Женщины Цезаря Маккалоу Колин

Цезарь поморщился:

– Глупость с моей стороны.

– То же самое сказал и Луций Декумий.

Равнодушное лицо Цезаря засветилось.

– Луций Декумий? Вот воистину замечательный маленький человек! Если ты хочешь узнать что-то о маленьких людях, Клодий, ступай к нему.

– А чем он занимается?

– Он – глава братства перекрестка, которое находилось в доме моей матери еще до моего рождения. Сейчас он в подавленном настроении, потому что он и его таверна не имеют больше официального статуса религиозного братства.

– В доме твоей матери? – удивленно переспросил Клодий.

– В ее инсуле. На углу улицы Патрициев и Малой Субуры. Сейчас братство – это просто таверна, но члены религиозной общины продолжают собираться там.

– Я разыщу Луция Декумия, – решил довольный Клодий.

– Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне, что именно ты планируешь делать в качестве плебейского трибуна, – остановил его Цезарь.

– Я начну с того, что внесу изменения в lex Aelia и lex Fufia. Это определенно. Разрешать таким консулам, как Бибул, использовать религиозные законы в политических целях – это бред. Когда я покончу с этими законами, ни один из них не будет привлекать таких типов, как Бибул.

– Я аплодирую! Но сперва приди ко мне с проектом, я помогу тебе составить черновик.

Клодий зло усмехнулся:

– Хочешь с моей помощью дать закону обратную силу, да? Незаконное наблюдение за небом раньше и впредь?

– Чтобы отстаивать свои законы? – высокомерно спросил Цезарь. – Я справлюсь, Клодий, и без закона обратного действия. Что еще?

– Осужу Цицерона за казнь римских граждан без суда и отправлю его в вечную ссылку.

– Отлично.

– Я также планирую восстановить религиозные общины перекрестков и другие общества, объявленные вне закона твоим кузеном Луцием Цезарем.

– Поэтому ты и хочешь увидеться с Луцием Декумием. Что еще?

– Заставлю цензоров подчиняться правилам.

– Интересно.

– Запрещу служащим казначейства заниматься частной коммерцией.

– Давно пора.

– И дам народу зерно бесплатно.

Цезарь со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы:

– Ого! Восхитительно, Клодий, но boni никогда не разрешат тебе сделать это.

– У boni не будет выбора, – решительно объявил Клодий.

– И как же ты заплатишь за это зерно? Его цена будет непомерно высока.

– Внесу закон об аннексии Кипра. Не забывай, что Египет и все его владения, в частности Кипр, были оставлены Риму по завещанию царя Птолемея Александра. Ты возвратил Египет египтянам, позволив сенату подтвердить право Птолемея Авлета на египетский трон, но твой декрет не касается его брата на Кипре. Это значит, что Кипр все еще принадлежит Риму – согласно тому старому завещанию. Мы никогда этим не пользовались, но я намерен это сделать. В конце концов, в Сирии больше нет царей, а Египет не может воевать один. Тысячи и тысячи талантов лежат во дворце в Пафосе и ожидают, чтобы Рим взял их.

Это прозвучало вполне убедительно, чем Клодий был очень доволен. Цезарь – проницательный, он сразу почувствует неискренность. Но Цезарь не знал о том, что Клодий давно имел зуб на Птолемея Кипрского. Когда пираты захватили Клодия, он высокомерно велел требовать у Птолемея Кипрского десять талантов для его выкупа, желая посоревноваться с Цезарем. Птолемей Кипрский просто рассмеялся и отказался дать больше двух талантов за шкуру флотоводца Публия Клодия, присовокупив, что два таланта – красная ему цена. Смертельное оскорбление. Ну что ж, чтобы удовлетворить жажду мести Клодия, Птолемей Кипрский заплатит намного больше двух талантов. Ценой станет все, что он имеет, от регентства до последнего золотого гвоздя в двери.

Если бы Цезарь знал историю с выкупом и двумя талантами, он бы заинтересовался побудительными мотивами Клодия. Но сейчас он думал совсем о другой мести.

– Какая замечательная идея! – вежливо похвалил Цезарь. – У меня как раз есть сенатор, которому можно доверить такую деликатную миссию, как аннексия Кипра. Туда нельзя посылать человека с липкими пальцами, иначе Риму достанется меньше половины кипрского имущества и цена благотворительного зерна увеличится. И сам ты не можешь поехать. Ты должен будешь узаконить специальное назначение, чтобы аннексировать Кипр, а у меня имеется подходящий кандидат для такой работы.

– У тебя уже есть нужный человек? – спросил ошеломленный Клодий, заметив, с какой злостью произнес это Цезарь.

– Поручи это дело Катону.

– Катону?

– Именно. Это должен быть Катон! Он разыщет каждую драхму в самом темном углу, у него будут самые безупречные отчеты, он пронумерует каждую драгоценность, каждую золотую чашу, статую и картину. Казна получит огромную сумму, – сказал Цезарь, улыбаясь, как кот, готовый сломать шею мышке. – Сделай так, Клодий! Для этой работы Риму нужен именно такой человек, как Катон! И тебе нужен именно такой человек! Направь Катона, и у тебя появятся деньги, чтобы купить зерно!

