Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Ветер завыл вдалеке.

Но, конечно же, это совсем не ветер.

— Ох.

И как это повлияет на всё?

Стражник, в очередной раз презрев тупую ломоту в груди и уколы боли, пронзающей левую руку, вышел из двора казарм и начал обход, направляясь к Приозерному району и стене, отделяющей его от района Дару. Ночные убийства теперь происходили и по ту, и по эту сторону стены. Может быть, на этот раз ему улыбнется удача, он увидит что-то — кого-то — и все встанет на свои места. Может быть.

Он запросил помощи мага или некроманта, но увы — в таких дела колеса бюрократии скрипят неспешно. Чтобы ускорить их вращение, нужна гибель кого-то значительного. Но он не хочет ждать. Поиск убийцы стал для него личной «священной войной».

Ночь выдалась странно тихой, если учесть, что наступила кульминация Празднества Геддероны. Он говорил себе: почти все люди еще сидят в барах и тавернах. Но при этом замечал в любом встречном неестественное беспокойство. Все спешили пройти мимо с напряженными лицами. Где буйства? Где безумные танцы? «Рано еще», сказал он про себя. Однако слова показались плоскими, лишенными смысла.

Он слышал, как бушует буря на южных равнинах. Размеренный грохот грома, завывания ветра… он внушал себе, что поддался предощущению грядущей непогоды. Всего-то. «Пузырьки в воздухе», как говорится. Такое всегда бывает перед штормом.

Он ускорил шаг, морщась от тупой боли в груди, все еще ощущая прощальный поцелуй жены и руки детишек, тянувших его за пояс.

Он был человеком, который никогда не ищет сочувствия. Который делает лишь то, что должен. Подобные люди появляются в мире — в любом мире — лишь иногда, рефреном блаженной песни, мелодичным фрагментом, случайно расслышанным в буйной какофонии.

Представьте мир без таких вот душ.

Да, всё было бы ещё хуже.

Изрядное время простояв молча, в унылом созерцании стен запечатанного склепа, четверо скорбящих пошли назад, в «Гостиницу Феникса». Там Миза вскоре совершит печальное открытие — хотя, если подумать, оно удивит ее не так сильно, как можно было бы ожидать.

Но через пятьсот шагов Раллик Ном вдруг застыл на месте. — Должен покинуть вас, — сказал он остальным.

— Крюпп понимает.

И ассасин прищурился, глядя на коротышку с торжественно-невозмутимым лицом.

— Куда, — спросил Раллик, — это заведет, Крюпп?

— Грядущее, друг мой, всегда стоит отвернувшись, хотя и глядит на нас.

На этот нелепый, непонятный трюизм Коль хмыкнул: — Боги подлые. Крюпп…

Но Раллик уже успел отвернуться и уйти в устье поперечного переулка.

— Меня всю выворачивает, — простонал Миза.

Коль снова хмыкнул. — Идем. Мне нужно найти другую бутылку. И чтобы то, что в ней налито, действовало как следует.

Крюпп послал ему радостную улыбку. Неискреннюю? Надо признаться… да.

Себа Крафар, Мастер Гильдии Ассасинов, оглядел маленькую армию убийц. Тридцать один человек. Да, абсурдное сверхпревосходство — но даже такое число не вселяло в него ожидаемой полной уверенности. — Смехотворно, — пробурчал он сам себе. И сделал жест рукой.

Толпа разделилась на три группы; каждая поспешила в заданном направлении, чтобы подойти к цели в нужное время.

К утру в Совете освободится место. Залитое кровью, да — но разве такое случится в первый раз?

Шарден Лим видел перед собой блестящее будущее. Он наконец — то (если все пройдет по плану) выйдет из тени Ханута Орра. И затащит Видикаса в свою тень. Они ведь будут делить одну женщину, а в таких ситуациях не бывает долгого равновесия — особенно если учесть полнейшую бесполезность Горласа в деле ублажения Чаллисы. Итак, Горлас Видикас обнаружит, что счастье жены зависит не от него, а от друга, разделившего с ним удовольствие — от Лима. Когда появится первый ребенок, кто усомнится в отцовстве? Наследник из древнего рода, идеальная узурпация Дома Видикас.

Этой ночью он вышел один, запутанным маршрутом прошел к имению Видикаса и встал напротив входа, осматривая скромное, но отлично построенное здание. Построен скорее в гадробийском стиле. Квадратная угловая башня, более высокая, чем кажется, помещения внутри отданы пыли и паукам — почти такие же постройки можно увидеть там и тут в районе Гадроби и к востоку от города. Три стены покрывают лозы, выползшие из сада. Если бы эта башня была деревом, она была бы столетним мертвым деревом. Сгнившим изнутри. Первый резкий порыв ветра сломает его. Кровь гадробийцев среди благородных Домов — это помеха. Всегда так было, всегда так будет.

Когда Шарден завладеет имением, башня падет. По крови он чистый дарудж. Как и Чаллиса.

Он услышал, как лошади несутся на опасной скорости из нижней части города; еще мгновение — и показались трое всадников, натянули поводья перед воротами.

