Отрочество 2 Панфилов Василий
… он умирал.
Восковое лицо главнокомандующего, полупрозрачные пергаментные веки, а главное — нездешний вид. Он уже ТАМ.
Старинная Библия на одеяле, старческие руки поверх… ещё недавно сильные руки пусть и немолодого, но полного жизни мужчины, способного свернуть шею бычку, а теперь… так внезапно… Перебирают беспокойно по обложке старческие длани, ища утешение в семейной реликвии.
Во время штурма Ледисмита его сбросила лошадь, испугавшаяся близкого разрыва снаряда. Тогда, в горячке боя, он снова сел в седло, и наверно — зря. Ему бы отлежаться… Несколько дней генерал чувствовал себя неважно, но никому не жаловался, а потом разом — слёг, да так и не встал.
Все мои просьбы посодействовать судьбе Мишки — побоку. Жубер в принципе держит своё слово, но это прежний Жубер, а этот касается только беспокойно Библии, да дышит тяжело, постоянно проваливаясь в забытье.
Его окружению не до обещаний патрона, тем паче данных чужеземцу и не слышанных лично. Молятся, делят власть, наследство… и всё, што делается в таких вот случаях, когда умирает непростой человек.
… и ждут. Ожиданием этим пропитано всё, и будто сам Жубер раздосадован, што всё ещё ЗДЕСЬ. Окружение и вовсе не скрывает этого, и кажется даже, досада нетерпеливая прорывается!
У одних — штоб отмучился наконец, у других… по-разному, но шкурный интерес особо и не скрывается. Не деньги даже, а осколки его влияния, морального авторитета. Умирает одно из первых лиц государства, одержавшее недавно величайшую Победу в истории буров.
Причастность к этому, пусть даже и самым краешком — строчки в учебниках истории когда-нибудь потом, а ныне — незримый, но явственный отсвет власти, ложащийся на плечи горностаевой мантией.
Разговаривают вполголоса в затхлой тягостной духоте, пропитанной потом, лекарствами и гнилостными испарениями, лица постно-деловитые, пытаются передавить других уверенностью, набожным поведением, родством или старинным знакомством с… умершим. Пусть даже пока — живым.
— Совсем плохо? — отлипнув от перил, убито поинтересовался Чиж, поняв всё по моему потерянному виду.
— Угум.
— Может, другой генерал похлопочет? — отчаянная надежда в голосе, будто я сейчас просияю навстречу хорошей идее, хлопну его по плечу, и беды как не бывало!
— Какой? Бота главнокомандующим в войсках Трансвааля выбран, части принимает, не пробьёшься. Снимана британцы крепко не любят…
— Да за обстрел! — пояснил я, увидев в глазах брата вопрос, — Будто бы нарошно жилые кварталы обстреливал! Де Вет обещался похлопотать, да и другие, но где Жубер, а где…
— Крюгер? — предложил Санька быстро, подавшись вперёд, — Я знаю, што он тебя крепко не любит, но может…
— Уехал. В Европу вроде как, восхотел союзников найти.
— Етить… — он снова отшатнулся к перилам, погрузившись в угрюмость и надвинув шляпу на глаза.
— Угум.
— Господа, — прервал нашу расстроенность близкий Жуберу член Первого Раада, вышедший из внутренних покоев и на ходу отгрызающий кончик сигары, утирая одновременно выступивший на лбу пот застиранным платком, — так случилось, что я в курсе вашей проблемы, и боюсь, всё действительно серьёзно.
Похлопав себя по карманам, он достал массивную, явно трофейную золотую зажигалку и прикурил, поглядывая рассеянно на работающих в саду кафров и пуская дым с видом человека, утомлённого почти вусмерть.
— Вкратце, — выдохнул он с клубом дыма, — британцы не отрицают его пленение, но и не подтверждают его. Тем самым они выводят его как бы за пределы правового поля.
Санька крякнул и побагровел, но смолчал, сдвинув только решительно на затылок шляпу.
— Вижу, вы правильно поняли, — мрачно кивнул бур, окутавшись клубами едкого дыма, — и несмотря на запрос членов Рааада, ответ…
— Впрочем, — он покопался в кармане и вытащил письмо, — читайте!
Перечитал, перевёл Саньке, и уставился на депутата с немым вопросом в глазах. Потому как ну хренинушки не понять! Словесные завитки в высоком аглицком штиле я общем-то разбираю, но это казуистика сугубо юридическая, не для людей.
