Женщины Цезаря Маккалоу Колин

Обещание, которому Цицерон очень хотел бы верить. Но кто может остановить Клодия, если тот поставит перед собой цель?

– А откуда ты знаешь, что он не тронет меня? – спросил несчастный «спаситель отечества».

– Потому что на церемонии усыновления я сказал Клодию, чтобы он не трогал тебя. Пора кому-нибудь осадить его! Он напоминает мне самоуверенного и нахального младшего военного трибуна, который принимает за большой стратегический талант свои скромные командирские способности. Я привык иметь дело с такими людьми! Он нуждается в том, чтобы им руководил человек с настоящим талантом – истинный полководец.

Вот оно. Ответ на загадку Куриона. Неужели Помпей не понимает? Селянин, хотя бы и уважаемого происхождения, не должен учить римского патриция, как себя вести. Если даже Клодий еще не решил для себя, что он ненавидит Помпея, то одного только сравнения с младшим военным трибуном ему хватит, чтобы по-настоящему обозлиться на Великого Человека из Пицена.

В марте Рим гудел. Отчасти – из-за политики, отчасти – из-за внезапной смерти Метелла Целера. Оставив свою провинцию, Дальнюю Галлию, под присмотром легата Гая Помптина и торча в Риме, Целер, казалось, не знал, что предпринять. Достаточно плохо было уже то, что Клодия оставила яркий след на общественном небосклоне Рима своим бурным романом с поэтом Катуллом. Но теперь с этим было покончено. Поэт из Вероны ужасно горевал. Его рыдания разносились от Карин до Палатина, и его замечательные поэмы звучали от Карин до Палатина. Эротичные, страстные, сердечные, яркие… Если бы Катулл нарочно искал подходящий объект для большой любви, то не смог бы найти никого лучше, чем его обожаемая «Лесбия» – Клодия. Ее предательство, ее коварство, бессердечие и ненасытность заставляли его употреблять слова, о существовании которых многие даже не подозревали.

Ненасытная и бессердечная Клодия-Лесбия бросила Катулла, когда встретила Целия, готовившегося обвинить Гая Антония Гибриду. То, что ее привлекало в Катулле, в некоторой степени присутствовало и в Целии – но в более римской форме. Поэт был слишком впечатлительным, настроение его постоянно менялось, часто и резко, он был подвержен приступам мрачной депрессии. А Целий – другой: утонченный, остроумный, от природы веселый. И родом из хорошей семьи, у него был богатый отец, который очень хотел, чтобы его блестящий сын прославил фамилию Целиев, став консулом. Конечно, Целий был «новым человеком». Да, но – привлекательным «новым человеком». Поразительная красота Катулла восхищала Клодию, однако мощные мускулы и приятное лицо Целия нравились Клодии больше. Быть любовницей поэта могло стать для нее настоящим испытанием.

Короче говоря, Катулл приелся Клодии. Как только она узрела Целия, старый роман кончился и начался новый. И как же вписывался в эту бурную жизнь муж бессердечной и пылкой Лесбии? Ответ: очень плохо. Страсть Клодии к Целеру длилась, пока ей не стукнуло тридцать, а потом сразу наступил конец. Время и возросшая уверенность в себе отдалили ее от кузена и товарища по детским играм, заставили искать что-то новое, и она обретала это в запретной любви с Катуллом, получившей вызывающе публичную огласку. Скандал по поводу инцеста, который спровоцировали Клодия, Клодий и Клодилла, возбудил у нее аппетит. Клодия обнаружила, что ей нравится, когда ее презирают люди, которых презирала она сама. Бедный Целер довольствовался ролью беспомощного зрителя.

Клодия была на двенадцать лет старше двадцатитрехлетнего Марка Целия Руфа. Он прибыл в Рим не в первый раз. Целий приезжал и уезжал – с тех самых пор, как оказался в Вечном городе, чтобы учиться у Цицерона. Это случилось за три года до Цицеронова консульства. Целий заигрывал с Катилиной, был с позором изгнан из Рима, чтобы помогать наместнику провинции Африка, и оставался там, пока шум не утих. Целий-старший, к счастью, имел обширные пшеничные поля на реке Баграда в той же самой провинции Африка. Недавно Целий вернулся в Рим, чтобы серьезно взяться за свою карьеру на Форуме. Он собирался войти в политику с большим шумом. Поэтому Целий решил обвинить человека, которого не удалось осудить даже Цезарю, – Гая Антония Гибриду.

Несчастья Целера продолжали умножаться с той же скоростью, с какой угасал интерес Клодии к нему. Он был вынужден принести клятву в поддержку закона Цезаря о земле. У него не было выбора. И как будто ненавистной клятвы оказалось мало, в дополнение к этому позору он узнал, что у Клодии новый любовник – Марк Целий Руф. Обитатели соседних домов в любое время дня и ночи слышали ужасные скандалы в перистиле Целера. Муж и жена угрожали убить друг друга, доносились удары, грохот падающей мебели, звон разбитого стекла или глиняной посуды, голоса испуганных слуг, крики, леденящие кровь. Это не могло продолжаться долго, и все соседи гадали, каким же будет конец.

Но кто мог предсказать именно такую развязку? Слуги вытаскивали из ванны голого Целера. Он был без сознания, из глубокой колотой раны на голове вытекали кровь и мозг. Клодия стояла рядом и громко кричала. Платье ее намокло, потому что она тоже залезла в ванну, пытаясь сама выволочь мужа. Держа его голову над водой, она вся перемазалась кровью. Когда прибежали Метелл Непот, Аппий Клавдий и Публий Клодий, она едва смогла рассказать им, что случилось. Целер был очень пьян, объясняла она, но после того, как его вырвало, упрямо настаивал, чтобы ему приготовили ванну. Как можно что-то доказать пьяному? Как убедить его не делать того, что ему взбрело на ум? Клодия не переставала уверять мужа, что он слишком пьян, чтобы принимать ванну. И все же она проводила его в ванную. Она постоянно отговаривала его, пока он раздевался. Затем, остановившись на верхней ступени и готовый опуститься в чуть теплую воду, ее муж упал и ударился головой о противоположный край ванны – острый, выступающий, опасный!