Шарден Лим нахмурился и поспешил подойти к ним.

Какие-то охранники из глубинки. Спешившись, они сконфуженно встали у ворот. Лошади покрыты пеной, машут головами, с губ капает слюна.

— Вы, трое, — крикнул Шарден. Они повернулись. — Я Советник Шарден Лим, я навещаю имение Видикаса. Если вы привезли послание Госпоже Чаллисе, передайте мне. — Подойдя поближе, он снисходительно улыбнулся. — Она женщина нежная — впускать перед ее очи трех потных мужчин не годится. Уверен, вы поняли…

— Извините, Советник, — сказал один из охранников, — но мы привезли дурные вести.

— О? Выкладывайте без промедления.

— Горлас Видикас, мертв, господин. Убит на дуэли сегодня вечером. Нам велели сначала ехать ко вдове, потом к Элдре — Железоторговцу. То есть следовало бы сначала ехать к нему, но Мастер настаивал. Как любезность. Как дань уважения.

Шарден Лим пялился на него. В голове мысли обгоняли друг дружку.

— И не дуэль вовсе, — прогудел другой охранник.

— Что такое? — воскликнул Шарден. — Ты, выйди вперед. Что ты сейчас сказал?

Мужчина явно был напуган, но все же показался на глаза советника, отвесил низкий поклон. — Он был злодейски убит, господин. Мастер говорит, что все законом, но мы видели своими глазами, господин. Два ножа…

— Два ножа? НОЖА? Ты уверен?

— Господин, всему виной другая дуэль. Это месть была. Убийство. Советник Горлас Видикас убил другого человека, а потом и этот показался. Два ножа как блеснут — вы даже не увидели бы их. Советник Видикас рухнул как подкошенный, господин. Сразу умер. Сразу.

— Как знакомо звучит, — сказал Шарден Лим. — Слушайте меня, вы трое. Один поедет в имение Орра и все передаст Советнику Хануту. Двое других, найдите себе на ночь хорошую гостиницу, велите хозяину угостить вас. Счет прислать в дом Советника Лима. Ну, давайте.

Последовал спор, кому куда ехать и в какой гостинице встретиться после выполнения задания. Потом охранники уехали.

Гром за юге стал сильнее. Он слышал ветер, хотя на улице было еще спокойно. Шарден Лим подошел к воротам, потянул за плетеный ремешок звонка в узкой нише. Ожидая прибытия сторожа, он думал, как лучше доставить плохую новость. Нужно придать лицу скорбное выражение. Что-то более пристойное, чем злобная ухмылка. Но ему никак не удается ее прогнать с губ.

Она теперь вдова. Уязвима. Наследников нет. Кузены и сомнительные родственники начнут подкопы, ими внезапно овладеют амбиции. Они станут клясться в кровном родстве с Видикасом, чтобы утвердить права на временное управление Домом. Без сильных союзников ее сломают через неделю.

Едва Ханут Орр услышит новости, разузнает детали, ум его наполнится жаждой мести — а также и немалой долей страха. Шарден уверен в этом. Он даже не вспомнит о Чаллисе, по крайней мере сейчас, пока открыты все возможности. Следующие два дня станут критически важными, и Шардену нужно поскорее утвердиться под боком у Чаллисы, не оставив места Орру. Ведь в нем также взыграют амбиции.

Глазок скрипнул и снова закрылся. Ворота отворились. — Дом Видикас приветствует Советника Лима, — сказал сторож, склонившись и словно обращаясь к сапогам Шардена. — Госпоже сейчас же сообщат о вашем прибытии. Если изволите, пройдемте со мной.

И они вошли в имение.

Она нерешительно глядела в гардероб, обдумывая, какой же тряпкой закрыть почти нагое тело. Все одежды были предназначены для ношения поверх других одежд, как и подобает знатной госпоже, встречающей гостя; но, по правде говоря, она не собиралась церемониться. Она уже готовилась отойти ко сну, или, скорее, неподвижно пролежать на кровати остаток ночи.

В одиночестве. Неважно, вернется ли муж. Она будет смотреть в зернистую темноту. Заставить ее пошевелиться сможет лишь новый бокал вина, или новая трубка, или прогулка по призрачному, молчаливому саду.

Прогулки ее стали напоминать поиски чего-то, непонятно чего… и она станет следовать за желаниями, даже понимая: то, что она ищет, находится вовсе не в саду. Это «непонятно что» не отыскать в ночном саду, в кружении завитков дыма, в глотках крепких напитков, заставляющих неметь язык.

Наконец она выбрала полупрозрачный, текучий наряд, лавандовый, весь из кружев, как завитки ладанного дыма. Натянула на голые плечи. Широкая полоса такой же ткани прикрыла торс под грудью, плотно обтянув живот и бедра. Невесомая материя совершенно не скрывала грудь.

Шарден Лим явил нетерпение. Непроходимую грубость. Он сидит и потеет в гостиной, зрачки расширены от жалкой похоти. Он вовсе не таков, каким желает казаться — стоит лишь сорвать обличье умелого распутника. Всё лишь чары, уклончивые взоры, ловкая ложь.