Пыхая сигарой, немолодой парламентарий перевёл, разбирая каждое предложение досконально с юридического на человеческий.
— То бишь, — прыгая с русского на голландский, начал Санька, — они не уверены, является ли он военнослужащим, исполнявшим свой долг, или… военным преступником?! С какого?!
— Ракеты, — пых сигарой, и предупреждая возмущение, — они вправе, другие — нет.
— Ага…
— Если вы хотите знать моё мнение, — клуб дыма окутал нас туманом, — британцы сами ещё не решили, в каком статусе находится Михаил. То ли храбрый вражеский офицер, пленением которого можно гордиться, то ли военный преступник.
— И от чего это зависит?
Пожатие плеч и снова клуб дыма.
— Угум… Благодарю.
Распрощавшись, мы с Санькой покинули дом, ставший последним пристанищем трансваальского главнокомандующего. По въевшейся уже привычке передвигаемся по городу верхами, и непременно с оружием.
— … я так щитаю, шта ежели… — мимо прошла группка русских горняков, коих в бурских государствах предостаточно. Большая их часть озабочена сугубо заработками, а если и имеется желание натурализоваться, то оно быстро пропадает при более близком знакомстве с африканерами. Специфический народ — што горняки всех национальностей, што африканеры.
В потенциале — серьёзный резерв, но буры сами подложили себе свинью, притом колоссальных размеров. Папаша Крюгер изначально трактовал войну, как войну богоизбранного народа, то бишь буров — с Антихристом, то бишь бриттами.
Добровольцев вооружают за счёт государства, и вроде бы всё нормально, но отношение «через губу» ощущаю порой даже я. С чем сталкиваются обычные работяги, а тем паче желающие натурализоваться, и не относящиеся ни к «богоизбранному народу» буров, ни хотя бы к «высшей расе» голландцев/немцев, исповедующих единственно верное Учение — кальвинизм… только догадываться могу.
— К Гурко! — русская речь натолкнула меня на идею, — Всё-таки подданство Российской Империи! Должен же…
Санька кивнул горячечно, поддавая пятками в потные конские бока. С трудом удержавшись от галопа, неуместного на улицах Претории, перешли на рыси, и пять минут спустя привязывали поводья к коновязи у дома, занимаемого российским военным атташе.
Подполковник принял нас, будучи в некотором подпитии, а точнее — в преизрядном. Если уж многоопытный военный, закалённый алкогольными баталиями в офицерском собрании, выглядит несколько нетрезво — значит, он изрядно пьян.
Я заколебался было… но время, чортово время! Выслушав меня, Василий Иосифович покивал сочувственно. Потом встал у настежь распахнутого в сад окна, заложив руки за спину, повздыхал…
— Понимаете ли, Егор… э-э, Кузьмич, ситуация далеко не так проста, как кажется вам. Бюрократические тонкости в контексте международного права имеют первостепенное значение.
— А ваш, э-э… брат, — атташе костяшками указательного пальца то ли потёр губы, то ли стёр с них ухмылку, — выехал из Российской Империи, не имея необходимых документов. Неприятно об этом говорить, но в данной ситуации всё, что мы можем, так это только подать формальный запрос британцам. Разумеется, это будет сделано, но…
Гурко развёл руками, делая скорбное лицо, но в глазах его мелькнул… мелькнуло… нет, показалось!
Закрыв на секунду глаза, давлю порыв заорать, или…
— Буду премного благодарен, — встав, сообщаю самым светским образом.
Василий Иосифович проводил меня до выхода из дома, пожав на прощание руку, и…
… нет, не показалось. Рукопожатие из тех, когда человеком брезгуют, но не переходят рамки приличий.
— Не показалось, — уже в седле сообщаю негромко Саньке, терпеливо ждущему ответа, и пересказываю разговор на ходу.
— Формально, — замолкаю, прикусив губу, — всё так и есть, нисколько в том не сомневаюсь.
Вспоминаю наш разговор до мельчайших деталей — интонации, жесты, паузы между словами.
— Не будет помогать, Сань, — говорю уже убеждённо, — отпишется для проформы, может быть посочувствует несколько раз при случае на публику, и на этом всё. Он… рад.
— С-сука! — вырвалось у брата, вечно безмятежные глаза его потемнели, лицо по выразительности уступило бы кирпичу.
