Отрочество 2 Панфилов Василий

Глава 35

— Наши… — выдыхаю на земле встречающим, спешно отцепляя с пояса страховочный трос и скидывая шинелку. Не отходя далеко, начинаю делать кроки на подсунутом планшете, сев прямо на пыльную землю, скрестив ноги по туркски.

«Техники» из наземной команды, косясь любопытно, спешно утаскивают летадлу на повозку, проверяя ткань на разрыв, а бамбучины на трещиноватость. Необходимости в починке пока не возникало, но в теории, готовы они к любому сюрпризу.

— Наши, — подняв на миг голову, повторяю подошедшему Мишке, дорисовывая кроки без излишней спешки, — из Европейского Легиона. Ручаться не буду, но кажется, из коммандо Дзержинского, то бишь Первый Сарматский в европейской классификации.

— Вот здесь… — тыкаю карандашом в кроки, и надо мной склоняются физиономии командиров, — столкнулись с британцами, по виду совершеннейшее ополчение из Капской колонии.

— Так, так… — Ван Огтроп по извечной своей привычке начинает жевать нижнюю губу, обнажая желтоватые зубы, поредевшие после концлагеря, — численность?

— Около полусотни наших и сотня бриттов. Ну… то есть сейчас бриттов меньше, — поправляюсь я, и прямо-таки всей кожей чувствуя, какое облегчение сейчас у буров.

— Я так понимаю, — веду карандашом по карте, — сарматы их переиграли. Разведка получше поставлена, ну и вообще — вояки толковые, с нормальной выучкой. Подловили на марше растянутую колонну…

— Сверху хорошо видно, — прерываюсь для пояснений недоверчиво сощурившемуся Веннеру, — бриттские трупы так в колонне и легли, как шли.

Кивок, и я продолжаю.

— Наших меньше было, но порядка двадцати ополченцев они сразу выбили, в походном ещё строю. Десятка полтора-два чуть погодя, да и сейчас у них тактическое положение лучше. Бритты огрызаются, но отходят во-от сюда… — буры как заворожённые следят за карандашом, — а зацепиться им не дают.

— Поправьте, если я ошибаюсь, — и Мишка склонился над картой, водя перстом, — они либо вот по этому маршруту отходить станут, либо…

— Так, — каркнул Веннер, закивав и достав из кармана трубку, — это только кажется, что в вельде много путей!

Все закивали глубокомысленно, потому как это только бушмен гололожопый свободен идти на все стороны света. Росы лизнёт, ящерку сожрёт, и тем напоен и сыт бывает. А когда ты на лошади, да тем паче не в одиночку, всё иначе! Вода нужна, и много. А ещё проходимость дорог для лошадей, наличие для них годящей травы на маршруте и так далее.

— Огневой мешок? — предлагаю я, воспользовавшись паузой, — Пойти навстречу, да встать вот здесь… Аккурат с одной стороны холмы обрывистые, а с другой рощица акациевая тянется. Подготовить позиции, и нахрапом уже не возьмут, а выход картечницей перегородить.

— Дельно, — отозвался брат мгновенно, — только перегораживать не будем.

— Золотой мост, — коротко пояснил он, видя моё непонимание, и я полыхнул ушами. Сам же рассказывал ему о такой воинской стратегии, и на тебе!

— Крыса, загнанная в угол, может быть опасной, — разъяснил Мишка для буров, — оставим им мнимую возможность для бегства.

К чести буров, уклоняться от сражения никто не думал. Хотя… засады онилюбят, умеют, практикуют! Тем паче, уязвлённое после плена самолюбия требует умастить елеем побед душевные раны. Если бы африканеры были знакомы с милыми североамериканскими обычаями, бриттские трупы щеголяли бы не только отсутствием личных вещей и сапог, но и скальпов.

Повернули караван в нужную сторону, а детали плана обговаривались на ходу. Засев в поскрипывающую повозку, заспорили о мелочах, и как это бывает у африканеров, в качестве аргументов нередко приводились такие веские доводы, как длинна родословной и заслуги предков, ну и крепость в вере, куда ж без этого?! Мишка морщится еле заметно, но не перебивает.