Весь треклятый мир, знает она, сделан из тонкой фанеры. Иллюзия красоты не выдерживает пристального взгляда. Всё вокруг — неуклюжая дешевка. Вот истина. Пусть рисует то, что хочет — канва скоро покроется пятнами.

Она пошла встречать его босиком. Воображая шепотки слуг, горничных и лакеев, охранников, никогда не отходящих далеко, хотя она их даже не слышит. Ее нельзя тревожить. Собственность нужно беречь. Во всех смыслах. Они будут ждать, пока она не пройдет мимо, и пойдут сзади, невидимые ей. Это же их право, награда за жизнь в услужении, за все поклоны и унижения, за все действия, призванные убедить ее и ей подобных, будто все вокруг стоят бесконечно ниже. Они превосходят всех — голубая кровь, богатые купцы, знаменитые семьи и так далее.

Хотя суть в том, что миром успеха правят только удача и неудача. Привилегии рождения, внезапная гармония сил, нарушение равновесия шансов, в котором позже видят улыбку фортуны. О, все они станут возражать — «любой может» — станут славить талант, мастерство и острый ум, как будто всё это играет важную роль. Но Чаллиса убеждена: даже бедняки, отверженные, зачумленные и осужденные могут обладать острым умом и талантами — и что из того? Они бегут за несуществующей удачей, и награды ускользают из их рук.

Слуги кланяются, скрывая, что они даже физически ничуть не ниже господ. Разве не доказательство непрочности любого превосходства?

Она открыла двери и величаво вошла в гостиную. — Советник Лим, вас бросили здесь одного? Никто не потрудился поднести напитки? Какое безобразие…

— Я отослал слуг, — оборвал он. Она увидела на его лице странное выражение, следы борьбы противоречивых и опасных чувств.

— Вы даже не налили себе вина. Позвольте мне…

— Нет, спасибо, Госпожа Чаллиса. Хотя вам, возможно, и следует выпить. Да уж.

Он встал, выбрал графин и бокал. Она смотрела, как льется в хрусталь янтарное вино, как переливается через край. Наконец он выпрямил графин. Еще миг смотрел на бокал… и повернулся к ней. — Госпожа Чаллиса, у меня ужасные новости.

«Тогда почему ты чуть ли не смеешься?» — Ах. Говорите же, Советник.

Он сделал шаг. — Чаллиса…

Она тут же поняла: что-то не так. Слишком он возбужден новостью. Алчет увидеть, как она ее воспримет. Сегодня его не тело интересует. А она вышла полуодетая, как пьяная шлюха. — Извините меня, — сказала она, отступая и поприличнее запахивая наряд.

Он едва ли заметил ее движение. — Чаллиса. Горлас убит. Твой супруг мертв.

— Убит? Но он за городом, в лагере шахтеров, он… — тут она замолчала, поразившись, как быстро неверие становится уверенностью.

— Убит прямо в лагере, — сказал Лим. — Это был контракт? Не понимаю, кто мог… — И тут он замолчал, устремив на нее острый, пронизывающий взгляд.

Она не готова была услышать прямой вопрос, так что пошла за бокалом, подняла, не обращая внимания на то, что расплескивает вино, и выпила.

Он сдвинулся в сторону и все так же молча смотрел на нее.

Чаллиса ощутила головокружение. Думать стало трудно. Чувства и подозрения, истины и страхи обгоняли друг дружку — ей тяжело было дышать.

— Чаллиса, — прошептал Шарден Лим, вдруг подходя совсем близко. — Были другие пути. Ты могла бы придти ко мне. Если всё выплывет наружу, тебя вздернут… ты понимаешь? Падет твой отец… весь Дом Д’Арле. Сам Совет содрогнется до основания… Дыханье Худа, Чаллиса! Если кто-то откроет истину…

Она поглядела на него и сказала ровным тоном: — Какую истину? О чем вы, Советник Лим? Моего мужа убили. Надеюсь, вы и Совет откроете расследование. Ассасина следует найти и наказать. Благодарю, что приняли на себя нелегкую обязанность, известили меня. А теперь прошу вас уйти. Уже поздно, господин.

Он смотрел на нее словно в первый раз. Потом отступил и потряс головой. — Я даже не подозревал, Чаллиса, что ты такая…

— Что я какая, Советник?

— Может… ах, то есть… вы вправе потребовать место в Совете. Или назначить кого-то по собственному усмотрению…

— Советник Лим, эти вопросы могут подождать. Вы такой бесчувственный. Прошу, покиньте же меня.

— Конечно, Госпожа Чаллиса.

Когда он ушел, она не пошевелилась. Кубок все еще был в руке, пальцы перепачкались липким вином.

Расследование. Да, оно будет тщательным. Допросят слуг. Откроются неприличные вещи. Сам Шарден…. да, он, наверное, уже спешит не домой, а в имение Орра. Бежит по улицам в растущем отчаянии. Думает, как скрыть следы.

