Жнец-3. Итоги Шустерман Нил

Как убить святого?

Набат не имел права один, без сопровождения, ходить по коридорам и внутренним дворикам «Обителей» – об этом Грейсону постоянно говорили викарии, которые опекали его как малое дитя. Нужно ли было им напоминать, что по периметру аббатства стоят десятки охранников и столько же охраняют крышу? Что за всем в аббатстве внимательно следят камеры Гипероблака? Какого черта они так беспокоятся?

В начале третьего ночи Грейсон встал с постели и надел шлепанцы.

– Что с тобой, Грейсон? – спросило Гипероблако еще до того, как он встал. – Чем-нибудь помочь?

Да, Гипероблако ведет себя более чем странно. Обычно оно не заговаривает первым.

– Не спится, – отозвался Грейсон.

– Наверняка это интуиция, – произнесло Гипероблако. – Вероятно, ты ощущаешь присутствие чего-то неприятного, что не в состоянии контролировать.

– Единственное, что я не могу контролировать – это ты.

На грубость Грейсона Гипероблако не среагировало. Вместо этого оно сказало:

– Если чувствуешь беспокойство, можно совершить дальнюю прогулку, успокоить нервы.

– Что, прямо сейчас? Посреди ночи?

– Да.

– Просто так, встать и пойти?

– Конечно.

– А почему ты думаешь, что это успокоит мои нервы?

– В данной ситуации это будет мудрое решение.

Грейсон вздохнул и двинулся к двери.

– Куда ты идешь? – спросило Гипероблако.

– А ты как думаешь? Пойду возьму что-нибудь поесть.

– Не забудь свои наушники.

– Зачем? Чтобы слушать, как ты капаешь мне на мозги?

Гипероблако мгновение колебалось, после чего сказало:

– Обещаю, что не стану. Но ты должен их надеть. Я не имею права слишком настаивать.

– Хорошо.

Грейсон взял наушники с ночного столика и вставил в уши – просто для того, чтобы Гипероблако замолчало.

Большинство персонала, обслуживавшего аббатство, держалось от Набата подальше. Моррисон подозревал, что пророку никогда не удастся узнать, сколько человек обслуживают эту «простую» жизнь, потому что при его приближении они, словно мыши, ныряли в только им известные норы. А потому аббатство, население которого составляли не десятки, а сотни людей, казалось Набату безлюдным и пустынным. Так решили викарии.

– Набат нуждается в уединении, – говорили они. – Ему нужен покой и чтобы ничто не нарушало течения его великих мыслей.

Моррисон ежевечерне надолго оставался в кухне, готовя соусы, взбивая тесто для утренних пирожных. Но действительной причиной его вечерних бдений было то, что он ждал, когда Набат придет в кухню за своим ночным лакомством.

Наконец на пятый день это случилось.

Закончив готовить тесто для утренних блинов, Моррисон выключил свет и укрылся в углу, борясь с дремотой, когда кто-то одетый в пижаму спустился в кухню и открыл холодильник. В неясном свете, который струился из недр холодильника, Моррисон увидел молодого человека, примерно своего возраста – лет двадцати двух, не больше. В нем не было ничего необычного. Ничего от «святого человека», о котором все шептались и которого боялись. Моррисон ожидал увидеть спутанную бороду, дикую шевелюру и безумные глаза библейского пророка. А здесь – всклокоченные волосы и заспанный взгляд какого-то юнца. Моррисон вышел из темноты.

– Ваша Сонорность! – сказал он.

Набат вздрогнул и едва не выронил тарелку с чизкейком.

– Кто здесь? – спросил он.

Моррисон вышел вперед, на свет, идущий из холодильника.

– Это всего-навсего кондитер, Ваша Сонорность. Я не собирался вас пугать.

– Все в порядке, – сказал Набат. – Вы просто застали меня врасплох. Но я действительно рад нашей встрече. Я хотел поблагодарить вас за отличную работу. Вы готовите гораздо лучше, чем прошлый кондитер.