Включённый в число командиров, я вместе с ними в повозке, то и дело уточняя и вспоминая. Пологи откинуты спереди и сзади, но горячий воздух недвижен и влажен, вплоть до душности, отчего я обливаюсь потом и дышу чаще.

Пахнет немытыми телами, больными зубами, табаком и почему-то зоопарком. К человеческой нечистоте примешиваются пряные запахи вельда, на выходе давая што-то душное и гнилостное. Вошки ещё… Почесавшись незаметно, ловлю понимающий взгляд брата, и вздыхаю.

К полудню вышли на искомую позицию, и выслав вперёд конную разведку, принялись готовиться к бою. Перво-наперво выбрали позицию под картечницу, не забывая притом о её невеликой надёжности. Поставили аккурат на краю акациевой рощи, обложив бруствером и накидав для пущей гадотности камней вокруг. Не то што конница ноги переломает, тут и пешком если идти, под ноги придётся глядеть!

Нарубленным колючим кустарником перегородили проходы в акациевой роще. Без особых изысков — ровно так, как это делают в вельде, огораживаясь на ночёвке от хищников. Напоследок соорудили брустверы, уже с ясной неохотой и не выше, чем по пояс.

Папаша, сидя неподалёку с ружьём наизготовку, всё вздыхает и печалится о потраченном порохе. Сейчас бы ещё фунтиков этак с десяток, и то-то славную можно было бы стрелядлу соорудить!

Наконец прискакали разведчики, вздымая копытами красноватую пыль.

— Гонят! — выдохнул главный из них, мальчишка лет восьми, гордый участием в самонастоящей войне, и своей в ней героической ролью, — Как заорали «Марга!», да в сабли! Ух!

Он спохватился, и приняв серьёзный вид, как и полагается почти взрослому буру, степенно рассказал подробности виденного. Переглянувшись и похмыкав многозначительно, будто и правда много поняли, разошлись по позициям.

Ожидание боя высушило губы и глотку, заболели глаза от нежелания моргать, но вот наконец раздался рокот копыт, и с пологого холма покатилась бриттская конница. Коней нахлёстывают так, што и знатоком быть не нужно, штобы увидеть панику! Р-раз! И оступившийся конь кубарем покатился по склону, ломая себя и седока.

«— И правда ополчение» — довольно констатировал я, прижимаясь к прикладу щекой и выжидая, пока первые всадники доскачут до условленного места. Рядом сопит сосредоточенно Санька, и это мерное сопенье почему-то успокаивает.

Защёлкали выстрелы, и передние ряды будто споткнулись, создавая затор. А с холма вытекают всё новые бритты, сталкиваясь с закружившимися на месте товарищами.

Посылаю в это месиво пулю за пулей, и от горячечного азарта не всегда попадая. Хоть и близко они, всего-то саженях в семидесяти, а такой хаос на дороге, такое мельтешение рук, ног, голов, вздыбленных коней и валяющихся на земле человечьих и конских тел, што и не передать! Пальба, ржанье, крики агонии и ярости, боли и ужаса.

Без надобности стрекотнула картечница — видимо, стрелку захотелось принять участие в бою, а не сидеть в засаде. Выстрелы, разрывающие тела пополам и отрывающие конечности, стали для англичан последней каплей.

— Сдаёмся! — послышался надрывный крик навеки сорванной глотки, — Сдаёмся!

Недружные поначалу крики слились в единый хор, и стрельба прекратилась. Под прицелом винтовок и грозно поводившей стволом картечницы, бритты выбирались из человеческого фарша, складывая в сторонке винтовки и сабли, совершенно сломленные.

Немного осталось… полтора десятка человек, это если считать раненных, добрая половина которых не переживёт и суток. Мишка тут же устроил короткий допрос — кто, откуда, с какой целью… Дико глядя на командующего степенными бородачами подростка, британцы накручивали в своих головах невесть што, отчаянно пугаясь.

Хозяйственные буры, ни мало не смущаясь кровавой гекатомбы, полезли растаскивать тела, обзаводясь трофеями. Одна из женщин, потянув за приглянувшийся сапог, вытащила его вместе с оторванной картечницей ногой, и откинула раздражённо в сторону.

Подобное мародёрство нельзя одобрить, но невозможно и осудить. Добрая половина бывших заключённых щеголяет бог весть в чём, а самая большая проблема как раз в отсутствии обувки. Ботинки не по ноге, подвязанные бечёвкой, как норма. Некоторые щеголяют в воняющей сыромятине, которую не так-то просто выделать в походных условиях.

Мы же с Санькой, брезгуя до рвоты таким несомненно важным делом, да и не слишком нуждаясь в трофеях, поднялись на гребень холма, куда уже подъезжали дзержинцы.

— Ну здорово, Котяра, — ухмыльнувшись, поприветствовал я командира.

— Окрестности Дурбана зачистили мало не под ноль, — степенно рассказывал Котяра устроившимся вокруг бурам, усевшись со всем удобством на нагретом солнцем валуне, и подбирая слова на голландском и немецком, — убитых мало, но поместий пожгли…

Он зажмурился сладко, и буры заухмылялись в бороды, перемигиваясь и пхаясь локтями. А… ну да, они ж и сами всю свою историю воюют, так што рассказ Котяры им не только елеем на сердце, но и насквозь понятен.

— В город… — друг зашарил по карманам, примолкнув, и один из бородачей понятливо поделился трофейной сигарой, подкурив заодно.

— Благодарствую, — кивнул друг, окутываясь клубом дыма, — в город тоже пробрались… Сэм! Сэмми!

Через ряды буров и европейцев протиснулся тощий техасец с лицом потомственного уголовника, скалящийся во все свои два десятка прокуренных зубов.

— Сэм, расскажи-ка, как ты в город пробрался!

— В город? — он осклабился, и начал рассказ, поминутно подмигивая, откашливаясь и отхаркиваясь. История его звучала, как сказка Шахрезады… очень, очень похабная и кровавая сказка!

— Но склады сгорели, — развёл руками Котяра в ответ на недоверчивые взгляды буров, и в глазах мужчин появилось задумчивое выражение. С таким примеряется на себя чужое приключение, и судя по африканерам, примерялось с трудом.

«— Отморозок» — отозвалось подсознание.

— Много убили британских солдат?! — протиснулся вперёд, задал вопросдавешний мальчишка-разведчик, чувствуя себя вправе стоять сегодня с взрослыми. Крепко сжатые кулачки прижаты к груди, взгляд горит жаждой подвига.

— Моя рота около двухсот британцев, — тотчас отозвался друг, — и вот ей-ей… не зряшная оговорочка, понятая взрослыми.

— Целящий в тебя не имеет возраста и пола, — отозвался Корнелиус, занявший в отряде место пастора, и африканеры согласно загудели.

— Ну… да, — кривовато улыбнулся Котяра, — потом изгоном пошли через Наталь, отреконь…

— Это… — он замолк, подбирая слова, и я поспешил перевести.

— Да! — сдвинув шляпу на затылок, кивнул Иван, — Как метлой прошли, подметая разрозненные отряды! Это слухи ещё пошли, сбились в отару. А так… десять, много двадцать человек, дважды и вовсе без выстрелов обходились, в сабли брали!

Он оскалился коротко и хищно, в глазах мелькнуло што-то очень тёмное… тут же исчезнувшее. Надолго ли?

— Мы пленных допрашивали, — продолжил он как ни в чём ни бывало, — так те в один голос говорили, что двинулись на помощь родне в Дурбане. Н-да… не всегда своей, но всегда командирской. Спешили спасти плантации.

Лицо его прорезала саркастическая ухмылка, и дёрнув подбородком, Иван указал на пленных, копавших могилы своим павшим товарищам.

— Вон… — ядовито сказал он, — плантаторы…

Глава 36

— Да-да! — рассеянно отозвался Максимов, не отрывая головы от документации. Подняв наконец голову, он часто заморгал и протёр красноватые, воспалённые от постоянного недосыпа глаза.

— Владимир Алексеевич? — осторожно осведомился он наконец, вставая навстречу.

— Он самый, Евгений Яковлевич, он самый! — радостно отозвался чисто выбритый и вкусно пахнущий Гиляровский, захватив руку и тряся её, а затем, не удовлетворившись этим, обнял подполковника, закружив по комнате.

— Решил своими глазами повидать, за што воюют мои мальчишки, — зажурчал Гиляровский, не выпуская руку, — да и приехал собственной персоной. И не один! Извольте!

С хохотком подхватив подполковника за талию, он перенёс его к распахнутому окну.

— Вот, — с гордостью расправив усы, констатировал Владимир Алексеевич, — мои молодцы! Ни много, ни мало, а семьдесят человек один к одному!

— Я, знаете ли, — зарокотал он в самое ухо, наклонившись самым доверительным образом, — и не думал даже, оно само как-то!

— Вечно у вас всё само, Владимир Алексеевич, — вздохнул Максимов, знакомый с ним не первый год. Гиляровский радостно заулыбался, будто услышав изысканный комплимент.

— Я, видите ли, — снова зарокотал он, — из Москвы выехать не успел, а уже почти десяток человек в отряд напросились! Да каких! Охотники, военные бывшие… а?!

Выпятив грудь, Владимир Алексеевич полюбовался на своих молодцев с видом полководца, ведущего смотр гвардии.

— В Одессу не успел приехать, как ещё нагнали, да-с… Ну и в Одессе, тут уже разный народец подоспел, потому как репутация!

— Вижу, — вздохнул Евгений Яковлевич, пристально разглядывая пресловутый «разный народец», ощутив внезапно холодок в кармане. Машинально охлопав его, он кашлянул смущённо и достал портсигар, якобы его и искал.

— Благодарю, — не чинясь, Гиляровский взял предложенную папиросу и прикурил, окутавшись клубом ароматного дыма, — я всё больше нюхательный, но иногда и не прочь побаловаться. Местный табачок?

— Верно, — подтвердил благодушно Максимов, — буры заядлые курильщики, а в здешних благодатных краях знатный табак вызревает! Ничуть, скажу я вам, не хуже кубинского.

— Вы не тревожьтесь, — заметив взгляд подполковника на новоприбывших, отозвался Гиляровский, — народец здесь всякий есть, это верно. Но не совсем уж… хм, всякой твари по паре. Откровенных тварей и тварюшек отсеяли сразу — есть, знаете ли, чутьё на подобную публику. Да и знаю я одесситов, а они меня. Если кто и помышляет чем, то разве што аферами и честной контрабандой.

— Честной, — поперхнувшись дымком, качнул головой Евгений Яковлевич, несколько успокоенный словами старого знакомого.

— Да, — расправил плечи Гиляровский, — и контрабанда может быть честной! Если бы…

— Господь с вами, Владимир Алексеевич! — замахал на него руками Максимов, — Помню я вашу позицию по этому вопросу, помню! Не согласен — да, есть такое, но помню.

— До самого конца войны пообещали держать в узде свои наклонности! — стукнул себя в выпяченную грудь Владимир Алексеевич.

— Хм… я так понимаю, по окончанию оной они развернутся? — иронически поинтересовался собеседник, приподняв слегка бровь и выпуская дым колечками.

— Разумеется! — будто бы даже удивился Гиляровский, — Но уверяю вас, государству они будут на пользу!

— Сложно с этим согласиться, — дёрнул головой Максимов.

— Евгений Яковлевич, голубчик! — Гиляровский аж руками всплеснул от переизбытка экспрессии, — Вы же бывший жандарм, и забыли азы своей профессии?! При любых раскладах настоящего мира здесь не видать ещё с десяток лет! Даже при полнейшей победе буров можно ожидать как минимум торговой блокады со стороны Британии, а мне ли вам говорить, как важны в такой ситуации становятся люди, способные провести утлые челны с контрабандой мимо сторожевых катеров?!

— М-да… уели, — согласился Максимов с улыбкой, — привык мыслить имперскими категориями.

— Только, изволите видеть, — Гиляровский тщетно попытался сделать виноватый вид, в то время как его распирало от гордости, — есть небольшая закавыка! Молодцы сии решили выбрать своим командиром меня.

Он развёл руками, и в светлой просторной комнате вмиг стало тесно. На усатом его лице через виноватый вид проступала довольная улыбка, комкаемая в гримасах скромности.

— Не вижу никаких проблем, Владимир Алексеевич, — благосклонно кивнул подполковник, — военный опыт у вас есть, тем более и воевали в пластунах. Я так понимаю, планируете вспомнить былое?

— Безусловно, — крутанул ус Гиляровский, — да и народ подобрался самый подходящий!

— Где остановились, — поинтересовался Максимов, — в чём нуждаетесь?

— Не извольте беспокоиться, Бляйшман озаботился, — отмахнулся Гиляровский, как от чего-то несущественного, и подполковник только крякнул, крутнув шеей. Ледисмит никак не изобилует свободными квартирами, несмотря на исход большинства жителей, — с полным пансионом на ближайшую неделю. Я вещи в свои комнаты закинул, ванну принял, побрился, да и сразу к вам.

«— Комнаты, ванна…» — Максимов почувствовал себя несколько уязвлённым. Подумать только — он, один из первых людей в гарнизоне, с трудом нашёл себе жили с достойными условиями, а тут какой-то Бляйшман…

Выбросив из головы охранительскую неприязнь к мятежному бывшему подданному, развернувшемуся на чужбине излишне широко, он подвинул к себе чернильницу и выписал Гиляровскому пропуск и документы ассистент-фельдкорнета.

— В ближайшую неделю-две побудет со своими людьми в городе, — деловито сказал Максимов, вручая бумаги, — Немного муштры и знакомства с африканскими реалиями вам не помешает.

— Угу… — рассеянно отозвался Владимир Алексеевич, с любопытством изучая документы, — а… мальчишки мои где? Соскучился, знаете ли…

Начало темнеть, и темнокожий босой официант прошёлся по залу ресторана, зажигая керосиновые лампы с видом человека, на которого возложена великая миссия.

— Масса, — извиняющимся тоном сказал он, приблизившись к нашему столу и снимая висящую над ней лампу. Сосредоточено пыхтя, подкрутил фитиль и достал из кармана белоснежного фартука массивную зажигалку. Крутанулось колёсико о кремень, и в белках глаз чернокожего служителя отразились огоньки пламени.

— Масса, — улыбнулся он с видом человека, выполнившего не иначе, как важный религиозный ритуал, и удалился наконец камергерской походкой.

— А у меня таких две сотни, — с тоской сказал Корнейчук, мельком глянув вслед служителю, зябка поёжившись от наступающей ночной прохлады и накинув на плечи куртку. Некоторое время молчали, наслаждаясь местной выпечкой с молоком, и глядя на пляшущих у огня ночных мотыльков.

Защитная сетка не даёт им обжечься о горячее стекло, но среди этой причудливой мохнокрылой братии нашлись свои хищники, и на наших глазах разыгрываются полные драматизма сцены. Чуть погодя под высокими потолками заметались маленькие летучие мышки, стремительными тенями появляющиеся и исчезающие. Этакие соколы ночи, страшненькие и притягательные одновременно.

— Забавно, — безразличным голосом сказал Николай, прикрыв ладонью кружку с молоком от насекомых, — я думал, что когда стану взрослым, то непременно буду курить трубку и пить вино.

— Не хочется?

— Не-а! — мотнул он головой и усмехнулся, — пара боёв, и приходит понимание, что не хочу ни под кого подстраиваться.

— Хер, положенный на мнение окружающих, обеспечивает спокойную и счастливую жизнь[68], — вылезло у меня.

Коля расхохотался, утирая слёзы, и очень скоро вся наша вялая умственная усталость ушла, как и не было. Послышались шуточки в одесском стиле, и на смех начали было оборачиваться посетители, но заприметив за столом четырёх офицеров, лезть с приятельством не стали.

— Как дела в Южной Родезии? — поинтересовался я у Николая. Тот фыркнул и некоторое время молчал.

— Каша, — сказал он наконец неохотно, — матебеле и ндебеле восстали, но вояки из них… сами знаете. В девяносто втором матабеле, имея восемьдесят тысяч копейщиков и двадцать тысяч стрелков, вооружённых современным на тот момент огнестрельным оружием, были наголову разгромлены на своей территории. Противники — семьсот пятьдесят человек родезийской полиции, и около тысячи белых ополченцев.

— Прямая граница с германскими колониями, — веско добавил Мишка, с неохотой отодвигая от себя не лезущую уже выпечку, — и здесь уже начинается большая политика. Ба-альшой такой пряник перед носом кайзера и германских промышленников! Южная Родезия де юре не относится к землям Великобритании, а является владениями Британской Южно-Африканской Компании Родса.

— Частная собственность британских граждан священна, — дополнил я, — но всё-таки меняя священна, чем земли Короны.

— Угу, — кивнул Понмарёнок, откинувшись на спинку стула и широко зевая, — не факт, што буры смогут переварить национализированные компании Родса и иже с ним на землях Трансвааля, а тут кусок куда как побольше. Для элементарного развития придётся допускать иностранный капитал, смекаешь?

— О как, — сусликом замер Чиж, — это што… война?

— Ну… война или нет, это не нам решать, — рассудительно ответил Мишка, — но по мне — если будет большая драчка, то лучше пусть европейские государства за колонии дерутся. Здесь, а не там, не дома. В колониальные войны нас если и втащат, то разве што краешком. Не по нашим зубам пирог!

Ресторан начал заполняться, и причудливые тени заплясали колдовские пляски, изгибаясь под невероятными углами. Начали подходить знакомцы на поздороваться и перемолвиться парой слов, и разговор за большую политику пришлось прервать.

Сперва от нас оторвали Мишку по штабным делам. Раз, да два… и вот за соседним столиком фельдкорнет Пономарёнок проводит импровизированное то ли совещание, то ли штабные игры.

Санька выцепился как художник. Очень вежливый член фольксраада, приехавший в Ледисмит по делам, клещом вцепился в брата, уговариваясь о работе.

Накинул куртку, и разом стало тёплышко и славно, такое себе уютное гнёздышко посреди многолюдной и странной африканской ночи. Пришли тягучие мысли о том, што помимо Германии в земли Южной Родезии непременно должна вцепиться и Франция, потому как куш слишком велик. И буры, если не дураки, должны добиваться совместного протектората этих стран.

Франция больше тяготеет не к Англии даже, а против Германии, захватившей не так давно Эльзас и Лотарингию, но… можно. Даже если не вцепится в родезийские ресурсы, соблазнившись британскими посулами на иной кус, то всё равно — время! Договориться промышленникам и дипломатам, когда на кону такой куш, будет ох как непросто!

Пять-семь лет отыграть, пока серьёзные игроки делят добычу, сварятся из-за территорий и зон влияния. А за эти годы много можно успеть… да хотя бы — подготовиться к грядущей войне!

Будет у буров разумная иммиграционная политика и взрывное развитие промышленности и экономики, вполне достижимое при таких колоссальных ресурсах, смогут выстоять. Не выиграть… но хотя бы проиграть с наименьшими территориальными и человеческими потерями. А может быть…

Тряхнув головой, выбил из головы геополитические глупости. Как там у великого поэта? А… каждый мнит себя поэтом, видя бой со стороны[69]!

— … матабеле с бечуанами сцепились, — глуховато рассказывает Коля, чуть наклонившись вперёд. — В последней войне тсвана[70] на стороне британцев выступили, и вот теперь матабеле им мстят.

В голосе фаталистичность лёгкий пока што налёт цинизма, не въевшегося до самых глубин души.

— Противно?

— Так… — рот его прорезала кривоватая усмешка, — принцип меньшего зла. Какие уж там свары у матебеле и бечуанов были в давние времена, Бог весть. Да и не тянет разбираться, ежели по совести — больно уж история их легендарная, врака на враке сидит и эпосом с пафосом погоняют.

— Просто, — он усмехнулся ещё раз, вовсе уж криво, — есть свои и чужие, вот и всё.

— А вы-то как с Борей туда влетели?

— А это забавно было, — оживился Коля, — после госпиталя… а, ерундистика, не бери в голову! Меня по виску чиркануло — краешком, но лихорадка привязалась. Да… видишь? Ничего серьёзного, только шрам красивый остался, как у германских буршей! А Борке пуля в ляжку вошла — тоже, в общем-то, ничего серьёзного, но на костыле не повоюешь.

— Ну… — он прищурился усмешливо, вспоминая с явным удовольствием, — выздоровели уже почти, и сцепились в кабаке с уитлендерами. Хм… наваляли знатно.

— Такое, — хохотнул Корнейчук, — знаешь ли, приятное воспоминание! Удачно разодрались, н-да… А оказалось, что свидетелем нашей драчки стал Наяманда, он как раз тайно прибыл в Преторию на переговоры.

— Вождь матабеле?

— Угу. Свидетель и свидетель, увидел и забыл… ан нет! Нас к Де Вету после госпиталя командировали, делегатами связи от Европейского Легиона. Координация совместных действий и всё такое. Столкнулись там с Наямандой, и он чебе в голову втемяшил, што это знак.

— Посланники богов? — съехидничал я.

— Ну… — Коля захмыкал, алея ушами, но отмолчался.

— Погоди-ка… они тебе, случайно, девственниц не подсовывали? Для улучшения породы?

— Обоим, — он покраснел вовсе уж кипятково, но всё ж таки усмехнулся, — только знаешь… не для разговоров, ладно?

— Ладно, — пообещал я с лёгким сердцем, — а сюда чего? От гарема сбежал?

— И от него тоже, — засмеялся Корнейчук, — но всё больше по хозяйственной части. Наяманда узнал, что я лично знаю Бляйшмана, и вот…

— Он развёл руками…

— Иди ты?!

— Ага, — заулыбался Коля, — он у них там, походу, станет божеством, отвечающим за снабжение и хозяйственную деятельность.

— Дела-а… — в полном охренении провожу пятернёй по отросшим волосам, — человек при жизни в пантеон богов войдёт! А?! Вся Молдаванка… нет, вся Одесса от зависти кипятком уссытся!

— Слушай… — он улыбнулся смущённо, — мне морфин кололи, пока в госпитале лежал, ну и… виделось всякое. Я потом на это всякое стихами записал — вроде и бред…

— Давай!

— Ехали медведи на велосипеде[71], — с чувством начал Корнейчук, — а за ними кот, задом наперёд…

— Знаешь… а здорово! Да серьёзно — здорово!

— Скажешь тоже… — засмущался он.

Еле уговорил не бросать… вот же человек, а?!

— Слу-ушай… — Коля наклонился ко мне и зашептал азартно, — мне такое рассказывали… Есть якобы такой бур, парнишка ещё совсем, но англичан перебил — тьму! И всё больше голыми руками да саблей, а у самого — ну ни царапинки. Такой, дескать, ярый в бою, что местные его медоедом[72] прозвали. Знаешь такого, а?

Я ажно поперхнулся, но киваю — знаю, дескать, как не знать.

— Серьёзно? Познакомь! — оживился Коля, — Интересный же человек! Такой типаж!

— Вот, — говорю, — бур твой. Стоит, с заказчиком о картине договаривается.

— Саня? — он невольно повысил голос, — Медоед?!

Благо, русский в этом зале никто вроде бы не понимает…

— А чего они… — заалел Санька, услышав слова Корнейчука, — и вообще… они первые начали!

— Да-а… — Коля откинулся на спинку стула со странным выраженьем на лице, — Как же интересно я живу! А?!

Глава 37

Зайдя в ангар, построенный из жердей и полотнища, дядя Гиляй закрутил головой по сторонам, потерявшись в собственном любопытстве.

— А! Егорка! Вот ты где, — стукнулись кулаками по недавней традиции, и опекун мягким кошачьим шагом прошёлся вокруг, крутя носом по сторонам. Остановился у доски с расчётами и чертежами, и его ощутимо передёрнуло.

— Глядеть страшно! — выразительно сказал он, глядя на доску чуть сощурившись, — Ты в самом деле это всё понимаешь?!