— … суки, — натруженное запястье ныло под тяжестью трофейного палаша, выкупленного у знакомого волонтёра, но снова и снова рублю ветки колючего кустарника, представляя ненавистные лица… морды… хари, расплывающиеся в чертячьи. Из правой перебрасываю в левую, и снова, снова… В десятке метров от меня Санька, упражняется на кустарнике с пехотной саблей, на растрескавшихся губах пузырится слюна, да наверное, я и сам не лучше.
Вымотавшись вусмерть рубкой, стрельбой и ненавистным ором, поехали к Марксам.
— Што будем делать? — мрачно поинтересовался брат, сделав глоток и вешая фляжку назад.
— Вытаскивать! Как… хм, не знаю пока… был бы здесь дядя Гиляй! Или Коста… хм… Кажется, я знаю, с кем можно посоветоваться.
Щит чёрного дерева с Ветхим Заветом и ременной пращой поверх него, вокруг герба полукругом — «Африканская транспортная компания». Герб и буквицы из благородного серебра, всё очень строго и изысканно…
… и только привинченная ниже табличка, где золотом на красном дереве сияла надпись «Бляйшман и Ко», поясняющая кто здесь хозяин, несколько портит впечатление.
Санька самолично делавший эскиз щита и буковиц, только вздохнул, но промолчал. Дядя Фима… сперва да, а потом таки да, но ещё чуть-чуть сверху!
Ко, то бишь компаньон, это я. Два процента получил за связи — как сказал дядя Фима «- Меняю деньги на время за твои связи», а пять процентов сверху — за несколько интересных идей.
Прибыли пока нет, одни сплошные перспективы и расширение. То есть она как и бы и да, но только на бумаге, в грузах и в активах. Впрочем, не жалуюсь, и по чести — отношусь достаточно равнодушно.
— Я компаньон, — поясняю на ходу, и пройдошистого вида клерк, по виду из сефардов, узнав, закивал почтительно, всячески показывая своё передо мной благоволение. Забежав вперёд, он приоткрыл передо мной дверь в кабинет шефа.
— Прошу…
— Че… а, Шломо, Рувим! — дядя Фима расплылся в улыбке, махая рукой к себе, — заходьте!
— Восточный человек, — тут же пожаловался он мне на клерка, — без трёх поклонов даже кофе не подаст!
Впрочем, тщеславному дядя Фиме такой подходец, да ещё и после Османской империи, вполне себе и да!
— Миша, да? — тут же построжел лицом Бляйшман, — Слышал, как же!
— Где… — он зарылся в стол, вытащив карту Наталя, — Вот!
Толстый его палец (хотя и похудел мой компаньон чуть не вдвое) уверенно тыкнул в место на карте.
— Здеся видели! Задушишь! Задушите… — уже сдавленно прохрипел он после сдвоенных объятий, явственно синея. Саня, отпустив его, заизвинялся отряхиванием — выучил недавно один интересный захват с удушением, ну и вот… на рефлексах.
— Транспортная компания, — важно вещал Бляйшман, довольный нашим восторгом к нему, — это в первую очередь глаза, уши и связи! И если я уважаем через Одессу и Стамбул, а через Шломо немножечко и в Палестине, то местные наши, даже если они и не совсем местные и совсем даже не наши, делают мине уважение через понравится!
— Я таки думал, шо они делают да в пользу британцев? — засомневался Санька.
Дядя Фима качнул головой и поглядел на мине так, шо сразу стало стыдно за невежество брата.
— Саня! Такие люди делают всё через пользу лично для сибе! — начала я пояснять под одобрительное Бляйшмановское покачиванье головой, — И если информация течёт таки в пользу британцев, то сперва она протекает в пользу тех, через кого протекает!
— А… — в глазах брата зажглось понимание, — польза через сибе, а остальное через здрасте и улыбочки?
— Таки да! — важно кивнул компаньон.
— Только вот, — он виновато зачесался, — информация, оно да, а больше…
Разведя руки в стороны с самым виноватым видом, он вздохнул выброшенным на берег китом, обдав нас запахами обеда.
— Это понятно, — кивнул я, — если информация текёт через тибе, то текёт она, скорее всего, во все стороны!
— Пока так, — вздохнул дядя Фима ещё раз, — потом буду через поглядеть и завинчиванье гаек, но раз уж расту на все четыре и восемь сторон, то пока рано!
