Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет

– Хорошая у тебя память, – усмехнулся полицейский. – Я все недоумеваю, почему ты не пошел в полицию. Ты прекрасно разгадывал бы загадки. Мне кажется, ты даже чересчур сообразителен.

Я решил, что не стоит его благодарить.

– Всяко лучше, чем в супермаркете работать, – добавил он.

– Кто знает, – пробормотал я. Он знал, где я работаю, и это было подозрительно. Я ни разу не видел его в магазине.

– Давненько мы не вспоминали твоего отца.

– Да, – согласился я.

Мы вышли на тротуар и побрели по улице.

– Надеюсь, ты не против поговорить о нем? Я не сыплю соль на рану?

– Нет, – ответил я, оглядываясь на соседский дом. Почему у них в любую погоду задернуты шторы?

– В деле появились новые зацепки, но лучше пока не обнадеживать твою маму. Для такого давнего дела это редкость.

На меня нахлынуло чувство вины, будто я сам убил отца. Это было неприятно, хотя я прекрасно помнил, что в момент происшествия сидел за столом с мамой и братом. Но прогнать это чувство никак не получалось. Оставалось надеяться, что ушлый и проницательный Рейнолдс не уловит его.

– Неужели? Что случилось?

– Несколько месяцев назад умер один человек. Не важно, как его звали. Он жил с женой в Нью-Йорке, в Верхнем Ист-Сайде. Директор рекламного агентства, настоящий богатей.

– Непохоже, чтобы он столкнул пастора с лестницы.

Подумав немного, Рейнолдс глубоко вдохнул и выдохнул.

– Ты прав. Отчасти. Этот мужчина был коллекционером. Собирал монеты, марки, картины и книги. И обладал, мягко говоря, изысканным вкусом: как выяснили оценщики, он не мог удовлетворить все свои прихоти даже при его доходах.

Я мысленно сложил все в уме, но продолжал прикидываться дурачком:

– По-прежнему не вижу связи.

– Сейчас объясню. Судя по всему, он вел дела с различными торговцами, многие из которых действовали нелегально. В частности, жемчужина его коллекции, портрет девушки работы Дегаса… – Рейнолдс произнес фамилию Дега с «с» на конце и ударением на «е», как в слове «Вегас», но я не стал его поправлять. Мне очень не нравилось то, куда он клонит, – был похищен из австрийского музея. Другие предметы – не все, конечно, – также оказались крадеными. Но больше всего меня беспокоит то, что в сейфе коллекционера обнаружили записную книжку с именем твоего отца, а также телефонами и адресами вашего дома и церкви.

– Бред какой-то, – произнес я.

– Бред, не то слово. Особенно если учесть, что нам удалось выследить нескольких человек из списка и все они оказались нумизматами, филателистами и торговцами предметами искусства. Кое-кто вне подозрений, остальные попали под расследование. Думаю, ты понимаешь, что вся коллекция теперь будет тщательно изучена. Надо определить, что откуда взялось.

Тут я допустил первую ошибку.

– Ничего не понимаю, – сказал я.

– Сомневаюсь. – Ливень сменился легкой моросью. – Понимаю, что тебе сложно представить своего отца-проповедника вовлеченным во что-то незаконное. Но рано или поздно придется установить, откуда его имя и адрес взялись в записной книжке того коллекционера. Не мне – я этим делом не занимаюсь и сильно сомневаюсь, что твой отец был преступником. А вот обстоятельства его гибели я по-прежнему намереваюсь раскрыть.

Я молчал, не желая ляпнуть что-нибудь не то. Язык за зубами, язык за зубами.

– Твой отец когда-нибудь проявлял интерес к предметам искусства?

– Нет, сэр, – солгал я.

– Раньше многие собирали марки. У моего деда была огромная коллекция, и мы считали, что сможем прокормиться до конца своих дней, продав ее. Когда дед умер, мы вызвали оценщика, и выяснилось, что они не стоят ни гроша. Что было ценным, так это удовольствие, которое дед получал, вырезая марки с конвертов и покупая их по каталогам.

– Кажется, отец ничего не собирал. – Нет, у меня не вырвалось: «Кроме Библий». – Даже подаяний на ремонт церкви. Они с мамой тряслись из-за каждого цента, и ему было не до коллекционирования.

– Что ж, – Рейнолдс схватил меня за локоть и развернул обратно в сторону дома, – если что-нибудь вспомнишь, сообщи. Что угодно, способное объяснить, почему твой отец оказался в списке.

– Вряд ли. Но если вдруг вспомню – обязательно позвоню.

– У тебя осталась моя визитка?

– Конечно.

– Ладно. Я вижу в тебе задатки не только полицейского, но и коллекционера, так что держи еще одну.

– Спасибо, – ответил я. – Может, останетесь на чай? Аманда, моя девушка, печет шикарные пироги спеканом.

– Я запомню. В другой раз, хорошо?

– Договорились. – Я пожал Рейнолдсу руку, выдав лучшую улыбку из своего скудного арсенала. Когда он садился в машину, я обернулся. – Мне надо держать это в тайне? Или можно спросить брата?

Я надеялся услышать «можно», но Рейнолдс ответил:

– Никому ничего не рассказывай.

– А маме что сказать? Она ждет новостей.

Рейнолдс смутился – видимо, не подумал об этом.

– Не знаю. Придумай что-нибудь. Скажи, что я по вас соскучился или что-нибудь в этом духе.

Не придумав ничего лучше, я так и поступил.

Отвезя Аманду домой, я улегся в постель и крепко задумался. Мысли были безрадостными. Я хотел было позвонить Харрисону, но спохватился: вдруг телефон прослушивается? Тогда я подумал, что стоит перенести Библии вместе с их содержимым в более надежное место, пока не минует опасность, – но не знал куда. Я гнал от себя мысли о том, что отца столкнули с лестницы из-за неудачной сделки. Это было непросто, ведь такое объяснение казалось самым вероятным. Я мысленно перебирал лица всех Клодов, размышляя, какой их них кажется мутнее сточных вод, но не видел между ними большой разницы. Так и задумывалось. Если никто ни с кем не связан, цепной реакции не последует. Если один упадет, остальные не повалятся следом, как фишки домино. Никто из Клодов не должен был ничего записывать – для этого и придумали единое кодовое имя, для этого отец использовал шифр. Я не спрашивал Харрисона, где он достает книги, на полках каких библиотек появляются пустые места, как стирают упоминания об исчезнувших сокровищах, словно уравнения на доске, неправильно решенные плохим учеником. Единственным связующим звеном здесь был мой отец, а теперь – я.

На следующее утро, как только первые лучи солнца принялись пробиваться сквозь густой туман, я – Аманда, мое единственное спасение! – поехал к своей девушке и попросил ее взять выходной.

– Лиам, ты выглядишь очень серьезным. Что-то случилось?

– Да, дело серьезное, но ничего не случилось. Все хорошо. Так хорошо, как никогда не было.

Мы отправились в небольшой уютный парк, где часто гуляли, неподалеку от дома Аманды. Солнце пыталось пробиться сквозь плотную пелену облаков, висело над нами, как белый флаг капитуляции. В парке никого не было, мокрые от дождя скамейки пустовали. Я снял куртку и протер скамейку, чтобы можно было сесть. Мы держались за руки. Никогда еще Аманда не казалась такой прекрасной. Перламутрово-серый свет приятно оттенял черты ее лица. Я понимал, что мои юношеские фантазии о ней выглядели нехорошо, но не будь их, не было бы и этого дня. Я не сидел бы здесь с ней – с настоящей, не вымышленной Амандой.

– Аманда, я тебя очень люблю и всегда любил. Выйдешь за меня замуж? – спросил я, и она ответила без раздумий, точно все давно решила:

– Лиам, я так счастлива!

Я почувствовал, как солнце пробивается сквозь облака, хоть этого и не было, и мне стало тепло и легко. Мы поцеловались, обнялись, и я проводил Аманду домой. Было решено, что вечером мы расскажем обо всем моей маме и будем отмечать это событие в дорогом ресторане. Икра, шампанское, все дела.

Вернувшись домой, я принялся за дело. Библии уже лежали в полудюжине старых ящиков, когда-то принесенных из церкви. В двух-трех, судя по всему, раньше хранились бутылки с виноградным соком, но в остальном ящики были самыми обыкновенными, без этикеток и других опознавательных знаков. Я рассовал их по мешкам для мусора, чтобы защитить от дождя и сделать еще более неприметными. Сам я тоже замаскировался, словно матерый преступник, – впрочем, наверное, я им и был. Надел старую отцовскую одежду, включая уродливую клетчатую спортивную куртку, которую отец ни разу не надевал. На улице не было ни души, но я все равно спешил. На сердце было тяжело, глаза опухли и слезились. Я погрузил ящики в багажник машины – на старом универсале по-прежнему ездила мама, а у меня имелась другая развалюха, купленная с «выигрыша в лотерею». Годилась она лишь для коротких поездок. Наша деревенская библиотека была совсем недалеко от дома, а бросить драгоценные книги на свалке я не решался, даже рискуя быть пойманным. Поэтому я поехал в ближайший город по холмам, усеянным убогими фермами. В полях разгуливали грустные горбатые клячи.

Я ехал, не соблюдая никаких правил, и в какой-то момент пришлось остановиться посреди дороги, чтобы перевести дух и успокоиться. Несколько минут я сидел в машине, шепотом извиняясь перед отцом и разглядывая одинокого рыжего коня, который рассеянно пожевывал травку и недоверчиво смотрел на меня большими коричневыми глазами. Он напомнил мне задумавшегося древнего мудреца. Я машинально извинился перед ним тоже, и это привело меня в чувство. «Лиам, у тебя нет выбора, – думал я. – Пути назад отрезаны. Ты должен завершить начатое».

Библиотека напоминала морг. Свет в окнах горел, но людей не было видно. Я припарковался позади желтого кирпичного здания, которому, как и отцовской церкви, не помешал бы ремонт, и сложил ящики под ржавым навесом на бетонном крыльце, у черного хода. Глядя на черные мешки, я не мог сдержать слез: так скорбящий отец бросает свое дитя на ступенях церкви или полицейского участка, будучи не в силах его прокормить.

Поникнув головой и сунув руки в карманы, я зашагал прочь от своих сокровищ. Ни в одной проклятой книге никогда не было слов, способных выразить мое горе. Забравшись в машину и включив зажигание, я уткнулся лбом в руль и почувствовал, как внутри меня все рвется на части. Все равно что потерять отца во второй раз. Но теперь я был взрослым, я собирался жениться и тоже стать отцом – настоящим отцом, который не бросит своих детей. Взрослый умеет расстаться с прошлым ради светлого будущего. В этом я убеждал себя, повторяя как дурак мольбы, пока не услышал стук в стекло. От неожиданности я подскочил, будто очнулся от ночного кошмара.

Я обернулся и увидел отца. Глаза на бесконечно знакомом лице смотрели сердито и – как такое может быть? – добродушно. Слезы туманили мой взгляд, направленный на покойного отца, и вдруг я осознал, что это Рейнолдс. Капюшон на голове делал его похожим на адского монаха. Потеряв дар речи, я увидел, как он щелкает пальцем по груди. У полицейских это означает: «Пожалуйста, выйдите из машины».

Я с вызовом – насколько позволял мой заплаканный вид – опустил стекло, но ничего не сказал.

– Так-так, Лиам, – произнес Рейнолдс, поглядывая по сторонам. – И что у нас там?

Он оперся рукой на дверцу и высокомерно, по-макиавеллиевски, ухмыльнулся. Ничего хорошего эта улыбка не сулила. А я-то наивно верил, что он мой друг.

Вопрос Рейнолдса в очередной раз поставил меня в тупик.

Ответить мне было нечего, и я пробормотал:

– Не понимаю, о чем вы.

– Я подскажу. Что в тех ящиках? – спросил он, кивая в сторону библиотеки, но при этом не сводя с меня глаз.

И радость оттого, что Аманда приняла мое предложение, и грусть оттого, что пришлось расстаться с драгоценными книгами, мгновенно погасли. Клянусь, я на самом деле почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Рейнолдс продолжил:

– Когда делаешь пожертвование, нужно взять у библиотекаря чек, чтобы получить налоговый вычет.

Отчаянно пытаясь выпутаться, я ответил:

– Я не плачу подоходный налог. Моя зарплата ниже необлагаемого минимума, так что вычитать нечего. Я подумал, что старые Библии могут им пригодиться.

– Это интересно. Знаешь почему?

– Почему же?

– Я как раз думал о том, что должен чаще обращаться к Библии. На работе я постоянно имею дело с негодяями, и они, похоже, плохо влияют на меня. Надо следить за собой, чтобы не стать таким, как они. Библию читать. Исправительное чтение, так это называется?

Я молча ждал. Хмурое выражение на его лице сменилось полуулыбкой.

– Лиам, можно задать тебе один вопрос?

Двигатель работал вхолостую. Стоило включить передачу – и дело с концом. Но мне не хотелось садиться за решетку в день, когда любовь всей моей жизни согласилась выйти за меня замуж.

– Глядя на тебя со стороны – ну, не совсем со стороны, – я полагаю, что эти Библии дороги тебе, – сказал он. – Ты нуждаешься в них так же, как я. И по-моему, ты знаешь, как добыть из них, образно говоря, манну небесную. Ты ведь сын проповедника. Согласен? – (Прищурившись, я кивнул.) – Не стану отрицать, что и мне перепадали кое-какие, скажем так, пожертвования, а взамен я должен был сдерживать свое любопытство. Меня это вполне устраивало, но в один прекрасный день, незадолго до гибели твоего отца, я узнал, что мне достаются сущие крохи.

Я не верил своим ушам. Это что, признание?

– Не знаю, о чем вы, – сказал я.

– Ладно, больше тебе знать незачем. У меня есть предложение. Давай возьмем эти ящики, пока все не промокли, и погрузим половину ко мне, – Рейнолдс махнул рукой, и я, почти не удивившись, увидел позади него коллекционный «порше», похожий на белую эмалированную ванну, – а вторую половину обратно к тебе, пока не пришли библиотекари и не присвоили твое «пожертвование». А потом обсудим совместное изучение Библии. Идет?

– А у меня есть выбор?

Рейнолдс немного пораздумал.

– Навскидку – нет.

Вернувшись домой, я сразу же избавился от нелепой одежды и спрятал остатки коллекции в кладовку, даже не проверяя, что у меня есть – Вольтер или Шелли, Джон Донн или Пиндар. Я открыл счет в банке Аманды и перевел на него все свои «выигрыши», после чего признался ей, что за последние годы несколько раз срывал неплохой куш в лотерею. Она простила меня, когда мы ехали к моей матери, чтобы сообщить ей радостную новость о нашей женитьбе. Поразмыслив как следует, она поняла, что на эти деньги можно обустроить удобное семейное гнездышко. Я же в ответ поклялся – не на стопке Библий, конечно, но от всего сердца, – что больше не буду играть в азартные игры. И если бы существовали Бог и дьявол, сами заядлые игроки, они подтвердили бы, что клятву я сдержал.

В течение нескольких месяцев после той встречи с Рейнолдсом меня не беспокоили ни Клоды, ни Харрисон. По Клодам я не скучал, а вот Харрисона вспоминал с теплотой. Мне хотелось поговорить с ним, узнать, все ли в порядке и стоит ли мне – нам, считая еще и Рейнолдса, – ждать новых книг. Однажды я решился позвонить ему с платного телефона-автомата. После нескольких гудков монотонный бестелесный голос сообщил, что набранный номер больше не обслуживается. Все мои собратья по ордену служителей литературных памятников исчезли, словно плоды моего воображения. Но вскоре затишье прекратилось. Со мной связался коллега Харрисона: как оказалось, у него было кое-что интересное для меня или Харви – так теперь звали Клодов. Не менее дурацкое имя, по-моему. Если бы дело касалось только меня, я бы с благодарностью отказался, заявив, что отошел от дел. Но мне нужно было кормить семью, и, по правде говоря, моя книгозависимость, на время притупленная страхом, так и не прошла.

Рейнолдс заглядывал время от времени, спрашивая, не читал ли я в последнее время чего-нибудь интересного, и по привычке, или вследствие помешательства, или из желания показать, кто здесь главный, спрашивал, не встречал ли я подозрительных личностей, которые могли быть замешаны в гибели отца. Иногда я отвечал «нет», и он ни на чем не настаивал. Иногда я говорил, что ко мне приходили, и передавал детективу портфель с деньгами или новое приобретение – последствие «переуступки».

Аманда, ничего не знавшая о наших махинациях, была благодарна Рейнолдсу за то, что, несмотря на тяжелую работу, он не забывал обо мне. Детектив даже пришел на нашу свадьбу, состоявшуюся солнечным субботним днем в старой отцовской церкви. Аманда, конечно же, не знала, что я был под колпаком у Рейнолдса и ждал, когда смогу выбраться из-под колпака.

Я думал о том, сколько месяцев или лет пройдет, прежде чем доблестный детектив, мой неудобный партнер, по неосторожности споткнется где-нибудь на лестнице и с застывшим на лице изумлением шмякнется на неумолимый пол. А когда это случится, успеет ли он проклясть меня или моего отца? Нет, мне так не кажется. Его конец предначертан Библией, Книгой Левит и прочими книгами, и он будет справедливым, ведь в душе я остаюсь неверующим и именно поэтому ценю библейские истины и полезные предписания.