередатчика. В записке из досье Бертонов прямо утверждается: “Как представляется, самое интересное – это то, что они владеют крупным радиоприемником, который вполне достоин стать основанием для дальнейшего расследования”.

Однако Роджер Холлис, глава подразделения F и непосредственный начальник Милисент Бэгот, не считал мачту для антенны поводом для расследования. Как и другие признаки того, что жизнь в Придорожном коттедже была несколько иной, чем казалась на первый взгляд. Холлис точно так же не смог – или отказался – завести расследование в отношении Клауса Фукса. Холлис периодически упускал из виду эти явные, как теперь представляется, зацепки, которые неизбежно должны были привести к Урсуле.

Теория, будто Роджер Холлис был советским шпионом, завербованным в Шанхае Рихардом Зорге и внедренным в британскую разведку, впервые была обнародована в 1981 году и сохраняется до сих пор, невзирая на неоднократные официальные опровержения. Поступив на службу в МИ-5 в 1937 году, Холлис упорно поднимался по карьерной лестнице, дослужился до поста генерального директора в 1956 году и занимал его в течение девяти лет, вплоть до выхода на пенсию. По словам его хулителей, высокое положение Холлиса позволяло ему покрывать многочисленных советских шпионов в Британии, в том числе Урсулу, которая намеренно подогревала эту конспирологическую теорию. В более зрелом возрасте она отрицала, что была знакома с Холлисом еще в Шанхае, недоумевая: “Возможно ли, что в МИ-5 был кто-то, кто работал в то же время на Советский Союз и защищал нас?” МИ-5 до сих пор категорическиотрицает эту возможность, а на сайте службы утверждается, что в связи с обвинениями против Холлиса “было проведено расследование, доказавшее их беспочвенность”.

Однако то, как Холлис действовал – или, точнее, бездействовал – в отношении Урсулы Бертон, Юргена Кучински и Клауса Фукса, представляется по меньшей мере странным. В 1940 году, когда Милисент Бэгот выступала против освобождения Юргена из лагеря для интернированных, Холлис заявил, что “ни минуты не верит, что Кучински является агентом ОГПУ [советской разведки]”, а руководитель МИ-5 поддержал эту точку зрения, поскольку Холлис “был лично знаком” с Кучински. (На чем основывалось это личное знакомство, так и не было установлено.) По словам писателя и журналиста Чэпмена Пинчера (неутомимого хулителя Холлиса), когда американское посольство обратилось к МИ-5 с просьбой составить список иностранных коммунистов в Великобритании, никого из Кучински в него не включили. Холлис точно так же отказывался следить за Фуксом. “Мисс Бэгот, кажется, незамедлительно обратила внимание на дело Фукса”, – пишет автор последней биографии физика, но Холлис проявлял “удивительное равнодушие” к исходившей от него потенциальной угрозе. Вряд ли можно считать совпадением дружбу Холлиса с Невиллом Ласки, в чьем коттедже с огромной радиоантенной над головой жила Урсула.

Пол Монк, преемник покойного Чэпмена Пинчера в роли главного прокурора этой эпопеи, пишет, что руководитель подразделения F Холлис упорно препятствовал попыткам отдела Бэгот начать расследование в отношении Урсулы Бертон, ее мужа, родных и ключевого агента, Клауса Фукса: “Бэгот шла по следу СОНИ [sic] еще с 1940 года… Именно Холлис пресек ее предположение, что к СОНЕ следует отнестись с подозрением и вести за ней наблюдение… Бэгот с подозрением относилась к поведению СОНИ с учетом ее прошлого, но Холлис от нее отмахнулся…”

Существует лишь два возможных способа интерпретации поведения Холлиса: он был либо предателем, либо дураком. Чтобы скрываться в МИ-5 в течение почти тридцати лет, покрывая при этом куратора советских шпионов и заметая следы, надо было быть шпионом редкостной интеллектуальной находчивости. Только подобную характеристику никто бы Роджеру Холлису не дал. Он был медлительным, слегка обрюзгшим чиновником с творческим потенциалом омлета. Врать – легко. Но годами поддерживать на плаву целый конгломерат лжи, прикрытий и саботажа и удерживать их в памяти – задача исключительно трудная. Даже Ким Филби с его врожденным даром обманщика оставлял следы, которые в конце концов привели к его разоблачению. Холлис был просто-напросто лишен подобных навыков. Совокупность доказательств на данный момент позволяет судить, что Холлис был не изменником, а некомпетентным сотрудником. И вдобавок не отличался большим умом.

В досье МИ-5 на Урсулу содержится записка Холлиса, написанная в ответ на запрос ФБР и в полной мере выражающая его позицию: “Миссис Бертон, как представляется, уделяет время детям и домашним делам… она не была замечена в какой-либо политической деятельности”. Как и многие другие, Холлис не разглядел настоящего лица Урсулы, потому что она была женщиной.

19 августа 1943 года в Канаде Черчилль и Рузвельт подписали Квебекское соглашение – тайный договор о сотрудничестве в создании атомной бомбы. США и Британия также договорились не использовать этого оружия против друг друга или третьих сторон без взаимного согласия и не сообщать Сталину о своих действиях. Этот масштабный промышленный проект потребует строительства ядерных реакторов, диффузионных заводов и солидных вливаний американских финансов и научного опыта. Британские ученые примут участие в проекте “Манхэттен” в роли младших партнеров. Чтобы обеспечить секретность проекта и оградить его от немецких бомбардировщиков, программу перенесут в Соединенные Штаты – и Клаус Фукс переедет вместе с ней. Центральной опорой договоренностей между Британией и США было решение сохранить все подробности проекта создания атомной бомбы в тайне от Советского Союза – что лишь еще раз подчеркивает, что исторические пути действовавших заодно союзников радикально расходились.

Существует мнение, что Москве стало известно о тайном Квебекском соглашении от Урсулы уже через шестнадцать дней после его заключения. Российский историк разведки Владимир Лота, цитируя источники, “недоступные другим исследователям”, пишет: “4 сентября 1943 года Соня сообщила в Центр данные о результатах совещания в Квебеке…”.

Тайна Квебекского соглашения тщательно охранялась, и как Урсула могла о нем узнать (если это действительно было так), остается загадкой. Фукс почти наверняка о нем не знал. Возможно, эта раскаленная масса разведданных о вооружении поступила от Юргена или Роберта Кучински через кого-то из знакомых, вхожих в политические круги Великобритании. Но не менее вероятно, что заявление о причастности Урсулы к передаче этой информации – фальшивка, выдуманная по прошествии значительного времени как пропаганда, выставляющая разведчицу и ГРУ в наилучшем свете. Сама Урсула нигде не сообщала, что 4 сентября передала данные о cодержании Квебекского соглашения. Однако вскоре после этого, находясь на девятом месяце беременности, она, несмотря на грозу, помчалась в Лондон на встречу с “Сергеем” (вероятно, Барковским). “Он передал специальное сообщение от Директора с похвалой за отправленное мной ранее донесение, – писала она. – Директор сказал: «Будь у нас в Англии пять Сонь, война бы кончилась раньше»”. Возможно, похвалой (по стандартам ГРУ вполне щедрой) было отмечено донесение Урсулы, сообщавшее Москве об официальном начале совместной работы Британии и США над созданием бомбы за спиной Советского Союза.

Роды у Урсулы начались, когда она отправилась за продуктами в Саммертаун. В 15:00 в Рэдклиффской больнице Оксфорда она родила мальчика – на три недели раньше срока. К 17:00 она уже сидела в кровати и писала матери: “В 12:45 я еще ходила по магазинам. А сейчас ребенку уже два часа. Из этого ты можешь понять, как легко мне дались роды”. Лен был на очередной встрече с советской разведкой в Лондоне и приехал в больницу только поздно вечером. Полюбовавшись несколько минут на крошечного младенца в руках Урсулы, он сказал: “Я никогда еще не видел тебя такой счастливой. Ты выглядишь как целых две Сони”.

Питер Бертон родился 8 сентября 1943 года. За несколько дней до этого его мать, вероятно, передала Советскому Союзу тайну, послужившую началом холодной войны; его отец провел день на нелегальной встрече с их русским куратором, а увидев мать своего ребенка через несколько часов после его рождения, обратился к ней, используя ее оперативный псевдоним. Уже через несколько часов она вернулась к работе и продолжила, как всегда, заниматься шпионажем.

Во всех прочих отношениях появление Питера на свет было совершенно заурядным.

