Женщины Цезаря Маккалоу Колин

– Да, думаю, может, – серьезно ответила она.

– И что ты тогда сделаешь?

– Постараюсь забыть.

Он улыбнулся:

– Это нехорошо.

– Это будет нечестно, Гней Помпей, поэтому я должна буду забыть. Если любовь может расти, она может и умирать.

Он погрустнел.

– Я в жизни видел много смертей, Юлия. На полях сражений. Я был свидетелем того, как умирали моя мать, мой отец, моя первая жена. Но всякий раз это происходит впервые, и я не могу отнестись к этому равнодушно. По крайней мере, – честно добавил он, – сейчас. Мне ненавистно видеть, как что-то, что растет в тебе, должно умереть.

Слезы подступили слишком близко, ей надо было уйти.

– Позволь мне удалиться, tata, – попросила она отца.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Юлия? – забеспокоился Цезарь.

– Немного болит голова, вот и все.

– Думаю, ты должен и меня извинить, Цезарь, – заговорила Аврелия, поднимаясь. – Если у нее болит голова, ей надо дать маковый сироп.

Цезарь и Помпей остались наедине. Наклон головы – и Евтих позвал слуг, чтобы убрали со стола. Цезарь налил Помпею неразбавленного вина.

– Вы с Юлией подружились, – заметил он.

– Только дурак не подружится с ней, – угрюмо ответил Помпей. – Она необыкновенная.

– Мне она тоже нравится, – улыбнулся Цезарь. – За всю свою маленькую жизнь она никому не причинила беспокойства, ни разу не поспорила со мной, не совершила peccatum.

– Она не любит этого ужасного, неуклюжего Брута.

– Знаю, – спокойно сказал Цезарь.

– Тогда как ты можешь позволить, чтобы он женился на ней? – гневно спросил Помпей.

– А как ты можешь позволить, чтобы Помпея вышла замуж за Фавста Суллу?

– Это совсем другое.

– Как это?

– Помпея и Фавст Сулла любят друг друга.

– А если бы не любили, ты разорвал бы помолвку?

– Конечно нет!

– Вот так-то.

Цезарь снова наполнил бокал.

– И все же, – произнес Помпей после паузы, глядя на дно бокала через розовое вино, – особенно нехорошо так поступать с Юлией. Моя Помпея – сильная, рослая девушка, шумная, бойкая. Она сможет постоять за себя. А Юлия – такая хрупкая…

– Это видимость, – возразил Цезарь. – В действительности Юлия очень сильная.

– О да, она сильная. Но каждый синяк на ее прозрачной коже будет заметен.

Пораженный, Цезарь повернулся и посмотрел на Помпея в упор:

– Очень проницательное замечание, Магн. Это на тебя не похоже.

– Может быть, ее я вижу лучше, чем других людей.

– Почему?

– Не знаю…

– Ты влюбился в нее, Магн?

Помпей отвел глаза.

– А какой мужчина не влюбился бы? – пробормотал он.

– Хотел бы ты жениться на ней?

Ножка бокала из чистого серебра треснула. Вино разлилось по столу, стекло на пол, но Помпей даже не заметил случившегося. Он задрожал, бросил чашу:

– Я отдал бы себя и все, что имею, за право жениться на ней!

– Ну что ж, – спокойно сказал Цезарь, – тогда мне надо кое-что предпринять.

Два огромных глаза впились в лицо Цезаря. Помпей глубоко вдохнул:

– Ты хочешь сказать, что отдашь ее мне?

– Почту за честь.

– О-ох! – охнул Помпей, откинулся на ложе и чуть не свалился с него. – О Цезарь! Все, что ты хочешь, когда хочешь! Я буду заботиться о ней, ты не пожалеешь, к ней будут относиться лучше, чем к царице Египетской!

– Искренне надеюсь на это! – смеясь, ответил Цезарь. – Говорят, царицу Египта вытеснила сводная сестра ее мужа, прижитая старым царем от идумейской наложницы.

Но Помпей ничего не слышал. Он продолжал лежать, с восторгом уставившись в потолок. Затем он повернулся к собеседнику.

– Можно мне увидеть ее? – спросил он.

– Думаю, что нет, Магн. Будь умницей, ступай домой и предоставь мне распутать все, что сплелось сегодня. В доме Сервилия Цепиона и Юния Силана поднимется суматоха.

– Я выплачу Бруту ее приданое, – тут же предложил Помпей.

– Ничего ты не будешь платить, – отозвался Цезарь, протягивая руку. – Вставай, вставай! – Он ухмыльнулся. – Признаюсь, никогда не думал, что мой зять будет на шесть лет старше меня!

– Я слишком стар для нее? Я имею в виду, что лет через десять…

– Женщины, – сказал Цезарь, провожая Помпея к двери, – очень странные создания, Магн. Я часто замечал, что они не ищут приключений на стороне, если счастливы дома.

– Ты намекаешь на Муцию.

– Ты слишком надолго оставлял ее в одиночестве, вот в чем дело. Не поступай так с моей дочерью. Юлия не предаст тебя, даже если ты уедешь на двадцать лет, но определенно цвести она не будет.

– Моя военная карьера закончена, – объявил Помпей. Он остановился, нервно облизал губы. – Когда мы можем пожениться? Она сказала, что ты не разрешишь ей выйти замуж за Брута, пока ей не исполнится восемнадцать.

– То, что хорошо для Брута, и то, что хорошо для Помпея Магна, – две совершенно разные вещи. Май – несчастливый месяц для свадеб, но если это произойдет в предстоящие три дня, то знамения будут не слишком плохими. Итак, через два дня.

– Я приду завтра.

– Ты больше не придешь сюда до самого дня свадьбы! И не болтай об этом никому, даже твоим философам, – предупредил Цезарь, закрывая дверь перед самым носом счастливого Помпея.

– Мама! Мама! – крикнул будущий тесть, стоя у лестницы, ведущей наверх.

Его мать спустилась вниз со скоростью, неприличной для уважаемой римской матроны ее возраста.

– Ну как? – спросила она, схватив его за руку. Глаза ее сияли.

– Все в порядке. Мы сделали это, мама, мы сделали это! Он ускакал домой, словно счастливый школьник.

– О Цезарь! Теперь он твой, что бы ни случилось!

– И это не преувеличение. А что Юлия?

– Она взлетит на луну, когда узнает. Я была наверху, терпеливо слушая ее извинения вперемежку со слезами. Она просила прощения за то, что влюбилась в Помпея Магна и отказывается выходить замуж за ужасного надоеду Брута. И все это потому, что Помпей был настойчив за обедом. – Аврелия вздохнула, широко улыбнулась. – Как замечательно, сын мой! Нам удалось добиться своего и при этом осчастливить двух человек. Хорошая работа!

– Что-то будет завтра!

Аврелия сникла:

– Сервилия…

– Я бы сказал – Брут.

– О да, бедный юноша! Но не Брут вонзит кинжал. Я бы следила за Сервилией.

Евтих деликатно кашлянул, стараясь скрыть свое удовольствие. Доверяй старшим слугам дома, если хочешь знать, откуда ветер дует!

– В чем дело? – осведомился Цезарь.

– Гней Помпей Магн – за дверью, Цезарь, но отказывается войти. Он говорит, что хочет тебе что-то сказать.

– У меня блестящая идея! – воскликнул Помпей, судорожно хватая Цезаря за руку.

– Никаких визитов сегодня, Магн, пожалуйста! Какая идея?

– Передай Бруту, что я с удовольствием отдам за него Помпею вместо Юлии. Я дам ей приданое, какое он потребует, – пятьсот, тысячу – мне все равно. Главное, чтобы Брут был счастлив. Это ведь важнее, чем делать одолжение Фавсту Сулле, а?

Цезарю потребовалось геркулесово усилие, чтобы остаться серьезным.

– Благодарю тебя, Магн. Я передам твое предложение Бруту, но не делай ничего, не подумав. Некоторое время Брут может вообще не захочет жениться – ни на ком, даже на Помпее.

И довольный Помпей неверной походкой ушел во второй раз.

– Что там такое? – спросила Аврелия.

– Он собирается отдать Бруту свою дочь в обмен на Юлию. Фавст Сулла не в состоянии соревноваться с золотом Толозы. Все же приятно видеть прежнего Магна. Я уж стал дивиться его внезапной чувствительности и тонкому пониманию человеческой натуры.

– Ты, конечно, не скажешь Бруту и Сервилии о его предложении?

– Придется. Но по крайней мере, у меня есть время составить тактичный ответ для моего будущего зятя. Очень хорошо, что он живет в Каринах. Окажись он ближе к Палатину, он услышал бы мнение Сервилии без купюр и смягчающих выражений.

– Когда свадьба? Май и июнь – несчастливые месяцы.

– Через два дня. Соверши жертвоприношения, мама. Я тоже это сделаю. Я хочу, чтобы все было готово к тому времени, когда новость узнает весь Рим. – Он наклонился, поцеловал мать в щеку. – А теперь извини меня. Я должен повидать Марка Красса.

Поскольку Аврелия очень хорошо знала, зачем ему нужен Марк Красс, не было необходимости задавать лишние вопросы. Мать Цезаря ушла, чтобы заставить Евтиха поклясться, что он будет хранить молчание. А также составить меню свадебного угощения. Как жаль, что секретность требовала отсутствия гостей. Кардикса и Бургунд послужат свидетелями бракосочетания, а весталки помогут великому понтифику провести обряд.

– Как всегда, жжешь до полуночи масло? – спросил Цезарь.

Красс подпрыгнул, расплескав чернила по аккуратным рядам цифр и букв:

– Пожалуйста, перестань открывать отмычкой замок моей двери!

– У меня нет альтернативы, хотя, если хочешь, я прибью тебе колокольчик и шнур. Я очень хорошо умею делать такие вещи, – сказал Цезарь, входя в комнату.

– Не возражаю. Чинить замки очень дорого.

– Считай, что уже сделано. Завтра я приду с молотком, колокольчиком, шнуром и крючками. Ты сможешь хвастаться, что ты – единственный в Риме, кому великий понтифик привесил колокольчик.

Цезарь повернул кресло и сел с удовлетворенным вздохом.

– У тебя вид кота, который поймал перепела на обед, Гай.

– О, я поймал больше чем перепела, я ухватил целого павлина.

– Я весь любопытство.

– Ты одолжишь мне двести талантов? Верну, как только приведу в порядок мою провинцию.

– Вот теперь ты рассуждаешь разумно. Да, конечно.

– И ты не хочешь знать зачем?

– Я же сказал, что я весь любопытство.

Вдруг Цезарь нахмурился:

– Может быть, ты и не одобришь.

– Если я не одобрю, то скажу. Но я ничего не могу сказать, пока не узнаю.

– Мне нужно сто талантов, чтобы заплатить Бруту отступного за разрыв его помолвки с Юлией. И еще сто – дать Магну как приданое Юлии.

Красс медленно, осторожно положил перо. На его лице не отразилось ничего. Проницательные серые глаза смотрели вбок, на пламя лампы, потом они шевельнулись и остановились на лице Цезаря.

– Я всегда считал, – проговорил плутократ, – что дети – это вложение, которое полностью окупается только в том случае, если они приносят своему отцу то, чего он не может получить другим способом. Мне жаль, Гай, потому что я знаю: ты предпочел бы, чтобы Юлия вышла замуж за кого-нибудь более родовитого. Но я аплодирую твоей смелости и твоей предусмотрительности. Хотя мне и не нравится этот человек, Помпей нужен нам обоим. Если бы у меня была дочь, может быть, я сделал бы то же самое. Брут слишком молод, чтобы помогать тебе в достижении твоих целей. Да и его мать не даст ему полностью реализовать свой потенциал. Если Помпей женится на твоей Юлии, мы сможем в нем не сомневаться, как бы boni ни трепали ему нервы. – Красс хрюкнул. – Кроме того, Юлия – сокровище. Она сделает Великого Человека очень счастливым. Будь я моложе, я позавидовал бы ему.

– Тертулла тебя убила бы, – хмыкнул Цезарь и испытующе посмотрел на Красса. – А как твои сыновья? Ты уже решил, кому они достанутся?

– Публий – дочери Метелла Сципиона, Корнелии Метелле. Он должен будет подождать еще несколько лет. Неплохая малышка, если учесть глупость ее отца. Мать Сципиона была старшей дочерью Красса Оратора. Что касается Марка, я думаю о дочери Метелла Критского.

– Утвердиться в лагере boni – это хорошо, – назидательно сказал Цезарь.

– Я тоже так считаю. Я становлюсь слишком старым для всей этой борьбы.

– Не говори никому о свадьбе, Марк, – попросил Цезарь, поднимаясь.

– При одном условии.

– Каком?

– Я хочу находиться рядом с Катоном в тот момент, когда он узнает.

– Жаль, что мы не увидим лица Бибула.

– Нет, но мы всегда можем послать ему бутылку болиголова. Ему захочется покончить с собой.

Предварительно известив о своем приходе, чтобы быть уверенным, что его ждут, Цезарь на следующее утро явился на Палатин, в дом покойного Децима Юния Силана.

– Неожиданное удовольствие, Цезарь, – промурлыкала Сервилия, подставляя щеку для поцелуя.

Наблюдая это, Брут ничего не сказал, даже не улыбнулся. С того дня, как Бибул удалился в свой дом наблюдать небо, Брут чувствовал, что что-то пошло не так. Во-первых, за все это время ему лишь два раза удалось увидеть Юлию. И каждый раз возникало такое ощущение, что она отсутствует. Во-вторых, раньше он обедал в Государственном доме регулярно, несколько раз в неделю, но последние дни, когда он изъявлял желание остаться на обед, ему отказывали под тем предлогом, что обед предстоит конфиденциальный, ожидаются какие-то важные гости. А Юлия вся сияла, такая красивая и такая чужая. Не то чтобы безразличная… Но такое чувство, словно ее интерес сосредоточился в другом месте, где-то внутри, там, куда она его никогда не пускала. О, она делала вид, что слушает его! Но не слышала ни единого слова, просто смотрела в пространство с нежной и таинственной полуулыбкой. Она не разрешала себя поцеловать. В первый визит у нее болела голова. Во второй раз она просто не хотела поцелуя. Внимательная и извиняющаяся, но без поцелуя. Если бы Брут не знал Юлию, он подумал бы, что ее целовал кто-то другой.

А теперь вот пришел ее отец с официальным визитом, с предварительным оповещением, облаченный в регалии великого понтифика. Неужели Брут все испортил, попросив разрешения жениться на Юлии на год раньше, чем условлено? О, почему он почувствовал, что этот визит имеет отношение к Юлии? И почему он, Брут, не такой, как Цезарь? Ни одного изъяна на лице, ни одного изъяна на теле. Если бы у него были недостатки, мама уже давно потеряла бы к нему интерес.

Великий понтифик не нервничал, он не сел, не стал ходить по комнате.

– Брут, – заговорил он, – я не знаю, как сообщать плохую весть, чтобы смягчить удар, поэтому скажу прямо. Я разрываю вашу с Юлией помолвку. – Небольшой свиток лег на стол. – Это чек для моих банкиров на сумму в сто талантов, в соответствии с соглашением. Мне очень жаль.

Брут мешком рухнул в кресло, где остался сидеть с открытым ртом, молча, без слова протеста. Его большие глаза, в которых застыла мука, остановились на Цезаре с тем выражением, какое появляется у старой собаки, когда она понимает, что любимый хозяин собирается убить ее, потому что от нее больше нет никакой пользы. Брут закрыл рот. Хотел что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. И вдруг свет в его глазах померк так быстро, словно задули свечу.

– Мне очень жаль, – повторил Цезарь, тронутый увиденным.

Шок заставил Сервилию вскочить. Она, как и Брут, не могла найти слов. Она увидела, как свет померк в глазах Брута, но не имела понятия, что на самом деле случилось с ее сыном, ибо по темпераменту она была так же далека от Брута, как Антиохия от Олисиппо.

Боль Брута всем сердцем ощутил Цезарь, а не Сервилия. Ни разу не завоеванный женщиной так, как Брут был завоеван Юлией, Цезарь все же мог понять, какое значение имела для Брута его дочь. Цезарь вдруг подумал: «Если бы я знал эту боль, нашел бы я в себе смелость убить человека – вот так, одним словом? Но – да, Цезарь, ты нашел бы в себе силы. Ты убивал и раньше, ты убил бы снова. Однако очень редко это происходило вот так, глаза в глаза. Вот так, как сейчас. Бедный, бедный юноша! Но он оправится от удара. Он впервые захотел мою дочь, когда ему было четырнадцать лет, и с тех пор ни разу не поколебался, не изменил своих намерений. А я убил его – или, по крайней мере, убил то, что его мать еще оставила в нем живого. Как ужасно оказаться тряпичной куклой, разрываемой двумя жестокими людьми, такими как Сервилия и я. Силан тоже был тряпкой, но не в такой степени, как Брут. Да, мы убили его. Отныне он – всего лишь один из lemures».

– Почему? – резко спросила Сервилия, чувствуя, что ей не хватает воздуха.

– Боюсь, Юлия мне нужна для заключения другого союза.

– Лучшего союза, чем с Цепионом Брутом? Не существует такого!

– Ты права: Брут – тактичный, честный, цельный. Уже много лет для нас было честью считать твоего сына членом нашей семьи. Но факт остается фактом: Юлия мне нужна для создания другого союза.

– Ты хочешь сказать, что готов пожертвовать моим сыном, чтобы украсить твое новое политическое гнездо, Цезарь? – спросила Сервилия, оскалив зубы.

– Да. Точно так же, как ты пожертвовала бы моей дочерью, чтобы добиться своей цели, Сервилия. Мы рожаем детей, чтобы они могли наследовать славу и благосостояние семьи. Славу, которую мы добываем для них. Благосостояние, о котором мы заботимся – для них. И цена, которую платят за это наши дети, заключается в том, чтобы служить – нам и нашей семье, если потребуется. Они не знают нужды. Им незнакомы трудности. Они грамотны, умеют читать, писать, считать. Но недальновиден тот родитель, который не воспитывает ребенка так, чтобы он понял цену высокого происхождения, свободы, богатства и образования. Простые люди могут свободно любить и баловать своих детей. Но наши дети – это слуги семьи. Впоследствии, в свою очередь, они будут ожидать от своих детей того, чего мы ожидаем от них. Семья вечна. Мы и наши дети – лишь небольшая часть ее. Римляне создают своих богов, Сервилия, и все настоящие римские боги – это боги семьи. Очаг, ларцы с масками, хозяйство, предки, родители и дети. Моя дочь понимает свою роль члена рода Юлиев. Так же как понимал ее я.

– Я отказываюсь верить в то, что кто-то в Риме может предложить тебе в политике больше, чем Брут!

– Это может оказаться правдой лет через десять. Через двадцать лет – определенно. Но мне необходимо усиление политического влияния именно сейчас. Если бы отец Брута был жив, все обернулось бы по-другому. Но главе твоей семьи всего двадцать четыре года, и это относится как к Сервилию Цепиону, так и к Юнию Бруту. А мне нужна помощь человека моего возраста.

Брут не двигался, он не закрыл глаз, не плакал. Он даже слышал весь разговор Цезаря с матерью, но не ощущал их присутствия. Они находились где-то рядом, и он понимал, что они говорили. Он запомнит эти слова. Только почему его мать не рассердилась еще больше?

На самом деле Сервилия была в ярости. Просто она знала из долгого опыта, что Цезарь при каждой стычке одерживал верх, если она перечила ему. В конце концов, что бы он ни сказал, гнев ее уже не может стать сильнее. «Контролируй себя, будь готова найти щель в его доспехе, будь готова проникнуть в нее и нанести удар».

– Кто этот человек? – спросила Сервилия, вздернув подбородок и устремив на любовника пронизывающий взгляд.

«Цезарь, что-то с тобой не так. Ты радуешься этому! Или, во всяком случае, радовался бы, если бы не этот бедный, убитый молодой человек. Когда ты назовешь имя, ты увидишь сцену почище той, что она закатила в тот день, когда ты объявил, что не женишься на ней. Отвергнутая любовь не может убить Сервилию. Но оскорбление, которое я сейчас нанесу ей, – оно вполне могло бы…»

– Гней Помпей Магн, – произнес Цезарь.

– Кто?!

– Ты слышала меня.

– Ты не можешь! – отчаянно затрясла она головой. – Ты не можешь! – Она выпучила глаза. – Ты не можешь! – У нее подкосились ноги; шатаясь, она добрела до кресла, которое стояло дальше всех от Брута. – Ты не можешь!..

– Почему нет? – холодно спросил он. – Назови мне лучшего политического союзника, чем Магн, и я разорву его помолвку с Юлией так же легко, как разорвал эту.

– Но он – выскочка! Никто! Невежда!

– Что касается первого – согласен. А насчет второго и третьего – не могу согласиться. Он вовсе не никто. Он – Первый Человек в Риме. И отнюдь не невежда. Нравится нам это или нет, Мясничок из Пицена прорубил более широкую просеку через римский лес, чем это удалось Сулле. Его богатство – астрономическое, а его могущество – еще больше. Нам просто повезло, что он никогда не зайдет дальше Суллы. Потому что не посмеет. Все, что ему на самом деле нужно, – быть принятым в наш круг.

– Он никогда не будет одним из нас! – крикнула Сервилия, сжав кулаки.

– Женитьба на Юлии – шаг в правильном направлении.

– Тебя следовало бы выпороть, Цезарь! Тридцать лет разницы между ними! Он – старик, а она даже еще не женщина!

– О, замолчи! – устало проговорил Цезарь. – Я могу вынести тебя, domina, во многих твоих настроениях, но только не в праведном гневе. Вот.

Он бросил ей на колени небольшой предмет, потом подошел к Бруту.

– Мне действительно очень жаль, парень, – сказал Цезарь, чуть коснувшись поникшего плеча Брута.

Брут не отбросил руки, только поднял потухший взгляд.

Сказать ли Бруту все? Открыть ли ему, что Юлия влюблена в Помпея? Нет. Это было бы слишком жестоко. В молодом Бруте почти ничего нет от Сервилии. Ничего, что помогло бы ему справиться с такой болью. Цезарь еще собирался сказать, что Брут найдет себе другую девушку. Но – нет.

Цезарь круто повернулся – и дверь за великим понтификом закрылась.

На коленях Сервилии лежала большая галька клубнично-розового цвета. Она уже хотела выбросить ее в открытое окно, в сад, но предмет вдруг интересно блеснул, и она остановилась. Нет, это не галька. Плоская, по форме похожая на сердечко, а по цвету – на клубнику. Но она светилась, сверкала, блеск ее был нежен, как у жемчужины. Жемчужина? Да, жемчужина! Вещь, которую Цезарь бросил ей на колени, была жемчужиной размером с самую крупную клубнику на поляне в Кампании, истинное чудо света.

Сервилия очень любила драгоценности, но больше всего – океанский жемчуг. Гнев ее испарился, словно красно-розовая жемчужина вобрала его в себя, чтобы насытиться. Какая она замечательная на ощупь! Гладкая, холодная, чувственная.

Послышался какой-то звук. Сервилия подняла голову: Брут упал на пол, потеряв сознание.

После того как бредившего Брута уложили в постель и напоили снотворным травяным отваром, Сервилия надела плащ и поспешила к Фабрицию, торговцу жемчугом в портике Маргаритария. Он очень хорошо помнил этот жемчуг, точно знал, откуда он, и втайне подивился мужчине, который мог отдать такую драгоценность женщине, не блещущей ни красотой, ни молодостью. Он оценил жемчужину в шесть миллионов сестерциев, согласился оправить ее в сетку из тончайших золотых нитей и прикрепить к массивной золотой цепи. Ни Фабриций, ни Сервилия не хотели сверлить в ней дырку. Чудо света не должно быть испорчено.

От портика Маргаритария до Государственного дома было два шага. Сервилия спросила Аврелию.

– Конечно, ты на его стороне! – сердито упрекнула она мать Цезаря.

Красивые черные брови Аврелии взметнулись вверх, и сразу в глаза бросилось ее сходство с сыном.

– Естественно, – спокойно ответила она.

– Но Помпей Магн? Цезарь предал свой класс!

– Успокойся, Сервилия, ты ведь знаешь Цезаря. Он делает то, что хочет и что должен. Если при этом пострадают обычай и традиция, это, конечно, плохо. Но Цезарю нужен Помпей. Политически ты достаточно проницательна, чтобы сообразить это. И достаточно умна, чтобы понять, как рискованно было бы зависеть от Помпея, не привязав его к себе так крепко, чтобы никакой шторм не сорвал его с якоря. – Аврелия поморщилась. – Из того, что он сказал, возвратившись домой после встречи с Брутом, я поняла, что разрыв помолвки дался Цезарю очень тяжело. Его глубоко тронуло горе Брута.

Сервилии и в голову не пришла мысль о горе Брута, потому что она считала сына своей собственностью. Собственностью, которой сегодня нанесли смертельное оскорбление. Она не думала о нем как о человеке. Она любила Брута так же сильно, как Цезаря. Но при этом Сервилия считала, что Брут – лишь часть ее, одно целое с ней, как в месяцы беременности. Поэтому он должен чувствовать то же, что чувствует его мать. Сервилия все не могла понять, почему уже много лет Брут ведет себя не так, как она считает нужным. Это же надо – упасть в обморок!

– Бедная Юлия! – произнесла Сервилия, думая о жемчужине.

Бабушка Юлии засмеялась:

– Ничего подобного! Юлия вовсе не бедная! Она абсолютно счастлива!

Кровь отхлынула от лица Сервилии, жемчужина была забыта.

– Не хочешь ли ты сказать?.. – прошептала она.

– А что, Цезарь не передал тебе? Наверное, ему жаль Брута! Это будет брак по страстной любви, Сервилия.

– Не может быть!

– Уверяю тебя, это правда. Юлия и Помпей влюблены друг в друга.

– Но ведь Юлия любит Брута!

– Нет, она никогда не любила Брута. Вот в чем истинная трагедия для него. Она должна была выйти за него замуж, потому что так велел ее отец. Таков ее долг. Мы все хотели этого, а она – послушный ребенок.

– Она хочет мужчину, похожего на отца, – решительно сказала Сервилия.

– Может быть, и так.

– Но Помпей ни в чем не похож на Цезаря. Она раскается.

– Я думаю, она будет счастлива. Юлия понимает, что Помпей очень отличается от Цезаря, но есть между ними и общее. Они оба – солдаты, оба храбрые, оба герои. Юлия никогда не была особенно чувствительна к своему статусу. Она не преклоняется перед патрициатом. То, что для тебя в Помпее отвратительно, для Юлии не имеет значения. Думаю, она немного облагородит его, но он ей нравится таким, какой есть.

– Я в ней разочаровалась, – пробормотала Сервилия.

– Тогда радуйся за Брута, что он свободен.

Аврелия поднялась. Евтих, не дожидаясь приказания, принес вино и сласти.

– Жидкость всегда остается на одном уровне, ты согласна? – спросила мать Цезаря, наливая вино и воду в драгоценные сосуды. – Если Помпей нравится Юлии – а он ей нравится! – в таком случае Брут никогда не понравился бы ей. И это – вовсе не пятно на твоем сыне. Постарайся увидеть в этом хорошую сторону, Сервилия, и убеди Брута сделать то же самое. Он еще найдет кого-нибудь.

Свадьба Помпея Великого и дочери Цезаря состоялась на следующий день в храмовом атрии Государственного дома. Поскольку это был несчастливый месяц для свадеб, Цезарь принес жертву за свою дочь везде, где, как он считал, это может ей помочь, а его мать обошла все женские божества, также принося жертвы. Хотя нерасторжимый патрицианский брак confarreatio уже давно вышел из моды даже среди патрициев, но, когда Цезарь предложил Помпею заключить такой союз, Помпей сразу же согласился.

– Я не настаиваю, Магн, но мне бы этого хотелось.

– Согласен! Цезарь, для меня это последний брак.

– Надеюсь. Развод при confarreatio невозможен.

– Не будет никакого развода, – уверенно сказал Помпей.

Юлия была в свадебном наряде, который Аврелия соткала для себя сама сорок шесть лет назад. Она считала, что он тоньше и мягче любого платья, купленного на улице Ткачей. Волосы невесты, густые, прямые и такие длинные, что она могла сесть на них, были разделены на шесть локонов и подняты вверх, под тиару, идентичную той, что носили весталки, из семи свернутых шерстяных жгутов. Платье было шафранового цвета, туфли и тонкая вуаль – цвета яркого пламени.

И невеста, и жених должны были выставить по десять свидетелей – трудная задача, когда церемония предполагалась тайной. Помпей решил эту проблему, позвав десять клиентов из Пицена, которые находились в городе, а Цезарь пригласил Кардиксу, Бургунда, Евтиха (все – уже много лет граждане Рима) и шесть весталок. Поскольку свадебный ритуал проводился по церемонии confarreatio, для него сделали специальное сиденье, соединив два стула и покрыв их овечьей шкурой. Должны были присутствовать flamen Dialis и великий понтифик. И это условие также не составило проблемы, поскольку Цезарь являлся великим понтификом и раньше был flamen Dialis (до самой его смерти другого не изберут). Аврелия, десятая свидетельница Цезаря, выступала как pronuba, почетная матрона.

Когда прибыл Помпей, одетый в пурпурную триумфальную тогу, расшитую золотом, а под ней в триумфальную тунику, расшитую пальмовыми листьями, маленькая группа собравшихся так и ахнула от восторга. Жениха сопроводили к сиденью, накрытому овечьей шкурой, где уже ждала Юлия с вуалью на лице. Устроившихся рядом Помпея и Юлию Цезарь и Аврелия накрыли огромным алым покрывалом. Аврелия взяла их правые руки и связала вместе кожаной полоской, что являлось символом их союза. С этого момента они считались мужем и женой. Затем разломили пополам священный полбенный хлебец, и жених и невеста съели по половинке, а свидетели торжественно удостоверили, что все сделано как положено и теперь они муж и жена.

После этого Цезарь принес в жертву свинью и посвятил ее мясистые части Юпитеру Полбенному, дававшему обильный урожай самой древней в мире пшеницы, двузернянки. Поскольку брачный хлебец был именно из такой пшеницы, этот Юпитер также давал плодовитость браку. Жертва целого животного понравится богу и оградит от несчастий союз, заключенный в мае. Никогда ни один жрец или отец не трудились так, как Цезарь, чтобы рассеять плохие предзнаменования майского брака.

Угощение прошло весело, гости были счастливы, а молодые – вне себя от восторга. Помпей просто сиял, не отпускал руки Юлии. Затем они вышли из Государственного дома и направились к большому, великолепному дому Помпея в Каринах. Помпей поспешил вперед, чтобы все подготовить, а три маленьких мальчика сопровождали Юлию и гостей. Помпей уже ждал на пороге, чтобы перенести через него свою жену. Внутри стояли чаши с огнем и водой, к которым он подвел молодую жену. Помпей влюбленно смотрел, как Юлия сначала провела над огнем правой рукой, а потом опустила ее в воду, чтобы оградиться от злых духов. Теперь она стала хозяйкой дома, повелевала его огнем и водой. Аврелия и Кардикса, каждая побывавшая замужем по одному разу, повели ее в спальню, раздели и уложили на кровать.

После того как две пожилые женщины ушли, в комнате стало очень тихо. Юлия села в кровати, обняла колени, волосы рассыпались, почти закрыв ее лицо. Комната была не похожа на ее спаленку. Она была больше столовой в Государственном доме. И такая роскошная! Везде позолота, убранство выдержано в черно-красных тонах, росписи на стенах изображали богов и героев в сексуальных позах: Геркулес (который должен был быть очень сильным, чтобы выдержать вес гигантского пениса) с царицей Омфалой, Тезей с царицей амазонок Ипполитой (невзирая на обычаи амазонок, у нее сохранились обе груди), Пелей с морской богиней Фетидой (он занимался с ней любовью, хотя сверху она была каракатицей и только снизу – женщиной). Юпитер атаковал печальную телицу (Ио, дочь аргосского царя, возлюбленную Юпитера, превращенную ревнивой Юноной в корову). Венера и Марс сталкивались, как два военных корабля. Аполлон нацеливался войти в дерево с наростом, напоминающим женские гениталии (возможно, это нимфа Дафна?).

Аврелия была чересчур строга, чтобы разрешить подобное живописное убранство в своем доме, но Юлия, молодая римлянка, была знакома с эротическим художеством и ничего не имела против. В некоторых домах, которые она посещала, эротика не ограничивалась спальней. Когда она была еще ребенком, то хихикала, увидев фривольные сценки. Позднее пыталась представить нечто похожее между собой и Брутом – и это казалось ей невозможным. Девицу интриговало эротическое искусство, но она не воспринимала его как реальность.

Помпей вошел в комнату босиком, одетый в тунику, расшитую пальмовыми листьями.

– Как ты себя чувствуешь? – с волнением спросил он, подходя к кровати осторожно, как собака к кошке.