Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет
– Хорошая у тебя память, – усмехнулся полицейский. – Я все недоумеваю, почему ты не пошел в полицию. Ты прекрасно разгадывал бы загадки. Мне кажется, ты даже чересчур сообразителен.
Я решил, что не стоит его благодарить.
– Всяко лучше, чем в супермаркете работать, – добавил он.
– Кто знает, – пробормотал я. Он знал, где я работаю, и это было подозрительно. Я ни разу не видел его в магазине.
– Давненько мы не вспоминали твоего отца.
– Да, – согласился я.
Мы вышли на тротуар и побрели по улице.
– Надеюсь, ты не против поговорить о нем? Я не сыплю соль на рану?
– Нет, – ответил я, оглядываясь на соседский дом. Почему у них в любую погоду задернуты шторы?
– В деле появились новые зацепки, но лучше пока не обнадеживать твою маму. Для такого давнего дела это редкость.
На меня нахлынуло чувство вины, будто я сам убил отца. Это было неприятно, хотя я прекрасно помнил, что в момент происшествия сидел за столом с мамой и братом. Но прогнать это чувство никак не получалось. Оставалось надеяться, что ушлый и проницательный Рейнолдс не уловит его.
– Неужели? Что случилось?
– Несколько месяцев назад умер один человек. Не важно, как его звали. Он жил с женой в Нью-Йорке, в Верхнем Ист-Сайде. Директор рекламного агентства, настоящий богатей.
– Непохоже, чтобы он столкнул пастора с лестницы.
Подумав немного, Рейнолдс глубоко вдохнул и выдохнул.
– Ты прав. Отчасти. Этот мужчина был коллекционером. Собирал монеты, марки, картины и книги. И обладал, мягко говоря, изысканным вкусом: как выяснили оценщики, он не мог удовлетворить все свои прихоти даже при его доходах.
Я мысленно сложил все в уме, но продолжал прикидываться дурачком:
– По-прежнему не вижу связи.
– Сейчас объясню. Судя по всему, он вел дела с различными торговцами, многие из которых действовали нелегально. В частности, жемчужина его коллекции, портрет девушки работы Дегаса… – Рейнолдс произнес фамилию Дега с «с» на конце и ударением на «е», как в слове «Вегас», но я не стал его поправлять. Мне очень не нравилось то, куда он клонит, – был похищен из австрийского музея. Другие предметы – не все, конечно, – также оказались крадеными. Но больше всего меня беспокоит то, что в сейфе коллекционера обнаружили записную книжку с именем твоего отца, а также телефонами и адресами вашего дома и церкви.
– Бред какой-то, – произнес я.
– Бред, не то слово. Особенно если учесть, что нам удалось выследить нескольких человек из списка и все они оказались нумизматами, филателистами и торговцами предметами искусства. Кое-кто вне подозрений, остальные попали под расследование. Думаю, ты понимаешь, что вся коллекция теперь будет тщательно изучена. Надо определить, что откуда взялось.
Тут я допустил первую ошибку.
– Ничего не понимаю, – сказал я.
– Сомневаюсь. – Ливень сменился легкой моросью. – Понимаю, что тебе сложно представить своего отца-проповедника вовлеченным во что-то незаконное. Но рано или поздно придется установить, откуда его имя и адрес взялись в записной книжке того коллекционера. Не мне – я этим делом не занимаюсь и сильно сомневаюсь, что твой отец был преступником. А вот обстоятельства его гибели я по-прежнему намереваюсь раскрыть.
Я молчал, не желая ляпнуть что-нибудь не то. Язык за зубами, язык за зубами.
– Твой отец когда-нибудь проявлял интерес к предметам искусства?
– Нет, сэр, – солгал я.
– Раньше многие собирали марки. У моего деда была огромная коллекция, и мы считали, что сможем прокормиться до конца своих дней, продав ее. Когда дед умер, мы вызвали оценщика, и выяснилось, что они не стоят ни гроша. Что было ценным, так это удовольствие, которое дед получал, вырезая марки с конвертов и покупая их по каталогам.
– Кажется, отец ничего не собирал. – Нет, у меня не вырвалось: «Кроме Библий». – Даже подаяний на ремонт церкви. Они с мамой тряслись из-за каждого цента, и ему было не до коллекционирования.
– Что ж, – Рейнолдс схватил меня за локоть и развернул обратно в сторону дома, – если что-нибудь вспомнишь, сообщи. Что угодно, способное объяснить, почему твой отец оказался в списке.
– Вряд ли. Но если вдруг вспомню – обязательно позвоню.
– У тебя осталась моя визитка?
– Конечно.
– Ладно. Я вижу в тебе задатки не только полицейского, но и коллекционера, так что держи еще одну.
– Спасибо, – ответил я. – Может, останетесь на чай? Аманда, моя девушка, печет шикарные пироги спеканом.
– Я запомню. В другой раз, хорошо?
– Договорились. – Я пожал Рейнолдсу руку, выдав лучшую улыбку из своего скудного арсенала. Когда он садился в машину, я обернулся. – Мне надо держать это в тайне? Или можно спросить брата?
Я надеялся услышать «можно», но Рейнолдс ответил:
– Никому ничего не рассказывай.
– А маме что сказать? Она ждет новостей.
Рейнолдс смутился – видимо, не подумал об этом.
– Не знаю. Придумай что-нибудь. Скажи, что я по вас соскучился или что-нибудь в этом духе.
Не придумав ничего лучше, я так и поступил.
Отвезя Аманду домой, я улегся в постель и крепко задумался. Мысли были безрадостными. Я хотел было позвонить Харрисону, но спохватился: вдруг телефон прослушивается? Тогда я подумал, что стоит перенести Библии вместе с их содержимым в более надежное место, пока не минует опасность, – но не знал куда. Я гнал от себя мысли о том, что отца столкнули с лестницы из-за неудачной сделки. Это было непросто, ведь такое объяснение казалось самым вероятным. Я мысленно перебирал лица всех Клодов, размышляя, какой их них кажется мутнее сточных вод, но не видел между ними большой разницы. Так и задумывалось. Если никто ни с кем не связан, цепной реакции не последует. Если один упадет, остальные не повалятся следом, как фишки домино. Никто из Клодов не должен был ничего записывать – для этого и придумали единое кодовое имя, для этого отец использовал шифр. Я не спрашивал Харрисона, где он достает книги, на полках каких библиотек появляются пустые места, как стирают упоминания об исчезнувших сокровищах, словно уравнения на доске, неправильно решенные плохим учеником. Единственным связующим звеном здесь был мой отец, а теперь – я.
На следующее утро, как только первые лучи солнца принялись пробиваться сквозь густой туман, я – Аманда, мое единственное спасение! – поехал к своей девушке и попросил ее взять выходной.
– Лиам, ты выглядишь очень серьезным. Что-то случилось?
– Да, дело серьезное, но ничего не случилось. Все хорошо. Так хорошо, как никогда не было.
Мы отправились в небольшой уютный парк, где часто гуляли, неподалеку от дома Аманды. Солнце пыталось пробиться сквозь плотную пелену облаков, висело над нами, как белый флаг капитуляции. В парке никого не было, мокрые от дождя скамейки пустовали. Я снял куртку и протер скамейку, чтобы можно было сесть. Мы держались за руки. Никогда еще Аманда не казалась такой прекрасной. Перламутрово-серый свет приятно оттенял черты ее лица. Я понимал, что мои юношеские фантазии о ней выглядели нехорошо, но не будь их, не было бы и этого дня. Я не сидел бы здесь с ней – с настоящей, не вымышленной Амандой.
– Аманда, я тебя очень люблю и всегда любил. Выйдешь за меня замуж? – спросил я, и она ответила без раздумий, точно все давно решила:
– Лиам, я так счастлива!
Я почувствовал, как солнце пробивается сквозь облака, хоть этого и не было, и мне стало тепло и легко. Мы поцеловались, обнялись, и я проводил Аманду домой. Было решено, что вечером мы расскажем обо всем моей маме и будем отмечать это событие в дорогом ресторане. Икра, шампанское, все дела.
Вернувшись домой, я принялся за дело. Библии уже лежали в полудюжине старых ящиков, когда-то принесенных из церкви. В двух-трех, судя по всему, раньше хранились бутылки с виноградным соком, но в остальном ящики были самыми обыкновенными, без этикеток и других опознавательных знаков. Я рассовал их по мешкам для мусора, чтобы защитить от дождя и сделать еще более неприметными. Сам я тоже замаскировался, словно матерый преступник, – впрочем, наверное, я им и был. Надел старую отцовскую одежду, включая уродливую клетчатую спортивную куртку, которую отец ни разу не надевал. На улице не было ни души, но я все равно спешил. На сердце было тяжело, глаза опухли и слезились. Я погрузил ящики в багажник машины – на старом универсале по-прежнему ездила мама, а у меня имелась другая развалюха, купленная с «выигрыша в лотерею». Годилась она лишь для коротких поездок. Наша деревенская библиотека была совсем недалеко от дома, а бросить драгоценные книги на свалке я не решался, даже рискуя быть пойманным. Поэтому я поехал в ближайший город по холмам, усеянным убогими фермами. В полях разгуливали грустные горбатые клячи.
Я ехал, не соблюдая никаких правил, и в какой-то момент пришлось остановиться посреди дороги, чтобы перевести дух и успокоиться. Несколько минут я сидел в машине, шепотом извиняясь перед отцом и разглядывая одинокого рыжего коня, который рассеянно пожевывал травку и недоверчиво смотрел на меня большими коричневыми глазами. Он напомнил мне задумавшегося древнего мудреца. Я машинально извинился перед ним тоже, и это привело меня в чувство. «Лиам, у тебя нет выбора, – думал я. – Пути назад отрезаны. Ты должен завершить начатое».
Библиотека напоминала морг. Свет в окнах горел, но людей не было видно. Я припарковался позади желтого кирпичного здания, которому, как и отцовской церкви, не помешал бы ремонт, и сложил ящики под ржавым навесом на бетонном крыльце, у черного хода. Глядя на черные мешки, я не мог сдержать слез: так скорбящий отец бросает свое дитя на ступенях церкви или полицейского участка, будучи не в силах его прокормить.
Поникнув головой и сунув руки в карманы, я зашагал прочь от своих сокровищ. Ни в одной проклятой книге никогда не было слов, способных выразить мое горе. Забравшись в машину и включив зажигание, я уткнулся лбом в руль и почувствовал, как внутри меня все рвется на части. Все равно что потерять отца во второй раз. Но теперь я был взрослым, я собирался жениться и тоже стать отцом – настоящим отцом, который не бросит своих детей. Взрослый умеет расстаться с прошлым ради светлого будущего. В этом я убеждал себя, повторяя как дурак мольбы, пока не услышал стук в стекло. От неожиданности я подскочил, будто очнулся от ночного кошмара.
Я обернулся и увидел отца. Глаза на бесконечно знакомом лице смотрели сердито и – как такое может быть? – добродушно. Слезы туманили мой взгляд, направленный на покойного отца, и вдруг я осознал, что это Рейнолдс. Капюшон на голове делал его похожим на адского монаха. Потеряв дар речи, я увидел, как он щелкает пальцем по груди. У полицейских это означает: «Пожалуйста, выйдите из машины».
Я с вызовом – насколько позволял мой заплаканный вид – опустил стекло, но ничего не сказал.
– Так-так, Лиам, – произнес Рейнолдс, поглядывая по сторонам. – И что у нас там?
Он оперся рукой на дверцу и высокомерно, по-макиавеллиевски, ухмыльнулся. Ничего хорошего эта улыбка не сулила. А я-то наивно верил, что он мой друг.
Вопрос Рейнолдса в очередной раз поставил меня в тупик.
Ответить мне было нечего, и я пробормотал:
– Не понимаю, о чем вы.
– Я подскажу. Что в тех ящиках? – спросил он, кивая в сторону библиотеки, но при этом не сводя с меня глаз.
И радость оттого, что Аманда приняла мое предложение, и грусть оттого, что пришлось расстаться с драгоценными книгами, мгновенно погасли. Клянусь, я на самом деле почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Рейнолдс продолжил:
– Когда делаешь пожертвование, нужно взять у библиотекаря чек, чтобы получить налоговый вычет.
Отчаянно пытаясь выпутаться, я ответил:
– Я не плачу подоходный налог. Моя зарплата ниже необлагаемого минимума, так что вычитать нечего. Я подумал, что старые Библии могут им пригодиться.
– Это интересно. Знаешь почему?
– Почему же?
– Я как раз думал о том, что должен чаще обращаться к Библии. На работе я постоянно имею дело с негодяями, и они, похоже, плохо влияют на меня. Надо следить за собой, чтобы не стать таким, как они. Библию читать. Исправительное чтение, так это называется?
Я молча ждал. Хмурое выражение на его лице сменилось полуулыбкой.
– Лиам, можно задать тебе один вопрос?
Двигатель работал вхолостую. Стоило включить передачу – и дело с концом. Но мне не хотелось садиться за решетку в день, когда любовь всей моей жизни согласилась выйти за меня замуж.
– Глядя на тебя со стороны – ну, не совсем со стороны, – я полагаю, что эти Библии дороги тебе, – сказал он. – Ты нуждаешься в них так же, как я. И по-моему, ты знаешь, как добыть из них, образно говоря, манну небесную. Ты ведь сын проповедника. Согласен? – (Прищурившись, я кивнул.) – Не стану отрицать, что и мне перепадали кое-какие, скажем так, пожертвования, а взамен я должен был сдерживать свое любопытство. Меня это вполне устраивало, но в один прекрасный день, незадолго до гибели твоего отца, я узнал, что мне достаются сущие крохи.
Я не верил своим ушам. Это что, признание?
– Не знаю, о чем вы, – сказал я.
– Ладно, больше тебе знать незачем. У меня есть предложение. Давай возьмем эти ящики, пока все не промокли, и погрузим половину ко мне, – Рейнолдс махнул рукой, и я, почти не удивившись, увидел позади него коллекционный «порше», похожий на белую эмалированную ванну, – а вторую половину обратно к тебе, пока не пришли библиотекари и не присвоили твое «пожертвование». А потом обсудим совместное изучение Библии. Идет?
– А у меня есть выбор?
Рейнолдс немного пораздумал.
– Навскидку – нет.
Вернувшись домой, я сразу же избавился от нелепой одежды и спрятал остатки коллекции в кладовку, даже не проверяя, что у меня есть – Вольтер или Шелли, Джон Донн или Пиндар. Я открыл счет в банке Аманды и перевел на него все свои «выигрыши», после чего признался ей, что за последние годы несколько раз срывал неплохой куш в лотерею. Она простила меня, когда мы ехали к моей матери, чтобы сообщить ей радостную новость о нашей женитьбе. Поразмыслив как следует, она поняла, что на эти деньги можно обустроить удобное семейное гнездышко. Я же в ответ поклялся – не на стопке Библий, конечно, но от всего сердца, – что больше не буду играть в азартные игры. И если бы существовали Бог и дьявол, сами заядлые игроки, они подтвердили бы, что клятву я сдержал.
В течение нескольких месяцев после той встречи с Рейнолдсом меня не беспокоили ни Клоды, ни Харрисон. По Клодам я не скучал, а вот Харрисона вспоминал с теплотой. Мне хотелось поговорить с ним, узнать, все ли в порядке и стоит ли мне – нам, считая еще и Рейнолдса, – ждать новых книг. Однажды я решился позвонить ему с платного телефона-автомата. После нескольких гудков монотонный бестелесный голос сообщил, что набранный номер больше не обслуживается. Все мои собратья по ордену служителей литературных памятников исчезли, словно плоды моего воображения. Но вскоре затишье прекратилось. Со мной связался коллега Харрисона: как оказалось, у него было кое-что интересное для меня или Харви – так теперь звали Клодов. Не менее дурацкое имя, по-моему. Если бы дело касалось только меня, я бы с благодарностью отказался, заявив, что отошел от дел. Но мне нужно было кормить семью, и, по правде говоря, моя книгозависимость, на время притупленная страхом, так и не прошла.
Рейнолдс заглядывал время от времени, спрашивая, не читал ли я в последнее время чего-нибудь интересного, и по привычке, или вследствие помешательства, или из желания показать, кто здесь главный, спрашивал, не встречал ли я подозрительных личностей, которые могли быть замешаны в гибели отца. Иногда я отвечал «нет», и он ни на чем не настаивал. Иногда я говорил, что ко мне приходили, и передавал детективу портфель с деньгами или новое приобретение – последствие «переуступки».
Аманда, ничего не знавшая о наших махинациях, была благодарна Рейнолдсу за то, что, несмотря на тяжелую работу, он не забывал обо мне. Детектив даже пришел на нашу свадьбу, состоявшуюся солнечным субботним днем в старой отцовской церкви. Аманда, конечно же, не знала, что я был под колпаком у Рейнолдса и ждал, когда смогу выбраться из-под колпака.
Я думал о том, сколько месяцев или лет пройдет, прежде чем доблестный детектив, мой неудобный партнер, по неосторожности споткнется где-нибудь на лестнице и с застывшим на лице изумлением шмякнется на неумолимый пол. А когда это случится, успеет ли он проклясть меня или моего отца? Нет, мне так не кажется. Его конец предначертан Библией, Книгой Левит и прочими книгами, и он будет справедливым, ведь в душе я остаюсь неверующим и именно поэтому ценю библейские истины и полезные предписания.
Р. Л. Стайн
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Книги Роберта Лоуренса Стайна читают во всем мире. Они разошлись общим тиражом более 350 миллионов экземпляров, что делает его одним из самых коммерчески успешных писателей в истории. Он родился в 1943 году в городе Колумбус, штат Огайо, писать начал в возрасте девяти лет, пользуясь старой пишущей машинкой, найденной на чердаке. Закончив в 1965 году Университет штата Огайо, Стайн отправился в Нью-Йорк, собираясь стать писателем. В начале своей литературной карьеры он издал несколько сборников анекдотов и юмористических книг для детей под псевдонимом Джовиал Боб Стайн (Веселый Боб Стайн). Он является автором двух серий подростковых книг – «Улица Страха» и «Мурашки»; по второй из них снят популярный детский телесериал. Перу Стайна принадлежат также несколько романов. Стайн живет в Нью-Йорке с женой Джейн и собакой Минни. Его сын Мэтью – композитор, музыкант и звукорежиссер.
Взгляните, вот некий Закари Голд, тридцать три года. Энергичный, загорелый, долговязый и худой, напряженно сидит за ноутбуком в дальнем углу кофейни, занеся руку над клавиатурой.
Одет просто, в белую рубашку поло, подчеркивающую загар, бриджи цвета хаки, белые конверсы[16] «Олл-старз». Сжимает в руке пустой бумажный стаканчик из-под латте, начинает подносить к губам, ставит на место. Заказать, что ли, третий, на этот раз большой?
Закари Голд, автор в поисках сюжета, молит богов кофеина ниспослать ему вдохновение. Он – автор, попавший под власть унылого стереотипа, именуемого «кризисом второкурсника»[17]. А в дни, когда работа над вторым романом забуксовала, он понял, что стереотипы всегда верны.
Он не суеверен, не склонен к фантазиям. Он прагматик. Реалист.
Но сегодня он обрадуется любому волшебству, которое поможет ему начать писать. Ангел, муза, шаман, голос из могилы, волшебные четки, амулет, послание, нацарапанное на смятой бумажной салфетке.
Сегодня… А вдруг сегодня случится это волшебство?!
Нет, Закари Голд живет не в «Сумеречной зоне»[18]. Он живет в особняке в районе Западных Семидесятых улиц Манхэттена, в доме, купленном на солидные авторские отчисления от продажи первого романа.
Интервьюерам он говорит, что рецензий не читает. Но статью в «Нью-Йорк таймс», которая объявляла его «королем былого и грядущего[19] новой американской массовой литературы», он все-таки прочел.
«Есть ли грядущее у короля былого и грядущего?»
Закари поддается искушению, берет третий латте – обезжиренное молоко с каплей эспрессо – и вновь занимает свое место на троне перед вызывающе пустым экраном.
Первая книга, помнится, написалась сама. «Я писал почти с той скоростью, с которой печатаю. А потом лишь оставалось слегка отредактировать».
Из его горла вырывается вздох. В руке дрожит горячий стаканчик. Если бы после первой книги его не короновали, он не испытывал бы такого давления, приступая ко второй.
«Многим королям отрубили голову».
Но тут он бранит себя: «Не будь таким мрачным. До тебя с этим сталкивалось множество авторов».
У Закари есть чувство юмора. Его жена Кристен говорит, что оно несколько раз сохранило ему жизнь, когда ей хотелось садануть мужа по башке горячей сковородкой. У рыжей Кристен – еще один стереотип – взрывной темперамент, который, как считается, сопутствует огненным волосам.
Внимание Закари привлекают две девочки-подростка за столиком у стены. Зеленые парусиновые рюкзаки они поставили на пол, а телефоны положили перед собой.
– Миссис Абрамс говорит, «Войну и мир» читать не обязательно. Можно зайти на «Спаркноутс»[20].
– Миссис Абрамс клевая.
За следующим столиком сидит женщина со всклокоченными белыми волосами и круглым красным лицом, в длинном синем пальто, застегнутом под горлом; поставив у ног две хозяйственные сумки, она бессильно обмякла на стуле. Бормочет что-то сама себе. Или это она по телефону?
Закари убеждает себя, что ему нужны шум, разговоры и движение, нужно, чтобы его отвлекали новые лица, это помогает сконцентрироваться. Первый роман он почти целиком написал в этом самом кафе. Дома он оставаться не может. Там плачет ребенок. А няня изливает в телефон потоки жаркой испанской речи, говоря с бойфрендом.
Закари пробовал включать приложение – по совету одного приятеля. Оно воспроизводит фоновый шум кафе, который можно проигрывать дома через колонки. Есть устройства, которые издают рокот океанских волн, чтобы легче было засыпать. В приложении закольцована запись звона тарелок и приглушенных разговоров. Но эти звуки так и не заставили Закари направить внимание на клавиатуру. И он уходил из дому.
Теперь он сидит, переводя взгляд с одного столика на другой. Изучает лица болтающих посетителей и лица, светящиеся от экранов ноутбуков. Все кажутся беззаботными. «Ну да, им ведь не надо писать книгу». Большинству людей после окончания школы ни разу не приходится сдавать ни одной письменной работы. И они от этого несказанно счастливы.
Почему он решил стать писателем? Не смог придумать ничего другого? Или дело в том, что родители упрашивали его выбрать настоящую работу, найти дело, которое «прокормит, если что»?
А может, в том, что Говард Страйвер, его персонаж, явился ему, словно во сне?
«Говард Страйвер, пожалуйста, хватит меня преследовать. Ты мне нравишься, Говард. Нет, даже не так. Я тебя люблю. Старина, я всегда буду тебе благодарен. Но придется оставить тебя в прошлом».
Закари пьет латте, который почти остыл. Идея.
«Что, если персонаж не желает оставить автора в покое? Преследует его в реальной жизни?»
Такое уже было. Но хоть какое-то начало.
Закари наклоняется к экрану. Прикрывает глаза, чтобы не мешать свободному течению мыслей. Готовится набирать текст. И чувствует резкую боль: чья-то рука сжимает ему плечо.
Он оборачивается и медленно поднимает взгляд на крупного широкого мужчину, лет за пятьдесят, может быть – под шестьдесят, с отвисшим подбородком, поросшим седоватой щетиной, и с ореховыми глазами. Рыжеватые волосы всклокочены. Лицо кажется размытым. Как будто оно не в фокусе.
Бездомный, просит подать? Нет. Слишком хорошо одет. Голубая спортивная рубашка расстегнута на шее, темные костюмные брюки тщательно отглажены, коричневые ботинки начищены.
Мужчина ослабляет хватку.
– Надо поговорить, – цедит он сквозь зубы. Губы его не шевелятся.
Резкий тон заставляет Закари отодвинуться.
– Мы знакомы?
– Я Кардоса, – говорит мужчина.
– П-прошу прощения?.. – Закари всегда заикается, когда удивлен.
– Кардоса, – повторяет мужчина. Взгляд ореховых глаз неподвижно устремлен на Закари. – Кардоса. Вы меня знаете.
– Нет. Извините. – Закари отворачивается и снова кладет руки на клавиатуру. – Пожалуйста, оставьте меня. Я работаю. У меня нет времени…
Человек по имени Кардоса делает шаг к столу и резко захлопывает крышку ноутбука, которая ударяет по рукам Закари.
Закари слышит хруст. В кистях вспыхивает боль, резко взлетающая к плечам.
Его крик оглашает всю кофейню. Люди удивленно оборачиваются.
– Вы мне пальцы сломали! Наверное.
Кардоса нависает над Закари. Тот высвобождает руки из ноутбука. Пытается растереть пальцы и унять боль.
– Чего вы от меня хотите? Скажите – чего?
– Чего я хочу? Только того, что мне причитается.
Кардоса выдвигает стоящий напротив стул и с кряхтением опускает на него свое большое тело. У незнакомца нехорошая улыбка. Не улыбка, а бесстрастное предостережение. Он кладет руки ладонями на стол, словно заявляя на него свои права. Большие руки, с темными волосками на пальцах и блестящим кольцом на правом мизинце.
Закари трет ноющие кисти, проверяя, как работают пальцы. Кажется, все нормально. Если этот человек хотел его напугать, он сумел это сделать. Закари озирается, ища глазами администратора или, как его там, охранника. Никого, разумеется, нет.
Почему никак не удается четко разглядеть лицо мужчины? Оно словно преломляет свет.
Закари отодвигает стаканчик с латте.
– Я действительно работаю. Вас я не знаю, и мне кажется…
Кардоса поднимает ручищу, и Закари умолкает. Улыбка медленно сходит с его лица.
– Мне наплевать, что вам кажется.
Закари снова озирается, на этот раз в поисках пути к отступлению. Узкие проходы забиты людьми. Две женщины заблокировали выход огромными детскими колясками.
Два пальца стали опухать. Закари бережно их трет.
– Набросились на меня ни с того ни с сего… Я вынужден попросить вас оставить меня в покое.
Снова улыбка.
– Просите на здоровье.
Закари не знает, что ответить. Кардоса – сумасшедший? Если он сумасшедший и нарывается на драку, Закари оказывается в невыгодном положении. Он никогда в жизни не дрался, даже мальчишкой на детской площадке в Порт-Вашингтоне.
Он молча разглядывает мужчину. Да, они явно не встречались. Наступило напряженное молчание. Чехол от ноутбука лежит на полу, в ногах у Закари. Сможет ли он закинуть ноут в чехол и приготовиться к бегству?
Молчание нарушает Кардоса. Он нависает над маленьким, заляпанным кофе столиком:
– Ну как, мистер Голд, плодотворный вышел денек?
Не дожидаясь ответа, Кардоса разворачивает к себе ноутбук, открывает, смотрит на экран:
– Пусто? Пустой экран? Опять?
Закари отбирает у него компьютер и разворачивает к себе:
– Что значит «опять»?! О чем вы?
Ореховые глаза неподвижно смотрят на Закари, теперь в них сквозит ледяная угроза.
– Вот почему вы украли у меня свою книгу?
– Х-ха! – Закари не может удержаться от презрительного смешка. – Кардоса, так вот почему вы здесь? Вы псих! У вас с головой не все в порядке. Уходите немедленно!
Закари вскакивает на ноги, словно собираясь прогнать незваного гостя.
Кардоса застыл на месте. Он сидит, сложив руки на столе.
– Дословно, мистер Голд. Строчку за строчкой. Вы украли мою книгу. Но я не мстителен. Я лишь хочу небольшого возмещения.
В голове Закари лихорадочно крутятся мысли. Он снова обшаривает взглядом тесноватое помещение в поисках того, кто его спасет.
– Кардоса, вам нужна помощь, – пробормотал он. – Вы бредите.
«Этот человек безумен, – думает Закари. – Но опасен ли он?»
И еще: «А другим авторам тоже приходится терпеть такие домогательства?»
А потом: «Он вправду считает, что я дам ему денег?»
– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – мягко говорит Закари. – Я вас по-хорошему прошу.
– Не могу, мистер Голд. Не могу я вас оставить в покое. Не понимаю, как вы обнаружили мою рукопись. Но вы знаете, что это я – тот человек, который создал Говарда Страйвера. Он ведь списан с моего старшего брата.
Закари все так же стоит, положив руки на спинку стула.
– Очень вас прошу… – начинает он.
– Я никуда не уйду, – качает головой Кардоса и жестом велит Закари сесть на место. – Думаю, между нами возникнет тесная дружба.
Снова эта холодная улыбка.
– А иначе все узнают, что вы – вор и мошенник, – добавляет Кардоса.
Закари замечает, что женщины выходят, толкая входную дверь колясками. Это его шанс. Не обращая внимания на бешено стучащий пульс, он одной рукой хватает ноутбук, оставив чехол на полу, разворачивается к двери и бросается прочь.
– Осторожнее! – Длинноволосый молодой человек с маффином и высоким кофейным стаканом в руках едва успевает отскочить назад, когда Закари проносится мимо него.
Закари выбегает из дверей. Чуть не налетает на коляски. Женщины остановились, чтобы поудобнее усадить младенцев. Обе недовольно смотрят, как Закари спотыкается, с трудом тормозит, поворачивается и бежит по Амстердам-авеню.
Мягкий, укутанный дымкой день в начале весны. Разгоряченному, пылающему лицу воздух кажется холодным. Закари огибает двух мужчин с тачками, подвозящими цветы в соседний магазин. Проносится мимо тележки торговца шавермой на углу и успевает почувствовать, как пахнуло жареным мясом.
На углу приходится остановиться и подождать, пока на красный свет не прогрохочет большой грузовик «Будвайзера», завывая, как сирена.
Куда? В какую сторону?
Позади себя он замечает что-то темное и размытое.
Кардоса гонится за ним?
Закари прикрывает глаза от солнца и прищуривается. Да. Большой человек бежит за ним. Нагнув голову, как бык, несущийся на тореадора. В руке у него блестит что-то серебряное, вспыхивающее в солнечном свете.
У него пистолет?
«Может, это телефон».
Закари бросается через улицу сразу после проезда пивного грузовика.
«Убежать от него я не смогу, лучше спрятаться. Особенно если это пистолет».
В глубине квартала стоит районная библиотека. В окне на фасаде нет света. Открыто ли? Им урезали бюджет, и теперь она все время закрыта. Закари быстрым шагом подходит к двери, дергает за ручку. Да. Открыто. Он тянет на себя дверь, ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь.
Снаружи слышатся крики. Кардоса? Стеклянная дверь, закрывшаяся за Закари, не пропускает звуков.
Библиотекарша, молодая женщина с короткой черной челкой, в очках с красной оправой, поблескивающих в льющемся сверху свете, восседает за стойкой регистрации на высокой деревянной табуретке, утонув в свободном платье с бретельками, нежно-сиреневом, не сочетающемся с красной оправой. Она видит вошедшего Закари: тот тяжело, чуть ли не с присвистом, дышит, на лбу и щеках, наверное, уже выступили хорошо заметные капли пота.
Закари изо всех сил старается выглядеть спокойным и собранным, словно собрался сходить в библиотеку. Лучезарно улыбается библиотекарше, но она по-прежнему глядит на него с опаской. У него в руке ноутбук без чехла. Ужасно. «Я его не украл. Честное слово».
Она библиотекарь. Должна его узнать. В прошлом году он сорок две недели подряд продержался в списке «Таймс».
Сунув ноутбук под мышку, Закари направляется мимо стойки регистрации в читальный зал. Это большая комната, длинная и широкая, здесь много потемневшего дерева, вдоль стены стоят потертые кресла, по обе стороны от неиспользуемого камина. Посередине зала – длинные столы в восемь-девять рядов.
Сейчас, поздним утром, здесь почти пусто. Двое бородатых мужчин азиатской наружности читают в креслах китайские газеты. Женщина средних лет, кудрявая, со светлыми прядями в волосах, склонилась к столу в первом ряду и, видимо, с головой ушла в старый номер журнала «Пипл».
Закари торопливо проходит вглубь читального зала. Он внимательно вслушивается, ловя каждый звук, не откроется ли входная дверь, не ворвется ли внутрь великан с пистолетом (или, может быть, с телефоном). Затем падает на крайний стул в последнем ряду и ссутуливается, ожидая, пока не восстановится дыхание, пока глаза не привыкнут к бледному свету конических светильников, висящих высоко под потолком.
Хорошее укрытие. Вряд ли Кардоса видел, как он юркнул в библиотеку. Иначе был бы уже здесь.
«Что мне теперь, бояться выходить из дому?»
Закари открывает ноутбук. Вытирает пот со лба коротким рукавом рубашки. Звонит его телефон. Закари сделал рингтоном старомодный, классический телефонный звонок. Задумывалось как забавная шутка, но теперь такой стоит у всех.
Вздрогнув, Закари вытаскивает телефон из кармана бриджей. Азиатские мужчины по-прежнему сидят, закрывшись газетами. Женщина в первом ряду также не обращает внимания на звук.
Закари отвечает на звонок:
– Элеанор?
Его агент.