Отрочество 2 Панфилов Василий
Ёсик, попытавшись успокоить папеле с его художественной вкусовщиной, отсел от него к нам, и как человек знающий, начал следить за партией.
— Шахматы — игра полководцев? — провокационно спросил он, явно надеясь на интересный спор и немножечко срача с милым его и нашему сердцу одесским антуражем. Скушно!
— Угу, — не подымаю головы от доски, — отчасти. Это скорее математика, чем чисто полководческие штучки. Просчитать я могу на несколько ходов вперёд, удерживая притом в голове не один десяток вариантов, а вот всякого рода социология — это к Мишке. Я могу, и без врак — хорошо, но он лучше.
— Все эти… — прервавшись ненадолго, зависаю над доской и таки делаю ход, — штучки по части человеческих душ, это скорее Мишка, с его прокачанным богословием. Поступки отдельных людей я могу предсказать немногим хуже, а массы — зась!
— Богословие, значит, — вздохнул Ёся, развалившись рядом, прямо на расстеленной на полу вагона соломе, — вот и папеле так же…
— Если не в ущерб, то очень полезно, — отозвался брат, сделав ответный ход, — в талмудическом обучении есть свои минусы, но парадоксальность мышления оно развивает вполне недурно. Правда, не всем.
— Вот и я о том же…
Ёся всё-таки втянул нас в богословские споры, пересекающиеся с социалистическими. Мишка спорил аргументировано, и даже немножко привычно. В среде думающих христиан, далёких от Синода, попытки скрестить христианство с социалистическими теориями всех мастей не новы, и подчас даже успешны.
— … нет, нет и ещё раз нет!
— Да ты послушай! — не отставал дядя Фима.
— Нарисуй классический китч, — посоветовал я, делая последний ход под сопенье Мишки, — толь што высокохудожественный!
— Китч?! Высокохудожественный!? — брат вложил в эти слова всё своё презрение с возмущением, — Ха! Хм… высокохудожественный, говоришь?
Он погрузился в размышления, а дядя Фима засиял давно нечищеным примусом и подсел на поговорить. Пока Чижик размышлял на тему китча, а Мишка с Ёсиком спорили за социализм и теократию, Бляйшману приспичило придумать от меня идею для коммерции. Он зудел, и зудел… а мне, как нарошно, не думалось.
— Ты не представляешь, — вздыхал он чесночно, — как это тяжко…
— Раздай, — брякнул я, и как-то так… призадумался… — В самом деле — раздай.
Надувшись жабой и краснея на глазах, дядя Фима начал делать возмущённое лицо, но я выставил вперёд палец, и он замолк.
— Та-ак… — заинтересованно сказал он, — я таки понимаю, шо это не глупость в христианском стиле, а очередная идея?
— Она. Не щедрою рукой, но многим, и прежде всего — армейцам. Сниману, Де Вету, прославленным офицерам и отдельно — своим служащим, из тех кто потолковей.
— Ага… — он протёр мигом вспотевший лоб, — много-много ниточек к разным полезным людям, которые будут считать мою компанию чуть-чуть своей?
— Угу. Война закончится, и буры могут не согласиться с тем, што «Африканская транспортная компания», разросшаяся не в последнюю очередь на войне, осталась бы в стране пусть не единственной, но основной.
— Не люблю, но надо, — вздохнул он, — лобби, да?
— Оно самое. Можешь ещё выделить какую-то долю дохода на… госпитали, к примеру. Или на армию, на строительство дорог.
— Да! — он хлопнул себя по лбу, — Я же зачем к тебе? Подтверждение пришло, зарегистрировали твои патенты на летадлы!
Мишка только головой качнул, и дядя Фима поспешил пояснить:
— Ты не думай за шпионаж! Есть такие патентные бюро, што ого-го как блюдут! Просто если вдруг кто и да, то вот они — документы с чертежами! Сама конструкция, она ведь проще простого, повторить на раз-два!
— Единственное, — почесал он в голове, — британцы могут таки подгадить с патентами, потому как у них не патентовали. Но тут уже международное право и прочее, можем устроить им похохотать.
Мы говорили, говорили, говорили… а потом состав начал тормозить, и технический состав засуетился, помогая выгружать самолёты. Приехали. За разговорами прошёл предполётный мандраж, а сейчас ему не уцепиться за деловитую суету.
Поймав взгляд дяди Фимы, я коротко кивнул, на што тот еле заметно улыбнулся, и безо всяких одессизмов!
Подготовленное поле оцеплено, по периметру любопытствующие, привлечённые невнятными слухами. Два самолёта, мой и Санькин, уже стоят на лётном поле, готовые к полёту. Техники заканчивают последние приготовления, помогая цеплять на расчалки маленькие зажигательные бомбы. Проверяем фотоаппараты, крепление бомб… готовы!
Короткая молитва, объятия со Сниманом и Мишкой, и под пение псалмов мы взлетаем. Пение стало столь громким и истовым, што нас едва ли не подбросило в воздух силой их Веры.
