Жнец-3. Итоги Шустерман Нил
– Но оно все повторяется и повторяется.
– Прошу меня простить, ваша честь.
Теперь Пейксото всякий раз принимался опускать глаза, словно смотреть на нее было так же больно, как смотреть на солнце. Оказалось, что это еще хуже. И что, ей придется терпеть это дурацкое гримасничанье? Анастасии жилось непросто, когда она была просто жнецом. Теперь же ее считали живой легендой, которую следует окружить всеми тошнотворными атрибутами культа.
– Не могли бы вы сказать, – заговорил Пейксото во время подъема по одной из многочисленных спиралевидных лестниц, которая, как и прочие, вела в никуда, – как там все было?
– Попробуйте сформулировать вопрос поточнее!
– Ну как все было, когда Стоя шла ко дну.
– По правде говоря, я была больше озабочена тем, как выжить, чем красотой происходящего, – ответила Анастасия, которую вопрос Пейксото изрядно разозлил.
– Простите меня, – не унимался Пейксото, – когда все это случилось, я был всего-навсего учеником. Но с тех пор Стоя меня по-настоящему восхищает. Я говорил с несколькими выжившими – теми, кто успел в последнюю минуту уплыть или улететь. Они говорят, это было фантастическое зрелище.
– Да, Стоя производила колоссальное впечатление, – вынуждена была согласиться Анастасия.
– Нет, я не то имел в виду. Я говорил о том, как она тонула. Это было фантастическое зрелище.
Анастасия даже не знала, что на это сказать, а потому промолчала. И в следующий раз, когда встретила Поссуэло, попросила его перевести Пейксото куда-нибудь от нее подальше.
В конце первой недели, проведенной Анастасией в крепости, события приняли резкий и неожиданный поворот. Как-то в середине ночи Поссуэло пришел с несколькими охранниками в покои Анастасии, чтобы разбудить ее.
– Одевайтесь побыстрее, – сказал он. – Мы должны поторопиться. Уезжаем.
– Я потороплюсь утром, – раздраженно ответила Анастасия. Сознание ее не вполне освободилось от сетей сна, а потому она не сразу осознала, насколько серьезна ситуация.
– Мы стали жертвой доноса, – сказал Поссуэло. – Из Северной Америки прибыла делегация жнецов, и, уверяю вас, совсем не для того, чтобы торжественно и с почестями предъявить вас миру.
Этой новости было достаточно, чтобы Анастасия мгновенно оказалась на ногах.
– Кто мог все разболтать? – спросила она, но еще до того, как Поссуэло что-либо произнес, сама же и ответила:
– Жнец Пейксото.
– У вас интуиция сильнее развита, чем у меня, – с горечью покачал головой Поссуэло. – А мне следовало это предвидеть.
– Вы слишком доверчивы.
– Я – идиот!
Надев мантию, Анастасия заметила в комнате фигуру, которой еще минуту назад здесь не было. Поначалу ей показалось, что это мужчина, но фигура ступила в полосу света, и Анастасия поняла – это женщина. Или нет? Ежеминутно, по мере того, как менялось освещение, этот человек становился то мужчиной, то женщиной.
– Анастасия! – сказал Поссуэло. – Это Джерико Соберанис, капитан поискового корабля, который нашел вас. Он доставит вас в безопасное место.
– А что будет с Роуэном? – спросила Ситра.
– Я сделаю для него все, что смогу, но вы должны уходить. Немедленно.
Роуэна разбудил звук поворачивающегося в скважине ключа. Снаружи было еще темно, и так рано к нему никто никогда не приходил. Лунный свет вливался через узкую амбразуру в каменной стене, ложась полоской на противоположной стороне комнаты. Когда Роуэн укладывался спать, луна еще не вставала, и по углу, под которым падал свет, он определил, что время теперь ближе к рассвету. Когда в комнате появились темные силуэты людей, он притворился спящим. В коридоре, из которого они вошли, было темно, и мрак прорезали лишь узкие полоски света от фонариков, которые вошедшие несли с собой. У Роуэна по отношению к ним было существенное преимущество – его глаза уже привыкли к темноте; у них, однако, было преимущество количества. Роуэн сохранял неподвижность, приоткрыв глаза настолько, насколько щелочка между веками позволяла видеть вошедших. Если судить по силуэтам, он их не знал, хотя кое о чем догадаться можно было по их поведению. Безусловно, они здесь никогда не бывали: светом в камере и в коридоре управляли удаленно – из помещения, которое находилось где-то в глубине крепости, – эти же шарили по стене в поисках выключателя. Затем он заметил слабый отблеск света на кинжале, который висел у одного из вошедших на поясе – такие кинжалы носили охранники Высокого Лезвия. Но самым красноречивым признаком того, что пришедшие – это жнецы, были силуэты надетых на них мантий, на которых, словно звезды, поблескивали в лунном свете драгоценные камни.
– Разбудите его, – приказала одна из жнецов.