Клаус Фукс вошел в число семнадцати британских ученых, отобранных для работы над проектом “Манхэттен”. Он был с самого начала вовлечен в разработку атомного оружия, и Пайерлс настоял на участии своего одаренного коллеги. Перед отъездом ученых в Америку генерал Лесли Гровс, руководитель проекта “Манхэттен”, потребовал “гарантий, что в отношении кандидатов не имеется никаких подозрений”. Как следовало из результатов стандартной проверки Фукса, его считали “благовоспитанным, неагрессивным и типичным ученым… настолько погруженным в исследовательскую работу, что у него не остается времени на политические вопросы”. Сам Холлис просмотрел документы, позволявшие предоставить Фуксу британское гражданство в 1942 году, – “в отношении данного заявления не выявлено никаких возражений”. Как натурализованный гражданин Великобритании, Фукс мог теперь законным путем получить разрешение на выезд и неиммигрантскую визу в США. С единственным возражением выступила неутомимая Милисент Бэгот, написавшая лаконичную записку с жалобой, что ее не поставили в известность о британском гражданстве Фукса: “Мы знали, что вопрос о его натурализации находится на рассмотрении, но [не о том,] что это уже fait accompli[12]».

Урсуле Бертон было поручено позаботиться о том, чтобы в Америке у Фукса была возможность продолжать отправлять в Москву атомные секреты – уже из самого сердца проекта “Манхэттен”. Фукс изначально работал в Колумбийском университете в Нью-Йорке, и Урсула получила указание от Центра назначить место встречи в городе и предоставить Фуксу данные о сигналах, сроках и пароле, чтобы упростить контакты с советской разведкой. Выбирая место встречи, Урсула покопалась в воспоминаниях юности, и ее выбор пал на место, где она жила в 1928 году, работая в книжном магазине, – пансион Лилиан Уолд для иммигрантов Генри-стрит Сеттлмент.

Перед отправлением Фукса из Центра поступило сообщение: “Соня. Вашу телеграмму об отъезде Отто в Америку получил. Места и условия встречи в Нью-Йорке ясны. Передайте Отто нашу благодарность за оказанную нам помощь и выдайте ему 50 фунтов в качестве подарка. Скажите ему, что мы думаем, что его работа с нами в новом месте будет столь же плодотворной, как и в Англии”.

Фукс продолжил шпионаж почти сразу же: только в другой стране, с новым куратором и на другое подразделение советской разведки.

В России существовало – и сохраняется до сих пор – соперничество между гражданскими и военными шпионами. НКВД переросло в НКГБ, превратившись вскоре в КГБ, крупнейшую и наиболее устрашающую разведывательную бюрократическую структуру в мире, которая была одновременно и машиной для сбора разведданных, и спецслужбой, и тайной полицией. Теоретически за военный шпионаж отвечало исключительно ГРУ; в действительности же КГБ под управлением Всеволода Меркулова, члена сталинской “грузинской мафии”, не знал никаких пределов своей власти. Меркулов был одним из первых полководцев холодной войны, питавшим особую неприязнь к капиталистической Великобритании. “Рано или поздно произойдет схватка между коммунистическим медведем и западным бульдогом, – заявлял он. – Мы, придет время, на берегах Темзы советских лошадей напоим!”

КГБ руководил обширной агентурой в Великобритании и в 1943 году выделил Фукса как потенциальный объект вербовки, в итоге получив сведения, что тот уже в течение почти двух лет является агентом ГРУ. КГБ претила роль второй скрипки при военных коллегах, и в августе 1943 года, через четыре месяца после назначения Меркулова, начался процесс захвата власти. Работавшие на ГРУ “атомные шпионы” в полном составе были переведены в ведение КГБ. “Энормоз”, операция внедрения в проект “Манхэттен”, попала под руководство Меркулова. Сам того не зная, Фукс теперь стал шпионом КГБ.

5 февраля 1944 года Клаус Фукс стоял на Манхэттене, в Нижнем Ист-Сайде, на перекрестке напротив Генри-стрит Сеттлмента с зеленой книгой в одной руке и теннисным мячом в другой, в точности выполнив Сонины инструкции. Точно в 16:00 появился коренастый мужчина в перчатках, державший в левой руке вторую пару перчаток. Через минуту он перешел через дорогу, подошел к Фуксу и спросил:

– Не подскажете, как пройти к Чайнатауну?

– По-моему, Чайнатаун закрывается в пять часов, – ответил Фукс словно по команде.

Мужчина назвался Реймондом. В действительности его звали Гарри Голд, он был химиком, коммунистом и советским шпионом, преемником Урсулы по ту сторону Атлантики. Они пошли к метро, сели в поезд, следовавший из центра, а затем поймали такси до ресторана Мэнни Вулфа на Третьей авеню. Голд позже докладывал КГБ: “Ростом он около 5 футов 10 дюймов, худой, с бледным лицом, поначалу вел себя очень сдержанно […] очевидно, он уже работал с нашими людьми ранее и в полной мере отдает отчет в своих действиях”. Выбранное Урсулой место встречи было “идеальным”, писал Голд, и “замечательно уединенным”, здесь “никто бы ни в чем не заподозрил двух человек, идущих навстречу друг к другу и беседующих”, даже если у одного в руке был теннисный мяч, а у другого – четыре перчатки.

Так начался новый этап шпионской одиссеи Фукса, когда он станет свидетелем первого испытания атомной бомбы в пустыне Нью-Мексико и передаст Москве секретные данные о ее создании. Перед тем как передать его КГБ, Центр дал свою оценку этой операции: “За время работы с нами Ф. передал нам ряд ценных материалов, содержащих теоретические расчеты по расщеплению атома урана и созданию атомной бомбы”. Всего от Фукса за период с 1941 по 1943 год получено свыше 570 страниц ценных материалов.

Фукс вышел из-под руководства Урсулы. Но не из ее жизни. Немецкий ученый мало что узнал о “девушке из Банбери” за время их сотрудничества, но имеющихся у него знаний хватило бы для того, чтобы ее уничтожить. Атомный шпион был величайшим триумфом полковника Сони и потенциально человеком, способным распорядиться ее судьбой, неразорвавшейся бомбой замедленного действия.

Глава 20. Операция “Молот”

В конце июня 1944 года Урсула получил от Юргена сообщение с просьбой срочно приехать в Лондон. Прогуливаясь с сестрой по Хэмпстед-Хит, Юрген рассказывал ей о недавнем неожиданном визите одного молодого сотрудника американской разведки: тот попросил его помочь в вербовке шпионов, которых можно было бы десантировать в нацистскую Германию. Американцев интересовали именно жившие в Лондоне немцы из числа беженцев, противостоявшие Гитлеру и готовые осуществлять операции по сбору разведданных в Третьем рейхе в интересах Америки. “Вы знаете таких людей?” – спросил серьезный молодой американец. Юрген, разумеется, знал несколько подходящих фигур. Как и его сестра. Вернувшись в Оксфорд, Урсула срочно отправила сообщение в Центр.

Лейтенант армии США Джозеф Гульд был пресс-агентом в киноиндустрии, профсоюзным деятелем и новобранцем американской военной службы разведки. Импульсивный житель Нью-Йорка двадцати девяти лет, он был преисполнен энтузиазма, патриотизма, обладал чересчур богатым воображением и выраженной склонностью к драме. Гульд был режиссером собственного шпионского фильма, разворачивавшегося у него на глазах. Его разведдонесения читались как голливудские киносценарии.

Когда Америка вступила в войну, Гульд поступил добровольцем в разведывательное подразделение армии США и был направлен в Британию с особой миссией немедленно после высадки союзных войск в Европе.

Управление стратегических служб (или УСС), предшественник ЦРУ, было образовано в 1942 году для координации военного шпионажа в тылу врага. Внутри УСС имелось Подразделение агентурной разведки, а в нем – Отдел труда, занимавшийся использованием подпольных европейских профсоюзов для сбора разведданных. Несмотря на попытки Гитлера подавить рабочее движение в Германии, некоторые организованные рабочие группы сохранились, и они стали ядром подпольного сопротивления фашизму. Пока союзные войска обступали Германию с востока и запада, американская разведка жаждала получить стратегическую информацию о военном и промышленном производстве Рейха. Получить ее можно было от рабочих, крайне недовольных своим положением. “Мы можем использовать ненависть членов европейского профсоюзного движения к Гитлеру”, – писал Артур Голдберг, нью-йоркский адвокат и будущий член Верховного суда, возглавлявший Отдел труда. Тысячи гонимых членов немецких профсоюзов бежали за границу, и многие обосновались в Британии. Если кого-то из этих беженцев – противников нацизма можно было тайком вернуть в Германию в роли шпионов, они могли бы наладить контакт с диссидентскими профсоюзными группами, готовой агентурой, и получить доступ к жизненно необходимым разведданным об обороне Германии, промышленном и военном производстве, политике и настроениях в обществе.

Так на свет появился план УСС под кодовым названием “Фауст”: завербовать и обучить в Британии команду “хороших” немцев, снабдив их новейшей техникой для связи, а потом высадить в Германии, где они, не бросаясь в глаза, наладят связи с рабочими движениями и начнут передавать разведданные, которые лягут в основу последнего этапа войны. Найти людей, готовых вслепую десантироваться в гитлеровскую Германию “без встречающих, явочных квартир и друзей”, будет непросто, но знатоку профсоюзов Джо Гульду с его бьющей через край энергией можно было доверить эту задачу.

Гульд приехал в Лондон 13 июня 1944 года и приступил к вербовке исполнителей ролей в “Фаусте”. По наитию он отправился в букинистический магазин на Нью-Бонд-стрит, специализировавшийся на продаже иностранной литературы и известный как прибежище эмигрантов. Его владелец Моррис Эбби “немедленно проникся симпатией” к “круглолицему молодому лейтенанту в очках”, заглянувшему к нему в магазин и заявившему – так, как если бы он заказывал стопку редких книг, – что он занимается поиском немцев-антинацистов. Книготорговец сказал Гульду, что один из завсегдатаев его магазина – лидер немецкого эмигрантского сообщества и основатель Свободной немецкой культурной ассоциации, ответвившейся от антифашистского движения “Свободная Германия”, объединения, состоявшего из оппозиционно настроенных к Гитлеру беженцев. Эбби дал ему номер телефона доктора Юргена Кучински. Через несколько дней Гульд уже пил чай в Хэмпстеде с “субтильным мужчиной средних лет” и рассказывал, что “ищет агентов, способных отправиться с деликатной и крайне опасной миссией в Германию”. Едва воодушевленный молодой американец ушел, Юрген связался со своей сестрой.

По немецкой легенде, Фауст – человек, готовый продать свою душу за земное знание. Заключив договор с дьяволом, он добивается исполнения своего желания.

Каждый руководитель агентуры стремится внедрить своего шпиона во вражескую разведслужбу. Советам удалось проделать это с МИ-6 (Ким Филби) и с МИ-5 (Энтони Блант). Урсуле представилась возможность внедрить даже не одного, а нескольких своих агентов в американскую разведку, отправив их на сверхсекретное задание. По указанию Москвы она составила список надежных немецких коммунистов в Британии, которые были бы готовы заниматься шпионажем для американцев, но одновременно всю информацию – вплоть до мельчайших подробностей – передавать в Центр. Шпионы “Фауста” должны были стать агентами американской разведки в нацистской Германии, но на самом деле – двойными агентами, работающими на Урсулу Кучински из РККА.

На шпионском жаргоне связником называют человека, который стоит между шпионом и его куратором как гарантия того, что в случае поимки агент не сможет раскрыть своего куратора и скомпрометировать всю агентуру. Москва предупредила Урсулу, чтобы она “была настороже” и подыскала кого-то на роль связного между ней и шпионами “Фауста”. Она обратилась к своему старому знакомому Эриху Хеншке, товарищу, помогавшему ей открыть Марксистскую библиотеку для рабочих в 1929 году и торговавшему коммунистической литературой в берлинском подвале, благоухавшем голубиным гуано. Изгнанный гестапо из Германии, Хеншке прошел курс военной подготовки в Советском Союзе, после чего отправился добровольцем на Гражданскую войну в Испании. Хеншке всегда лез на рожон и строго следовал линии партии; вместе с оружием он носил с собой огромный мегафон, призывая коммунистов-единомышленников бросаться в бой. В 1939 году его впустили в Британию по фальшивому французскому документу под вымышленным именем Карл Кастро. Теперь он трудился на фабрике мороженого “Уолл” в Эктоне, взяв на себя бумажную работу в Союзе интербригад. Урсула считала Хеншке “тугодумом, с трудом принимавшим решения”, но он был “добросовестен, надежен” и знаком со всеми в немецкой общине. Хеншке был идеальным связником.

Урсула дала брату указание познакомить Хеншке с Гульдом. Они прекрасно поладили, и молодой американец тут же предложил Карлу Кастро работу: ежемесячное жалованье в пять фунтов в обмен на помощь в вербовке агентов для операции “Фауст”.

Урсула передала Хеншке список из тридцати потенциальных новобранцев, в основном бывших членов профсоюзов Германии, бежавших в Британию через Чехословакию. Ранее она уже отослала их имена на утверждение в Москву вместе с биографией и фотоснимками. “Я ни шагу не делала без согласования с Центром”, – писала она.

В августе 1944 года в пабе Хэмпстеда Гульд провел первую встречу с четырьмя немцами, которые станут ядром операции “Фауст”. Пауль Линднер был тридцатитрехлетним токарем из Берлина, организатором Профсоюза слесарей Германии, чье красивое лицо было обезображено шрамом и несколькими выбитыми зубами – следами жестоких нацистских избиений. Линднер бежал в Чехословакию от преследований гестапо, в 1939 году добрался до Британии, познакомился с англичанкой, женился на ней и обосновался в Лондоне. Близким другом Линднера был Антон “Тони” Ру, литограф, штамповавший в своем нелегальном печатном цехе в Берлине антинацистские листовки и поддельные паспорта для бегущих из страны евреев, пока сам не был вынужден бежать в Лондон через чешское подполье. Курт Грубер был шахтером из Рурской долины; Адольф Бухольц – слесарем из берлинского Шпандау. Все они были непоколебимыми коммунистами, лично отобранными Урсулой. Хеншке объяснял, что, хотя они будут работать на американцев, их высшее руководство находится в Москве. Как говорила Урсула, “товарищи знали, что Советский Союз все одобрил”.

Немцы, “скованные в своих дешевых костюмах и галстуках”, внимательно слушали объяснения Гульда: ему нужны люди, готовые высадиться в разные районы Германии и отправлять американской разведке сведения об условиях жизни в Рейхе. “Он расспросил об их прошлом, о том, в каких городах у них могли бы быть знакомые, готовые их приютить”. По условиям официального трудового договора с правительством США, каждый доброволец будет получать 331 доллар в месяц на счет в Национальном банке Чейс. Если они не вернутся, их семьям выплатят компенсацию. Немцы заинтересованно кивали, допили свои напитки и попросили дать им немного времени “все обдумать и обсудить с другими членами группы”. Спустя несколько дней Хеншке сообщил Гульду, что они готовы стать добровольцами, не упомянув, что приказ об этом поступил непосредственно от Урсулы и ГРУ. Из других кандидатов Гульд выбрал еще троих добровольцев. Операцию разбили на пять отдельных миссий, названия которых отличала своеобразная фантазия, присущая шпионской номенклатуре: “Молот”, “Долото”, “Кирка”, “Киянка” и “Бензопила”. Вкупе их окрестили “Орудие”.

Новобранцы не рассказали, что все они являются членами КПГ. До какой степени Гульд был осведомлен об их политических взглядах, остается неясным. Он, безусловно, знал, что его набор орудий труда состоит из леваков, но, разумеется, об их тайной работе на Москву не догадывался. Линднер впоследствии голословно предполагал, будто Гульд сочувствовал коммунистам: “В нем угадывается наш американский товарищ”, – писал он. Но Гульд не был коммунистом. Его не интересовали политические взгляды новобранцев. Этим “свободным немцам” явно хватало решимости и связей в профсоюзах, чтобы разыграть расписанные для них роли, а большего Джо Гульду не требовалось.

Подготовка к миссии началась незамедлительно. На аэродроме Рингуэй рядом с Манчестером немцы прошли интенсивный курс парашютной подготовки. В секретной разведшколе в Райслипе им придумали фальшивые имена, характеры, легенды и подвергли суровым физическим тренировкам; они научились стрелять и беззвучно убивать противника ножом. Каждому новобранцу предстояло высадиться как можно ближе к своим родным городам, чтобы они могли лучше слиться с местным населением. Гражданская одежда, конфискованная у вновь прибывших немецких беженцев, хранилась на складе, расположенном на Брук-стрит; здесь участники миссии выбрали себе костюмы для предстоящего выступления. “Общий знаменатель состоял в том, чтобы все вещи: костюмы, рубашки, галстуки, шляпы, пряжки ремней, запонки, булавки для галстуков, шнурки для ботинок – были произведены в Германии”. Один-единственный британский ярлык грозил им гибелью. Произведенные в Германии чемоданы, сигареты, бритвы, зубная паста и очки были приобретены в нейтральной Швейцарии и отправлены в Лондон с дипломатической почтой Госдепартамента. Эксперт УСС по подделкам Боб Уорк, выпускник Чикагского института искусств, справил им немецкие паспорта, визы и удостоверяющие личность документы так, что их невозможно было отличить от настоящих. Все участники операции уже давно не были в Германии, поэтому их незаметно внедрили в лагеря для немецких военнопленных, чтобы они разузнали об условиях жизни в стране и почувствовали, что значит вновь оказаться среди соотечественников. Полученные сведения настораживали: большинство немецких военнопленных упорно верили, что Гитлер в конце концов одержит триумф, хотя некоторые высказывали мнение, что к уничтожению евреев стоило приступить лишь после победы – из-за геноцида “евреи из США и Англии вышли на фронт против нас”. Обучение в Райслипе проходило по строгому расписанию: “Школа тактики – по понедельникам, взаимодействие с патрулями СС – по средам, курс картографии – по пятницам…”

Самой важной частью подготовки было освоение последнего американского технического достижения в области связи – ручной переносной рации, работавшей на прием и отправку сообщений, благодаря которой появилась возможность связи “земля – воздух”. Предвестник мобильных телефонов, этот аппарат был спроектирован в электронных лабораториях RCA в Нью-Йорке, а доработан и произведен для УСС Де Виттом Р. Годдардом и капитаном-лейтенантом Стивеном Х. Симпсоном. Приспособление в дальнейшем станет известно как уоки-токи, но в момент изобретения эту беспрецедентную вещицу знали под более громоздким и замысловатым названием – “система Джоан – Элинор”. “Джоан” называли ручной передатчик, которым пользовался агент на земле, длиной в шесть дюймов и весом три фунта, с выдвижной антенной; “Элинор”, более увесистый приемопередатчик, располагался на борту самолета, пролетающего над агентом в заранее установленное время. Жену Годдарда звали Элинор, а Джоан – майор Женской вспомогательной службы – была подругой Симпсона. Система Джоан – Элинор (Дж – Э) работала на частотах выше 250 МГц, намного выше диапазона, который могли засечь немцы. Этот прототип высокочастотной рации позволял передавать информацию прямым текстом длительностью до двадцати минут, что снимало необходимость применения азбуки Морзе, шифрования и сложного курса обучения, который проходила Урсула. Слова находившегося на земле разведчика принимались и записывались на проволочный магнитофон оператором, находившимся в специальном, снабженном кислородом отсеке фюзеляжа переоборудованного высокоскоростного бомбардировщика “Де Хэвилленд Москито”, летавшего на недоступной для немецкой артиллерии высоте свыше 25 тысяч футов. Офицер разведки на борту пролетавшего аппарата мог напрямую связываться с находившимся на земле агентом. Как система связи в тылу врага, “Джоан – Элинор” не имела себе равных: незаметная для врага, простая в использовании, она хранилась в такой тайне, что была рассекречена лишь в 1976 году. На тренировочном полигоне в Райслипе немецкие добровольцы учились пользоваться “Джоан”, а экипажи 25-й бомбардировочной группы, базировавшейся на аэродроме королевских ВВС Уоттон, проходили инструктаж по применению “Элинор” – в рамках операций под кодовым названием “Красный чулок”. Для связи от Джоан к Элинор использовался позывной код “Хайнц”, от Элинор к Джоан – “Вик”. Специальные зашифрованные цифровые сообщения на Би-би-си должны были служить для внедренных в Германию агентов сигналом, когда выходить на связь, а также когда и где ожидать сброса груза: сигналом о передаче шифрованной информации, касавшейся миссий “Орудие”, было появление в радиоэфире “Шепота весны”, популярного фортепианного произведения норвежского композитора Кристиана Синдинга.

22 ноября Симпсон провел первое оперативное испытание системы, записав передачи агента УСС Бобби, находясь при этом на высоте 30 000 футов над оккупированной нацистами Голландией.

Вашингтон был доволен ходом миссии. Как и Москва.

Хеншке регулярно встречался в Хэмпстеде с каждым из участников команды немецких добровольцев. Пауль Линднер рассказывал о “посвящении” в агенты ГРУ. “Отныне, – заявил Хеншке за пинтой пива в таверне «Уэллс», – ты обязан помнить, что работаешь на наших советских друзей, и относиться ко всему так, как будто выполняешь приказ Красной армии”. Тони Ру пополнил их ряды с теми же церемониями и “в мельчайших деталях” передал агенту-посреднику все, что успел освоить: “Мы должны были докладывать товарищу Хеншке обо всех методах, которые использовались в школе, а также о парашютном обучении, о заданиях, о работе в лагерях для военнопленных, обо всех деталях этого аппарата [Джоан – Элинор], – все это мы тоже делали постоянно”. Хеншке передавал информацию Урсуле, перенаправлявшей ее в Москву. Разведчики миссии “Орудие” ни разу не встречались с женщиной, отправлявшей эти донесения и державшей все под контролем, – руководительницей их группы.

Благодаря Урсуле Центр обладал тем же объемом информации о миссиях “Орудие”, что и УСС, и намного большим, чем МИ-6: у Москвы были сведения о фальшивых именах шпионов, их поддельных документах, одежде, оснащении и запланированном режиме их выхода на связь. Красная армия знала, где и когда произойдет высадка шпионов, с кем они свяжутся в антифашистском сопротивлении, чт в действительности крылось за названиями “Красный чулок”, “Молот” и “Бензопила”; она знала даже систему цифровых шифров и фортепианную музыку, которую планировалось транслировать в эфире Би-би-си для оповещения агентов на земле о новых указаниях. Накануне холодной войны Москва из первых рук получала данные о том, как американцы организуют подпольные операции, о методике обучения и кадрах в УСС. Однако больше всего в этой миссии Москву заинтересовала система “Джоан – Элинор”. В России такой технологии не было. А шпионы Урсулы могли поднести ее ГРУ на блюдечке.

“Я передавала все подробности в Центр, и Директор подтвердил свой интерес”, – писала Урсула. Америка намеревалась приступить к последней грандиозной разведоперации военного времени, и никто в УСС не догадывался, что русским отведено тайное место в партере.

Гульд восхищался новобранцами и, как и любой куратор, очень привязался к своим агентам, особенно к Паулю Линднеру и Тони Ру, которым предстояло вместе высадиться в Берлине, в самом сердце Рейха, с миссией “Молот”. Гульд задавался вопросом, не совершает ли он “профессиональный грех, слишком сдружившись с этими людьми”. Он составил подробные описания обоих агентов. Пауль Линднер: “Лицо: несколько квадратное; цвет лица: обычно бледный. Субъект отмечает, что чем лучше себя чувствует, тем чаще его спрашивают, не болен ли он; морщит брови, пытаясь подобрать слово, периодически встряхивает головой; отличительные признаки: красная отметина справа от переносицы и под левым глазом, оставшаяся от кастета нацистов; имеется также шрам от штыка в верхней части правой ягодицы после столкновения со штурмовиками в 1933 году”. Далее о Тони Ру: “Крупный мужчина с седеющими волосами; внушает уверенность спокойной основательностью”.

“Они были гармоничной командой”, – писал Гульд. Главные герои постановки “Молот” идеально подходят для своих ролей, размышлял Гульд, даже не подозревая, что они действуют по совершенно иному сценарию, а незримый помощник режиссера руководит ими из-за кулис. Центр дал Урсуле указание сосредоточиться на миссиях “Орудие” и сделать все необходимое, чтобы Россия могла заполучить систему “Джоан – Элинор”.

В МИ-5 лишь Милисент Бэгот почуяла, что происходит на самом деле, хотя до нее долетел лишь слабый отголосок. Неутомимую ищейку подразделения F не допускали к миссиям УСС, но она уже давно наблюдала за Эрихом Хеншке, или Карлом Кастро. В сентябре 1943 года она заметила, что, даже будучи “всю жизнь несомненным коммунистом с твердыми марксистскими убеждениями, этот человек пока не доставлял никаких неприятностей… представляется, что он ведет тихую жизнь”. Поправки в эту характеристику она внесла год спустя, когда шпион МИ-5 в движении “Свободная Германия” доложил, что Кастро вовсе не невинный мороженщик, каким казался на первый взгляд: “Кастро был связан с кругом Тельмана, прошел курс военной подготовки в СССР и входил в военный аппарат [отряд] коммунистической партии [Rotfrontkmpferbund, или Союз красных фронтовиков]”. Бэгот отправила в МИ-6 записку с предупреждением: “Кастро, по некоторым данным, – выдуманное имя… [Его] называют «грубым и жестоким человеком»”. Милисент Бэгот установила за ним наблюдение. Она не доверяла Кастро и давно подозревала Урсулу: стоит ей засечь эту парочку вместе, она выведет их на чистую воду.

В то время как Гульд не видел никаких оснований сомневаться в верности своих новобранцев, в союзном руководстве военного времени уже местами ощущалось морозное уновение холодной войны. В МИ-5 Свободную немецкую культурную ассоциацию считали коммунистическим прикрытием. Чиновник УСС Билл Кейси, напористый юрист, возглавлявший отдел агентурной разведки и ставший впоследствии начальником ЦРУ, опасался, что среди новобранцев, отобранных для этой крайне деликатной миссии, окажутся коммунисты. Из-за этих сомнений Кейси вступил в конфликт с Артуром Голдбергом из Отдела труда, подчеркивавшим, что перед УСС стоит конкретная задача набрать “нерегулярные силы”, в том числе, как предполагалось, людей, придерживавшихся “нерегулярных” взглядов. Об их противоречиях было доложено высшему руководству, генерал-майору Уильяму “Дикому Биллу” Доновану, основателю и руководителю УСС.