— С этим… — я замолк, мысленно перебирая своих знакомцев, способных на интересный поступок, — проблем не будет.
— Если понадобятся деньги… — начал компаньон.
— То они уже есть, — я позвякал карманом.
— Гонорары от статей?
— И они тоже, — усмехаюсь едва, — но в основном карточный выигрыш.
У Марксов нас уже ждали — юный живописец, и што вовсе уже неожиданно — его отец, Арнольд Борст. Фермер из небогатых… хотя кто знает, што скрывается в недрах его обширнейших земель… держался он очень важно, всем своим видом давая понять, какую честь оказал он Марксам, посетив их с визитом. Хозяева дома держались вежливо, и… очень похоже, што влияние Борста несколько больше, чем думали.
Почтенный проповедник заинтересовался живописью, задавая Саньке вопросы, которые считал каверзными. Такие, значица, штоб испорченность братовскую перед сыном показать. А этот, простодырый, ажно засветился от возможности рассказать о любимом деле.
Арнольд хмыкал, кусал бороду и потихонечку отходил.
— Ладно, — с видом, будто делая великое одолжение, сказал он, — бери Корнелиуса в ученики, даю разрешение.
Санька икнул и уставился на бура, но тот, важно оглаживая бороду, подтвердил решение, и начались странные гляделки…
— Понимаете ли, — начал я дипломатничать, — мы сейчас несколько заняты…
— Нужно вытащить брата из английского плена, — брякнул неожиданно Санька, продолжая глядеть в глаза проповеднику, и я растёкся на стуле от такой… простоты. Ну нельзя же так, первому…
— Достойное деяние, — кивнул бур с видом самым естественным, — мы поможем.
… встречному…
Глава 27
Стоит полное безветрие, и от влажной, удушливой африканской жары не спасают даже настежь открытые окна, не прикрытые даже сеткой от москитов, да вяло вращающиеся лопасти вентилятора под потолком. Всё живое попряталось, и даже насекомые в саду притихли, лишь изредка вяло цвиркая, обозначая тем самым границы. В открытое окно видно синее небо, прозрачное до самого окаёма, да еле различимые крестовые фигурки птиц в этой опрокинутой глубине.
По широкой улице проплёлся мул, влекомый под уздцы вялым мулатом, заступающим нога за ногу, и снова — полное безлюдье, полуденная тишь. Жара такая, што плавится будто даже и не тело, а сама душа! До дурноты, до тошнотиков жарко.
Сниман, зажав в кулаке полуседую бороду, расхаживает по кабинету, напряжённо думая и время от времени промокая загорелый лоб платком. Думать ему явственно тяжело, едва ли не физически — так, што я обливаюсь потом не только от надетого пиджака, но и от самого глядения.
Арнольд Борст невозмутим, вид самый фаталистический, глаза полуприкрыты, на коленях щитом — старинная Библия с парчовой закладкой.
Корнелиус изрядно нервничает, и отчаянно потеет, полным надежды взглядом провожая каждый шаг генерала. Ему отчаянно хочется во взрослую жизнь, коей он искренне считает нашу аванюру.
Санька вторит за ним, я… Хочется надеяться, будто выгляжу более достойно, но…
— Так, — остановившись у стола с разложенной на нём картой, Сниман начал пристально вглядываться, дёргая себя за бороду и морща лоб. Мы затаили дыханье, а он, похмыкав, взяв карандаш и бумагу, уселся и начал делать записи и расчёты, бурча себе под нос.
— А ведь может и получиться, — подытожил он наконец, и Санька просиял так, што в комнате будто светом пыхнуло.
— Корнелиус твоим Голосом будет? — уточник генерал, и Борст кивнул невозмутимо.
— Так, так… — поднявшись легко, Сниман снова ухватил бороду в кулак, — Кто поведёт?
— Айзек Ройаккер, — отозвался проповедник, на миг приоткрыв глаза.
— Знаю, достойный человек, — кивнул одобрительно генерал, усаживаясь назад с нескрываемым облегчением. Началось обсуждение деталей — сколько голов скота должно перегонять, што захватить для торговли, к кому можно обратиться за помощью, а кого объезжать стороной. Слушаем молча, лишь изредка уточняем непонятные моменты.
А непонятного полно, начиная от количественного и качественного состава скота. Потея и споря негромко, буры долго решают этот важнейший вопрос. Слишком мало скота или слишком убогий — если не повод для подозрений, то как минимум для разговоров. Слишком хорошо — могут реквизировать, с отдачей денег «когда-нибудь после войны» и кучей сопутствующих проблем.
Притом единого шаблона на эту ситуацию нет, и не предвидится: в уравнение вместо иксов и игреков подставляются командиры британских гарнизонов и ополчения, личные связи квартирмейстера и даже религиозные предпочтения людей, проживающих в конкретной местности. Этакая ядрёная смесь математики, социологии и политики.
В британском Натале хватает потомков голландских колонистов, решивших в своё время остаться под властью Англии. С началом англо-бурской войны они разделились. Одни встали на сторону родичей, аннексировавших большую часть Наталя, другие — встали на сторону власти, которую считали законной.
Хватает и не определившихся, избегающих военных действий по своим причинам, будь то нежелание воевать с единоверцами или против законного монарха, или… У каждого свои тараканы.
Айзек, как я понял, из сочувствующих, но воевать против британцев открыто опасается, потому как его ферма осталась на контролируемой британцами территории. Как и родные. А британские концлагеря пользуются недоброй славой… Слухи пока смутные, но уже самые нехорошие — начиная от условий содержания, заканчивая причинами задержания.
Вариант «погрузить имущество в повозки и перекочевать» также не работает, и дело тут даже не в оставляемой земле. Всё проще и банальней — британцы «ужались», и теперь вокруг фермы, находящейся по факту в приграничье, полно военных частей. Буры, в принципе могли бы пересечь эти земли, но бросить скот… это выше их сил!
— Компенсирую, — ещё раз подтвердил я наш уговор с Борстом, и Сниман облегчённо кивнул. Потому как патриотизм, это канешно здорово… но патриотизм плюс личная выгода, оно как-то надёжней.
Послушав их рассуждения, я подобрался, и в голове начала вертеться смутная идея.
— Стоп! — прервал я спор, и Синиман только шеей дёрнул на такое хамство, да начал багроветь.
— Прошу прощения! В мою пустую голову постучалась мысль, и я пока она не ушла прочь, хочу поделиться.
Захмыкали, заулыбались… шуточка вкупе с самоуничижением на африканерах работает хорошо, главное не перебарщивать — ни с шуточками, ни с самоуничижением.
— Я тут подумал… — буры захмыкали, как сговорившись… — а почему бы нам не совместить два в одном? Вас назначили командующим гарнизоном Ледисмита, но если помимо возведения траншей, апрошей и редутов, вы будете вести активную оборону?
Сниман само внимание, это даже не шевельнувшись, не поменяв выражение лица! Силён… в такие минуты становится понятно, почему он стал генералом.
— Глядите, — я подтянул к себе карту Наталя, на которой обозначены свои и вражеские гарнизоны — от Мишки перенято, точно знаю. Местным карты особо и не нужны… по их мнению — ошибочному, разумеется.
Привычка скотоводов держать в голове маршруты перегона скота, оно канешно здорово облегчает войну на уровне до роты примерно, но уровнем выше тактика буров ощутимо пробуксовывает, о стратегии я даже и не вспоминаю — грустно, до полного отсутствия.
А всего-то — карты, планирование операций, документы… Сниман, насколько я знаю — первый и единственный пока бурский генерал, начавший перенимать это, пусть даже и на элементарнейшем уровне.
— Дурбан контролирует Британией, и тамошние гарнизоны очень уверенно чувствуют себя при поддержке флота, — продолжил я, — Взять город если и возможно, то с большой кровью, а вот разорить окрестности довольно-таки легко.
— Сахарные плантации, — протянул Сниман, подтягивая к себе карту с предвкушающим видом кота, узнавшего о сметане.
— Они самые! Основа благополучия города — пусть и не единственная, но очень важная. Оттягивать войска из гарнизона порта для их защиты вряд ли станут, а ведь плантаторы криком будут кричать, прося защиты!
— Смотря кто попросит, — серьёзно сказал проповедник после короткого раздумья, вколачивая каждое слово гвоздём, — но в принципе, я с тобой согласен. После серии поражений британцы вряд ли станут убирать войска из порта, он важнее плантаций.
— Но ведь и влияние плантаторов недооценивать нельзя? — продолжил давить я, — Гарнизонные части для их защиты не тронут, а всякие там колониальные и ополченческие — вполне могут подтянуть.