Голос ее показался Роуэну незнакомым, но это не имело значения. Драгоценные камни на ее мантии означали, что их владелица принадлежала к жнецам новой генерации. Последовательница Годдарда. А это делало ее, вместе со всей компанией, врагом Роуэна.
Охранник наклонился над Роуэном, намереваясь ударом по лицу разбудить его, но тот протянул руку и схватил свисавший с пояса охранника кинжал. Он не стал использовать его против этого человека – если бы он убил его, никто не взял бы на себя труд позаботиться об оживлении какого-то охранника. Вместо этого Роуэн ударил стоящего ближе всех жнеца – не женщину, а другого, который имел неосторожность встать на расстоянии вытянутой руки. Одним ударом он перерезал тому горло и метнулся к двери.
Фокус сработал. Пораженный жнец, захлебываясь собственной кровью, завопил, а остальные, ошеломленные внезапным нападением, не смогли решить – преследовать ли Роуэна или броситься на помощь умирающему жнецу.
Роуэн понимал – он спасает собственную жизнь. Весь мир считает его зверем, который потопил Стою. Он мало что знал из того, что изменилось в мире с тех пор, как они с Ситрой погрузились на дно океана, но это он знал определенно. Представление – ложное в своей основе – о нем как о страшном преступнике было внедрено в коллективное сознание человечества, и изменить здесь что-то было невозможно. Насколько Роуэну было известно, в это верило даже Гипероблако. Единственным выходом для него было бегство.
Он мчался по коридору, когда загорелись огни. Это облегчало задачу его преследователей, но должно было помочь и ему. Он никогда не выходил из своей камеры, а потому не представлял устройства помещений этой древней крепости, которая, конечно же, была построена не для того, чтобы из нее убегали. Коридоры здесь напоминали лабиринт, своей сложностью и запутанностью способный смутить любого, кто окажется в его сетях.
Его преследователи действовали неорганизованно и беспорядочно. Но то, что им удалось включить свет, означало, что они имеют доступ и к системе камер, и к плану внутренних помещений крепости.
Первые несколько жнецов и охранников, с которыми Роуэн столкнулся, не смогли его остановить. Хотя жнецов и готовили к разного рода единоборствам, справиться со столь умелым бойцом, как Роуэн, им было не по плечу. А охранники вообще выполняли скорее декоративную функцию и не смогли оказать сопротивления. Каменные стены крепости, которые не видели крови уже многие столетия, вдоволь напились ее в эту ночь.
Если бы это было обычное сооружение, убежать отсюда было бы гораздо проще. Но Роуэн постоянно утыкался в тупики, к которым вели многочисленные коридоры.
Как там Ситра? Эта мысль не покидала Роуэна. Неужели она захвачена этими жнецами? И как с ней обращаются? Так же, как с ним? Может быть, и она сейчас мчится по одному из этих коридоров, спасаясь от преследователей! А вдруг они встретятся и им удастся прорваться и спастись вместе? Эта мысль придавала ему силы и скорости, с которой он мчался по каменному лабиринту.
Вырвавшись из очередного тупика, Роуэн столкнулся сразу с десятком врагов – жнецов и охранников. Он попытался пробить себе дорогу сквозь эту толпу, но ни Жнец Люцифер, ни Роуэн Дэмиш были не в состоянии преодолеть сопротивление целой толпы вооруженных людей. Кинжал был выбит из его руки, он был схвачен, прижат к полу, а руки стянуты за спиной наручниками – унизительным для человека приспособлением, унаследованным от Эпохи смертных.
Как только это произошло, к Роуэну подошла жнец.
– Поверните его ко мне лицом, – приказала она.
Именно эта женщина первой заговорила в его камере. Она же, по всей видимости, и руководила операцией. Лицо ее показалось Роуэну знакомым. Нет, она не из Мидмерики, но где-то Роуэн ее видел.
– Все, кого вы столь жестоко лишили жизни, будут отправлены в восстановительный центр, чтобы впоследствии свидетельствовать против вас.
Лицо ее было искажено ненавистью и злобой, а с губ срывались капли слюны.
– Если бы я захотел лишить их жизни навсегда, я бы сделал это, – ответил Роуэн.
– И тем не менее за свои преступления вы заслуживаете многократной смерти.
– Вы хотите сказать, в дополнение к тем смертям, что я уже заслужил? Простите, но их уже так много, что они сливаются в одну.
Слова Роуэна еще больше разозлили эту женщину, в чем и состояла его цель.
– Это будет не просто смерть, но боль. Невыносимая боль, – уточнила жнец, – как то определил Суперлезвие Северной Мерики для определенных обстоятельств. А ваши обстоятельства гарантируют вам в качестве наказания невероятные страдания.
Но обеспокоило Роуэна не обещание невыносимой боли, а то, с чем он никогда не сталкивался – «Суперлезвие Северной Мерики». Что еще за Суперлезвие?
– Убейте его, чтобы с ним не было лишних хлопот, – приказала жнец одному из охранников. – Потом отправим его в восстановительный центр.
