Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет

Ньюхаус смотрит на часы – не потому, что пора закрывать магазин, а потому, что втайне надеется провести больше времени с таким перспективным клиентом.

Еще немного – и Аарон Ньюхаус, как любой книготорговец, попросит перспективного клиента остаться после закрытия. Мы расположимся в его кабинете, чтобы побеседовать в непринужденной обстановке – быть может, даже выпьем. По-другому не бывает. Случались отклонения от плана, порой не удавалось решить все вопросы за один визит, но в целом картина такова.

Наживка проглочена.

Жертва на крючке.

Ньюхаус отошлет домой симпатичную продавщицу. Лора в последний раз тепло взглянет на своего (дорогого?) начальника и хорошо, но не слишком точно запомнит последнего посетителя (последнего в жизни Ньюхауса). Мужчина с рыжими усами, в очках с черной пластмассовой оправой, на вид лет сорока… или пятидесяти… Не высокий, но и не низкий. Очень дружелюбный.

Никому не придет в голову подозревать меня. Даже инициалы «Ч. Б.» на моем чемоданчике выбраны специально, чтобы запутать свидетелей и следствие.

Поздним вечером Аарона Ньюхауса обнаружат мертвым внутри его магазина – вероятно, в кабинете. Выяснится, что он скончался от естественных причин, предположительно от сердечного приступа, – если вскрытие вообще состоится. Обеспокоенная жена позвонит в магазин, когда он не вернется вовремя, а потом приедет посмотреть, что случилось, и вызовет «скорую», но будет поздно. Ни у кого не возникнет и мысли о том, что обычный посетитель, который покинул магазин задолго до происшествия, может быть причастен к смерти хозяина.

Я – человек сугубо рациональный, из числа уверенных в том, что некоторые люди от рождения злы и неприятны. Без них мир стал бы куда лучше, и избавиться от них, можно сказать, наш гражданский долг (отмечу, что до сих пор я не руководствовался этими мотивами и действовал исключительно в интересах своего бизнеса – ведь мне свойственна практичность).

К несчастью для меня, Аарон Ньюхаус – чрезвычайно приятный человек. Я хотел бы иметь такого друга, если бы мог позволить себе иметь друзей. Рассказывает он спокойно, но страстно, знает все о детективной литературе, но не кичится этим. Он внимательно выслушивает собеседника и никогда не перебивает. Ньюхаус среднего роста, примерно пяти футов и девяти-десяти дюймов, чуть выше меня и гораздо стройнее. На нем дорогие, однако не новые вещи, которые вдобавок неважно сочетаются друг с другом: темно-коричневый твидовый пиджак спортивного покроя, красный кашемировый жилет поверх бледно-бежевой рубашки, желтовато-коричневые вельветовые брюки. На ногах – мокасины. На левой руке – гладкое обручальное кольцо из золота. Его приятная улыбка обезоруживает и смягчает холодный нордический взгляд серо-зеленых глаз, которого, по-моему, многие даже не замечают. У него седые, со стальным отливом, волосы, редеющие на макушке и вьющиеся по бокам. Лицо в меру моложавое. Осанка нарочито прямая, как у человека, повредившего спину и избегающего резких движений, чтобы не испытывать боли. На это наверняка обратил внимание один я – но я наблюдателен, да и сам страдаю от болей в спине.

Разумеется, перед тем как отправиться в Сибрук на своей (обыкновенной, непримечательной) машине, с чемоданчиком и четко продуманным планом устранения соперника, я кое-что узнал о нем. В деловых и букинистических кругах он считался человеком дружелюбным и общительным, но тщательно оберегающим свою личную жизнь. Многие находили чрезвычайно странным, что большинство друзей Ньюхауса, особенно мужчины, никогда не встречались с его женой, которая много лет работала учительницей в средней школе Гластонберри. Приглашения на ужин для Ньюхауса и его жены от жителей Сибрука всегда отвергались «с сожалением». Говорили, что будущие супруги познакомились еще в школе, в шестьдесят пятом году, а поженились в семьдесят седьмом, в Кларксбурге. Столько лет хранить верность одной женщине! Для одних мужчин это похвальное достижение, для других – признак робости и недостатка фантазии, но в Ньюхаусе это меня раздражало, как и успех его магазина: рядом с ним все мы выглядели блекло.

Особенно неприятным было то, что Аарон Ньюхаус родился в богатой семье из Северной Каролины, в 1951 году. Унаследовав недвижимость в округе Кларксбург, Нью-Гэмпшир, и немалую сумму, положенную его родителями в банк под проценты до совершеннолетия сына, Ньюхаус мог вкладываться в магазин, не опасаясь разориться, чего нельзя было сказать о его конкурентах.

Ему не пришлось учиться в огромном многокорпусном университете, построенном на подаренной государством земле, – вроде моего, в Огайо. Он окончил престижный белоколонный Университет Виргинии, специализируясь по таким несерьезным предметам, как классическая литература и философия. По окончании университета он остался в Виргинии и стал магистром литературы. Его дипломная работа называлась «Эстетика обмана: умозаключения, сумасшествие и гениальность Эдгара Аллана По». Впоследствии ее опубликовало местное издательство. Молодой Ньюхаус мог стать профессором или писателем, но вместо этого отправился учиться к дяде, известному и уважаемому вашингтонскому антиквару и букинисту. В 1980 году он приобрел книжный магазин на Бликер-стрит в Нью-Йорке и вдохнул в него новую жизнь. Продав его через два года, он купил заведение в Сибруке, которое превратил в роскошный, первоклассный и при этом «исторический» магазин, место паломничества состоятельных горожан и туристов. Из статей о Ньюхаусе я понял, что он в равной степени прагматик и мечтатель – раздражающее сочетание. Меня также возмущало, что Ньюхаус – благодаря грамотному ведению бизнеса, а вероятнее всего, нечестно полученному преимуществу независимого продавца, не обремененного заботами о рентабельности и о будущем, – без труда пережил экономический кризис, когда многие книготорговцы впали в отчаяние или даже обанкротились. Я не испытываю ненависти к Аарону Ньюхаусу, но такое несправедливое преимущество противоестественно. Его бизнес давно должен был вылететь в трубу, а сам он – влачить жалкое существование, как, например, предприниматели с восточного побережья, разоренные ураганами последних лет.

Но даже если «Корпорация тайн» пострадает от урагана, а ее владелец потеряет деньги, это уже не важно. Несправедливое преимущество есть и будет.

Мне хочется прямо обвинить Аарона Ньюхауса. «Как бы ты вертелся, если бы играл в одной лиге с нами? Без громадного капитала, что удержал твой магазин на плаву в тяжелые времена? Ни тебе литографий Пикассо, ни первых изданий Чандлера, ни изящных шкафов до потолка, ни кожаных кресел и диванов. Думаешь, ты остался бы наивным, радушным хозяином, готовым пустить к себе рыжеусого хищника с улицы?»

Но мне трудно злиться на Аарона Ньюхауса. Он слишком добродушен. Другие мои конкуренты были не столь дружелюбны, а если и дружелюбны, то совершенно не подкованы в литературе и книжном деле. С ними было проще всего.

Я задумываюсь: что, если нам подружиться? Стать партнерами? Если только…

Семь вечера. Где-то вдалеке церковный колокол отбивает время – хотя, может, это набат атлантических волн в четверти мили отсюда.

Аарон Ньюхаус извиняется и идет поговорить с продавщицей. Не слишком прислушиваясь, я все равно улавливаю слова. Ньюхаус отпускает ее домой. Магазин он закроет сам.

Все идет по плану. Моя тактика проверена временем. Как любой хищник, я предвкушаю то, что случится дальше, в ближайший час. Меня переполняет адреналин.

Время – деньги! Все хищники и охотники это знают.

В то же время я чувствую легкое сожаление. Я вижу, как светловолосая девушка улыбается Аарону Ньюхаусу: ясно, что она питает к нему глубочайшее уважение или даже влюблена в него. Лоре лет двадцать – двадцать пять; возможно, она еще не окончила колледж и подрабатывает в свободное время. Между ними явно нет интимной близости, но девушка почитает Ньюхауса как взрослого, мудрого человека. Быть может, он для нее сродни отцу? Если с ним что-нибудь случится, какой удар для Лоры… Когда «Корпорация тайн» станет моей, я непременно буду проводить в магазине много времени. Как знать, вдруг я займу в жизни Лоры место Аарона Ньюхауса.

Став хозяином «Корпорации тайн», я перестану носить колючие рыжие усы и неуклюжие очки в пластмассовой оправе. Я сделаюсь моложе и привлекательнее. Мне говорили, что я похож на знаменитого актера Джеймса Мэйсона. Может, я даже начну носить твидовые пиджаки и красные кашемировые жилетки. Сяду на диету, стану бегать по утрам вдоль берега океана, сброшу фунтов пятнадцать и буду всячески сопереживать Лоре. «Я не был знаком с прежним хозяином, но книготорговцы и все порядочные люди высоко ценили Аарона Ньюхауса. От всей души соболезную вам, Лора!»

Мне придется снять или даже купить дом в Сибруке. Сейчас я постоянно переезжаю с места на место – как рак-отшельник, занимающий пустые раковины других морских существ. Несколько лет назад я приобрел старинный, почти легендарный книжный магазин в Провиденсе, штат Род-Айленд, и стал там жить, пока не нашел управляющего, которому мог доверять. Потом история повторилась в Вестпорте, штат Коннектикут, а в последнее время я обретался в Бостоне, пытаясь оживить некогда престижный магазин детективной литературы на Бикон-стрит.

Можно подумать, что Бикон-стрит – прекрасное место для высококлассного книжного магазина; теоретически – так и есть. Но на деле в этом районе слишком высока конкуренция, не говоря уже об онлайн-магазинах, особенно о треклятом «Амазоне».

Я думаю, не спросить ли у Ньюхауса о том, как он борется с книгокрадством, бичом моих городских магазинов, но ответ заранее известен: клиенты Ньюхауса настолько состоятельны, что им нет нужды красть.

Ньюхаус возвращается, отослав продавщицу домой, и любезно предлагает пройти наверх, в его кабинет. Как насчет чашечки капучино?

– Как видите, у нас нет кафе. Говорят, что кафе в магазине благоприятно сказывается на продажах, но я не согласен: должно быть, я слишком старомоден. Однако особым клиентам мы предлагаем кофе и капучино – очень хороший, не сомневайтесь.

Я, безусловно, рад и искренне удивляюсь приглашению.

Все живые существа делятся на хищников и жертв. Иногда хищникам приходится пользоваться приманкой, которую жертвы принимают за корм.

В моем кожаном чемоданчике – целый арсенал. Самое умелое убийство – то, которое принимают за смерть от естественных причин. Это прописная истина.

Самым удобным и надежным средством я считаю яд. Для кровопролития я слишком брезглив, любое насилие считаю вульгарным. Я не люблю шум и прихожу в ужас от предсмертных конвульсий ни в чем не повинного человека. В идеале жертва должна умереть не сразу, а через несколько часов или даже дней, когда я буду далеко, за много миль от места преступления. Еще никто не установил связь между мной и жертвой: я слишком хитер и осторожен, чтобы оставлять улики. В общественных местах, вроде книжных магазинов, отпечатки пальцев повсюду, и преступника невозможно выследить. Тем не менее я всегда вытираю свои отпечатки проспиртованным платком. Я не страдаю обсессивно-компульсивным расстройством, но я дотошен. С того дня, как я начал свою тайную кампанию по устранению конкурентов, прошло уже девять лет. Я использовал отравленные иглы, ядовитые свечи, пропитанные ядом кубинские сигары, отравленный бренди, ликеры и виски. Даже отравленное печенье и шоколад – с переменным успехом.

Точнее, успех сопутствовал мне всегда. Но порой требовалось более одной попытки, что плохо действовало на мои нервы, и без того расшатанные экономической нестабильностью. Однажды наследники покойного книготорговца отказались продавать его бизнес, несмотря на мои щедрые предложения. Мне дурно от одной мысли о том, что я старался, а ни в чем не повинный человек погиб зря. Я так и не нашел в себе сил снова посетить этот чертов магазин в Монтклере, штат Нью-Джерси, и сполна рассчитаться с этими высокомерными наследничками.

Для хозяина «Корпорации тайн» я избрал проверенный метод: шоколадные трюфели, начиненные редким ядом центральноамериканского растения с маленькими красными ягодами, вроде клюквы. Сок этих ягод настолько токсичен, что лучше их вообще не трогать. На коже он оставляет ожог, а если попадает в глаза, то сжигает сетчатку и неминуемо приводит к слепоте. Чтобы начинить конфеты ядом, мне пришлось не только воспользоваться шприцем, но и надеть сразу две пары хирургических перчаток. Операция проводилась в подвале, в глубокой раковине, которую я затем вымыл горячей водой с дезинфектантом. Отравлены были примерно три четверти конфет в коробке. Остальные я не тронул, на случай, если мне придется отведать их за компанию.

Этот токсин очень сильный, почти безвкусен и бесцветен, а также невидим невооруженным глазом. Через кровеносную систему он попадает в мозг и ведет атаку на организм. Через несколько минут у жертвы начинаются судороги, за которыми следует паралич. Человек впадает в коматозное состояние; в течение нескольких часов один за другим отказывают внутренние органы, чем дальше, тем быстрее. Наступает коллапс легких, останавливается сердце, и, наконец, погибает мозг. Со стороны похоже на инфаркт или инсульт. Кожа становится слегка влажной, но не воспаляется, боли и дискомфорта тоже не ощущается, ведь это паралитический яд – а значит, милосердный. Нет адских болей в желудке, нет рвоты, как при отравлении цианистым калием или другими ядами, действующими на пищеварительные органы. Изучение содержимого желудка ничего не даст. Хищник может убедиться, что жертва заглотила приманку, и покинуть место преступления до появления первых симптомов. Отравленный подарок, разумеется, следует забрать с собой, чтобы не оставлять улик (впрочем, этот конкретный яд не обнаружит даже патологоанатом – лишь опытный химик, знающий, что искать, определит редкий токсин). Отравленные ароматические свечи с запахом лаванды, врученные единственной моей жертве женского пола – назойливо флиртовавшей со мной даме, – делали свое черное дело в мое отсутствие и отравили, а может, и убили чуть больше народу, чем необходимо… А вот ядовитые сигары и напитки я, конечно, уносил. Нельзя проявлять неосторожность, даже если яд не обнаружат.

Мой радушный хозяин Аарон Ньюхаус едет со мной на четвертый этаж «Корпорации тайн» в маленьком лифте со скоростью, подобающей антикварному устройству. Глубоко дыша, стараясь не вспоминать о том, как давным-давно жестокий брат запер меня в кладовке, я справляюсь с приступом клаустрофобии. Лишь капельки пота на лбу могут рассказать Аарону Ньюхаусу о моем смятении, но тот не замечает и ведет увлекательный, как всегда у него, рассказ об истории «Корпорации тайн»:

– История у магазина поистине захватывающая. Однажды я напишу мемуары в духе классики жанра – «Моей преступной жизни»[22].

На верхнем этаже Аарон Ньюхаус просит угадать, где дверь в его кабинет. Я озадаченно перевожу взгляд с одной стены на другую, не видя даже намека на дверь. Лишь представив себе общий план здания и определив, где, согласно замыслу архитектора, должна помещаться лишняя комната, я догадываюсь: между «мрачными картинами» Гойи есть незаметная панель, сливающаяся с белыми стенами зала. Аарон Ньюхаус нажимает на нее с озорной мальчишеской улыбкой:

– Добро пожаловать в святая святых! Внизу есть другой, вполне обычный кабинет, где работает персонал. Сюда я редко приглашаю гостей.