Клодий ушел воодушевленный, оставив Цезаря размышлять о том, что ему почти удалось осуществить давнюю мечту. Противник всех специальных назначений, Катон окажется загнанным в угол, когда Клодий направит на него копья со всех сторон. В этом и была прелесть Красавчика, как называл Клодия Цицерон, превратив его прозвище в каламбур. Да, Клодий очень умен. Он сразу разглядел все нюансы назначения Катона. Другой человек мог оставить Катону лазейку, но Клодий не оставит. У Катона не останется выбора, кроме как подчиниться плебсу, и в результате этого горлопана не будет в Риме два-три года. А Катон очень не хотел покидать Рим именно сейчас, боясь, что враги воспользуются его отсутствием. Только боги знают, какой хаос затевает Клодий на следующий год, но даже если он больше ничего не сделает, чтобы угодить Цезарю, только удалит Цицерона и Катона, – то и тогда Цезарь не будет выражать недовольства.

– Я собираюсь заставить Катона аннексировать Кипр! – сообщил Клодий Фульвии, когда пришел домой.

Вдруг он нахмурился:

– Я должен был сам додуматься, но это идея Цезаря.

К этому времени Фульвия уже точно знала, как справляться с быстрыми переменами настроения своего мужа.

– О Клодий, какой же ты умный! – ворковала она, глядя на него с обожанием. – Цезарь привык использовать других людей, а теперь ты использовал его! Думаю, тебе надо продолжать использовать Цезаря.

Такое объяснение очень понравилось Клодию, который весь просиял, поздравляя себя с такими выдающимися способностями.

– Я намерен использовать его, Фульвия. Он будет составлять для меня законы.

– Религиозные – это уж точно.

– Ты думаешь, я должен оказать ему пару услуг?

– Нет, – холодно ответила Фульвия. – Цезарь не такой дурак, чтобы ожидать от патриция услуг, а по рождению ты – патриций. Это у тебя в крови.

Она встала немного неуклюже, чтобы выпрямить ноги. Ее новая беременность начинала причинять неудобства, и ей это не нравилось. Когда Клодий достигнет зенита славы, она будет ходить переваливаясь. Конечно, ребенок не помешает ей посещать Форум. На самом деле мысль о новом скандале, когда она появится публично на последнем месяце беременности, была ей приятна. И рождение ребенка не удержит Фульвию дома больше одного-двух дней. Фульвия была из тех счастливиц, которые легко носят и рожают детей. Выпрямив затекшие ноги, она снова легла рядом с Клодием на ложе. Как раз вовремя, чтобы улыбнуться Дециму Бруту, когда тот вошел – радостный оттого, что Клодий победил на выборах.

– Я нашел человека – Луций Декумий, – сообщил Клодий.

– Ты хочешь получить у него информацию о маленьких людях? – спросил Децим Брут, устраиваясь на ложе напротив.

– Да.

– Кто он? – спросил Децим Брут, беря еду с блюда.

– Смотритель религиозного братства перекрестка в Субуре. И большой друг Цезаря. Луций Декумий клянется, что менял пеленки Цезарю и проказничал с ним вместе, когда тот был маленьким.

– Ну и что? – скептически спросил Децим Брут.

– Я встретился с Луцием Декумием. Он мне понравился. И я ему понравился, – сказал Клодий и заговорил шепотом, как заговорщик: – Я нашел способ войти в ряды низших классов. Или, по крайней мере, в тот сектор низших, который может быть нам полезен.

Оба собеседника наклонились к нему, забыв о трапезе.

– Если Бибул в этом году ничего больше и не продемонстрировал, – продолжил Клодий, – то он показал, какой насмешкой может оказаться законность. Именем закона он объявил вне закона триумвиров. Весь Рим знает, что в действительности он использовал религиозный трюк. Но трюк сработал. Законы Цезаря в опасности. И скоро я сделаю такие трюки незаконными! И тогда не останется никаких препятствий, мешающих нам провести на законном основании мои плебисциты.

– Первым делом надо убедить плебс, – усмехнулся Децим Брут. – Я могу назвать тебе дюжину плебейских трибунов, которым это не удалось. Не говоря уже о праве вето. По крайней мере, в твоей коллегии есть четыре человека, которые с удовольствием наложат вето!

– Здесь-то и пригодится Луций Декумий! – крикнул возбужденный Клодий. – Мы наберем сторонников среди низших классов, которые до того запугают Форум и оппонентов-сенаторов, что никто не осмелится наложить вето! Каждый законопроект, который я внесу, будет утвержден!

– Сатурнин пытался сделать то же самое и потерпел поражение, – заметил Децим Брут.

– Сатурнин считал низшие классы толпой, он не знал ни одного имени, он не выпивал с ними, – терпеливо объяснял Клодий. – Он не сумел сделать то, что должен делать настоящий демагог, – быть избирательным. Мне не нужны огромные толпы. Все, что я хочу, – это несколько групп настоящих мошенников. Я только посмотрел на Луция Декумия и сразу понял – передо мной отпетый мошенник. Мы пошли в таверну на Новой улице и поговорили. Главным образом о его недовольстве законом, направленным на его религиозную общину. Он говорит, что в молодые годы был наемным убийцей, и я поверил ему. Вскользь он заметил, что его таверна и несколько других братств перекрестков с незапамятных времен занимаются так называемой «охраной».

– «Охраной»? – переспросила Фульвия, не поняв смысла последнего слова.

– Они берут деньги с владельцев магазинов и производителей за охрану от грабежа и насилия.

– Охрану от кого?