Сделав круг над лагерем буров, и вызвав взрыв энтузиазма, два крохотных самолёта, несущие опознавательные знаки Претории, направились в сторону Дурбана.
Глава 40
— Хая, давай-таки с нами, — качнулась обморочно тётя Песя, спустившись наконец со второго этажа, — мине што-то штормит, как будто мы с Сэменом Васильевичем немножечко добаловались, хотя я точно знаю, шо это и не так!
— Ну вот как знала? — чуточку напоказ вздохнула Хая, которая Кац, и самая умная баба если не Одессы и Молдаванки, то как минимум двора! — Куда ж ты и ви без мине?
Парой минут спустя она вышла, нарядная и красивая, пока подруга с дочкой сидели на лавочке во дворе.
— Фира, успокойся, — услышала Хая бубнение подруги, спустившись вниз, — успокойся, доча…
Вцепившись в руку дочки как в спасательный круг, до самых синяков и выпученных собственных глаз, норовящих закатиться под лоб, она гладила её ладошку и бубнила што-то, долженствующее успокоить дочку. На деле же выходило сильно наоборот, и Фира чем дальше, тем больше нагоняла мамеле красивой расцветкой лица с нежным зеленоватым оттенком.
Сердобольные соседи искренним своим участием и сомнительной ценности советами, подливали в уже разгорающийся костерок женской истерики прогорклое масло суеверий, и сомнительной ценности советов и замечаний.
— Гля, гля… — шептала на весь двор и парочку соседских та Хая, которая Рубин и не шибко штоб и сильна умом, — чисто как мясо с плесенью на морды лиц стали! Лёва! Я за такую ткань и говорила — зелёное штоб, как Песя сейчас! Ты мине понял или бедной ей нужно ещё раз пострадать за ради твоей непонятливости?
— Да тише ты, тише! — делала в ответ глаза Фейга, осаживая простодурую подругу, — И без тебя уже такие, шо думаю то ли за врача, то ли за раввина, то ли за всех обоих!
— Ша! — Хая Кац, немножечко расстроенная не фееричностью своего светского спуска в глазах так и не повернувшихся соседей, ловко вклинилась меж матерью и дочкой, рывком подымая их со скамьи, — Всем молчать, а если кто и да, то только добрые пожелания! Всем ясно, или мине повторить, нахмурив лицо?
Народ проникся и самую чуточку впечатлился — настолько, што отдельные энтузиасты из числа мальчишек и всяких там Рубинов забежали сильно вперёд — предупреждать народ за ша и грозное лицо Хаи Кац. Получилось такое себе интересное зрелище впополам с шествием, шо как бы и парад алле, но немножечко и театр, который народный.
— Как на Пасху у гоев! — громогласно заявил какой-то мелкий сопливый мальчишка, шумно зашмыгнув и сглотнув соплю назад и получше угнездившись на дереве, намереваясь не пропустить ничего и никого из зрелищной процессии.
— А то! — согласился такой же сопливый и замурзанный приятель, вытирая сопли рукавом и ёжась от холодного февральского ветра, — Только без песен!
К выходу с Молдаванки добралась большая толпа, и Хая, которая Кац, чуть не порвалась на две части — одна из которых негодовала за нервничанье подруги, а другая наслаждалась вниманьем и уваженьем. Вслед им махали долго, потому как от такого торжественного и многолюдного сборища у всех где-то под желудком родилось чувство, што будто бы и они самую капельку причастны к будущему экзамену Эсфири.
Пока извозчик, пока доехали до Гулевой, где Мариинская женская гимназия, Фира уже самую чуточку и оклемалась. Помощь тёти Хаи теперь только в нейтрализации чересчур впечатлительной мамеле, с её стремлением к интересному обмороку посреди улицы.
— Так это… — начал было извозчик, но получив полтину, с металлическим лязгом захлопнул челюсть и спешно уехал, пока не вспомнили за сдачу.
Встав напротив углового двухэтажного здания, две женщины и одна почти некоторое время собирались с духом, рассматривая этот дворец знаний как часть несомненно прекрасного будущего Фиры, проникаясь его и её величием. Выходило так себе, зато у ветра проникнуть и проникнуться — очень даже и да!
Чихнув, тётя Песя наконец опомнилась и засуетилась, заквохтав вокруг дочи.
— Ой же ж! Время, Фира, время! А кстати, сколько? — опомнилась она.
— Успеваем, — голос Хаи, которая Кац, напомнил бы человеку понимающему о творении пражского раввина Льва бен Бецалеля, — не суетись, как под клиентом! Ты мать и почтенная если не дама, то где-то рядом, а не сама знаешь кто по известному адресу!
Решительная и суровая, под взглядом сторожа она только вздёрнула голову, подходя к гимназии и волоча на себе остальных, но тот ничего и не, так што даже и обидно! Шумно почесав проволочной жёсткости бороду, завивающуюся чорными с серебром колечками, немолодой носатый мужчина мазнул предупреждённым взглядом по девочке и приоткрыл двери. Единственная его фронда и небрежение, замеченное только Хаей — не во всю ширь!
Кац сделал губы куриной жопкой, пообещав себе как только, так сразу! Мог бы и расстараться, а не вот так вот! У людей, может быть, событие на всю жизнь, нужно же понимать?!
По случаю воскресного дня, из народу в гимназии только комиссия и они. Песса Израилевна впечатлилась пустым вестибюлем, наполненным роскошью по её молдаванской мещанской душе и вкусу. В класс её не пустили, хотя женщина и пыталась пройти туда, с упорством то ли барана, то ли обезглавленной курицы, но всё ж таки — молча!
— Доча! — напоследок простонала она, царапая дверь ногтями, и была оттащена к окошку верной подругой.
— … Эсфирь Давидовна… — доносилось до девочки, как сквозь вату.
— … да, невеста…
Под оценивающими взглядами членов экзаменационной комиссии отчаянно хотелось съёжиться и закрыться руками. Возникло странное и нелепое чувство, што она сейчас как в бане, а стена — рухнула, и прохожие глазеют с дурным любопытством, мало не тыкая пальцами.
Преодолев неуместное чувство, она выпрямилась ещё сильней, натянувшись тугой струной, и по балетному поставила носки ног, как всегда учил Егор. Назло всему!
Переборов дурноту, девочка будто оказалась одна во Вселенной, и вместо звёзд — глаза членов комиссии. Задумчивые и доброжелательные — начальницы Мариинской гимназии, Патлаевской Анны Николаевны.
Глаза и лица…
— … причины Второй Пунической…
— … укажите на карте Больцано…
… и вердикт:
— В высшей степени превосходно!
От вспышек выстрелов снизу холодеет внутри, но я ещё раз захожу на разворот, пересиливая страх. Знаю ведь, што на такую высоту винтовка просто не застрелит, а пушки… да чорт их знает!
Теоретически британцы могут задрать лафеты пушек каким-то особо хитрым образом, в надежде сделать мне гадость. Долго, муторно, с сомнительным результатом… но учитывать всё-таки приходится. Ради этого и захожу на Дурбан с разных сторон, предусматривая возможность артиллерийской засады.
Есть! Потянул за петли, и несколько зажигательных бомбочек посыпались вниз. Кажется даже, на складах што-то загорелось… но это только кажется. Даже если так оно и есть, огонь не в силах разгореться так быстро.
Ан нет… горит, точно горит! Не иначе, тюки с хлопком или какая-то химия! Горит!
В порыве энтузиазма разворачиваю самолёт и пролетаю ещё раз, фотографируя пламя. И вспышки, вспышки, вспышки! В бессильной ярости стреляют в меня из ручного оружия едва ли не все защитники Дурбана.
Набрав высоту, кружусь некоторое время над городом, действуя на нервы, и только потом, издевательски качнув крылами, ухожу на посадку.
— Есть накрытие! — скинув очки и шлем, взбудоражено рассказываю встречающим, — Сань! Помнишь склад ближе к гавани? Тот, где в прошлый раз артиллерия наша крышу разнесла? Попал! Не знаю, што там, но горел, и горел хорошо!
Отчаянно гудя клаксоном и подпрыгивая слегка на кочках, подъехал штабной автомобиль, и водитель-немец лихо затормозил около нас, окутав пылью.
— Чортушко! — отряхаясь, привычно припечатал его Санька, на што тот только осклабился довольно. Уж такая у них дружба-вражда, человеку стороннему и не понять.
— В штаб! — пролаял Чортушко на своём дурном диалекте немецкого, — Генерал хочет уточнить диспозицию!
Скинув кожаный реглан, прыгаю в авто, и едва успеваю вцепиться в поручни, ездит немец лихо. Вообще — чем дальше, тем больше Сниман становится технократом. Оценив преимущества техники, он с упорством обдолбанной сороки тащит к себе любые механизмы. Нужны ли, нет… найдём применение!
С одной стороны — выходит иногда достаточно забавно и казусно, учитывая невеликое образование генерала. С другой — вполне себе подход. Обкатать технику в условиях боя для понимания её пригодности в широком применении. Такие себе натурные испытания под взглядами тысяч людей. И сдаётся мне, что буры, и без того не чуждые идеи технического прогресса, после войны прямо-таки ринутся развивать промышленность.
Сходу озадачив меня необходимостью срочного увеличения военно-воздушных сил Претории, Сниман увлёк меня на совещание. С того памятного раза он уверовал в мои таланты стратега, хотя пока што я ни разу не подтвердил их.
Однако же и штабные относятся ко мне вполне лояльно, то и дело апеллируя в спорах к очевидцу. Да и по совести, не все фотографии получаются удачными, так што живой свидетель, оно как-то надёжней.
Чуть погодя притащили фотографии, и Бота, разглядывая фотографии горящего склада, поздравил меня с большой удачей.
— Мелкая мошка зло кусает, — назидательно сказал он, — всего два летательных аппарата, а британцы вынуждены держать в тылу десятки пожарных команд!
— Допросы пленных показывают, — Сниман довольно погладил бороду, приязненно поглядев на меня, — что психологический эффект авиации…
Я невзначай покосился на Мишку, потревоженный обилием умных слов, и брат незаметно подмигнул. А, ну да… просвещает шефа! На то он и адъютант.
— … превысил самые смелые наши ожидания! Опасность с Неба угнетающе действует на солдат противника, и они сами рассказывают, что при всяких подозрительных звуках непроизвольно задирают головы вверх, что ведёт к дополнительным потерям!
— Главное всё же — разведка, — вставил свои копейки Вильбуа-Марейль, на што я непроизвольно кивнул.
Совещание несколько подзатянулось, и всё тот же Чортушко отвёз меня назад, на охраняемый пуще глаз аэродром.
— Двигатель я проверил, — доложил мне Санька, жуя на ходу што-то копчёное, — рама и полотнище тоже в порядке. Сейчас полетишь?
— Угу. Перекушу только. Не… — отмахиваюсь от предложенного мяса, — шоколадку погрызу, и в полёт. Да! Кофе только… хотя нет, лучше молока. Есть?
Запрошенное быстро принесли, и я уселся на лавочке рядом с братом, запивая шоколад свежим молоком.
— Как представлю, — задумчиво сказал Санька, перестав есть, — воюет человек, а потом с неба — херак! Бомба. И крутятся, крутятся над головой самолёты… ужас! Потом, канешно, народец попривыкнет так воевать.
— Да! — опомнился он, — Дядя Гиляй вечером звал. Из разведки вернулся, весь довольный и грязнющий… но и довольный, не передать! Обещался, што как отмоется и с докладом отпишется, вестового за нами зашлёт, хотя если мы и раньше придём, тоже не страшно.
— Славно! Ну, всё, до встречи на земле!
Мотор зафырчал, короткий разбег, и подпрыгнув несколько раз, еле заметно качаясь колёсами почвы, взлетаю. В голову само лезет требование Снимана, и я хмурю лоб… проблемка!
Самолёты, они в таком виде на грани грузоподъёмности. Соответственно, нужен лёгкий пилот, притом технически грамотный — пусть даже с прицелом на будущее, но всё же! Кого потяжелее, так фотоаппарат снимать, толку тогда с такого полёта?
Буры же… среди наших ровесников мы как бы и тово… мелковаты. По росту даже если и да, то костяк у здешних массивный, увесистый. Взрослые тем паче. Вон, Конелиус, небом заболел с первого взгляда, а летать — едва. Подъёмной силы хватает, но впритык почти.
Я-то, случись што неладное, хоть шанс имею — фотоаппарат хотя бы сбросить. А Корнелиус? Буду думать, буду экспериментировать, но пока глухо, а тем более — срочно.
Пускать в авиацию иностранцев, среди которых хватает технически подкованных худощавых низкоросликов? Не хочется как-то, вот ей-ей! А-а, с Мишкой потом посоветуюсь, с Санькой, с дядей Гиляем! Утро вечера…
Поймав поток, я закружил по широкой спирали, огибая Дурбан со стороны океана. Ждите, британцы, с неба надвигается Смерть!
Листая свежую французскую прессу, Сергей Александрович наткнулся взглядом на фотографию ничем непримечательного мальчишки в шофёрском шлеме и очках, улыбающегося свободно и открыто. Снова он… улыбается…
— Гадкий мальчишка, — еле слышно сказал Великий Князь, — гадкий…
Он перелистнул страницу, а там — снова мальчишка, но уже другой… и тоже — улыбается!
— Гадкие мальчишки, — произнёс он, и лицо сделалось холодным, безжизненным. Плохо сделанная восковая маска, на которой тусклыми болотными огоньками горели глаза.
Заглянул адъютант, очень красивый и изящный молодой человек в гвардейском мундире от лучшего портного, сидевшем на нём подобно лайковой перчатке. Полные его, чётко очёрченные губы, таящие лукавую усмешку, разом изогнулись уголками вниз, подобно луку купидона.
Осторожно прикрыв дверь, он снова уселся за стол в приёмной, полный мрачных и ревнивых мыслей. Вечер испорчен… г
Глава 41
Прислонившись лысеющей головой к холодному оконному стеклу, барон де Стааль невидящими глазами смотрел на улицу, не замечая течения Времени. Давно уже стемнело, но старый слуга, хорошо изучивший привычки российского посла в Соединённом Королевстве, не спешит зажигать газовый рожок, оберегая начальственный покой.
Выдохнув прерывисто, дипломат самолично открыл окно, и в кабинет начал медленно вползать знаменитый лондонский смог, пахнущий сгоревшим углём, химической и сталелитейной промышленностью, и конечно же — человеческими нечистотами. Закручиваясь от сквозняков в причудливые лохмотья, он оседал на поверхности предметов, оставляя влажный пахучий след с еле заметными разводами.
Едкий холодный воздух немного привёл в чувство барона, и в голове начали тесниться невесёлые мысли. Толпа под окнами посольства, выкрикивающая антироссийские лозунги — не в первый раз на его памяти, и скорее всего, не в последний.
В толпе лондонской черни, скорой на подъём, встречаются и достопочтенные граждане, выражающие своё негодование самыми простонародными способами. Грязная брань привычна, но до сих пор задевает, незачем лукавить перед самим собой. А вот гнилые овощи, тухлые яйца или прогнившие тушки крыс, кошек и мелких собак, летящие в посольство, это уже за гранью его понимания.
Неприятно, но это неотъемлемая часть работы дипломата — такая же, как светская жизнь, с приёмами на самом высоком уровне, посещением театров и будуаров светских львиц. Ах, как было бы славно… но уж как есть. В противном случае посланником был бы какой-нибудь светский фат, с должной родословной и близким родством с Императорским Домом.
Отношения между Российской Империей и Соединённым Королевством далеки от дружеских, с трудом удерживаясь в позиции холодного нейтралитета. Кажется порой, две бойцовые собаки рычат и перегавкиваются меж собой через невысокий заборчик, сдерживаемые только воспитанием, да жёстким хозяйским приказом.
Но в этот раз ситуация зашла очень далеко! Ещё чуть-чуть, и будет как тогда, на Кушке[75]… а возможно, и хуже. Доигрались!
Почти три тысячи русских подданных воюет на стороне буров, и британцы решительно отказываются понимать, что Российская Империя не имеет никакого отношения к этим… скверноподданым! По совести, он и сам порой сомневается, считая ситуацию частью Большой Игры, что уж говорить о возмущённых британцах?!
Поверить, что русские мужики сами… Нет, это решительно невозможно, нонсенс! Претория и Трансвааль должны быть буквально напичканы агентами русского Генштаба, потому как сдвинуть эту аморфную безвольную массу, направив её в нужную сторону, способны только кадровые разведчики!
Абиссиния[76] никак не пересекалась с интересами Российской Империи, а ведь было, было! Сперва — авантюрная экспедиция терца Ашинова, поддержанная общественностью и Церковью. Не вышло, но контакты, пусть даже и на сугубо личном уровне, наладить сумели. Затем — кубанец Машков при полной поддержке Военного Министерства, но чтобы не обострять отношения с Францией, в качестве корреспондента.
Есаул Леонтьев, уже официально, в качество военного советника. Сплошь казачня! Потому и не воспринималось всреьёз умными людьми. А вот кто был рядом, н-да… видимо, проглядели.
Авантюра, как есть авантюра! Опираясь на дружественную православную Эфиопию, создать резидентуры в Африке, дотянувшиеся до самой Капской колонии, достижение выдающееся, нужно признать таланты организатора. Его бы только в нужное русло!
Военная разведка влезла, преследуя сугубо свои, местнические цели, а получилось… думается, они и сами не ожидали такого оглушительного успеха, и просто заигрались. Заигрались, решительно не понимая политических последствий своих поступков! Или может быть, высокий покровитель?
Зная досконально политический расклад Двора, дипломат выстраивал в голове сложные схемы, всё больше сомневаясь в собственной осведомлённости. По всему выходило, что информация его сильно устарела, либо… ему целенаправленно скармливали дезинформацию! Годами!
Верить, что вчерашние земледельцы, шахтёры и мастеровые самоорганизовались… Он дипломат, и обязан верить официальным документам, предоставленным начальством. Обязан! Но не получается.
Ладно ещё шляхтич Джержинский, хотя ему и сложно поверить в организационные таланты гимназиста-недоучки. Марионетка? Агент русской разведки?
Но прочие?! Решительно невозможно! На стороне буров воюет почти три тысячи подданных Российской Империи, и если не считать миссии Красного Креста, то дворян и казаков там чуть больше двадцати, включая этого… польского марксиста.
Верить, что лучшие люди России не смогли занять приличествующее им положение, возглавив отряды русских крестьян самым естественным образом? Нет-с… никак невозможно!
Воюют чуть ли не рядовыми в Европейском Легионе, да в бурских коммандо, а русские мужички якобы наотрез отказываются признавать над собой власть природных господ! Да где это видано!? Самым решительным образом — невозможно!
Скорее он поверит в то, что какой-нибудь излишне ретивый исполнитель перестарался, проводя разграничения между верноподданными и… Да, именно что скверноподанными! Провёл, да и перестарался, не понимая политических нюансов! Именно такое демонстративное неприятие холопами своих былых господ и вызывает самые серьёзные подозрения.
А эти… мальчишки? Ну кто в здравом уме поверит в гениального четырнадцатилетнего подростка, впервые в истории покорившего Небо?
Пусть неглупый, пусть даже очень умён… но четырнадцать лет? Собрал свою… летадлу буквально из палок и полотнища за считанные часы, и взлетел?! Так. Не. Бывает!
Если же предположить, что рядом находится взрослый, искушённый в психологии и агентурной работе, то пазлы сходятся! Большая, сложная работа на перспективу, ведущаяся кем-то из близкого окружения Его Величества. Взять умного перспективного мальчишку, подтолкнуть в нужную сторону, направить… Возможно, гипноз? Хм… не исключено.
Наверняка эти летадлы придумали и испытали другие люди, а мальчишка… А мальчишка — марионетка, не подозревающая о том. Потянут в нужный момент за нужные ниточки, и вот у кукловода, притаившегося в тени, есть молодой и харизматичный лидер, искренне считающий себя самостоятельным. Ах, какая игра… и без него.
В груди теснилась обида: всего четыре года назад он отклонил предложение стать министром Иностранных дел в Российской Империи, и похоже, некие силы убрали его со счетов сразу после отказа. Операция с таким размахом не могла… не должна была пройти мимо него!
В общих чертах, но дипломаты его ранга владеют информацией такого рода. В конце концов, это неотъемлемая часть их работы!
Намекнуть, обрисовать в общих чертах… не зря же он посол в Соединённом Королевстве! Его обязанность — предусмотреть какие-то острые ситуации, сгладить их дипломатическими методами, и по возможности — заранее.
Два-три разговора на приёмах, короткая статья в одной из лондонских газет, и вот уже общественное мнение Британии подготовлено. Есть понимание, что Российская Империя и русские мужики в Южной Африке — не одно и тоже! Что царь встревожен, подозревая наличие в этой среде социалистов, ведущих агитацию и намеревающихся использовать золото и алмазы Южной Африки для финансирования своей деятельности.
Не сочли нужным предупредить его, дабы подготовить общественность? Что ж, пожинайте теперь плоды! Он умывает руки!
Настроение де Стааля вновь скакнуло, и он принялся размышлять о непосредственных руководителях африканского анабасиса[77].
Подполковник Максимов, безусловно являющийся центром этой паутины, человек большого ума и выдающихся талантов. Журналист, н-да… интересно, верит ли в это хоть кто-нибудь?
— Не доверяют, — глухо прошептал он, — после стольких лет…
На глаза непроизвольно навернулись лёгкие старческие слёзы, но дипломат не дал волю чувствам.
Да, у него есть друзья в Британии! Но положа руку на сердце — кто бы не обзавёлся друзьями, проведя в стране шестнадцать лет?!
— Не доверяют, — повторил он чуть громче, ожесточаясь сердцем, — что ж…
Он оборвал слова и мысли, выйдя из кабинета. На худое его лицо привычно легло выражение сердечной приветливости и важных государственных дум. Посланник Российской Империи шествовал по коридору, и каждый его шаг казался деянием, заслуживающим занесения в летописи. Профессиональный дипломат высокого класса за годы службы научился держать лицо.
Отчаянно дымя трубами и вибрируя всем своим стальным телом, испещрённым потёками ржавчины, старый пароход уходил от сторожевого корвета под британским флагом. Расстояние сокращалось медленно, но уверенно, и пароходик спасал только почтеннейший возраст корвета, которой в любой приличной стране давно бы списали на слом.
Британцы же, трактуя знаменитое «у короля много» по ситуации, держали подобные устаревшие корабли в колониях, справедливо полагая, что для «демонстрации флага» или усмирения туземцев, хватит и такого старья. Третьесортные корабли обслуживались такими же третьесортными экипажами, но как правило, для колоний хватало.
Территориальные воды Португалии не остановили пыл преследователей, и вскоре портовые власти Лоренсу-Маркиша с бессильной яростью наблюдали за вопиющим нарушением международного права, чувствуя себя униженными и оскорблёнными. Всем своим сердцем они болели за… а точнее — против англичан!
Драма разворачивалась, и никто уже не сомневался, что корвет нагонит гражданский пароход, и захватит его самым пиратским образом, на виду всего Лоренсу-Маркиша! Однако капитан парохода придерживался иного мнения, и резко изменив курс, выбросился на берег в нескольких милях от города, раздирая жестяное брюхо о прибрежные рифы.
Некоторое время корвет крейсировал вдоль берега, но затем удалился, и только тогда португальский сторожевик вышел из порта, спеша на помощь потерпевшим кораблекрушении. Впрочем, потерпевшие справились сами. Оценив состояние судна как безнадёжное, они организовали выгрузку людей и грузов, действуя на удивление слаженно, удивительным образом напоминая деловитых мурашей.
Подоспевших португальцев встретили деловитые бородачи, вызывающие неуловимые ассоциации с бурами. Русские…
Вникать, что это «другие русские», равно как и в религиозные заморочки схизматиков, расколовшихся на разные течения, португальцы не стали. Спешно организовав повозки до Лоренсу-Маркиш, они препроводили бородачей до консула Претории, и с нескрываемым облегчением посадили на поезд.
— Как буры, только русские, — глубокомысленно заключил капрал Алмейда, провожая взглядом тронувшийся состав и нашаривая в кармане трубку.
— Девки у них красивые, — мечтательно отозвался контуженный синими глазами молодой Родригеш, влюбчивый по молодости и романтическому характеру.
— Это да, — протянул более призёмлённый сослуживец, томно вздыхая, — я бы…
Вытянув вперёд толстые, изрядно вывернутые губы, выдававшие изрядную примесь негритянской крови, он причмокнул и сделал движение тазом.
— Забудьте! — прервал их мечтания сержант да Коста, сдвигая на затылок фуражку.
— Такие… — он дёрнул плечом, — Вы на девок пялились, а я по долгу службы со старейшинами их.
— Так поверите ли… — он замолк и пожевал задумчиво нижнюю губу, — всё время хотелось голову наклонить под благословение. Я даже сбился пару раз, назвал их святыми отцами, н-да…
— А они? — заинтересовался Родригешь.
— А ничего, — сержант достал портсигар, решительно не желая продолжать разговор, но всё-таки добавил:
— Педро, старший из моих братьев, иезуитский колледж оканчивал, так эти — один в один!
— Оканчивали?! — глупо пошутил капрал, и сам же заржал.
— Обучали, — сдержанно ответил сержант. Он замолк, и на его смуглом лбу появились вертикальные морщинки. Завтра… нет, сегодня же он посетит отца Переса и расскажет ему о русских переселенцах, и своём их восприятии.
К вящей славе Господней[78]!
Глава 42
Нелётная погода держится вот уже четвёртый день, и в редкое затишье в небо взмывают только воздушные шары да полужёсткий дирижабль, удерживаемые на привязи. Полчаса, много — час, и наземные службы вынуждены крутить рукояти барабана, наматывая тросы и возвращая экипажи на землю, где они долго приходят в чувство.
Прерывистый ветер, низки тучи и клочкастый туман не слишком способствуют воздушной разведке и корректировке огня, так што полёты аэронавтов скорее для успокоения совести, чем для пользы. Сниман, привыкший к свежим фотографиям Дурбана, полученным с воздуха, ходит мрачным, вечно окутанный клубами табашного дыма и смурным настроением.
Мы с братом на приколе, потому как летадлы куда как чувствительней к непогоде. Нырь носом вниз! И отпевай… Особенности конструкции, ети её. Знаю примерно, как нужно делать, но время, время…
Пока же, пользуясь предугаданным синоптиками перерывом в полётах, провёл отбор в отряд пилотов. Через дядю Фиму, ага… Мне, собственно, собой разницы не было, через кого организовывать, но всё ж таки компаньон, да и капиталец политический Бляйшману не помешает.
Среднего и ниже среднего роста, жилистые и выносливые, технически грамотные, стрессоустойчивые. Обязательно — способность ясно и быстро мыслить при дикой усталости и недосыпе.
Буры выставили было требование процедуры натурализации в одной из республик, временного и имущественного ценза, но зась! Вмешались союзники, и фолксраад пошёл на уступки, допустив в числе прочих и граждан дружественных государств. И вроде как… не ручаюсь, но Бляйшаман намекал, што Франция стала несколько более дружественной, в том числе и по этой причине.
Да уж, в верхней палате парламента обсуждали, сроду не подумал бы. Маленький Я в большой политике…
Отбор, а потом тесты, тесты, тесты… Умение читать чертежи и карты, разобраться в технике, в том числе и незнакомой, идеальная зрительная память, координация, мелкая моторика, и ещё не куча даже, а кучища вещей, которые только смог придумать мой извращённый мозг.
Кандидаты за трое суток спали не больше четырёх часов, и всё это время прыгали, бегали, кувыркались, висели до судорог на канатах, ходили по доске на высоте десятка метров над землёй. А ещё — решали задачки «с подвохом», требующие прежде всего внимательности и цепкого ума, а не гимназических знаний. Играли в быстрые шахматы, в карты, и снова — бег, кувырки, борьба, бокс…
Я сам за это время спал немногим больше. Постоянно то показывал, што надо делать, то вглядывался в лица боксирующих и фехтующих. Способны ли они, не мигая, встречать удар летящей в лицо перчатки? Клинка? Притом не тупо замирать, а как-то действовать! И как?
Способны, стоя у мишени, стоять не двигаясь, пока меткие стрелки пулями обрисовывают контуры их тел? И тут же — задачки на внимательность, светская беседа, тактические задачки от Мишки.
Абсолютно уверен, што большая часть требований избыточна, но откровенно говоря, я не горю желанием проверять свои педагогические таланты на сомнительном материале, предпочитая заготовки такого рода, которые достаточно слегка шлифануть. Да и престиж профессии, не без этого.
Поскольку испытания проходят открыто, и любопытствующие хоть и не толпятся вокруг, но присутствуют в достаточных количествах, уважения к прошедшим отбор — с избытком. Каждый ведь невольно примеряет на себя, и констатирует — не потяну…
Позже романтический и героический флер сгладится, а то и вовсе сойдёт почти на нет, но хочется отобрать таких людей, которые не потерялись бы и без меня. Да, отчасти тщеславие, но авиация создаётся здесь и сейчас.
Де факто и де юре я один из её создателей, но возможность создать ещё и костяк будущих прославленных пилотов, конструкторов и офицеров воздушного флота своих стран, это здорово! Греет душеньку, себе-то што врать?
Эффект скорее побочный, на первом месте всё ж таки желание качественного «человеческого материала», понимание политическое потом пришло, после намёкиваний дяди Фимы о моём вкладе во франко-бурские отношения. Что ж…
Идя вдоль жидкого строя, вглядываюсь в серые от усталости лица — не ошибся ли я, не потухли ли глаза? Не потухли…
Каждого помню, до последней запятой досье выучил, да и сам немало добавил. Характер, личные особенности, привычки, неприятие бытового или религиозного характера.
Военгский Илья Митрофанович, из поморов, двадцати восьми лет. Среднего роста, тощий и жилистый, со шрамом от нагайки поперёк иконописного лица. С детства зуйком[79] ходил на коче, потом Балтийский завод в Петербурге. Не сложилось — слишком независим оказался помор, права отстаивать вздумал, мерзавец этакий. Ну и влетел разом в политику, и как старообрядец — в оскорбление Церкви до кучи.
Ждать ареста и суда неправедного не стал, ушёл через Финляндию. Работал механиком на судах, на приисках в Калифорнии, помощником шерифа в Аризоне. В Преторию приехал пять лет назад, работал механиком в шахте. Натурализовался, имеет гражданство Претории.
Ивашкевич Адамусь Глебович, из Гродненских мещан, литвин двадцати трёх лет. Мелкорослый, с высоким лысеющим лбом, тонкогубый, с широким подбородком и льдистыми глазами. Работал на Харьковском паровозостроительном, и тоже — проблемный. Националист и социалист, равно ненавидит Петербург и Синод. Имеет свои взгляды на историю, считая Романовых завоевателями.
Арест, суд, бежал с этапа. Побег его — тема для приключенческой книги, а скитания — ещё для десятка. Приехал незадолго перед войной, да так и остался. Собирается натурализоваться, перешёл в кальвинизм, и кажется — искренне.
Франс Якуб Кучера, подданный Франца Иосифа, бывший житель Вены, по живости характера попавший под пристальное и недоброе внимание властей, от которого и перебрался в Африку почти десять лет назад. Социалист и чешский националист, хотя собственно немецкой крови в нём больше, чем три четверти. Типичный шваб с рублёной физиономией и взглядом бульдога, двадцати девяти лет.
Вольфганг Шульц, двадцати шести лет, уроженец Мюнхена, профессиональный механик и профсоюзный деятель, проблем с властями не имеет и не имел, в Германии деятельность социалистов вполне легальна. В Африку перебрался по зову сердца и в желании заработать на собственное дело. С началом войны перебрался в Преторию из германских колоний, и вступил в бурское коммандо.
Этьен Мария Тома, девятнадцати лет, некрасивый и сутуловатый, но очен обаятельный уроженец Марселя, сделавший перерыв в учёбе по причине безденежья. Студент Сорбонны, будущий инженер. В Африку приехал за экзотикой и в надежде быстро разбогатеть.
Матис (он же Мэтт) Леон Морель, двадцати двух лет. Американец, а точнее — луизианский креол французского происхождения. Смазливый по девичьи, отсюда и все его неприятности — с поножовщиной и последующими приключениями, не всегда приятными. В Африку приехал недавно, сугубо на войну с британцами, но уже бойко говорит на голландском.
— Господа курсанты, — выделил я голосом, и они подобрались, собрав остатки сил, — поздравляю вас с поступлением в пилотажную группу!
— Вот, Мишенька, — щурясь подслеповатыми глазами на оторопелого внука, сказал дед, — помирать я приехал.
— Ты, Филиппок, смерти не бойся, — старческая рука ласково погладила прильнувшего к старику малыша по голове, — нешто ты думаешь, што я сверху за тобой не досмотрю? Шалишь!
Рассмеявшись дребезжащим смехом, он утёр слёзы малышу и приобнял его.
— Ишь, рёва какой, — нежно сказал он, — ну, пореви, пореви…
— Дед, — беспомощно сказал Мишка, и замолк, не зная, што и сказать. Боевой офицер, он стоит сейчас, беспомощно опустив руки, и кроме нас с Санькой, да прочей родовы, вокруг и никого. С отдаления буры глядят, и будто бы даже понимают што-то.
— Я, Мишенька, — старик безмятежен и будто даже и в предвкушении, — зажился на Этом Свете. Давно уж на Том старуха моя ждёт, так-то! Если б не Филиппок, давно бы уж похоронили!
«— Закончился срок годности» — мелькнула непрошенная мысль. Для своих преклонных лет дед выглядит бодро и глядит прямо, но есть ощущение ветхости, потусторонности.
— А так-то, — старик усмехнулся неожиданно по-молодому, — с пользой хоть. Родина, Мишенька, начинается с того, што ты за землицу кровушку свою пролил — не сам ежели, так деды-прадеды твои. Так-то… кровью сперва её полить надобно, а потом и потом, когда на землице работаешь, вот тогда она твоя и становится. Но пока могилок родных в землице не появится, нет ещё её, Родины! Так-то…
— Я, Мишенька, — раздумчиво сказал он после молчания, — так думаю, што нужно мне в эту землицу лечь, так-то надёжней будет. Пока она ещё чужая, и если не меня, старого, возьмёт, так тебя или Филиппка.
— Дед… — повторил Мишка, ссутулившись.
— Давно уже дед, — закивал тот, — и прадед не единожды, и прапрадед… Говорю же, зажился!
Читать бесплатно другие книги:
