Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности Поллан Майкл

В конце моей первой встречи с Роландом Гриффитсом (она, если помните, проходила в его кабинете в медицинском центре Джонса Хопкинса), во время которой мы коснулись такой темы, как его собственный мистический опыт, моей оценки шансов на загробную жизнь и возможности того, сможет ли псилоцибин изменить жизнь человека и обладает ли он подобным потенциалом, ученый встал из-за стола, распрямил свое долговязое тело и, сунув руку в карман брюк, достал оттуда небольшой медальон.

– Это от меня скромный подарок, – сказал он, показывая мне медальон. – Но сначала ответьте на один вопрос. – Он помедлил секунду и, глядя мне прямо в глаза, спросил: – Осознаете ли вы в данный момент то, что сознаете?

Немного озадаченный, я задумался на миг (миг, который мне показался очень долгим и вынужденным), а затем кивнул головой и утвердительно ответил «да». Видимо, этот ответ вполне устроил Гриффитса, так как он протянул мне медальон, сделанный в форме монеты. На аверсе красовался квартет Psilocybe cubensis на длинных, тонких, изгибающихся ножках, один из самых распространенных видов волшебных грибов. А на реверсе была выбита цитата из Уильяма Блейка, которая, как дошло до меня чуть позже, очень хорошо отражала путь и ученого, и мистика, объединяя их воедино: «Эксперимент – вот истинный метод обретения знаний».

Если не ошибаюсь, прошлым летом Роланд впервые побывал на фестивале искусств «Горящий человек» (а сам-то я слышал о нем к тому моменту?), и когда ему сказали, что в фестивальном городке в ходу не звонкая монета, а только подарки, он заказал себе медальоны с изображением грибов, чтобы раздавать их или обменивать на что-то другое. Теперь он вручает их на память добровольцам, участвующим в его исследовательской программе. Собственно, в тот раз Гриффитс сильно удивил меня, причем не единожды, а дважды. Во-первых, тем, что ученый его уровня посещает фестиваль искусств, посвященный психоделикам, а во-вторых, тем, что он счел целесообразным выбрать в качестве подарка монету с изображением псилоцибиновых грибов.

В каком-то смысле медальон с изображением грибов логически вполне оправдан, потому как та молекула, над которой Гриффитс с коллегами бьется последние 15 лет, в конце концов производится именно псилоцибином, то есть грибом. Но сам гриб и его психоактивные соединения не были известны ученым вплоть до 1950-х годов, когда псилоцибин был открыт в Южной Мексике, где масатеки, тамошний коренной народ, втайне использовали эту «плоть богов» для лечения и ворожбы задолго до появления там испанцев. Помимо грибов из керамики, стоящих, с чисто декоративной целью, на полках в наркологическом кабинете, где проходят психоделические сеансы, есть несколько таких же «волшебных грибов» и в лаборатории. Но ни один из тех людей, с которыми я беседовал в центре Хопкинса, не упомянул о том поразительном факте, что те судьбоносные переживания, о коих рассказывали участники эксперимента, вызваны действием химических соединений, найденных не просто в природе, а именно в грибах.

Впрочем, в контексте лабораторных исследований довольно легко упустить из виду сей поразительный факт. Все ученые, занимающиеся сегодня психоделическими исследованиями, работают исключительно с синтетической версией псилоцибиновой молекулы. (Если помните, психоактивное соединение, вырабатываемое грибом, было впервые найдено, синтезировано и названо в конце 1950-х годов Альбертом Хофманом, швейцарским химиком, открывшим ЛСД.) Поэтому участникам дают не горсть длинных, искривленных и едких на вкус грибов, а маленькую белую таблетку, изготовленную тут же, в лаборатории. И их путешествия в неизведанное проходят в окружении, образно говоря, медицинской свиты, состоящей из мужчин и женщин в белых халатах. Полагаю, это обычный эффект дистанцирования в действии, как он применяется в современной науке, но здесь он несколько усугубляется специфическим желанием обособить псилоцибин от его запутанных корней (или, лучше сказать, от мицелия), уходящих в почву мира молодежной контркультуры 1960-х годов, шаманизма американских индейцев и, возможно, самой природы. потому как именно здесь, в природе, мы сталкиваемся с тайной маленького коричневого грибка, наделенного силой изменять сознание животных, которые его поедают. Ведь и ЛСД, если помните, тоже был выделен из гриба, Claviceps purpurea, или спорыньи. Каким-то образом и по причине, нам пока не понятной, эти замечательные грибы производят, помимо спор, некие смыслы в человеческом разуме.

То время, что я провел в лаборатории и медицинском центре Хопкинса и посвятил беседам с людьми, совершившими псилоцибиновые трипы, не прошло для меня даром: во мне чем дальше, тем все больше и больше рос интерес к другой, пока еще не исследованной территории – естествознанию, или, говоря точнее, к естественной истории грибов и их чудесной силе. Где растут эти грибы и в каких условиях? Откуда у них эта способность – вырабатывать химическое соединение, настолько близкое по своим свойствам нейромедиатору серотонину, что оно может просочиться через гематоэнцефалический барьер и временно подчинить себе мозг млекопитающих? Не является ли этой, своего рода химической защитой, вырабатываемой грибами против тех, кто ими питается? Объяснение хотя и прямолинейное, но вполне правдоподобное, если бы только не тот факт, что этот галлюциноген вырабатывается почти исключительно в «плодовом теле» гриба, то есть в той части грибного организма, которая предназначена для употребления в пищу. Возможно, гриб пожинает какую-то пользу от того, что, будучи съеденным, он меняет сознание поедающих его животных?[7] Но какую?

Существование в природе гриба, способного не только менять сознание человека, но и вызывать у него яркие мистические переживания и озарения, наводит на серьезные размышления и ставит перед нами ряд философских вопросов. Сам этот факт можно интерпретировать двумя совершенно разными способами. Первая, и самая очевидная, интерпретация: мол, способность псилоцибина воздействовать на сознание человека вполне подтверждает мировоззренческие позиции материализма и его трактовку сознания и духовности, потому как причину изменений, наблюдаемых в сознании, можно прямо объяснить наличием в нем химического препарата – псилоцибина. Найти ли более материальный элемент, чем химикат? Если исходить из воздействия психоделиков, то можно прийти к вполне логичному заключению, что боги есть не что иное, как химически индуцированные плоды гоминидного воображения.

Удивительно здесь то, что большинство людей, имевших эти переживания и озарения, совершенно не согласны с такой трактовкой вопроса. Даже самые далекие от Бога и духовности люди возвращаются из своих внутренних путешествий с убеждением, что за материальной реальностью (так сказать, «за гранью») имеется нечто, не поддающееся материалистическому пониманию и превосходящее его. Не то чтобы они отрицали натуралистическую основу этого откровения – нет, просто они интерпретируют ее совершенно иначе.

Если трансцендентальный опыт вызывается молекулой, способной проницать наш мозг и природный мир растений и грибов, то природа, вероятно, не так уж нема и безъязыка, как это твердит Наука, и где-то там, в природе или в других мирах, существует «Дух», кто бы и как его ни определял, то есть нечто вечно сущностное, имманентное – вера, которой до сих придерживаются представители бесчисленных архаичных культур. То, что моему (духовно обедненному) уму кажется вполне приемлемой основой для разочарования в мире, уму более психоделически подкованному представляется неопровержимым доказательством его несокрушимого очарования. «Плоть богов», как-никак!

Вот тут-то и возникает любопытный парадокс. Ведь тот же самый феномен, который подкрепляет материалистическое объяснение духовной и религиозной веры, одновременно вызывает у людей переживания настолько яркие и сильные, что под их влиянием они приходят к твердому убеждению о существовании иной, нематериальной реальности – незыблемой основы религиозной веры.

Я надеялся, что, добыв знание о психоактивных МКГ (часто использующаяся в микологии аббревиатура термина «маленькие коричневые грибы»), стоящих у истоков этого парадокса, я мог бы прояснить существо этого вопроса или каким-то образом решить его. Я в определенной мере являюсь заядлым грибником, который нисколько не сомневается в своей способности точно определить и назвать собранные им съедобные дары леса (лисички, сморчки, вороночники рожковидные и белые грибы), как и в своей почти непогрешимой уверенности, что все их можно есть без вреда для здоровья. Однако, как внушили мне мои учителя, мир МКГ гораздо более сложен и опасен, чем мир их лесных сородичей: очень многие, если не большинство видов МКГ, крайне ядовиты и способны в одночасье отправить вас в мир иной. Тем не менее с помощью экспертного справочника я надеюсь не только пополнить свой репертуар заядлого грибника, расширив его за счет псилоцибе и еще одного или двух их сородичей, но и в ходе этого процесса раскрыть перед вами тайну их существования и мистических сил.

У меня никогда не было сомнений: единственный, кто лучше всего помог бы мне разобраться во всем этом (при условии, что он сам был бы не против), – это Пол Стеметс, миколог из Вашингтона, автор книги «Псилоцибиновые грибы мира» (1996), весьма основательного и авторитетного справочника в этой отрасли знания. Стеметс лично «предал огласке», то есть обнаружил, распознал и описал в престижном научном журнале, четыре новых вида Psilocybe, включая и Azurescens, названные по имени его сына, Азуревса[8], самые, пожалуй, психоделические грибы из всех ныне известных. Несмотря на то что Стеметс один из самых уважаемых и высокочтимых микологов страны, он не принадлежит к академическим кругам, у него нет научной степени, он сам финансирует большую часть своих исследований[9], а его взгляды на роль грибов в природе расходятся с общепринятыми в науке, потому как (и он сам вам с радостью расскажет об этом) всем своим открытиям в этой области он обязан исключительно самим грибам, которые он долгие годы старательно изучает и, естественно, употребляет в пищу.

Я знаю Стеметса многие годы, хотя не знаком с ним близко и слежу за его работой издалека, сохраняя то, что можно было бы назвать скептической дистанцией. Его неуемное восхищение силой грибов, его восторженные панегирики самому себе и своей работе с грибами, проводимой под эгидой таких организаций, как Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США и Национальные институты здравоохранения, рассчитаны на то, чтобы (уж не знаю, правильно или неправильно, как это часто и случается с ним) сбить журналистов с толку и не дать им добраться до сути.

За эти годы я неоднократно встречался с ним на различных конференциях и имел возможность слушать его доклады, представлявшие собой занимательную (и часто блестящую) мешанину из точных наук и визионерских размышлений, границу между которыми часто просто невозможно различить. Его знаменитое выступление на TED-конференции в 2008 году, очень основательное и содержательное, транслировалось онлайн и просматривалось пользователями Интернета более четырех миллионов раз.

Стеметс (он родился в 1955 году в Салеме, Огайо) – это крупный волосатый мужчина с бородой и медвежьим лицом; я не удивился, когда узнал, что в молодости он работал лесорубом на северо-западе тихоокеанского побережья США. В повседневной жизни он обычно носит фетровую шляпу в альпийском стиле – вернее, она только внешне кажется таковой, а на самом деле, если верить его собственным словам, сделана в Трансильвании из материала, называемого амаду (amadou), состоящего из внутренней губчатой роговой ткани лошадиного копыта (Fomes fomentarius) и трутовика, гриба, растущего на некоторых видах мертвых или умирающих деревьев. Амаду – легко воспламеняющийся материал, который в древности использовался для разжигания и переноса огня. Эци – так назвали мумию древнего человека (его возраст 5000 лет), найденного в 1991 году на одном из ледников альпийской гряды Карвендель, – имел при себе сумку, в которой был обнаружен кусочек амаду. Благодаря противомикробным свойствам Fomes fomentarius использовался также для перевязки ран и хранения пищи. Стеметс настолько глубоко погрузился в мир грибов, что не редкость увидеть один из них запутавшимся в его волосах или красующимся прямо на его голове.

Мир грибов – это одно из самых малоизученных и мало ценимых царств на земле. Хотя грибы насущно важны и незаменимы для здоровья планеты (ибо они перерабатывают органическое вещество и формируют почвенный слой), они в то же время являются жертвами не только нашего варварского отношения к ним, но и нашей глубоко укоренившейся недоброжелательности – той микофобии, которую Стеметс считает некой разновидностью «биологического расизма». Если оставить в стороне вопрос о ядовитости грибов (а в мире случаев отравления грибами действительно немало), то я, возможно, удивлю вас, сказав, что генетически мы, люди, гораздо ближе к грибному царству, чем к растительному. Как и мы, грибы тоже живут за счет солнечной энергии, которую аккумулируют растения. Стеметс сделал это задачей своей жизни – обратить недоброжелательность к грибам в доброжелательность к ним, и он осуществляет эту задачу, выступая от имени грибов и демонстрируя их потенциал, который, оказывается, можно использовать для решения множества глобальных проблем Земли. Действительно, его самая популярная лекция так и называется: «Как грибы могут спасти мир» (и это же название вынесено в подзаголовок его книги «Мицелий в движении», 2005). Когда выслушаешь ее до конца, то это смелое притязание уже не покажется таким уж гиперболическим.

Я прекрасно помню тот момент, когда впервые услышал лекцию Стеметса, посвященную «микоремедиации» – термин, означающий использование грибов для очистки окружающей среды от загрязнения и промышленных отходов. Одна из функций, которую выполняют грибы в природе, – разрушуние сложных органических молекул; не будь грибов, наша Земля уже давно превратилась бы в гигантскую пустынную мусорную свалку, состоящую их мертвых, но не разложившихся тканей растений и животных. После того как в 1989 году танкер Exxon Valdez сел на мель в проливе Принца Вильгельма у берегов Аляски и из пробоины в его днище в море выплеснулись миллионы галлонов сырой нефти, Стеметс воскресил давнюю идею об использовании грибов для расщепления и разложения нефтехимических отбросов. Он показал два снимка: первый – с черной дымящейся кучей нефтяных осадков до того, как в нее были внесены споры вешенки обыкновенной, а второй, сделанный месяц спустя, – с той же кучей, но уменьшившейся на треть и покрытой толстым слоем белоснежных вешенок. Это было не просто представление, а настоящее торжество алхимии, которое я еще не скоро забуду.

Но надежды, которые Стеметс связывает с грибным царством, не ограничиваются одним лишь превращением нефтяных отходов в пахотную землю, а идут гораздо дальше. Действительно, в его видении будущего вряд ли есть такая экологическая или медицинская проблема, которую нельзя было бы решить с помощью грибов.

Рак? Доказано, что экстракт, выделенный из трутовика обыкновенного (Trametes versicolor), укрепляет организм больных раком, стимулируя их иммунную систему, благодаря чему они способны победить болезнь. (Стеметс утверждает, что использовал его для лечения своей матери, у которой был рак груди 4-й стадии.)

Биотерроризм? После теракта 9 сентября 2001 года, в соответствии с программой биологической защиты, утвержденной федеральным правительством, из коллекций Стеметса были изъяты и проверены на активность сотни штаммов редких грибов, среди коих были найдены несколько видов, способных противостоять таким болезням, как атипичная пневмония, оспа, герпес, птичий и свиной грипп. (Если это кажется вам неправдоподобным, вспомните, откуда добывают пенициллин: из плесневого гриба.)

Синдром разрушения пчелиных колоний? Увидев, как пчелы садятся на поленницу, поедая скопившийся в древесине мицелий, Стеметс призадумался над этим явлением, а затем в ходе проведенного исследования установил, что пчелы поступают так потому, что некоторые виды грибов повышают сопротивляемость их организма к инфекции и синдрому разрушения колоний.

Нашествие насекомых-вредителей? Несколько лет тому назад Стеметс получил патент на «микопестицид» – кордицепс (Cordyceps), паразитирующий гриб-мутант из рода спорыньевых грибов, который, попав в организм муравьев-древоточцев или будучи съеден ими, колонизирует их тела и убивает их: индуцированный химическим веществом муравей, забравшись куда-нибудь на верхотуру (ветку или лист дерева), начинает срывать гриб с поверхности своей головы, убивая себя и одновременно пуская его споры по ветру.

Когда я второй или третий раз просматривал видеофильм Стеметса, демонстрирующий, как кордицепс расправляется с муравьем, как он распоряжается его телом, заставляя его делать то, что нужно, то есть выдирать гриб из мозга, разбрасывая вокруг грибные споры, мне вдруг пришло в голову, что между Стеметсом и этим несчастным насекомым много общего. Нет, гриб не убил Стеметса, что верно, то верно, и Стеметс, вероятно, знает достаточно много о грибных кознях, чтобы избавить свою голову от подобной участи. Но верно также и то, что жизнью этого человека – его мозгом! – грибы завладели практически безраздельно: он всего себя посвятил грибному делу и даже говорит от имени грибов, так же как Лоракс, герой одноименной книги Доктора Сьюза, американского детского писателя, говорит от имени деревьев. Он рассеивает грибные споры вдаль и вширь, помогая им – или с помощью почтовых заказов, или благодаря своему неукротимому энтузиазму – расширять диапазон своего влияния и распространять свои послания.

Не думаю, что я скажу о Поле Стеметсе что-то такое, чему бы он воспротивился и против чего стал бы возражать. В своей книге он пишет, что мицелий – обширная паутинообразная беловатая сеть трубочных волокон, пронизывающих почву и называемых гифами, с помощью которых грибница прокладывает себе путь вдаль и вширь, – это некая «разумная мембрана», «неврологическая система природы». Собственно, даже в названии его книги «Мицелий в движении» (Mycelium Running) заложен двойной смысл[10]: с одной стороны, мицелий действительно постоянно находится в непрестанном движении, продираясь сквозь землю и играя решающую роль в формировании почвы, тем самым сшивая воедино все пространство леса и поддерживая в добром здравии растения и животных; а с другой стороны, мицелий, с точки зрения Стеметса, подобно компьютерной программе, управляет всем этим грандиозным представлением – и природой в целом, и сознанием отдельных существ, включая и самого Пола Стеметса (он бы сам первый сказал вам об этом). «Грибы – посланники природы, доставляющие нам ее сообщения, – любит он повторять. – Именно этот зов я и улавливаю».

И, тем не менее, именно эти фантастические идеи Стеметса (не все, разумеется, а некоторые из них) легли в основу научного фундамента, на котором основываются многие его постулаты. Уже много лет Стеметс внушает человечеству мысль о том, что обширная паутина мицелия, пронизывающая почву, – это не что иное, как «природный Интернет Земли», невероятно сложная, разветвленная, самовосстанавливающаяся и масштабируемая сеть связи, соединяющая между собой удаленные друг от друга на огромные расстояния виды растений. (Самый большой организм на Земле – не кит и не дерево, а гриб, опенок настоящий: его грибница в Орегоне достигает в ширину 2,4 мили.) Эти грибницы, заключает Стеметс, в известной мере «разумны»: они «осознают» окружающую среду и готовы должным образом отреагировать на возникающие препятствия. Когда эти идеи впервые дошли до меня, я счел их в лучшем случае какими-то сказочными метафорами. Но в течение года сеть научных исследований в этом направлении разрослась (причем на моих глазах) настолько, что мне поневоле пришлось признать: это не просто метафоры, а нечто гораздо большее. Эксперименты с миксомицетами, или слизевиками, показали, что эти организмы могут перемещаться в лабиринтах в поисках пищи: они чувственно улавливают ее местонахождение и начинают расти в этом направлении. Мицелии связывают между собой, от корня к корню, деревья в лесу, не только снабжая их питательными веществами, но и выступая в качестве средства связи, передающего информацию об опасностях, угрожающих окружающей среде, благодаря чему деревья, находящиеся в безопасной зоне, выборочно передают свои питательные вещества тем деревьям, которым грозит гибель, с целью их поддержания[11]. Лес – куда более сложная, общительная и разумная сущность, нежели мы думаем, и организаторами этого древесного сообщества являются именно грибы.

Идеи и теории Стеметса оказались гораздо более жизнеспособными, долговременными и практичными, чем мне вначале представлялось. И это стало еще одной причиной, почему я загорелся мыслью навестить Стеметса и уделить ему толику времени: мне было любопытно узнать, насколько его собственные опыты с псилоцибином повлияли на его мышление и труд жизни и в какой степени их окрасили. И все же я не до конца был уверен в том, что он согласится рассказывать о псилоцибине при включенном диктофоне, и еще меньше в том, что он возьмет меня с собой на «грибную охоту», он, успешный бизнесмен, имеющий в своем научном багаже 8 патентов, выданных на его имя, и сотрудничающий с такими учреждениями, как Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США, Национальные институты здравоохранения и Ливерморская национальная лаборатория. В тех сравнительно недавних интервью и лекциях, которые мне удалось отыскать в Интернете, он редко говорит о псилоцибине и в списке своих научных публикаций часто опускает упоминание о справочнике по грибам. Более того, он даже удосужился принять несколько престижных наград от Американского микологического общества и Американской ассоциации содействия развитию науки. Все говорит за то, что Пол Стеметс сделался законопослушным гражданином. Да, видимо, не самое подходящее время для визита.

К счастью, я оказался не прав. Когда я позвонил Стеметсу домой (он живет в городишке Камилче, штат Вашингтон) и сказал, кто я такой и что мне от него нужно, он сразу пошел мне навстречу: большей откровенности и сговорчивости я не мог бы и пожелать. Мы долго говорили о псилоцибиновых грибах, и вскоре выяснилось, что эта тема была и остается предметом его пристального внимания. Он знал все о работе, проводившейся в медицинском центре Хопкинса; в сущности, именно он консультировал команду тамошних специалистов, когда они искали пути, как подобраться к источнику псилоцибина. Насколько я понимаю, возобновление университетских исследований, на сей раз в рамках закона, побудило Стеметса вновь вернуться к этой, когда-то уже пройденной главе его жизни. Он даже вскользь упомянул, что вносит коррективы в свой справочник о псилоцибиновых грибах, изданный в 1996 году, рассчитывая выпустить его в новой редакции. Единственный диссонанс в нашем разговоре возник в тот момент, когда я, спросив, не возьмет ли он меня с собой на «грибную охоту», случайно обронил сленговое словечко, часто употребляемое в научных кругах вместо обычного «псилоцибин».

– Мне очень и очень не по душе это слово, – сказал он почти резко, тоном родителя, делающего выговор своему отпрыску, с уст которого сорвалось непристойное слово.

Больше это слово никогда не слетало с моих уст.

В конце разговора Стеметс пригласил меня к себе, в свой «заповедник», расположенный в бухточке Малый Скукум у самого основания полуострова Олимпик.

– А нельзя ли приехать в ту пору, когда плодоносят псилоцибе? – осторожно спросил я.

– Так они уже отошли, – сказал он. – Но если вы приедете сразу после Дня благодарения и погода не подведет, я покажу вам единственное место в мире, в устье реки Колумбия, где Psilocybe azurescens можно собирать практически постоянно.

Сказав мне название парка, где он впервые набрел на них в далеком прошлом, он добавил напоследок:

– Забронируйте нам юрту, но моего имени, пожалуйста, не упоминайте.

За те недели, что оставались до поездки в штат Вашингтон, я тщательно проштудировал справочник Стеметса, надеясь быть во всеоружии знаний, когда мы отправимся на грибную охоту. Оказалось, что в мире насчитывается более 200 видов грибов рода псилоцибе; правда, до сих пор неясно, всегда ли они произрастали в указанных местах или были занесены туда животными, проявляющими к грибам столь живой интерес. (Последние 700 лет, если верить Стеметсу, люди использовали их исключительно в культовых и обрядовых целях, но животные иногда тоже употребляли их в пищу – по причинам, остающимся до сих пор неясными.)

Псилоцибе – это сапрофиты, живущие за счет материи мертвых растений и навоза. Они населяют нарушенные земли, появляясь чаще всего в средах, возникших вследствие природных катастроф, таких как оползни, обвалы, наводнения, бури и извержения вулканов. Но не чураются они и экологических катастроф, вызванных неразумной деятельностью нашего вида, таких как вырубка леса, выемка грунта под дорогу, прогалины, сделанные бульдозерами, распашка целинных земель и многое другое. (Некоторые виды живут и плодоносят в навозных кучах, оставляемых жвачными животными.) Любопытно (хотя, возможно, ничего любопытного здесь нет), что самые паразитирующие виды этих грибов в дикой природе встречаются гораздо реже, чем в населенных пунктах, особенно городах; их пристрастие к экологически нарушенным землям позволяет им завоевывать новые пространства, «следуя за потоками мусора», включая и тот, что оставляем мы. За последние годы повсеместно распространенная практика мульчирования древесной щепой расширила ареал их распространения настолько, что самые сильные виды псилоцибе, до этого обитавшие лишь на северо-западе тихоокеанского побережья, теперь плодоносят в местах, где мы, люди, занимаемся декоративным садоводством: в пригородных садах, городских парках, на огородах, кладбищах, в местах отдыха на скоростных шоссе, тюрьмах, учебных кампусах и даже, как любит отмечать Стеметс, на территориях судов и полицейских участков. «Псилоцибе и цивилизация, – пишет Стеметс, – продолжают сосуществовать и эволюционировать бок о бок».

«Ага! – скажете вы. – Раз так, то отыскать эти грибы проще простого». Действительно, после публикации статьи об исследованиях псилоцибина один из студентов по секрету сообщил мне, что после декабрьских дождей псилоцибе можно собирать даже в Беркли, на территории Калифорнийского университета, где я преподаю. «Присмотритесь к древесной щепке, – посоветовал он. – Они там повсюду». Воистину, с тех пор как я начал изучать фотографии грибов, которыми уснащен справочник Стеметса, я все больше и больше прихожу в отчаяние, поняв, что не в силах установить, к какому виду принадлежит тот или иной гриб, не говоря уже о том, чтобы суметь отличить один вид псилоцибов от другого.

Если судить по фотографиям, отдельный вид псилоцибе представляет собой довольно большую группу коричневых грибов, большинство которых совершенно невзрачны, причем один подвид практически неотличим от другого. Для сравнения скажу, что съедобные грибы, с которыми я знаком гораздо лучше, отличаются друг от друга так же четко, как тюльпан от розы, а пудель от датского дога. Да, конечно, у всех псилоцибе есть гимениальная пластинка, но от этого проку чуть, потому как у тысяч других грибов тоже есть такая же пластинка. Можно еще, конечно, попытаться разобраться в ошеломляющей смеси характеристик, из которых далеко не все представлены в этом классе. У одних псилоцибе есть на шляпке маленький выступ, или шишка-бугорок, – так называемый умбо, а у других его нет. У одних шляпка «клейкая», то есть скользкая или слизистая, когда она мокрая, что придает грибу некий глянец, у других она матово-серая, невзрачная и тусклая, а у третьих, вроде azurescens, она молочно-карамельного цвета. У многих псилоцибе, хотя и не у всех, есть так называемая пелликула – покрывающий шляпку предохранительный слой из желеобразного материала, который при обработке грибов обычно счищают. Таким образом, по мере того как мой словарный запас по части грибов обогащался, моя уверенность в себе по части тех же грибов быстро сходила на нет – во многом так же, как и сам гриб, который в течение дня разлагается, оставляя после себя чернильную лужицу.

