Пыль грез. Том 1 Эриксон Стивен

– Хетан, если я… Если я откажу им – твоим сородичам, – если я поведу их прочь отсюда, прочь от предначертанной судьбы, исполнения которой вы так жаждете, ты правда веришь, что они пойдут за мной?

Нет. Они убьют тебя. Убьют наших детей. А для меня уготовят куда более страшную участь.

– Может, нам сбежать? – тихим шепотом спросила Хетан. – Под покровом ночи, пока никто не видит?

Тлен опустил руки и, глядя на бурю, блекло улыбнулся. Эта улыбка пронзила Хетан сердце.

– Предлагаешь мне стать трусом, которым я так хочу быть? Поверь, любимая, я очень хочу быть трусом. Ради тебя, ради детей. Нижние боги, да хотя бы ради себя.

Сколько признаний могут так сокрушить мужчину? Еще мгновение назад казалось, что сильнее уже некуда.

– Что ты будешь делать? – спросила Хетан, полагая свое участие во всем это оконченным.

– Отбери мне сотню воинов. Моих злейших соперников и критиков.

– Почему так мало? Разве сотни хватит для боевого отряда?

– Врага мы не увидим; только то, что он оставил после себя.

– Ты разожжешь в них гнев и тем самым привяжешь к себе?

Тлен скривился.

– Любимая, ты меня не поняла. Я хочу разжечь в них не гнев, но страх.

– Можно ли мне идти с тобой, супруг?

– И бросить детей? Нет. Кроме того, скоро вернутся Кафал с Таламандасом. Задержи их в лагере до нашего возвращения.

Не говоря больше ни слова, Хетан спустилась к застывшей толпе. Соперники и критики? Найти их не составит труда. И даже не сотню, а целую тысячу.

Дым от костров серым саваном укрывал погруженный в сумерки лагерь. Сотня воинов, ведомых Оносом Т’лэнном, один за другим быстро растворялись в темноте.

Хетан провожала их с холма. Справа топталось огромное стадо бхедеринов, сбиваясь в кучу перед сном. Хетан ощущала жар их тел и видела вздымающиеся над ними клубы дыхания. Она не ожидала, что скотина будет так спокойна в ее присутствии. Возможно, пробудился древний инстинкт, что присутствие двуногих отгоняет волков и прочих хищников. В чем в чем, а в забое бхедеринов баргасты были весьма деликатны, предварительно отделяя жертву от остального стада.

Так же разделились и сами баргасты, но вовсе не по причине чьего-то враждебного умысла. Нет, это сделали они сами. Мир – самый опасный яд для тех, кто с рождения учился воевать. Кто-то убивал время в праздности, кто-то искал врагов среди ближних. «Воин, направь свой взор вовне», – гласит древняя баргастская пословица, рожденная из горького опыта, не иначе. Еще одно доказательство, что за многие поколения мало что изменилось.

Хетан отвела взгляд от бхедеринов, но колонна уже окончательно растворилась в ночи. Тлен не стал тянуть и сразу пустил воинов скорым маршем, пожирающим лигу за лигой, благодаря которому отряды баргастов сокрушали зазевавшихся врагов. И даже так ее муж мог с легкостью их обогнать. Вот уж на что достойный способ посрамить соперников!

Размышления о сородичах, особенно по соседству со стадом в две с лишним тысячи голов бхедеринов, сбившихся в неподвижную кучу, угнетали, да еще в юрте ждали близняшки. Хетан знала, что в ее отсутствие они не ссорятся – все-таки девочкам нужно внимание, – а потому не торопилась назад. Она еще не отошла от моральной трепки, которую ей задал Тлен.

Ей отчаянно, до боли в груди не хватало общества брата.

Взгляд Хетан привлекло болезненное свечение изумрудных Царапин на юге, которые словно разрывали ночное небо на части. Так легко во всем видеть зловещие знаки – старейшины уже многие месяцы причитали и предостерегали, и Хетан вдруг подумала, а не слишком ли скоро они отвергли эти предостережения, списав их на обыкновенное стариковское брюзжание. Ей сдавило горло. Живущим свойственно считать перемены предвестником катастроф, не видя иронии в том, что перемены неизбежны.

Однако некоторые знамения оказывались истинными. И перемены, бывало, приводили к натуральным катастрофам, а копание в улегшемся песке давало мало удовлетворения.

Когда близится крах, мы предпочитаем его не замечать. Отводим взгляд, закрываем глаза на факты и доказательства. Держим наготове маску удивления, а заодно и страдания с самобичеванием, в преддверии столь знакомой игры в виноватых и жертв.

А потом тянемся за мечом. Потому что всегда есть виноватые. Всегда есть тот, кто за все ответит.

Хетан сплюнула в темноту. Этой ночью она хотела возлечь с мужчиной, причем даже неважно с каким. Просто так она привыкла сбегать от мрачной реальности.

Зато она никогда не станет прятаться под маской. Нет, она будет смотреть будущему прямо в лицо, ни в чем не раскаиваясь, но и свою вину не отрицая. Прими удар, как и все, но прими его достойно, не склоняя головы. Она не станет указывать пальцем и не станет хвататься за оружие, лишь бы кого-то наказать.

Хетан поняла, что смотрит на рваные раны в небе почти с гневом.

Ее муж хотел быть трусом. Ослабленный любовью к ней и их общим детям, он готов сломать себя, лишь бы спасти их. Он буквально просил ее позволения на это. Она была не готова к нему. Не поняла, что ему от нее нужно.

Вместо этого я задавала глупые вопросы, не осознавая, что каждым выбиваю почву у него из-под ног. Не видя, как раз за разом он падает. Дурацкие вопросы, эгоистичное желание нащупать твердую опору, прежде чем сделать выбор или принять решение.

Отказывая Тлену в трусости, она неосознанно загнала его в угол. Именно она, по сути, отправила мужа туда, в темноту, где он попытается напугать воинов истиной, хотя заранее знает, что ничего не вый– дет. Теперь это поняла и Хетан.

Что ж, мы хотели войны – мы ее получили.

И лишь наш Военный вождь знает, что нам не победить. Что это просто невозможно. Поведет ли он нас в бой с меньшим рвением? Ослабнет ли клинок в его руках?

Хетан задрала голову и с отчаянной, дикой гордостью показала изумрудным росчеркам свой оскал.

– Нет.

Они снова оказались в темноте, но спустя мгновение Сеток облегченно выдохнула. Огромная мутная луна подсвечивала зеленым светом лица Торанта и Кафала, а также металлические части на упряжи. Правда, звездный рисунок над головой казался странно сдвинутым и повернутым, и знакомые созвездия она разглядела не сразу.

– Нас занесло далеко на северо-восток, но не критично, – произнес Кафал.

Призраки из иного мира заполонили степь, рассыпаясь, становясь все воздушнее, пока совсем не растворились. Их уход наполнил Сеток одновременно и болью утраты, и радостью спасения. Многих из них ждали живые родичи, но, конечно, не всех. В прошлом того мира были животные, похожих на которых она (при всем ее скудном опыте) никогда не видела. Так что и в этом мире они останутся столь же одинокими.

Вокруг простиралась широкая пустая степь, плоская, как древнее морское дно.

Торант снова запрыгнул в седло и вздохнул.

– Скажи мне, Кафал, что ты видишь?

– Мало что – ночь все-таки. Кажется, мы на северной окраине Пустоши. Так что вокруг нас ничего.

Торант усмехнулся; что-то в ответе баргаста его развеселило.

Кафал поддевку услышал.

– Что смешного, Торант? Что видишь ты?

– Ландшафт своей души, – произнес оул’дан. – Не сочти за излишний пафос.

– Это древняя земля, – задумчиво проговорила Сеток. – Значит, внутри ты очень стар, Торант.

– Оул’даны жили здесь сотни поколений назад. С этих самых степей мои предки смотрели на эти самые звезды.

– Не сомневаюсь, – согласился Кафал. – Мои тоже.

– У нас нет никаких воспоминаний о баргастах, но спорить не буду. – Воин помолчал. – Думаю, в те времена здесь было не столь пусто. Бродили звери – такие огромные, что под ними земля дрожала. – Он снова усмехнулся, но на этот раз с горечью. – Мы истребили их и назвали это победой. Паскудство какое-то.

Он протянул руку Сеток, но та не спешила за нее ухватиться.

– Куда ты отправишься дальше, Торант?

– А это важно?

– До этого не было. Но теперь – да.

– Почему?

Сеток покачала головой.

– Дело не в тебе. Твой путь мне неведом. Дело во мне и в призраках, которых я призвала в этот мир. Я не могу их оставить. Без меня их путешествие не завершится.

Торант убрал руку и вгляделся в Сеток сквозь мрак.

– Ты в ответе за их судьбу.

Она кивнула.

– Что ж, тогда… Мне будет тебя не хватать.

– Так, – произнес Кафал, – постойте-ка, оба. Сеток, ты не можешь уйти вот так вот, одна…

– Не бойся, – перебила она колдуна, – я пойду с тобой.

– Но я должен вернуться к своему народу.

– Да.

Больше она ничего не сказала. В ней помещались тысяча сердец, разгоняя по душе кипящую, словно кислота, кровь.

– Я буду бежать очень быстро, тебе со мной не…

Сеток засмеялась.

– Что ж, Кафал, давай сыграем. Как догонишь меня, тогда и отдохнем. – Она повернулась к Торанту. – Мне тоже будет тебя не хватать, последний из оул’данов. Скажи мне: из всех женщин, что охотились за тобой, кому бы ты позволил поймать себя в силки?

– Только тебе, Сеток… Лет через пять.

Сверкнув улыбкой, она резво, будто заяц, умчалась прочь.

Кафал хмыкнул.

– Долго она так бежать не сможет.

Торант подобрал поводья.

– Волки воют ей вслед, колдун. Попробуй догони.

Кафал поглядел на воина.

– Твои последние слова для нее, – тихо произнес он и тут же покачал головой. – Впрочем, неважно. Зря я спросил.

– А ты и не спрашивал.

Торант остался на месте, а Кафал длинными прыжками припустил за Сеток.

Город кишел жизнью. Армии невидимок боролись с наступавшим со всех сторон разложением, собирались неисчислимыми количествами вести ожесточенные схватки с упадком. Отчаявшиеся и дезорганизованные, легионы размером не более чем с пылинку рассылали разведчиков – вдаль от хоженых троп, в самые узкие щели между бесчувственными камнями. И наконец в давно заброшенном зале отдыха на подземном уровне Питальни один такой разведчик разыскал Спящего – неподвижного и почти безжизненного. Это была личинка, брошенная и настолько сонная, что убийца Ши’гал, уничтоживший в Кальсе Укорененном все, что двигалось, даже не почувствовал ее присутствия.

Разведчик позвал сородичей, и вскоре сотни тысяч солдат окружили личинку, укрыли ее чешуйчатую шкуру слоями блестящего масла, начали питать ее тело мощными нектарами.

Личинка была жалким творением, физическая трансформация давалась с трудом, но еще труднее оказалось пробудить в ней достаточный для командования ум. Так сотня тысяч превратилась в миллион, а затем в сотни миллионов. Солдаты, исполнив свой долг, умирали, становились пищей для сородичей и рождались вновь – с новой формой и новыми функциями.

Первоначально личинка служила секретором и производила ароматы, которыми питались новорожденные Ве’гат, чтобы наращивать костную и мышечную массу. Личинку же питали армии, служившие Матроне и исполнявшие ее приказы. Увы, эта Матрона запоздала с производством солдат. До появления врага и начала битвы она породила меньше трех сотен. Так что личинка не успела исчерпать себя, и ее нерастраченный потенциал придавал смысл усилиям армий невидимок, но двигало ими все же нечто другое: чужеродные запахи, осквернившие Кальсе Укорененный. В город вторглись пришельцы, которые оказались невосприимчивы ко всем попыткам их выдворить.

Наконец личинка зашевелилась. Веки с седьмого по первое поочередно отползли, и она открыла новорожденные глаза. Сознание, до этого знавшее только темноту (секретору не нужно было зрение), вдруг увидело мир вокруг себя, одновременно знакомый и незнакомый. К новым чувствам, помогая сориентироваться в пространстве, подключились старые. Веки заморгали вверх-вниз, пока личинка формировала комплексное восприятие: тепло, потоки воздуха, заряд, состав – и многое другое, о чем призрак зачастую имел лишь самое расплывчатое представление.

Призрак, который даже не знал собственного имени, отделился от своих смертных спутников, унесенный не видимыми им потоками – потоками, не поддававшимися описанию. В бессильном раздражении он был вынужден остановиться на привычных понятиях, таких как армия, легион, разведчики, битвы и войны, хотя понимал, что они не подходят. Вероятно, неправильно было даже считать эти крошечные создания живыми, однако их поведение выглядело осмысленным – либо же призрак просто считывал информацию из шумного гула сигналов, прокатившегося по всему Кальсе Укорененному и совершенно неуловимого для смертного уха.

И вот он обнаружил, что смотрит на личинку, на к’чейн че’малля, непохожего на тех, кого призрак видел раньше. Личинка была ростом не выше мужчины, с тонкими руками, которые вместо пальцев заканчивались щупальцами. Голова расширялась за глазами и у основания черепа. Рот был как у ящерицы, усеянный мелкими, острыми клыками в несколько рядов. Огромные глаза были бледно-карими.

Призрак смотрел, как личинка дергается – не в судорогах, а проверяя степень преображения, – расправляет неуклюжие конечности, мотает головой из стороны в сторону, улавливая новые, незнакомые ароматы. Становится все беспокойнее, напуганнее.

Запах неизвестных пришельцев. Личинка смогла собрать, переварить и исторгнуть информацию, собранную одичалыми ортенами и гришолами, благодаря чему вычислила местоположение нарушителей. Они живые, да. Далекие, нестройные звуки, шумное дыхание, мягкая поступь по полу, касание пальцами механизмов.

Ароматы, которые личинка до этого отправляла солдатам Ве’гат, свалились теперь на нее. Со временем она вырастет и станет сильнее. Если чужаки к тому моменту не уйдут, их придется убить.

Призрака охватила паника. Он не мог предупредить своих. Эта тварь, облеченная вдруг столькими потребностями и важными задачами – видимо, вести священную войну против надругательства над Кальсе Укорененными, – просто обязана была воспринимать грубое появление Таксилийца, Раутоса и остальных как угрозу. Которую следует устранить.

Личинка по имени Сулкит, что было образовано из месяца рождения и статуса (это же имя носили еще две сотни таких же личинок), поднялась на задние конечности, заводила тонким и цепким хвостом по полу. С серой чешуи капали масла, собирались в лужицы и быстро испарялись – то незримая армия, очищенная и воодушевленная своим вновь созданным командующим, возвращалась на боевые посты.

И призрак поспешил к своим спутникам.

– Если это был мозг, то он умер, – произнес Таксилиец.

Он провел рукой по гладкому панцирю, присмотрелся к трубкам из гибкого прозрачного стекла, выходившим из железного купола. Текло ли что-то по этим трубкам? Трудно сказать.

Раутос почесал подбородок.

– И с чего ты это взял?

– Должно быть тепло, дрожание, что угодно.

– Почему?

– Потому что так ведет себя работающая машина, – раздраженно ответил Таксилиец.

Бриз у них за спиной коротко рассмеялась.

– Говорит ли нож? Гремит ли щит? Ты лишился рассудка, Таксилиец. Город живет, только когда в нем есть жители, и то они живут в городе, а не сам город.

В предыдущем зале Шеб с Наппетом, переругиваясь, расчищали пол, чтобы было где спать. Они преодолели неизвестно сколько этажей, но даже не приблизились к верху. Все страшно устали. Дюжиной этажей ниже Ласт сумел перебить семейство ортенов, освежевал их и выпотрошил, а теперь нанизывал тощие трупики на шампуры. В стороне на каменных жерновах горела лепешка бхедеринового навоза; тепло от огня постепенно разгоняло промозглый и безжизненный воздух. Асана резала травы, чтобы приправить воду в жестяном котелке.

Призрак неприкаянно парил между ними.

Бриз вернулась в зал, изучая глазами пол.

– Время разложить плитки, – произнесла она.

Призрак весь напрягся от предвкушения или, быть может, страха. Он невольно подлетел ближе, жадно разглядывая коллекцию плиток. Из чего они? Из полированной кости? Глазурованной глины? Оказалось, из всего сразу: материал менялся прямо на глазах.

– Видите?! – прошептала Бриз. – Они так юны. Еще ничего не решено…

Пальцы у нее дрожали, а губы пересохли.

Остальные подошли ближе – кроме Таксилийца, который остался в соседнем помещении.

– Я не узнаю ни одной из них, – произнес Шеб.