Проходя между адскими иконами Гойи, я чувствую укол страха – сладкий, манящий укол.

Однако кабинет Аарона Ньюхауса уютно освещен и изысканно обставлен, словно гостиная английского джентльмена. Нашлось место даже для небольшого камина, в котором чуть теплится огонь. Паркетный пол покрыт старым, потертым, но по-прежнему элегантным китайским ковром. Вдоль одной стены – сплошные книги, особенные, антикварные книги в прекрасном состоянии. На других стенах висят картины в рамах, включая работу кисти Альберта Пинкхема Райдера – вероятно, этюд к его знаменитому «Скаковому кругу» («Смерти на коне бледном») – мрачному, зловещему полотну одного из самых загадочных художников девятнадцатого века. Одинокое окно выходит на воды Атлантики, в лунном свете напоминающие помятую фольгу. Именно такой вид я себе представлял.

Письменный стол изготовлен из прочного красного дерева, с многочисленными ящиками и ячейками для бумаг. Перед ним – старомодный вращающийся стул с сильно потертым мягким сиденьем алого цвета. На столе аккуратно сложены стопки бумаг, писем, гранок и книг. С краю – лампа с абажуром из цветного стекла и эбеновая статуэтка ворона в натуральную величину: вне всякого сомнения, это Ворон Эдгара По. На стене над столом висит дагеротип самого Эдгара Аллана, бледного, усталого, с поникшими усами и печальным взглядом. Под снимком имеется подпись: «Эдгар Аллан По, создатель Огюста Дюпена, 1841».

Ньюхаус, как я и ожидал, пользуется перьевыми, а не шариковыми ручками. Есть также набор цветных карандашей, старомодный ластик и даже латунный нож-кинжал для вскрытия конвертов. На этом столе современный компьютер Ньюхауса – этакий новомодный синтетический монумент посреди древнего погоста – выглядит неуместным.

– Чарльз, присаживайтесь! Попробую запустить кофемашину, что-то она барахлит в последнее время. Своенравна, как настоящая итальянка.

Я сажусь в старое, но удобное кожаное кресло напротив стола и камина. Кладу свой чемоданчик с инициалами «Ч. Б.» на колени. Ньюхаус возится с кофемашиной; та стоит на маленьком столике позади письменного стола. Он говорит, что предпочитает капучино из боливийского кофе с обезжиренным молоком.

– Признаюсь, у меня зависимость от кофе. У нас в городе есть «Старбакс», но их капучино и рядом не стоит с моим.

Нервничаю ли я? Испытываю ли приятное волнение? В это минуту я предпочел бы бренди, а не капучино!

Я натянуто улыбаюсь, но Аарон Ньюхаус, несомненно, находит мою улыбку учтивой и дружелюбной. Моя излюбленная тактика – засыпать жертву вопросами, чтобы у той не возникло никаких подозрений. Ньюхаус с радостью отвечает. Вопросы призваны подчеркнуть глубину моего ума и познаний, но я не перегибаю палку. Книготорговец даже отдаленно не должен подозревать, что имеет дело с амбициозным конкурентом.

С ноткой грусти он сообщает, что все его знакомые, включая дядю-антиквара из Вашингтона, считают несусветной глупостью торговлю произведениями искусства в книжном магазине в Нью-Гэмпшире.

– Но я решил потратить три-четыре года на эксперимент, и все вышло просто отлично. Особенно с онлайн-продажами.

Онлайн-продажи. То, что сильнее всего бьет по моему бизнесу. Я вежливо интересуюсь, какой объем торговли приходится на Интернет. Ньюхаус удивляется вопросу. Неужели он выглядит слишком личным? Или слишком профессиональным? Я надеялся, что он спишет его на наивность Чарльза Брокдена.

Я получаю любопытный ответ:

– Как и с книгами, цена бесполезных, но красивых произведений искусства растет и падает согласно неизвестному и непредсказуемому алгоритму.

Удивительно уклончивый ответ. И смутно знакомый, но я не припоминаю почему. Не зная, что сказать, я глупо улыбаюсь Аарону Ньюхаусу. «Бесполезных, но красивых…» «Алгоритм…»

Пока кофе варится, Ньюхаус подбрасывает полено в камин и ворочает его кочергой. Рукоять кочерги выполнена в виде причудливой горгульи. Ньюхаус с улыбкой показывает мне ухмыляющегося латунного беса:

– Купил на распродаже в Блю-Хилле несколько лет назад. Забавный, правда?

– В самом деле.

Интересно, зачем Аарон Ньюхаус показал мне эту демоническую рожицу?

Какая зависть переполняла меня в этой святая святых – уютной, прекрасно обставленной! Я с горечью вспоминал собственные кабинеты, унылые и практичные, в которых не было ничего святого. Старые компьютеры, набившие оскомину люминесцентные лампы, безликая мебель, оставшаяся от прежних владельцев. В моих магазинах рабочие кабинеты часто совмещались с кладовыми, где громоздились шкафы для бумаг, коробки, швабры, ведра и стремянки, а в углах были оборудованы туалеты. Повсюду высились книжные сталагмиты. Как стыдно было бы мне, если бы пришлось пригласить Аарона Ньюхауса в такой кабинет!

Я твердо решил, что не стану ничего менять в этом прекрасном месте, а просто займу его. Оставлю даже перьевые ручки.

Аарон Ньюхаус с удовольствием рассказывает о собранной им коллекции любопытному и вежливому посетителю. Он гордится своим привилегированным положением в мире книжной торговли, но без малейшего высокомерия – для него это естественно, как океан за окном.

Рядом с большим дагеротипом По висят маленькие снимки фотографа-сюрреалиста Мана Рэя: обнаженные женщины в странных, неестественных позах. Иногда это бледные, похожие на мраморные скульптуры торсы без голов. Зрителю непросто догадаться, живые люди перед ним или манекены. Или трупы? Ньюхаус рассказывает, что фотографии Мана Рэя относятся к серии «Запретные сокровища», снятой в тридцатых годах двадцатого века.

– Большинство работ хранятся в частных собраниях и никогда не выставлялись в музеях, – говорит он.

Рядом со зловещими, но элегантными фото Мана Рэя помещены несколько грубых, совершенно других по стилю снимков американского фотографа Виджи, сделанных в тридцатые и сороковые годы. Яркие портреты мужчин и женщин в переломные моменты жизни: избитых, окровавленных, в наручниках, застреленных на улице, как вон тот гангстер, что валяется в луже собственной крови.

– Виджи – самый грубый творец из всех, кого я знаю. Но он – творец. Он примечателен тем, что не вкладывает себя в свое «журналистское» искусство. Глядя на эти работы, нельзя догадаться, что фотограф думает об этих людях…

Ман Рэй мне по душе. А вот Виджи – нет. Я терпеть не могу грубость и пошлость как в искусстве, так и в жизни, но, разумеется, не говорю об этом Аарону Ньюхаусу. Я не хочу оскорбить его, ведь он рассказывает о своей коллекции с поистине юношеским задором.

Среди книг в застекленных шкафчиках сразу бросается в глаза полное собрание сочинений выдающегося британского криминалиста Уильяма Рокхида («Каждый том – с автографом автора», – говорит Ньюхаус). У него есть сброшюрованные экземпляры американских детективных журналов «Дайм детектив» и «Блэк маск», а также «Большая книга журнального чтива» от издательства «Блэк лизард». В этих журналах начиналась карьера таких великих писателей, как Дэшил Хэммет и Рэймонд Чандлер. Ньюхаус сообщает мне об этом, как будто я сам не знаю.

Меня куда больше интересуют произведения из «золотой эпохи детектива» – в частности, подписанные первые издания Джона Диксона Карра, Агаты Кристи и С. С. Ван Дайна. Некоторые, видимо, стоят тысяч пять и даже больше. Ньюхаус признается, что вряд ли расстанется с «Этюдом в багровых тонах» 1888 года в оригинальной бумажной обложке (оценивается в сто тысяч), и подписанным первым изданием «Возвращения Шерлока Холмса» (тридцать пять тысяч), и тем более с первым изданием «Собаки Баскервилей»: автограф автора, дарственная надпись, прекрасные иллюстрации, изображающие Холмса и Ватсона (шестьдесят пять тысяч). Он демонстрирует мне одно из своих «бесценных сокровищ» – сброшюрованный выпуск «Блэквуда» за февраль 1827-го, где опубликовано знаменитое эссе Томаса де Квинси «Убийство как одно из изящных искусств». Я впечатлен, узнав, что ему удалось собрать все четыре тома первого издания «Удольфских тайн» Анны Радклиф (1794 год, десять тысяч за каждый том). Жемчужиной своей коллекции, которую он продаст, только оказавшись на грани разорения, Ньюхаус назвал диккенсовский «Холодный дом» 1853 года (семьдесят пять тысяч) в оригинальной тканевой обложке, с «черно-белым фото автора в рабочем кабинете» и подписью, сделанной твердой рукой самого Диккенса. За сто с лишним лет чернила почти не поблекли!

– А вот это особенно заинтересует вас, Чарльз Брокден, – усмехается Ньюхаус, осторожно снимая с полки очень старую, завернутую в защитную пленку книгу с растрепанным корешком и желтыми страницами. – «Виланд, или Превращение: американская история» Чарльза Брокдена Брауна, тысяча семьсот девяносто восьмой год.

Невероятно! Такие раритеты обычно хранятся под семью замками в библиотеках университетов вроде Гарварда.

Я теряю дар речи. Кажется, Ньюхаус подтрунивает надо мной. Я слишком легкомысленно подошел к выбору фальшивого имени. Чарльз Брокден. Конечно же, подкованный букинист сразу вспомнит Чарльза Брокдена Брауна.

Чтобы Ньюхаус не почувствовл моего замешательства, я спрашиваю, сколько он просит за эту книгу.

– Прошу? – удивляется он. – Я ничего не прошу. Она не продается.

И снова я не нахожу что ответить. Он что, насмехается надо мной? Раскусил меня, раскрыл мой обман? Сомневаюсь. Он по-прежнему добродушен, но улыбается так, будто намекает, что я должен оценить шутку. Мне делается не по себе.

Ньюхаус убирает книгу на полку и запирает шкафчик, и я ощущаю облегчение. К тому же кофе готов.

Я уже успел согреться – и даже перегреться. Накладные рыжие усы начали чесаться. Пластмассовая оправа очков заметно тяжелее привычной для меня проволочной и оставляет на переносице красные следы. Как же мне не терпится сорвать их в миг триумфа, что наступит через час – или полтора, – когда я поеду из Сибрука на юг, вдоль побережья…

– Чарльз, осторожнее, капучино очень горячий!

Ньюхаус подает мне пахучий кофе со своим любимым обезжиренным молоком – не в маленькой чашечке, из каких принято пить капучино, а в большой кружке. Густой, темный и обжигающе горячий, как и предупреждал Ньюхаус. Я подумываю о том, чтобы достать из чемодана коробку линдтовских конфет и разделить их с хозяином. Не слишком ли рано? Не хочу вызывать подозрений. Если Аарон Ньюхаус съест конфету, нужно будет поскорее уходить и наша беседа по душам подойдет к концу. Глупо, но я вновь думаю: не стать ли нам партнерами? Идея наивная и вряд ли осуществимая, но почему нет? Если я представлюсь серьезным коллекционером с тонким вкусом (пусть и с весьма ограниченными возможностями, в отличие от Ньюхауса), то смогу убедить его. Я ведь ему понравился. Он мне доверяет.

Одновременно я просчитываю более вероятное развитие событий. Если дождаться, когда Аарон Ньюхаус впадет в кому, я смогу прихватить кое-какие сокровища с собой, не дожидаясь выкупа «Корпорации тайн». Я давно уже не промышляю воровством, но сложно противиться искушению при виде столь редких изданий. Моя жертва, сама того не ведая, приманила меня. Разумеется, я ограничусь лишь несколькими более-менее дешевыми книгами. Забрать, скажем, Диккенса – это неоправданный риск, который может меня погубить.

– Чарльз, вы часто бываете в этих краях? Не помню, чтобы вы раньше приходили в мой магазин.

– Нет, не часто. Летом как-то бывал…

Я неуверенно замолкаю. Может ли хозяин помнить всех посетителей в лицо? Или я понимаю Аарона Ньюхауса слишком буквально?

– Мы с бывшей женой иногда ездили в Бутбэй. Это в Мэне. Проезжали через ваш милый городок, но не останавливались, – отвечаю я сбивчиво, но искренне и продолжаю наобум: – Сейчас мы, к сожалению, расстались. Любили друг друга еще со школы, но жена не разделяла моей одержимости старыми книгами.

Насколько правдивым выглядит объяснение? Надеюсь, что хотя бы отчасти.

– Я всегда любил тайны – в книгах и в жизни, – добавляю я. – Мне очень приятно встретить такого же энтузиаста, особенно в таком прекрасном магазине…

– Конечно! Чудесная встреча! Я, как и вы, обожаю загадки – и в книгах, и в жизни, разумеется.

Аарон Ньюхаус от души смеется и дует на кружку с капучино – напиток еще дымится. Я заинтригован его тонкой ремаркой, но не могу понять, случайна ли она: надо поразмыслить.

Ньюхаус задумчиво продолжает:

– Книжные загадки рождены тайной жизни. В свою очередь книги-загадки позволяют нам с новой стороны взглянуть на жизнь, лучше понять ее.

Мне же хочется рассмотреть фотографии на полке за спиной радушного хозяина. На одной, заключенной в старомодную овальную рамку, изображена очень красивая черноволосая девушка – возможно, миссис Ньюхаус? Наверняка она, потому что рядом стоит ее снимок с молодым Аароном. Оба в свадебных нарядах – красивая пара. Я в глубоком недоумении: как такая красавица могла выйти за человека, настолько похожего на меня?

Конечно же (я поспешно прикидываю, чтобы смотреть на вещи объективно), та молодая невеста давно уже не молода. Как и мужу, ей уже за шестьдесят. Вне всякого сомнения, миссис Ньюхаус сохранила часть былой красоты. Нельзя полностью исключать, что убитая горем вдова со временем решит вновь выйти замуж – например, за человека, разделяющего увлечения ее покойного мужа, нового хозяина «Корпорации тайн»…

Другие фотографии, включая семейные, не так интересны. Можно сделать вывод, что Ньюхаус – примерный семьянин. Если бы у нас было побольше времени, стоило бы расспросить его об этих снимках, но я и без того выясню все о родне Ньюхауса.

Там же, на полке, стоит дерево, похожее на бонсай, – вероятно, вырезанное из старой вешалки. На дереве висят безделушки: мужское кольцо-печатка, мужские наручные часы, латунная пряжка от ремня, карманные часы на золотой цепочке. Если бы я не знал, что у Ньюхауса нет детей, то решил бы, что это они поместили свою поделку среди настоящих сокровищ.

Наконец капучино можно пить. Он все еще горячий, но невероятно вкусный. Надо было принести миндальных пирожных вместо трюфелей. Они подошли бы к этому кофе куда лучше.

Словно спохватившись, я достаю из чемоданчика коробку конфет, не забывая упомянуть, что она новая, не вскрытая.

Мне не слишком хочется заканчивать нашу удивительную беседу, но долг требует.

Ньюхаус в притворном ужасе отводит глаза:

– Шоколадные трюфели?! Мои любимые? Чарльз, благодарю, но вынужден отказаться. Моя жена рассчитывает, что я вернусь к ужину голодным как волк. – Голос букиниста дрожит, словно он ищет поддержки.

– Аарон, одна конфетка вам не навредит. А ваша ненаглядная жена ни о чем не узнает, если только вы сами не расскажете.