Когда все трое мужчин прошли в ванную комнату, чтобы осмотреть место трагедии, на противоположном крае ванны они увидели кровь, кости, мозг. Врачи осторожно уложили на кровать впавшего в кому Метелла Целера, а плачущая Клодия наотрез отказалась уйти.

Через два дня он умер, не приходя в сознание. Клодия стала вдовой, а Рим погрузился в траур по Квинту Цецилию Метеллу Целеру. Его брат Непот стал главным наследником, но и Клодии досталось немало. И ни один родственник Целера по мужской линии не собирался апеллировать к lex Voconia.

Готовя речь в защиту Гибриды, Цицерон слушал, как Публий Нигидий Фигул пересказывает ему и Аттику, приехавшему в Рим на зиму, подробности, которые по секрету поведал ему Аппий Клавдий.

Выслушав рассказ, Цицерон вдруг о чем-то подумал и хмыкнул.

– Клитемнестра! – воскликнул он.

Его собеседники не проронили ни слова, хотя им явно стало не по себе. Ничего нельзя доказать. У несчастного случая с Целером не было свидетелей, кроме Клодии. Но определенно Метелл Целер скончался от такой же раны, что и царь Агамемнон, убитый своей женой, царицей Клитемнестрой. Та зарубила мужа топором, когда царь находился в ванне. Клитемнестре хотелось продолжить свою связь с Эгистом.

Кто распространил новое прозвище – Клитемнестра? Этого никто не узнал. Но с того времени Клодию стали звать Клитемнестрой, и многие втайне считали, что это она убила мужа в ванной.

Напряжение не ослабевало и после похорон Целера, ибо освободилось место в коллегии авгуров, а претендентов на него было множество. Прежде, когда в жреческие коллегии зачисляли, а не избирали, новым авгуром стал бы Метелл Непот, брат умершего. Сейчас – кто знал? У boni были очень говорливые сторонники, но они находились в меньшинстве. Понимая это, Непот, по слухам, утверждал, что он не собирается выставлять свою кандидатуру. Потрясенный смертью брата, он хотел уехать на несколько лет за границу.

Перебранки по поводу авгурства, возможно, и не достигли масштаба тех ужасных ссор, что доносились из дома Целера перед его смертью, но они тоже весьма оживили обстановку на Форуме. Когда плебейский трибун Публий Ватиний объявил, что намерен баллотироваться, Бибул и главный авгур Мессала Руф легко отвели его кандидатуру: у Ватиния на лбу некрасивая шишка-жировик, Ватиний не идеален.

– По крайней мере, – громко говорил Ватиний, казалось с большим юмором, – моя шишка там, где ее могут увидеть все желающие! А шишка Бибула – на его заднице. Мессале Руфу еще лучше – у него две шишки! И как раз там, где у нормальных мужчин должны быть яйца. Я собираюсь предложить в плебейском собрании новый законопроект. Пусть все будущие кандидаты в авгуры обязательно раздеваются и голыми ходят по Форуму. Народ должен знать, где у них шишки!

В апреле младший консул Бибул впервые в полной мере смог насладиться владением фасциями, поскольку в феврале он занимался иностранными делами. Бибул начал месяц, сознавая, что не все гладко с проведением в жизнь lex Iulia agraria: члены комиссии проявляли необычное усердие, а пятеро членов комитета оказывали огромную помощь, но каждое поселение в Италии, имеющее общественные земли, не хотело их отдавать. Продажа частных земель шла медленно, потому что даже приобретение всадниками земли для продажи государству требовало времени. А как хорошо все задумывалось! И надеялись, что все разрешится само собой. Проблема заключалась в том, что Помпею требовалось за один раз расселить больше своих ветеранов, чем это было возможно.

– Они должны видеть, что что-то делается, – сказал Бибул Катону, Гаю Пизону, Агенобарбу и Метеллу Сципиону, – но пока не делается еще ничего. Им нужно очень много общественной земли, уже разделенной на участки по десять югеров каким-нибудь предыдущим законодателем, который при жизни не успел осуществить свой закон на деле.

Катон сморщил свой огромный нос, глаза его блеснули.

– Они не посмеют! – воскликнул он.

– Что не посмеют? – спросил Метелл Сципион.

– Посмеют! – настаивал Бибул.

– Что посмеют?!

– Внести второй законопроект о земле, чтобы использовать общественные земли Кампании и Капуи. Двести пятьдесят квадратных миль земли, поделенные на участки со времен Тиберия Гракха и готовые для захвата и расселения.

– Закон пройдет, – сказал Гай Пизон, оскалив зубы.

– Я согласен, он пройдет, – сказал Бибул.

– Но мы должны этому воспрепятствовать, – сказал Агенобарб.

– Да, должны.

– Как? – спросил Метелл Сципион.

– Я надеялся, – проговорил младший консул, – что мой план сделать все комициальные дни feriae сработает, хотя должен был знать, что Цезарь использует власть великого понтифика. Однако остался один религиозный ход, которому не могут противостоять ни коллегии, ни он. Я, может быть, и превысил свою авгурскую власть относительно feriae, но я останусь в рамках своих полномочий и как авгур, и как консул, если подойду к этой проблеме с двух сторон.

Они все слушали с интересом. Вероятно, Катон был из них самым известным среди римской публики, но, несомненно, героизм Бибула, решившего предложить Цезарю унизительное проконсульство, дал ему преимущество над Катоном на всех частных собраниях лидеров boni. Катон проявлял к этому полное равнодушие. Он не рвался к лидерству.

– Я намерен удалиться в свой дом. Буду наблюдать небо до конца моего консульства.

Все молчали.

– Вы слышали меня? – улыбаясь, спросил Бибул.

– Мы слышали, Марк Бибул, – ответил Катон, – но поможет ли это? И как это может помочь?

