И оживут слова. Часть II Способина Наталья

Дойдешь до финала иль сгинешь среди страниц.

И сила, что дремлет в глубинах знакомых глаз,

Тебя уведет за собой дорогою птиц.

Подготовка поездки в Каменицу обернулась настоящим кошмаром. До меня вдруг дошло, что мы вправду едем, а это значит нужно собираться. С одной стороны, я отдавала себе отчет в том, что меня не заставят готовить припасы в дорогу или, по крайней мере, четко обозначат, что должно туда входить, потому что вряд ли Всемиле доверили бы такие серьезные вопросы. С другой стороны, я вдруг поняла, что мне понадобятся какие-то личные вещи — одежда, расчески, опять-таки, духи, еще что-то… Ведь мне предстояло не просто путешествие — меня ожидала поездка в столицу, к семье Миролюба. И, раз он не стал объявлять родителям, что наша помолвка под вопросом, получалось, что я еду в статусе невесты. Но даже если забыть об этом, факт того, что я — сестра воеводы Свири и родственница Златы, никто не отменял, а это уже накладывало определенный отпечаток. Как ни крути, внимание ко мне будет соответствующее. Осознав это, я впервые подумала, что была слишком беспечна, напрашиваясь в поездку туда, где ко мне будут прикованы десятки взглядов, большей частью наверняка недоброжелательных, и уж там я точно не смогу ожидать снисхождения к странностям в своем поведении. Я почти решилась сообщить Радиму, что передумала, вот только я никак не могла избавиться от чувства, что непременно должна там быть. И, самое главное, в Каменицу ехал Альгидрас. И как бы пафосно это не звучало, но часть меня, околдованная этой чертовой святыней, готова была выть от тоски при одной мысли о том, что я могу его больше не увидеть. Поэтому я отбросила сомнения и решила приступить к сборам.

Я бродила по покоям Всемилы, в ужасе перебирая в голове, что должна буду взять с собой. Открывала сундуки и закрывала их вновь, доставала то одно платье, то второе… В одном из сундуков я нашла войлочный плащ. По его подолу шла вышивка, а у ворота была пришита деревянная резная пуговица с красивой узорчатой петелькой. Из этого я сделала вывод, что плащ вполне себе парадный. Впрочем, успокоилась я ненадолго, потому что вдруг вспомнила, что меня укачивает в транспорте.

К вечеру я довела себя до состояния полного отупения. Не раз мне хотелось все бросить и бежать к Альгидрасу с просьбой о помощи, но я понимала, что мужчина вряд ли поможет в таком деле, тем более Альгидрас. Что он мог понимать в женских нарядах и багаже? А потом мне в голову пришла мысль, на фоне которой разом померкли все остальные. Раньше я почему-то не задумывалась о столь деликатной проблеме, захваченная страхами и новыми впечатлениями. Подготовка же к поездке остро подняла этот вопрос, потому что любая женщина, собираясь в путешествие, обязательно возьмет с собой гигиенические принадлежности. Я же осознала, что за все время моего пребывания в этом мире, а по моим подсчетам выходило, что я пробыла здесь порядка двух месяцев, у меня ни разу не возникло потребности в этих самых предметах женской гигиены.

Я села на сундук, ошарашенно глядя перед собой. Беременной я быть не могла. Никак. Вообще. Я сглотнула, нервно заправила прядь волос за ухо и попробовала мыслить рационально. Единственное, на что я могла списать нарушение цикла, — стресс. Со мной такое было один раз в подростковом возрасте в период сложных экзаменов. Однако тревога не отступала. Воспитанная в семье медиков, я привыкла серьезно относиться к своему здоровью, и ситуация, в которой мой организм давал сбой, не могла меня радовать. С одной стороны, это было очень удобно, потому что я понятия не имела, как обратилась бы к Добронеге с вопросом, что мне делать в эти дни, ведь Всемила явно должна была разбираться с ежемесячными проблемами сама. С другой, это как ничто другое показало, насколько серьезно обстоят дела с моим здоровьем. Я обняла себя руками, почувствовав озноб. Как бы я ни храбрилась, у меня не получалось думать о собственной скорой кончине отстраненно и хладнокровно. Вот такой плохой из меня герой.

Не знаю, куда бы завели меня эти мысли, если бы Добронега не вернулась домой. Мать Радима выглядела уставшей. Мимоходом посетовала на то, что Зим все никак не оправится. Я не знала, кто такой Зим, но в последнее время так часто слышала его имя, искреннюю заботу и расстройство в голосе Добронеги, что каждый раз мне становилось его жалко.

— Может, еще поправится? — робко предположила я.

Добронега погладила меня по плечу и только вздохнула, ничего не ответив. Чего у нее было не отнять, так это честности в таких вопросах. Она никогда заранее не говорила, что все будет хорошо.

После ужина я все-таки набралась храбрости и спросила у Добронеги, что нужно взять с собой в Каменицу. Та всплеснула руками так, будто только сейчас об этом подумала, и вскочила с лавки.

— И верно, дочка! Как же я тебе не сказала? Ты же никуда не ездила. Боязно, небось? — спросила она у меня.

— Боязно, — не стала отпираться я.

Добронега ободряюще улыбнулась и потянула меня из-за стола, махнув рукой, мол, потом уберем. Когда она толкнула дверь в свои покои, я невольно замерла на пороге. Я так ни разу и не позволила себе сюда зайти, словно что-то меня останавливало. Вот и сейчас у меня появилось почти мистическое чувство, что стоит мне войти, и я узнаю нечто, что в очередной раз перевернет мой мир.

— Ну, что ты замерла? Поздно уже.

По размеру эта комната была немного меньше той, что занимала я. Справа тянулся бок печки. Напротив двери — ровно посередине стены — располагалось одно из двух окон, выходивших на задний двор. Второе было в прежней комнате Радима. В левой стене виднелась приоткрытая дверь, но из-за того, что солнце клонилось к горизонту, а лампу Добронега не зажигала, я не могла разглядеть, что за ней находится, однако логично предположила, что там гардеробная — должна же мать воеводы где-то хранить свои наряды. Кровать Добронеги была копией той, на которой спала я. Ничего особенного: пуховая подушка, стеганое покрывало.

Впрочем, на этом сходство с комнатой Всемилы заканчивалось. Если в занимаемых мной покоях стояли лишь кровать, лавка да два сундука, поскольку Всемила явно предпочитала простор и разместила все остальные вещи в гардеробной, то в комнате Добронеги вещи правили бал. Помимо кровати здесь стояло четыре больших сундука. Слева от входной двери почти всю стену до самого потолка занимали массивные полки. Рядом с дверью в гардеробную на стене висел меч. Сперва меня удивило присутствие оружия в покоях Добронеги, но потом я сообразила, что, вероятно, это меч отца Радима. Интересно, что он был здесь, а не у сына. Справа, сразу за печкой, виднелась дверь в старые покои Радима. Я впервые задумалась о том, как размещались в этом доме жильцы, пока был жив предыдущий воевода Свири. Точного ответа я не знала, но предположила, что родители, вероятно, занимали среднюю комнату, из которой можно было попасть в обе детских и которая имела свой выход на задний двор. Судя по тому, что теперь там хранились вещи Радима, повзрослев, сын перебрался в бывшие родительские покои. Были ли это связано с тем, что Радим стал воеводой, или же Добронега просто уступила взрослому сыну большую по размеру комнату, спросить я, понятное дело, не могла.

— Сейчас темно уже, — произнесла Добронега, стукнув кованой крышкой сундука о деревянную стену. Почему-то этот глухой звук показался мне удивительно уютным. — Ты поутру завтра вещи вот из этого и из того сундука перебери. Если где молью побито, отложи, после починим, а остальное вывеси на солнышке. Пусть просушится. А то за хлопотами этими и лето пройдет, ничего не успеем, — посетовала она.

Я кивнула, заглядывая в недра раскрытого сундука. Похоже, завтра мне будет чем заняться. В оба сундука при известной доле гибкости с легкостью поместилась бы я сама.

— А с собой что в дорогу собрать?

— Свои сама опосля соберу. Ты же возьми платьев с запасом, сорочки на смену, душегрею, плащ теплый. Обувь, что в сенях в узлах, перебрать надобно. Ночи прохладные нынче…

Спустя десять минут мне уже не хотелось ни в какую Каменицу, а Добронега все рассказывала мне, что нужно сделать. Мы сидели в обеденной комнате, и моя голова пухла от информации, которую я пыталась лихорадочно запомнить, потому что письменных принадлежностей у Всемилы не было. В итоге я решила собрать с утра то, что удастся вспомнить, а позже Добронега наверняка пересмотрит вещи. Не оставит же она мои первые сборы в дальний путь бесконтрольными?

Уже перед самым отходом ко сну я собралась с духом и спросила:

— А вы вчера, когда с Олегом уходили… Он говорил, когда еще зайдет?

Добронега, складывавшая рушник, медленно повернулась ко мне и покачала головой.

— Ох, дочка, дочка, — вздохнула она, — смотри, беду не накличь. В Каменицу едешь, к суженому.

— Да я не о том! — праведно возмутилась я. — Он мне книгу приносил. Там старые сказания его воспитателя. Мне просто интересно. Он легенду сказывал о Прядущих, помнишь?

— Помню, помню, сказывала ты уже, — снова вздохнула Добронега. — Не говорил он, когда придет, — наконец ответила она. — Да и не придет уж, верно, до отъезда. Уехал он.

— Как уехал? — опешила я и даже села на лавку. — Куда?

— Ну, то лишь ему ведомо.

— Да куда ему ехать? Он же здесь один, — развела руками я.

— Может, зазноба у него где в соседней деревне, — предположила Добронега и покосилась на меня.

— Ну какая зазноба? Впрочем, мне без разницы, — тут же ответила я. — Ну и пусть зазноба. Я просто волнуюсь, как он один уехал. Он хотя бы воинов с собой взял?

— Кто ж ему воинов даст? — в третий раз вздохнула Добронега. — Он не побратим боле.

Добронега запнулась на миг, словно хотела добавить что-то еще. А потом лишь покачала головой и, сказав: «Доброй ночи, дочка», ушла к себе.

А я смотрела на закрывшуюся дверь и чувствовала, как сердце сжимается от тревоги. Я понимала, что на самом деле Альгидрас не ребенок, помнила его слова о святыне и о том, что ничто не способно его убить, но глупому сердцу было все равно. Оно сжималось и ныло. А еще я думала о том, что он даже не предупредил о своем отъезде. И от этого к тревоге примешивалась обида.

Забираясь в постель, я постаралась выбросить все мысли из головы и приказала себе ни о чем не думать и не видеть никаких снов. И то ли я так устала, то ли организм воспринял приказ правильно, но я провалилась в глубокий, вязкий сон без сновидений.

Утром, отправляясь в комнату Добронеги, чтобы приступить к сборам, я размышляла о том, что жизнь здесь не блещет разнообразием и каждый новый день как две капли воды похож на предыдущий, так что отчасти можно было понять жителей окрестных деревень, сбегавшихся посмотреть на любую потеху, будь то приезд князя или публичная казнь. Особенно отчетливо я это поняла в преддверии поездки в Каменицу, когда привычный распорядок дня был нарушен.

Добронегу покинуло ее привычное спокойствие, ее движения стали резкими и суетливыми, а взгляд то и дело скользил по стенам и вещам, точно она прощалась с родным домом. К нам постоянно приходили окрестные мальчишки и приносили какие-то свертки, Добронега что-то отдавала им в ответ, и потому создавалось впечатление, что к подготовке нашего отъезда подключилась едва ли не вся Свирь.

Войдя в покои Добронеги, я сразу поняла, что основным отличием этой комнаты от Всемилиной было то, что в ней ощущалось присутствие мужчины. И пусть хозяин очень давно не входил сюда, чувствовалось, что он здесь живет.

Слева от входа вдоль стены стояло два больших сундука, как раз те, из которых мне предстояло выбрать необходимые вещи, а над ними, на широких прочных полках, были аккуратно разложены какие-то вещи. Сначала я решила, что это что-то вроде сувениров, но привстав на цыпочки и заглянув на самую нижнюю полку, я увидела два широких металлических браслета и глиняную кружку. Точно такие же браслеты закрепляли рукава на нарядных рубахах Радима. Моя рука сама собой потянулась к одному из них, но я тут же ее отдернула. Мне вдруг показалось неправильным трогать эти вещи. У кружки, стоявшей рядом, был отклот край. От кого-то я слышала, что хранить колотую посуду не к добру, но Добронега хранила. Видимо, у нее просто не поднялась рука выбросить кружку, которой пользовался отец Радима и Всемилы. Я почему-то сразу поняла, что эти вещи принадлежали ему.

Для того чтоб заглянуть на вторую полку, мне пришлось забраться на сундук. На полке лежали три небольших кинжала в ножнах. Два из них выглядели почти декоративными: с камнями на рукоятях, с узорами на ножнах, третий же был в обычном кожаном чехле, костяная рукоять потерлась от частого использования. Скорее всего, именно его носил с собой Всеслав чаще остальных. И снова я не посмела притронуться к его вещам.

Я слезла с сундука, подняла тяжелую крышку и только сейчас заметила, что слева лежат аккуратно сложенные мужские рубахи. Горло перехватило, когда я поняла, что Добронега до сих пор хранит столько его вещей, будто в один из дней он вновь войдет в свой дом и ему снова понадобятся эта одежда, этот старый кинжал… Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я решила заглянуть в комнату, которую Добронега мне вчера не показывала. Я пообещала себе, что просто загляну, даже заходить не стану.

Дверь отворилась бесшумно, от легкого прикосновения. Видно, Добронега часто ею пользовалась. Да оно и понятно. Я тоже по нескольку раз в день заходила в гардеробную. Заглянув внутрь, я поняла, что придется идти за лампой: в комнате не было окон.