Донован был из тех, кто любит сражаться: он воевал с Панчо Вильей в Мексике, с немцами в Первой мировой войне, с Дж. Эдгаром Гувером в ФБР и, как прокурор округа Нью-Йорк, с бутлегерами во времена сухого закона. Он выстроил свое УСС по лекалам МИ-6. Донован был героем плаща и шпаги, причем скорее в пиратском, нежели в политическом смысле. “От возбуждения он фыркал, как скаковая лошадь”, и миссии “Орудие” были идеально созвучны его “отважному, доблестному, безудержному, веселому, иногда неоправданному стремлению к приключениям и риску”. Как и Гульду, ему было плевать на политические взгляды агентов – по его словам, он бы “и Сталина нанял, если бы это помогло одержать победу над Гитлером”. Он, разумеется, не догадывался, что агенты Сталина уже задействованы в миссии “Орудие”. Донован отклонил жалобу Кейси. Миссия продолжилась.

Столь же непоколебимая (или наивная) позиция отразилась и на решении США использовать одного из самых видных немецких коммунистов в Британии в рамках совершенно секретного проекта первоочередной важности. В ноябре 1944 года, когда на горизонте уже забрезжил конец войны, военный министр США распорядился создать новое подразделение, поставив перед ним задачу оценить масштабы экономического урона, нанесенного Германии в ходе бомбардировок союзных войск, и доложить о том, насколько эта кампания истощает военное, промышленное и сельскохозяйственное производство. При выполнении этой задачи Бюро по американской стратегии бомбовых ударов применяло самые разные подходы: о последствиях разрушений можно было судить по данным разведки с воздуха, сообщениям в СМИ и даже по рациону питания мирного населения; внимательный анализ серийных номеров уничтоженных танков и самолетов помогал определить уровень производства вооружения; расписание товарных поездов тоже служило показателем экономической устойчивости. В состав Бюро входили выдающиеся умы, в том числе Ричард Рагглз, будущий профессор экономики в Гарварде, и известный либеральный экономист Джон Кеннет Гэлбрейт. Тем не менее команде исследователей отчаянно не хватало человека, который предметно разбирался в немецкой экономике и мог бы подготовить подробный статистический анализ оборонной промышленности Гитлера и других ключевых отраслей немецкой индустрии. В Лондоне был только один такой немец.

Юрген Кучински только что издал последний том своей “Истории условий труда”, подробного анализа экономики Германии с 1933 года. В сентябре он получил письмо с приглашением в американское посольство, где ему предлагали место в Бюро по американской стратегии бомбовых ударов, хорошее жалованье, элегантную американскую униформу и звание подполковника. Он попросил дать ему “время обдумать предложение”. Разумеется, это время потребовалось, чтобы оповестить обо всем Урсулу, немедленно поставившую в известность Центр: “Ответ пришел быстро. Они были заинтересованы”. Теперь у обоих – и у брата, и у сестры – было старшее офицерское звание, но в разных армиях.

Агенты “Орудия” были полуподпольными коммунистами. Юрген Кучински же заявлял о своих взглядах во всеуслышание. Даже Роджер Холлис, начальник отдела МИ-5 по борьбе с подрывной деятельностью, регулярно преуменьшавший угрозу со стороны Кучински, счел нужным направить предостережение: “Люди, пользующиеся его услугами, должны понимать, что его выводы об экономических условиях в Германии могут быть продиктованы его политическими убеждениями”.

Бюро по американской стратегии бомбовых ударов в результате соберет 208 томов исследований с подробностями о “решающем” воздействии стратегических бомбардировок союзников. Лишь пять авторов исследования, в том числе Юрген, имели доступ к полным докладам, предоставленным Рузвельту, Черчиллю и генералам Эйзенхауэру и Доновану. И Сталину. Центр заверил Урсулу, что этот массив разведданных, отражавший предельно четкую картину экономического распада Германии, попадет лично к “главнокомандующему советской армии И. В. Сталину”.

По мере приближения кровавого финала войны Урсулу затягивал изнуряющий водоворот шпионажа, хлопот о детях и домашних забот: в любой день она могла столкнуться с необходимостью обработки разведданных, полученных от отца, брата, “Тома”, “химика” и других агентов ее сети, сбором разведданных “Орудия”, развешивая попутно выстиранное белье, занимаясь мытьем посуды и изо всех сил стараясь поддерживать на плаву семейную лодку в Придорожном коттедже. Мелита Норвуд обеспечивала регулярный поток разведданных из Британской научно-исследовательской ассоциации цветных металлов, которая теперь участвовала в производстве плутониевого реактора для атомной бомбы. В письме, надиктованном своей личной помощнице мисс Норвуд, Дж. Л. Бейли убеждал правительство, что его команда будет соблюдать “строжайшую секретность, будут приняты все меры предосторожности, чтобы ни один посторонний человек не получил этой информации”. Летти также напечатала подробности совещаний “Тьюб эллойз”, сделав под копирку дополнительный экземпляр для Сони.

Миша был любознательным, умным подростком. Урсула спрашивала себя, как долго она сможет скрывать от него свои “ночные передачи”. Скрепя сердце она отправила его в школу-пансион в Истборн, убеждая себя, что так лучше для мальчика. Миша до сих пор тосковал по отцу. “Постепенно, с годами я понял, что он не вернется. Я ужасно скучал по нему. Мать почти о нем не упоминала”. Отправляясь в Лондон на встречи с “Сергеем”, Урсуле приходилось нанимать для младших детей няню. Мать Урсулы периодически приходила ей на помощь, но в сентябре Берта слегла с воспалением легких. “Что бы ни случилось, тебе нужно оставаться в больнице столько, сколько врачи сочтут нужным”, – писала Урсула. По ночам она выходила на связь с Москвой, работала до самого утра, гадая, не крадутся ли поблизости фургоны службы радиоперехвата. Любой клочок бумаги, использованный для шифровки и дешифровки, сжигался в камине. Чтобы немного разгрузиться, она отправила семилетнюю Нину в школу-пансион рядом с Эппинг-Форестом. Спустя несколько недель у девочки случился разрыв аппендикса, и, полуживую, ее срочно доставили в больницу. Три дня напролет Урсула просидела у ее койки, мучась чувством вины, и увезла дочь домой. “Я поклялась, что никогда больше никуда ее не отправлю”.

Лена, который мог бы разделить с ней двойное бремя воспитания и шпионажа, не было рядом: его наконец призвали на подготовку в Королевские ВВС. При любой возможности Урсула проезжала двадцать пять миль на велосипеде, чтобы навестить рядового-стажера ВВС Бертона в казарме, и заставала его в мрачном и подавленном состоянии. “Видеться друг с другом два раза в месяц никуда не годится”, – писала она. Его признали не годным ни к обучению летному делу, ни, как ни парадоксально, к радиооперациям. В просьбе о переводе в боевое подразделение ему также было отказано. МИ-5 негласно ставила крест на любом его прошении. Милисент Бэгот вместе со своей командой не собиралась выпускать Бертона из страны. “От Лена приходят довольно мрачные письма”, – рассказывала Урсула матери. Эти унылые послания читали и в МИ-5. “Я даю распоряжение держать его под наблюдением, – писал Шиллито, уточняя, что слежка не должна бросаться в глаза. – Мне не нужны действия, позволяющие Бертону сделать вывод, что его дело рассматривается в особом порядке”.

В хорошие моменты Урсула утешала себя, что Красная армия окружает Берлин, что революция победит, а коммунистическая Германия восстанет из пепла. Но в тяжелые минуты, когда младенец плакал, а ей еще предстояло справиться с непреодолимой горой донесений, она начинала сомневаться, что эта война вообще когда-нибудь кончится. Урсула была теперь матерью-одиночкой – и разведчицей-одиночкой. Как всегда, когда она была не в настроении, она замыкалась в себе, не позволяя никому даже мельком увидеть тень ее депрессии, муку ее тайной жизни. Она никому не доверялась. Ее привычка к обману распространялась и на ее собственные чувства. В самые мрачные периоды она сетовала о том, как ее странная жизнь сказывалась на детях, особенно на Мише, все детство переезжавшем с места на место, от одного языка к другому, с вереницей чужих мужчин вместо отца. “Ему нужна была другая мать, – писала она. – Он должен был провести все детство в одном доме, куда бы каждый вечер возвращался отец, а мать всегда была бы готова прийти ему на помощь”.

Как и все убежденные коммунисты, Урсула чтила годовщины. 7 ноября, в день Октябрьской революции, она оставила детей с соседкой и отправилась в Лондон на встречу с “Сергеем”, передавшим ей поздравления от директора ГРУ. Она хотела купить красную розу, но в военном Лондоне их было не найти. Урсула вернулась в Придорожный коттедж озябшая и одинокая. “Мне было не с кем отпраздновать этот день. Мысленно я обратилась к прошлому”.

Прошло почти два года с тех пор, как она получила последнюю весточку от Руди Гамбургера. Она не решалась спрашивать у Москвы, что с ним сталось; но даже если бы она задала этот вопрос, Центр ничего бы ей не сообщил. Урсула опасалась, что Руди погиб, но скрывала свои страхи от Миши и других детей. Еще дольше она не получала известий о Йохане Патре. Агнес Смедли вернулась в Америку и поселилась в писательском поселке в северной части штата Нью-Йорк, откуда продолжала вести рьяную пропаганду китайского коммунизма. Урсула до сих пор не имела никакого представления о судьбах Шушинь, Гриши и Туманяна. Александр Фут и Шандор Радо, если их еще не поймали, должно быть, до сих пор занимались шпионажем в Швейцарии. От Рихарда Зорге у нее остался единственный потрепанный фотоснимок.

На другом краю света, в токийской тюрьме Сугамо, в камере для осужденных на смертную казнь завербовавший Урсулу разведчик ждал своего палача.

Агентура Рихарда Зорге в Японии добилась уникальных успехов в разведке. Разыгрывая ярого нациста, распутничая и напиваясь в злачных местах Токио, Зорге проник и в посольство Германии, и в кабинет премьер-министра Японии, выудив сокровенные секреты обоих чиновников. В 1941 году ему удалось убедить Москву, что Япония не намерена и не способна вторгаться в Сибирь; это позволило освободить ключевые силы для обороны Москвы. За два дня до операции “Барбаросса” он отправил в Москву телеграмму, предупреждая, что “война между Германией и СССР неизбежна”. Но неблагодарный и подозрительный Сталин отмел донесение Зорге о неминуемом нападении Германии как ложную тревогу.

Когда немцы начали подозревать Зорге в работе на противника, вести расследование против него был послан славившийся своей жестокостью полковник гестапо Йозеф Мейзингер, безусловное чудовище даже на фоне других нацистов. Зорге быстро нейтрализовал угрозу, устроив Мейзингеру экскурсии с возлияниями по ночным заведениям Токио.

Случайный арест маловажного агента его сети положил конец умопомрачительной удаче Зорге. Его арестовали и пытали, пока он не дал показания. Японцы предложили обменять его на одного из задержанных в России своих шпионов, но Москва отреклась от него, отрицая, что он советский агент. Ходили слухи, будто Сталин не хотел, чтобы о его отказе прислушаться к точным предостережениям Зорге стало известно. В России жена Зорге Катя была арестована по подозрению в шпионаже на Германию и отправлена в ГУЛАГ, где и погибла. Его самый важный информатор, японский журналист Хоцуми Одзаки, тоже был арестован.

Спустя два года в тюрьме Сугамо Зорге признали виновным в шпионаже и приговорили к повешению. Японский прокурор, настаивавший на смертной казни, заявил: “Это самый выдающийся человек, которого мне довелось встретить в своей жизни”.

Зорге повесили 7 ноября 1944 года. Свои последние слова он произнес по-японски, когда его руки и ноги были связаны, а на шею уже накинули петлю: “Красная армия! Международная коммунистическая партия! Советская коммунистическая партия!”

В ходе длительных и жестоких допросов Зорге рассказал японцам о многих реальных обстоятельствах из своей шпионской карьеры, но местами лгал.

Великого шпиона не раз подвергали перекрестному допросу о его шанхайской агентуре в 1920-х годах, в том числе о входивших в нее женщинах. Зорге не догадывался, какого успеха добилась Урсула, но знал, что если она еще жива, то наверняка занимается разведкой против держав Оси и находится в опасности. “Женщины совершенно непригодны для шпионской работы, – сообщил он своим тюремщикам. – Они не разбираются ни в политике, ни в прочих делах и не могут служить удовлетворительным источником информации”. Разумеется, это было неправдой. В агентуре Зорге состояло множество женщин, и Урсула занимала среди них первое место. Он солгал японским следователям, чтобы отвлечь внимание от своей протеже и коллеги по разведке, чтобы защитить ее.

По-своему Зорге, самый неверный из любовников, оказался верен ей до конца.

Джо Гульд провел Рождество в доме Линднера вместе с остальным шпионами миссий “Орудие”. Все напились и распевали немецкие рождественские гимны. Сын Гульда впоследствии описывал этот эпизод как момент “взаимного уважения между евреем – офицером армии США и семью его немцами-новобранцами, объединенными общей целью”. Если не считать этого, в момент, когда Вторая мировая переходила на стадию холодной войны, они уже находились по разные стороны баррикад.

Через несколько недель Гульд попросил Эриха Хеншке сопровождать его в Париж. В освобожденной столице Франции теперь располагался комитет “Свободной Германии”, и с помощью Хеншке Гульд хотел собрать “адреса антифашистов в Германии”, которые могли бы использоваться как конспиративные квартиры. Вместе они посетили штаб-квартиру “Свободной Германии”, а также группу под названием Amicale des Volontaires de l 'Espagne Rpublicaine (“Друзья добровольцев республиканской Испании”). “Он раздобыл все необходимые им адреса”, не догадываясь, что его список надежных антинацистов в Германии заранее одобрен Центром. Разведка РККА уже не просто наблюдала за миссиями “Орудие”; силами Урсулы и Хеншке она косвенно ими руководила.

А Милисент Бэгот не спускала с них глаз.

Вскоре после возвращения Хеншке в Лондон Бэгот отправила начальнику советских операций в МИ-6 записку, где подробно перечислила свои подозрения в отношении Карла Кастро и попросила помочь разузнать о людях, с которыми встречался этот известный коммунист в Париже, в частности о ветеранах интербригад. “Нет ли у вас какой-либо информации об этой французской организации?” – писала Бэгот Киму Филби.

К 1945 году Филби уже десять лет был советским агентом и пять – сотрудником МИ-6. Расторопный и деятельный, он быстро поднялся по карьерной лестнице в британской разведке, передавая при этом массу невероятно деликатной информации своим кураторам в КГБ. Он обладал удивительным умением незаметно вставлять палки в колеса любой операции, способной поставить под угрозу интересы коммунизма или СССР. Ответ Филби на запрос Бэгот от 22 февраля 1945 года был исключительно бесполезен: “На данный момент мы не располагаем информацией об Amicale des Volontaires de l 'Espagne R publicaine”.

Последний шанс разоблачить внедрение СССР в миссии “Орудие” был упущен.

Через неделю началась одна из них – “Молот”.

Глава 21. Шепот весны

До сих пор Урсула всегда сражалась с фашизмом на чужой земле. Ближе всего к операции на территории нацистской Германии она подобралась, замышляя отменившееся покушение на Гитлера. Теперь, когда наступил финальный этап войны, ее шпионы направлялись в самое сердце Рейха.

1 марта 1945 года в 21: 00 Джо Гульд и агенты операции “Молот” прибыли на аэродром королевских ВВС Уоттон в Норфолке. С собой у Пауля Линднера и Тони Ру были вещмешки 14 000 рейхсмарок, талонами на еду, пищевыми концентратами, противогазами, невидимыми чернилами и двумя стеклорезами, а также кофе и 1400 американских сигарет для обмена на черном рынке. В их карманах лежали мастерски подделанные документы на имена Эвальда Энгельке из Франкфурта и Антона Веселы, чеха, говорящего по-немецки, умелых работников тыла, освобожденных от военной службы. В бумажнике Линднера имелся также фальшивый нацистский партбилет. У каждого при себе был пистолет 32-го калибра для самообороны на тот случай, если их попытаются захватить в плен, и капсула с ядом, если сопротивление завершится провалом.

Гульд не догадывался, что при себе у них были и заученные наизусть инструкции от полковника Урсулы Кучински: точные указания о том, как, где и когда они могли установить связь с советской разведкой в Германии. ГРУ тоже планировало внедрить своих агентов в разгромленный Берлин, а война разворачивалась столь стремительно, что советские войска уже в считаные недели могли дойти до столицы. Через Хеншке Урсула передала каждому из агентов специальный пароль, позволявший идентифицировать в них агентов советской разведки. Установив связь с советской армией, они уже не должны были “исполнять никаких распоряжений УСС, до конца миссии «Молот» подчиняясь лишь указаниям, полученным от РККА”.

На аэродроме стоял американский легкий бомбардировщик А-26, бомбовый отсек которого был оборудован для размещения двух парашютистов. Гульд переживал: “Лишь самые отважные и крайне умелые руки могли благополучно доставить участников миссии «Молот» к месту ее выполнения в 47 километрах от Берлина на высоте 700 футов над землей”. В казарме у аэродрома агенты натянули поверх своей гражданской одежды брезентовые комбинезоны и пристегнули парашюты. Гульд протянул им свою флягу с бренди; каждый из немцев отхлебнул по большому глотку.