– Такое делалось и раньше, и это считается частью mos maiorum. Кроме того, я тайно организовал поиски в Книгах Сивилл и нашел пророчество, которое можно легко интерпретировать таким образом, что в этот год небеса дадут знак чрезвычайной важности. Какой это будет знак, пророчество не сообщает, и это делает возможным осуществить весь план. Теперь, когда консул удаляется в свой дом наблюдать небеса, все общественные дела должны быть приостановлены, пока он не появится, чтобы снова взять фасции. Чего я не собираюсь делать!

– Это будет непопулярно, – забеспокоился Гай Пизон.

– Сначала, может быть, и непопулярно. Но мы должны очень постараться, чтобы это стало популярным. Я намерен использовать Катулла – он так хорошо пишет памфлеты! Теперь, когда Клодия порвала с ним, он изо всех сил старается насолить ей и ее младшему брату. Я бы хотел снова привлечь Куриона, но он отказывается. Однако не будем сосредоточиваться на Цезаре, он невосприимчив к нашим уколам. Сделаем главной мишенью Помпея Магна. До конца года мы должны быть абсолютно уверены, что каждый день на Форуме будет как можно больше наших сторонников. На самом деле количество не играет роли. Шум на Форуме – вот что имеет значение. Основная масса городских и сельских жителей выступает за законы Цезаря, но они почти никогда не бывают на Форуме, за исключением голосования или важных contio.

Бибул перевел взгляд на Катона:

– Тебя ждет специальное задание, Катон. Я хочу, чтобы ты использовал любую возможность, чтобы вывести из себя Цезаря. Пусть велит сажать тебя в Лаутумию. Почему-то он эмоциональнее реагирует на тебя или Цицерона. Наверное, вы оба обладаете способностью забраться под его седло, как репей. Всякий раз мы предварительно будем организовывать все так, чтобы присутствующие на Форуме были готовы поддержать тебя и осудить оппозицию. Помпей – слабое звено. Необходимо заставить его чувствовать себя уязвимым.

– Когда ты намерен удалиться в свой дом? – спросил Агенобарб.

– За два дня до ид, в единственный день между праздниками – Мегалезиями и Цериалиями, когда в Риме будет полно народу, а на Форуме полно зевак. Не имеет смысла что-либо предпринимать без большой аудитории.

– И ты думаешь, что вся деловая жизнь замрет, когда ты удалишься в свой дом? – спросил Метелл Сципион.

Бибул удивленно поднял брови:

– Надеюсь, что не замрет! Цель моего плана – заставить Цезаря и Ватиния издавать законы вопреки знамениям. Это значит, что, как только закончится их срок, мы сможем объявить эти законы недействительными. Не говоря уже о том, что мы обвиним их в maiestas. По-моему, обвинение в измене звучит замечательно!

– А что, если Клодий станет плебейским трибуном?

– Не вижу, как это может что-либо изменить. Клодий ненавидит Помпея Магна, хотя не понимаю почему. В следующем году Клодий будет нашим союзником, а не врагом. Если его изберут.

– Он и на Цицерона имеет зуб.

– Как это может касаться нас? Цицерон – не boni, он – язва. О боги, я проголосовал бы за любой закон, который в состоянии заткнуть его, когда он начинает нести чепуху о том, как он спас свое отечество! Можно подумать, что Катилина был хуже Ганнибала и Митридата, вместе взятых.

– Но если у Клодия зуб на Цицерона, он будет и против тебя, Катон, – сказал Гай Пизон.

– Каким образом? – удивился Катон. – Я просто высказал свое мнение в сенате. Я не был старшим консулом, я даже не стал плебейским трибуном. Свободная речь становится все более опасной, но нет такого закона на таблицах, который запрещал бы человеку высказывать свое мнение во время заседания сената.

О главной трудности подумал Агенобарб.

– Я понимаю, как мы можем объявить недействительным любой закон, который Цезарь или Ватиний проведут до конца года, – сказал он, – но сначала нам нужно обеспечить большинство в сенате. Это значит, что в будущем году в курульных креслах должны сидеть наши люди. Но кого нам удастся сделать консулом? Не говоря уже о городском преторе? Метелл Непот намерен покинуть Рим и залечивать свое горе на чужбине, так что он не в счет. Я буду претором. Претором будет Гай Меммий, который страшно ненавидит дядю Помпея Магна. Но кто станет консулом? Филипп – комнатная собачонка Цезаря. Таков же и Гай Октавий, женатый на племяннице Цезаря. Лентул Нигер не выиграет выборы, равно как и младший брат Цицерона Квинт. Любой, кто был претором до них, тоже потерпит поражение.

– Ты прав, Луций. Нам необходимы наши люди на консульской должности, – хмуро признал Бибул. – Авл Габиний выдвинет свою кандидатуру. Луций Пизон. Оба – в лагере популяров, и оба имеют шанс быть избранными. Нам надо убедить Непота не покидать Рим и баллотироваться в авгуры, а затем – и в консулы. Другим нашим кандидатом пусть будет Мессала Руф. Если в следующем году у нас не окажется своих курульных магистратов, мы не сможем объявить законы Цезаря недействительными.

– А как насчет Аррия, которому, я слышал, очень насолил Цезарь, который не поддержал его кандидатуру на консульскую должность? – спросил Катон.

– Слишком стар и недостаточно влиятелен, – презрительно ответили ему.

– Я слышал еще кое-что, – добавил недовольный Агенобарб: никто не назвал его имени в связи с освободившимся местом авгура.

– Что? – спросил Гай Пизон.

– Что Цезарь и Магн думают просить Цицерона занять место Коскония в Комитете пятерых. Его внезапная смерть так кстати! Цицерон будет для них удобнее.

– Цицерон слишком большой дурак, чтобы согласиться, – фыркнул Бибул.

– Даже если его попросит об этом его дорогой Помпей?

– На данный момент, я слышал, Помпей уже не «его дорогой», – засмеялся Гай Пизон. – Помпей проводил церемонию усыновления Публия Клодия!

– Можно подумать, это укажет Цицерону на его подлинное место в жизни государства! – фыркнул Агенобарб.

– Аттик пустил слух, что Цицерон говорит, будто Рим сыт им по горло!