Но ее это не заботило. Судьба Шардена Лима не имеет значения.

Получилось. Она получила именно то, на что рассчитывала, именно то, о чем молилась. Для себя. Для них. Нет, нет, для нее.

Он убил ее мужа. Потому что она попросила. Почти наверняка его повесят. Шарден станет произносить речи, указывать пальцем, чтобы все смотрели не на него; обвинение запылает убийственными подробностями. Что до нее… ну, ее представят глупой молодой женщиной. Она играла с низкорожденным, совершенно не понимая, сколь порочными могут быть подобные твари, если кто-то или что-то встает у них на пути. Особенно когда любовь становится вожделением. О, она-то играла, но юный негодяй понимал все совсем иначе. Отныне ей придется жить с мыслью, что порожденная скукой игра довела супруга до гибели. Бедное дитя.

Отец придет за ней, ибо такого рода отцы делают именно так. Он возведет вокруг непроницаемую стену, лично встанет на защиту каждого проема, каждого бастиона. Грудью встретит кинжалы любопытства. Он будет мстить, яростно, и вскоре пронырливые скептики научатся держать рты на замке, если не хотят потерять голову.

Она станет оком бури, и на нее не упадут капли дождя, ее не коснутся порывы ветра.

Чаллиса опустила бокал. Вышла в коридор и неспешно вернулась в спальню. Подняла хрустальный шар с плененной луной. И снова вышла — на этот раз в квадратную башню, в комнаты, забитые антикварными вещами гадробийского стиля, медленно обращающимися во прах. Туда, где туманные сквозняки пролетают по лестницам.

«Я убила его. Я убила его.

Убила его».

Ханут Орр поправил пояс, вновь проверил рапиру. Он едва не вывернул наизнанку несчастного стражника с шахты, выпытывая мельчайшие подробности событий, окружающих убийство Горласа Видикаса, и теперь думал, будто угадал все планы стоящих за произошедшим негодяев. Горькие, лично его касающиеся отзвуки. Едва услышав, куда привезли тело первого убитого, он понял, что ночью ему придется пойти туда же.

Собрав четверых лучших охранников, он вышел в путь.

«Два ножа в грудь». Да, прошлое никогда не уходит, не так ли? Что же, он наконец-то сможет свершить слишком надолго отложенную месть. Закончив там, он отыщет человека, ставшего центром всех событий. Советник Коль не увидит зари.

Двух людей он послал к имению Коля. «Следите. Никакой чужак не должен войти в проклятые ворота! Сегодня ночью мы на войне. Готовьтесь убивать. Вы поняли?»

Конечно, поняли. Эти крутые парни — не дураки.

Он знал всех из треклятого сборища в «Гостинице Феникса». Знал каждого из жалких, низкорожденных приятелей Коля. И намеревался убить.

Выйти из района Имений, вниз, в Дару. Не так далеко.

За две улицы от «Феникса» он остановил двоих оставшихся бойцов. — Ты следишь за главным входом, Хавет. Куст, хочу, чтобы ты вошел внутрь и пошумел. Это не затянется, они же сразу всё поймут. Я войду из переулка, на случай, если они побегут туда. Оба следите за коротышкой в красном жилете. Если выпадет случай, Хавет, заруби его. Это будет нетрудно. Заведением управляют две тертых на вид бабы — они тоже ваша законная добыча, если покажутся. Не знаю, кто еще может сидеть в мерзком гнезде. Ну, мы скоро узнаем. Вперед.

Они пошли в одну сторону. Он в другую.

Торвальд Ном крякнул и вздохнул, вскарабкавшись на крышу имения. Сидение за столом чуть не свело его с ума. Ему нужно быть снаружи, делать обход, следить за всем. За всем. Ужасная ночь, а еще ничего не случилось. Ему недоставало жены. Ему хотелось оказаться дома, но при такой близкой буре он вымокнет, не успев добраться до теплого, уютного жилища. Если вообще сможет добраться.

Он прошелся по крыше и сел так, чтобы видеть передний двор. Вот и они, Пугай и Лезан Двер, кидают кости о стену слева от главных ворот. Он услышал, как открылась дверь прямо под ним, увидел ковер света, простершийся по ступеням и камням мостовой, узнал силуэт стоящего в двери человека. Усерлок, Усердный Лок. Не шевелится, застыл, смотрит. На что же?

Костяшки застучали, отскакивая от камня, и двое «дворовых охранников» присели, рассматривая расклад.

«Вот на что он смотрит. Смотрит на кости».

Торвальд увидел, как оба медленно выпрямляются и поворачиваются к стоящему в двери человеку.

А тот делает шаг назад и закрывает дверь.

«Ох, дерьмо».

Что-то зашумело сзади. Торвальд Ном развернулся. Чертова темнота — где же луна? Прячется за штормовыми тучами, разумеется. Он поднял глаза. И увидел россыпь блестящих звезд. «Какие тучи? Никаких туч нет. И если это гром, где молнии? И если это ветер воет, почему здесь вообще ветра нет?» Он не был уверен, что шум ему не почудился — на крыше никого, здесь и спрятаться негде. Он один наверху.