– От себя, конечно! – засмеялся Клодий. – Не заплатил – и тебя побили. Не заплатил – и твой товар украден. Не заплатил – и твои станки разбиты. Великолепно.

– Я поражен, – медленно произнес Децим Брут.

– Это так просто, Децим. Мы используем братство перекрестка как наше войско. Нет необходимости наполнять Форум толпами. Достаточно проделать такое лишь один раз. Максимум две-три сотни, я думаю. Вот почему нам нужно узнать, где и когда они собираются. Потом организуем их как маленькую армию: список нарядов и так далее.

– И как мы будем с ними расплачиваться? – спросил Децим Брут.

Он был умный и чрезвычайно способный молодой человек, хотя по виду этого не скажешь. Мысль о деятельности, которая осложнит жизнь boni и других надоевших консерваторов, он нашел очень привлекательной.

– Купим им выпивку. Одно я узнал точно: необразованные люди сделают для тебя все, если ты платишь за их вино.

– Недостаточно, – сказал Децим Брут.

– Знаю, – сказал Клодий. – Я также заплачу им двумя законами. Один – снова легализую все религиозные братства Рима, все общины, клубы. Второй – введу раздачу бесплатного зерна.

Он поцеловал Фульвию и встал.

– Теперь мы рискнем отправиться в Субуру, Децим, где увидим старого Луция Декумия и начнем строить планы на тот период, когда я вступлю в должность.

Выждав, чтобы страсти вокруг событий прошлого месяца улеглись и все успокоились, Цезарь провел свой закон, запрещающий наместникам заниматься вымогательством в своих провинциях.

– Я не альтруист, – обратился он к полупустому сенату, – и не против того, чтобы способный наместник обогащался приемлемым образом. Этот lex Iulia направлен на то, чтобы помешать наместнику обманывать казну и защитить жителей провинции от его жадности. Уже сотни лет римское правление в провинциях является позором Рима. Гражданство продается. Освобождения от налогов, десятин и даней продаются. Наместник берет с собой полтысячи паразитов, выкачивая ресурсы провинции еще больше. Войны ведутся по одной причине – обеспечить себе триумф по возвращении в Рим. Если житель провинции отказывается отдать дочь или поле под посевами, то он подвергается порке прутьями с колючками, а иногда его обезглавливают – если он не гражданин Рима. За военные поставки не платят. Цены устанавливаются с выгодой для наместника, для его банкиров или его прихлебал. Практика ростовщичества поощряется. Нужно ли мне продолжать?

Цезарь пожал плечами:

– Марк Катон говорит, что мои законы не имеют силы, поскольку мой коллега – младший консул упорно наблюдает небеса. Я никогда не допускал, чтобы Марк Бибул стоял на моем пути. И не допущу, чтобы он встал на пути моего закона. Однако, если сенат откажется одобрить этот проект, я не понесу его в трибутное собрание. Как вы видите по количеству ведер со свитками, расставленных вокруг меня, это довольно объемный закон. Только сенат обладает достаточной силой духа, чтобы просмотреть его. Только сенат в состоянии оценить эту неприятную ситуацию, сложившуюся по вине наших наместников. Это – закон сенаторов, и он должен быть одобрен сенатом. – Цезарь улыбнулся Катону. – Можно сказать, что я преподношу сенату подарок. Откажитесь от него – и он умрет.

Вероятно, месяц квинтилий подействовал отрезвляюще, а может быть, накал злобы и гнева достиг своего пика, и напряжение стало спадать. Но какова бы ни была причина, закон Цезаря о вымогательстве прошел в сенате единогласно.

– Великолепно, – сказал Цицерон.

– Я не смог ни к чему придраться, – сказал Катон.

– Тебя надо поздравить, – ответил Гортензий.

– Он настолько исчерпывающий, что будет вечным, – подал голос Ватия Исаврийский.

Таким образом, закон Цезаря о взыскании с административных лиц денег, полученных путем вымогательства, был направлен в трибутное собрание вместе с senatus consultum и был принят в середине сентября.

– Я доволен, – сказал Цезарь Крассу среди шумного Рынка деликатесов, заполненного сельчанами, приехавшими в город на Римские игры.

– Ты и должен быть доволен, Гай. Если boni не могут ни к чему придраться, ты должен потребовать для себя новый вид триумфа, который даруется лишь за идеальный закон.

– В моих законах о земле boni тоже не могли ни к чему придраться, но это их не остановило. Они все равно были против, – сказал Цезарь.

– Законы о земле – это совсем другое. Слишком много рент и аренд поставлены на карту. Вымогательство наместников в провинциях снижает доходы казны. Однако ты не должен был ограничивать закон о вымогательстве только сенаторами. Всадники тоже этим занимаются, – сказал Красс.

– Только с согласия наместников. Но когда я буду консулом во второй раз, я проведу второй закон о вымогательстве – для всадников. Это слишком долгий процесс – формулировать законы о вымогательстве, поэтому одного закона на одно консульство вполне достаточно.

– Значит, ты намерен стать консулом во второй раз?

– Конечно. А ты?

– Я бы не против, – задумчиво ответил Красс. – Я все еще не отказался от мысли идти войной на парфян и наконец заслужить триумф. Я не получу его, если снова не стану консулом.

– Станешь.

Красс сменил тему.

– Ты уже составил список легатов и трибунов для Галлии? – спросил он.

– Более-менее, но не окончательно.

– Тогда не возьмешь ли с собой моего Публия? Я бы хотел, чтобы он под твоим руководством обучился военному делу.

– С удовольствием внесу его в список.

– Твой выбор легата со статусом магистрата поразил меня. Тит Лабиен? Он же совершенно бесполезен.

– Ты хочешь сказать, что он годен быть только моим плебейским трибуном, – сказал Цезарь. – Не считай меня таким глупцом, дорогой мой Марк! Я знал Лабиена в Киликии, когда Ватия Исаврийский был наместником. Лабиен любит лошадей, это редкость среди римлян. Мне нужен способный командующий кавалерией, потому что там, куда я отправляюсь, очень много племен конников. Лабиен будет отличным командиром кавалерии.

– Все еще не отказался от мысли двигаться вниз по Данубию до Эвксинского моря?

– К тому времени, когда мой срок закончится, Марк, провинции Рима выйдут замуж за Египет. Если ты победишь парфян, когда будешь консулом второй раз, Рим завоюет весь мир, от Атлантического океана до реки Инд. – Цезарь вздохнул. – Думаю, это значит, что я должен буду подчинить Дальнюю Галлию.

Красс сидел, словно громом пораженный.

– Гай, то, о чем ты говоришь, займет лет десять, а не пять!

– Я знаю.

– Сенат и народ распнут тебя! Захватническая война на десять лет? Никто еще не отваживался на такое!

Они стояли, разговаривая, а толпа гудела вокруг них. Лица все время менялись, некоторые весело приветствовали Цезаря, а он отвечал с улыбкой, иногда даже что-то спрашивал о каком-то родственнике, о работе или о браке. Это всегда поражало Красса: сколько людей в Риме Цезарь действительно знал? Они же не все были римлянами. Эти вольноотпущенники во фригийских колпаках – «шапках свободы», евреи в ермолках, фригийцы в тюрбанах, длинноволосые галлы, бритые сирийцы… Если бы они имели право голоса, Цезаря постоянно выбирали бы на какую-нибудь должность. Но Цезарь всегда действовал традиционным путем. Знают ли boni, сколько людей в Риме боготворит Цезаря? Нет, они не имеют об этом ни малейшего представления. Будь у них хотя бы подозрение на сей счет, никакого наблюдения небес не было бы и в помине. Тот кинжал, который Бибул послал Веттию, был бы использован по назначению. Цезарь был бы мертв. Помпей Магн как цель покушения? Никогда!

– Рим мне надоел! – воскликнул Цезарь. – Почти десять лет я здесь как в тюрьме – не могу дождаться, когда уеду! Десять лет на полях сражений? Ох, Марк, какая славная перспектива! Заниматься своим делом. Снимать урожай для Рима, увеличивать мое dignitas и не страдать от нападок и придирок boni! В сражении я командую, никто не смеет противоречить мне. Замечательно!

Красс засмеялся:

– Какой же ты автократ!

– Ты тоже.

– Да, но разница заключается в том, что я хочу править не всем миром, а только его финансовой частью. Цифры – это такая конкретная и точная вещь, что люди отмахиваются от них, если у них нет таланта к вычислениям. А политика и войны – это нечто неопределенное. Каждый человек воображает, что, если удача на его стороне, он может быть лучшим в политике и на войне. Лично я не нарушаю mos maiorum и не пугаю две трети сената своей любовью командовать, вот так-то.

Помпей и Юлия возвратились в Рим вовремя, чтобы помочь Авлу Габинию и Луцию Кальпурнию Пизону проводить кампанию перед курульными выборами восемнадцатого октября. Не видевший дочери со дня свадьбы, Цезарь был потрясен. Перед ним предстала уверенная, счастливая, остроумная молодая матрона, а не та кроткая девушка, сохранившаяся в его памяти. Ее отношения с Помпеем были поразительны, хотя чья это заслуга, Цезарь сказать не мог. Прежний Помпей исчез. Новый Помпей был начитан и со знанием дела рассуждал о художниках и скульпторах. Его совершенно не интересовали военные планы Цезаря на следующие пять лет. И в довершение всего в их семье заправляла Юлия! Открыто и без всякого смущения Помпей подчинялся женщине. Никакого заточения в мрачных пиценских бастионах! Если Помпей уезжал куда-то, Юлия ехала с ним. В точности как Фульвия и Клодий!

– Я собираюсь построить в Риме каменный театр, – сообщил Великий Человек, – на земле, которую я выкупил, между септой и конюшнями для колесниц. Возведение временных деревянных театров пять-шесть раз в году на время главных игр – безумие, Цезарь. Мне все равно, что, согласно mos maiorum, театр – это упадок нравов и распущенность. Факт остается фактом: весь Рим бросается посмотреть пьесы, и чем они грубее, тем больше они нравятся. Юлия говорит, что лучшим памятником моим завоеваниям, который я могу оставить Риму, был бы огромный каменный театр с красивым перистилем и колоннадой и с достаточно просторной пристройкой на дальнем конце, где мог бы собираться сенат. Таким образом, говорит она, я могу соблюсти mos maiorum: на одном конце – храм для торжественных заседаний сената, а над местами для зрителей – прелестный маленький храм Венеры Победительницы. Это должна быть именно Венера, поскольку Юлия – прямой потомок Венеры. Но она посоветовала сделать ее Победительницей в честь моих побед. Умный цыпленок! – с любовью заключил Помпей, поглаживая модно уложенную копну волос своей жены, которая выглядела, подумал довольный Цезарь, очень элегантно.

– Превосходно! – произнес Цезарь, уверенный, что они ничего не слышат.

Они и не слышали. Заговорила Юлия.

– Мы заключили сделку, мой лев и я, – сказала она, улыбаясь Помпею так, словно между ними были тысячи секретов. – Я буду выбирать материалы и убранство для театра, а моему льву достаются перистиль, колоннада и новая курия.

– А позади театра мы построим скромную, небольшую виллу, – вставил слово Помпей, – просто на случай, если я когда-нибудь снова застряну на Марсовом поле на девять месяцев. Я думаю второй раз выдвинуться на консула в эти дни.

– Великие умы мыслят одинаково, – сказал Цезарь.

– А?

– Ничего.

– О папа, ты должен увидеть альбанский дворец моего льва! – воскликнула Юлия, взяв Помпея за руку. – Дворец действительно поражает. Мой муж говорит, что дворец похож на летнюю резиденцию царя парфян. – Юлия повернулась к бабушке. – Когда ты приедешь и побудешь с нами там? Ты никогда не покидаешь Рим!

– «Ее лев», как вам это нравится! – фыркнула Аврелия, когда блаженная парочка отбыла в заново обставленный дом в Каринах. – Она самым бесстыдным образом льстит ему!

– Ее метод определенно не похож на твой, мама, – серьезно заметил Цезарь. – Сомневаюсь, что когда-либо слышал, чтобы ты обращалась к отцу иначе чем по имени. Гай Юлий. Даже не Цезарь.

– Любовное сюсюканье глупо.

– Мне так и хочется назвать мою дочь Укротительницей Льва.

– Укротительница Льва. – Аврелия наконец улыбнулась. – Она явно владеет и кнутом и пряником.

– Очень незаметно, мама. Она из Цезарей. Ее повеления очень вкрадчивы, но Великий Человек порабощен.

– Мы хорошо сделали, что свели их. Он защитит твою спину, пока тебя не будет в Риме.

– Надеюсь. Я также надеюсь, что ему удастся убедить выборщиков в том, что Луций Пизон и Габиний должны быть консулами на будущий год.

Выборщиков убедили. Авл Габиний стал старшим консулом, а Луций Кальпурний Пизон – его младшим коллегой. Boni приложили все силы, чтобы избежать катастрофы, но Цезарь оказался прав. Поддерживая boni в квинтилии, они с Крассом добились того, что теперь общественное мнение было на их стороне. Все разговоры о браке дочерей-девственниц со стариками, годными им в деды, не смогли поколебать голосующих, которые предпочли взяткам ставленников триумвиров. Вероятно, потому, что в Риме не было избирателей из сельской местности, которые обычно рассчитывали на взятки, чтобы потратить их на играх.

Даже при отсутствии неопровержимых доказательств Катон решил обвинить Авла Габиния в подкупе избирателей. Но на этот раз он не преуспел. Катон поговорил со всеми преторами, которые его поддерживали, однако ни один не согласился возглавить суд по делам о коррупции. Метелл Сципион посоветовал Катону обратиться непосредственно к плебсу и созвал плебейское собрание, чтобы провести закон, согласно которому Габиния можно было обвинить в даче взяток.

– Поскольку ни один суд, ни один претор не желают обвинять Авла Габиния, сделать это – долг комиций! – кричал Метелл Сципион толпе, собравшейся в колодце комиций.

День был холодный, и моросил дождь. Народу собралось мало. Но ни Метелл Сципион, ни Катон не знали, что на этом собрании Публий Клодий намерен был опробовать «Войско Клодия», составленное из членов общин перекрестков. Планировалось использовать только тех, у кого был в этот день выходной, и ограничить их численность двумястами человек. Это означало, что Клодию и Дециму Бруту нужно было привлечь всего две общины: Луция Декумия и его компаньона.

Когда Катон выступил, чтобы обратиться к собранию, Клодий зевнул и вытянул вперед руки – жест, который сторонние наблюдатели расценили как знак удовольствия. Да, Клодий явно наслаждался тем, что теперь он плебей и может стоять в колодце комиция во время собраний плебса.

Но на самом деле это означало совсем другое. Как только Клодий перестал зевать, около ста восьмидесяти человек вскочили на ростру и стащили с нее Катона. Они сволокли его в колодец и принялись немилосердно избивать. Остальные семьсот плебеев поняли намек и исчезли, оставив испуганного Метелла Сципиона на ростре с тремя другими плебейскими трибунами, преданными boni. Ни один плебейский трибун не имел ликторов или какой-либо другой личной охраны. Объятые ужасом, беспомощные, все четверо могли только наблюдать за происходящим.

Велено было наказать Катона, но не разрывать его на части. Приказ был выполнен. Люди исчезли под струями дождя. Катон лежал без сознания, весь в крови, но живой и с целыми конечностями.

– О боги, я думал, тебя убьют! – воскликнул Метелл Сципион, когда он и Анхарий привели его в чувство.

– Что я такого сделал? – недоумевал Катон. В голове у него звенело.

– Ты обвинил Габиния и триумвиров, не пользуясь при этом правом неприкосновенности народных трибунов. Это предупреждение, Катон. Оставь в покое триумвиров и их марионеток, – решительно сказал Анхарий.

Цицерон тоже понял намек. Чем ближе было время вступления Клодия в должность, тем страшнее становилось Цицерону. Угрозы Клодия обвинить его регулярно передавались великому оратору «доброжелателями», но все его просьбы к Помпею заканчивались лишь рассеянными уверениями Великого Человека в том, что Клодия не следует принимать всерьез. Лишившись Аттика (который уехал в Эпир и Грецию), Цицерон не мог найти никого, кто захотел бы ему помочь. Так что когда на Катона напали в колодце комиция и стало известно, что это дело рук Клодия, бедный Цицерон потерял всякую надежду.

– Красавчик подбирается ко мне, а Сампсикераму хоть бы что! – жаловался он Теренции, чье терпение истощилось настолько, что она готова была схватить ближайший тяжелый предмет и стукнуть мужа по голове. – Я не могу понять Сампсикерама! Каждый раз, когда я завожу с ним разговор, он говорит мне, что очень огорчен этим. А потом я вижу его на Форуме с женой-ребенком, висящей у него на руке… И он весь сияет!

– Почему ты не называешь его Помпеем Магном, как положено? – не выдержала Теренция. – Будешь продолжать так – и брякнешь «Сампсикерам» где не следует, просто по привычке.

– А какое это имеет значение? Со мной все кончено, Теренция, все кончено! Красавчик отправит меня в ссылку!

– Я удивляюсь, что ты до сих пор не бросился на колени, чтобы поцеловать ноги этой проститутки Клодии.

– Я просил Аттика сделать это за меня, но безуспешно. Клодия сказала, что не имеет власти над младшим братом.

– Она предпочитает, чтобы ты целовал ей ноги, вот почему.

– Теренция, я не влюблен и никогда не был влюблен в Медею с Палатина! Обычно ты такая разумная, так почему ты настаиваешь на этом абсурде? Посмотри на ее любовников. Все они годятся ей в сыновья! А мой милейший Целий! Самый славный парень! Теперь он мечтает о Клодии, пуская слюни. Точно так же, как у половины женщин Рима текут слюни, когда они думают о Цезаре. Цезарь! Еще один неблагодарный патриций!

– Наверное, он имеет на Клодия большее влияние, чем Помпей, – предположила Теренция. – Почему не обратиться к нему?

Спаситель отечества выпрямился.

– Лучше я проведу остаток своих дней в ссылке! – сквозь зубы ответил он.

Когда Публий Клодий десятого декабря вступил в должность, весь Рим ждал затаив дыхание. Ждали и члены «Клуба Клодия», особенно Децим Брут, полководец войска общин перекрестков. Колодец комиций был слишком мал, чтобы вместить огромную толпу, которая собралась на Форуме в тот первый день, чтобы посмотреть, что вытворит Клодий. Поэтому он перенес собрание к платформе храма Кастора и объявил, что издаст закон, согласно которому каждому римлянину будут выдавать пять модиев бесплатной пшеницы в месяц. Только малая часть толпы – принадлежавшая к общинам перекрестков, которых завербовал Клодий, – знала, что сейчас прозвучит это обещание. Для большинства новость явилась сюрпризом.

Поднявшийся рев был слышен у Коллинских и Капенских ворот. Он оглушил сенаторов, стоявших на ступенях курии Гостилия. Перед их глазами открылось необычное зрелище – тысячи вещей взлетели в воздух. Колпаки свободы, сандалии, пояса, съестное – все, что можно было подбросить в исступлении. Приветственные крики нарастали. Казалось, это никогда не прекратится. Откуда-то появились цветы. Клодий и девять его ошеломленных коллег, плебейских трибунов, стояли на платформе храма Кастора, осыпанные цветами с головы до ног. Клодий весь сиял. Он поднял сжатые кулаки. И вдруг наклонился и стал бросать цветы обратно, в толпу, громко смеясь.

Катон, все еще со следами побоев, плакал.

– Это начало конца, – причитал он сквозь слезы. – Мы не можем позволить себе заплатить за все это зерно! Рим обанкротится.

– Бибул следит за небом, – сказал Агенобарб. – Этот новый закон Клодия о зерне будет так же недействителен, как и все, что принимается в этом году.

– Подумайте хорошенько! – посоветовал Цезарь, который стоял недалеко и все слышал. – Клодий не так глуп, как ты, Луций Домиций. Он будет продолжать предварительные обсуждения до нового года. Голосование не состоится до конца декабря. Кроме того, я сомневаюсь, что тактика Бибула по отношению к плебеям верна. Плебейские собрания не зависят от предзнаменований.

– Я буду против, – сказал Катон, вытирая слезы.

– Если ты сделаешь это, Катон, ты очень быстро умрешь, – сказал Габиний. – Может быть, впервые в истории у Рима появился плебейский трибун, не ведающий сомнений, которые явились причиной гибели братьев Гракхов. И он не одинок, как Сульпиций. Я не думаю, что кто-то или что-то сможет запугать Клодия.

– Что еще может взбрести ему на ум? – спросил Луций Цезарь, бледнея.

Следующим был законопроект о восстановлении прав религиозных общин, коллегий и товариществ Рима. Хотя толпа приняла это не так бурно, как бесплатное зерно, все-таки второй закон тоже приветствовали восторженно. После собрания братья перекрестка, кричавшие до хрипоты, понесли Клодия на плечах.

После этого Клодий объявил, что приложит все силы к тому, чтобы Марк Кальпурний Бибул не смог никогда больше саботировать деятельность правительства. Законы Элия и Фуфия нужно усовершенствовать и разрешить народу и плебсу собираться и принимать законы даже в тех случаях, когда консул остается дома и наблюдает за небесами. Чтобы объявить законы недействительными, консул должен будет доказать появление неблагоприятного знака в течение того дня, когда состоялось собрание. Никакие дела нельзя останавливать из-за отложенных выборов. Ни одно изменение не имеет обратной силы, не защищает сенат и не влияет на суды.

– Он усиливает комиции за счет сената, – мрачно заметил Катон.

– Да, но, по крайней мере, он не помог Цезарю, – отозвался Агенобарб. – Бьюсь об заклад, это – разочарование для триумвиров!

– Разочарование? Как бы не так! – фыркнул Гортензий. – Разве вы не узнаете руку Цезаря? Закон новаторский, но он не противоречит обычаям и традициям. Цезарь намного хитрее Суллы! Никто не запрещает консулу смотреть на небо. Просто изыскиваются способы, как обойти все религиозные препоны, если вдруг консул решит посидеть дома. И какое дело Цезарю до верховенства сената? Сената нет там, где есть власть Цезаря. Его никогда не было и никогда не будет.

– А где Цицерон? – спросил Метелл Сципион. Вопрос прозвучал как гром с ясного неба. – Я не видел его на Форуме с тех пор, как Клодий вступил в должность.

– Думаю, и не увидишь, – молвил Луций Цезарь. – Цицерон убежден в том, что, как только он появится, ему запретят приходить на Форум.

– А что, очень может быть, – сказал Помпей.

– Ты согласен с таким запретом, Помпей? – поинтересовался молодой Курион.

– Во всяком случае, я не подниму щит, чтобы помешать этому, будь уверен.

– А ты почему не там и не кричишь, Курион? – спросил Аппий Клавдий. – Я думал, ты в большой дружбе с моим младшим братом.

Курион вздохнул:

– Наверное, я расту.

– Ты скоро прорастешь, как боб, – кисло улыбнулся Аппий Клавдий.

Курион понял это замечание уже на следующем собрании, когда Клодий объявил, что изменит условия работы римских цензоров. Отец Куриона был цензором.

Ни один цензор, сказал Клодий, не сможет вычеркнуть члена сената или гражданина первого класса из списков без обстоятельного слушания и письменного согласия обоих цензоров. Пример, приведенный Клодием, прозвучал зловеще для Цицерона: Клодий утверждал, что отчим Марка Антония Лентул Сура (который был незаконно казнен Марком Туллием Цицероном с согласия сената) был вычеркнут из сенаторских списков цензором Лентулом Клодианом из соображений личной мести. «Больше не будет чисток – ни сенаторских, ни всаднических!» – крикнул Клодий.

Четыре разных закона обсуждались в течение декабря. На этом Клодий прервал свою законотворческую деятельность. Он оставил Цицерона содрогаться от ужаса. Оратору оставалось только гадать: обвинит его Клодий или не обвинит? Никто этого не знал, а Клодий молчал.

С самого начала апреля никто в Риме не видел младшего консула Марка Кальпурния Бибула. Но в последний день декабря, на закате солнца, он вышел из своего дома, чтобы сложить полномочия.

Цезарь смотрел на него и его эскорт, состоящий из «хороших людей». Двенадцать ликторов впервые почти за девять месяцев несли фасции. Как он изменился! Всегда очень маленький, казалось, Бибул еще больше сжался и одичал, шел, словно у него болели все кости. Лицо – мертвенно-бледное, заостренное, невыразительное, только холодное презрение сверкнуло в ясных глазах, когда они на секунду остановились на старшем консуле и расширились. Больше восьми месяцев прошло с тех пор, как Бибул видел Цезаря в последний раз, и то, что он увидел, явно обескуражило его. Он усох, а Цезарь вырос.

– Все, что Гай Юлий Цезарь сделал за этот год, недействительно! – крикнул Бибул собравшимся в комиции.

И увидел, что все смотрят на него неодобрительно. Младший консул содрогнулся и больше не проронил ни слова.

После молитв и жертвоприношений Цезарь выступил вперед и дал клятву в том, что выполнял обязанности старшего консула, насколько позволяли ему знания и способности. Затем он произнес свое прощальное слово, над которым размышлял несколько дней, так и не решив, что именно сказать. Пусть его прощание будет кратким. Пусть оно не будет иметь ничего общего с этим ужасным консульством, которое наконец-то закончилось.

– Я – римский патриций из рода Юлиев. Мои предки служили Риму со времен царя Нумы Помпилия. Я, в свою очередь, служил Риму как flamen Dialis, как курульный эдил, как судья, как великий понтифик, как городской претор, как проконсул в Дальней Испании и как старший консул. Все – in suo anno, в положенное время. Я вошел в сенат более двадцати четырех лет назад и наблюдал, как его сила убывает – так же неотвратимо, как убывает жизненная сила в стареющем человеке. Ибо сегодня сенат – это глубокий старик. Урожай созревает и убирается. В один год он богатый, в другой – случается недород. Я видел зернохранилища Рима полными и видел их пустыми. Я был свидетелем первого настоящего диктаторского правления в Риме. Я видел бесправных плебейских трибунов и был свидетелем расцвета трибуната. Я видел Римский форум, освещенный неподвижной холодной луной, молчаливый, как могила. Я видел Римский форум, залитый кровью. Я видел ростру, ощетинившуюся человеческими головами. Я видел, как дом Юпитера Всеблагого Всесильного рухнул в пламени, и видел, как он вновь возродился. И я видел появление новой силы – безымянных, доведенных до нищеты воинов, которым после окончания службы приходилось умолять отечество дать им пенсию. И очень часто я видел, как им отказывают. Я жил в переломное время, ибо с тех пор, как я родился – сорок один год назад, – Рим очень сильно изменился. К его владениям добавились провинции Киликия, Киренаика, Вифиния-Понт и Сирия. Прежние провинции теперь не узнать. В мое время Срединное море стало воистину Нашим морем. Наше море – из конца в конец. Гражданская война прокатилась по всей Италии, и не один раз, а семь. За мою жизнь римлянин впервые обратил войска против своего города. Против Рима, его родины. И Луций Корнелий Сулла не был последним, кто сделал это. Но за всю мою жизнь ни один иноземный враг не ступил на италийскую землю. Могущественный царь, который боролся с Римом двадцать пять лет, потерпел поражение и умер. Он стоил Риму жизни почти ста тысяч граждан. Но даже он не обошелся Риму так дорого, как гражданские войны. Все это случилось только на моем веку. Я видел, как храбро умирают люди, слышал предсмертные стоны; я видел децимацию и распятие. Но больше всего гневит меня травля выдающихся людей и губительное упорство посредственностей. Каким Рим был, есть и будет – это зависит от нас, римлян. Любимые богами, мы – единственный народ в мире, который понимает, что сила распространяется во всех направлениях: вперед и назад, вверх и вниз, вправо и влево. Таким образом, римляне в некотором роде равны своим богам, в отличие от всех других народов. Потому что ни один другой народ не понимает себя. Мы должны постараться понять себя. Понять, чего требует от нас наше положение в мире. Понять, что междоусобная борьба и постоянная оглядка на прошлое погубят нас. Сегодня я перехожу от вершины моей жизни, от года моего консульства, к другим делам. Нужно стремиться к новым вершинам, ибо ничто не стоит на месте. Я – римлянин от основания Рима, и прежде, чем я уйду, мир узнает этого римлянина. Я молюсь Риму, я молюсь за Рим. Я – римлянин!

Цезарь покрыл голову краем тоги с пурпурной полосой:

– О Юпитер Всеблагой Всесильный, если ты желаешь, чтобы так к тебе обращались, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! О великий бог или богиня – какой пол пожелаешь ты избрать, о ты, являющийся духом Рима! Молю тебя, наполняй и впредь Рим и всех римлян твоей животворной силой. Молю, чтобы ты и Рим стали еще могущественней. Да будем мы всегда соблюдать и чтить наш договор с тобой! Да здравствует Рим!

Никто не шелохнулся. Все молчали. Лица собравшихся были спокойны.

Цезарь отступил вглубь ростры и милостиво склонил голову в сторону Бибула.

Тот заговорил:

– Клянусь перед Юпитером Всеблагим Всесильным, Юпитером Феретрием, богом солнца Индигетом, богиней земли Теллус и Янусом Запирающим в том, что я, Марк Кальпурний Бибул, выполнял обязанности младшего консула, удалившись в мой дом, как предписано в Книгах Сивилл, и наблюдал за небесами. Я клянусь, что мой коллега по консульству Гай Юлий Цезарь – nefas, потому что он нарушил мой эдикт…

– Вето! Вето! – завопил Клодий. – Это не клятва!

– Тогда я буду говорить без клятвы! – крикнул Бибул.

– Я налагаю вето на твою речь, Марк Кальпурний Бибул! – громко провозгласил Клодий. – Я лишаю тебя возможности оправдать целый год полного бездействия! Отправляйся домой, Марк Кальпурний Бибул, следи за небесами! Солнце как раз закатилось для худшего консула в истории Республики! И благодари свои звезды, что я не вношу закон о вычеркивании твоего имени из фасций и не заменяю его консульством Юлия и Цезаря!

Жалкий, унылый, сердитый, зачахший, Бибул повернулся и заковылял прочь, не дожидаясь попутчиков. Около Государственного дома Цезарь щедро заплатил своим ликторам, поблагодарил их за год преданной службы, а потом спросил Фабия, согласен ли он и другие сопровождать его в Италийскую Галлию, где он будет проконсулом. Фабий принял предложение от лица всех.

Помпей и Красс оказались рядом, следуя за высокой фигурой Цезаря, исчезающей в туманных сумерках.

– Ну, Марк, когда мы с тобой были консулами, у нас получилось лучше, чем у Цезаря с Бибулом, хотя мы и не нравились друг другу, – сказал Помпей.

– Ему не везло каждый раз, когда Бибул становился его коллегой на всех старших должностях. Ты прав, мы действительно лучше работали в упряжке, несмотря на наши разногласия. По крайней мере, мы закончили наш год по-дружески. Никто из нас не изменился. Но Цезарь за этот год стал другим. Менее терпимым, более жестоким. Он сделался холоднее, и мне это не нравится.

– Кто может его винить в этом? Ведь его хотели просто разорвать на куски. – Некоторое время Помпей шел молча, потом опять заговорил: – Ты понял его речь, Красс?

– Думаю, понял. Во всяком случае, то, что лежит на поверхности. А ее скрытый смысл – кто знает? Каждое его слово имеет много значений.

– Признаюсь, я ничего не понял. Его речь звучала мрачно. Словно он предупреждал нас. И что он имел в виду, когда сказал, что «покажет миру»?