К тому времени, когда я добрался до четвертой главы (она называется «Какими опасностями чреваты ошибки при установлении вида грибов»), я был готов признать свое поражение. «Ошибки при установлении вида грибов могут повлечь летальный исход, – начинает Стеметс эту главу, потому как грибы, попав в организм, «могут привести к мучительной смерти», – заключает он, после чего следует цветной снимок, на котором представлен «волшебный гриб» – псилоцибе Станца (Psilocybe stuntzii), торчащая рядом с троицей почти не отличимых от нее и совершенно непримечательных ядовитых грибов вида галерина окаймленная (Galerina autumnalis).

Но если любителя-грибника, пытающегося разобраться в многочисленных псилоцибе, Стеметс призывает к предельной осмотрительности, то бывалого грибника, который не совсем обескуражен таким их обилием, он вооружает так называемыми «правилами Стеметса» – тройным тестом, благодаря которому, как он уверяет, можно предотвратить смерть и катастрофу.

«Как узнать, принадлежит ли данный гриб к виду, производящему псилоцибин, или нет? Если у пластинчатого гриба фиолетово-коричневые или черные споры, а его мякоть при надломе синеет, данный гриб, скорее всего, относится к виду, производящему псилоцибин». Данное описание, безусловно, служит большим подспорьем, но я бы все же предпочел нечто более категоричное, чем «скорее всего». После чего Стемест делает более отрезвляющее предостережение: «Мне не известны исключения из этого правила, однако это не значит, что их нет!»

Выучив наизусть это «правило Стеметса», я начал собирать приглянувшиеся мне пластинчатые МКГ (маленькие коричневые грибы), где только придется: в соседних дворах, по дороге на работу, на парковке у банка и так далее, – и, надламывая шляпки, смотрел, чернеет ли мякоть или синеет. Дело в том, что синий пигмент свидетельствует об окислившемся псилоцине, одном из двух главных психоактивных соединений псилоцибе. (Другое – это псилоцибин, преобразующийся в кишечнике в псилоцин.) Чтобы установить, какие у данного гриба споры: фиолетово-коричневые или черные, – я начал изготавливать их «отпечатки». Для этого нужно отсечь у гриба шляпку и поместить ее пленкой вниз на лист белой бумаги. (Или черной, если у вас есть основания считать, что у гриба черные споры.) В течение нескольких часов из шляпки гриба выделяются микроскопические споры, образующие на бумаге изящный теневой узор (чем-то напоминающий «романтический поцелуй», когда напомаженными губами касаешься белого листа бумаги), глядя на который пытаешься определить, какого он цвета: фиолетово-коричневый, или черный, или цвета ржавчины, в каковом случае можете не сомневаться, что у вас в руках побывала ядовитая галерина окаймленная.

Есть вещи, которые проще узнавать на собственном опыте, чем из книги. Поэтому, прежде чем принимать какое-либо окончательное решение, я счел более уместным немного выждать и провести какое-то время в дружеской компании моего Вергилия – человека, который будет, подобно древнеримскому поэту у Данте, сопровождать меня по кругам «грибного Ада».

На тот момент Пол Стеметс жил вместе со своим партнером Дасти Йао и двумя большущими собаками, Платоном и Софией, в просторном новом доме, выстроенном прямо в сосновом лесу из благородных пород кедра и дугласовой пихты, как часто называют псевдотсугу тиссолистную. Ведь, помимо страстной привязанности к грибам, Стемест питал не меньшую страсть к деревьям и лесам. Я приехал в пятницу; зарезервированная мной «юрта» освобождалась только в воскресенье вечером, поэтому у нас было вдоволь времени, чтобы всласть поговорить о псилоцибе, полакомиться грибами (не этими, разумеется, а другими), совершить небольшую экскурсию по грибным местам и прогуляться с собаками по окрестным лесам и побережью. До границы с Орегоном – места, где мы собирались устроить охоту на «азуры», как называют между собой микологи вид Psilocybe azurescens, – мы решили ехать в воскресенье утром: если выехать пораньше, то времени на все хватит с лихвой.

Не успел я еще войти в дом и распаковать вещи, как Стеметс принялся длинно и со всеми подробностями излагать мне историю дома, который, по его словам, был построен благодаря грибам. На его месте прежде стоял ветхий фермерский сарай, который на момент, когда Стеметс туда въехал, подвергся интенсивному нашествию муравьев-древоточцев. Чтобы решить эту проблему, Стеметс и прибег к помощи грибов. Он точно знал, какой вид кордицепса (Cordyceps) способен выкурить отсюда колонию муравьев, как знал и то, что муравьи, наученные многолетним горьким опытом, тщательно проверяют каждого возвращающегося собрата на предмет наличия у него спор кордицепса и, найдя таковые, быстро откусывают ему голову, а тело выносят за границы колонии. Стеметс решил перехитрить защитный инстинкт муравьев и вырастил гриб-мутант наподобие кордицепса, но с более замедленным процессом спорообразования. Он поместил часть мицелия в чашечку из кукольного посудного набора, которым играла его дочь, оставил чашку на полу кухни и всю ночь наблюдал, как армия муравьев переносила мицелий к себе в гнездо, ошибочно приняв его за совершенно безобидный вид грибов. Когда гриб наконец дал споры, он уже глубоко внедрился в муравьиную колонию и с муравьями было покончено: кордицепс колонизировал их тела и пустил плодовые побеги, выбивавшиеся наружу из их голов. Конечно, фермерский дом было уже не спасти – слишком старым и изъеденным он оказался, но Стеметс, продав патент на выведенный им гриб-мутант, выстроил на его месте этот величественный памятник изобретательности грибов.

Дом был вместительный и комфортный; к моим услугам было целое крыло с анфиладой спален. Гостиная с высоким, почти как в соборе, куполообразным потолком (именно в ней мы провели большую часть того дождливого декабрьского уик-энда) была оборудована большим дровяным камином, с противоположной стороны которого высился, заполняя часть комнаты, огромный скелет пещерного медведя высотой семь с половиной футов. Над камином висела фотография Альберта Хофмана, а свод над самой нашей головой украшал массивный круглый витраж с надписью: «Универсальность архетипа мицелия» – замысловатый узор из голубых линий на фоне ночного неба, где линии олицетворяют одновременно и мицелий, и корни, и нейроны, и Интернет, и темную материю Вселенной.

На стенах вдоль лестницы, ведущей из гостиной на второй этаж, висят в рамках различные рисунки, фотографии и сувениры на память, включая и диплом (за подписью Кена Кизи и Нила Кэссиди), удостоверяющий, что владелец сего успешно прошел один из «кислотных тестов» общины «Веселых проказников». Тут же были несколько снимков Дасти, снятого среди дремучего леса с впечатляющими экземплярами грибов в руках, и цветная гротескная литография Алекса Грея, признанного главы американских психоделических художников. На ней художник дал свою интерпретацию так называемой теории упоротой обезьяны американского философа и этноботаника Теренса Маккенны, изобразив первобытного гоминида с ошалелым, словно наэлектризованным взглядом, жующего псилоцибе, в то время как из его рта и лобной части вылетает целый рой абстрактных мух. Честно признаюсь: смысл этой картины вряд ли бы до меня дошел, если бы несколькими днями раньше я не получил от Стеметса электронное письмо, содержавшее вот такую фразу: «Хотелось бы обсудить, сколь высока вероятность того, что теория упоротой обезьяны, вначале сформулированная Роландом Фишером, а затем популяризованная Теренсом Маккенной, действительно верна: что именно это [употребление в пищу псилоцибина] привело к быстрому развитию мозга гоминида, наделив его способностью аналитического мышления и установления социальных связей. Известно ли вам, что 23 примата (включая и людей) употребляют в пищу грибы, и знаете ли вы, как отличить „плохие“ грибы от „хороших“?»

Увы, мне это неизвестно.

Это короткое эллиптическое письмо еще до поездки прекрасно предвосхитило общие смысл и содержание моих разговоров со Стеметсом: все это время я пытался поглотить и усвоить тот поток микологических фактов и соображений, который, подобно стремительной реке, невозможно перейти вброд без того, чтобы не быть сбитым с ног его напором. Да, присущий Стеметсу блестящий взгляд на мир с позиции грибов, несомненно, поражает, но спустя какое-то время он может также вызвать чувство клаустрофобии, как это часто бывает при общении с истинным маньяком и автодидактом (а Стеметс соединяет в себе и того, и другого). «Все взаимосвязано» – такова вечная присказка подобных людей; но в данным случае агентом, связывающим между собой все со всем, является, разумеется, грибной мицелий.

Мне было любопытно узнать, как Стеметс пришел к этому микоцентрическому взгляду на мир и какую роль сыграли в этом псилоцибиновые грибы. Стеметс родился и вырос в маленьком городишке Колумбиана, штат Огайо, расположенном неподалеку от Янгстауна; он был самым младшим из пяти детей. Машиностроительная компания, в которой работал его отец, разорилась, когда Пол был еще отроком, и переход семьи, по словам Пола, «от богатых нарядов к лохмотьям совершился очень быстро». Отец, понятное дело, стал много пить, и Пол сделал своим кумиром старшего брата, Джона, которому начал во всем подражать.