«Как стержень громоотвода».

Он попробовал успокоить бешено бьющееся сердце, медленно вдыхая и выдыхая. Что же, он хоть как-то готовится. Инстинкты гудят, словно туго натянутые струны. Ладно, он сделает что сможет.

«Но этого будет недостаточно. Боги подлые, этого мало!»

Скорч казался испуганным — но он ведь всегда так выглядит. — Расслабься, — сказал Лефф. — Ты меня отвлекаешь.

— Эй, ты что-то слышал?

— Ничего.

— Точно.

— И что это должно означать? Мы ничего не слышим. Отлично. Значит, нечего бояться.

— Они остановились.

— Кто?

— Те, на той стороне ворот. Остановились.

— И слава Худу, — ответил Лефф. — Кости меня с ума сводят. Каждую чертову ночь, снова и снова. Клик клак клик клак, боги подлые. Не знал, что сегуле такие игроки — знаешь, это уже болезнь, пристрастие. Не удивляюсь, что они маски потеряли. Проиграли, наверное. Вообрази. «Гык, ничё у меня нету окромя маски, но удача перменяется, верно? Так чё вот, глянь, крутая маска. Гык».

— Это они сглупили, — кивнул своим мыслям Скорч. — Если хочешь, чтобы никто не догадался, что ты шулер — надевай маску. Они их проиграли и сразу покатились по наклонной. Да, это умно, вот только пришлось весь ум напрячь, чтобы понять.

— Что понять?

— Ну, сегуле. А что если все они жульничают?

Лефф огляделся. Так лучше. Отвлекай пугливого идиота. Ладно, ладно, всё всё равно неправильно. То ли запашок в воздухе, который и не запашок вовсе, то ли пот под доспехами слишком липкий. Рука так и хватается за рукоять меча на поясе, глаза глядят на прислоненный к стене арбалет. Заряжен? Заряжен.

«Клик клак клик клак. Давайте, ребятки, начинайте снова, или я сам занервничаю».

Резак остановил коня и склонился в седле, глядя на пришвартованный корабль. Никаких огней. Злоба так рано легла спать? Вряд ли. Он колебался. Он не вполне понимал, зачем приехал именно сюда. Думал найти Сциллару?

Возможно… но, если так, гротескное желание показывает темную сторону его натуры. Ему вовсе не хотелось видеть эту сторону слишком долго. Он, откровенно говоря, бросил ее. А она чужая в Даруджистане. Нужно было быть благороднее, нужно было стать ей другом.

Сколько жизней готов он погубить? Если существует справедливость, ему следовало уничтожить и себя самого. Чем быстрее, тем лучше. Горе и жалость кажутся разными привкусами одного напитка, густого пойла снисходительности к себе.

Что же, он действительно хочет утопить Сциллару в жалких слезах? Нет, лучше Злоба — бросить ей три грубых слова, и она мигом отхлещет его до умопомрачения. «Давай же, Резак. Люди умирают. Ты увидел несправедливость и все исправил. А теперь чувствуешь себя языком Худа после ночи убийств. Живи с этим. Вытри нос и уходи. Сделай что-то, стань кем-то и оставайся таким».

Да, именно это ему сейчас и нужно. Холодный, суровый взгляд, мудрое нетерпение. Фактически ей даже говорить ничего не нужно будет. Только поглядеть и…

Он спрыгнул с седла, привязал узду к швартовой тумбе, перешел сходни. К мачте прилеплены различные извещения от портовых служб. Плата за стоянку, угрозы штрафов. Резак выдавил улыбку, представив грядущую сцену конфликта. Интересно будет поглазеть, но и опасно — так что лучше со стороны.

Он спустился в трюм. — Злоба? Вы здесь?

Ответа не было. Снова приуныв, он попытался открыть дверь главной каюты и понял, что она не заперта. Вот это странно. Вытащив нож, он прошел внутрь и постоял, пока глаза не привыкли к полумраку. Все вроде было как обычно, никаких признаков беспорядка — значит, сюда не врывались воры и грабители. Уже хорошо. Но едва он двинулся к висящей на крючке лампе, как нечто пошевелились.

Резак поглядел вниз.

Его копье, то, что мертвый всадник — сегуле дал ему на Семиградье, в пораженной чумой крепости. Он помнил, как потом увидел его привязанным к плавающему среди обломков тюку. Помнил, как Злоба небрежно выловила его. А потом он спрятал копье под рундуком. Так что оно делает здесь?

Тут он заметил капли на железном наконечнике. Они блестели, напоминая пот.

Резак наклонился.

Медная оковка древка была теплой, почти горячей. Подобрав копье, он понял — вздрогнув — что оружие трепещет. — Сбереги Беру, что тут творится?

Через несколько мгновений он стоял на палубе, пялился на коня, а тот тянул привязь с такой силой, что тумба готова была сорваться с причала. Хотя, разумеется, это было невозможно. Резак опустил глаза: он все еще держал копье. Но удивление было недолгим, ибо он услышал внезапный оглушающий хор завываний, пронесшихся по всему городу. Гнездившиеся на побережье птицы взлетели в небо, объятые паникой, закружились в ночи.

Резак застыл на месте. «Гончие.

Они здесь!»

Грисп Фалонт когда-то был человеком великих амбиций. Лордом самого большого на континенте поместья, патриархом садов, пастбищ, рощ и пшеничных полей от горизонта до горизонта. Обжитая Равнина ведь никому не принадлежит, и почему бы нет? Он объявил ее своей, не встретив возражений и препятствий.

И сорок один год спустя проснулся, пораженный откровением. Обжитая Равнина никому не принадлежит потому, что… бесполезна. Безжизненна. Бездарна. Он провел большую часть жизни, пытаясь покорить нечто, не только не покоряемое, но способное уничтожить любого захватчика простым равнодушием.

Он потерял первую жену. Дети выслушивали обещания славного наследства и уходили, ничуть не впечатленные. Он потерял вторую жену. Потерял троих партнеров и семерых инвесторов. Потерял капитал, сбережения и даже последней рубашки лишился (по вине стаи ворон — недаром они с хитрым видом сидели рядком на бельевой веревке!)

Наступает время, когда человеку нужно побороть амбиции, урезать их, думать не о возможном, но о легко достижимом. И, чем старей, изношенней человек, тем более смутными становятся понятия о «легко достижимом». Существует ли нижний предел усилий? Сколь мало нам нужно для жизни?

Теперь он живет в хижине на самом краю Равнины, с видом на южные пустоши, по которым ленивыми пыльными дьяволами улетели мечты, скрылись за холмами, долами и так далее. Его компания — двухлапый пес, такой беспомощный, что приходится класть ему в рот крыс, которых он вроде бы должен убивать и пожирать. Он заботится о трех грядках с корнеплодами, каждая едва ли три шага в длину. На одной грядке показался красный грибок, на второй пируют земляные личинки; на средней полно и того и другого.

Той ужасной ночью, ночью бесконечного грома, незримых молний и неподвижного ветра, Грисп Фалонт сидел на заднем крыльце и качался в скрипучем кресле — в руке кувшин кактусовки, за щекой жвачка ржавого листа, за второй щекой комок дурханга. Свободную руку он засунул под тунику, как и положено мужчине, компанию которому составляет лишь двухлапый пес — да и шавка не обращает на него внимания. Если хорошенько подумать, это облегчение: последние ночи пес неотрывно смотрел на него такими странными, голодными глазами…

Грисп приладил кувшин на сгиб локтя, чтобы удобнее пить вонючее содержимое. Старые гадробийки изготовляют его особо мерзким способом, в рецепт входят жеваные с колючками кактусы, девичья моча, бычий навоз и так далее, но вот когда в горле…

Тут Скакун напрягся (насколько может пес, у которого осталось две лапы), растопорщил уши, вроде бы раздулся — нет, это в нем кактусовка говорит — поднял на загривке шерсть, крысиный узловатый хвост отчаянно прижался между неровных ляжек — о боги, Скакун визжит и ползет, мочась на ходу, прячется под крыльцо — поглядите, как быстро ковыляет проклятая тварь! А ведь всего две лапы!

Наверное, виновата буря…

Подняв глаза, Грисп увидел, что к нему летят странные, зловещие огни. Парами, поднимаясь и опускаясь, снова и снова. Сколько их? И не сосчитать. Когда-то, давно, он мог считать до двадцати, но в кактусовке вот что плохо: мозги выпадают, их легко ногами растоптать. Кажется, способность считать и вычитать уже выпала…

Шаровые молнии! Прямо на него!

Грисп закричал. Или, скорее, попытался. Однако два комка жвачки тут же попали в горло, он не мог дышать, мог только смотреть на орду гигантских псов, наступающих слитным строем прямо через три его жалкие грядки, оставляя за собой месиво вывороченных корешков и помятой черной земли. Два зверя ринулись на него, разинув пасти. Грисп захрипел, кресло откинулось на задние ножки и потеряло равновесие, и он полетел кверху ногами, когда две пары челюстей лязгнули, смыкаясь на месте, в котором он был мгновение назад.

Хижина взорвалась за спиной, серые древесные щепки и битая посуда полетели во все стороны.

Резкий удар о крыльцо выбил оба комка из горла, и они взлетели на струе высвободившегося воздуха. Тяжесть кувшина — два пальца еще всунуты в единственное ушко — вырвала его из кресла. Упав на брюхо, он поднял голову, увидев, что постройки больше нет, но нет и псов — они быстро удаляются в сторону города.

Грисп со стоном опустил голову, упершись лбом в расщепленные доски; он мог видеть пространство внизу, хотя там был всего лишь Скакун, выкативший оба влажных глаза в озлобленном осуждении.

— И правильно, — шепнул мужчина. — Пришло время, старый дружок Скакун. Пора паковать вещички и переселяться. На новые пастбища. Эй? Перед нами весь мир, он только и хочет принять нас с простертыми объятиями, только и…

Тут взорвались ближайшие ворота города; ударная волна вновь пришпилила Гриспа к доскам. Он почуял, что крыльцо скрипит и подается вниз, и благородно подумал в последний миг о Скакуне, пытавшемся выбраться со всей скоростью двух лап. Затем крыльцо провалилось.

Представьте дюжину бронзовых колоколов, по которым ударили слишком сильно, сорвав с привязей — и они пали, обрушивая за собой колокольни. Так сила семи Гончих Псов уничтожила ворота, недостроенные стены, казарму, придорожную конюшню и еще два ближайших здания. Завалы каменных блоков, деревянных балок, кирпича и черепицы, ломаная мебель и — в общей куче — немало раздавленных тел. Облака пыли, выбросы шипящего пламени из порванных газовых труб, зловещий подземный рокот, провозвестие разрушений еще больших…

Что за звуки! Что за роковое объявление! Гончие Псы пришли, дорогие друзья. Пришли, да, чтобы учинить погром, собрать безжалостную дань. Насилие может появляться слепцом, не ведающим цели, словно кулак природы. Жестоко — равнодушным, зверским учинителем всеобщей разрухи. Как мгновенное наводнение, как торнадо, как громадный пыльный смерч, как трус земной — столь слепо, столь бесчувственно, столь бездумно!

Но эти Псы — они совсем не таковы.

За миг до взрыва Злоба, все еще стоявшая перед фасадом ядовитой сучки — сестрицы, приняла решение. И подняла безупречно ухоженные руки перед лицом, и сжала кулаки. Следя, как над имением растет пятно тьмы более густой, чем тьма ночная, вспухает… как кроваво-красные трещины прорезают бесформенную массу манифестации магических сил.

В уме ее возникли воспоминания, сцена многотысячелетней давности, выжженный пейзаж с огромными кратерами — падение Увечного Бога, уничтожившее процветавшую мгновение назад цивилизацию, оставившее лишь пепел и эти кратеры, в которых бурлила магма, высоко выбрасывая фонтаны ядовитых газов.

Древняя сцена так явно представилась ее разуму, что колдунья смогла извлечь в реальность один из тех кратеров, озеро магмы весом в половину горы, слепить нечто вроде гигантского мяча и поместить его над сонным особняком, где прохлаждается сонная, ничего не знающая сестра. А потом, когда все было готово, она попросту… освободила его.

Масса опустилась так быстро, что показалась размазанной. Имение исчезло — как и соседние строения — и волна обжигающего жара пронеслась над Злобой. За жаром следовала волна лавы, быстро несущаяся через улицу; она поняла — слабо вскрикнув, что встала слишком близко.

Древние виды магии были сложными, трудно понимаемыми и еще более трудно управляемыми. Она позволила страсти, отраженной в самом ее имени, исказить способность к здравому суждению. Снова.

Единственным выбором было недостойное бегство. Она помчалась по улице и, остановившись в тридцати шагах, увидела в просвете выхода на другую улицу силуэт.

Леди Зависть наблюдала за сплетением чар вначале с любопытством, потом с восхищением и, наконец, с жалящей ревностью. Слюнявая корова ВСЕГДА всё делает лучше! И всё таки… видя, как близняшка блеет и машет ручками в нескольких шагах от потока испепеляющей лавы, она позволила себе улыбку, лишенную всяческих следов жалости.

Потом выпустила кипящую волну магии прямо в лицо сестрицы (у нее и и лицо чуть красивее!)

Злоба никогда не загадывает вперед. Вечная проблема, неизменный порок — если она не убила сама себя тысячи лет назад, то лишь благодаря явному, но совершенно случайному попустительству Зависти. Но сегодня, если корова действительно хочет побороть ее, положить всему конец… что же, это будет забавно.

Когда мерзкая магия сестрицы объяла ее, Злоба смогла сделать лишь одно. Она выпустила всё, что накопила в себе, и начала контратаку. Силы полились наружу с ревом, столкнулись и сплелись с силами Зависти.

Они стояли в двадцати шагах друг от дружки, и промежуток стал сердцем вулкана. Мостовая раскалилась докрасна и расплавилась. Осыпались каменные и кирпичные стены. Вдалеке визжали чьи-то голоса. Сланцевая черепица сыпалась в круговорот — крыши строений накренились.

Нужно ли говорить: ни одна из женщин не расслышала, как рухнули далекие ворота, не увидела огненных шаров, высоко взлетевших в ночи. Они даже не ощутили сотрясшей мостовые дрожи, причиной которой была череда взрывов подземных газохранилищ.

Нет, умы Злобы и Зависти были заняты совсем другим.

Двенадцать ассасинов, пусть и одетых в черное, не могут незаметно войти в ворота имения. Когда пятеро показались на улице, напротив Скорча и Леффа, еще трое встали на крыше здания, что стоит справа, и послали в одиноких охранников шипящие стрелы. Оставшиеся четверо рванулись с боков.

Лобовая атака началась чуть раньше запланированного, так что Скорч и Лефф успели пошевелиться, и стрелы запоздали. Нехватка координации была неизбежной, ведь в группу входили плохо обученные убийцы; она обеспечивала, по сути, отвлечение внимания и потому была укомплектована худшими из оставшихся ассасинов.

Стрела скользнула по шлему Леффа. Вторая отскочила от кольчуги Скорча, но пришедшийся под лопатку удар заставил его зашататься.

Тут же небо на западе осветилось, мостовая задрожала. Лефф дотянулся до арбалета, неловко повернулся и выпустил болт в гущу надвигавшихся убийц.

Крик боли; один из них пошатнулся и уронил оружие.

Скорч схватился за свой арбалет, но Леффу показалось, что выстрелить он не успеет. Тогда Лефф с криком выхватил меч и прыгнул навстречу пятерым.

Скорч удивил его: болт просвистел мимо плеча и попал в грудь одному из ассасинов; тот упал, свалив также бегущего следом. Лефф изменил направление и опустил руку, проведя клинком по упавшей фигуре — это была полная, крепкая женщина. Острие заскрежетало, пройдя мясо и достигнув костей.

Слева кто-то мелькнул — но и Скорч уже был там.

Началась крутая драчка.

Торвальд Ном смотрел вниз, когда крыша за спиной задрожала от быстрых шагов. Он развернулся и увидел, что на него бегут четверо. Они явно никого не ожидали встретить наверху, потому что не взяли арбалетов. Однако за немногие оставшиеся мгновения он успел различить в руках ножи, дубинки и плетеные кожаные хлысты.

Ближайший вдруг дернулся — арбалетный болт глубоко вошел в правый висок — и распластался по крыше.

Торвальд отпрыгнул в сторону и перекатился в направлении края. Совсем не то, что он спланировал бы… Он отчаянно извернулся, падая, понимая, что теперь не поможет уже ничто.

И задел два жулька Синих Морантов, лежавших в поясе.

Мостовая придвинулась; Торвальд успел закрыть глаза. Удар подбросил его высоко, волной всколыхнулась боль — но движение было каким-то странно медленным, он раскрыл глаза, удивляясь, что еще жив — и обнаружил мир, превратившийся в густые и влажные облака сине-зеленого цвета.

Нет, это не облака. Он внутри вздувающейся, бурлящей водяной сферы. Повиснув внутри, он вместе со сферой снова упал во двор. И снова подпрыгнул.

С уровня крыши он успел разглядеть — насколько позволила мутная поверхность воды — как ассасин упал вниз, окруженный струями крови — шар развернулся, и он увидел внизу Пугая и Двера, размахивающих двумя кривыми мечами каждый. Целая толпа ассасинов разбегалась в панике.

Но тут двор озарился вспышкой магии, шипящей волной, прокатившейся к крыльцу главного дома и выбившего дверь. Обрушилась крыша коридора, и три смутно видимых сквозь клубы известковой пыли фигуры скользнули внутрь. Четвертая остановилась на полпути, повернулась и воздела руки в перчатках. Новая волна рванулась на лишенных масок сегуле и нескольких оставшихся на ногах убийц. Раздались крики; взлетели ввысь тела.

Торвальд Ном созерцал все это сквозь мутную воду. Он обнаружил, что не больше не может задерживать дыхание, зрение затуманилось… но тут сфера подпрыгнула последний раз, уже невысоко, послышалось журчание, вода заволновалась, вытекая, и камни мостовой стали ближе.

Почти сразу он плюхнулся животом на камни двора, задыхаясь, хватая воздух ртом. Перевернулся, увидев над головой черную, озаренную искрами грозовую тучу. «Интересно, что это?»

По имению разнесся грохот. Кто-то заорал и внезапно смолк. Торвальд поглядел туда, где только что были Бугай Пугай и Лезан Двер. У внутренней стены лежат тела в черном, словно гадальные кости, лежат неподвижно, уже не прыгая, не отскакивая от камней, найдя себе правильные места.

Кто-то приближался. Шаги медленные, спокойные. Он остановился сзади.

Торвальд заморгал, глядя вверх. — Кузен! Слушай! Извини, ладно? Я не хотел. Честно!

— О чем ты, во имя Худа? — Раллик Ном вытирал кровь с тьялаков. — Готов поклясться, ты меня боишься. Так?

— Я не хотел ее уводить, Раллик. Честно — пречестно!

— Тизерру?

Торвальд пялился на вставшего сверху родственника, широко раскрыв глаза, и сердце колотилось словно копыта антилопы, за которой гонятся сто голодных волков.

Раллик скривился: — Тор, ты идиот. Нам было… сколько? Семь лет. Да, я думал, она клёвая. Но, благие боги, Тор, парень и девчонка, взявшиеся за руки в семь лет и с любовью глядящие друг на друга двадцать пять лет спустя… это что-то, во что никому не следует всовываться.

— Я же видел, как ты смотрел на нас все эти годы. Я не мог терпеть, я спать не мог, я знал, что ты придешь рано или поздно, я знал…