— Пожалуй, — согласился генерал, и впился глазами в карту, — Кавалерия Дзержинского вдоль побережья… хм… Парни там бравые, даром что не буры. Хм…
— Вы гений, генерал, — толсто польстил я, — Коммандо Дзержинского подметёт мелкие гарнизоны и разорит плантации, им даже не нужно ввязываться в бои. Я бы даже сказал — вплоть до запрещения.
— И, — обвожу пальцем границу Капской колонии и британской части Наталя, — как минимум часть обретающихся здесь отрядов рванёт наперерез нашей кавалерии. Также можно надеяться, что мелкие отряды британцев перестанут беспокоить вас, стянувшись к Дурбану. Соответственно, больше сил можно будет бросить на строительство укреплений.
— Так, так… — Сниман вцепился в бороду, остро глянув на меня, — А главное, в британском неводе появятся дыры, через которые вы и проскользнёте? Умно, умно…
— А если кавалерии покружиться вокруг Дурбана? Обозначить плантации как цель? — спросил он у проповедника. Пришёл черёд Арнольда мять бороду и хмыкать.
— Лошадей загонят, а поскачут на выручку плантаторам, — наконец сказал он уверенно, — за ополчение ручаться могу.
Они заспорили, и в ход пошла не тактика и стратегия, а родственные и экономические связи ополченцев Капской колонии с Наталем и плантаторами Дурбана. Тема, почти непонятная мне из-за обилия незнакомых имён и коротких фраз, обрывающихся на полуслове. Собеседник после этого хмыкал и соглашался, или сжимал свою бороду крепче и подыскивал контраргументы такого же рода.
Спорили, што интересно, совершенно на равных… буры! Генерал и проповедник… а им нормально.
Наконец, план начал прорастать в реальность, и моя первоначальная идея вытащить Мишку, стала неожиданно операцией едва ли не фронтового уровня.
И…
— Прошу принять нас в ряды армии Претории, — вытянулись мы с Санькой, подав заранее написанные прошения.
— Кхм… — для Снимана случившееся стало полной неожиданностью, но заминка даже и не секундная, — вольно, рядовые! Поступаете в распоряжение Айзека Ройаккера!
Проводив посетителей и отдав распоряжения адъютанту, Сниман облегчённо упал на стул, расстегнув, а затем и сняв пиджак, брошенный небрежно на письменный стол. Несколько бумаг спланировали на пол, но генерал не обратил на это никакого внимания.
Выдохнув, и будто разом сдувшись, он покопался в ящике письменного стола, и вытащил бренди, выдернув пробку зубами.
— Пф… — тяжёлый взгляд в сторону небольшого шкафчика… но вбитые с детства правила приличия победили. Встав, он взял стопку, налил алкоголь и раскурил сигару.
Полуприкрыв глаза, он поднял стопку вверх, будто салютуя ушедшим, и приложил к губам. Затяжка… хорошо-то как…
Где-то в глубине души сидела недостойная истинного кальвиниста мысль, будто Михаил приносит ему удачу. Мафекинг, Ледисмит… этот русский мальчишка ключ к Победе. Крохотная песчинка, попавшая в шестерёнки Британии.
Пленение его стало будто ударом под дых, а теперь… теперь повоюем! Прямо или косвенно, Михаил участвует в операции, и значит — всё будет хорошо!
— Ша! Моня, поезд ещё постоит, не суетись лишнего — на нас смотрят! — почтенная еврейская матрона строила семью, показывая окружающим, кто тут настоящая глава семьи, пусть даже эта глава и не носит бруки!
Супруг страдальчески хмурился, закатывая глаза, пока она не видит, но старательно вёл себя так, как хочет лучшая… и большая половина. Трёхчетвертинка.
— Фейга, — повернулась она от мужа к рано заневестившейся дочке, — я те покажу глазки, я тебе так покажу, шо видеть будешь через день, и разными глазами! Ты в кого смотришь? Они же смотрят в обратную, и шо они таки видят? Почтенных через нас, или не пойми кого через тибе?
— Если здесь ещё и стреляют, — упитанный чернявый господин с невнятно-южным обликом страдальчески обмахивался газеткой, едва спрыгнув с подножки, — то я таки не знаю! Ваня, ты мине на што сговорил?!
— Мавро, гля — мавры! Гы-гы-гы! — личности самого што ни на есть пролетарского вида выгружались с шуточками, тыкая во все стороны пальцами и показывая воспитание.
На перрон вокзала Претории выгружались баулы, чемоданы, тюки… и люди. Многоопытный таможенник, повидавшей всего и всех, и особенно после начала войны, скривился, чуя подступающую мигрень.
— А хде тута в добровольцы записывают?! — возникнув перед стойкой, начал допытываться нетрезвый пролетарий на великом и могучем у ничего не понимающего помощника.
— Коста! — возмущению нетрезвого (всего-то чуть-чуть, но на жаре) приезжего не было предела, — этот тоже по-русски ни бельмеса! Што за народ!
— Ша, Серафим! — к стойке шагнул рослый молодой мужчина с такими плечами, што буру, никогда не жаловавшемуся на здоровье, разом стало неприятно за такую ширину, — Я таки понимаю, шо ты приехал воевать и желаешь за это уважения, но давай будешь уважаться когда-нибудь потом!
— Калимера! — сверкнул белыми зубами обладатель плеч, и тут же поправился, перейдя на скверный немецкий, который почтенный бюргер знал весьма недурно. Там, где обладателю плеч не хватало нужных слов, на помощь приходили земляки, хором подсказывая по своему разумению.
Через несколько минут почтенный бюргер был в курсе, что все они из Одессы, и приехали делать здесь лучше. Это не один отряд, а просто земляки — эти с Модаванки, а мы совсем даже с Пересыпи и крещёные! И вообще, знает ли он золотое перо российской журналистики Егора Панкратова, или золотую голову Одессы и Стамбула Фиму Бляйшмана?
Услышав знакомое имя, таможенник с облегчением выдохнул, и даже мигрень будто чуть-чуть утихла.
— Моритц! — окликнул он темнокожего слугу, и набросал записку, — Бегом.
Проводив взглядом кафра, бюргер выдохнул спокойно, переведя взгляд на Косту.
— Ждать! — коротко велел он, повелительным жестом отодвигая разом всех в сторону, — Бляйшман!
Одесса с размаху вляпалась в африканерские реалии.
Глава 28
Папаша мой оказался долговязой жердиной с постной рожей и бесцветными, выгоревшими мало не до белизны жёсткими глазами, цепкими и умными. От его взгляда не может укрыться самомалейшая оплошность — притом, што остроте зрения мог позавидовать стервятник.
Вытянув жилистую шею, густо обросшую сероватым, проволочной жёсткости волосом, он правит быками и кажется недвижной статуей, но случись што, и сразу чуется взгляд василиска. Хоть даже и за спиной это што и случилось!
— Ети ево мать! — ругался беззлобно Санька, щурясь от ослепительно белого солнца, и поглядывая в сторону повозки с мистическим уважением. Он, похоже, всерьёз опасается, што папаша не только видит, но и слышит нас с расстояния более чем в полсотни метров, — Вот ей-ей, не знал бы, што он белее белого, так поклясться мог бы, што в его дедушках колдун какой африканский затесался, да не из самых слабых! Вот как, а?!
— Шаман, однако, — согласился я братом, смутно понимая, што папаша, как истинный степняк, сидючи на козлах, слился с вельдом в этаком…
«— Медитативном трансе»
… ага, трансе. Ну и опыт, не без того! Чуть иначе брякнуло где, замешкалась лошадь, переступив иньше ногами, фыркнул бык, как многоопытному скотоводу как картинка перед глазами. Похожее, но сильно послабже, могу и практикую в лесу и на Хитровке… н-да… Но выглядит крутёшенько, не поспоришь. Такая себе обыденная мистика, густо замешанная на опыте.
— Думаешь, действительно шаман? — брата ажно распёрло от любопытства и предвкушения интересного.
— Ну… — сняв шляпу, и обмахиваясь, почесал немытую, в бурских традициях, голову, — всё могёт быть! Он может и сам так не считать, объясняя это Божьей Благодатью, а на деле — ду-ухи!
Последние слова я провыл ему в лицо, вытаращив для антуражности глаза, пуча их самым старательным образом.
— Ух! — Санька от восторга завальсировал лошадью, заставив её провернуться кругом. С годик назад он был изрядно суеверней, а сейчас, повертевшись в своих художницких кругах, как так и надо! А то! После спиритизмов со столоверчениями лёгкий флер возможного шаманизма никак не испугает.
Период у нас сейчас такой, богоискательский и любопытственный. С бурами о том разговоров не ведём, но считаю, што есть што-то этакое в анимизме, да и тенгрианство[54] очень даже и да… интересненько. Вообще — интересно о таком читать, о различиях.
Когда путешествуешь вот этак по просторам Африки, далёкий от батюшек и добровольно-принудительных походов в церкву, мысли в голову приходят порой весьма вольнодумные. Да собственно, тут важнее не африканская действительность вокруг, а отсутствие батюшек, с законами о защите православия.
Бы-ыстро шаблон трескается! Сперва на Священное Писание иньше смотришь — без постоянного-то долбёжа, на ветви древа христианского, а потом и вовсе — сам думать начинаешь. Своей головой, не заёмной.
И это я даже не о себе с Санькой, а о здешних русских. Вроде бы все православные, разговаривать начинаешь, такой ой всплывает…
— Батюшку сюда хорошего, из старообрядцев, — озвучил я всхрапнувшей лошади всплывшую было мысль, и задумался было, а на хрена?
«— А просто!»
Хм… а почему бы и не да? Чем дольше я обдумывал эту мысль, тем более привлекательной она мне казалась. Такая себе диверсия против долгогривых — ответочка, значица… За всё хорошее. Мишке, опять же, приятно будет.
Да и здешним русским, из тех кто остаться решит, проще будет русскость сохранить, не расплёскиваясь по кальвинизму, но без этой… идеологической подоплёки. Жандармской. Русские будут, а царёныши — мимо! Хе-хе! Хрен им, а не Африка. Перетопчутся.
Короткий посвист для привлечения внимания, и Дирк, наш новоявленный старший брат, молодая копия папаши, только што не обросший бородой, подняв руку над головой, выразительно крутанул влево. В некоторых сомнениях — правильно ли поняли жест, поскакали туда, объезжая стадо, и оттеснили дурных бычков от зарослей, в которых могли таиться хищники.
Дрессируют нас жостко, без всякого снисхождения на временность акции, но обиды на то никакой, а напротив — полное пониманье и единенье! Потому как народ здесь глазастый, и малейшее несоответствие заявленным ролям, и…
Не в форме потому што, под личиной и такое всё… Не факт, што спасёт наш рапорт о зачислении в ряды, и пусть негромкая, но всё-таки… не слава, но известность. Попадётся озлобленный служака, и всё, станцуем с конопляной тётушкой!
Дурнинные мысли отогнал подъехавший Корнелиус, жизнерадостный, как школьник на выпускном. Всё-то ему приключение, всё-то р-романтика!
— Настоящими бурами становитесь, — похвалил он снисходительно, явственно пересиливая себя.
— Настоящими нам никогда не стать, — легкомысленно отмахнулся Санька.
— Настоящими нам никогда не стать, — повторил Корнелиус, чётко проговаривая слова как должно. Санька повторил, а вслед за ним, под требовательным взглядом бура, и я. Потом, снова и снова — типичные разговоры африканеров. Прогоняются темы, возможные каверзные вопросы, поправляется произношение.
Учёба наша не прерывается — мы говорим, говорим… и всё время в деле, часто… и пожалуй даже, чаще всего ненужном. Проверить коров, осмотреть копыта лошадям, наломать и нарубить сухостоя для костра. Раз за разом.
Корнелиуса сменяет неулыбчивый Дирк, немигающее глядящий на нас, и если што не по нём, звучит:
— Не так… и старший брат, текучим движением слезая с коня, показывает, как надо, — повторить!
К полудню, завернув небольшое стадо к холму, развернувшемуся в сторону заката впуклым боком, встали на молитву. Айзек Ройаккер, очень серьёзный и торжественный, читал нам Библию раскатистым голосом, слышимым каждой твари окрест.
Здесь, среди холмов с опирающимся на них синим куполом неба, расписанного фресками облаков, слова эти звучали, как и должно — от самого сердца искренне верующего человека.
— Господи! Ты нам прибежище из рода в род[55].
Прежде нежели народились горы и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты — Бог.
Ты возвращаешь человека в тление и говоришь «Возвратитесь, сыны человеческие!»
Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошёл, и как стража в ночи…
С одной стороны, как истовые кальвинисты, они считают, што Библию может понять любой здравомыслящий честный человек, отказывая священникам в неких мистических правах на это. С другой… есть у них отголоски Ветхозаветного, чуть ли даже не иудейского — когда есть те, кто равнее других, по крайней мере в вопросах веры.
Читать бесплатно другие книги:
