И оживут слова. Часть II Способина Наталья
Добронега потянула меня за руку, усадила на еще одно поваленное дерево в стороне от костра и тут же занялась Златой, которая, как оказалось, умудрилась где-то подвернуть ногу. Я слушала причитания Добронеги, сочувствующе смотрела на ногу Златы, не замечая, правда, там ни опухоли, ни покраснения, а сама думала: «Ну, что же они такие нелюбопытные? Неужели только мне приходят в голову такие вопросы: кто здесь главный? Что может случиться? Неужели они настолько привыкли так глупо и безоговорочно доверять мужчинам?»». Впрочем, я тут же одернула себя за такие мысли. У местных женщин просто не было выбора. Я бы с ума сошла, если бы мне пришлось жить так же, как они. Слава богу, у меня был Альгидрас, перед которым я могла не играть. Я отыскала взглядом хванца. Тот сидел рядом с огнем и задумчиво что-то ворошил тонкой палкой в жарко разгоревшемся пламени.
— Ох, как полыхает, — вернулся к костру воин, который его раскладывал.
Альгидрас тут же встал и отошел, уступая ему место. Пламя стало слабее. Я моргнула, не веря глазам. Посмотрела на Альгидраса. Тот задумчиво смотрел на огонь, покусывая губу.
«Это же вышло случайно? — подумала я. — Не может же он в самом деле увеличить и уменьшить мощность пламени? Это же не газ!».
Злата ойкнула, и я снова повернулась к ней.
— Ну что ты будешь? делать! Как некстати, — Добронега споро обматывала ногу золовки тканью.
— Где ты так? — сочувственно спросила я.
— Да прямо тут, на этой окаянной поляне, — сердито проговорила Злата. — И так тут всего боишься и ехать не хочешь, а тут еще нога эта…
На ее слезливый голос обернулось сразу несколько человек, в том числе и Альгидрас. Тот оттолкнулся плечом от дерева, к которому прислонялся, и направился к нам.
— Что случилось? — спросил он, присаживаясь на корточки перед Златой.
— Ногу повредила, — сказала та.
— В каком месте? — тут же спросил Альгидрас, не размениваясь на оханья и причитания.
— Да вот, — Злата вынула ногу из башмачка и предъявила замотанную лодыжку.
— Можно? — спросил Альгидрас, взглянув на Добронегу.
— Делай, как знаешь, — произнесла Добронега.
Альгидрас ловко размотал тряпицу и нажал большим пальцем куда-то под косточку. Злата ойкнула.
— Здесь болит?
— Да неужто не видишь? — сердито сказала она.
Альгидрас не обратил на ее тон никакого внимания, продложая уверенно ощупывать ногу. Злата то ойкала, то говорила «не болит». Закончив осмотр, Альгидрас приказал: «Сиди так», и направился к сваленным на землю седлам. Порывшись в одной из седельных сумок, он достал холщовую суму и вернулся с ней к нам.
— Опять твои снадобья чудесные? — с улыбкой спросила Добронега, и мне в ее голосе послышался скепсис.
Альгидрас опустился на колени, достал небольшую коробочку, вскрыл ее, и мне тут же захотелось зажать нос, потому что пахла эта гадость отвратительно: перебродившими ягодами и прокисшим молоком одновременно.
— Она пахнет только, — виновато проговорил Альгидрас, посмотрев снизу вверх на Злату.
Злата потянула воздух носом и вдруг сказала:
— Вкусно пахнет. Костяникой давленой.
Мы с Добронегой переглянулись и, не удержавшись, прыснули обе. Альгидрас улыбнулся уголком губ и начал наносить мазь Злате на ногу. Через несколько секунд я поймала себя на мысли, что не могу отвести взгляда от его пальцев, уверенно втиравших мазь в лодыжку Златы, и подумала о том, что его руки совсем не такие, какие мне обычно нравятся. Мне всегда нравились крупные, сильные мужские руки, кисть же Альгидраса была какой-то совсем подростковой, запястье, наверное, и я могла бы обхватить большим и указательным пальцами, и, живи он в моем мире, быть бы ему, определенно, музыкантом, потому что как раз про такие руки говорят «музыкальные». Но, странное дело, почему-то, когда я смотрела именно на его руки, сердце мое начинало биться быстрее. И это было уже не в первый раз. Я вздохнула и сердито напомнила сама себе, что это все святыня.
Альгидрас бросил на меня быстрый взгляд, и я поняла, что он явно перехватил мое смущение. Неудивительно. Я, наверное, фонила ему в эфир, как радиоприемник с помехами.
Альгидрас закончил наносить мазь и поднял взгляд на Добронегу:
— Перевяжешь? А то я всю повязку измараю.
Я не поднимала головы до тех пор, пока он не встал и не отошел к седлам, чтобы убрать свои снадобья. Костровой окликнул его и попросил помочь, но Альгидрас ответил:
— Не могу, руки…
Добронега рядом со мной заметила:
— Он теперь до самой Каменицы те руки не отмоет. Надо же, как пахнет, — она сорвала какой-то листочек и стала растирать его в пальцах. Вероятно, чтобы избавиться от отвратительного запаха.
Альгидрас меж тем отправился к ручью. Я с тоской посмотрела ему вслед, завидуя тому, что любой из этих мужчин не был связан условностями и мог свободно перемещаться по своему усмотрению. Я же должна была сидеть на этом дурацком бревне при Добронеге и Злате. Как будто в повозке не насиделась.
— Пить хочу, — вздохнула Злата.
— Держи, — Добронега протянула ей кожаную флягу.
Злата глотнула, пробормотала:
— Теплая.
— А ты холодной хотела? — оживилась я.
Злата лишь несчастно кивнула.
— Я принесу, — сорвалась я с места, выхватив у Златы фляжку.
Добронега неодобрительно покачала головой. Думаю, она, как никто, поняла, почему я так резво бросилась за водой.
Я старалась двигаться бесшумно, однако, стоило мне взобраться на небольшой холмик, с которого вел крутой спуск к ручью, как Альгидрас, сидевший на корточках у воды и старательно оттиравший руки пучком травы, произнес, не оборачиваясь:
— Не быть тебе охотником.
— Как ты узнал, что это я? — спросила я, осторожно переступая через торчащий из земли корень — нам в отряде и одной Златы, подвернувшей ногу, достаточно.
Альгидрас отбросил траву в сторону, еще раз сполоснул руки, поднес их к лицу и, понюхав, остался доволен результатом. Затем он встал, стряхивая воду с рук.
— По шагам, — спокойно ответил он.
— Я хожу как-то по-особенному?
— Очень-очень громко, — усмехнулся Альгидрас.
Я улыбнулась в ответ, но тут же вспомнила, сколько волнений я пережила за эту неделю:
— Куда ты уезжал?
— Нам нельзя долго одним быть, — тут же откликнулся Альгидрас.
Я горько усмехнулась, понимая, что ничего не изменилось. Я могу сколько угодно изводить себя беспокойством о нем, бессонными ночами и глупыми мечтами — для него это ничего не значит. Ему просто плевать. Он готов тратить на меня свое время, только когда ему нужны ответы или взгляд со стороны. Мои же вопросы так и будут натыкаться на отговорки. Меня захлестнуло жгучей обидой. О чем я тут недавно грезила? Что у меня есть Альгидрас, я могу быть с ним самой собой, он мне поможет?.. Легковерная дура! Никого и ничего у меня здесь нет, кроме нелепой и ненужной влюбленности в человека, которому на меня откровенно плевать.
— Сейчас не время об этом говорить. Правда, — надо же, в его голосе даже появились виноватые нотки. Да по такому актеру все подмостки мира просто рыдают!
— Ненавижу тебя! — выдохнула я, вкладывая в это слово все, что передумала о нем за неделю. — Я неделю сходила с ума от беспокойства за тебя. Добронега сказала, что ты уехал один! Здесь война идет. Квары эти ваши проклятые лезут раз за разом…
— Я же уже гово… — начал было Альгидрас.
— Да плевать мне на то, что ты там говорил! Эта твоя дурацкая святыня не просто чувства мне навеивает. Не знаю, как это для тебя, а я беспокоюсь! Я…
Я резко отвернулась, лишь бы не видеть его лицо. Потому что в том, как расширились его глаза, как он открыл рот, чтобы возразить, но так ничего и не сказал, как нервно потянул завязку плаща — во всем этом мое глупое сердце умудрилось увидеть взволнованность, неравнодушие, любовь до гроба и прочую чушь. И я дико ненавидела себя в эту минуту за слабость. Гораздо больше, чем его за этот растерянный вид. К тому же мое лицо горело, и я понимала, что близка к тому, чтобы позорно разрыдаться от бессилия.
— Послушай, — раздалось за моей спиной.
Я усмехнулась, осознав, что он даже имени моего не знает. И ни разу не попытался узнать за это время. Равнодушная гадина!
Я резко развернулась и показала флягу:
— Злата хотела воды!
Он протянул руку, и я вложила в нее флягу. На миг мои пальцы коснулись его холодной мокрой ладони, и я невольно вздрогнула. Альгидрас не мог этого не заметить, однако сделал вид, что ничего не произошло. Он молча набрал воду во флягу, плотно закрыл ее пробкой и передал мне. Я сжала обеими руками холодную флягу и подняла на него взгляд. Вид у Альгидраса и вправду был виноватый, вот только я ему больше не верила. Осталось лишь добиться того, чтобы я начала его спокойно воспринимать. Ну, это тоже поправимо. В конце концов, я еду к Миролюбу.
— Знаешь, я, кажется, нашла способ справиться с чарами твоей святыни, — бодро произнесла я.
— Какой? — осторожно спросил Альгидрас, продолжая смотреть мне в глаза, что меня дико раздражало.
— Я выйду замуж за Миролюба и уеду в Каменицу, — улыбнулась я, хотя внутри все сжалось от одной этой мысли.
— Что? — переспросил Альгидрас, будто не понял, что я сказала.
— Ты слышал, — откликнулась я.
Альгидрас помотал головой, точно пытаясь прояснить мысли, и уточнил:
— А чем это поможет?
И вот тут я чуть не взвыла, потому что либо это были новые грани его жестокости, либо непроходимая тупость. Я даже не знала, к какому варианту склоняться.
— Поможет забыть о тебе раз и навсегда, — улыбнулась я, чувствуя, что еще пара его реплик, и я уже не смогу сдержать слез.
Он, вероятно, это почувствовал, потому что шагнул ко мне и попытался взять за плечи, но я вывернулась и бросилась прочь от ручья. Тут же зацепилась за злосчастный корень и едва не пропахала носом землю. Альгидрас схватил меня и с силой прижал спиной к своей груди.
— Успокойся. Слышишь? Мы не одни здесь. Нельзя. Если кто что подумает, беда будет.
— Отпусти!
— Ты сперва успокойся.
— Отпусти! — прошипела я.
Он ослабил хватку, однако не выпустил. Я не стала вырываться, потому что поняла всю тщетность этой затеи. Вместо этого пригладила волосы, поправила душегрею:
— Мне умыться нужно! — подала я голос, потому что чувствовала, что мое лицо просто пылает.
Как я в таком виде покажусь на поляне? Ожидала, что он меня выпустит, однако он убрал лишь одну руку, повозился за моей спиной и протянул мне открытую флягу, которая до того болталась на его поясе. Я плеснула на руку, умылась, утерлась рукавом и не оборачиваясь вернула флягу.
— Пусти!
На этот раз он отпустил меня без разговоров. Я успела подняться на пригорок, когда мне в спину прозвучало:
— Это не поможет. Свадьба с княжичем. Только хуже будет. Не делай так.
— Тебе-то что? — оглянулась я.
— Я волнуюсь о тебе. Свадьбой ты хуже сделаешь!
— Пф! Волнуйся о ком-нибудь другом. Вот найди себе женщину и волнуйся. А меня оставь в покое.
— Женщина тоже не поможет. Отвлечет разве что.
— Отвлечет, говоришь? — злость вперемешку с ревностью полыхнула во мне с новой силой.
— Я не… Я не о том… — зачастил Альгидрас. — Я хотел сказать…
— Иди! Отвлекайся!
С этими словами я направилась к поляне, по пути приметив цветок, который недавно засунул мне за ухо Горислав. Я со злостью лупанула по ветке кустарника, сбив цветок на землю. «Отвлечет это его! Подлец!»
По лицу больно хлестнула ветка, но я даже не обратила на это внимания.
Злата обрадовалась ледяной воде так, будто я принесла ей жареных рябчиков в ананасах. Добронега же встретила меня пытливым взглядом. Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что по моему виду можно нафантазировать что угодно: щеки до сих пор пылали, а дыхание все никак не желало выравниваться. О том, что мое сердце колотилось так, что наверняка было слышно на всей поляне, я предпочитала не думать.
— Присядь-ка, дочка, — подвинулась Добронега, похлопав по бревну рядом с собой.
— Я уже насиделась, — напряженно ответила я и осталась стоять, игнорируя взгляд матери Радима. Я понимала, что рано или поздно нам придется обсудить мое сегодняшнее поведение, но малодушно надеялась, что она не станет воспитывать меня при воинах.
Альгидрас появился из леса минут через пять и выглядел так, будто ничего не произошло. Я мысленно пожелала ему споткнуться и принялась расхаживать по поляне в попытках успокоиться.
Мужчины косились на меня, однако от комментариев воздерживались. Правда, когда я в очередной раз наступила на сухую ветку и та громко хрустнула, Горислав, чинивший какой-то ремень недалеко от того места, где я проходила, пробормотал словно бы себе под нос, но так, что его услышала вся поляна:
— Как медведь в валежнике.
Я гневно смерила его взглядом, однако он не поднял головы, продолжая увлеченно тянуть ремень сквозь какую-то пряжку. Я хотела огрызнуться, но передумала.
Всхрапнувший поблизости конь заставил меня вздрогнуть. Я направилась к Добронеге, стараясь смотреть под ноги и не наступать на ветки. На этот раз мать Радима не посмотрела в мою сторону, и это заставило меня почувствовать себя виноватой, в то время как истинный виновник произошедшего преспокойно помогал костровому что-то там чистить и даже не смотрел в нашу сторону. Я с тоской наблюдала за воином, флегматично помешивавшим какое-то варево в большом котле. Отчего на привале готовкой еды занимаются мужчины, я даже спрашивать не стала. «Вероятно, так принято, — с иронией подумала я. — Другого ответа от них все равно не дождешься».
Когда Альгидрас, раздававший с костровым еду, протянул мне миску с малосъедобной на вид похлебкой, мне жутко захотелось огреть его деревянной ложкой, однако я молча приняла миску, про себя думая, что нужно было оставаться в Свири. В Каменицу мне не терпелось!
Второй отрезок пути прошел так же скучно, как и первый. С той лишь разницей, что с утра я сперва волновалась, полагая, что Альгидраса нет, а потом, как дура, радовалась, что он все-таки едет рядом. Теперь же осознание того, что в паре метров от повозки со стороны Златы идет его конь, заставляло меня нервно ерзать в попытках совладать с гневом. Добронега на меня больше не смотрела, но я была уверена, что она успела напридумывать себе невесть чего.
Грешным делом я думала, что мы будем ехать до самой темноты. От этого хотелось взвыть, потому что сидеть на одном месте не было никаких сил. Единственным, что останавливало меня от того, чтобы начать жаловаться, было то, как вела себя Злата. Она то и дело нюхала какой-то резко пахнувший мешочек, укладывалась то на один бок, то на другой, то отодвигала полог, то, наоборот, задергивала, но не жаловалась. Лишь иногда перекидывалась парой ничего не значивших фраз с Добронегой.
Я в разговоре не участвовала. Отчасти из-за данного самой себе слова: как можно больше молчать, чтобы не выдавать странности. Отчасти из-за явного неодобрения моего поведения Добронегой. Да еще каждый раз, стоило Злате приоткрыть плотную ткань полога, как Альгидрас тут же наклонялся в седле и спрашивал, все ли в порядке. Это неимоверно бесило, хотя на меня он взглянул только один раз и тут же быстро отвел взгляд. Все остальные разы он смотрел только на Злату с таким сочувствием и участием, что к моей злости невольно примешивалась ревность. На меня он ни разу так не смотрел, хотя именно я оказалась одна в чужом мире, именно я вынуждена была молчать из страха разоблачения, контролировать каждый свой жест, не расслабляясь ни на минуту! И именно для меня эта дурацкая поездка была первым в жизни настолько изнуряющим путешествием. К тому же он прекрасно знал, что я чувствовала себя плохо из-за проклятой святыни, а Злата, в конце концов, была беременной, а не больной! Ему же было явно плевать! Я понимала, что просто накручиваю себя, но ничего не могла с этим поделать: злость, ревность, обида — все смешалось в моей душе, а его присутствие никак не способствовало моему успокоению.
Наконец, когда мое терпение было уже на исходе, возле повозки зазвучали голоса. Добронега откинула передний полог, и мы увидели, что наш возница о чем-то спорит с одним из воинов Миролюба.
Впрочем, спорили они довольно мирно, не повышая голосов. Успокоенная Добронега задернула полог. Когда мужчины пришли к какому-то соглашению, я почувствовала, что наша повозка поворачивает. Заскрипела упряжь, колеса перестали мерно стучать по утоптанной дороге и мягко зашуршали по траве. Лошади остановились, я села, подтянув к себе колени, готовясь выбираться из повозки, однако Добронега молча покачала головой, и я осталась сидеть. Послышалась какая-то возня, мужчины о чем-то переговаривались, потом мы вновь тронулись с места и проехали еще немного и, наконец, остановились. Альгидрас отвернул полог со стороны Златы. Надо же, он уже успел спешиться и сбросить плащ. Я обратила внимание, что на нем была кольчуга. Когда он прижимал меня к себе у ручья, кольчуги определенно не было — я бы почувствовала. Мое сердце тревожно застучало. Я вдруг подумала, что мы будем ночевать в лесу, под открытым небом, сейчас, когда в княжестве идет война. Я покосилась на Добронегу. Та помогала Злате спустится, заботливо поддерживая невестку. Злата осторожно выбралась из повозки, за ней выбралась Добронега. Я спрыгнула на землю, проигнорировав протянутую Альгидрасом руку. Краем глаза заметила, как его ладонь сжалась в кулак, а потом он резко опустил руку.
Мужчины уже организовывали стоянку. Слышались голоса, мерный стук топора.
— Холодно, — поежилась я, и стоявшая рядом Злата согласно кивнула.
Плотная ткань повозки защищала от ветра, а снаружи вдруг оказалось довольно ветрено и сыро, хотя солнце еще не успело сесть. Мы остановились на опушке совсем недалеко от дороги. Звук топора доносился будто бы из глубины леса, хотя я понимала, что воин вряд ли успел зайти далеко. Наверное, все дело в том, что лес был очень густым. Я задрала голову, пытаясь разглядеть верхушки деревьев. Казалось, они были выше десятиэтажного дома.
— Вот это лес, — пробормотала я.
Злата покосилась на меня, и я вновь напомнила себе, что мне нужно держать язык за зубами.
— Здесь не опасно? — тут же снова нарушила я собственное правило.
Злата поплотнее закуталась в плащ и только вздохнула. Потом попыталась улыбнуться и, наконец, каким-то совсем растерянным голосом ответила:
— Сейчас везде опасно.
Я мысленно обругала себя последними словами, потому что это я должна была ее утешать. Ей и так страшно, а я задаю дурацкие вопросы.
— Ну, ничего. Вон с нами сколько воинов, — бодро откликнулась я.
Злата кивнула и побрела туда, где уже стояла Добронега, о чем-то негромко переговариваясь со старшим из свирских воинов.
Я залезла в повозку, вытащила оттуда свой теплый плащ, закуталась в него — даже капюшон на голову набросила — и вновь отыскала взглядом Добронегу, намереваясь спросить у нее, нужно ли выносить из повозки мешок, в котором, судя по запаху, был хлеб.
Добронега стояла на том же месте только на этот раз ее собеседником был Альгидрас. И хоть они не смотрели в мою сторону, я понимала, что разговор идет обо мне. Добронега что-то высказывала хванцу, на что он отвечал ей с таким честным и открытым видом, что было сразу очевидно — он ей врет. В какой-то момент оба, и Добронега, и Альгидрас, посмотрели на меня. Я выдавала из себя улыбку, хотя больше всего мне хотелось придушить хванца. Злата отвлекла Добронегу от Альгидраса, и они, перекинувшись парой слов, отправились в лес. Мать Радима помахала было мне, но я помотала головой. К счастью, она не стала настаивать. Я же перевела взгляд на Альгидраса, который направился к запряженным в повозку лошадям, как раз в мою сторону.
— Что тебе сказала Добронега? — требовательно спросила я, стоило ему приблизиться.
Альгидрас, взявшийся за сбрую ближайшего к нему коня, некоторое время делал вид, что не слышал вопроса, а потом медленно повернулся ко мне и осторожно произнес:
— Она спрашивала, что было у ручья. Чем я тебя растревожил и… — он замолчал, отведя взгляд.
— И?..
— И спрашивала, не позволили ли мы себе дурное.
— Что ты сказал?
— Правду.
— Какую правду? — прошипела я.
— Что ты на меня рассердилась.
— То есть это я виновата?
— Я так не сказал! — он посмотрел мне в глаза этим своим честным взглядом.
— Когда ты так смотришь, тебе только дурак поверит! — съязвила я. — И ты хорошо устроился. Небось Добронега потребовала, чтобы мы друг к другу не приближались.
— Нет, — негромко ответил он, гладя коня по шее. — Наоборот, просила приглядеть за тобой.
А потом поднял взгляд и добавил:
— Не злись.
— Бесишь! — отозвалась я.
— Я вижу, — серьезно ответил он. — Что мне сделать?
Я хотела послать его куда подальше с его лживой заботой, но решила, что дело все же важнее.
— Мне нужны подсказки, как себя вести, — нехотя откликнулась я.
— Ты должна быть рядом с Добронегой. В походе за все отвечают мужчины.
— Что еще?
— И держись подальше от воинов. Ты… красивая, — на последнем слове он запнулся, но быстро закончил мысль: — Радим своим людям верит, но с отрядом княжича мы едем впервые.
— Ты думаешь, кто-то из людей Миролюба причинит вред его невесте?
— Я их не знаю. Потому держись рядом с Добронегой. Ее они чтят.
Я посмотрела на потный круп лошади и нехотя кивнула. Он, конечно, был прав. Вот только меня не оставляло чувство, что таким нехитрым способом он снова отгораживался от неудобных вопросов. Однако спорить было бессмысленно, поэтому я круто развернулась и направилась на поиски матери Радима.
Ужин ничем не отличался от обеда: та же малопонятная бурда. Впрочем, я была настолько голодна, что съела все, что мне дали. Воины убрали грязные миски и Горислав с одним из дружинников Миролюба отправились их мыть.
Поев и получив возможность размять ноги, я наконец-то смогла оглядеться толком и оценить природу по достоинству. Могучие деревья были не единственным украшением этого места. Здесь была удивительная трава. Там, где ее не успели примять наши ноги и копыта лошадей, трава была такого насыщенного изумрудно-зеленого цвета, какого я никогда не видела прежде. Я присела на корточки и сорвала травинку, порезав при этом палец. Почему-то меня это ничуть не расстроило. Я лизнула порез и невольно улыбнулась. Мне, городскому жителю, здесь все было в новинку. Вдохнув полной грудью свежий воздух, я подумала, что, если вернусь в свой мир, пожалуй, всерьез задумаюсь о том, чтобы ходить в походы. Не так уж это и плохо. Тем более, в моем мире существует куча приспособлений для комфортного отдыха на природе.
— Не уходи далеко от костра, — внезапно раздалось за спиной.
От неожиданности я уселась на траву. Поднявшись на ноги и отряхнув подол плаща, я встретилась взглядом с Альгидрасом. Он стоял в паре шагов от меня, вертя в пальцах небольшую палку на манер того, как воины иногда вертели кинжалы.
— Ты сам сказал мне не подходить близко к мужчинам.
— Но и одной не ходить! Здесь дикие звери.
Я нервно покосилась через плечо на сумеречную чащу.
— И не только звери. Здесь и люда плохого полно, — произнес Альгидрас. — Будь рядом с Добронегой.
Почему-то я вспомнила его спор с Радимом, когда тот требовал от Альгидраса отчитываться в каждом шаге, и что тот тогда ему ответил. Не удержавшись, я повторила его слова:
— По нужде теперь тоже с твоего разрешения ходить?
Не знаю, понял ли он, что я копирую его самого, однако терпеливо проговорил:
— К костру вернись.
И мне не оставалось ничего, как последовать его совету, проглотив все то, что очень хотелось ему высказать. Я отчетливо понимала, что веду себя глупо и по-детски, что мне нужно просто игнорировать его, говорить лишь о деле, ровно так, как он и предлагал еще несколько недель назад. Но понимала я это лишь умом. В груди же ядовитой змеей скручивалась ревность к гипотетическим женщинам, к милой Злате, к воинам, с которыми он то и дело перебрасывался какими-то репликами. А еще я ничего не могла поделать со своей обидой. На полпути я даже остановилась и обернулась к хванцу, намереваясь все же высказать то, что не успела сказать у ручья. Потому что он не имел права так со мной поступать! Он… он… Однако, стоило наткнуться на его напряженный взгляд, как я сдулась. Глупо это. Он ведь на самом деле не при чем. Проблема в том, что я просто не знала, как мне справляться с чувствами, силу и глубину которых я никогда не могла в себе предположить.
— Что? — наконец спросил он.
Я молча развернулась и продолжила путь, услышав громкий хруст, с которым сломалась палка в руке Альгидраса.
Почему-то я думала, что посиделки у костра затянутся, но выяснилось, что все уже устраиваются на ночлег. Вернувшийся Горислав складывал вымытые плошки в сумку, кто-то из воинов собирал остатки съестного, кто-то устраивал лежанки вокруг костра. Подошедший Альгидрас принялся подкладывать дрова в костер.
— Пойдем отдыхать? — Добронега потянула меня за рукав, и я послушно поплелась к опостылевшей за день повозке.