Джон (на пять лет старше Пола) был начинающим ученым (он получил государственную стипендию для изучения нейрофизиологии); у него даже была «в подвале своя изысканная лаборатория» – мир, воплощавший представление Пола о рае и небесах, куда, однако, Джон время от времени брал с собою младшего брата. «Я думал, что лаборатории есть во всех домах, – рассказывает Пол, – поэтому, когда мне случалось приходить в гости к другу, я первым делом спрашивал, где у них лаборатория. Я не понимал, почему они всегда указывали мне на санузел, пока однажды до меня не дошло, что к чему»[12]. Во что бы то ни стало заслужить одобрение Джона – это стало главной мотивирующей силой в жизни Пола, и этим, возможно, объясняется тот факт, что Стеметс придает очень большое значение признанию научными кругами своего труда. Джон скончался от острого сердечного приступа (это случилось за шесть месяцев до моего приезда), и, как это часто бывает в подобных случаях, в тот же день Пол получил извещение о принятии его в почетные члены Американской ассоциации содействия развитию науки. Смерть Джона явилась для Пола тяжелой утратой, от которой он до сих пор не оправился.

Когда Полу было 14 лет, Джон рассказал ему о волшебных грибах и, уезжая в Йельский университет, подарил ему книгу «Состояния измененного сознания», которая произвела на Пола огромное впечатление. Вышедшая под редакцией психолога Чарльза Т. Тарта, эта книга является первой ступенью в антологии научных трудов о необычных психических состояниях, диапазон которых необычайно широк: от сна и гипноза до медитации и психоделиков. Но причина того, почему эта книга произвела столь неизгладимое впечатление на Стеметса, кроется не в ее содержании, которое само по себе достаточно провокационно, а в той реакции, которую она вызвала у некоторых взрослых.

– У меня был друг, Райен Снайдер, и он как-то попросил у меня ее почитать. Надо сказать, что его родители было жутко консервативными людьми. И вот проходит неделя, я прошу Райена вернуть мне книгу, а он молчит и медлит. Хорошо. Проходит еще одна неделя, я опять прошу вернуть книгу, и тут он наконец сознается: «Мои родители отобрали ее у меня и сожгли».

Сожгли мою книгу?! Для меня это был поворотный момент. Я вдруг понял, что Снайдеры – мои враги, пытающиеся подавить в зародыше исследование сознания. Но коль скоро в книге заложена такая мощная информация, что они пожелали ее уничтожить, тогда эта информация во что бы то ни стало должна стать моей. Так все и пошло. Поэтому я в долгу перед ними и признателен им за то, что они меня наставили на путь истинный.

Стеметс уехал в Кеньонский колледж, где, еще учась на первом курсе, стал объектом «глубокого психоделического переживания», определившего направление всей его жизни. Сколько Стеметс помнит себя, он всегда страдал заиканием, порой доводившим его до изнеможения.

– Для меня это была жуткая проблема. Я всегда шел или стоял, опустив глаза, и смотрел в землю, потому что боялся, что окружающие заговорят со мной. Собственно, именно потому я и стал таким экспертом по части отыскания грибов, что всегда смотрел в землю.

Однажды весенним днем (дело было в конце первого курса колледжа), гуляя по лесистому склону холма, возвышавшегося над кампусом, Стеметс съел целую пригоршню грибов, граммов, наверное, десять, посчитав, что именно такой и должна быть нужная доза. (Хотя уже четыре грамма считается большой дозой.) Когда псилоцибин начал понемногу оказывать действие, Стеметс отыскал красивый раскидистый дуб и решил залезть на него.

– Я стал карабкаться на дерево, и чем выше я залезал, тем все выше меня уносило.

И как раз в этот момент небо резко потемнело и первые вспышки молнии осветили горизонт. Приближалась гроза. Порывы ветра с силой ударяли в крону дерева, заставляя ее раскачиваться из стороны в сторону.

– У меня кружилась голова, и я понял, что спуститься не смогу: уж слишком высоко забрался. Поэтому я обхватил ствол руками и тесно прижался к нему, чтобы не упасть. Дерево стало моей axis mundi[13], связывавшей меня с землей. «Это же древо жизни, – подумал я. – Стоя на земле, оно возносится в небо и связывает меня со всей Вселенной». И вдруг меня как обухом по голове ударило: ведь меня же убьет молнией! Один разряд следовал за другим с интервалом в несколько секунд, то здесь, то там, короче – вокруг меня. Погибнуть от электрического разряда, находясь в шаге от просветления! Видимо, такова моя судьба. Все это время меня захлестывали со всех сторон теплые потоки дождя. И вдруг я заплакал от счастья. Вода повсюду, вода даже течет из моих глаз, но я чувствовал себя неразрывно слитым со Вселенной.

– И тогда я спросил себя: если я выживу, в чем моя главная проблема? Пол, сказал я себе, ты не дурак, но заикание тормозит твое развитие. Ты даже не можешь посмотреть женщине в глаза. И что делать? Перестать заикаться – вот что! И это стало моей мантрой. «Перестань заикаться, сейчас же!» – говорил я себе снова, и снова, и снова.

Гроза наконец миновала. Я слез с дерева, вернулся к себе в комнату и лег спать. В некотором смысле это было самое важное событие в моей жизни, и вот почему. На следующее утро иду я себе по тротуару и вдруг вижу: навстречу идет та самая девушка, которая так мне нравилась и которую я всегда считал для себя недоступной. И что бы ты думал? Она подходит ко мне и говорит: «Доброе утро, Пол. Как дела?» Я смотрю на нее и отвечаю: «Просто замечательно». Отвечаю без малейшего заикания! Вот так я излечился от этой напасти. И вот тогда-то я и понял, что хочу всерьез заняться грибами.

В удивительно короткий срок Стеметс стал одним из ведущих экспертов страны по псилоцибиновым грибам. В 1978 году, в возрасте 23 лет, он выпустил в свет свою первую книгу «Псилоцибиновые грибы и их союзники», подразумевая под союзниками нас, людей, животных, которые способствуют распространению этого вида, перенося его с одного места на другое; и самого себя, потому как Стеметс видит свое жизненное призвание в том, чтобы распространить это «грибное евангелие» по всему свету.

Но свое микологическое образование Стеметс получил не в Кеньонском колледже, из которого он ушел спустя год, а в Колледже Эвергрин, называемом также Колледжем вечнозеленого штата, – гуманитарном учреждении свободных искусств США, расположенном в городе Олимпия, штат Вашингтон. В середине 1970-х годов этот колледж считался экспериментальным учебным заведением, где студенты сами выбирали и планировали курс независимого (свободного) обучения. Молодой преподаватель колледжа по имени Майкл Бёг, имевший научную степень в области химии окружающей среды, согласился взять под свое крыло Стеметса и двух других подающих надежды студентов, Джереми Бигвуда и Джонатана Отта, одержимых грибами в той же степени, что и Пол. Сам Бёг по образованию не был микологом, но все четверо рьяно взялись за дело и совместно освоили этот предмет с помощью одного лишь электронного микроскопа и лицензии, которую Бёг каким-то образом раздобыл в Управлении по борьбе с наркотиками. Вооруженные столь незатейливым образом, эти четверо сосредоточили свое внимание на том роде грибов, который большинство специалистов, работавших в этой области, предпочитали обходить молчанием.

Находящиеся (начиная с 1970 года) вне закона псилоцибиновые грибы в то время представляли интерес лишь для подвижников молодежной контркультуры как более мягкая и более естественная альтернатива ЛСД, но о среде их обитания, распространения, их жизненном цикле или эффективности воздействия было мало что известно. Считалось, что родиной псилоцибиновых грибов является Южная Мексика, где в 1955 году их «впервые открыл» Гордон Уоссон. Вплоть до 1970-х годов основная доля псилоцибина, находящегося в обращении в США, импортировалась из Латинской Америки или выращивалась в местных условиях из спор латиноамериканских видов, главным образом вида Psilocybe cubensis.

Группа исследователей из Эвергрина сделала ряд довольно значимых открытий в этой области: они выделили и научно описали три новых вида псилоцибиновых грибов, усовершенствовали методы их тепличного выращивания и разработали технику измерения содержания в грибах псилоцина и псилоцибина. Но, вероятно, самым значительным вкладом группы в науку было то, что ей удалось привлечь к себе внимание людей, занимавшихся псилоцибе на всем огромном пространстве от Южной Мексики до северо-западного побережья Тихого океана. Стеметс и его коллеги находили вокруг себя все новые и новые виды псилоцибиновых грибов и публиковали данные о своих находках. «Можно было почти почувствовать, как земная ось мало-помалу склоняется к этому уголку света». Повсюду на тихоокеанском северо-западном побережье, вспоминает Стеметс, можно было встретить людей, движущихся по дорогам и тропинкам, пересекающим фермерские поля и лужайки, в полусогнутом положении, которое он с присущим ему юмором называет «псилоцибиновой сутулостью».

За этот период северо-западное побережье стало новым центром притяжения в истории американской псилоцибиновой культуры, где Колледж Эвергрин фактически играл роль интеллектуального и производственно-научного центра. Начиная с 1976 года Стеметс с коллегами организовал целый ряд посвященных грибам (и ныне уже ставших легендарными) конференций, сведя там воедино самых ведущих светил из научного и любительского кругов психоделического мира, поэтому вечером того же дня, когда я впервые приехал к нему домой, Стеметс извлек из своего архива несколько видеокассет с последней из этих конференций, состоявшейся в 1999 году. Кадры были отсняты Лесом Бланком, но, как это часто случается со съемками подобных психоделических сборищ, никто не позаботился их смикшировать и отредактировать, так что отснятый материал как был сырым, так сырым и остался.

Нельзя судить о «конференции» по тем кадрам, которые мелькали на экране телевизора в доме Стеметса. Мы видели, как несколько человек из числа приглашенных – среди них я признал доктора Эндрю Вайля, американского врача и общественного деятеля, известного своими книгами по холистической медицине; химика Сашу Шульгина и его жену Анну; миколога из Нью-йоркского ботанического сада Гэри Линкоффа – прибыли на конференцию под грохот фанфар в расписанном психоделическими пейзажами школьном автобусе, за рулем которого сидел сам Кен Кизи. (Этот автобус носил прозвище «Отец» и был преемником другого, настоящего «Отца», автобуса коммуны «Веселые проказники», который, очевидно, отслужил свой век и был больше не пригоден для езды.)

Заседания больше напоминали дионисийские пиры, нежели те, которые ожидаешь увидеть на научной конференции, хотя в ходе ее были прочитаны несколько серьезных лекций. Джонатан Отт, в частности, прочитал блестящую лекцию по истории энтеогенов (термин появился не без его участия). Он проследил традицию их применения начиная с элевсинских мистерий древних греков, не забыв упомянуть и «фармакратическую инквизицию», когда испанские завоеватели пытались искоренить мезоамериканские грибные культы, и заканчивая «энтеогенной реформацией», которая исподволь и незаметно осуществлялась с момента открытия Гордоном Уоссоном факта, что в Мексике эти культы сохранились и остались неизменными. Попутно Отт сделал небольшую ссылку и на «суррогатные таинства» католической евхаристии.

Затем пошли кадры большого костюмированного бала с бесконечными крупными планами гигантской чаши для пунша, в который были добавлены десятки различных сортов психоделических грибов. Стеметс отметил среди пирующих несколько именитых микологов и этноботаников, причем многие из них были одеты как Amanita muscaria – красные мухоморы и шампиньоны. Сам Стеметс, что удивительно, был одет как медведь.

Когда просматриваешь вживую отснятые кадры людей в карнавальных костюмах, которые наступают на грибы и небрежно танцуют под ритмы регги, долго выносить такое вряд ли кому под силу, поэтому через несколько минут мы выключили телевизор. Я спросил Стеметса о более ранних конференциях, у которых, как мне казалось, было более обнадеживающее соотношение между интеллектуальным содержанием и дионисийскими пирушками. В 1977 году, например, Стеметсу выпала возможность сыграть роль радушного хозяина, принимая у себя двоих из его героев: Альберта Хофмана и Гордона Уоссона; последний в своей статье, опубликованной в 1957 году в журнале Life, описал первый псилоцибиновый трип, совершенный жителем западного мира – им самим; это было то самое внутреннее путешествие, которое запустило или привело в действие психоделическую революцию в Америке.

Стеметс сказал, что он коллекционирует оригинальные экземпляры этого издания Life (они время от времени выставляются на интернет-аукционах и появляются на блошиных рынках), поэтому по пути наверх, в спальню, мы ненадолго задержались в его офисе, чтобы я лично смог увидеть и оценить этот легендарный номер. Журнал был датирован 13 мая 1957 года; на обложке красовался американский комик Берт Лар; одетый во фрак и с котелком на голове, он зубоскалил в объектив камеры. Но самая заметная надпись на обложке была посвящена пресловутой статье Уоссона и гласила: «Найдены грибы, вызывающие странные видения». Стеметс сказал, что я могу взять этот номер с собой; с ним я и отправился к себе в спальню.

С позиции сегодняшнего дня трудно поверить в то, что псилоцибин впервые был представлен западному миру вице-президентом США Дж. П. Морганом на страницах многотиражного массового журнала, владельцем которого был Генри Люс; в наши дни о двух таких персонажах американского истеблишмента трудно даже и помыслить. Но в 1957 году психоделики еще не удостоились тех культурных и политических стигматов, которые спустя десятилетие лягут таким непосильным бременем на наше к ним отношение. В то время ЛСД практически не был известен за пределами небольшого круга медиков-профессионалов, рассматривавших его как потенциальный чудо-препарат, который с успехом можно было бы использовать для лечения психиатрических заболеваний и алкогольной зависимости.

Так уж случилось, но основатель и главный редактор журналов Time и Life Генри Люс, как и его жена, Клер Бут Люс, тоже обладали кое-какими познаниями в области психоделических препаратов, и свой восторг по поводу последних они не скрывали, разделяя его с представителями медицинских и культурных элитарных кругов, к которым они примыкали в 1950-е годы. В 1964 году Люс на планерке поведал коллегам, что они с женой принимали ЛСД «под наблюдением врача»; Клер Бут Люс тоже не замалчивала этот факт: она вспоминала, что во время своего первого «кислотного трипа» в 1950-х годах увидела мир «глазами счастливого одаренного ребенка». До 1965 года, когда общественность впервые охватила моральная паника по поводу ЛСД, статьи о психоделиках, публиковавшиеся в журналах Time и Life, были полны восторженных эпитетов, и Люс лично был заинтересован в том, чтобы на страницах его журналов всесторонне освещалась эта тема.

Поэтому, когда в журнал Life заявился Роберт Гордон Уоссон со своей историей, он нигде больше не мог бы найти более благожелательный прием. В Life ему предложили щедрый контракт, который, в дополнение к царской сумме в 850 долларов, предоставлял ему право на одобрение отредактированной версии его статьи, как и право на составление заголовков и подписей. Особо оговаривалось, что в круг полномочий Уоссона входит «пространное описание собственных ощущений и фантазий, вызванных действием гриба».

Когда я тем вечером, лежа в кровати, пролистывал страницы взятого с собой номера, мир 1957 года показался мне далекой и совершенно незнакомой планетой, хотя я к этому времени уже два года жил на этой планете. Мои родители тоже выписывали Life, так что этот номер, возможно, все мое детство пылился в куче журналов, хранившихся в чулане нашего дома. В 1957 году Life был массовым органом печати, выпускавшимся тиражом 5,7 миллиона экземпляров.

«Поиски волшебного гриба приводят нью-йоркского банкира в горы Южной Мексики для участия в древних ритуалах индейцев, которые жуют грибы, вызывающие странные видения» – таким заголовком сопровождалась данная на всю полосу цветная фотография мазатекской женщины, сидящей у костра, в дыму которого она окуривала гриб, а дальше шла длинная, не менее чем на 15 страниц, статья. Насколько мне известно, это первое официальное упоминание о «волшебных грибах», причем этот термин, как оказалось, был изобретен не упоротым хиппи, но выпускающим редактором, отвечавшим за заголовки в таких массовых журналах, как Time и Life.

«Основательно прожевав кислотные грибы, мы их проглотили, увидели видения и очнулись от всего пережитого совершенно ошарашенными, – как бы на одном дыхании рассказывает Уоссон в первом абзаце. – Мы прибыли издалека, чтобы принять участие в грибном ритуале, но и близко не ожидали ничего столь поразительного, как виртуозность исполнительского действа curanderas [целителей] и поразительный эффект воздействия грибов. [Фотограф] и я были первыми белыми людьми в летописной истории человечества, которым посчастливилось съесть эти божественные грибы, кои некоторые индейские народы Южной Мексики, живущие вдалеке от большого мира, многие века хранили в тайне».

Далее Уоссон рассказывает почти невероятную историю о том, как человек вроде него, «мирный банкир по профессии», пришел к столь нетривиальному концу – поеданию волшебных грибов на грязном полу тростниковой хижины с глинобитными стенами в убогом мексиканском городишке Оахакан, затерянном среди гор так далеко от столицы штата, что до него пришлось добираться на мулах целых 11 часов.

История начинается в 1927 году, во время медового месяца, который Уоссон с молодой женой проводили в районе Катскилла, горного хребта в Северных Аппалачах, излюбленного места отдыха жителей Нью-Йорка и других городов. Гуляя как-то после полудня по окрестным осенним лесам, его избранница Валентина, русская по происхождению и врач по профессии, наткнулась на выводок лесных грибов, перед которыми «она опустилась на колени в позе умиления». Уоссону были совершенно неизвестны «эти гнилые предательские наросты», как он их назвал, поэтому он не на шутку запаниковал, когда Валентина предложила приготовить их на ужин. Он категорически отказался их есть. «Ну вот, – с горечью пишет он, – только успел жениться, а на следующее утро, похоже, я проснусь уже вдовцом».

Молодоженам стало любопытно, почему вышло так, что две культуры, американская и русская, занимают ныне столь диаметрально противоположные позиции по отношению к грибам. Поэтому в скором времени они взялись за исследовательский проект в стремлении понять происхождение «микофобии» и «микофилии» – терминов, которые, кстати, они и ввели в обиход. Они пришли к заключению, что каждый индоевропейский народ с точки зрения культурного наследия характеризуется либо микофобией (таковы, например, англосаксы, кельты и скандинавы), либо микофилией (каталонцы, русские и прочие славяне), и предложили разумное объяснение столь сильных чувств к грибам, которые обуревают представителей обоих лагерей: «Разве не вероятен тот факт, что давным-давно, еще до начала летописной истории человечества, наши предки поклонялись божественным грибам? Это могло бы объяснить ту ауру сверхъестественности, которая окружает все грибы»[14]. Из этого логически вытекает следующий вопрос, не менее четко сформулированный четой Уоссон: «Каким грибам поклонялись наши предки и почему?» – вопрос, в поисках ответа на который они и предприняли 30-летнее исследовательское путешествие в мир грибов, чтобы найти те самые, божественные, которым поклонялись предки. Они надеялись отыскать доказательство той смелой теории, которую выдвинул Уоссон (что первый религиозный импульс был воспламенен в сердцах людей видениями, навеянными психоактивными грибами) и которой он занимался до последних дней своей жизни.

Как деловой человек, хорошо известный в финансовых кругах, Роберт Гордон Уоссон обладал всеми ресурсами и связями, чтобы собрать вокруг себя экспертов и ученых всех мастей, необходимых для осуществления этого проекта. Одним из них был английский поэт Роберт Грейвз, разделявший интересы и взгляды Уоссонов на роль грибов, которую последние сыграли и в истории человечества, и в происхождении мировых мифов и религий. В 1952 году Грейвз прислал Уоссону вырезанную им статью из фармацевтического журнала, где говорилось о неких психоактивных грибах, употреблявшихся мезоамериканскими индейцами XVI века. В основу статьи были положены исследования, предпринятые в Центральной Америке Ричардом Эвансом Шултсом, гарвардским этноботаником, изучавшим психоактивные растения и грибы, используемые аборигенными культурами. Шултс был из числа тех профессоров, которых студенты просто обожали: они и поныне поминают его, стреляя в классе из духовых ружей, и вспоминают его знаменитую корзину с толстыми «пуговицами» пейотля (этот кактус по форме действительно наминает пуговицу), которую он держал в своем гарвардском офисе. Шултс воспитал целое поколение американских этноботаников, включая таких, как Уэйд Дэвис, Марк Плоткин, Майкл Балик, Тим Плоуман и Эндрю Вайль. Наравне с Уоссоном Шултс – одна из тех немногих фигур, чья роль в распространении психоделиков на Западе сильно недооценена; действительно, первые семена этого движения были высажены (причем в буквальном смысле) и продолжали высаживаться в Ботаническом саду Гарвардского университета (так называемом Гарвардском гербарии) начиная с 1930-х годов, то есть более чем за четверть века до появления там Тимоти Лири, потому как именно Шултс первым идентифицировал теонанакатль – священный гриб ацтеков и их потомков, – так же как и ололиуки, «семена утренней славы», вьющегося растения, содержащего алкалоид, очень близкий к ЛСД, которое ацтеки использовали в религиозных церемониях и магических целительных практиках.

До этого момента Уоссоны искали свои божественные грибы только на Востоке, в Азии; Шултс дал другое направление их поискам, переориентировав их на обе Америки, откуда – от миссионеров и антропологов – поступали отрывочные сведения, что древний грибной культ сохранился и до сих пор процветает в отдаленных горных деревушках Южной Мексики.

В 1953 году Уоссон совершил первое из десяти путешествий в Мексику и Центральную Америку, причем объектом нескольких из них он выбрал деревушку Хуатла-де-Хименес, затерянную в горах штата Оахака, где, как рассказал ему один из его осведомителей, миссионер, местные знахари до сих пор используют грибы. Поначалу местные жители были немногословны. Одни говорили, что никогда не слышали ни о каких грибах, другие уверяли, что грибы давно уже не используют, а третьи утверждали, что эта практика применяется не у них, а в других, еще более удаленных деревнях.

Их скрытность можно понять. Использование психоактивных грибов в религиозных церемониях и целительных практиках замалчивалось индейцами; это была их тайна, которую они на протяжении четырех веков скрывали от жителей западных стран, и случилось это вскоре после испанского вторжения на земли Америки, когда грибной культ был объявлен вне закона и загнан в подполье. Самый примечательный отчет об этой практике принадлежит перу испанского миссионера, священника по имени Бернардино де Саагун, жившего среди ацтеков в XVI веке и описавшего, как те использовали грибы в своих религиозных обрядах:

«Их [грибы] они едят до зари с медом, и пьют какао они тоже до зари. Когда от грибов, съеденных с медом, они начали разогреваться, то стали плясать, и одни пели, а другие плакали… Некоторые и петь не трудились, а сидели в своих комнатах задумчивыми. Одним виделось, что они умирают, и они плакали, другим виделось, что их пожирают дикие звери, третьим, что их захватили в плен на войне… а четвертым виделось, что они совершили прелюбодеяние и что им за это снесут головы… Затем, когда опьянение от грибов миновало, они начали рассказывать друг другу о представших им видениях».

Испанцы пытались уничтожить и вытравить грибные культы, видя в них, и не без основания, смертельную угрозу для власти и авторитета католической церкви. Один из первых священников, прибывших в Мексику вместе с Кортесом, чтобы обратить ацтеков в христианство, объявил, что грибы – «плоть дьявола, которую они боготворят», и что… «с этой горькой пищей они получили в удел жестокого бога». Индейцев допрашивали и пытали, заставляя признаться в приверженности этой дьявольской практике, а так называемые грибные камни (многие из них – это выдолбленные в базальте скульптуры священных грибов в фут высотой, применявшиеся в религиозных церемониях) были разбиты. Инквизиция выдвигала против индейцев десятки обвинений в преступлениях, совершенных на почве потребления пейотля и псилоцибина, и это в конце концов вылилось в то, что принято считать первой войной за наркотики – или, если уж быть более точным, войной за некоторые растения и грибы. В 1620 году Римско-католическая церковь объявила, что использование растений для прорицаний и ворожбы – это «акт суеверия, который осуждается как противоречащий духу чистоты и целостности нашей святой католической веры».

Нетрудно понять, почему католическая церковь так беспощадно реагировала на использование грибов в религиозных церемониях. Науатль («плоть богов») – слово, которым индейцы называли грибы, – должно быть, звучало для испанского уха как прямой вызов христианскому таинству, которое тоже понималось как плоть богов, или, скорее, как плоть одного Бога. Но у грибного таинства было одно неоспоримое преимущество по сравнению с христианским: последнее требовало веры в то, что евхаристические хлеб и вино дают верующему доступ к Богу, доступ, достигаемый через посредство священника и церковной литургии. И сравните христианское с ацтекским таинством, где психоактивные грибы обеспечивали каждому, кто съел их, прямой, без посредников, доступ к божественному – к видению другого мира, царства богов. Так чье же причастие более действенно? И в чьих руках оно находится? Как сказал Уоссону индеец-мазатек, грибы «приводят тебя туда, где пребывает бог».

Вполне возможно, что Римско-католическая церковь – это первое (хотя, разумеется, далеко не последнее) учреждение, в полной мере признавшее угрозу своей власти со стороны неприметного на вид психоделического растения.

В ночь с 29 на 30 июня 1955 года Роберт Гордон Уоссон впервые отведал священные грибы и испытал на себе их действие. Во время своего третьего путешествия в Хуатла-де-Хименес он уговорил Марию Сабину, 61-летнюю индианку из племени мазатек, уважаемую в деревню curandera, позволить ему и его фотографу не только присутствовать на священной церемонии, куда не допускался никто из посторонних, но и участвовать в ней. Велада (velada), как называлась эта церемония, должна была произойти с наступлением темноты в подвале дома местного чиновника, которого Уоссон привлек на свою сторону, перед простеньким алтарем, «украшенным образками христианских святых». Чтобы скрыть личность Сабины и защитить саму ее от возможных проблем, Уоссон называет ее Евой Мендес и отмечает ту «духовность в ее взгляде и выражении лица, которая сразу же поразила всех нас». После того как грибы были вымыты, обкурены и очищены в дымке благовоний, Сабина протянула Уоссону чашку с шестью парами грибов; которые она называла «малыми детками». Вкус у них был ужасный, «едкий с прогорклым запахом, который постоянно шибал в нос». Несмотря на это, «не было на свете человека счастливее меня, ведь это был кульминационный момент шести лет непрерывных поисков».

Видения, явившиеся ему, «были красочными, живыми, неизменно гармоничными. Начались они с того, что я бы назвал художественными мотивами, с угловатых узоров, какие обычно украшают ковры, ткани или обои… Затем они разрослись, превратившись во дворцы с дворами, аркадами, садами – великолепные дворцы, выложенные полудрагоценными камнями. Затем я увидел мифического зверя, впряженного в царскую колесницу…» И так далее.

Оригиналы записных книжек Уоссона находятся в Ботанической библиотеке Гарвардского университета. Аккуратным, но несколько своеобразным почерком он скрупулезно отслеживал весь ритуал той ночи, начиная со времени прибытия (8.15), минуя время принятия грибов внутрь (10.40) и заканчивая временем погашения последней свечи (10.45).

После этого почерк дробится и распадается. Некоторые предложения вообще написаны вверх ногами, а описания Уоссоном того, что он видел и чувствовал, становятся все более отрывочными и фрагментарными:

«Видение искажается – тошнота. Касаюсь стены – кажется, что мир видений рушится. Из-под двери свет, а внизу – луна. Стол принимает новые формы – какие-то твари, огромный перегонный куб, архитектурные украшения радужных цветов.

Тошнота. Никаких фото, раз уж [неразборчиво] захватила нас.

Архитектурные…

Взгляд рассредоточен – свечи двоятся.

Восточная пышность – Альгамбра – колесница.

Стол преобразовался…

Контрастные видение и реальность – я касаюсь стены».

«Видения не были ни расплывчатыми, ни нечеткими, – пишет он. – Действительно, мне они казались более реальными, чем все то, что я когда-либо видел собственными глазами». В этот момент читатель начинает поневоле чувствовать руку мастера (я имею в виду, разумеется, Олдоса Хаксли), чей стиль довлеет и над прозой Уоссона, и над его восприятием: «У меня такое чувство, будто только теперь я все вижу ясно, тогда как обычное зрение дает несовершенное видение». Двери восприятия Уоссона широко распахнуты: «Я видел архетипы, идеи Платона, лежащие в основе несовершенных образов повседневной жизни». Читать Уоссона – все равно что чувствовать и видеть, как прямо на твоих глазах постепенно твердеют и застывают все еще свежие и податливые условности психоделического повествования. Сам ли Олдос Хаксли изобрел эти тропы, или он их просто стенографировал, трудно сказать, но отныне и дальше они определяют жанр и отмечены опытом. «Впервые словесный экстаз обрел реальный смысл, – вспоминает Уоссон, – потому как впервые он перестал отражать умонастроение другого человека».

На основе пережитого Уоссон приходит к заключению, что его рабочая гипотеза о том, что корни религиозных переживаний следует искать в психоактивных грибах, может считаться подтвержденной. «В эволюционном прошлом человека… должно быть, был момент, когда он открыл тайну галлюцинаторных грибов. Их воздействие на него, как я понимаю, было непомерно глубоким, они были детонатором новых идей. потому как грибы открыли перед ним миры, лежащие за пределами известных ему горизонтов в пространстве и времени, даже миры иного плана существования, рай и, возможно, ад… Так и хочется набраться смелости спросить: уж не они ли заронили в сознание примитивного человека саму идею Бога?»

Кто бы что ни думал об этой идее, следует все же сказать, что Уоссон приехал в Хуатла-де-Хименес с уже готовой теорией, прочно утвердившейся в его сознании, и что там он был готов тонко манипулировать различными элементами своего опыта, намереваясь подтвердить ее. Если даже он хотел представить нам Марию Сабину как религиозную фигуру, как жрицу, а проводимое ею таинство как разновидность того, что он называет «святым причастием», то сама Сабина придерживается о себе совершенно иного мнения. Возможно, пять столетий тому назад грибы и могли бы служить главными объектами причастия, но к 1955 году многие мазатеки стали ревностными католиками и теперь использовали грибы не для поклонения, а для лечения и прорицания – для поисков пропавших людей и важных предметов обихода. Уоссону это было прекрасно известно, поэтому-то он и прибег к хитрости – единственно для того, чтобы попасть на церемонию: он сказал Марии Сабине, что очень беспокоится о своем сыне, оставшемся дома, и хочет знать, где он находится и здоров ли. (Как это ни сверхъестественно, но он получил желаемую информацию и по возвращении в Нью-Йорк убедился, что она абсолютно верна.) Уоссон сознательно искажал сложную туземную практику, чтобы привести ее в соответствие со своей предвзятой теорией, и связывал историческое значение этой практики с ее современным смыслом. Как сказала Сабина несколько лет спустя в своем интервью, «до Уоссона никто не ел грибы, чтобы через них приобщиться к Богу. Их ели при хворях, чтобы выздороветь». Или, как съязвил Энди Летчер, английский писатель и один из самых суровых критиков Уоссона, «чтобы приобщиться к Богу, Сабина, как и все добрые католики, ходила на службу».

Статью Уоссона в журнале Life прочли миллионы людей (включая и профессора психологии Тимоти Лири, находившегося в тот момент на пути в Гарвард). Но достоянием десятков миллионов людей история Уоссона стала после того, как он выступил в популярной новостной программе «С глазу на глаз» на канале CBS, и несколько месяцев спустя другие журналы, в том числе и мужской журнал True, начали публиковать рассказы от первого лица о внутренних путешествиях под воздействием волшебных грибов («Овоща, от которого люди сходят с ума»), о трипах, грибы для которых поставлял Уоссон. (Запасы грибов он привез с собой из Мексики, чтобы устраивать церемонии на своей квартире в Манхэттене.) А вслед за этим в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке открылась выставка волшебных грибов.

Вскоре после публикации статьи в журнале Life Уоссон организовал отправку нескольких образцов мексиканских грибов в Швейцарию Альберту Хофману – на анализ. В 1958 году Хофман выделил из них два психоактивных соединения, назвав их псилоцибин и псилоцин, и разработал синтетическую версию псилоцибина, ныне используемую в современных исследованиях. Хофман сам на себе опробовал действие присланных ему грибов. «Через полчаса после поедания грибов, – пишет он, – внешний мир начал подвергаться странным преобразованиям. Все стало приобретать мексиканские черты».

В 1962 году, когда Уоссон затеял очередное путешествие в Хуатла-де-Хименес, Хофман присоединился к нему и, добравшись до деревни, дал Марии Сабине псилоцибин в виде таблетки. Она приняла две таблетки и объявила, что, воистину, в них заключена сама суть грибов, их духовная сущность[15].

Прошло совсем немного времени, и путь в Хуатла-де-Хименес, к дверям Марии Сабины[16], проложили тысячи других людей, включая и знаменитостей того времени, таких как Боб Дилан, Джон Леннон и Мик Джаггер. Для самой Мария Сабины и жителей ее деревни такое внимание не сулило ничего хорошего. Уоссон позднее и сам признал, что именно он несет ответственность за то, что «спустил на любимую Хуатлу свору коммерсантов-эксплуататоров самого подлого свойства», как он написал в 1970 году в письме в редакцию газеты New York Times. Хуатла сначала стала меккой битников, а затем и хиппи, и священные грибы, некогда оберегаемые как великая тайна, теперь открыто продавались прямо на улице. Соседки Марии Сабины обвинили ее во всех бедах, постигших их деревню; ее дом сожгли, а саму Сабину посадили в тюрьму, впрочем ненадолго. В последние дни своей жизни, чувствуя, что приближается к концу, она ни о чем так не жалела, как о том, что доверилась Гордону Уоссону и открыла ему (а стало быть, и всему миру) секрет божественных грибов. «С того самого момента, как в деревню прибыли иноземцы, – поведала она одному из посетителей, – святые малые детки потеряли свою чистоту. Они потеряли свою силу; иноземцы погубили их. Отныне от них уже не будет никакой пользы».

Когда на следующее утро я спустился в гостиную, там уже сидел Пол Стеметс, раскладывая на кофейном столике свою коллекцию каменных грибов. Я читал об этих артефактах, но никогда их не видел и не держал в руках, а это довольно впечатляющие объекты: грубо вытесанные куски базальта разных размеров и форм. Одни были простенькими и выглядели как гигантские грибы; у других было целых три или даже четыре ножки, а у третьих на ножке (или стебле) была вырезана какая-нибудь фигура. Тысячи таких камней были разбиты и уничтожены испанцами, из них уцелело только порядка двухсот, а у Стеметса их целых шестнадцать. Большинство из них были найдены в горах Гватемалы; чаще всего их находят фермеры-арендаторы, распахивающие свои поля; некоторые из них датируются по меньшей мере 1000 годом до нашей эры.

Когда Стеметс переносил эти тяжелые камни, один за другим, из своего кабинета на кофейный столик, где он разложил их с великим тщанием, он чем-то напоминал церковного служку, потому как обращался с ними с торжественной серьезностью, подобающей бесценным святыням. «А ведь Пол Стеметс – достойный наследник и правопреемник Гордона Уоссона», – подумал я. (Уоссон тоже коллекционировал каменные грибы; некоторые из них я видел в Гарвардском университете.) Стеметс тоже разделяет радикальные взгляды Уоссона на микоцентрическую космологию, то есть всюду, куда бы ни обращался его взор, он видит доказательства той центральной роли, которую играли психоактивные грибы в культуре, религии и природе. Ноутбук Стеметса буквально напичкан снимками псилоцибе, причем это не только грибы, снятые им непосредственно на лоне природы (он – великолепный фотограф), но и изображения грибов с наскальных росписей, и североамериканские петроглифы, и средневековые архитектурные украшения, и исламские росписи, некоторые из которых действительно напоминают своими формами грибы или своими фрактальными геометрическими узорами вызывают в памяти психоделические переживания, вызванные грибами. Честно признаюсь: как ни старался, я часто не мог отыскать на этих картинках запрятанные там грибы. Если бы кто и мог мне в этом помочь, то, несомненно, только сами грибы.