Гульду не давало покоя “ощущение, будто перед ним разворачивается сюжет какого-то фильма”. У обоих мужчин были жены и маленькие дети, и “все бремя этого момента ложилось на их плечи”. Несмотря на это, дальнейшую сцену он описал донельзя кинематографично:

Моросил дождь, и единственным отчетливо проступающим сквозь темный стелющийся туман предметом был высокий огромный квадратный хвост А-26 в пятидесяти ярдах от нас. Пауль и Тони курили, остальные негромко им что-то говорили. За три минуты до полуночи командир Симпсон открыл дверь и отдал сигнал. Мгновение – и мы уже стояли за винтом готового к взлету ревущего А-26. Проходя к самолету, мы льнули к корпусу подальше от струи воздуха, наблюдая красноватый свет, мерцавший из бомбового отсека. Оказавшись у дверей, мы помогли Паулю и Тони подняться на свои места. Говорить в таком шуме было невозможно, да и не до того было. Дотягиваясь до них со взлетной полосы, мы пожали им руки. Ночь стала совершенно прозрачной. Вдруг А-26 на наших глазах тронулся с места и уже мчал по взлетной полосе. Взгляд едва мог уловить самолет, когда он оторвался от земли, стремительно набрал высоту и выполнил вираж к северо-востоку.

Пилот самолета лейтенант Роберт Уокер сбавил высоту над Германией, сохраняя скорость 300 миль в час. “Он клал его на бок, вращал, делал виражи, чтобы сбить с толку вражеские радары”. В 2:05 самолет добрался до точки выброса в Альтфризаке, на северо-западе от Берлина. Видимость была хорошая, сквозь перистые облака ярко светила луна. Уокер открыл бомбовый отсек, диспетчер Мишко Дерр похлопал парашютистов по спине, и Пауль Линднер с Тони Ру нырнули в темноту.

Приземлившись в поле, немцы-шпионы закопали свои комбинезоны, парашюты, оружие и приемопередатчик “Джоан”. Двадцать лет назад неподалеку отсюда Урсула с группой юных коммунистов воображала, какой будет Германия при коммунизме. В 6:30 утра разведчики уже тряслись в поезде, направлявшемся в Берлин, – двое обычных утомленных пассажиров военного времени. Они добрались до города на рассвете. Фрида Линднер еще спала, когда ее сын тихо постучал в окно дома своего детства в пригороде Нойкёльн к юго-западу от центра Берлина. Она не видела Пауля с тех пор, как он бежал из Германии в 1935 году от неотступного преследования гестапо. “Я знала, что ты однажды вернешься домой сражаться с нацистами”, – воскликнула она.

На следующий день, передвигаясь по разгромленному городу от одного бомбоубежища к другому, шпионы Урсулы начали собирать информацию: об уроне от бомбовых ударов, обороне, складах боеприпасов, местоположении войск, настроениях гражданского населения, а главное, о способности Германии поддерживать свою военную промышленность и торговлю в условиях самых ожесточенных бомбардировок за всю мировую историю. Местами бомбардировки союзников обратили Берлин в пепел и руины. Красная армия была приведена в состояние боеготовности в тридцати пяти милях к востоку от города, чтобы приступить к финальной атаке на столицу Гитлера. И все же город продолжал функционировать, словно ходячий мертвец, поверженный, но несдающийся. В своем бункере Гитлер продолжал отдавать приказы об обороне Берлина, пока тысячелетний рейх погружался в небытие в последних кровопролитных боях. Пропагандисты Геббельса до сих пор марали стены города: “Каждый немец встанет на защиту своей столицы. Мы остановим красные орды у стен нашего Берлина”. Линднера и Ру поразило, что около двух третей берлинской промышленности до сих пор оставалось на ходу; работали железные дороги и энергетика. Разведчики жадно вбирали в себя эти сведения, словно замаскированные туристы. Спустя неделю после приземления они вернулись к пункту выброски забрать оружие и оснащение для связи, после чего, расположившись у радиоприемника в гостиной фрау Линднер, слушали Би-би-си в ожидании мелодии Синдинга “Шепот весны”.

В Оксфорде Урсула со все большим нетерпением ждала новостей. Как и все кураторы, она чувствовала, что несет едва ли не родительскую ответственность за завербованных ею мужчин, получивших указания от Хеншке и брошенных навстречу смертельной опасности. “Сергей” пообещал оповестить ее, если шпионам удастся установить связь с РККА в Берлине. Каждую неделю Урсула звонила Хеншке из таксофона в Саммертауне, выясняя, получил ли Гульд сведения о судьбе агентов. Никаких новостей не было. По Би-би-си сообщали лишь самую общую информацию о марше на Берлин. Чтобы хоть как-то отвлечься, Урсула писала длинные письма Лену, во всех подробностях расписывая их повседневную жизнь: о том, как Питер пополняет свой словарный запас и говорит с сильным английским акцентом; о том, как Нина очарована животными; об академических успехах Миши в Истборне. Она сшила Нине новое платье. “Что хорошо в шитье, – размышляла она, – пока занимаешься им, можно продолжать думать”. Ее ни на минуту не покидали мысли о тех двоих, сошедших в преисподнюю Берлина.

11 марта высоко над столицей Германии лейтенант-радист ВВС США Калхун Энкрум готовил свою “Элинор” к ее первой беседе с “Джоан”. Перед тем как забраться в тесную кабинку бомбардировщика “Москито PR XVI”, Энкрум получил не вызывающий газообразования паёк из стейка, тоста, ломтиков помидоров и грейпфрута. На высоте 25 000 футов порывы ветра чреваты для экипажа мучительными спазмами. В “Орудии” было предусмотрено все до мельчайших деталей, включая пищеварение экипажа. Подрывные заряды были пристегнуты к оборудованию. Если самолету придется делать вынужденную посадку в Германии, вся техника будет уничтожена. “Джоан – Элинор” не должна была попасть в руки врага. В 21:00 Энкрум включил приемопередатчик.

– Это ты, Хайнц?

Голос Пауля Линднера взмывал ввысь на шесть миль с пшеничного поля в предместье Берлина.

– Это ты, Вик?

– Хайнц, ты меня слышишь?

– Не слышу тебя, Вик.

Содержание беседы не дотягивало до исторической значимости самого момента, но звучавший сквозь помехи разговор по высокочастотной рации был технологическим триумфом: западные союзники впервые могли общаться напрямую с внедренными в нацистскую Германию разведчиками. В последующие шесть недель, регулярно, в соответствии с данными зашифрованных сообщений в эфире Би-би-си, агенты операции “Молот” описывали все, что видели и узнали, раздобыв значительную часть сведений из подпольных профсоюзных организаций сопротивления: об обороне Берлина, дорожной и железнодорожной сети, передвижениях войск и местоположении все еще действовавших заводов боеприпасов, в том числе крупного танкового завода, – готовый список лакомых мишеней для бомбежек. 29 марта разведчики доложили, что огромная электростанция Клингенберг до сих пор не выведена из строя. В ходе ночной рекогносцировки пригородной железнодорожной станции они насчитали двадцать шесть товарных и восемнадцать пассажирских поездов – легкую добычу для союзных бомбардировщиков.

Билл Кейси ликовал в лондонской штаб-квартире УСС. Команда “Молот” совершила “огромный прорыв… коснувшийся в том числе данных о важных воздушных мишенях на все еще функционирующей электростанции, поддерживающей производство на ключевых заводах, а также подробностей о функциях берлинской транспортной сети и ключевых точках, где союзные бомбардировщики могут вывести ее из строя”. Советские войска стремительно наступали, шпионы изо всех сил старались предоставить любые сведения, которые могли помочь ослабить оборону Берлина в преддверии последней атаки. Линднер явился на назначенное Урсулой место, рассчитывая увидеть там обещанного агента ГРУ, отправленного вперед приближающихся советских войск, но никто не появился.

Миша приехал домой на пасхальные каникулы. После настойчивых просьб сына Урсула – немецкая еврейка и атеистка – согласилась приготовить детям традиционный пасхальный обед или какое-то его подобие в условиях военного нормирования продуктов: зарез бараньей шеи, выцыганенный у мясника, картофель и капуста из собственного огорода, разбитого в садике позади дома Ласки. Оставив стряпню под неусыпным Мишиным присмотром, Урсула пешком добралась до Саммертауна и, как и каждое воскресенье, набрала номер Эриха Хеншке. По его интонации она сразу поняла, чт произошло, еще не услышав даже долгожданного условленного пароля. Шпионы операции “Молот” были на месте и вышли на связь. А это означало, что система “Джоан – Элинор” должна была вскоре попасть в руки советских военных. Шпионы Урсулы были в безопасности – в той мере, в какой о ней уместно было бы говорить в условиях осажденного города.

Пасхальный обед стал самым радостным событием того года в Придорожном коттедже. Миша съел шесть горячих крестовых булочек.

В то же пасхальное воскресенье 1 апреля 1945 года Линднер и Ру добрались до отдаленного уголка на северо-западе Берлина, чтобы забрать запланированную выброску продуктов и других припасов. Вокруг города немецкие войска бросили все оставшиеся силы на оборону: разношерстные остатки отрядов вермахта и войск СС, а вдобавок подростки из гитлерюгенда и старики копали траншеи. Неожиданно шпионы оказались посреди колонны танков дивизии “Герман Геринг”, громыхавшей в северном направлении на финальную битву. Въедливый и подозрительный молодой лейтенант догнал их на мотоцикле и потребовал документы. Линднер предъявил фальшивые бумаги на имя Эвальда Энгельке и Антона Веселы, объяснив, что они возвращаются в город, чтобы присоединиться к его защитникам. Недоверчивый офицер потребовал, чтобы они показали содержимое вещмешков. Приемопередатчик “Джоан” был спрятан на дне мешка Ру под грязным бельем. Кропотливо, как можно медленнее он начал вынимать оттуда вещи, носок за носком, бурча что-то себе под нос по-чешски. Пауль пожал плечами, мимоходом бросив что-то об этом “тупом чехе, ни бельмеса не понимающем по-немецки”. Сунув руку в карман, Линднер незаметно снял с предохранителя револьвер. Не в силах больше терпеть эту возню, лейтенант пропустил их и тем самым спас жизнь им – и, вероятно, себе. “Я бы с радостью застрелил его”, – признался потом Пауль Линднер.

16 апреля, окружив город, советские войска приступили к финальной атаке. Силы западных союзников вышли из гонки за Берлин. Было достигнуто соглашение, что после завершения боев город будет разделен на четыре оккупационные зоны, и генерал Эйзенхауэр решил уступить СССР славу захвата гитлеровской столицы. Воздушные бомбардировки союзников прекратились, когда в город вошли советские войска и артиллерия Красной армии приступила к обстрелам, выпустив по Берлину количество взрывчатки, превышавшее общий тоннаж уже сброшенных бомб союзников.

Битва за Берлин подходила к своему апогею. 21 апреля при попытке выйти на связь при помощи системы “Джоан – Элинор” шпионов “Молота” едва не схватили наступавшие с юга советские войска, оттеснявшие оборонявшихся немцев назад, улица за улицей. На следующий день в новом сообщении на Би-би-си Линднер получил указание проникнуть на захваченную Советами территорию, в то время как Ру должен был остаться в Берлине. Тысячи берлинцев пытались бежать из города и были вынуждены отступать; Линднер не смог пробиться сквозь периметр обороны.

В тот же самый день состоялась одна из последних битв Второй мировой войны, когда немцы попытались отбить Трептов на юго-востоке от ожесточенной атаки русских. Линднер, его отец и Ру случайно оказались участниками боев, примкнув к атаке на немецкие войска с помощью брошенного оружия. Советские военные, по ошибке приняв их за непримиримых нацистов, открыли по троице огонь и только потом поняли, что это партизаны антигитлеровского сопротивления. Советские войска хлынули в Берлин, а с ними – волна изнасилований, убийств и разрушений. Миссия “Молот” завершилась, по крайней мере в ее американской форме.

В ту ночь Линднер и Ру пробрались сквозь разгромленный город в район Вартенберг по адресу, который месяцем ранее им передал Хеншке. Валли Шмидт была членом Коммунистического союза молодежи вместе с Урсулой, и все эти годы они поддерживали связь. Урсула знала, что Шмидт – преданный член партии. В феврале Валли получила сообщение от подпольного объединения рабочих с указанием быть наготове. В три часа ночи Ру (тоже знавший Шмидт в 1920-х годах) осторожно постучался в дверь ее дома. Валли приоткрыла ее, и Ру прошептал пароль: “Соня”. За домом, на темном заброшенном участке, между сливовым деревом и курятником, они осторожно закопали приемопередатчик “Джоан”.

В одном из последних сообщений УСС давало указание Линднеру и Ру установить “местонахождение Гитлера”, чтобы убить фюрера в ходе точечного бомбового удара. Однако в этом не было необходимости. 22 апреля, узнав, что его приказы о контратаке не выполнены, Гитлер испытал глубочайшее нервное потрясение. Неделю спустя, когда советские войска находились всего в 500 ярдах от бункера фюрера, он застрелился.

В тот же день, когда Гитлер перенес нервный срыв, Линднер и Ру подошли к танковому отряду РККА, вступавшему в Нойкёльн, рассказали, что они агенты советской военной разведки, и были препровождены к некоему капитану Мартову.

Впоследствии Линднер и Ру говорили, что Мартов отказался верить их рассказу и, обнаружив в их вещмешках кодовые книги УСС, угрожал им арестом и расстрелом как вражеским агентам. Когда их наконец передали американской 69-й дивизии у Лейпцига, они заявили, что провели два месяца в советском плену. Это определенно было не так. В сталинской армии только умалишенный не смог бы проверить их признание, что они являются агентами ГРУ, и самое поверхностное расследование установило бы, что Линднер и Ру говорят правду. Весьма вероятнее, что, после того как они назвали переданный Урсулой пароль, их отвезли в штаб-квартиру разведки и подробно допросили обо всех обстоятельствах их миссии, и в первую очередь о системе “Джоан – Элинор”.

Спустя считаные дни после начала советской оккупации Берлина на пороге дома Валли Шмидт в Вартенберге появился офицер Красной армии: вместе они извлекли “Джоан” из ямы, вырытой между сливовым деревом и курятником. С бюрократическим педантизмом офицер предъявил Валли квитанцию за половину революционной системы связи. Центр отправил агенту Соне в Британию зашифрованное послание о том, что передача состоялась.

2 мая 1945 года командир оборонных отрядов Берлина безоговорочно сдался генералу Василию Чуйкову, тому самому военному, который, будучи советским атташе по обороне в Чунцине в 1941 году, помог вызволить Руди Гамбургера из китайской тюрьмы. Война в Европе была окончена.

Среди участников операции “Оруие” Линднер и Ру оказались везунчиками. А-26, вылетевший на миссию “Долото” в Рурскую долину, потерпел аварию в ночь на 19 марта неподалеку от города Швеге, и все, кто был на его борту, погибли. Вернер Фишер (операция “Бензопила”) успешно приземлился недалеко от Лейпцига 7 апреля, ему предстояло доложить о передвижениях немецких войск и условиях жизни в британских лагерях для военнопленных, в том числе в Кольдице. После приземления он оказался окружен солдатами Красной армии, которые продвинулись на юге Германии дальше, чем думало УСС. У Фишера при себе были фальшивые документы на имя Эрнста Лаутербаха, спецагента гестапо. Он пытался объяснить, что является немецким коммунистом, выполняющим задание разведки. Недоверчивые солдаты застрелили его на месте и бросили тело в канаву. Помимо “Молота”, единственной миссией, в которой удалось достичь поставленных целей, была операция “Кирка” – ее участники приземлились в Ландсхуте, неподалеку от Мюнхена. По словам Билла Кейси, “выйдя на связь по «Джоан – Элинор» не менее девяти раз, агенты передали ожидавшим их «Москитам» огромное количество сведений о железнодорожном сообщении и работе транспорта, центрах связи и передвижениях войск”.

Линднер и Ру, следуя инструкциям ГРУ, объяснили американцам, что хотят вернуться в Великобританию и продолжить работу на американскую разведку. Тем не менее офицер УСС Генри Саттон подверг их подробному допросу в “резкой и не всегда дружелюбной” манере. Их “готовность вернуться в Великобританию” показалась ему “какой-то подозрительной”. Вероятно, они были коммунистами и до освобождения длительное время находились в руках советских военных. “Мог ли Саттон быть уверен, что они не стали двойными агентами?” Гульда, быть может, и не волновали их политические взгляды, но Саттон испытывал к ним самый живой интерес: “Политическое прошлое этих людей вызывает у нас серьезные сомнения в их пригодности для наших послевоенных операций в Германии”. По мере того как заканчивалась Вторая мировая и начиналась холодная война, толерантность к коммунизму сменялась глубоким недоверием, а возрастающий послевоенный антагонизм пришел на смену целесообразному альянсу военного времени.

Как бы то ни было, в августе 1945 года участников операции “Молот” отправили в отставку с благодарственным панегириком от УСС за проделанную ими “героическую и неоценимую работу”. В условиях военных действий они “хладнокровно справились с поставленной задачей, проявив удивительную способность применять все необходимые средства ради выполнения своего трудного задания”. Успешное осуществление “миссии оказало бесценную помощь вооруженным силам союзников и в значительной мере поспособствовало победе над неприятелем”. УСС не обошло похвалой и себя: “Связь с командами агентов осуществлялась посредством системы «Джоан – Элинор» и успешно поддерживалась в переломный момент атаки на Германию. Была получена жизненно важная информация о положении дел в Берлине, расположении войск в районе Берлина и оставшихся мишенях для бомбардировок […] были получены крайне ценные разведданные”.