– Спасибо, – отозвался Моррисон. – Я учился несколько лет.

Трудно было поверить, что Гипероблако могло избрать этого ничем не примечательного, непритязательного юнца в качестве голоса Земли. А может быть, скептики правы и все это действительно жульничество? Тем больше причин освободить его от этой позорной роли.

Моррисон подошел ближе, открыл ящик и, вытащив вилку, протянул ее Набату. Это, как он знал, будет воспринято в качестве жеста искренности. И позволит ему приблизиться к жертве, схватить ее и сломать шею.

– Я очень рад, что вам нравятся мои десерты, – сказал Моррисон, протягивая Набату вилку. – Ваши слова многое значат для меня.

Набат погрузил вилку в чизкейк, отделил кусочек и отправил в рот.

– Я рад, что вы рады, – сказал он, после чего поднял вилку и воткнул ее Моррисону в глаз.

Грейсон все понял.

Понял, даже не задавая вопросов. Понял не потому, что Гипероблако сказало то, что нужно. Понял все по молчанию Гипероблака.

Все для Грейсона неожиданно встало на свои места. Последнее время Гипероблако его от чего-то предостерегало, ни слова не сказав, от чего. Эти его предложения… Уехать… Конечно же, дело было не в путешествии, а в бегстве, в спасении. А эта ванна! Слишком горячая вода – настолько горячая, что обычный человек выскочил бы, ошпаренный, и бежал куда глаза глядят. Намек, и прозрачный. Бежать куда глаза глядят… Гипероблако не имело права предупредить его открытым текстом – это было бы грубым нарушением закона о разделении жнеческого сообщества и государства. Гипероблако способно на многое, но оно не может нарушить закон. Все, на что оно было бы способно – это беспомощно наблюдать, как жнец убивает Грейсона.

Но молчание в наушниках! Оно было красноречивее тревожной сирены.

Когда кондитер выступил из темноты, Грейсон вздрогнул. Его сердце подпрыгнуло, а мышцы напряглись, омытые свежим потоком адреналина. Обычно, когда такое происходило, Гипероблако успокаивало Грейсона. И сейчас оно должно было сказать: Это просто кондитер, он просто хочет посмотреть на тебя, будь с ним подобрее.

Но Гипероблако ничего не сказало. Вообще ничего! А это означало, что перед Грейсоном стоял жнец, и жнец готов был подвергнуть его жатве.

До этого Грейсон ни разу не совершал столь жестоких поступков. Даже в те дни, когда он носил имя Слейда Моста и был одним из самых отвязных фриков, он не набрасывался на людей с колющими и режущими предметами. Но сейчас у него были необходимые тылы. Он знал, что Гипероблако его поймет.

И вот, сделав то, что он сделал, Грейсон, не оглядываясь, бросился прочь из кухни.

Если бы Моррисон не умел сдерживаться, его крик силой и мощью сравнялся бы с Великим Резонансом. Но он позволил себе только короткий вопль; после чего, борясь с болью, он вытащил вилку из глазницы. В отличие от многих жнецов новой генерации, Моррисон в свое время не отрегулировал режим работы наночастиц, призванных бороться с болью, а потому они сразу же впрыснули в его кровь мегадозу болеутоляющего, отчего он почувствовал головокружение и частично перестал ориентироваться в пространстве. С этими ощущениями ему нужно было справиться – так же, как и с болью, – чтобы сохранить достаточную ясность ума и остроту чувств. Он же должен был закончить начатое!

А он был так близок к своей цели! Если бы он не начал мямлить и сделал то, ради чего явился в аббатство, Набат был бы уже мертв. Ну что за небрежность!

Этот святой человек знал о намерениях жнеца, знал, зачем он явился в аббатство. Либо он был ясновидящий, либо ему все рассказало Гипероблако, либо сам Моррисон каким-то образом себя выдал. Нельзя было сбрасывать со счетов возможность того, что его разоблачат.

Зажав ладонью поврежденный глаз, Моррисон бросился вслед за Набатом, твердо решив, что ошибок он больше не допустит. Он закончит свою миссию. Дело будет сделано не так чисто, как планировалось, но будет завершено.

– Жнец! – крикнул Грейсон, выбегая из кухни. – На помощь! Здесь жнец!

Кто-то обязательно должен был его услышать – каменные стены отлично отражали звук. Но они же отправляли эхо в самых разных направлениях, отчего локализовать сам источник звука было затруднительно. К тому же охранники защищали периметр здания и крышу. К тому моменту, когда они, услышав Набата, доберутся до жнеца, все может быть уже кончено.

– Жнец!

Шлепанцы мешали Грейсону бежать, а потому он сбросил их. Единственное его преимущество перед нападавшим состояло в том, то он лучше знал внутреннее устройство «Обителей». И, кроме того, у него было Гипероблако.

– Я знаю, ты не можешь помочь, – проговорил он на бегу, – это противозаконно. Но есть то, что ты можешь сделать.

И тем не менее Гипероблако не отвечало.

Сзади открылась дверь и кто-то вскрикнул. Грейсон не мог остановиться и посмотреть, что произошло.

Я должен думать так, как думает Гипероблако. Вмешиваться мне нельзя. Помогать тоже. Так что я могу сделать?

И когда Грейсон встал на точку зрения Гипероблака, ответ оказался очень простым.

– Гипероблако! – произнес он, не замедляя бега. – Я готов отправиться в путешествие. Разбуди всех и скажи им, что мы уезжаем немедленно.

– Конечно, Грейсон, – ответило Гипероблако, и сейчас же возле каждой постели работающих в аббатстве людей заработал сигнал тревоги. Разом включились все осветительные приборы. Свет, вспыхнувший в коридорах, слепил; внутренние дворики залил свет прожекторов.

Грейсон услышал за спиной чей-то крик и, оглянувшись, увидел, как на пол коридора упал человек, пораженный жнецом, гнавшимся за Грейсоном.

– Гипероблако, – произнес Грейсон. – Свет слишком яркий. Больно смотреть. Выключи его во внутренних коридорах.

– Хорошо, – отозвалось Гипероблако. – Прости, что причинило такие неудобства.

Свет в коридорах тут же померк. Теперь Грейсон не видел ни зги – его зрачки, привыкая к яркому свету, сузились. Но то же самое произошло и со жнецом – вначале его ослепил свет, потом – темнота.

Грейсон добежал до Т-образного разветвления коридора, откуда можно было бежать как налево, так и направо. Даже в темноте он ощущал шаги приближающегося жнеца. Но он знал, в каком направлении должен бежать.

Выбежав из кухни, Моррисон впереди увидел Набата. Тот, удирая, отбросил шлепанцы. Он звал на помощь, но Моррисон знал – он настигнет жертву до того, как кто-нибудь придет той на помощь.

Сбоку открылась дверь, и в коридор выскочила незнакомая женщина. Не успела она сказать и слова, как Моррисон ударил ее ребром ладони по лицу, сломав нос и глубоко загнав его кость женщине в мозг. Она вскрикнула и упала на пол, умерев еще до того, как голова ее стукнулась о камень.

Вдруг вспыхнул свет и озарил коридор. Моррисон был вынужден прищурить свой единственный глаз. Открылась еще одна дверь. На пороге появился шеф-повар; позади него, в комнате, звучал сигнал тревоги.

– Что тут происходит?

Моррисон нанес ему в грудь останавливающий сердце удар, но, поскольку у жнеца работал лишь один глаз, удар был неточен, и Моррисону пришлось добивать свою жертву вторым ударом. У большинства тоновиков наночастицы были отключены, а потому завести остановившееся сердце было некому. Моррисон оттолкнул умирающего и бросился вслед за Набатом, но тут же свет погас, и Моррисон оказался в полной темноте. Не успев замедлить бег, он вломился в каменную стену.