Я зажгла масляную лампу и, подняв ее повыше, шагнула в темную комнату, и тут же замерла, на мгновение ощутив себя так, будто попала в музей. Здесь тоже повсюду были вещи Всеслава — изрубленный щит на стене, меч в потертых ножнах, лук, пустой колчан, какие-то ремни, кольчуги, плащи… Эта комната действительно была своего рода музеем, и я поняла, почему Добронега не хотела, чтобы я сюда заглядывала. Я попятилась, чувствуя себя крайне неуютно от того, что влезла во что-то настолько личное. Уже почти выйдя, я бросила взгляд на правую стену и снова замерла.

Там висело женское платье. Судя по размеру, оно никак не могло принадлежать Добронеге. Женщина, что носила это платье, была ниже ростом и тоньше. Я вспомнила о матери Всемилы. Вероятно, наряд принадлежал ей. Мое сердце вдруг заколотилось. Я почувствовала себя кладоискателем, который много лет шел по пути, отмеченному на старой морской карте, и вот наконец ему осталось сделать последний шаг. Почему у меня возникла такая ассоциация, я не знала. Ощущение, что я на пороге разгадки какой-то тайны, было почти осязаемым. И при этом… чужеродным. Я медленно приблизилась к платью и дотронулась до тонкой ткани, почти ожидая, что что-то произойдет. Ничего не случилось, но чувство, что я должна здесь что-то сделать, не покидало. Я нерешительно потянула подол платья, уловив запах трав, которыми здесь перекладывали вещи в сундуках для защиты от моли. Некоторое время я стояла, как завороженная, глядя на простую светло-зеленую ткань. Платье было того же покроя, что и наряды Всемилы. По рукавам, по подолу и вороту шла вышивка. Я скользила взглядом по платью, отчаянно выискивая хоть какой-то знак и ничего не находя. Видно, кладоискатель из меня был такой же неважный, как и герой. Уже ни на что не надеясь, я расправила подол и вот тут-то поняла, что именно я должна была увидеть: вышивка повторяла узор на нарядном платье Всемилы, в котором я была на берегу. А тот узор, в свою очередь, был копией заговора, который вырезал Альгидрас над покоями Златы и Радима.

Я сделала шаг назад, не веря своим глазам. Может быть, я что-то путаю? Может, это платье тоже Всемилино? Но тогда что оно делает здесь? Значит ли это, что Добронега знает, что Всемила умерла? От этой мысли меня прошиб холодный пот. Я сжала ручку лампы изо всех сил и попыталась успокоиться. А что, если не будет никакой поездки в Каменицу? Что, если меня просто вывезут из Свири и убьют где-то по пути без лишних свидетелей? Я постаралась успокоиться мыслью о том, что с нами будет беременная Злата, но что ей мешает отказаться от поездки в последний момент? К тому же та же Злата спокойно смотрела на девочку, взошедшую на погребальный костер. Может, и здесь она не будет так уж сильно терзаться?.. Я тряхнула головой, отгоняя бредовые мысли. Не сходится. Люди в этом мире, конечно, слишком отличаются от привычных мне, но устраивать грандиозный спектакль с отъездом, чтобы убить одну меня… Это было уж слишком. Да и верила я в доброе отношение матери Радима. Просто верила и ничего не могла с этим поделать.

Значит, это платье не имеет к Всемиле никакого отношения. Но как узор Альгидраса мог оказаться на платье Найдены, женщины, которая появилась здесь двадцать лет назад? Двадцать лет назад… Я уставилась на стену невидящим взглядом. Что-то не давало покоя в этой цифре. Всемиле было восемнадцать. Найдена появилась в Свири за два года до ее рождения. Альгидрасу — девятнадцать. Здесь была какая-то связь! Я это чувствовала! А моими ли были эти чувства?

Я обхватила себя за плечи, ощутив озноб и внезапно накатившее головокружение. Глубоко вдохнула, выдохнула и снова попыталась успокоиться. В этот момент я гнала прочь мысли о святыне, старательно думая о том, что просто нахожусь в душной комнате без окон, да еще с чадящей лампой. Однако спокойствие не наступало, и мозг отказывался мыслить рационально, потому что в глубине души я знала ответ: это все не мое. Эти знания сродни тем, что приходили ко мне во снах. Сродни тому, что заставило меня сначала увидеть, а потом описать город, который не существовал в моем мире. Альгидрас мог хоть двести раз повторить, что святыня не может ничего желать, что она не человек, но я чувствовала, что ей определенно что-то нужно. Она привела меня в эту комнату, чтобы я увидела платье. «Чего она хочет?» — панически думала я. Ответа не было. Зато я ощущала чужое присутствие как никогда прежде.

Задув лампу, я вышла из комнаты и бросилась прочь из дома, сбежала по ступеням и, игнорируя встревоженный лай Серого, добежала до колодца. Вытащив из колодца ведро, я зачерпнула из него рукой и сделала глоток обжигающе-ледяной воды, сразу некстати вспомнив Альгидраса, который точно так же жадно глотал воду после нашего разговора о гибели его острова. Умывшись и дойдя до бани, я опустилась на лавочку. Мысли роились в голове словно пчелы. Я никак не могла ухватиться за что-то конкретное. Все логичные доводы куда-то улетучились, уступив место первобытному страху. Я пробовала дышать глубоко, но это не помогало. В висках противно застучало, и меня накрыло чернотой.

Первым, что я услышала, очнувшись, был монотонно повторяющийся тревожный звук. Я открыла глаза и увидела перед собой утоптанную землю двора. Взгляд с трудом сфокусировался на стволе дуба. Меж тем звук все повторялся и повторялся, и я не могла понять его природу. Я с трудом села, чувствуя, как неприятно печет в затылке, словно вся кровь разом устремилась туда. А еще я, похоже, здорово ушибла локоть. Встать удалось только с третьей попытки. Кое-как добравшись до скамьи, я опустилась на нее и только тут наконец поняла, откуда исходит звук. Это скулил Серый. И столько тревожной тоски было в этом звуке, что захотелось сделать что угодно, лишь бы он прекратил.

— Серый, я в порядке, — откашлявшись, четко выговорила я.

Большой пес тут же сменил положение. Если до этого он лежал, опустив морду на вытянутые передние лапы, то теперь он сел, всем своим видом показывая готовность броситься ко мне. В эту минуту я порадовалась, что он на надежной цепи, потому что ласки такого большого создания я бы сейчас не выдержала. Я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь справиться с головокружением. Похоже, эта чертова святыня скоро окончательно меня убьет, и я так ничего здесь и не успею. Мысль удивила меня саму, особенно своей формулировкой. Получается, я что-то должна здесь успеть? Я зябко повела плечами и повертела головой, разминая затекшую шею. Интересно, что я должна успеть здесь сделать, учитывая то, что я не могу абсолютно ничего?

Убедившись в том, что головокружение слегка отпустило, я встала и нетвердой походкой направилась в сторону дома. По пути я вспомнила о платье. Как назло вслед за этим вспомнилось, что Альгидрас уехал из Свири и неизвестно, когда вернется и вернется ли вообще. По сути дела, что его держало в Свири? Ничего. Он говорил, что святыня где-то близко, но явно не здесь. Как он когда-то сказал? «Я пойду туда, куда она позовет»? Может быть, она уже позвала его, и он больше не вернется?

Я тяжело опустилась на крыльцо и сжала виски пальцами. Мысли вернулись к поездке. Каменица… Я в задумчивости несколько раз повторила это название. Что-то в этом звуке отдавалось непонятными эмоциями глубоко в душе. Я попыталась вспомнить, писала ли я об этом городе, и поняла, что нет. А это, как ничто другое, доказывало, что этот мир жил своей собственной жизнью. И значит, я отнюдь не являлась автором, нет — я даже не могла похвастаться тем, что я главный герой этой истории. Как там сказал Альгидрас? Я просто должна передать знания?.. «А еще я должна поехать в Каменицу». Мысль была не моя, но сил спорить со святыней не было, поэтому я глубоко вздохнула, собралась с духом и вернулась в покои Добронеги.

Я решительно направилась к сундуку, вещи из которого Добронега просила перебрать и вынести сушиться, принялась доставать платья, рубахи, сарафаны, отрезы ткани, стараясь не рассматривать их, не вникать, что это и зачем. Я монотонно делала свою работу: доставала — раскладывала, доставала — раскладывала.

К приходу Добронеги одежда сушилась на бельевых веревках за домом, а я сама сидела на крыльце и перематывала моток пряжи, из тех, что лежали спутанными в одном из сундуков. Добронега подоила навязанную за огородами корову, заставила меня выпить кружку парного молока, и мы приступили к сборам.

Добронега указывала, что взять, не зависая, как я, над каждым платьем, и вообще действовала настолько четко, как будто каждый день собиралась в походы. Я выполняла все, что она говорила, стараясь не коситься в сторону по-прежнему приоткрытой двери, за которой висело платье матери Всемилы. Шальную мысль спросить у Добронеги, действительно ли это платье Найдены, я отмела сразу. Всемила не могла его не видеть, если хотя бы раз заходила в гардеробную. Впрочем меня тут же посетила еще одна мысль: не могла ли Всемила скопировать узор с этого платья? Тогда выходило, что резьба Альгидраса не причем…

К вечеру я так извелась от бесконечного прокручивания в голове одних и тех же вопросов, необходимости быть при Добронеге и всеми силами участвовать в сборах, что просто валилась с ног от усталости. Зато вещи, которые мы собирались взять с собой в дорогу, были сложены в аккуратные стопочки на сундуках в покоях. Мы договорились подкладывать вещи в эти стопки по ходу дела, а упаковать все уже перед самым отъездом. Я понятия не имела, во что мы будем все это паковать. Вспомнила, что даже у воинов князя, отправлявшихся в дорогу, не видела никаких сумок, разве что небольшие поясные и седельные, поскольку все они передвигались верхом. При мысли о лошадях мой желудок сделал сальто. Я вдруг представила себе, что мне придется ехать верхом. Испугавшись такой перспективы, я едва не спросила об этом Добронегу напрямую, но вовремя одумалась: вряд ли Радим усадит беременную жену на лошадь. Эта мысль меня слегка успокоила.

А потом потянулись одинаковые и монотонные дни. Добронега по-прежнему уходила рано утром, но хотя бы возвращаться стала к обеду. Мы понемногу собирали вещи, готовились к отъезду, наводили порядок в доме, что-то перекладывали, что-то убирали. В один из дней к нам пришла незнакомая мне женщина, назвавшаяся Миланой. Добронега пояснила, что Милана будет присматривать за хозяйством в наше отсутствие. Сама не знаю, почему, но я ожидала, что на хозяйстве останется жена Улеба, даже не задумываясь о том, что близость Улеба к семье воеводы не подразумевала близость всей его родни.

Я послушно показала Милане, где стоит бочка с водой для полива грядок, и познакомила с норовистой коровкой, предупредив, что к ней ни в коем случае нельзя подходить сзади из-за ее дурацкой привычки лягаться, а потом постаралась побыстрее сбыть Милану на руки Добронеге, потому что женщина все время молчала и непонятно было, какое впечатление я на нее произвожу.

Это мне очень сильно мешало, я никак не могла отделаться от мысли, что говорю на так, как местные. Вдруг именно это молчаливая помощница поймет, что со Всемилой что-то не так? Милана пробыла у нас почти до самого вечера, и я использовала это время для того, чтобы навести окончательный порядок в покоях Всемилы, поскольку выходить к ним на улицу мне не хотелось.

Вестей от Альгидраса по-прежнему не было. Два раза за эту неделю я побывала в доме Радима и окончательно убедилась, что узор над дверью в покои Златы и Радима точно совпадает с узором на платье. Теперь я не могла ничего с собой поделать: стоило Добронеге уйти, как я совершала один и тот же ритуал — зажигала масляную лампу и шла в маленькую комнату. Ощущение чужого присутствия пропало, и платье больше меня не пугало. Остались отголосок какой-то тайны и чувство, что ее необходимо разгадать. Я подолгу сидела на полу, растянув подол платья и разглядывая узор, идущий по краю. Это был один и тот же рисунок, повторявшийся с определенным шагом — по краю юбки, по краям рукавов и по вороту. Я чувствовала, что это должно что-то означать, но пока не могла понять, что. Единственной живой точкой соприкосновения всех этих узоров оставался Альгидрас. Он говорил, что этот узор может вызвать гнев Богов. Вопрос, каких? Тех, которым поклонялись в Свири, или тех, которых чтили квары, раз уж заговор на их языке?

Эта мысль возвращала меня к тому, что я ничего не знала об Альгидрасе. Он мог быть последним из хванов, а мог быть кваром, оказавшимся в Свири с какой-то целью. Он мог искренне изумиться тому, что Дева — святыня кваров и они ее просто ищут, а мог искусно разыграть изумление, благо я уже видела, как он умеет врать, глядя в глаза. Он мог быть предан Радиму и разорвать побратимство, чтобы развязать руки воеводе, а мог с тем же успехом освободиться от Радима, чтобы иметь возможность уехать из Свири насовсем, если надобность в этом городе отпала. Он мог действительно томиться от нелепых навеянных чувств ко мне, а мог просто воспользоваться моментом и сказать ровно те слова, которые я хотела услышать. Я была для него как на ладони со всеми моими дурацкими эмоциями и переживаниями, он же оставался закрытой книгой. Что, если он просто скармливал мне крупицы правды или же четко продуманной лжи, так удачно вплетенной в правдивые факты, просто для того, чтобы я выдавала информацию, которую кто-то или что-то вкладывает мне в голову? При этом лично он не рисковал ничем. Даже если бы я убедилась в том, что он квар, что бы я могла сделать? Рассказать Радиму? Учитывая диагноз Всемилы, думаю, меня бы заперли до конца дней в покоях, и я превратилась бы в комнатное растение под действием отваров. Или же развязка могла бы быть другой. Ведь Альгидрас ясно дал понять, что после того, как меня выловили из воды, он был начеку. Если бы я выкинула нечто, угрожавшее Радиму (впрочем, Радиму ли?), меня бы просто не стало. Это я запомнила четко.

Все эти размышления вгоняли меня в глухую тоску. Я понимала, что не должна ему верить, но что-то внутри меня каждый раз едва не кричало: «А если не ему, то кому?!». Перед кем еще я могла не притворяться, не делать вид, что я Всемила? Кому еще я могла честно сказать, что я чертовски устала, что мне плохо и что я хочу домой? Но самое главное, что бы я себе ни говорила, истина заключалась в том, что я не могла ему не верить, потому что каждая, даже самая мимолетная, мысль о нем заставляла мое сердце сжиматься. Я была влюбленной дурой, готовой слушать все, что угодно, лишь бы он был рядом и продолжал со мной говорить.

Через шесть дней после отъезда Альгидраса ожидание закончилось. Прибежала одна из девочек, что помогали Злате по хозяйству, с криком:

— Воины княжича приехали!

Ночью накануне отъезда я почти не спала. Все вертелась на постели и гадала, чем меня встретит Каменица, что я скажу Миролюбу, понимала, что непременно увижу князя и наверняка познакомлюсь с матерью Златы и Миролюба. В итоге, так и не уснув, я вскочила еще до первых петухов. Наскоро оделась, умылась, выбежала во двор, не ожидая никого там встретить, и едва не врезалась в Добронегу, которая как раз входила в дом.

— А я хозяйство перед дорогой проверяла, — пробормотала она, нервно поправляя накинутую на плечи шаль.

И тут я поняла, что нервничаю не я одна.

— Волнуешься? — спросила я.

— Ох, волнуюсь, дочка, — вздохнула Добронега. — Давно я из Свири никуда не выбиралась, да и, вправду, не чаяла уж. Эх, дочка, дочка… Далась нам с тобой эта Каменица. Побыли бы дома. Ты посмотри, как тут у нас…

Она оглянулась и обвела рукой двор, с таким видом, точно собиралась уезжать навсегда. Я проследила за ее жестом. Мой взгляд наткнулся на Серого, который смотрел так грустно, словно понимал, что мы уезжаем. Впрочем, может быть, и понимал — я твердила ему об этом все неделю. Я посмотрела на огромный дуб, ветви которого, еще не тронутые рассветным солнцем, делали его похожим на гигантского исполина, невесть как очутившегося в этом слишком тесном для него, дворе, и с удивлением поняла, что буду скучать по этому месту.

Добронега шагнула мимо меня в дом, остановилась в сенях, потом глубоко вздохнула — я видела, как ее плечи поднялись и опустились, — и тут же быстро повернулась ко мне и взяла меня за руку.

— Пойдем, дочка. Поесть перед дорогой надобно, неизвестно, когда теперь получится.

Ее пальцы на моей ладони казались ледяными. Я снова почувствовала укол совести. «Вот уж кому точно не нужно ехать в эту дурацкую Каменицу», — подумала я. Но как убедить ее остаться? Не скажу же я, что я не Всемила, что абсолютно здорова и никаких приступов со мной в дороге не случится? Впрочем, если быть до конца откровенной, в последние недели я чувствовала себя настолько плохо, что неизвестно было, как я в действительности перенесу поездку.

Завтракали мы быстро, почти не разговаривая. Я лихорадочно пыталась вспомнить, не забыла ли чего. По-моему, Добронега занималась тем же. После завтрака Добронега меня отпустила, сказав, что уберет сама, а я должна переодеться. Я бросилась в комнату Всемилы и начала торопливо переодеваться. Натянула длинную рубаху, сверху плотное серое платье, сняла с вбитого в стену гвоздя душегрею, еще раз проверила по очереди каждую деревянную пуговку — хорошо ли те пришиты и не отвалятся ли в дороге, усмехнулась сама себе, потому что уже проверяла их вчера несколько раз. У входа обулась в мягкие кожаные башмачки, прошитые грубыми нитками, и в очередной раз вздохнула: первый же дождь или утренняя роса — и мои ноги промокнут. Впрочем, особого выбора у меня не было. В дверях я еще раз оглянулась на оставленные в идеальном порядке покои, подхватила сумку и двинулась к выходу.

Я вдруг смутилась, подумав, что Добронега может спросить, что я взяла с собой. Когда я спрашивала, что взять в дорогу, чтобы было под рукой, Добронега пожала плечами и сказала: «Возьми, чем себя в пути занять». Чем себя занять в пути, я понятия не имела. Единственный вариант из моего мира — книга — здесь отпадал по понятным причинам. Памятуя о том, что Всемила была вышивальщицей, я решила взять вышивку. Я понимала, что, если мне придется вышивать, вряд ли это получится так же хорошо, как у Всемилы, но понадеялась, что продолжить тот орнамент, который когда-то начала Всемила, я худо-бедно смогу. Помимо вышивальных принадлежностей — запасных ниток и нескольких иголок, убранных в кожаный мешочек, в моей сумке, замотанный в несколько тряпиц и также спрятанный в кожаный мешочек, лежал фиал с духами. Я понятия не имела, зачем взяла его с собой. Наверное, это была дань моему миру: куда же девушке без духов?

В сенях я подхватила с сундука объемный сверток, в который Добронега сложила подарки для семьи князя, вспомнила, что я так и не посмотрела, что там, и почувствовала укол совести. Сама я даже не подумала о подарке Миролюбу.

Во дворе нас уже ждала Милана. Они долго обнимались с Добронегой. Милана убеждала ее, что все будет под приглядом и Добронеге совершенно не о чем волноваться: уж за три-то недели ее отсутствия ничего не случится. Я сделала мысленную заметку о сроке нашей поездки. Три недели: неделя туда, неделя обратно, неделя в Каменице.

За воротами послышались конский топот, голоса и лязг, словно целая конная армия отправлялась в боевой поход. Вошедший в калитку Радим выглядел собранным и напряженным, точно это он отправлялся в путь. Он оглядел меня с ног до головы, велел:

— Душегрею надень, — сам же натянул ее на меня и принялся застегивать пуговицы, точно я была маленьким ребенком.

Я невольно улыбнулась. Застегнув пуговицы до середины, Радимир бросил это неблагодарное занятие, притянул меня к себе и пробормотал:

— Не бойся ничего, хорошо все будет. С тобой Златка, мать, Олег будет рядом.

— Олег вернулся? — я отклонилась, чтобы заглянуть Радиму в лицо.

— Вернулся, куда он денется, — с ноткой удивления ответил тот, и у меня против воли отлегло от сердца.

Я ожидала, что проводы будут долгими, слезными и нервными, однако Радим вскоре подтолкнул меня к воротам, и, выйдя из калитки, я остановилась, оглядывая нашу процессию. Я насчитала двадцать четыре воина, половина из которых была в одежде княжеских цветов. Среди людей князя я с удивлением увидела Горислава. «А этот-то откуда взялся?» Вероятно, мое удивление было очень красноречивым, потому что воин ухмыльнулся и подмигнул мне. И тут же напряжение всего этого нервного утра разом меня покинуло, как будто кто-то сдул воздушный шарик. Я улыбнулась в ответ. Радим ревниво проследил взглядом за тем, с кем я перемигиваюсь, и Горислав тут же стал серьезным. Впрочем, серьезным стало только его лицо, в глазах же по-прежнему плясали чертики.

— Горисла-а-ав, — протянул Радим. — Если Миролюб тебе голову не оторвет, я лично это сделаю, — спокойно сказал он и даже улыбнулся.

— Ну что ты, воевода, — вытянулся по струнке Горислав, — и в мыслях ничего дурного не было.

— Знаю я тебя, — буркнул Радим и подтолкнул меня к повозке — большой телеге, запряженной сразу двумя лошадьми.

Над телегой на стойках была натянута плотная ткань. Радим откинул полог и помог мне забраться внутрь. Там, на куче подушек, уже полулежала Злата.

— Доброе утро, Всемилка, — бледно улыбнулась она мне.

— Тебе плохо? — забеспокоилась я.

— Боюсь страшно, — пожаловалась она и тут же пробормотала: — Ох, и нужно нам в эту Каменицу.

Мне невольно захотелось ее одернуть. Что ж они все повторяют эту фразу с утра? Вроде бы суеверные, а тут в путь пытаются беду накликать. Однако Злата уже и сама что-то пробормотала себе под нос, и я расслышала слово «боги». «Ну, что с беременной возьмешь?» — махнула я мысленно рукой.

Высунувшись из повозки, я попыталась отыскать среди воинов Альгидраса, но верхом на лошадях, в одинаковых плащах и кожаных шлемах они все были похожи друг на друга. Спрашивать же у Златы я постеснялась, до того ли ей сейчас? Радим откинул полог еще раз, и к нам ловко забралась Добронега.

— Ну что? — вздохнула она. — Да будут добры к нам Боги.

Злата что-то пробормотала в ответ. Я согласно промычала нечто невнятное, поскольку не знала, как положено отвечать на эту фразу.

Через незадернутый проем в передней части повозки я видела, как на скамью, приколоченную к телеге — у кареты бы это называлось козлы, но здесь я не была уверена — запрыгнул один из воинов и взял в руки вожжи, а потом Радим хлопнул ближайшую к нему лошадь по крупу и сказал:

— Ну, пошел.

Телега задрожала, скрипнула, и мы отправились в путь.

Уже когда мы тронулись, я удивленно подумала о том, что нас почему-то никто не провожает. Тут же вспомнился отъезд дружины Миролюба, когда улица была полна не только воинами в синих плащах, но и понабежавшими туда же свирскими девушками. Сейчас же, когда повозка медленно покатила в сторону Западных Ворот и Злата, вдруг всхлипнув, отдернула полог, я увидела на опустевшей дороге только одинокую фигуру Радима. Заметив, что Злата выглядывает, он поднял руку в том же жесте, каким несколько недель назад на берегу приветствовал прибытие «князя». Я отогнула полог со своей стороны, решив, что я сестра и мне тоже можно, и помахала ему в ответ. Радим неловко опустил руку и остался стоять. Наверное, если бы у него были карманы, в этот момент он бы засунул в них руки, потому что явно не знал, куда их деть. Он повел плечами, спрятал руки за спину, и меня вдруг пронзило каким-то щемящим чувством опустошения. Отчего-то вид одиноко стоявшего Радима на пустынной улице, едва освещенной утренним светом, навевал ощущение безысходности. Снова некстати в голову пришла мысль, что Радим может погибнуть, — ненужная, нелепая. А еще я подумала о том, что все, кто ему по-настоящему дорог, сейчас отправляются в Каменицу: жена, мать, сестра, побратим… пусть и бывший. А что, если Радим специально убирает нас из города, потому что здесь становится опасно? Вдруг квары снова нападут?

Дорога повернула, и Радим скрылся из виду. Злата снова всхлипнула и задернула полог. Добронега тут же на нее прикрикнула:

— Ну, будет уже! Негоже в дорогу плакать.

Злата что-то пробормотала, а я продолжила смотреть на сено, торчавшее из большого тюка, привязанного к заднему борту повозки, и думать о кварах. Должен же быть какой-то смысл в том, что они упорно пытаются пройти по Стремне. Чего они хотят? Они хотят захватить Свирь или просто пройти мимо? Интересно, Стремна — это единственный водный путь вглубь княжеских земель?

— Всемилка, задерни полог, — услышала я голос Добронеги. — Дурно станет, спиной вперед сидишь.

Я послушно сползла на подушку, обхватила колени и уставилась в одну точку. Вот бы спросить… Только Всемила должна знать такие вещи, так что единственным человеком, к которому я могла бы с этим обратиться, был Альгидрас. Я взглянула на Добронегу и открыла было рот, чтобы спросить, где Олег, но тут же покосилась на Злату и почему-то не решилась.

У городских ворот повозка остановилась, отряд о чем-то переговорил с охраной, и мы вновь двинулись в путь. Я не удержалась, развернулась и, отодвинув полог, посмотрела назад. Двое стражников у распахнутых ворот зябко кутались в плащи, явно продрогнув от утреннего тумана. Интересно, ворота всегда отпирают так рано, или это в честь нашего отъезда? Впрочем, вопреки моим ожиданиям стражники не стали запирать ворота, а так и остались стоять на месте, глядя нам вслед. Не удержавшись, я помахала им рукой. Они переглянулись и, после легкой заминки, помахали мне в ответ. Я, смутившись, задернула полог и покосилась на Добронегу. Та смотрела на меня с легкой улыбкой. «А что? — подумала я, — Всемила впервые выезжает из города и имеет право вести себя странно». Впрочем, в будущем я решила сначала думать, а потом действовать. Если в Свири большую часть времени я была предоставлена самой себе, то в предстоящие три недели мне придется круглосуточно находиться среди других людей, и у меня не будет права на ошибку.

Как только Свирь скрылась из вида за первым же холмом, со стороны головной части отряда послышались какие-то разговоры, движение замедлилось, а потом сквозь неплотно задернутый полог я увидела, что мы проезжаем мимо остановившихся лошадей.

Шестеро свирских воинов пропустили нашу повозку вперед и пристроились позади, остальная же часть свирского отряда и княжеские воины ехали перед нами. Среди шестерки, ехавшей сзади, Альгидраса не было, и я уже всерьез засомневалась, что он действительно здесь.

С этими невеселыми мыслями я решила последовать примеру Златы и прилечь. Подушка под щекой была жесткой, пахла сеном и каким-то пахучим маслом. Интересно, Злате не дурно от этого запаха? Словно в ответ на мои мысли Злата произнесла, обращаясь к Добронеге:

— Я думала, хуже будет.

— Ничего, дочка. Потерпи, скоро дома будешь.

— Я уже по Радиму скучаю, — жалобно сказала Златка.

В голосе Добронеги послышалась улыбка:

— Мать вон сколько не видела. Тоже, поди, скучала. Теперь немного по Радиму поскучаешь, ничего.

Злата улыбнулась, и они принялись обсуждать, как тяжело дается молодице отъезд из родного дома. Под их негромкие голоса меня сморил сон — дала знать о себе прошедшая ночь.

Сквозь легкую дрему я услышала голос Добронеги:

— Опять Всемилка здесь уснула.

В ее словах слышалась досада, а еще улыбка.

— Да пускай себе, — ответил ей мужской голос, который показался смутно знакомым.

Я не успела удивиться, откуда в повозке мужчина, как почувствовала, что меня подхватили на руки и стали поднимать. И тут еще чьи-то руки обвились вокруг меня и потянули обратно. Мне стало даже немножко больно.

— Тихо, тихо, Радимка, куда тащишь? — я услышала шлепок и ответное сонное бормотание. — Ну, пусти же ее.

Почувстовав, как меня прижимают к широкой теплой груди, я попыталась было открыть глаза, но над ухом раздался низкий мужской голос, напевавший позабытую мелодию и меня начало снова клонить в сон. Оъятия стали крепче, и колючая борода больно уколола мой висок, а макушки коснулись чьи-то губы.

— Ой, ленту потеряла, — услышала я снова голос Добронеги. — И башмаки ее где теперь искать?

Я все-таки приоткрыла глаза и в неярком свете масляной лампы увидела силуэт Добронеги, отворявшей какую-то дверь. Добронега обернулась, улыбнулась, глядя на меня, и сказала:

— Тихо, тихо, спи.

Заворочавшись, я поняла, что я очень маленькая и меня на руках несет… отец. И мне очень тепло и спокойно. Я вновь завозилась и посмотрела через его плечо на оставленную комнату. Это были покои Добронеги. Только на ее кровати, уютно свернувшись клубочком, спал мальчишка-подросток. Отец Радима вынес меня в комнату, где стояла печка, и понес дальше, а я все смотрела на пятна света, которые плясали по стенам в такт шагам Добронеги, и думала о том, что мне очень хорошо и что так я путешествую в свою постель не первый раз. В покоях Всемилы — а мы пришли именно туда — стояла другая кровать, чуть больше чем та, на которой я спала с момента своего попадания в Свирь. Она была расстелена, а рядом, на месте сундука, стояла небольшая деревянная кроватка на ножках-качелях. И перед тем, как опустить меня туда, отец Радима еще раз поцеловал меня, снова уколов бородой.

— Да тише ты, совсем разбудишь, — услышала я голос Добронеги, а потом сильные руки осторожно опустили меня на кровать. Я закрыла глаза, успев еще подумать, что мне непременно нужна моя кукла. Почувствовав, как на руки мне ложится что-то мягкое, я привычно прижала игрушку к себе и уснула.

Из уютного сна меня выдернул мужской хохот. Я подскочила, спросонья не поняв, где я, все еще плавая на волнах этого теплого сна-воспоминания и думая о том, что это очень странно — видеть себя маленьким ребенком и при этом осознавать все, как взрослая.

— Вот лешие, — недовольно сказала Добронега. — Яр, ну ты хоть им скажи! — прошипела она нашему вознице.

— Тише вы! У меня девки спят, — сурово произнес тот, впрочем, особой злости в его голосе не было.

— Разбудили, да? — спросила меня Добронега.

— Да ничего, — я села и посмотрела на Злату, которая тревожно нахмурилась во сне.

Я передвинулась мимо Добронеги к переднему пологу, мимоходом подумав, что той, наверное, не очень удобно сидеть спиной по ходу движения. Но, видимо, она как настоящая мать смирилась с неудобством и уступила нам лучшие места. Отдернув полог, я увидела красный плащ возницы. Мне казалось странным надевать в дорогу парадные одежды, но, наверное, здесь это что-то значило. Я встала на колени и стала смотреть вперед поверх плеча нашего возницы. Едущие перед повозкой всадники в синих плащах изо всех сил старались смеяться потише, но это им совсем не удавалось. Один из них сложился пополам, едва не падая с коня, отчего конь под ним тревожно всхрапывал. Двое других, держась за животы, хохотали так, что им не хватало дыхания. Ехавший слева воин Радима оглянулся на повозку, и я перехватила виноватую улыбку. Его лицо было смутно знакомым, но имени я не знала. Я на всякий случай, улыбнулась в ответ.

— Вот лешие, — повторила Добронега, впрочем, вполне миролюбиво.

— А это воины князя или княжича? — я задвинула полог и села рядом с матерью Радима.

Та вытащила из моих волос соломину, отбросила ее прочь и сказала:

— Да Миролюбовы это сорвиголовы. Князь-то с ними построже.

— А как Миролюб успел прислать часть своей дружины? — вдруг спросила я. — С ним и людей-то столько не было.

— То мне неведомо, — заученно произнесла Добронега, а потом добавила: — Да это, верно, та часть, которая в Каменице оставалась. Ты же видишь, что это не те, что с ним приезжали.

— Да я их разглядеть толком с утра не успела, — пробормотала я, понимая, что Всемила-то должна была знать большинство воинов в лицо. Впрочем, Добронегу такой ответ удовлетворил, и она не стала развивать эту тему, а вместо этого, достав из моих волос очередную соломинку и бросив ее на пол, спросила:

— Снилось-то тебе что? Ты улыбалась.

— Мне снилось, что я уснула в кровати Радима, — осторожно ответила я, следя за ее реакцией. — А отец меня на место отнес.

На лице Добронеги расцвела нежная улыбка.

— Ох, дочка, дочка. Все детство ты у него в постели засыпала. Мол, только там тебе не страшно. Так вот у отца каждый вечер и начинался: домой придет, отужинает, да тебя на место относит. Так и носил, пока жив был…

На этих слова Добронега замолчала и зябко повела плечами. А потом и вовсе отвернулась и отогнула полог. Я увидела бок серого коня. Про таких, кажется, говорят «серый в яблоках».

— Случилось что? — тут же спросил воин и склонился к Добронеге.

— Все хорошо, Олег, — ответила она, и я на миг перестала дышать.

Не успев подумать, что делаю, я наклонилась, почти улегшись на колени Добронеги, выглянула из повозки и тут же наткнулась на встревоженный взгляд Альгидраса.

Явился!

— А я думала, что тебя здесь нет, — озвучила я свою мысль.

— Как же нет, когда я обещал с вами ехать? — в его голосе послышалось легкое удивление и даже обида.

Впрочем, мне было на это откровенно плевать — я тоже сердилась. Однако, стоило посмотреть в его глаза, как злость куда-то улетучилась. Те сейчас по цвету походили на хмурое небо над нашими головами, и я невпопад заметила:

— Наверное, дождь сегодня будет.

Альгидрас озадаченно моргнул, выпрямился в седле и уверенно сказал:

— Не будет. Белена сказала, что к обеду облака разойдутся.

— У Белены опять был, — досадливо произнесла Добронега у меня над головой.

— По дороге заехал, — виновато сказал Альгидрас, расчесывая пальцами гриву своего коня и не глядя на Добронегу.

— Ох, Олег, Олег, управы на тебя никакой нет.

Альгидрас ничего не ответил, Добронега устало вздохнула, а я поняла, что этот неловкий разговор пора заканчивать. Задернув полог, я забралась обратно на свое место и отвернулась от Добронеги, чтобы она не увидела моей глупой улыбки. Отчего-то серое утро вдруг стало невозможно ярким и монотонная дорога вполне терпимой. Все так изменилось от присутствия одного-единственного мальчишки.

Я поудобней устроилась на подушках и наслаждалась вновь обретенным спокойствием, стараясь не думать о том, что вскоре будет привал и мне придется выходить из повозки и быть на виду у двух с лишним десятков чужих людей. Наконец послышалась какая-то возня, голоса, и мы явно сменили направление, потому что телегу затрясло сильнее. От тряски проснулась Злата.

       Повозка вздрогнула и замерла. Я потянулась было к пологу, однако обратила внимание, что все продолжают сидеть на своих местах. Пришлось сделать вид, что просто решила сменить позу. Через какое-то время полог со стороны Добронеги отдернули, и Альгидрас, успевший снять шлем, протянул ей руку, помогая выбраться. Я вылезла вслед за ней, почувствовав, как горячие пальцы сжали мою ладонь, помогая мне удержать равновесие.

       – Устала? – негромко спросил он, и в его голосе мне послышались виноватые нотки.

       – Мог бы предупредить, что уедешь! Я не знала, что и думать. Думала, ты не вернешься, – прошептала я, выдергивая руку.

       – Не мог, – так же тихо ответил он. – Я не думал, что уеду. Мне пришлось.

       Он хмурился и вправду выглядел виноватым. Я дернула плечом и отошла от повозки, чтобы Злата могла выйти. Чувствовала я себя при этом так, будто мне снова пятнадцать и я влюбилась в мальчика из параллельного класса, с той лишь разницей, что теперь я осознавала, насколько все это глупо и нелепо выглядит.

       Злата двигалась неуклюже и выглядела так, будто до сих пор не проснулась. Она на миг обняла Альгидраса, погладила его по затылку, что-то сказала на ухо, тот ответил ей, однако не обнял в ответ. А ведь раньше, в доме Радима он вел себя иначе. Сейчас же стоял так, как, наверное, и должен стоять рядовой воин князя: руки по швам, взгляд прямо перед собой. Злата это заметила, отстранилась, посмотрела на него недовольно и даже головой покачала.

       Потом Злата решительно направилась ко мне, и не успела я опомниться, как она утянула меня в сторону за кустики. Сперва я чувствовала себя неловко и косилась на мужчин, но те разбирали седельные сумки, и на нас никто не обращал внимания. Закончив свои дела, мы со Златой, к моему удивлению, не вернулись на стоянку. Вместо этого Злата вывела нас на едва заметную тропку и уверенно направилась в противоположную сторону. Я несколько секунд недоуменно смотрела ей вслед, а потом – не бросать же ее одну – пошла следом. Оказалось, что Злата шла к ручью. Первым моим порывом было спросить, откуда она знает об этом ручье, но я тут же прикусила язык. Вероятно, Злата не в первый раз едет этой дорогой. Поэтому я молча последовала ее примеру: умылась и напилась из ручья.

       На полпути к стоянке нам встретился что-то весело насвистывавший Горислав с небольшим котелком в руке.

       – За водицей! – бодро объявил он нам и шагнул в сторону, ломая спиной кусты, чтобы мы смогли пройти по узкой тропке.

       Злата прошла мимо, не посмотрев на Горислава, на секунду мне даже почудилась в этом некая демонстративность, я же не удержалась и покосилась на весельчака. Тот подмигнул мне так же задорно, как утром, и, стоило повернуться к нему спиной, как я почувствовала, что что-то коснулось моих волос. Отойдя на несколько шагов и приказав себе не оборачиваться, я ощупью нашла в волосах какую-то веточку. Вынув ее, увидела, что это цветок.

       «Ну вот доиграется же, – подумала я. – Зачем он это делает? Злит кого-то?»

       Я несколько секунд смотрела на цветок, а потом пристроила его на ветку ближайшего куста: бросить на землю рука не поднялась.

       На стоянке кипела жизнь. Поодаль паслись расседланные лошади, поминутно пофыркивая и обмахиваясь хвостами в попытках отогнать мошкару. У поваленного дерева на месте старого кострища уже потрескивал костер, рядом с которым хлопотал один из воинов княжича. Взгляд сам собой заметался по незнакомым воинам, отыскивая Альгидраса. Тот нашелся почти сразу. Он стоял, прислонившись спиной к дереву, и острил длинную рогатину. Закончив работу, Альгидрас, со словами «лови еще», перебросил палку княжескому воину, занимавшемуся костром. Тот ловко ее поймал и воткнул острием в землю рядом с костром. По другую сторону огня уже торчала вторая рогатину.

       – Посторонись, красавица, – раздалось над моим ухом, и я подпрыгнула от неожиданности.

       Горислав заливисто расхохотался.

       – Балбес, – процедила я.

       В ответ он рассмеялся еще звонче и, задев по пути плечом одного из свирских воинов, приблизился к костру, поставив на землю наполненный котелок.

       – Дозубоскалишься, – довольно громко проговорил воин Радима, которого только что задел Горислав.

       – Охолонись, – тут же раздался рядом суровый голос.

       Я посмотрела на говорившего. Этот воин был в красном плаще. Я с удивлением поняла, что вижу его впервые. Не молод, впрочем, понятие возраста здесь было очень относительным. Сам Радим порой выглядел так, будто ему далеко за сорок. Воин был невысокого роста, волосы и бороду его уже тронула седина. Окликнувший Горислава тут же опустил голову и недовольно пробормотал:

       – Да ходит тут, зубоскалит, девок цепляет.

       – Охолонись, я сказал, – повторил еще раз свирский воин, и я поняла, что, вероятно, он здесь главный.

       Тут же мне пришла в голову мысль: «Интересно, он главный над всем отрядом или только над людьми Свири? И что, если начнется какая-нибудь потасовка?».

       Горислав, прекрасно слышавший этот разговор, несколько секунд стоял, разглядывая костер, а потом круто развернулся. У меня екнуло сердце. Однако он приблизился к воину, положил ладонь тому на плечо, склонился и стал что-то тихо говорить. Воин слушал внимательно, потом дернул плечом, сбрасывая ладонь, и пробормотал:

       – Ладно уж.

       – Вот и славно, – подытожил Горислав и, сладко потянувшись, направился к лошадям.

       Его конь пасся ближе всех к стоянке. Горислав обнял его за шею, что-то зашептал. Конь фыркнул, прекратив жевать. От умильной картины меня отвлек голос Добронеги:

       – Всемилка, иди сюда.

       Я подошла.

       – Ну, как ты? – спросила Добронега, заправляя мне за ухо лезшую в глаза прядь.

       – Хорошо, – сказала я. – Скучно только.

       – Ну, так на то она и дорога, чтобы скучно было. Да и к добру это, что скучно. Плохо было б, коли веселье бы началось.

       Добронега неодобрительно посмотрела на воинов.

       – А что, может начаться? – спросила я.

       – Бран не допустит, – уверенно сказала Добронега, и я сразу ей поверила. Радим наверняка знал, кого ставить старшим в охране.

       – А Бран здесь главный только над воинами Свири или над всеми? – шепотом спросила я.

       Добронега посмотрела на меня удивленно и чуть пожала плечами:

       – Да кто ж его знает? Княжич своих воинов в помощь прислал, а там кто уж у этих мужчин разберется?