– Потому что они новые, дубина, – огрызнулась Бриз. – Старые мертвы. Бесполезны. А вот эти, – она обвела рукой плитки, – принадлежат нам, и только нам. Пока что. И теперь пора дать им имена.

Она сгребла плитки в кучку и зачерпнула двумя ладонями в горсть.

Призрак видел, как раскраснелось у нее лицо, отчего кожа стала будто прозрачной, и под ней можно было различить очертания костей, как пульсирует кровь в тончайших сосудах, приливая и отступая вновь. Он видел, как на высоком лбу собираются капли пота, в которых плавают вездесущие создания.

– Для начала мне нужно переделать часть старых, – произнесла она. – Дать им новые лица. Названия могут показаться вам знакомыми, но они будут означать нечто совсем другое.

– Почему? – спросил Шеб, все еще кривясь. – Что в них нового?

– Просто новые, и все. – Бриз швырнула плитки на пол. – Ни одной Обители, видишь? Все эти плитки независимые. – Она ткнула в одну из плиток: – Вот тебе и первое отличие. Случай – Кастет, – но видишь, какая в нем внутренняя борьба? Ведь на самом деле Случай – это битва не на жизнь, а на смерть между Удачей и Неудачей. Или вот: Власть – без трона, ведь трон был бы слишком очевиден. – Она перевернула эту плитку. – А на другой стороне Амбиции. Видишь, как они убивают друг друга?

Бриз стала переворачивать плитки одну за другой, перечисляя:

– Жизнь и Смерть, Свет и Тьма, Огонь и Вода, Воздух и Камень. Все они старые, но обновленные. – Она отодвинула их в сторону, оставив только три. – А вот эти самые сильные. Ярость, а на обратной стороне – Звездное колесо. Ярость говорит сама за себя; она слепа и разрушает все. Звездное колесо – это само Время, но расплетенное…

– И что это значит? – сдавленно спросил Раутос, весь побледнев.

Бриз пожала плечами.

– «До» и «после» потеряли смысл. «Впереди» и «позади», «тогда» и «скоро» – тоже. Все эти слова подразумевают последовательность и, мм, порядок. – Она снова повела плечами. – Впрочем, в раскладах Звездного колеса не будет. Вместо него вы увидите только Ярость.

– Откуда ты знаешь?

Ее улыбка была жуткой.

– Просто знаю.

Она указала на предпоследнюю плитку.

– Корень, а на обороте – Ледяной дух, и оба они стремятся к одному и тому же, однако выпасть может только что-то одно. И последняя – Синесталь, то самое колдовство, что поддерживает жизнь в машинах. Я чувствую, оно все еще сильное. – Бриз перевернула эту плитку. – Забвение. Берегитесь его, это проклятие. Демон, пожирающий вас изнутри, поглощающий воспоминания и личность.

Она судорожно облизнула губы.

– Этот демон очень силен и становится сильнее… Кто-то идет, – вдруг прошипела она, смахивая последние плитки, – кто-то идет за нами! Нам нужно… нужно напитать Синесталь. Напитать ее!

– Я знаю, Бриз, – произнес Таксилиец, появившись в проходе. – Именно это я и пытаюсь сделать.

Ведьма посмотрела на него, скалясь.

– Ты чувствуешь аромат этого места?

– Да.

Где-то в углу захныкала Асана, и Наппет отвесил ей пинка. Он бы на этом не остановился, но между ними вклинился Ласт, строго сложив руки на груди. Наппет зарычал и отвернулся.

– Я не понимаю, – произнес Раутос. – Я ничего не чувствую, кроме пыли.

– Мы должны помочь, – возвестил Таксилиец.

Бриз кивнула.

– Только непонятно как.

Бриз протянула ему нож.

– Вскрой себе плоть. Пусти аромат внутрь, Таксилиец. Внутрь себя.

Что это – безумие или путь к спасению? Призрак не знал. Однако и он теперь почувствовал в воздухе нечто новое. Воодушевление? Голод? Неясно.

Сулкит двигалась сюда, все еще слабая и тощая. А значит, она шла не убивать.

И тогда призрак понял, что аромат был надеждой.

Есть дороги, ступив на которые, осознаешь, что можно идти только вперед. Слева – шипы, справа – дымящиеся разломы, сзади – отвесная каменная стена. Что ждет в конце пути – неизвестно, и, поскольку знание может оказаться проклятием, вернее всего будет просто передвигать ноги, не задумываясь о судьбе и жестоких прихотях рока.

Неведение вполне устраивало те семь или восемь тысяч беженцев, что плелись вслед за Сумрак, хоть тьма и неотступно сгущалась вокруг них, а мир по обе стороны от Галлановой Дороги растворялся, рассыпаясь на части, словно меркнущее воспоминание. Связанные друг с другом веревками, обрывками сетей, лоскутами ткани и шкур, уставшие, но живые, спасшиеся от пламени и дыма, беженцы преданно шли за своей королевой.

Вера часто рождается из отчаяния – хотя бы это Йан Товис понимала. Пусть видят, как смело и уверенно она шагает по каменистой дороге. Пусть верят, что она уже ходила этим путем или что по праву рождения и титула знает, куда приведет их эта река крови. Моей крови.

Пусть тешат себя надеждой. И не знают той правды, которая наполняет Сумрак ужасом и вызывает приступы паники, от которой по всему телу выступает холодный пот, а сердце бьется часто-часто, будто копыта несущейся лошади. Стоит им хоть что-то из этого почувствовать, и людская река в слепом страхе выйдет из берегов, расплещется вдоль дороги и пропадет в ледяной пасти небытия.

Нет, лучше им ничего не знать.

Йан Товис заблудилась. Мысль о том, чтобы пройти по Галлановой Дороге и вернуться в родной мир шайхов, теперь казалась жалкой и наивной. Ее кровь открыла врата, но теперь мощь угасала. С каждым шагом Сумрак становилась все слабее, голова кружилась, словно в лихорадке, и даже трескотня Пулли и Сквиш за спиной будто отступала все дальше… и к лучшему. Слушать их восторги по поводу питательной королевской крови было невыносимо.

Не было больше скрюченных старух. Вернулась молодость, разгладились морщины, распрямились спины, окрепли кости. Последние шайхские ведьмы пели и плясали, будто змеей ужаленные; жизнь переполняла их настолько, что они не замечали, как вокруг все рассыпается, как их королева замедляет шаг, как ее шатает из стороны в сторону. Они слишком упивались ее сладкой кровью.

Вперед. Просто иди вперед. Йедан предупреждал тебя, но ты, гордая, не слушала. Думала только о своем позоре. О своем брате, убийце ведьм. И о своей вине, не забывай, за жестокую отсрочку, которую он тебе дал. За идеальное, логичное решение всех твоих проблем.

Дозорный исполнил свой долг. Однако как ненавистна была бы тебе его сила – твоя слабость несравненно более ненавистна. Несравненно.

Иди, Йан Товис. Это все, что тебе…

С треском рвущегося паруса мир вокруг разошелся. Дорога ушла из-под ног двух ведьм, с грохотом изломалась, как могучий хребет, и легла поверх покатых холмов. Пыль взвилась в небо, откуда ослепительно и нещадно палило солнце.

Пулли, шатаясь, подошла к упавшей Сумрак. На растрескавшейся поверхности дороги бурели пятна крови.

– Сквиш, дура ты! Сколько мы пили! Пили из нее, а теперь – гляди!

Ее сестра выбралась из-под кучки шайхов, свалившихся на нее.

– Ох-ох, беда у нас! Се не Галлан! Се изнанка Галлана! Изнанка! И что, Пулли, мертва она? Мертва?

– Почти, Сквиш, почти. Долго слишком шла – надо было следить. Приглядывать за нею.

– Вертай ее, Пулли! Нам нельзя тут. Нельзя!

Пока две девушки, склонившись, переругивались над телом Йан Товис, остальные беженцы приходили в себя. Сломанные руки и ноги, разбросанные котомки, перепуганный скот. Лысые холмы вдоль дороги были усеяны острыми камнями. Вокруг ни деревца. Сквозь пыльную дымку, которую медленно рассеивал ветер, проглядывало безоблачное небо. С тремя солнцами.

Йедан Дерриг оглядел своих солдат, убедился, что они отделались лишь легкими ссадинами да царапинами.

– Сержант, займитесь ранеными. И ни в коем случае не сходите с дороги.

– Слушаюсь.

Йедан пошел вперед, обходя группки беженцев. Напуганные островитяне лишь молча провожали его взглядом. Капитанов Умницу и Коротышку он нашел рядом с опрокинутой повозкой. Наспех собранный взвод ополченцев по их указаниям ставил повозку обратно на колеса.

– Капитаны, приказываю всем оставаться на дороге. Ни шага в сторону, ясно? Передайте всем.

Женщины переглянулись, и Умница пожала плечами.

– Ладно. А что стряслось?

– Мы-то думали, хуже уже некуда, – произнесла Коротышка.

– Ага, а, оказывается, есть куда. Тут три солнца, Странник побери!

Йедан скривился.

– Я отправлюсь в начало колонны, переговорю с сестрой. Когда вернусь, расскажу больше.

И пошел вперед.

Дорога была суровой. Дозорный не мог не обратить внимание на жалкое положение беженцев – что островитян, что шайхов. Он прекрасно понимал, зачем они покинули берег и острова. Ни море, ни суша, ни цеплявшиеся за это все люди их больше не привечали. У сестры был только один выход: забрать их. Но она также повела их. Древние пророчества преследовали Сумрак, требовали жутких жертв, но шайхам по большей части нечего было жертвовать. Все эти легенды и песни о храбрости и непокорности – не про них. Йедан читал это в лицах ведьм и колдунов, которых перебил. Он читал это и в лицах тех, мимо кого сейчас шел. Шайхи ныне – ослабленный народ, и числом, и духом. Поколение за поколением они унижались, как будто кротость была их единственным путем к спасению.

Йедан Дерриг не знал, способны ли они вновь поднять голову.

Островитяне вполне могли оказаться куда способнее шайхов – достаточно взглянуть на Умницу с Коротышкой. Они еще пригодятся. В конце концов, летерийцы отлично умеют приспосабливаться. К тому же можно положиться на их верность: ведь они сами назвали Йан Товис своей королевой.

Им нужна была армия. Пара капитанов была права. И все ждали, что армию возглавит он. Вроде бы очевидно. Осталось убедить в этом сестру.

Хотя в данный момент куда важнее было убраться отсюда. Пока здешние обитатели не отыскали беженцев.

Протиснувшись через последнюю группку, Йедан увидел, что палатку Йан Товис уже окружили: две девушки и полдюжины юношей-шайхов, вооруженных острогами. Девушки роговыми резцами вырезали на земле спирали и волнистые круги – обереги, с удивлением отметил Йедан, – заполняя ими пространство между охранниками и частоколом из резных кольев.

Ведьмовских кольев. Йедан Дерриг подошел к стражникам, те расступились, – ну и хорошо, не надо будет выбивать из них дух.

– Вы знаете, что вы творите? – строго спросил он у девушек. – Такие ритуалы проводят только старшие ведьмы, а не их ученицы. Где моя сестра? В палатке? Почему?

Девушка, что стояла ближе – в тряпье, не скрывавшем округлые формы, с черными волосами, блестящими на солнце, – оттянула пальцами нижние веки и улыбнулась.

– Дозорный зрит, но не видит. Слеп Дозорный, слеп! – И она рассмеялась.

Йедан сощурился и снова пригляделся к девушкам.

Вторая распрямилась и вскинула руки, как бы выставляя себя напоказ: сквозь дыры в рубахе проглядывала гладкая кожа и полные округлые груди.

– Оголодал, Ведьмоубивец?

Она провела рукой по рыжеватым волосам и томно улыбнулась.

– Зришь, что с нами сотворила ее кровь? – воскликнула первая. – Ты нас чуть не убил, но оставил, и оттого мы напитались ее силою. Зришь, что с нами стало?

Йедан Дерриг тихо зарычал.

– Пулли и Сквиш…

Девушки исполнили несколько вступительных па из Девичьего танца шайхов.

Вполголоса выругавшись, Йедан прошел между ними, стараясь не задеть вырезанные на земле символы.

Одна из девушек, судя по всему, Пулли, пристроилась рядом.

– Осторожнее, ты, морж неповоротливый! Это сильнейшие…

– Обереги. Знаю. Вы окружили ими мою сестру. Зачем?

– Она спит… Не тревожь ее.

– Я Дозорный. Мне нужно с ней поговорить.

– Сказано: спит!

Йедан остановился и пристально посмотрел на ведьму.

– Ты хоть знаешь, где мы находимся?