Ньюхаус берет конфету (из первого ряда, отравленную) по-мальчишески жадно и одновременно стыдливо, что весьма меня забавляет. С удовольствием нюхает ее и уже готовится укусить, но вдруг кладет на стол, словно сжалившись. И заговорщицки подмигивает мне:

– Вы правы, моей жене незачем об этом знать. Есть вещи, которые стоит скрывать даже от супруги – для ее же блага. Но мне бы хотелось ее угостить. Поделитесь еще конфеткой, Чарльз?

– Конечно… но почему только одну? Берите сколько хотите… разумеется.

Этого я не ожидал. Но отказать Ньюхаусу нельзя, и я снова протягиваю коробку, неуклюже разворачивая ее, чтобы рядом с ним были безопасные трюфели. Придется и самому с аппетитом съесть штучку, подав пример.

Как же здесь жарко! Чертовы усы все чешутся и чешутся!

Словно спохватившись, Аарон Ньюхаус решает позвонить жене по старому черному телефону с наборным диском: предмет из давно минувшей эпохи. Он понижает голос, но не из желания что-то скрыть от гостя, а из вежливости:

– Дорогая? Просто предупреждаю, что немного задержусь. Ко мне зашел удивительный клиент, и я не хочу его разочаровать.

«Удивительный». Я польщен и одновременно опечален.

Ньюхаус так нежно разговаривает с женой, что мне становится жаль и его, и ее. Но еще сильнее меня обуревают зависть и гнев. Чем этот человек заслужил любовь такой прекрасной женщины? Почему я одинок? Чем я хуже?

Это несправедливо, это нечестно. Невыносимо.

Ньюхаус говорит жене, что будет дома к половине девятого. Я вновь польщен его высоким мнением обо мне, значит он хочет, чтобы я остался еще на час. Другая жена могла бы рассердиться, но прекрасная (и загадочная) миссис Ньюхаус не возражает.

– Конечно! Скоро вернусь. Тоже люблю тебя, милая, – без тени смущения шепчет Ньюхаус, показывая, что ему не чужды простые человеческие эмоции.

Шоколадный трюфель не менее вкусен, чем капучино. Я жую его, и у меня в буквальном смысле слова текут слюнки. Я с надеждой жду, что Ньюхаус проглотит и свой, чего ему, безусловно, хочется, но пока он оставляет обе конфеты нетронутыми и просто потягивает кофе. Это так по-детски: откладывать самое вкусное на потом. Я стараюсь не думать о том, что Ньюхаус может съесть нормальный трюфель и отнести отравленный жене. Тогда надо предложить ему забрать домой всю коробку. И хозяин, и та, что должна унаследовать его имущество, уйдут в мир иной. Купить магазин у человека, не испытывающего к нему личных чувств, будет даже проще.

Я спрашиваю у Ньюхауса, кто покупает книги в таком уединенном месте, и он отвечает, что у него немало «удивительно верных и преданных» клиентов, приезжающих даже из Бостона и Нью-Йорка – по крайней мере, когда погода хорошая. Есть и постоянные покупатели из местных, порой заглядывают туристы.

– Только в «Старбакс» заходит больше народу.

Однако в последние двадцать пять лет основной доход приносят продажи по почте и через Интернет. Поток заказов относительно стабилен, письма от «многочисленных зарубежных клиентов» приходят ежедневно.

Для меня это словно удар под дых! Насколько я помню, у меня вообще нет клиентов за рубежом.

Впрочем, Аарон Ньюхаус этим не хвастается, и злиться на него глупо. Я с сожалением вынужден признать, что он во всем на голову выше меня. По иронии судьбы этот человек пострадает за то, в чем не виноват.

Как мой брат, наказанный за то, в чем не был виноват. За свою злобную, завистливую и мелочную душонку. Но брата мне не жалко, а вот Аарона Ньюхауса – еще как.

Терпению, с которым Ньюхаус оттягивает съедение трюфеля, можно только позавидовать! Я уже съел два, и пришло время для второй кружки капучино. Кофеин меня взбадривает. Словно полный восхищения репортер, я спрашиваю, откуда у хозяина взялся интерес к тайнам. Ньюхаус отвечает, что с раннего детства.

– Думаю, все началось, когда я впервые выглянул из колыбели и увидел лица глядящих на меня людей. Кто это такие? Тогда я еще не мог знать, что моя мать – это моя мать, а мой отец – мой отец. Эти люди, должно быть, казались мне гигантами, мифическими существами, вроде тех, что описаны в «Одиссее». – Он останавливается и на мгновение как будто погружается в прошлое. – Жизнь каждого из нас – одиссея. Бесконечное, непредсказуемое приключение. Только мы, в отличие от Одиссея, не возвращаемся домой, а стремимся все дальше от дома, как Вселенная в модели Хаббла.

Что-что? Какой Хаббл? Какая Вселенная? Не совсем понимаю Ньюхауса, но он, несомненно, говорит о том, во что твердо верит.

В детстве его манили книги-загадки. Сначала приключенческие романы для мальчиков, затем Шерлок Холмс, Эллери Куин, твеновский «Простофиля Вильсон». К тринадцати годам он уже читал настоящие детективы (в том числе вышеупомянутого Рокхида), до которых обычно добираются во взрослом возрасте. Ньюхаус обожает американские «крутые» романы, но при этом всей душой влюблен в произведения Уилки Коллинза и Чарльза Диккенса.

– Эти писатели понимали роль случайных событий в нашей жизни и не боялись драматизировать.

Это верно. Случайности и совпадения влияют на нашу жизнь куда сильнее, чем мы, слепо верящие в свободу выбора, готовы признать. А сенсационные, драматические истории пусть и редки, но обязательно случаются с каждым из нас.

Я спрашиваю Аарона Ньюхауса, как он стал владельцем этого магазина.

С ностальгической улыбкой он отвечает, что это тоже была случайность – «невероятное совпадение». Однажды он ехал в Мэн навестить родственников и остановился в Сибруке.

– Я заметил этот удивительный магазин на Хай-стрит среди прекрасных старых особняков. Тогда он выглядел иначе, слегка запущенным, но вывеска все равно смотрелась интригующе: «Корпорация тайн, книги М. Рэкема». Я за считаные минуты оценил перспективы и, можно сказать, влюбился в здешний воздух.

Тогда, в 1982-м, Аарон Ньюхаус владел небольшой книжной лавкой в Вест-Виллидже, на Бликер-стрит. Он торговал детективной литературой и сам стоял за прилавком по четырнадцать часов в день, несмотря на то что держал двух помощников. Ему не хватало места, арендная плата и налоги были заоблачными. Постоянно приходилось иметь дело с воришками, бездомными и наркоманами, забредавшими в магазин в поисках туалета или места для сна. Жене очень хотелось перебраться из Нью-Йорка в местечко поспокойнее. У нее была ученая степень, а значит, и право преподавать, но она не хотела работать в Нью-Йорке. Ньюхаус тоже не хотел этого и сразу решил купить магазин в Сибруке – «если смогу себе позволить».

Ньюхаус признал, что решение было импульсивным. Он даже не посоветовался с женой. Но он не прогадал: «Это была любовь с первого взгляда».

Старые особняки на Хай-стрит выглядели впечатляюще, а вот «Корпорация тайн» – не слишком. На витрине, как в любом книжном того времени, были выставлены банальные бестселлеры – никакой литературной ценности – в мягких обложках с яркими картинками, да еще и в окружении дохлых мух. Прекрасные шкафы из красного дерева, стоившие тогда целое состояние, были на месте, как и кованое олово потолка, и паркетные полы. Но насколько мог видеть молодой книготорговец, в магазине не предлагали антикварных и редких изданий, а также картин и гравюр. Весь второй этаж был, по сути, кладовкой, третий и четвертый сдавались внаем. И все же расположение магазина было идеальным – на центральной улице, рядом с гаванью, – а жители Сибрука выглядели образованными и состоятельными.

Здесь не наблюдалось такого оживления, как на Бликер-стрит в Вест-Виллидже, но серьезный бизнесмен не придает большого значения шумихе.