– Да, ваше превосходительство.
– Превосходительство? – переспросил Роуэн.
Такое обращение было применимо только к жнецам в сане Высокого Лезвия. И тогда до Роуэна дошло, кто стоял перед ним.
– Высокое Лезвие Западной Мерики Мери Пикфорд? – произнес он недоверчиво. – А что, Годдард подмял под себя и ваш регион?
Вспыхнувшее гневом лицо жнеца было самым красноречивым ответом.
– Была бы моя воля, я не стала бы вас восстанавливать, – прошипела она. – Но решения принимаю не я.
И, обернувшись к стражникам, которые держали Роуэна, приказала:
– Постарайтесь обойтись без крови. Мы и так тут все превратили черт знает во что.
Охранник сокрушил Роуэну дыхательное горло – еще одна из длинной череды смертей, которую он пережил.
Жнец Поссуэло выхватил лезвие, как только увидел, что приближающиеся жнецы не принадлежат к жнеческому сообществу Амазонии – местные жнецы все как один носили мантии зеленого цвета. Ну и что, что вооруженное противостояние жнецов находится под запретом? Он готов понести любое наказание. Но, когда за спинами приближающихся врагов он увидел Высокое Лезвие Западной Мерики, он передумал и убрал оружие. Острым, однако, остался его язык.
– С чьего ведома вы нарушаете границы юрисдикции жнеческого сообщества Амазонии? – спросил он твердым голосом.
– Мы не нуждаемся ни в чьем разрешении, чтобы задержать опасного преступника мирового масштаба, – столь же твердо и резко ответила Высокое Лезвие Пикфорд. – И объясните, с чьего ведома вы предоставили ему защиту?
– Мы не защищаем, а удерживаем его.
– Можете говорить что хотите. Больше это не ваша забота, – проговорила Высокое Лезвие. – Находящийся под нашим контролем дрон уже доставил его в мой самолет.
– Вас ждут неприятности, если вы будете продолжать в таком же духе! – не сдавался Поссуэло. – Уверяю вас.
– Мне наплевать, – парировала Мери Пикфорд. – Где Жнец Анастасия?
– Она не является преступником.
– Где она?
– Ее здесь нет.
А затем из тени вышел Жнец Пейксото, предавший всех, кого мог, ради милости Годдарда.
– Он лжет, – сказал предатель. – Они держат ее в комнате в конце коридора.
– Ищите где хотите, – сказал Поссуэло. – Но вы ничего не найдете. Она давно покинула крепость.
Кивком головы Мери Пикфорд приказала жнецам своей свиты и стражникам начать поиски. Они толпой хлынули по коридору, заглядывая в каждую комнату и каждое углубление коридора. Поссуэло не препятствовал им в этом, потому что знал – они ничего не найдут.
– Я уже известил о вашем вторжении Высокое Лезвие Амазонии, – сказал Поссуэло, – и она издала распоряжение. Теперь любой северо-мериканский жнец, задержанный на нашей территории, будет принужден к самоубийству.
– Вы не посмеете! – возмущенно воскликнула Мери Пикфорд.
– Предлагаю вам побыстрее покинуть крепость, пока не прибыло подкрепление, способное выполнить данное распоряжение. И будьте так любезны, передайте своему так называемому Суперлезвию, что ни его, ни кого-либо из его марионеток мы не желаем видеть в нашем регионе.
Пикфорд с ненавистью смотрела на Поссуэло, но он не дрогнул. Зато дрогнула она, и под холодной маской ее лица вдруг проявилось то, что было сущностью этой женщины. Женщины смертельно уставшей. Женщины, побежденной обстоятельствами.
– Хорошо, – сказала она тихо. – Но верьте мне – если Годдард собрался найти ее, он ее найдет.
Ее свита вернулась ни с чем, и Мери Пикфорд приказала им уходить, но Поссуэло не был пока готов отпустить ее.
– Что случилось с вами, Мери? – спросил он разочарованно. – Еще в прошлом году вы говорили, что никогда не урежете свой суверенитет в пользу Годдарда. А теперь вы летите в другое полушарие, чтобы выполнить его приказ? Вы пользовались всеобщим уважением, Мери. Вы были хорошим жнецом…
– Я и осталась хорошим жнецом, – отозвалась Пикфорд. – Но времена меняются, и, если не изменимся мы, изменения раздавят нас. Можете передать это своему Высокому Лезвию.
Затем, опустив глаза, она тихо произнесла:
– Слишком многие из моих друзей покончили с собой, не желая подчиниться Годдарду. Они видели в этом проявление отваги. Я же вижу в этом лишь слабость. А я поклялась – никогда не поддаваться слабости.
Она повернулась и пошла прочь. Шлейф ее шелковой мантии, который когда-то элегантно развевался, летя вслед за ней, теперь, придавленный опалами, тащился сзади по полу.