Тупик? Нет! Постепенно здоровый глаз жнеца привык к темноте, и он увидел коридоры, который уходили вправо и влево. Но в какую сторону отправился Набат?

Сзади послышались шум и суета. Люди выбегали в коридор из своих комнат. Скоро здесь появятся охранники. Они знают, что в аббатство проник убийца. Он должен поторопиться.

Но в какую сторону бежать? Вправо или влево? Шансы пятьдесят на пятьдесят. Но бывали шансы и похуже.

Сбежав по лестнице, Грейсон оказался в гараже, где стояло с десяток машин.

– Гипероблако! – сказал он. – Я готов к путешествию. Открой дверь ближайшей машины.

– Дверь открывается, – сообщило Гипероблако. – Приятного путешествия.

Дверь машины открылась, внутри загорелся свет. Грейсон не собирался уезжать – достаточно было забраться в машину и закрыть дверь. Стекла дверцы у автомобиля были пуленепробиваемыми. Как только он заберется внутрь, он станет как черепаха в своем панцире, и жнец не доберется до него, как бы ни старался.

Он бросился к открытой двери…

И в этот момент настигший его жнец ухватил его за ногу, дернул к себе и бросил на пол – всего в нескольких сантиметрах от спасительной машины.

– Отличная попытка, – проговорил Моррисон. – И почти удалась.

Грейсон вертелся и извивался. Он понимал – как только жнец зафиксирует его, ему конец. По счастью, пижама, в которую был одет Грейсон, была из скользкого на ощупь атласа.

– Ты этого не сделаешь, – сказал Грейсон, сопротивляясь. – Если я погибну, Гипероблако будет потеряно для человечества. Я – единственная связь.

Жнец ладонями захватил горло Грейсона.

– Мне наплевать, – произнес он, тяжело дыша.

Но жнец колебался – это было видно по тону, которым он произнес эти слова. И хотя то было почти незаметно, для Грейсона в тоне Морисона был ключ к решению важнейшего вопроса – жить или умереть.

– Гипероблако видит, что ты делаешь, – шептал Грейсон через постепенно суживающийся просвет в горле. – Остановить тебя оно не может. Не может и навредить. Но оно может наказать всех, кого ты любишь.

Жнец слегка ослабил хватку. Конечно, Гипероблако не станет мстить, но жнец же этого не знает! Он поймет, что это блеф, может быть, даже очень скоро, но каждый выигранный момент для Грейсона – это победа.

– У Гипероблака в отношении тебя есть план, – продолжил Грейсон. – Ты станешь Высоким Лезвием!

– Ты даже не знаешь, кто я такой.

– А что, если знаю?

– Ты лжец!

И вдруг в ушах Грейсона заиграла музыка. Песня из Эпохи смертных, которую Грейсон не знал, но которую Гипероблако завело не без причины. Оно не могло помочь Грейсону, но у него были инструменты, которыми Грейсон мог воспользоваться.

Не уверенный в том, что он правильно воспроизводит слова песни, Грейсон произнес:

Глаза жнеца расширились от удивления. Он не знал, верить ли тому, что слышит. Это была настоящая магия. Здесь, в монастыре тоновиков, звучит композиция его Покровителя?

Охрана ворвалась в гараж и схватила жнеца. Отбиваясь, он убил двоих охранников, но другие сломили его сопротивление и прижали к полу. Все было кончено. Жнец Моррисон знал это. Они его убьют и сожгут – так, чтобы тело его не могло быть восстановлено. Итак, он погибнет от рук тоновиков. Можно ли было представить себе нечто более унизительное?

А может, это и к лучшему. Не придется отчитываться в своей неудаче перед Годдардом.

И вдруг вперед выступил Набат.

– Не нужно его убивать, – сказал он.

– Но, Ваша Сонорность, мы просто обязаны сделать это, чтобы другим жнецам неповадно было.

Это произнес седой старик – не охранник, а, видимо, один из священников этой странной религии.

– Убить его – значит начать войну, к которой мы не готовы.

Старик был явно раздражен.

– Ваша Сонорность, я вынужден настаивать…

– Викарий Мендоза! – возвысил голос Набат. – Меня не интересует ваше мнение.

Затем он повернулся к охранникам.

– Закройте жнеца где-нибудь, пока я не решу, что с ним делать.

Викарий попробовал протестовать, но Набат не обратил на него внимания, и Моррисона увели. Забавно, но этот Набат, в своей атласной пижаме, совсем не показался Моррисону таким нелепым, как несколько минут назад. Да, есть в нем нечто от святого человека!

– И о чем ты только думал?

Викарий Мендоза, взбешенный, ходил взад и вперед по комнате Грейсона. У каждой двери и у каждого окна стояли охранники, как всегда, появляющиеся слишком поздно. Хотя, по счастью, на этот раз все обошлось. Как можно было вести себя так глупо, думал Мендоза. Его же просили никуда одному не выходить. Тем более ночью. Он сам навлек на себя неприятности.

– А почему ты не разрешил убить его? Убили бы и сожгли! И Годдард бы понял, с кем имеет дело.

– Да, – согласился Набат. – Он бы понял, что тоновики взбунтовались и их нужно уничтожить.

– Он и так хочет нас уничтожить! – парировал викарий.

– Хотеть уничтожить и мобилизовать для этого достаточное количество жнецов – это разные вещи. Чем дольше мы будем воздерживаться от того, чтобы спровоцировать Годдарда, тем больше у нас будет времени подготовиться к битве. Разве это не ясно?

Мендоза сложил руки на груди. Ему было ясно, что здесь происходит.

– Ты просто трус, – сказал он. – Такая простая вещь – убить жнеца! А ты боишься.

Набат выпрямился и подошел к викарию вплотную.

– Если вы еще раз назовете меня трусом, вас отправят в ваш монастырь, и на этом ваше служение мне закончится.

– Ты не посмеешь!

– Охрана! – приказал Набат, жестом призывая ближайшего охранника. – Пожалуйста, препроводите викария Мендозу в его покои и заприте там до полудня завтрашнего дня в наказание за неуважение к Набату.

Ни секунды не колеблясь, охранник вышел вперед и схватил викария, дав понять, чьи приказы здесь исполняются в первую очередь.

Мендоза оттолкнул охранника.

– Я сам пойду.

Но перед тем как уйти, Мендоза сделал глубокий вдох, повернулся к Набату и сказал:

– Простите меня, Ваша Сонорность. Я был неправ.

Увы, в словах его было больше притворства, чем искренности.

Как только викарий ушел, Грейсон упал в кресло. Он в первый раз конфликтовал с Мендозой. И Набат не мог позволить себе дать слабину. Даже перед тем, кто создал его, он обязан быть тверд и непреклонен. Наверное, он должен был ощущать чувство удовлетворения от того, что поставил викария на место. Но ничего подобного! Видно, Гипероблако избрало его в качестве единственного звена, связывающего его с человечеством, именно потому, что Грейсону, в отличие от прочих людей, было абсолютно чуждо желание власти. Ему претил сам вкус власти.

Может быть, со временем этот вкус разовьется? Может быть, в этом даже появится необходимость?

В аббатстве не было казематов. «Обители» скорее имитировали средневековое строение, чем были таковым. Поэтому Моррисона заперли в комнате, которая – в те времена, когда аббатство было музеем, – использовалась в качестве офиса. Охранники тоновиков не владели навыками содержания заключенных – их к этому не готовили. У них не было даже кандалов – такие игрушки можно было найти только в музее, но не в таком, который располагался в аббатстве. Поэтому охранники связали Моррисона пластиковыми жгутами, которыми в аббатстве крепили к каменным стенам бугенвиллею, вьющийся лианоподобный кустарник. При этом они явно перестарались – на каждую руку и ногу Моррисона они навязали такое количество жгутов, да еще и затянули их так крепко, что кожа на его руках стала фиолетовой, а ноги холодными как лед. Но делать было нечего, и Моррисону оставалось лишь ждать решения своей судьбы.

Где-то перед рассветом за закрытой дверью своего узилища он услышал разговор.

– Но, Ваша Сонорность, – говорил один из охранников, – вам туда нельзя. Он опасен.

– Вы его связали? – услышал Моррисон голос Набата.

– Конечно.

– Он может вырваться?

– Нет, мы все сделали наверняка.

– Так в чем проблема?

Дверь открылась, и Набат вошел, прикрыв за собой дверь. Он был причесан, и на нем был надет его балахон. В этом одеянии чувствовал он себя явно неловко.

Жнец Моррисон не знал, благодарить ли Набата за то, что спас его от смерти, или же проклинать, что оставил его в живых, униженного, потерявшего все, что у него было в жизни.

– Ну и что, – сказал мрачно Моррисон, – у Гипероблака в отношении меня есть план?

– Я солгал, – отозвался Набат. – Ты – жнец, и у Гипероблака по определению не может быть такого плана. Оно ничего не может с тобой поделать.

– Но оно же сказало тебе, кто я.

– Нет, – покачал головой Набат. – Я догадался сам. Ты – Жнец Моррисон, верно? Твой Покровитель написал стихи, которые я прочитал.

Моррисон молчал, ожидая, что еще скажет Набат.

– Твой глаз, похоже, зажил? – спросил, наконец, Набат.

– Почти, – отозвался Моррисон. – Только пока плохо видит.

– Большинство тоновиков удалили свои наночастицы. Ты знал об этом? Мне кажется, это глупо.

Моррисон посмотрел на Набата, прищурив выздоравливающий глаз, чтобы получше его рассмотреть. Странно! Духовный лидер тоновиков называет их поведение глупым? Или это проверка? Должен ли он согласиться? Или наоборот?

– По-моему, для того, что ты говоришь, существует древнее слово, еще из лексикона людей Эпохи смертных, – сказал Моррисон. – Богохамство? Богохренство? Нет – богохульство! Вот как оно звучит.

Несколько мгновений Набат смотрел на него, после чего заговорил:

– Ты веришь, что Гипероблако разговаривает со мной?

Моррисон не хотел отвечать, но какое это теперь имеет значение?

– Да, верю, – сказал он. – Хотя и не хотелось бы.

– Отлично. Тогда дальше пойдет полегче.

Набат сел в кресло напротив Моррисона и заговорил:

– Гипероблако избрало меня не потому, что я тоновик. Я не тоновик. Оно избрало меня потому, что кто-то должен был быть избран. Хотя именно тоновики первыми поверили в меня. Моя внешность соответствовала их доктрине. Поэтому я и стал Набатом, Набатом во плоти. Самое смешное то, что когда-то я хотел стать агентом Нимбуса. А теперь я им стал, причем – единственным.

– Почему ты мне все это рассказываешь?

Набат пожал плечами.

– Хочется, и рассказываю. Разве ты не слышал? Набат может делать все что хочет. Почти как и жнец.

На мгновение между ними воцарилось молчание. Моррисон чувствовал себя крайне неуютно, чего нельзя было сказать о Набате. Тот смотрел на Моррисона, размышляя. Какие глубокие мысли рождались в сознании святого человека, который, в общем-то, святым не был?

– Мы не скажем Годдарду, что ты провалил свою миссию.

Этих слов Моррисон совсем не ждал.

– Что? – переспросил он недоуменно.

– Видишь ли, – пояснил Набат, – никто в мире, даже жнецы, не знает, кто такой Набат. Вчера ты подверг жатве четырех человек. Кто скажет, что среди них не было Набата? А если я вдруг исчезну, без всяких объяснений, все будет выглядеть так, будто тебе твоя миссия удалась.

Моррисон покачал головой.

– Годдард все узнает, рано или поздно.

– Рано или поздно – вот главные слова, – сказал Набат. – Но он ничего не узнает, пока мы сами не будем готовы все ему открыть. А до этого могут пройти и годы.

– Он поймет, что что-то пошло не так, когда я не вернусь.

– Ну что ж, он просто подумает, что тебя поймали и сожгли. И самое печальное то, что ему будет наплевать.

Моррисон не мог отрицать – Набат был прав. Годдарду наплевать. Абсолютно.

– Как я уже сказал, у Гипероблака в отношении тебя нет никакого плана, – сказал Набат Моррисону. – А у меня есть.

Грейсон понимал, что, делая свое предложение, он должен все взвесить абсолютно точно. Должен читать в душе этого жнеца так ясно, как не читал ни в одной другой душе. Если он ошибется в расчетах, последствия могут быть катастрофическими.

– В Эпоху смертных существовал обычай: в смутные времена различного рода правителей и духовных лидеров охраняли профессиональные убийцы. С таким я бы себя чувствовал гораздо спокойнее, чем с этими тоновиками, которые только по названию считаются охранниками.

Жнец недоверчиво покачал головой:

– Ты вышиб мне глаз, а теперь хочешь, чтобы я работал на тебя?

Грейсон пожал плечами.

– Глаз твой вылечен, и тебе нужна работа, – сказал он. – Или ты хочешь вернуться к Годдарду и сказать, что ты провалил миссию? Не думаю, что он будет рад такому известию.

– А откуда тебе известно, что, как только ты меня освободишь, я тотчас же не убью тебя?

– Потому что я не думаю, что ты настолько глуп, – усмехнулся Грейсон. – Быть личным жнецом Набата гораздо лучше, чем все, что тебе может предложить Годдард, и ты это знаешь.

– В глазах жнеческого сообщества я стану посмешищем.

Грейсон улыбнулся шире:

– А разве ты таковым уже не стал?

Моррисон не знал, насколько Набат осведомлен о его статусе среди жнецов. Но тот был прав – Моррисона не уважали, и ничто не могло изменить этого унизительного положения. Если он останется здесь, другие жнецы не будут знать, что он жив… и его будут уважать. Может быть, уважать его будут только тоновики, но все равно, это будет уважение, а он так отчаянно этого желает!

– А знаешь что? – сказал Набат. – А почему бы нам не провести испытание?

После этого он достал ножницы и, к изумлению Моррисона, принялся разрезать его путы. Начал с ног и, методично двигаясь вверх, добрался до рук.

– Викарии, конечно, взбесятся, – сказал он. – Ну и черт с ними.

Последний жгут был разрезан, и в этот момент освобожденный Моррисон бросился на Набата и ухватил того за горло.

– Это самая большая ошибка в твоей жизни, – прорычал он.

– Ну давай, убей меня, – проговорил Набат, и в голосе его не было ни на пригоршню страха. – Но и тебе не спастись. Даже от этих головотяпов. Их слишком много, а ты один. А до Жнеца Люцифера тебе как до Луны.

Слова Набата заставили Моррисона усилить хватку – только чтобы заставить того замолчать. Но Набат был прав, и прав во всем. Если Моррисон завершит свою миссию, он будет убит тоновиками и сожжен прямо за этой дверью. Они оба – и он, и Набат – будут мертвы, а в выигрыше останется лишь Годдард.

– Ну, ты решил? – прохрипел Набат.

И вдруг Моррисон понял – держать Набата за горло, иметь возможность убить его уже само по себе наполняло его чувством удовлетворения – как если бы он действительно убил этого пророка. Так зачем его убивать, если в этом случае убьют и его, Моррисона? Жнец ослабил хватку, и Набат наконец вздохнул.

– И что я должен сделать? – спросил Моррисон. – Принести клятву верности?

Это было шуткой лишь наполовину.

– Достаточно будет рукопожатия, – сказал Набат. – Мое настоящее имя Грейсон. Но тебе придется звать меня Ваша Сонорность.

Той же рукой, которой он держал Грейсона за горло, Моррисон пожал протянутую руку.

– Мое настоящее имя Джоэль. Но тебе придется звать меня Джимом.