– Проведя в магазине несколько минут, я что-то почувствовал. Напряженную, наэлектризованную атмосферу, как перед грозой. Теплый весенний день, внутри никого нет. Только в подсобке кто-то громко разговаривает. Тут, откуда ни возьмись, выскочил хозяин и начал засыпать меня вопросами, словно умирал от одиночества. Когда я представился книготорговцем из Нью-Йорка, Милтон Рэкем схватил меня за руку. Крупный, полный, меланхоличный джентльмен, уже немолодой. Управлять магазином ему помогал взрослый сын. Рэкем воодушевленно заговорил о своих любимых книгах. Как и следовало ожидать, Уилки Коллинз, Диккенс, Конан Дойл. Затем он поведал с большим жаром, что в молодости преподавал классическую литературу в Гарварде, но потом женился на девушке, разделявшей его любовь к книгам и книжным магазинам, и решил осуществить давнюю мечту: купить магазин в небольшом городке и превратить его в «особенное место». К несчастью, его любимая жена скончалась через несколько лет, а сын, так и не женившийся, в последнее время стал «замкнутым, хмурым и непредсказуемым».

Ньюхауса удивило и смутило то, что старый торговец открыто признался незнакомцу в личных проблемах и неурядицах. Бедный старик говорил сбивчиво, с горечью, понижая голос, чтобы его сын – здоровяк с длинными, собранными в хвост волосами (выкладывавший книги на полки с таким недовольством и отвращением, словно топил зверюшек в кипятке) – ничего не услышал. Хриплым шепотом Рэкем намекнул, что готов продать магазин «достойному покупателю».

– Я был потрясен и в то же время обрадован. Я успел влюбиться в это прекрасное старинное здание, а владелец собирался его продать.

На лице Ньюхауса появилась грустно-радостная улыбка. Можно лишь позавидовать тому, кто вспоминает важные события своей жизни не с горечью и сожалением, а со светлой грустью.

Молодой гость предложил Милтону Рэкему побеседовать в его кабинете.

– Не здесь. Кабинет Рэкема был на первом этаже: тесная каморка, где среди кучи книг, коробок, неоплаченных счетов, бланков и клубков пыли стоял вот этот деревянный стол. Царство безнадежности.

Они обсудили примерную стоимость магазина с ипотекой и без нее, сроки выставления на продажу и перехода к новому хозяину. Рэкем достал бутылку и разлил виски в матовые стаканы, затем откопал где-то пакет старых кислых леденцов и предложил гостю. Руки его тряслись так, что больно было смотреть. Настроение старика менялось – то грустное, то веселое, то беспокойное, то радостно-возбужденное, и это также смущало Ньюхауса. Иногда он говорил взволнованно, посмеиваясь, словно давно ни с кем не общался. Рэкем признался, что не доверяет сыну «ни денег, ни заказов, ни управления магазином, ни ухода за собой». Раньше они с «мальчуганом» были близки, но отношения без видимой причины испортились, когда тому исполнилось сорок. К сожалению, у Рэкема не было денег на наемного работника, и он не мог обойтись без помощи сына. Тот бросил колледж еще на первом курсе – что-то оказалось не так с головой – и тоже не мог найти другую работу. «Отцовство – страшная ловушка! А когда-то мы с женой были такими невинными и счастливыми!»

– Слушая Рэкема, я внезапно представил, как его сын врывается в кабинет и бросается на нас с топором… мне стало холодно и по-настоящему страшно. Клянусь, я видел этот топор, словно магазин волшебным образом показывал мне будущее.

«Показывал будущее». Несмотря на жар камина, мне тоже становится холодно. Я оглядываюсь и вижу, что дверь, точнее, сдвижная панель закрыта. Здесь, в святая святых Аарона Ньюхауса, никто не бросится на нас с топором…

Я торопливо отпиваю остывший капучино. Во рту пересохло, и мне тяжело глотать. Наверное, я переволновался. И все равно кофе невероятно вкусный: черный, насыщенный, ароматный. Ньюхаус не устает повторять, что все дело в обезжиренном молоке, и не каком-нибудь, а козьем. Молоко усиливает вкус.

Он продолжает:

– Я приобрел собрание сочинений Уильяма Рокхида у Милтона Рэкема. Не знаю почему, но тот хранил его в шкафу под замком. Я поинтересовался, зачем он прячет книги, не выставляя их на продажу и всеобщее обозрение, и получил резкий ответ: «Не все в жизни торговца идет на продажу». Я ощутил внезапную враждебность. Его тон меня поразил, – Ньюхаус делает паузу, словно до сих пор поражен. – В конце концов Рэкем признался, что собирает и другие антикварные издания. Некоторые я вам показал. «Золотой век детектива» – это досталось мне вместе с магазином. И первое издание «Удольфо» – старик так спешил с ним расстаться, что отдал почти задаром. Разношерстная коллекция старинных карт и глобусов на втором этаже тоже перешла от него, а он получил ее от прежнего владельца. Я неосторожно спросил, зачем копить все эти вещи, и Рэкем ответил все так же враждебно: «Истинные джентльмены не раскрывают душу нараспашку». – Ньюхаус подделывается под голос своего предшественника, и кажется, будто передо мной другой человек. – Вот чудак! Однако Милтон Рэкем – я еще никому в этом не признавался – стал для меня кем-то вроде наставника. Он видел во мне то ли приемного сына, то ли спасителя, учитывая, что его собственный сын был настроен против него.

Ньюхаус выглядит задумчивым, словно вспоминает что-то неприятное. Я начинаю тревожиться, ведь он до сих пор не съел проклятый трюфель.

– Забегать вперед нехорошо, но надо сказать, что я оказался пророком, представив, как сын Рэкема убивает его топором. Все так и вышло. Ровно три недели спустя после моего первого визита в «Корпорацию тайн». К этому времени мы с Рэкемом уже обсуждали продажу магазина, в основном по телефону. Я был далеко от Сибрука, когда мне позвонили…

Ньюхаус прикрывает рукой лицо и качает головой.

Вот так новость! Я ошеломлен. Подумать только: прежний хозяин был убит собственным сыном прямо в магазине, если не в этом кабинете!

– Выходит, над «Корпорацией тайн» тяготеет некое проклятие? – неуверенно спрашиваю я.

Ньюхаус горько усмехается:

– Проклятие? Сейчас? Разумеется, нет. «Корпорация тайн» – весьма успешный, даже культовый магазин. Вы бы знали это, Чарльз, если бы тоже занимались книготорговлей.

Может показаться, что он хочет обидеть меня, но это не так. Ньюхаус улыбается мне, словно глупцу, невежде, которому симпатизируют и быстро все прощают. Поэтому я с ним соглашаюсь: действительно, я не занимаюсь книготорговлей.

– Самое страшное, что убийца, сумасшедший «мальчуган», покончил с собой в подвале магазина. Даже теперь там темно и сыро, я стараюсь не спускаться туда без особой нужды. – (А еще говорит, что магазин не проклят! Магазин, может, и нет, а вот подвал уж точно!) – Видимо, топор оказался слишком тупым, и «мальчуган» перерезал себе горло канцелярским ножом, который найдется в любом книжном.

Ньюхаус поднимает нож, до того скрытый от меня за стопкой гранок, и показывает – ведь я незнаком с книготорговлей и не имею понятия, что это такое. (Я видел множество канцелярских ножей, но как-то странно видеть этот нож в таком элегантном кабинете, да еще и прямо на столе Аарона Ньюхауса!)

– После этой двойной трагедии магазин перешел к ипотечному банку, так как под него выдали ссуду. Спустя несколько недель я закрыл сделку по его приобретению. Цена оказалась более чем умеренной, ведь других покупателей не нашлось, – мрачно усмехается Ньюхаус. – Но хватит забегать вперед. В истории несчастного Милтона Рэкема есть еще кое-что интересное. Я спросил у него, как он узнал об этом книжном магазине, и он ответил, что случайно. Осенью тысяча девятьсот пятьдесят седьмого Рэкем ехал вдоль побережья в штат Мэн, остановился на Хай-стрит в Сибруке и увидел его. Тогда магазин назывался «Детективные книги и канцелярия Слейтера». «Чудесный был вид! – рассказывал Рэкем. – Солнечные зайчики скачут по стеклам высоких окон, и эти прекрасные особняки по соседству!» Слейтер в основном торговал добротными канцелярскими товарами, но предлагал также достойный выбор книг как в твердом переплете, так и в мягких обложках. Не только произведения для массового читателя, но и книги для более разборчивой публики: Роберт Чамберс, Брэм Стокер, М. Р. Джеймс, Эдгар Уоллес, «Саломея» Уайльда, Говард Лавкрафт. Слейтер особенно чтил Эрла Стэнли Гарднера, Рекса Стаута, Джозефину Тэй и Дороти Ли Сэйерс, любимых авторов Милтона Рэкема. Высокие шкафы из красного дерева уже тогда стояли на своих местах. Рэкем не уставал напоминать, что мебель в те времена стоила заоблачных денег. Еще в магазине встречались странные, но занятные вещицы: старинные карты, глобусы и так далее. «Вроде сундука с сокровищами на дедушкином чердаке, у которого ты завороженно сидишь долгими дождливыми вечерами», – говорил Рэкем. Он увлеченно осматривал магазин, с каждой секундой чувствуя, что вернулся в давно знакомое место. Выглянув в окно, он увидел Атлантический океан и ощутил «благоговейный трепет перед его величественной красотой». Да, Милтону Рэкему хватило одного взгляда, чтобы без памяти влюбиться в магазин. Выяснилось, что Амос Слейтер подумывал о его продаже. Магазин достался ему по наследству. Любовь к книгам и книготорговле он сохранил, но прежней юношеской страсти больше не испытывал и собирался вскоре выйти на пенсию. Молодой Милтон Рэкем обрадовался нежданной удаче. Три недели спустя, с одобрения жены, он отправил Амосу Слейтеру предложение о покупке, и тот принял его почти без раздумий.

Ньюхаус говорит чуть озадаченно, словно желает убедить слушателя в правдивости своей фантастической истории. Ему важно, чтобы в нее поверили.

– «Моя жена, – говорил Милтон Рэкем, – смутно предчувствовала неприятности, но я не придал этому значения. Я был по уши в нее влюблен, предвкушал, как брошу высокопарный Гарвард, где все равно не мог рассчитывать на постоянное место, и займусь более честным, как мне тогда казалось, трудом. Мы с Милдред взяли ипотеку на тридцать лет, внесли первичный взнос через риелтора и отправились в магазин в качестве новых хозяев. Когда Амос Слейтер передал нам ключи, моя жена мимоходом спросила, как магазин достался ему, и Амос рассказал ей жуткую историю, словно хотел снять камень с души».

«„Книжный магазин Слейтера“, – это уже слова Амоса Слейтера, переданные Милтоном Рэкемом, – был открыт его дедом Барнабасом в тысяча девятьсот двенадцатом году». Дед Слейтера «любил книги больше, чем людей», что не мешало ему дружить с Амброзом Бирсом, который, насколько известно, поощрял литературные амбиции Барнабаса. Слейтер поведал Рэкему невероятную историю: в одиннадцать лет он зашел в дедов магазин после школы и ему предстало видение. Магазин был пуст. «Ни посетителей, ни продавцов, ни деда. Но когда я спустился в подвал и включил свет, то увидел деда висящим на балке. Он выглядел удивительно прямым и неподвижным, лицо было милосердно отвернуто, но это, несомненно, был дед. Я остолбенел и долго не мог пошевелиться, не веря своим глазам. Так испугался, что даже не вскрикнул. Мы с дедом Барнабасом никогда не были близки. Он редко обращал на меня внимание, лишь изредка подшучивал: „Ты мальчик или девочка? А ну говори!“ Старик Слейтер был со странностями. Обычно ходил с отрешенным видом, но мог резко вспылить, мало чем интересовался, но если интересовался, то пылко. Он хотел наладить успешную торговлю, но к клиентам относился свысока и цинично высказывался о людях вообще. Видимо, он подкатил к балке передвижную стремянку, накинул на шею петлю, взобрался по ступенькам и оттолкнул лестницу. Умер он страшной, мучительной смертью, от удушения, извиваясь и брыкаясь несколько минут, пока не задохнулся… Жуткий вид дедова тела на балке навсегда остался в моей памяти. Не знаю толком, что произошло дальше. Наверное, я лишился чувств, а очнувшись, кое-как выбрался из подвала и бросился за помощью… Помню, как я кричал на всю Хай-стрит. Люди поспешили на помощь, я отвел их в подвал, но там никого не оказалось. Ни поваленной стремянки, ни веревки на балке. Я был потрясен. Мне было всего одиннадцать, и я не мог понять, что случилось. В конце концов деда разыскали. Он сидел в пабе, в нескольких шагах от магазина, и спокойно уплетал свиную рульку с квашеной капустой, запивая ее портвейном. Почти весь день он разбирал товар на втором этаже и даже не слышал шума».

Несчастный Амос Слейтер так никогда и не оправился от потрясения, вызванного видом повешенного деда, – по крайней мере, так считали окружающие…

По словам Милтона Рэкема, Амос Слейтер говорил, что дед Барнабас был хитрым, изворотливым человеком. Обманывал деловых партнеров, обольщал наивных невинных девушек и не раз присваивал их сбережения. Собрал целую коллекцию старых книг, включая «Виланда» Чарльза Брокдена Брауна, утверждая, что покупал их на распродажах и аукционах. Но кое-кто полагал, что он выманивал книги у убитых горем вдов и наследников умерших людей, а то и вовсе воровал. Насколько знал Слейтер, никто так и не смог ничего доказать. «Когда я вырос, – рассказывал он, – то понял, что мой отец до смерти боялся деда Барнабаса, а тот издевался над ним за его забитость. „Почему у меня нет достойного сына и наследника?! Что за жалкие трусы меня окружают?!“ – возмущался Барнабас. Он любил грубо разыгрывать как врагов, так и друзей, особенно угощать знакомых сладостями со слабительным. Однажды нашего пастора прямо во время воскресной службы сразил ужасный понос – из-за сливовых пирожков, которыми Барнабас угостил его семью. В другой раз моя мать чуть не умерла, отравившись яблочным сидром, в который дед подлил инсектицида, – по крайней мере, так подозревали (спустя много лет дед признался, что действительно капнул немного в сидр своей невестки, но клялся, что принял инсектицид за слабительное. „Что бы там ни говорили, я не хотел травить ее до смерти“, – развел он руками и расхохотался так, что у всех кровь застыла в жилах). Тем не менее Барнабас Слейтер от всей души любил детективы и сам пописывал, подражая Эдгару По».

Амос Слейтер рассказал Рэкему, что хотел уехать из Сибрука и навсегда порвать с ужасным наследием Барнабаса, но вопреки своему желанию унаследовал дедов магазин. «Дед отписал мне магазин в завещании. Отец в то время тяжело болел, жить ему оставалось недолго. Я решил принять наследство, хоть и знал, что оно – как тот могильный камень у По, поваленный, чтобы заживо похороненная жертва не могла выбраться… Мой дед хвалился и другими злодеяниями (кто знает, говорил старый злодей правду или просто хотел напугать слушателей), например экспериментами с экзотическими ядами. Он добывал яд у лягушек: бесцветную, безвкусную жидкость молочного цвета, которую можно незаметно подлить в горячий шоколад или кофе… эти лягушки, известные как древолазы, обитают во Флориде, в Эверглейдских болотах… Яд древолазов почти не изучен, и ни один патологоанатом не обнаружит отравления. Симптомы не вызывают подозрений. В течение нескольких минут (по словам деда) яд начинает действовать на центральную нервную систему. Жертва испытывает судороги, конвульсии, не может глотать из-за пересыхания горла. Вскоре начинаются галлюцинации, наступают паралич и кома. Через восемь-десять часов, когда жертва находится без сознания и ничего не чувствует, отказывают внутренние органы. Печень, почки, легкие, сердце, мозг умирают один за другим. Со стороны это выглядит как инфаркт или инсульт. Ни желудочно-кишечного расстройства, ни тошноты, ни рвоты. Промывание желудка, как при пищевом отравлении, не помогает. Жертва просто угасает… можно назвать это милосердной смертью».

Аарон Ньюхаус замолкает, словно не может переварить слова, которые извлек из закромов памяти.

– Ирония судьбы в том, рассказывал Слейтер, что, прожив долгую и удивительно успешную жизнь, в возрасте семидесяти двух лет торговец книгами Барнабас Слейтер действительно повесился – как считалось, от тоски и презрения к себе – в том самом подвале своего магазина. Все точно так, как в видении Амоса. На полу под повешенным были рассыпаны аккуратно набранные и отредактированные страницы рукописей нескольких детективных романов. Никто не собрал их и не прочел. Семья решила схоронить рукописи вместе с Барнабасом. Удивительная история, не правда ли? Чарльз, вы когда-нибудь сталкивались с подобным в реальности? Эту историю, со слов Амоса Слейтера, пересказал мне со всей серьезностью бедняга Милтон Рэкем. Ему можно только посочувствовать: он владел магазином, предыдущий хозяин которого повесился, и жил в постоянном страхе перед нападением собственного сына. Жители Сибрука, говорил Слейтер, не были уверены, что Барнабас отравил кого-нибудь насмерть, известны были лишь его шутки со слабительным и инсектицидом. Но яд древолазов не оставляет следов. Кое-кто из Слейтеров умер от загадочных «естественных причин». Близкие знакомые Барнабаса уверяли, что старик частенько говорил о «злых людях, заслуживающих смерти» и с озорной улыбкой заявлял, что не раз «устранял» людей забавы ради – хороших, плохих, средненьких, – классические убийцы непривередливы. Барнабас был большим поклонником эссе «Убийство как одно из изящных искусств»: де Квинси в нем утверждает, что для убийства не нужен мотив и, более того, совершать убийство, когда есть мотив, – вульгарно и непристойно. Барнабас думал так же. Простите, Чарльз, вам нехорошо?

– Нет, почему же… Я просто… Я несколько сбит с толку…

– Слишком запутанно? Давайте перескажу вкратце. Я приобрел магазин у Милтона Рэкема, его предшественником был Амос Слейтер, унаследовавший магазин от своего деда Барнабаса Слейтера, который повесился здесь же в подвале. Поэтому, как я уже говорил, я не спускаюсь в подвал без особой нужды и посылаю туда других работников – им все равно! Мне кажется, вас смутила философия Барнабаса Слейтера, согласно которой для убийства не нужен мотив, особенно если рассматривать его как «изящное искусство».

– Но зачем убивать без мотива?

– А зачем убивать, имея мотив? – Ньюхаус многозначительно улыбается. – Мне кажется, Барнабас Слейтер выкачивал из жизни «эссенцию тайны» точно так же, как добывал яд из лягушек. Убийство – совершенный, законченный акт, и для него, как для создания картины, не нужен мотив. Но в случае необходимости повод можно отыскать, и самым очевидным будет самозащита. Наши предки не доверяли чужакам и были, выражаясь современным языком, ксенофобами и параноиками. Если кто-то вторгался на их территорию с враждебными намерениями или даже без них, куда проще было избавиться от чужака, чем стараться понять его и таким образом допустить роковую ошибку. В далеком прошлом, когда Бог еще не был любовью, такие ошибки могли привести к истреблению целых народов – и поэтому homo sapiens, существо осторожное, предпочитает упреждать, а не бороться с последствиями.

Я окончательно запутался. Мой собеседник произносит эти слова очень уверенно. А как он улыбается! По-мальчишески открыто и добродушно. Я едва не теряю дар речи и произношу, заикаясь:

– В-весьма н-неожиданно слышать это от в-вас, Аарон. По-моему, это довольно ц-цинично…

Аарон Ньюхаус снова улыбается так, будто я глупец, которому можно только посочувствовать.

– Ни капли, Чарльз. С чего вы взяли? Если вы цените хорошие загадки, головоломки и детективы, то прекрасно знаете, что какой-нибудь человек – а зачастую множество людей, большей частью ни в чем не повинных, – должен умереть ради искусства, ради тайны. Это основа нашего бизнеса: «Корпорация тайн». Одни торгуют книгами, другие эти книги пожирают, а кто-нибудь порой пожирает их самих. Но каждому из нас отведена своя роль в нашем благородном деле.

В моих ушах звенит. Во рту пересохло так, что невозможно глотать. Мне так холодно, что клацают зубы. В кружке не осталось капучино – лишь пена. Я ставлю кружку на стол Ньюхауса и едва не роняю ее дрожащими руками.

Ньюхаус пристально и озабоченно смотрит на меня. Точно так же смотрит и деревянный ворон на его столе. Какой пронзительный взгляд! Я дрожу, хотя сижу рядом с камином. Все тело немеет. Жарко лишь усам. Коробка шоколадных трюфелей – мое единственное оружие, и я не знаю, как применить его. Нескольких конфет недостает, но на вид коробка почти полная, можно наесться вдоволь.

Я понимаю, что пора уходить. Встаю, но чувствую невероятную слабость. Все вокруг будто ненастоящее. Хозяин провожает меня, любезно болтая:

– Чарльз, уже уходите? И правда, время позднее. Заходите как-нибудь, обсудим ваши покупки. Оплачивать лучше чеком. Осторожно, ступеньки! С винтовыми лестницами лучше не шутить!

Мой собеседник весьма обходителен. Он даже подает мне чемоданчик. Мне не терпится покинуть это душное отвратительное место. Я хватаюсь за перила, но спуститься не могу. В голове распускается черная роза головокружения. Во рту сухо и холодно, язык онемел, распух и потерял чувствительность. Я делаю быстрый, резкий вдох, но кислород не поступает в мозг. Мои ноги подкашиваются в полумраке, я падаю, словно беспомощная тряпичная кукла, и лечу по металлическим ступеням до самого низа, морщась от боли.

Сверху раздается оклик, проникнутый искренним беспокойством:

– Чарльз, вы целы? Вам помочь?

– Нет! Нет, благодарю вас… Со мной все…

Мои слова едва слышны сквозь хрип.

Снаружи я на время прихожу в чувство, спасибо холодному океанскому бризу. В воздухе пахнет морем. Слава богу! Наконец я в безопасности! Теперь все будет хорошо… Я забыл коробку линдтовских конфет в кабинете Ньюхауса, так что (инстинкты хищника внезапно проявляются во мне) яд еще может подействовать, и не важно, извлеку я из этого выгоду или нет. Я сажусь в холодную машину и онемевшими пальцами вставляю бесформенный ключ в замок зажигания, который кажется чересчур маленьким. Что за чепуха? Не понимаю.

Наконец, как в навязчивом сне, ключ попадает в замок – и двигатель просыпается.

Я мчусь по двухполосному шоссе вдоль залитого лунным светом Атлантического океана. Раз я могу вести машину, значит со мной все в порядке? Руки сжимаются. По голове, спине и каждой нервной клетке растекается непонятный холодный паралич. Это так удивительно и приятно, что я закрываю глаза от наслаждения.

Я сплю? Сплю за рулем? Или я у себя дома и визит в «Корпорацию тайн» мне приснился? Я тщательно продумал покушение на легендарного Аарона Ньюхауса, с хирургической точностью начинил ядом шоколадные конфеты – как мой план мог провалиться? Это невозможно!

И тут я с ужасом понимаю, что не знаю, куда еду. Мне нужно на юг, и Атлантика должна быть по левую руку. Но холодные, сияющие воды поднимаются с обеих сторон. Бурные волны захлестывают шоссе, но у меня нет выбора: я могу ехать только вперед.