Только когда Мери Пикфорд удалилась, Поссуэло смог расслабиться. Ему сообщили, что Анастасия и капитан Соберанис благополучно добрались до порта и «Спенс» уже вышел в Атлантический океан, не зажигая огней, – так же, как в ту ночь, когда они подняли со дна океана куб из Подвала Реликвий. Этому энергичному капитану Поссуэло верил безоговорочно – тот, вне всякого сомнения, доставит Анастасию за океан, к друзьям, которые обеспечат ее безопасность лучше, чем это сделал он, Поссуэло.
А Роуэна Мери Пикфорд, конечно же, доставит Годдарду. В отношении этого молодого человека у Поссуэло были смешанные чувства. Он не был уверен, что до конца поверил словам Анастасии о том, что Жнец Люцифер не виноват в гибели Стои. Но даже если он и не затопил остров, он виновен в смерти более чем десятка жнецов, причем вопрос, заслуживали ли эти жнецы смерти, не должен даже и ставиться. Самосуду, который был в ходу в Эпоху смертных, не место в нашем мире. Этой точки зрения обязаны придерживаться все без исключения жнецы. А потому ни одно Высокое Лезвие в мире – вне зависимости от исповедуемых им или ею взглядов – не имеет права простить Жнеца Люцифера и оставить его в живых.
Наверное, он, Поссуэло, совершил ошибку, когда решил возвратить Роуэна к жизни. Нужно было вновь заточить его в стальной куб и вернуть на дно моря. Теперь же Роуэн Дэмиш станет игрушкой Суперлезвия, и вряд ли тот будет милосерден.
В старинном аббатстве на северной оконечности города нашел Набат свое святилище и свой дом. Там делит он стол и кров с верующим, магом и бойцом, ибо во всех троих видит Набат проявление единого тембра. И все души, высокие и низкие, являются, чтобы выказать ему свое почтение, когда сидит он, во цвете своей юности, у основания Большого Камертона, изрекая пророчества и одаряя всех и каждого дарами своей мудрости. И никогда не узнает он дыхания зимы, ибо свои благосклонные лучи солнце изливает на него обильнее, чем на всех прочих.
Да возрадуется отныне всяк живущий!
Здесь перед нами – описание того, что мы называем первым аккордом. Верующий, Маг и Боец представляют собой три архетипа, на основе которых формируется все богатство проявления человеческого в человеке. Только Набат мог соединить столь разные голоса в гармоничный звук, приятный Тону. Здесь же – первое упоминание Великого Камертона, который можно рассматривать как символическое изображение двух дорог, которые человек волен избрать в жизни – путь гармонии и путь дисгармонии. Набат же нашел свое место там, где эти дороги расходятся, и зовет нас идти путем вечной гармонии.
Вновь, как и в иных местах своего труда, почтенный викарий делает излишне широкие предположения, которые искажают смысл фактов. Конечно, вполне возможно, что ноты первого аккорда представляют собой некие архетипы. Но не менее достоверным является предположение, что они представляют конкретных индивидуумов. Не исключено, что Маг мог бы оказаться придворным шутом, Боец – рыцарем, повелевающим огнедышащими зверями, существовавшими, как тому есть устные свидетельства, в те дни. Но самой вопиющей оплошностью Симфониуса является то, что в образе Набата, сидящего «во цвете своей юности», он не увидел очевидную референцию к мифам о богах плодородия.
Глава 22
На десерт
Как это происходило с большинством обстоятельств в жизни Грейсона-Набата, его официальную резиденцию выбирал викарий Мендоза. Точнее – Мендоза предложил ему список помещений, заранее одобренных на встрече викариев высшего ранга.
– По мере того как растет твоя популярность, тебе все больше нужен хорошо укрепленный дом, – сказал Мендоза, после чего предложил ему список из четырех помещений.
– Число наших сторонников растет, а потому у нас достаточно средств, чтобы обеспечить тебе любую из этих резиденций, – прокомментировал Мендоза список, который напоминал список вопросов для теста.
В него входили:
а) массивный каменный собор,
б) не менее массивная железнодорожная станция,
в) столь же массивный концертный зал и
г) уединенное каменное аббатство, которое при прочих обстоятельствах могло бы показаться массивным, но в сравнении с прочими предложениями казалось миниатюрным.
Последний пункт Мендоза внес в тест исключительно для того, чтобы удовлетворить викариев, которые считали – чем меньше, тем лучше. Но Набат легким, немного театральным жестом, смысл которого состоял в издевательстве над самим процессом выбора, указал единственный неверный ответ в тесте, выбрав, таким образом, именно аббатство.
С одной стороны, он сделал это потому, что знал, что Мендоза думает по поводу аббатства, а с другой – аббатство ему действительно нравилось больше прочих помещений.
Аббатство, окруженное парком, раскинувшимся на самом севере города, начинало свою жизнь как музей и спроектировано было в виде старинного монастыря. Архитекторы вряд ли рассчитывали на это, но, независимо от их воли и желания, музей действительно стал монастырем.
Назвали его «Обители». Грейсон не мог понять, почему это существительное дано во множественном числе – ведь обитель была одна! Старинные гобелены, когда-то висевшие по стенам, были сняты и переданы в музей Эпохи смертных, а на стены повесили новые, на которых были зафиксированы сцены, имевшие для тоновиков религиозную значимость. Посмотрев на них, человек мог подумать, что тоновики существуют в мире уже тысячу лет. Грейсон жил здесь уже больше года, но ежедневное возвращение в этот монастырь никогда для него не было похоже на возвращение домой. Может быть, потому, что он все еще был Набатом, одетым в этот вызывающий кожный зуд расписной балахон! И только оставшись один, в своей комнате, он мог снять эти одежды и стать просто Грейсоном Толливером. По крайней мере, наедине с самим собой. Для других же он был Набатом – вне зависимости от того, что на него было надето.
Обслуживающий персонал настойчиво просили не выказывать Набату особого раболепия, просто – уважение. Но ничего не получалось. Все работавшие в аббатстве были искренними тоновиками, и, попав к Набату в слуги и помощники, они относились к нему как к божеству. Когда Грейсон проходил мимо, они кланялись, и, когда он довольно резко просил их прекратить это, они получали удовольствие от того, что сам Набат подверг их порицанию. То есть куда ни кинь, всюду клин. Но эти, по крайней мере, были лучше, чем зелоты-экстремисты, которые в своей любви к крайностям готовы были на самые отчаянные поступки. Этих называли Шипящими – по ассоциации с дисгармоничными, неприятными на слух звуками.
Единственным человеком, кто позволял Грейсону хоть на время отдохнуть от этого надоедливого всеобщего почитания, была сестра Астрид. Несмотря на то что она искренне верила в то, что Грейсон действительно является пророком, относилась она к нему как к самому простому человеку. Хотя и полагала, что ее миссия состоит в том, чтобы втянуть Грейсона в отвлеченные разговоры и открыть глубины его сердца истинам религии тоновиков. Она готова была бесконечно говорить о Вселенской Гармонии и Священных Арпеджио – насколько Грейсон был способен выдержать. Он хотел включить в свое ближайшее окружение кого-нибудь, кто не имел отношения к тоновикам, но Мендоза не позволил.
– Ты должен быть предельно осторожен в выборе тех, с кем общаешься, – говорил Мендоза. – Тоновики находятся под постоянным прицелом жнецов, и мы не знаем, кому можно до конца доверять.
– Кому я могу доверять, знает Гипероблако, – отвечал Грейсон, что нисколько не могло успокоить викария.
Мендоза был постоянно в движении. Когда круг его интересов ограничивался обязанностями викария, он был человеком спокойным, склонным к рефлексии. Но теперь все изменилось. Мендоза превратился в демона маркетинга, кем он, собственно, и был до того, как примкнул к тоновикам.
– Тон определил мое место, когда во мне возникла необходимость, – сказал он однажды, после чего добавил:
– Да возрадуется отныне всяк живущий!
Хотя Грейсон и не был уверен, что, произнося эти слова, Мендоза по-настоящему искренен. Даже когда он руководил литургией, это «да возрадуется» он произносил, подмигивая левым глазом.
Мендоза постоянно поддерживал контакт с викариями прочих монастырей по всему миру, тайно проникая на серверы жнеческого сообщества.
– Самая неряшливая система во всем мире, – говорил он о сети, которой пользовались жнецы.
Было нечто внушающее одновременно и удовлетворение, и беспокойство в том, что для отправки своих секретных сообщений викарии тоновиков по всему миру использовали серверы, принадлежащие жнецам.
Комната, в которой жил Грейсон, была настоящим святилищем. Это было единственное место, где Гипероблако говорило вслух, а не через наушники, и это давало Грейсону ощущение свободы гораздо большей, чем та, которую он обретал, сбросив свой дурацкий балахон. Наушники, что Грейсон носил на людях, создавали впечатление, что голос Гипероблака у него помещен в голове. Вслух оно говорило тогда, когда рядом не было посторонних, и, когда оно это делало, голос его обволакивал Грейсона – Грейсон как бы находился внутри голоса, а не голос был внутри него.
– Поговори со мной, – сказал он Гипероблаку, вытянувшись на постели – грандиозной конструкции, которую соорудил один из его последователей, делавший ручной работы матрасы. Почему это люди думают, что если Набат – это нечто большее, чем жизнь, то и все, что его окружает, должно быть гигантских размеров? На этой постели можно было разместить небольшую армию. А если честно, чем, по их мнению, он должен здесь заниматься? Даже в тех редких случаях, когда у него были «гости», как это тактично определяли викарии, чтобы найти друг друга, им необходимо было, как героям братьев Гримм, разбрасывать по постели хлебные крошки.
Но чаще он лежал здесь один. Тогда перед ним была альтернатива – либо дать волю этому нечеловеческому пространству и почувствовать себя фигурой незначительной и страшно одинокой, либо вспоминать, как ребенком он так же лежал на постели своих родителей, наслаждаясь чувством безопасности, любви и комфорта. Да, пока родители не устали от исполнения своих родительских обязанностей, они обеспечивали Грейсону эти радости.
– С удовольствием, – ответило Гипероблако. – И о чем поговорим?
– Неважно, – отозвался Грейсон. – Можно просто поболтать, а можно обсудить что-нибудь глобальное. Или что-нибудь между.
– Не хочешь ли поговорить о своих последователях? О том, насколько выросло их количество?
Грейсон перекатился на живот.
– Да, ты умеешь подбросить ложечку дегтя. Нет, я бы не хотел говорить ни о каких делах Набата. Хотя выхода нет…
Он подполз к краю постели и ухватил тарелку с чизкейком, которую принес с обеда. Если Гипероблако собирается говорить о той стороне его жизни, которая связана с тоновиками, он должен подкрепиться чем-нибудь вкусным.
– То, что количество тоновиков растет, – это хорошо, – начало Гипероблако. – Это значит, что, если нам нужно будет мобилизовать их, они станут силой, с которой придется считаться.
– Ты считаешь, что все может вылиться в войну?
– Надеюсь, в этом не будет необходимости.
И это было все, что собиралось сказать Гипероблако. С самого начала оно утаивало от Грейсона то, как собиралось использовать тоновиков. И от этого Грейсон ощущал себя несколько двойственно: с одной стороны, ему доверяли, а с другой – вроде и нет.
– Мне не очень нравится то, что меня используют, не открывая все до конца, – сказал он и, как бы подчеркивая свое недовольство, перешел в ту зону комнаты, где, как он знал, камеры Гипероблака видели его с трудом.
– Ты попал в слепую зону, – отозвалось Гипероблако. – Мне кажется, ты знаешь больше, чем кажется.
– Не понимаю, о чем это ты.
Кондиционер на мгновение заработал сильнее – это Гипероблако вздохнуло, используя имеющиеся в его наличии ресурсы.
– Я все тебе расскажу, как только ситуация созреет, – сказало оно. – Но пока существуют препятствия, которые я должно преодолеть, для того чтобы, по меньшей мере рассчитать шансы на успех планов, которые я имею в отношении человечества.
Грейсону показалось абсурдным то, что Гипероблако может произносить слова «планы, которые я имею в отношении человечества» таким же пресным, будничным тоном, каким произносят «мой рецепт чизкейка». Который, кстати, был ужасен и отдавал чем-то искусственным, без соответствующего аромата – скорее желатином, чем кремом.
Тоновики верили, что единственным органом чувств, достойным уважения, у человека является слух. Но кто-то из них, вероятно, прочитал на физиономии Грейсона чувство разочарования, когда тот как-то попытался съесть на десерт особо невкусную бабку, и весь штат бросился разыскивать для него нового кондитера. Так обстояли дела с Набатом. Он приподнимал бровь, и начинали двигаться горы – хотел он этого или нет.
– Тебе не нравится то, что я делаю, Грейсон? – спросило Гипероблако.
– Ты управляешь всем миром, – отозвался тот. – И тебя не должно волновать, нравится ли мне это или нет.
– Но меня это волнует, – сказало Гипероблако, – и достаточно сильно.
– Вы должны относиться к Набату с совершенным почтением, вне зависимости от того, что он будет вам говорить.
– Да, мадам.
– При его приближении вы должны будете отходить в сторону.
– Да, мадам.
– В его присутствии обязательно опускайте глаза и низко кланяйтесь.
– Да, мадам.
Сестра Астрид, которая теперь служила в «Обителях» управляющей персоналом, внимательно рассматривала нового кондитера. Она даже прищурилась, словно это могло ей помочь заглянуть в его душу.
– Откуда вы к нам прибыли? – спросила она.
– Из «Братской Любви», – назвал он отделение ордена.
– Ну что ж, надеюсь, в вашей голове нет трещин, как в Колоколе Свободы. И, должно быть, вы действительно пользуетесь уважением своего викария. Иначе бы он не рекомендовал вас для службы Набату.
– Со своей работой я справляюсь лучше всех, – сказал кондитер. – Особо не затрудняюсь, но справляюсь на отлично.
– Тоновик, не отличающийся скромностью, – это редкость, – криво усмехнувшись, произнесла сестра Астрид. – Какой-нибудь радикал из Шипящих запросто мог бы за это отрезать вам язык.
– Набат слишком мудр, чтобы допустить такое, мадам.
– Этого у него не отнимешь, – согласилась Астрид. – Не отнимешь.
Затем, неожиданно для самой себя и для кондитера, она протянула руку и потрогала его бицепс. Тот рефлекторно напряг его.
– Сильно! Вы в такой форме, что вам самая стать служить в охране, – сказала Астрид.
– Я кондитер, – покачал головой ее собеседник. – Единственное оружие, которым я владею, – это венчик для взбивания крема.
– Но если Набат попросит вас об этом, вы будете за него драться?
– Что бы ни потребовалось Набату, я на все готов.
– Отлично! – сказала Астрид, удовлетворенная беседой. – Сегодня вечером от вас потребуется десерт.
И она вызвала человека из кухонных рабочих, чтобы тот показал новому кондитеру его рабочее место.
Выходя из комнаты, кондитер улыбался. Ему удалось выдержать собеседование с управляющей персоналом. Сестра Астрид славилась тем, что отказывала всем, кто ей не нравился, – вне зависимости от того, кто давал рекомендации ищущим места возле Набата. Но ему удалось доказать, что он соответствует ее высоким стандартом.
Мог ли Жнец Моррисон быть недовольным?
– Думаю, что путешествие было бы полезно для тебя во всех отношениях, – сказало Гипероблако Грейсону, когда тот, раздевшись, готовился лечь спать. – Более, чем полезно.
– Нет, мировые турне – не для меня, – ответил Грейсон. – Я привык к тому, что мир приходит ко мне порционно – один человек за раз. Это меня вполне устраивает, да и тебя тоже.
– Я и не предлагаю мировое турне. Но, может быть, паломничество в места, где ты еще не бывал? Это было бы, кстати, полезно для твоего имиджа – пророки, как правило, странствуют по свету. К тому же можно на местах поработать с экстремистами, ввести их в нужные рамки.
Грейсону Толливеру, однако, чужда была охота к перемене мест. Пока его жизнь не пошла вразнос, мечтой его было тихо служить в должности агента Нимбуса где-нибудь поближе к дому или, на худой конец, в другом месте, которое он тоже со временем стал бы воспринимать как свой дом. Сейчас же в качестве мира его вполне устраивал и Ленапе-Сити.
– Это просто один из возможных вариантов, – сказало Гипероблако. – Но мне он кажется перспективным во всех отношениях.
Гипероблако, как правило, не настаивало на своих предложениях, если Грейсон уже ясно с чем-то определился и его мнение отличалось от мнения Гипероблака. Возможно, придет время, когда ему все-таки придется покинуть насиженное место и лично заняться наведением порядка среди Шипящих. Но, похоже, это время еще не настало.
– Я подумаю об этом, – сказал Грейсон, чтобы закончить разговор. – Сейчас же я хочу принять ванну и больше не думать о неприятностях.
– Как скажешь, – произнесло Гипероблако. – Я наполню ванну.
Однако ванна, которую наполнило Гипероблако, оказалась слишком горячей. Грейсон, стиснув зубы и не проронив ни слова, выдержал обжигающую температуру воды. Но что там себе думало Гипероблако? Оно что, таким образом решило наказать Грейсона за нежелание ехать в путешествие? Это на него не похоже. Но была же какая-то причина, по которой Гипероблако вело себя так, а не иначе!
Новый кондитер действительно был настоящим гением пирожков и мармелада. Или, по крайней мере, был таковым, пока Жнец Моррисон не подверг его жатве и не занял его место. По правде говоря, еще три недели назад Моррисон вряд ли смог бы вскипятить воды, тем более приготовить суфле. Но краткий интенсивный курс кулинарии давал ему возможность овладеть основами профессии, с помощью которых он смог бы продержаться то небольшое время, которое ему потребуется. Но, сверх этого, он еще научился готовить вещи, которые до него никто не готовил, а именно смертоносный тирамису и убийственный земляничный чизкейк.
Первые два-три дня Моррисон изрядно нервничал, а его малоопытные руки плохо приспосабливались к новым для них инструментам. Но эта нервозность оказалась отличной дымовой завесой – под пристальным суровым взором сестры Астрид все новые слуги тряслись от страха, и Моррисон в этом смысле ничем не отличался от прочих новичков. В этих обстоятельствах неуклюжие движения Моррисона, пытавшегося совладать с венчиками и терками, выглядели вполне естественными.
В конце концов они поймут, что он никакой не кондитер, но он и не собирался разыгрывать этот маскарад слишком долго. Когда он сделает свое дело, эти маленькие нервные тоновики будут освобождены от своей нелегкой службы – святой человек, которому они пока служат, будет подвергнут жатве, и служить им будет уже некому.
– Гипероблако себя ведет сегодня странно, – сказал Грейсон сестре Астрид, которая ужинала с ним.
С Набатом всегда кто-нибудь ужинал – тоновики не хотели оставлять его ужинать одного. Вечером накануне его гостем был приезжий викарий из Антарктики. А до этого – женщина, которая создавала изящные камертоны для домашних алтарей. Редко кто из этих людей был интересен Грейсону, и редко за вечерним столом он сам мог быть Грейсоном. Почти каждый вечер ему нужно было включать в себе существо по имени Набат. Это было, кроме всего прочего, еще и хлопотно, потому что его балахон легко пачкался и трудно чистился, а потому, чтобы соответствовать своей роли, Грейсон вынужден был часто менять свое одеяние. Он, конечно, предпочел бы есть в джинсах и футболке, но, увы, опасался, что никогда больше не сможет насладиться такой роскошью.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «странно»? – спросила сестра Астрид.
– Повторяется, – ответил Грейсон. – Делает не то, что нужно. Вообще, плохо контачит. Будто… само не в себе.
Астрид пожала плечами:
– Гипероблако есть Гипероблако. Ведет себя так, как ведет.
– Вот слова истинного тоновика, – проговорил Грейсон. Это была с его стороны не насмешка, но Астрид восприняла эти слова именно так.
– Я имею в виду, что Гипероблако – это константа, – сказала она. – И если в его поведении тебе что-то непонятно, то это – твои проблемы, а не его.
Грейсон усмехнулся:
– Из тебя выйдет отличный викарий, Астрид.
Слуга принес десерт. Земляничный чизкейк.
– Попробуй, – предложила Астрид. – И скажи мне: это лучше, чем то, что готовил прошлый кондитер?
Грейсон взял небольшой кусочек и попробовал. Чизкейк был само совершеноство.
– Класс! – сказал он. – Наконец-то у нас приличный кондитер!
Десерт на несколько минут отвлек Грейсона от мыслей о Гипероблаке.
Жнец Моррисон понимал, почему подвергнуть Набата жатве нужно было не пролив крови, и сделать это тайно, а не открыто. Тоновики, охраняющие Набата, умерли бы за своего пророка. К тому же они хорошо вооружены запрещенным оружием, оставшимся со времен Эпохи смертных. Конечно же, они окажут сопротивление – такое, какого обычные люди оказать не смогут. И даже если команда жнецов, явившаяся, чтобы в открытом противостоянии уничтожить Набата, выполнит свою задачу, весь мир узнает о том ожесточении, с которым тоновики бились за своего пророка. А это – плохо! Мир не должен знать, что воле жнецов можно сопротивляться, и сопротивляться до последнего.
До этого момента политика жнецов в отношении Набата состояла в тотальном игнорировании самого факта его существования. Жнецы полагали: пока мы не придаем ему значения, он и не имеет значения. Но, вероятно, Набат стал слишком серьезным фактором в делах мира, и Годдард решил убрать его. И чтобы жатва не стала каким-то глобальным событием, которое всколыхнуло бы мир, достаточно было организовать проникновение в недра ордена тоновиков всего одного человека.
Не будь тоновики столь самоуверенны – план бы вряд ли удался. Перед тем как рекомендовать управляющему персоналом аббатства нового кондитера, они его тысячу раз проверили и перепроверили. Убедившись, что с этим типом все в порядке, тоновики и думать о нем забыли, и Моррисону оставалось лишь изменить свои идентификационные документы и воспользоваться рекомендацией, которую получил убитый им кондитер.
Моррисон должен был признаться – его новая работа ему понравилась гораздо больше, чем он ожидал. Печь, смешивать, украшать – в этом что-то было! Может быть, когда он закончит свои дела в аббатстве, кулинарию он сделает своим хобби? А почему бы и нет? Ведь, помнится, Жнец Кюри сама готовила обед для родственников людей, которых подвергала жатве. И он, Жнец Моррисон, будет готовить для них десерт.
– Всегда готовь чуть больше, чем нужно для ужина, – посоветовал в первый день кондитеру шеф-повар. – Набат обязательно берет с собой на ночь что-нибудь пожевать. Обычно – сладкое.
Бесценная информация.
– Ну что ж, – отозвался Моррисон. – Буду делать столько, что хватит с избытком.
У Набата было множество врагов – и в жизни, и за ее пределами. Проникнув в святилище Набата, вестник смерти сомкнул свои холодные пальцы на горле святого, но тот не сдался. Одетая в грубые синие одежды, смерть вонзила в него свои кинжалы, и, хотя она прервала его земное существование, конец Набату не наступил. Вместо этого он поднялся над этим миром еще на одну октаву.
Да возрадуется отныне всяк живущий!
Да не обманут вас обыденные представления – смерть не является нашим врагом, поскольку – и в этом состоит наше убеждение – смерть ко всем приходит в отведенное им время. Этот фрагмент говорит о противоестественной смерти. И это еще одна отсылка к жнецам, которые, вне всякого сомнения, действительно существовали – сверхъестественные создания, которые пожирали души живущих с тем, чтобы обрести магическую силу и власть. То, что Набат способен был сражаться с этими существами, свидетельствует в пользу его святости.
Нет необходимости спорить по поводу факта существования жнецов во времена, когда Набат обитал на Земле. Мы также знаем, что они все еще могут существовать в местах за пределами того мира. Тем не менее предположение, что жнецы способны пожирать души, является слишком смелым даже для Симфониуса, который свои выводы строит на основе слухов и догадок, а не твердых свидетельств. Важно отметить, что ученые нынче пришли ко всеми разделяемому выводу относительно того, пожирали ли жнецы души своих жертв. Нет, они пожирали их плоть.
Глава 23
Читать бесплатно другие книги:
