Отрочество 2 Панфилов Василий

Глава 43

Осаждённый Дурбан хорошо виден с высокого крутого холма, на котором расположился штаб Снимана. Дымки многочисленных пожаров, разрушенные здания, баррикады на широких улицах, вспышки орудийных выстрелов.

Осада ведётся по всем правилам европейской военной науки. Вдоволь наплясавшись на граблях партизанщины и ополченчества в первые месяцы войны, бурские военачальники, вслед за Сниманом, начали таки прислушиваться к советам европейских офицеров.

Буры, не разучившись метко стрелять, маскироваться и совершать дерзкие рейды по вражеским тылам, с некоторым трудом влезли в тесные для них рамки армейской дисциплины, научились возводить полноценные фортификационные сооружения и рассчитывать свои действия на несколько ходов вперёд. Не без оговорок, но войско получилась куда как боеспособное, и военная мощь бурских армий выросла кратно.

В каждом коммандо обретается ныне при штабе несколько европейских офицеров, обучая африканеров правильной штабной работе и консультируя их по вопросам европейской тактики и стратегии. К командованию войсками, впрочем, их за редким исключением не допускают, и как по мне — решительно верно.

Воспитанные в европейских военных традициях, европейцы мыслят категориями «у короля много», што для здешних реалий решительно недопустимо. Ну и разумеется — шагистика и прочие «важные» составляющие европейской военной науки. Для добровольческих армий, опирающихся на сознательность и родственно-соседские связи, это попросту лишняя трата времени, «чувство локтя» у них отменное.

По количеству европейских офицеров в войсках можно уверенно судить о степени заинтересованности конкретных стран. Решительно доминируют немцы, французы и неожиданно — янки. Европейской мелочи много, но за исключением бельгийцев, все они приехали сугубо на добровольных началах, не пользуясь неофициальной поддержкой правительства своих стран.

Офицеров из Российской Империи сравнительно немного, такой вот необычный вышел кунштюк. Подданных и бывших подданных великое множество, а офицеров — зась! Не сложилось по ряду причин.

А поскольку русские, жиды и поляки, обретающиеся в бурских армиях в превеликом множестве, решительно не идут под командование российских офицеров, то и буры относятся к ним безо особого пиетета. Определённые исключения, вроде того же Максимова и приснопамятного Ганецкого, имеются, но их немного.

— Ну-ка… есть! — зафиксировав стереотрубу[80], Мишка сделал несколько пометок в документах, время от времени вновь приникая к окулярам, — Глянь!

— Угу! — отзываюсь, прильнув к окулярам.

— Здание с часами видишь?

— Сейчас… а, понял!

— Нужны как можно более подробные снимки, што там сзади. Сможешь?

— Хм… — разглядываю здание в стереотрубу, пытаясь прикинуть возможности бриттов на этом участке, — да! Слева подлечу, там никакой возможности нет поставить пушки на возвышение.

— Когда же твои курсанты летать начнут, — прерывисто вздохнул брат. Ну што на такое скажешь?! Летать-то они могут, но пока невысоко и с опаской, пускать их над городом смысла никакого — либо собьют к чертям без всякого толка, либо их полёт будет носить эффект чисто психологический.

Рад бы… вот честное слово, славой бы поделился охотно. Вылетов у нас с Санькой на каждого по пять-семь в день, а это, скажу я вам, такое себе ого, што никому не желаю! А ещё и стратегию с тактикой в головах держать приходится, век бы о них не слышать!

Детальной картины не знаем, и слава Богу, но задачки нам ставятся не абы как, а с объяснением — што именно они хотят через нас высмотреть, а дальше мы уже сами решаем — сможем ли, да если сможем, то как. То бишь вводные изначально должны быть достаточно полными.

Даже и аэродром наш ныне у самого штаба, рядышком с дирижаблем и воздушными шарами. Штоб, значица, без задержек информация.

Помимо тактики и стратегии в уши льётся и высокая политика, куда ж без неё! Некоторое снисхождение к возрасту имеется, но в общем и целом — принимают на равных. А это, на минуточку, генералитет и старший офицерский состав! Да и члены фолксраада заезжают, погреться у костра военных действий, да решить какие-то свои вопросы.

В разговорах не таятся, и напротив — живо интересуются моим мнением, считая его «необычным и парадоксальным». Я для себя вывел — в дурака стучатся. Ну, пусть… Зато и знакомств полезных не куча даже, а кучища!

Буквально сотни пожатых рук, визитных карточек, рекомендательных писем и тому подобных вещей. Приходится вести подробный дневник с «Кто, што, когда» вкупе с картотекой, и честно говоря, не сильно хочется. Но надо! И Саньку заставляю, с прицелом на будущее.

Голова иногда пухнет от обилия стратегии с высокой политикой и политэкономией! Европа воинственно бряцает оружием, увидев в англо-бурской войне возможность дать укорот Британии, вцепившись заодно покрепче в здешние шахты да рудники.

Не дурные! Не на голое место приходят, а какая-никакая, но цивилизация. Железные дороги, мощности промышленные, люди обученные имеются. Всё не в джунглях стройку зачинать, когда выхлоп ожидается огромный, но сильно не скоро. А тут — нате! На блюдечке.

Активы покойного Сесиля Родса хоть по территории, хоть по доходности, бьют иные европейские страны, и возможность раздербанить их превысила соображения государственной осторожности. В территориальные споры с Британией, как я понимаю, союзники буров лезть не спешат, предоставляя эту честь бурам. А вот после, признав за африканерами новые территории, можно будет получить шахты и рудники по сходной цене.

«Паровозик Вилли», подстёгиваемый общественностью, промышленниками и военными разом, с дурной воинственностью бросился в омут, лихо подкручивая усы, произнося бравурные речи и потрясая благоразумно не вытаскиваемым из ножен оружием.

В кильватер пристроилась Австрия — впрочем, заметно более осторожная в действиях и высказываниях.

САСШ, как это у них водится, ведёт политические игры через «частную инициативу граждан». За инициативой этой каждый раз торчат если не уши непосредственно Вашингтона, то как минимум авторитетной группы сенаторов, но приличия соблюдены.

Франция долго выжидала, но под напором воинствующих граждан и ряда промышленников, вступила-таки в эту игру, потянув за собой Бельгию. Резко увеличились ассигнования на флот и министерство Колоний, начались военно-морские учения, и в несколько раз вырос поток колонистов, направляющихся в заморские владения Франции.

Французы с пруссаками ведут свою, сугубо местническую политику, норовя не только и не столько помочь бурам и противодействовать бриттам, сколько подставить ножку извечному сопернику. Увлекательнейшая игра, с учётом сильнейшего франкского парламентаризма и внутренней грызни фракций.

Пруссакам буры интересны прежде всего как союзники против британцев в деле освоения Африканского континента. Воевать против бриттов они готовы до последнего бура. Вторичная цель — не дать укрепиться в регионе французам, но пруссаки явно выбрали путь не столько военной, сколько экономической экспансии.

Франки заинтересованы в бурах, как в плацдарме против англичан, ну и разумеется — всеми силами противодействуют закреплению пруссаков в Южной Африке.

Янки просто торгуют, демонстративно избегая территориальных претензий и не влезая глубоко в Большую Политику.

Позиция России в этом конфликте в настоящее время выглядит самой необычной. Мешая воинственную риторику Военного министерства с бесконечными реверансами Лондону от МИДа, правительство Империи затеяло реформу казачьих войск, объявив о создании Туркестанского казачьего войска.

Подробности бесконечно туманны, трактовать такие высказывания можно в самом широком смысле — начиная от каких-то малозначимых реформ в Оренбургском казачьем войске, заканчивая походом на Индию через Афганистан. Последнее, разумеется, сильно вряд ли, но обустройство казачьих станиц вдоль афганской границы вполне вероятно.

Замес получается густой, и от попытки просто подумать на несколько шагов, чем же может обернуться ситуация, голова идёт кругом. Сплошь переменные, и все неизвестные!

Блиндированный состав начал тяжело тормозить, немногим не доехав до переднего края. Длинный, подпёртый сзади ещё одним паровозом, он останавливался тяжко, с превеликим скрежетом и буксованием.

Возчики, не дожидаясь полной остановки, уже нахлёстывают лошадей, с шиком разворачивая фургоны прямо к дверям вагонов. Стук распахиваемых дверей, и плечистые молодцы, сопровождавшие состав, споро начали перегрузку.

Среди фургонов мечется Бляйшман, как никогда нервенный и взъерошенный. Он орёт, божится, упрашивает… Наконец, не выдержав, залез на вагоны, и оттуда принялся руководить выгрузкой.

— Поспешаем, православные! — заорал он, надрывая глотку и морду, и потные его пейсы лихо развевались во время прыжков с вагона вагон. Сын опасливо поспешал за ним, примеряясь перед каждым прыжком, и дикими глазами глядя на героического папеле.

Сам же Фима, не обращая ни на што внимания, горит делом, искренне болея за работу. Логисты, которые и без того туго знают свое дело, огрызаются нервенно, но впрочем, беззлобно.

— У-у, морда жидовская! — пропыхтит кто-то, надрывая пуп под тяжеленным ящиком с бомбами, да и всё на этом. Здесь не Рассея, и привышные каждому православному извечные образы врага всего християнского мира претерпели изрядные трансформации.

Любви к жидовскому племени не добавилось, но неприязнь ушла — не до конца, но изрядно сдав позиции. Тем паче, одно дело — какие-то чужие где-то тамошние христопродавцы, и совсем другое — нашенский Бляйшман! Падел ещё тот, но сугубо для чужих!

Диссонансом Фиминому цирку артиллерийские офицеры, спокойные и деловитые.

Подъехавший штабной автомобиль окатил всех пылью из-под колёс, и Чортушко споро раздал свежеотпечатанные карты и фотографии Дурбана. Изучали их уже в сёдлах, не теряя ни минуты времени.

Медленно, но уверенно миномёты начали менять ситуацию. Буры, сперва косившиеся дико на вылетающую из родного окопа мину, быстро оценили новое чудо-оружие, и перешли в наступление, откусывая у обороняющихся один кусочек территории за другим.

Возможность обрушить «Гнев Небес» на закопавшегося в землю врага, не неся при этом почти никаких потерь, африканерам решительно понравилась. Артиллерийские и пулемётные позиции бриттов, ранее бывшие крепким орешком, поддававшимся только артиллерии, разгрызались на раз.

Чугунная плита летела на дно окопа, сверху толстостенная труба с упорами, минутка на уточнение вражеской диспозиции и наведение, и Божий Гнев обрушивался на солдат Антихриста! От богобоязненных буров требовалось только приникнуть к прицелам, выцеливая паникующих англичан, да не забывать молиться.

Кусочек за кусочком, неся минимальные потери, буры захватывали Дурбан, всё глубже вгрызаясь в территорию города. Единственный затык — необходимость постоянного огневого шквала. Логисты справлялись, подвозя снарядные и патронные ящики прямо на передний край, на обратном пути захватывая раненых и убитых.

Бляшман метался с возчиками, отслеживая картину в целом и не без грусти понимая, што как бы они не размахнулись с количеством мин, делать их нужно было в десять раз больше! Потому как если они есть, это хорошо! А если нет…

… — ой вэй, — нервенно сказал Фима, вжимаясь в землю после разрыва снаряда, угодившего аккурат в повозку с минами. Сейчас на том месте только воронка и мясное крошево, разбросанное на десятки саженей.

Оглядываясь назад, он ящерицей прополз через воронки и кочки, стёк в окоп и приподнял голову, оценивая обстановку. На душе разом запаскудело, такой гадоты он мог вспомнить по пальцам на раз-два, включая бурную молодость.

Британский снаряд разом уничтожил не только мины, но и командование отряда, а в настоящее время их обходят с тыла, и што печально — не в полный рост со знамёнами, а прячась в складках местности, будто и не англичане! Пара минут, и в штыки ударят, а это, говорят, больно.

Спереди их поменьше, но выкатывают пулемёт, минута-другая, и его установят… Подобравшись, он оценил расстояние и свистнул, привлекая внимание уцелевших бойцов. Несколько коротких слов, и…

— За мной, парни! — перемахнув через бруствер окопа, он бросился вперёд, не отпуская взглядом пулемётчика и сжимая револьвер до боли в ладони. Фима даже не знал, бегут за ним или нет… просто вот так вот, с оружием в руках, ему менее страшно, чем в окопе.

Полузадохнувшийся Бляйшман, прыгнув щучкой, навалился на пулемётчика, схватив его за горло и не думая ни о чём.

«— Не люблю быть героем» — мелькнула странноватая мысль, но лучше уж вот так, в сражении…

Дальше память работала урывками, отказываясь вспоминать эти ужасы. Успели… буры всё-таки поднялись в атаку и добежали, перебив немногочисленный пулемётный расчёт, и развернули оружие навстречу британцам, разом выкосив три четверти наступающих.

Дальше был сплошной героизм, што решительно не нравилось Бляйшману! Незадачливо так всё складывалось, што ты или да, или тебя и вовсе нет.

Пробиться к своим не удалось, и даже напротив, пришлось таки отступить в глубь вражеской территории, подхватив по пути таких незадачливых, но уже не буров. Парни из немецкого Европейского Легиона глядели браво, но привычка решать проблемы через величину погон, вбитая на подкорку, никуда не делась.

Бравый ассистент-фельдкорнет пучил глаза на шеврон коммандера и козырял, не к месту вспомнив о субординации. Прусского юнкера[81] не смутили даже пейсы коммандера, вкупе с ни разу ни арийским видом. Пришлось и дальше быть отцом-командиром, и в общем-то, получалось.

Удачно пройдясь то английским тылам, и собрав мелкие группки таких же ретивых вояк, Бляйшман нащупал-таки слабое место в британских позициях, ударив в тыл пулемётной части. И оказалось…

… они прорвали кольцо обороны. В прорыв вошла конница Дзержинского, и по широким улицах Дурбана галопом пролетел Первый Сарматский.

— Марга!

Глава 44

На похоронах собралось несколько тысяч человек, и я не могу вспомнить такой толпени, даже когда провожали Жубера. Русские, не совсем русские и совсем не русские, тысячи людей пришли проводить в последний пусть человека, с которым не были лично знакомы.

Рядовой ополченец, только што приехавший в страну и не успевший ничем собственно прославиться. А вот поди ж ты!

Бог весть почему, но гибель в бою ветхого старика стала чем-то очень значимым для этих людей. Я и сам не могу выразить подобного чувства словами, но где-то в глубине души ощущаю всю необычность этой смерти.

Губы сами шепчут «За други своя[82]», и сухие глаза немигающе глядят на опускающийся в землю гроб. Как и хотел — в бою с бриттами, с которыми недовоевал в Крымскую. И глубочайший, не вполне понятный, но болезненно ощущающийся символизм — заслонив собой от верной смерти молоденького бура, прибывшего координировать совместные действия.

Обняв, заслонил от шального по сути корабельного снаряда, расплескавшегося осколками, и на последних силах благословил юношу губами, из которых выплёскивается кровь. Што особенно впечатлило как самого бура, так и всех, кто присутствовал при сём событии — с улыбкой.

Позже, наверное, это обрастёт мифами, а количество очевидцев вырастет на два порядка. Пусть!

Сейчас, на похоронах, буры и русские смешались, не чувствуя отчуждения. Ещё не один народ, да наверное, и никогда не станут полностью единым, но… Русские не буры, но уже — африканеры[83]!

Среди собравшихся очень много знакомых лиц — по Одессе ещё, по Москве. Мишкина родова, Жжёный с чадами и домочадцами, стискивающий мне плечо дядя Гиляй, Коста, щеголяющие свежими повязками и сержантскими нашивками под артиллерийскими эмблемами Самуил с Товией.

С каждым знакомым лицом на сердце будто лопался какой-то обруч, и становилось легче дышать и просто жить. Африка разом стала близкой и родной.

Я дома.

Прижатые к береговой черте, бритты оказались под прикрытием судовой артиллерии. Пат.

Акватория Дурбана мелководна, изобилует отмелями и рифами, и к самому берегу может подойти разве што военно-морская мелочь, калибр и боезапас у которой ограничен, но…

… прикрывающий их крейсер типа «Элсвик», это уже достаточно серьёзно.

Сейчас между бриттами и африканерами тщательно выверено расстояние. Подтяни мы чуть ближе миномёты, и сможем в считанные часы перемолоть в фарш английские войска вместе с ополчением. Но верно и обратное, а попадать под выстрелы морской артиллерии как-то не хочется.

Пусть даже преимущество на нашей стороне, но терять в этой артиллерийской мясорубке несколько тысяч человек совсем не хочется. Да и нельзя… африканеров попросту мало, и начни мы побеждать таким манером, бритты попросту начнут войну на истощение, а долго мы не продержимся.

— Пат, — озвучил Мишка, отстраняясь от фотографий и перерисованных с них карт.

— Мои ещё не готовы, — отвечаю на невысказанный вопрос Евгения Яковлевича и Снимана разом, — да и не поможет. Сбрасывать бомбы без риска быть подстреленным, я могу только с большой высоты, а в таком случае разброс получается очень уж большим.

Сниман переглянулся с Ботой и с шипеньем втянул воздух через зубы, нехотя кивая.

— Я бы ещё сказал — время, — добавил меланхолично Вильбуа-Морейль, — бомбовая нагрузка в любом случае будет несущественной. С учётом же разброса и попаданий в акваторию, на нейтральную полосу и Бог весть, куда ещё, подобной бомбёжкой можно заниматься неделями, прежде чем потери бриттов не станут достаточно существенными.

— А тогда и страх перед Небом пропадёт, — констатировал Бота, досадливо дёрнув себя за ус, — да и подкрепление…

Повисла тяжёлая, давящая тишина, ведь по всему выходит, што нужен штурм! Или какая-то…

— А если… — я замер, и первоначальная дурная мысль начала вытесняться Идеей… — сыграть на страхе?!

— Вот! — вырвав лист из блокнота, лихорадочно пишу «Это могла быть бомба», — А?!

— И на таких вот крохотных листочках, — медленно начал Сниман, переглядываясь с Ботой, и на их лицах проступил одинаковый оскал, — чтоб по всей территории рассеялось!

— Да! Солдатня бриттов набрана преимущественно из жителей трущоб и деревенской голытьбы, а публика это такая, что образование даже если и есть, то дурной мистики и суеверий в головах много больше, чем здравого смысла!

— Они же каждый упавший листок будут видеть — бомбой! — выдохнул восторженно брат.

В походной типографии живо ухватились за работу, и затык оказался только в достаточно тонкой бумаге, которая не станет тотчас же размокать, попав на сырую землю. Фима, поиграв бровями, уверенно сказал за да и озадачил своих.

Пока суд да дело, я отправился в мастерскую, решив сделать пришедшую в голову приспособу, которая будет вытряхивать не все листки разом, а поочерёдно, будто карты из рук опытного банкомёта. Санька, как само собой разумеющееся, отирающийся вокруг Корнелиус, и вовсе неожиданно — Тадеуш Кошчельный.

Вечно сумрачный потомок ссыльных поляков и потомственный же ссыльный, рано полысевший, коренастый, с лицом страдающего запором бульдога, в общении он не слишком-то любезен. Это ровно тот случай, когда физиономия живо соответствует характеру.

Однако же и отказываться от услуг заскучавшего инженера-самоучки я не стал. Пусть мы и вечно гавкаемся, но как-то… на одной волне, што ли.

Да и мозги у него работают што надо! Придумать саму концепцию миномётов и их использования, а потом воплотить сырую идею в жизнь, да за короткие сроки, дано не каждому. И пусть злые языки говорят, што идея-де витала в воздухе, а бомбарды были известны со времён Раннего Средневековья, я таких языкатых предупредил, што буду посылать по известному адресу, притом публично.

Коммандер, не чинясь, переоделся в предложенный рабочий комбинезон, с любопытством оглядываясь по сторонам. Задачка для него слишком проста, да и по совести, здесь бы справился любой толковый слесарь, поставь ему такую цель. Но лично мне хочется унять зудящие руки и немножечко голову, в которой накопилось слишком много впечатлений. Кошчельный же, я полагаю, любопытствует по части авиации.

Слесарными работами в мастерской занимались всем авиаотрядом, включая не только курсантов, но и наземную команду дирижабля «Трансвааль», шумно толпившуюся вокруг, загораживая свет.

— Смир-рна! — не выдержал я, и те разом вспомнили за дисциплину и старшинство в званиях. Ну, сам виноват, разбаловал несколько равнодушием к чинам и некоторым панибратством. Как-то оно у меня не складывается с армией.

Взять вот хотя бы опекуна — при равных званиях он для меня безусловно старший, а со Сниманом и Бота могу и поспорить в полный голос. В общем, никакой субординации!

Проверили выпускающий механизм, загрузив пустые листки такого же формата, сброшенные далеко в стороне от лагеря. Действует! Заодно и нюансы работы чуть понятней стали.

Приземлившись, перепроверили заново летадлы, што уже в подкорку въелось.

— Полгода-год, — продолжая проверку, обещаю вздыхающему Корнелиусу, глядящему на меня с видом больной собаки, — и если не случится ничего не предвиденного, ты взлетишь!

Закивав мелко и закусив до крови губу, бур крутанул пропеллер, и отскочил. Тарахтение мотора… взлёт!

Уже в небе выцепил глазами Саньку, пристроившегося в хвост, и покачал крылами — не столько даже брату, сколько привет тем, кто остаётся на земле. Традицией уже стало.

Облетая бриттов, пожалел об отсутствии кинокамеры, и пообещал себе — как только, так сразу! Снять бы всю эту суету внизу… и-эх, какие бы кадры получились!

Санька, пролетев вперёд, сбросил несколько вымпелов, и я на глаз оценил скорость ветра и его направление на нужной высоте. Снова качаю крылами, и начинаю полого скользить вниз, открывая выпускающий механизм и стараясь не обращать внимания на яростную пальбу снизу.

Листовки белыми бабочками запорхали над лагерем бриттов, раскидываемые порывами ветра вдоль всей акватории. Санька, пролетев чуть дальше, повторил, и я смогу увидеть со стороны, насколько же это красиво!

Затявкали пушки канонерок, задравших пушки в зенит. Попасть в вёрткую цель, да в таком непривычном ракурсе, они могут разве што случайно, но вот ей-ей — каждый раз будто в прорубь с головой! Ни разу даже не радует, што эти падлы расходуют дуриком не бесконечные снаряды!

Набирая высоту, начал кружить по спирали, остро сожалея об отсутствии нормального рулевого управления, и вообще… нормального. Летадла, при своей конструкционной простоте, штука заведомо тупиковая, и нормальная управляемость — только малая часть из множества проблем.

Просто так не повернуть, не набрать высоты! Наличие мотора лишь облегчает полёт, но всё равно — в первую голову воздушные потоки, а весь пилотаж и даже рулёжка построены с опорой на воздушные потоки!

Яркое пятно в цветах британского флага, взмывающее во воздух, вызвало злой оскал. Шарики… ну-ну! Отстаёте в техническом развитии, господа бри…

Треск пулемётной очереди с воздушного шара оборвал мои мысли, и я опасно накренился на крыло, отчего бамбуковый каркас застонал протяжно. Не успел… негромкие хлопки, и шёлковые крылья пронзили пули, а одна из них расщепила бамбучину.

Мотор на форсаж, и не обращая уже внимания ни на какие выстрелы, стараюсь дотянуть к нашим. В уши больно ударили выстрелы с земли и торжествующий волчий вой англичан.

Оскалившись в ответ, ловлю себя на странной мысли, што умирать с матюгами, оно как-то неправильно… А дальше — никаких мыслей, а только быстрое снижение и треск ломающейся летадлы.

Успеваю только вспомнить физику, направив аппарат на песчаный склон одного из холмов, расположенного на нейтральной полосе, и по пологой траектории врезаюсь в землю. Вылетев из седушки, кубарем пролетаю в кусты и собираю, кажется все колючки и кочки…

… живой! Хромая на обе ноги и кривясь от боли в покорябанной морде, выбегаю оттуда, и не задерживаясь, спешу к своим. Услышав треск мотора над головой, задираю голову и успокаивающе машу руками, пытаясь докричаться до небес.

— Живой! Цел!

Нейтральную полосу начинают перепахивать английские снаряды, и падают ещё долго после того, как подскакавшие буры подхватили меня на седло.

— Жив?! — обеспокоенно защупал меня набежавший опекун, потом Бота, приземлившийся Санька… Кажется, меня перещупали все штабные, пытаясь одновременно доораться до меня и переорать друг друга.

Наконец успокаиваются, и я приказываю готовить аппарат.

— С ума спятил?! — возмущается брат, — Только што с небес сверзился?!

— Сверзили, — скалюсь я, да так удачно выходит, што все разом отступаются, и только краем уха…

— Такой же ёбнутый… недаром — братья!

Взлёт… недолгий полёт, и вот мы уже на месте. Британские воздухоплаватели, потерпев очевидную неудачу в попытке зацепить нас пулемётной очередью, видимо, о чём-то догадались, начав снижаться… Поздно!

Запыхав сигарой, прижимаю к ней фитиль динамитной шашки, и примерившись, бросаю вниз, целясь в оболочку шара. За мной Санька, потом снова я…

Кому из нас повезло, не знаю, но скомкавшись мятой тряпкой, воздушный шар начал стремительно падать на землю, и это — надёжно!

По приземлению нас встретил восторженный рёв африканеров, видевших первую в истории воздушную битву, и потому необыкновенно воодушевлённых. Рукопожатия, объятия…

Чувствую некоторое неудобство и вспоминаю о падении через колючки. Отпущенный наконец из удушливых дружеских объятий, не чинясь, скидываю реглан и рубаху, и выковыриваю колючки.

— Ага… — озадаченно гляжу на пулю, застрявшую аккурат между плечом и грудной мышцей, — не иначе, как на излёте…

… и не долго думая, выковыриваю её ножом.

— Действительно ёбнутый, — вздыхает Санька, забирая нож, — да ты никак башкой ударился? Ясненько… пошли-ка, брат, до врачей…

— Давненько я здесь не был, — проговариваю вслух, озираясь в госпитальной палатке, пока Санька помогает мне раздеваться.

— … ножом? — слышу голос Оттона Марковича за ширмой, и приглушённый смешок, — Действительно — братья!

— И вы туда же, — укоризненно говорит Санька, — Вот с чего у меня такая репутацию?

— Действительно, — Оттон Маркович вроде как и соглашается, но явно с подвохом…

— Здравствуйте, молодой человек… или лучше — господин офицер?

— Здравствуйте. Да без разницы.

— Надо же, — будто бы даже приятно удивляется медикус, — ну-с… Рану придётся почистить. Потерпите или морфия вколоть?

— Не-е… без морфия…

— Как прикажете, — соглашается он. Несколько минут он, и ассистирующая ему Ольга Александровна Баумгартнер обрабатывают раны и довольно болезненно прочищают пулевую. Боль чувствую, но отстранённо, и потому спокойно веду беседу, рассказывая о воздушном бое. Из первых, так сказать, рук.

— Вы бы, голубчик, остались на ночь у нас? — предлагает Оттон Маркович, — Мало ли, может залихорадит!

— Ну…

— Оставайся! — вмешивается брат, — Здесь хоть спокойно выспишься!

— Заодно и отужинаете с нами, — тоном коварной соблазнительницы предлагает Ольга Александровна.

— Ну… эх, ладно! Соблазнительница коварная!

— А-а! — вскочив на койке, нашариваю висящую в изголовье кровати кобуру «Маузера», и с дикими глазами выцеливая…

— В чём дело, голубчик?! — заскочивший в палату Эбергарт несколько нетрезв и изрядно встревожен, даже песне свалилось с переносья, удержавшись только на цепочке.

— Никак кошмар? — тоном опытного психиатра поинтересовался вошедший следом Чистович, што-то спешно дожёвывая и утирая рот салфеткой.

— А? Он самый… — никак не могу придти в себя, сердце до сих пор колотится…

— Ничего голубчик, — зажурчала профессионально поставленная речь, — вчерашнее событие не могло не сказаться…

— Да причём тут это?! Мне приснилось, што Фира замуж выходит, и не за меня!

После завтрака меня выписали, найдя состояние сносным.

— Вы уж, голубчик, поберегитесь, — попросил на прощание Оттон Маркович, — раны у вас из тех, что с одинаковым успехом могут как зажить за неделю, оставив незначительные шрамы, так и воспалиться, уложив вас на койку на долгие недели.

— Постараюсь, — отвечаю с некоторой неуверенностью, на што медик только вздыхает, скорбно поджав губы.

Раскланявшись с Гучковым, сажусь в присланное авто, и Чортушко, вопреки своему обыкновению, весьма деликатно доставляет меня на аэродром. Рассказав ещё раз подробности боя, падения и своих впечатлений, даю разрешение на полёты.

— Но! — подняв палец, разом затыкаю оглушительный рёв, — без какой-либо нагрузки! Это ясно!

— Прослежу, — обещает брат, обведя взглядом курсантов, и через несколько минут начинается подготовка к психической атаке. Проводив взглядом поочерёдно взлетевших курсантов, я сел разбираться с документацией. Не люблю… но надо!

Вечером уже, послонявшись по аэродрому и не находя себе места, вернулся в свою палатку, и взяв из футляра аккордеон, начал наигрывать всякое, поглядывая на деловитую суету.

А потом как-то само… пальцы пробежали по кнопкам, и…

Даже дядя Гиляй, соскочивший с коня, так и встал рядышком, держа его под уздцы и поглаживая по бархатистой шее. Работа на аэродроме замедлилась, а из моей души лилась песня…

— Да, — после длинного молчания сказал Владимир Алексеевич, будто вспомнивший што-то давнее, да не донца подзабытое, не зажившее толком, — так и было. Всё так… всё…

Нащупав в кармане трубочку, он принялся было искать кисет, но будто очнулся.

— Да! Я што прискакал-то! Британцы эвакуацию начали!

Эпилог

Откинувшись блаженно в кресле и полуприкрыв глаза, Сергей Александрович слушал, как молодые офицеры ангельскими голосами выводили один из любимых его цыганских романсов, исполняя женские партии. Подражая цыганкам, они поводили плечами, и аксельбанты на их грудях подрагивали. Это можно было бы принять за далеко зашедшую шутку дурного пошиба, но ревнивые взгляды, которые они бросали друг на друга[85], смутили бы и самого твердолобого человека.

Немолодой казачий генерал, сидящий по левую руку от Великого Князя, глядел на это с выражением величайшего изумления, кусая желтоватыми старческими зубами дряблую нижнюю губу, да беззвучно вдыхая полной грудью — так, будто ему не хватало воздуха. Время от времени он спохватывался, цепляя на лицо верноподданническое выражение и делая уставные глаза, но хватало его ненадолго.

Провинциальный служака плохо понимал суть происходящего, оглядываясь то и дело вопросительно на искушенных светской жизнью генералов Московского гарнизона, но те сидели с видом самым невозмутимым и привычным. Старый вояка спохватывался и снова цеплял на лицо уставное выражение, но сползало оно почти тотчас, уступая место изумлению и непониманию.

Романс закончился, и Великий Князь, выпрямившись в кресле, обвёл присутствующих блаженным взглядом человека, находящегося в раю. Встав, он с лёгкой улыбкой кивнул генералам, как бы прося подождать немного, и направился к хору.

Несколько минут Сергей Александрович общался с ними, и было в этом нечто противоестественное и интимное, так что у казака даже дёрнулась шея, а левая рука крепко вцепилась в эфес шашки.

Все эти деликатные прикосновения к плечу или груди, улыбки. Будто…