– А он прав, – театрально вздохнув, подтвердил Бибул.

Собрание закончилось очень весело. Boni ликовали.

Марк Кальпурний Бибул с ростры объявил большой толпе, собравшейся в Риме на весенние игры, что он удаляется в свой дом, дабы наблюдать знамения небес. Цезарь решил не реагировать на сию новость публично. Он созвал сенат и провел заседание при закрытых дверях.

– Марк Бибул очень правильно сделал, что отослал свои фасции в храм Венеры Либитины, где они останутся до майских календ, когда они по праву перейдут ко мне. Однако нельзя останавливать все общественные дела. Мой долг перед избирателями Рима – руководить правительством. Именно для этого они вручили консульские полномочия – как мне, так и Марку Бибулу. Поэтому я намерен исполнить свой долг. Мне известно предсказание, которое Марк Бибул процитировал с ростры. У меня имеются два аргумента против трактовки этого предсказания, данной Марком Бибулом. Первое возражение – год не указан; второе – его можно трактовать минимум четырьмя различными способами. Так что пока пятнадцать жрецов коллегии, ведающей Книгами Сивилл, уточняют ситуацию и проводят необходимые исследования, я вынужден считать действия Марка Бибула необоснованными. Опять он превысил свои полномочия и самолично интерпретировал религиозный mos maiorum в своих политических интересах. Как и евреи, мы считаем нашу религию частью государственного строя. Государство не может процветать, если религиозные законы и обычаи профанируются. Однако мы единственные, кто заключает с богами договоры на законных основаниях. В этих договорах мы не претендуем на власть богов и не вымаливаем у них уступок. Важно то, что мы правильно направляем божественные силы, и лучший способ делать это – соблюдать свою часть договора. Необходимо делать все возможное, чтобы поддерживать процветание Рима и благосостояние народа. Действия Марка Бибула направлены на достижение прямо противоположных целей, и боги не вознаградят его за это. Он умрет вдали от Рима, покинутый всеми.

О, если бы только Помпей держался спокойнее! Столько лет такой славной карьеры! Пора бы ему уже знать, что в жизни все проходит не так гладко! И все же в Помпее еще много осталось от испорченного, капризного ребенка. Он хочет, чтобы все шло идеально. Он надеется загрести все, что душенька пожелает, да чтобы при этом его еще и похвалили.

– Сенат должен решить, как мне действовать дальше, – продолжал старший консул. – Будем голосовать. Кто считает, что отныне вся деловая жизнь должна остановиться, потому что младший консул удалился в свой дом наблюдать небеса, – пожалуйста, встаньте слева от меня. Кто считает, что, по крайней мере, до вердикта пятнадцати членов коллегии, исследующих Книги Сивиллы жизнь должна продолжаться как обычно, – пожалуйста, встаньте справа от меня. Я не буду больше взывать к здравому смыслу и вашему патриотизму. Отцы, внесенные в списки, прошу вас, голосуйте.

Это был правильный ход. Интуиция подсказала Цезарю, что откладывать нельзя. Чем дольше сенаторские овцы будут обдумывать поступок Бибула, тем вероятнее будет разрастаться в них страх. Надо ударить сейчас, пока есть шанс.

Результат удивил всех. Почти весь сенат встал справа от Цезаря, как яркое свидетельство того, что людям совсем не понравился каприз Бибула. Что за блажь – сломить Цезаря любыми средствами, даже ценой крушения Рима! Слева от старшего консула стояли лишь несколько boni, явно не ожидавшие такого результата.

– Я выражаю протест, Гай Цезарь! – крикнул Катон, когда сенаторы возвратились на свои места.

Помпей, воодушевленный столь внушительной победой здравого смысла и патриотизма, выпустив когти, повернулся к Катону.

– Сядь и заткнись, ты, ничтожный ханжа! – взревел он. – Кем ты себя возомнил? Ты думаешь, что ты и судья, и присяжные в одном лице? Ты – никто, ты только бывший плебейский трибун, который никогда не станет даже претором!

– Ох! Ох! Ох! – выкрикнул Катон, шатаясь, как плохой актер, проткнутый бумажным кинжалом. – Послушайте великого Помпея, который стал консулом, не имея права претендовать на должность плебейского трибуна! А ты кем себя мнишь? Что, не знаешь? Тогда позволь мне сказать тебе! Беззаконный, беспринципный, неримский кусок чванства, вот что ты такое! Ты – галл, который думает, как галл. Ты – мясник, сын мясника. Ты угодливо подлизываешься к патрициям, чтобы они позволили тебе жениться на патрицианке, которая будет намного выше тебя по происхождению! Ярко разодетый щеголь, заигрывающий с толпой. Восточный владыка, который любит жить во дворцах. Дурак, возомнивший себя царем. Оратор, который может усыпить даже спаривающегося барана. Политик, который вынужден нанимать себе в помощь компетентных консультантов. Радикал хуже братьев Гракхов. Полководец, который за двадцать лет ни разу не вступал в сражение, не имея под рукой войска, хотя бы в два раза превосходящего силы противника. Военачальник, который появляется на возделанной ниве и стрижет там все лавры, после того как другие, лучшие люди проделали всю тяжелую работу. Консул, который вынужден заглядывать в руководство по поведению. И – человек, который казнил римских граждан без суда! Свидетель – Марк Юний Брут!!!

Палата больше не могла молчать. Она взорвалась аплодисментами, криками, свистом, радостными возгласами. Топот ног был такой, что балки пошатнулись. Только Цезарь знал, как тяжело сидеть спокойно. О, какая славная диатриба! И как мастерски сказана! Стоило жить, чтобы услышать такое!

Но когда он посмотрел на Помпея, сердце у него упало. О боги, этот глупец принял истеричную овацию на свой счет! Неужели он так ничего и не понял? Всем было наплевать, кто являлся мишенью столь блестящей речи. Слушателям безразлично, что конкретно заложено в этой тираде. Просто они услышали лучший за последние годы образец импровизированной брани. Сенат Рима аплодировал бы обезьяне, критикующей осла, если бы она сделала это хотя бы наполовину так же хорошо! Но Помпей сидел подавленный, и настроение у него, наверное, было хуже, чем в те дни, когда Квинт Серторий кругами ходил вокруг него в Испании. Побежден! Сражен бранью! Только в этот момент Цезарь понял степень незащищенности и жажды одобрения в Помпее Великом.

Время вмешаться. Старший консул распустил собрание, но остался стоять на курульном возвышении, глядя, как возбужденные сенаторы быстро покидают помещение. Большинство окружили Катона, хлопали его по спине, нахваливали. Хуже всего было то, что Помпей продолжал сидеть на своем стуле с опущенной головой. Поэтому Цезарь не мог сделать того, что, как он знал, надо было сделать, – то есть сердечно поздравить Катона, словно тот являлся его политическим союзником. Вместо этого Цезарю приходилось сохранять безразличный вид – на случай, если Помпей вдруг посмотрит на него.

– Ты видел Красса? – сурово спросил Помпей, когда они остались одни. – Ты видел его? – Голос его поднялся до визга. – Превозносит Катона до небес! На чьей он стороне?

– На нашей стороне, Помпей. У тебя, мой друг, слишком тонкая кожа, если ты воспринимаешь реакцию сената на Катона как критику в твой адрес. Аплодисменты в ответ на необычную, краткую, энергичную речь, ничего больше. Катон уже всем надоел, вечно в оппозиции. Но сегодня он произнес хорошую в своем роде речь.

– Она была нацелена на меня! Меня!

– Я был бы не против, если бы она была сказана в мой адрес, – отозвался Цезарь, стараясь сдерживаться. – Твоя ошибка в том, что ты не присоединился к общему восторгу. Тогда ты мог бы выйти из этой ситуации, сохранив лицо. Никогда не показывай слабости в политике, Магн, что бы ты ни чувствовал. Он ударил тебя под доспехи, и ты позволил всем увидеть это.

– Ты тоже в их команде!

– Нет, Магн, я не в их команде. Не больше, чем Красс. Скажем так, пока ты одерживал победы для Рима, Красс и я были учениками на политической арене. – Он наклонился, взял Помпея под локоть и поднял его на ноги, демонстрируя при этом силу, какой Помпей не ожидал в столь худощавом человеке. – Пойдем, они уже ушли.

– Я больше не смогу показаться в сенате!

– Ерунда. Ты появишься в сенате на следующем же заседании, и вид у тебя будет, как всегда, сияющий. И ты подойдешь к Катону, пожмешь ему руку и поздравишь его. Как сделаю это я.

– Нет-нет, я не смогу этого сделать!

– Я не буду созывать сенат несколько дней. За это время ты придешь в себя. А теперь пойдем ко мне, пообедаем. Иначе тебе придется возвращаться в твой огромный пустой дом в Каринах, в компанию трех-четырех философов. Тебе надо снова жениться, Магн.

– Я не прочь, но не вижу никого, кто бы мне понравился. Для человека, имеющего сыновей и дочь, это уже не так необходимо. Кроме того, кто бы говорил! В Государственном доме тоже нет жены. У тебя даже нет сына!

– Хорошо иметь сына, но не обязательно. Я счастлив быть отцом одного цыпленка. Я не променял бы мою Юлию на Минерву и Венеру в одном лице, и я не кощунствую.

– Она ведь помолвлена с молодым Цепионом Брутом.

– Да.

Когда они вошли в Государственный дом, хозяин усадил Помпея в лучшее кресло в кабинете, угостил его вином и извинился, сказав, что ему необходимо найти мать.

– У нас гость к обеду, – сообщил Цезарь, просунув голову в дверь кабинета Аврелии. – Помпей. Вы с Юлией сможете присоединиться к нам в столовой?

Лицо Аврелии осталось абсолютно спокойным. Она кивнула и встала из-за стола:

– Конечно, Цезарь.

– Ты дашь нам знать, когда будет готов обед?

– Конечно, – повторила она и быстро прошла к лестнице.

Юлия читала и не слышала, как вошла ее бабушка. Аврелия принципиально никогда не стучала, поскольку она принадлежала к тому типу родителей, которые считали, что молодые люди не должны заниматься ничем предосудительным, даже когда остаются одни. Их надо приучать к самодисциплине и осторожности. Мир может быть жестоким, и лучше, если ребенок окажется подготовлен.

– Брута сегодня не будет? – осведомилась бабушка.

Юлия подняла голову, улыбнулась, вздохнула:

– Нет, avia, сегодня не будет. У него какая-то встреча с управляющими, а потом, я думаю, они будут обедать у Сервилии. Она любит быть в курсе, даже теперь, когда она позволила Бруту самому вести дела.

– Ну что ж, это на руку твоему отцу.

– Почему? Я думала, что ему нравится Брут.

– Да, Брут ему нравится, но сегодня у него свой гость к обеду. И они могут захотеть побеседовать наедине. Нам следует уйти, как только уберут со стола, но ведь с Брутом они поступить так не смогут, не правда ли?

– А кто папин гость? – спросила Юлия без всякого интереса.

– Не знаю. Он не сказал.

«Хм! Как трудно! – подумала Аврелия. – Как я смогу заставить ее надеть самое красивое платье, не выдав нашего плана?»

Она прокашлялась:

– Юлия, tata видел тебя в твоем новом платье, которое я подарила тебе на день рождения?

– Не думаю, чтобы видел.

– Тогда почему бы не надеть его сейчас? И те серебряные украшения, которые он тебе подарил? Он очень умно поступил, что купил тебе не золото, а серебро! Я не имею понятия, кого он привел, но это кто-то важный, поэтому ему понравится, если мы будем хорошо выглядеть.

Очевидно, все это было высказано без всякого нажима. Юлия просто улыбнулась, кивнула:

– Сколько осталось до обеда?

– Полчаса.

– Цезарь, что означает для нас тот факт, что Бибул удалится в свой дом и будет наблюдать за небом? – спросил Помпей. – Например, можно ли будет в следующем году объявить наши законы недействительными?

– Только не те, что были приняты до сегодняшнего дня, Магн. Так что ты и Красс в безопасности. Больше всего пострадает моя провинция, поскольку мне понадобятся Ватиний и плебс, хотя плебс с точки зрения религии не ограничен в своих действиях. Поэтому я сомневаюсь, что наблюдение Бибулом небес в состоянии превратить в святотатство плебисциты и деятельность плебейских трибунов. Однако нам придется отстаивать это в суде. И зависеть мы будем от городского претора.

Вино, лучшее (и крепчайшее) из запасов Цезаря, начало восстанавливать душевное равновесие Помпея, но его настроение продолжало оставаться подавленным. По его мнению, Государственный дом весьма подходил Цезарю. Весь в насыщенных темных тонах и великолепной позолоте. Мы, светлые люди, считал он, лучше всего выглядим именно на таком фоне.

– Ты знаешь, конечно, что нам нужно провести еще один законопроект о земле, – резко проговорил Помпей. – Я постоянно в разъездах, так что я и сам испытал, что такое – быть членом комиссии. Нам нужна земля Кампании.

– И общественные земли Капуи. Да, знаю.

– А Бибул сделает этот закон недействительным.

– Может быть, и нет, Магн, – спокойно возразил Цезарь. – Если я издам этот закон в качестве дополнения к первоначальному акту, он будет менее уязвим. Члены комиссии и комитета останутся теми же, но это не проблема. И тогда двадцать тысяч твоих ветеранов можно будет за год расселить там да еще вдобавок обеспечить пять тысяч римских неимущих. Мы должны будем так же быстро расселить еще двадцать тысяч ветеранов на других землях. И у нас останется достаточно времени, чтобы тряхнуть такие места, как Арреций, и уменьшить нагрузку на казну, вызванную покупкой частной земли. Это – наш аргумент в пользу изъятия общественных земель Кампании: неоспорим тот факт, что они уже принадлежат государству.

– Но арендной платы больше не будет, – заметил Помпей.

– Правильно. Хотя мы с тобой оба знаем, что аренда не дает той прибыли, какую должна была бы давать. Сенаторы не хотят платить больше.

– Жены сенаторов, у которых есть собственное состояние, тоже этого не желают, – усмехнулся Помпей.

– О-о?

– Теренция. Не платит за ренту ни сестерция, хотя сама сдает целые дубовые леса для свиней. Очень выгодно. Эта женщина тверда, как мрамор! О боги, мне жаль Цицерона!

– Как ей удается не платить?

– Считает, что там где-то есть священная роща.

– Умная курица! – засмеялся Цезарь.

– Именно. Казначейство не благоволит к брату Квинту сейчас, когда он возвращается из провинции Азия.

– Почему?

– Хотят отдать ему последнюю выплату в кистофорах.

– А чем они плохи? Это хорошее серебро, и каждая монета стоит четыре денария.

– При условии, если ты сможешь найти менялу, который примет их, – хихикнул Помпей. – Я привез целые мешки этих азиатских монет, но никогда не думал расплачиваться ими с людьми. Ты знаешь, какое подозрительное отношение вызывают иностранные монеты! Я предложил расплавить их и превратить в слитки.

– Значит, казначеям не нравится Квинт Цицерон.

– Интересно почему.

В этот момент Евтих постучал в дверь, чтобы объявить, что обед подан. Собеседники прошли в столовую. Когда гостей было мало, лишние ложа отодвигались в сторону. Оставшееся ложе с двумя стульями, поставленными вдоль длинного и узкого стола высотой до колен, было установлено в самой красивой части комнаты с видом на колоннаду и главный перистиль.

Когда Цезарь и Помпей вошли, двое слуг помогли им снять тоги. Эта одежда была такой неудобной, что возлежать в ней на ложе было невозможно. Тоги тщательно свернули и отложили в сторону. Мужчины прошли к ложу, сели на него, сняли свои сенаторские башмаки с консульскими пряжками в виде полумесяца, позволили тем же слугам омыть их ноги. Помпей, конечно, занял на ложе locus consularis – почетное место. По обычаю, они устроились на левом боку, подложив под локоть круглый валик. Головы обедающих поднимались над столом, и им легко было дотягиваться до всех блюд, расставленных там. Принесли чаши для омовения рук и полотенца.

Помпей почувствовал себя немного лучше. Он с удовольствием рассматривал перистиль с замечательными фресками, изображавшими весталок, великолепный мраморный бассейн и фонтаны. Жаль, что туда поступает так мало солнца. Затем он стал разглядывать фрески, украшавшие стены столовой. Они изображали битву при озере Регилл, когда римляне одержали победу благодаря помощи Кастора и Поллукса.

И когда его блуждающий взгляд остановился на двери, в комнату вошла богиня Диана. Несомненно, то была Диана! Богиня лунной ночи, совершенно нереальная, она двигалась с такой грацией и так красиво, что ее шагов не было слышно. Юное божество, неизвестное людям, которые смотрели на нее, пораженные. Такая она была целомудренная и ко всему безразличная… Но вот Диана, уже на полпути к столу, увидела его, во все глаза глядящего на нее, и чуть задержалась, распахнув голубые очи.

– Магн, это моя дочь Юлия. – Цезарь указал на стул напротив того места на ложе, где располагался Помпей. – Садись здесь, Юлия, и составь компанию нашему гостю. А вот и моя матушка!

Аврелия устроилась напротив Цезаря. Несколько слуг начали приносить еду, расставлять бокалы, наливать вино и воду. Женщины, как заметил Помпей, пили только воду.

Какая она красивая! Какая очаровательная, какая восхитительная! И после небольшой заминки она держалась совершенно спокойно, указывая ему на блюда, которые повара в доме Цезаря готовили лучше всех, предлагая попробовать то одно, то другое. И все это – с улыбкой, в которой не было и намека на застенчивость. Однако не проглядывало в ней и кокетства. Помпей осмелился спросить ее, как она проводит дни. (Кому интересны были ее дни? Кого волновало, что она делает со своими ночами, когда луна высоко поднимается в небе и ее колесница несет ее к звездам?) Юлия ответила, что читает книги или гуляет, посещает весталок или своих подруг. Спокойный ответ, данный низким, мягким голосом. Когда Юлия наклонилась вперед, Помпей увидел, насколько нежна и безупречна была ее кожа, хотя и не увидел ее груди. Руки – хрупкие, но округлые, с небольшой ямочкой на локте, кожа вокруг глаз чуть фиолетового оттенка, на каждом веке блеск лунного серебра. Такие длинные, прозрачные ресницы! И брови такие светлые, что едва различимы. Она не красилась, а ее бледно-розовый рот сводил с ума. Губы – полные, красивой формы, со складочками в уголках, говорящими о смешливости.

Цезарь и Аврелия уже не существовали для Юлии и Помпея. Они говорили о Гомере и Гесиоде, Ксенофонте и Пиндаре, о путешествиях по Востоку. Она с жадностью внимала речам Помпея, словно Великий Человек был не менее одаренным оратором, нежели Цицерон. Она задавала ему разные вопросы обо всем, от албанцев до пресмыкающихся, населяющих окрестности Каспийского моря. Видел ли он Арарат? Как выглядит еврейский храм? Действительно ли люди ходят по водам Асфальтового моря? Видел ли он когда-нибудь черного человека? Каков из себя царь Тигран? Правда ли, что амазонки когда-то обитали в Понте, в устье реки Термодонт? Доводилось ли ему встречаться с амазонками? Говорят, что Александр Великий видел их царицу где-то на берегах реки Яксарт. О, какие удивительные имена у их рек – Окс, Аракс, Яксарт… И как только человеческий язык мог изобрести такие странные звуки?

А немногословный, прагматичный Помпей, со своим лаконичным стилем и слабым образованием, был очень рад, что жизнь на Востоке и Феофан приучили его к чтению. Он произносил слова, сам не сознавая, как они удержались у него в голове. И мысли у него появились такие, о существовании которых он даже не подозревал. Помпей и не думал, что умеет так оригинально мыслить! Он скорее умер бы, чем разочаровал это изысканное молодое создание, не отрывающее взгляда от его лица, словно он являл собою фонтан познаний и идеал красоты.

Еда простояла на столе значительно дольше, чем обычно мог вытерпеть вечно занятый Цезарь. Но когда день уже начал незаметно клониться к вечеру и в перистиле стало темнеть, хозяин дома незаметно кивнул Евтиху – и появились слуги. Аврелия поднялась.

– Юлия, нам пора уходить, – сказала она.

Поглощенная разговором об Эсхиле, Юлия вскочила и с трудом вернулась в реальность.

– О avia, уже пора? – воскликнула она. – Я и не заметила, как прошло время.

Ни словом, ни взглядом не дала она понять, что ей не хочется уходить или что ей не понравилось, что бабушка положила конец особому удовольствию – да, да, именно так Юлия назвала свою беседу с Помпеем. Когда у ее отца бывали гости, обычно ей не разрешали находиться в столовой, поскольку ей не исполнилось еще восемнадцати лет.

Она поднялась, протянула руку Помпею как другу, ожидая, что он пожмет ее. И хотя обычно Помпей этого не делал, он взял ее руку – осторожно, словно она могла сломаться, – и чуть коснулся ее губами.

– Благодарю тебя за компанию, Юлия, – проговорил он, с улыбкой глядя ей в глаза. – Бруту очень повезло.

– Бруту действительно очень повезло, – обратился он к Цезарю после того, как женщины ушли.

– Я тоже так думаю, – ответил Цезарь, улыбаясь своим мыслям.

– Я никогда не встречал девушки, подобной Юлии!

– Юлия – бесценная жемчужина.

После этого уже все слова были излишними. Помпей стал прощаться.

– Приходи, Магн, – пригласил его Цезарь, стоя у порога.

– Завтра, если не возражаешь! Послезавтра мне предстоит ехать в Кампанию, и меня не будет в Риме неделю. Ты прав. Так жить нельзя. Три-четыре философа для компании. Как ты думаешь, зачем мы вообще селим их у себя?

– Для умных бесед в мужском обществе. Причем выбираем только тех, кем не прельстятся наши женщины. А еще они нужны нам для поддержания греческого, хотя, я слышал, Лукулл специально делает ошибки в греческом варианте своих мемуаров. Нарочно – чтобы доставить удовольствие греческим грамотеям, которые все равно не поверят, что римлянин может говорить и писать на чистейшем эллинском. Что касается меня, я не имею привычки селить у себя философов. Они такие паразиты.

– Ерунда! Просто ты – лесной кот. Ты предпочитаешь жить и охотиться в одиночку.

– О нет, – тихо возразил Цезарь. – Я живу не один. Я самый счастливый человек в Риме, ведь я живу с Юлией.

С Юлией… которая поднялась в свои комнаты, возбужденная и ослабевшая. Рука ее еще чувствовала его поцелуй. Там, на полке, стоял бюст Помпея. Она подошла к нему, сняла с полки и бросила в корзину для мусора, стоявшую в углу. Статуя – это ничто. Теперь, когда она видела его, разговаривала с живым человеком, бюстик уже не нужен. Правда, Помпей не такой высокий, как tata, но и не маленький. Широкоплечий, мускулистый. Когда он лежал на ложе, живот его оставался упругим, а не расплывался, как обычно бывает у мужчин среднего возраста. Замечательное лицо с самыми голубыми глазами, какие ей когда-либо приходилось видеть. А эти волосы! Чистое золото – и так их много! Они обрамляли его лоб. И какой красивый! Не такой, как папа, который был истинным римлянином, но интереснее – ведь красота его необычна. Поскольку Юлии нравились маленькие носы, она и здесь не нашла повода для критики. И ноги у него хорошей формы!

Девушка подошла к зеркалу, подарку отца, который бабушка не одобрила, потому что оно было закреплено на вертушке, а идеально отполированная серебряная поверхность отражала человека с головы до ног. Юлия сняла всю одежду и стала рассматривать себя. Слишком худая! И грудей почти нет! Нет ямочек! Она разрыдалась, бросилась на кровать и плакала, плакала, пока не уснула, подложив под щеку руку, которую он поцеловал.

– Она выбросила бюст Помпея, – сообщила Аврелия Цезарю на следующее утро.

– Edepol! Я-то думал, что он нравится ей.

– Ерунда, Цезарь, это отличный знак. Она уже не довольствуется его копией, ей нужен реальный человек.

– Ты меня успокоила. – Цезарь взял бокал с горячей водой и соком лимона и стал медленно пить, постепенно приходя в хорошее настроение. – Сегодня он опять придет обедать. Столь скорый повторный визит он объяснил тем, что скоро уезжает в Кампанию.

– Сегодня он будет окончательно покорен, – уверила Аврелия.

Цезарь усмехнулся:

– Я думаю, он был покорен в тот самый миг, как только она вошла в столовую. Я знаю Помпея уже много лет. Он заглотил крючок так глубоко, что даже не почувствовал наживки. Ты помнишь день, когда он явился к тете Юлии просить руки Муции?

– Да, помню. Очень хорошо помню. От него несло розовым маслом, он был глуп, как жеребенок на поле сражения. Но вчера он был совсем другой.

– Он повзрослел. Муция была старше его. Чувства совсем другие. Юлии семнадцать лет, а ему уже сорок шесть. – Цезарь вздрогнул. – Мама, ведь это почти тридцать лет разницы! Неужели я такой хладнокровный? Я не хочу, чтобы моя дочь была несчастной.

– Она и не будет несчастной. Помпей умеет ублажать своих жен, пока он их любит. Юлию он не разлюбит никогда, она – его исчезнувшая юность. – Аврелия прокашлялась, чуть покраснела. – Я уверена, ты превосходный любовник, Цезарь, но жить с женщиной, не принадлежащей к твоей семье, тебе скучно. Помпею нравится семейная жизнь – при условии, что женщина отвечает его амбициям. А благороднее Юлии он никого не найдет.

Кажется, у Помпея и не было желания искать кого-то благороднее Юлии. Если что-то и спасло репутацию Помпея после атаки Катона, когда он бродил по Форуму в то утро, совершенно забыв о своем решении больше никогда не показываться на публике, так это изумление, в которое его повергла Юлия. Сейчас он свободно гулял, заговаривал со всеми, кто попадался на его пути. Было совершенно ясно, что ему наплевать на критику Катона. И многие решили, что его вчерашняя реакция – это просто шок. Сегодня в Помпее уже не заметно никакого смущения или негодования.

Юлия стояла у него перед глазами. Ее образ он различал в каждом встречном лице. Ребенок и женщина – все в одной. И богиня. Такая женственная, с такими прекрасными манерами, такая невозмутимая! Понравился ли он ей? Кажется, понравился, но ничто в ее поведении нельзя принять за кокетство. Но ведь она помолвлена. С Брутом. Не только неопытным, но и безобразным. Как может столь чистое и неиспорченное создание выносить все эти отвратительные прыщи? Конечно, брачный контракт подписан уже много лет назад, так что Брут, со всеми его прыщами, не был ее добровольным выбором. С точки зрения общественной и политической это был отличный союз. Да еще золото Толозы сыграло роль.

В тот же день после обеда в Государственном доме Помпей уже готов был просить руки Юлии, несмотря на Брута. Что удержало его? Только старый страх унизиться в глазах такого знатного патриция, как Гай Юлий Цезарь. Человека, который мог отдать свою дочь любому в Риме. И который отдал ее аристократу, богатому, влиятельному, древнего рода. Такие люди, как Цезарь, не задумываются над тем, что может чувствовать девушка. Они не остановятся, чтобы спросить ее, чего она хочет сама. Впрочем, и сам Помпей был таким же. Свою дочь он обещал Фавсту Сулле по одной-единственной причине: Фавст Сулла был отпрыском патриция Корнелия Суллы – величайшего из своего рода – и внучки Метелла Кальва Лысого, дочери Метелла Далматика, которая прежде была женой Скавра, принцепса сената.

Нет, Цезарь не пожелает разорвать помолвку с Юнием Брутом, принятым в семью Сервилиев Цепионов. Для чего Цезарю идти на такие жертвы? Чтобы отдать своего единственного ребенка какому-то Помпею из Пицена? Умирая от желания попросить руки Юлии, Помпей никогда не решится на этот шаг. Итак, по уши влюбленный, не в состоянии отделаться от мыслей о юной Диане, Помпей отправился в Кампанию в качестве члена комитета по земле, так ничего и не предприняв. Он сгорал от любви к Юлии, он хотел ее так, как никогда в своей жизни не желал ни одной женщины. На следующий же день после возвращения в Рим он опять отправился на обед в Государственный дом.

Да, Юлия была рада видеть его! К этой, третьей, встрече они достигли той стадии знакомства, на которой она уже протянула ему руку в ожидании поцелуя и сразу же начала разговор, в котором не было места ни Цезарю, ни его матери. А те, заговорщики, боялись встретиться глазами, чтобы не рассмеяться.

Обед заканчивался.

– Когда ты выходишь замуж за Брута? – тихо спросил ее Помпей.

– В январе или феврале следующего года. Брут хотел жениться на мне уже в этом году, но tata сказал «нет». Мне должно исполниться восемнадцать лет.

– И когда тебе исполнится восемнадцать?

– В январские ноны.

– Сейчас начало мая. Значит, через восемь месяцев.

Выражение ее лица изменилось. В глазах промелькнуло страдание. Но она ответила абсолютно спокойно:

– Очень скоро.

– Ты любишь Брута?

Этот вопрос вызвал легкую панику, которая отразилась в ее взгляде, но Юлия не отвела глаз. Кто знает, вдруг она просто не может оторвать от него взор?

– Мы стали друзьями, когда я была совсем маленькой. Я научусь любить его.

– А что, если ты влюбишься в кого-то другого?

Она моргнула, стараясь избавиться от набегающих слез:

– Я не могу позволить такому случиться, Гней Помпей.

– Но ведь такое может произойти вопреки всем благим намерениям. Ты согласна?