Разместились мы на удивление уютно. Злата лежала с одного края, я с другого, а Добронега между нами. Я боялась, что Добронега предложит мне лечь рядом со Златой — почему-то мне этого очень не хотелось, однако та со словами «Всемилка во сне так пинается, спасу нет», отвела мне место с краю. Повозка стояла так, что мне был виден костер, если чуть-чуть приоткрыть полог. У костра осталась сидеть пара воинов. Остальные, вероятно, устроились на ночлег. Я лежала и думала о том, что это моя первая ночевка почти под открытым небом. Приоткрыв полог пошире, я посмотрела вверх и увидела миллионы звезд. Интересно, если бы я хоть чуть-чуть разбиралась в астрономии, смогла бы я найти отличия этого неба от того, к которому привыкла? И есть ли эти отличия?
Добронега и Злата уже мерно сопели за моей спиной, а я все вглядывалась в темное небо, пока чья-то тень не загородила свет костра и знакомый голос не прошептал:
— Ты выпускаешь тепло из повозки.
Альгидрас взялся за край полога, чтобы его закрыть, как раз в том месте, где ткань придерживала я. Наши пальцы встретились. Я вздрогнула. Мне показалось, что он тоже.
— А нас охраняют? — прошептала я, хотя и так догадывалась об ответе.
— Четверо. Потом сменятся. Спи спокойно.
Посмотрев еще раз на небо, я спросила:
— Здесь всегда столько звезд?
Я видела, как Альгидрас задрал голову, несколько секунд смотрел ввысь, а потом ответил:
— Да. Отсюда хорошо видны большие созвездия.
— Ты в них разбираешься? — спросила я.
— Да. Моряки по ним путь прокладывают. Я учился, — прошептал он, и тут я осознала, что наши руки до сих пор соприкасаются.
Я резко выдернула руку из-под его пальцев. Мне отчего-то стало неловко. Я хотела закрыть полог, но Альгидрас продолжал держать ткань.
— Ты выпускаешь тепло из повозки, — проговорила я.
— Доброй ночи, — прошептал он и задернул ткань. Отвечать я не стала.
***
До скорой встречи, брат!
Видят Боги, я хотел решить все добром. Однако, что бы ни случилось, помни, Альгар: ты брат мне, и ничто этого не изменит.
Алвар.
Глава 8
Натянута нить, и вновь все не то, чем кажется.
Бездна в знакомых глазах больше даже не прячется.
Сможешь смириться? В нее заглянуть отважишься?
Стучит колесница судьбы, все быстрее катится.
Хрупкой соломинкой в бурном потоке кружишься.
Сгинешь в волнах иль к порогу дальнему выбросит?
Сможешь ли верить? Достанет ли сил и мужества
Нить ваших судеб навеки у бездны выпросить?
На следующее утро зарядил моросящий дождик. Сквозь щель в пологе я смотрела на низкое, выстланное тучами небо и думала о том, что скоро наше движение неминуемо замедлится: лошади просто устанут тащить повозку по размокшей дороге. Интересно, как долго мы будем добираться до Каменицы в этом случае?
К обеду дождь усилился и пошел сплошной стеной. Я гадала, сколько продержится наша крыша. Изнутри ткань пока выглядела сухой. Однако стоило мне поднять руку, чтобы проверить насколько то, что я вижу, совпадает с реальностью, как Добронега со Златой одновременно воскликнули:
— Не трогай — потечет!
Я поспешно отдернула руку, опасливо посмотрела на слегка просевший полог и подумала о всадниках, которых не укрывало ничего, кроме насквозь промокшей одежды.
Дождь словно отрезал нас от внешнего мира: мы больше не слышали голосов охраны, поскрипывания упряжи, — лишь равномерный шум дождя. Спустя некоторое время телегу начало мотать из стороны в сторону по окончательно раскисшей дороге. Нас болтало в сумрачной повозке, и я даже боялась представить, каково сейчас Злате. Становилось зябко, несмотря на то, что полог теперь был плотно закрыт со всех сторон, а одежда на мне пока еще оставалась сухой. Не знаю, сколько продолжалась эта бесконечная болтанка, но наконец я почувствовала, что повозка останавливается. Я посмотрела на Добронегу, пытаясь прочесть по ее лицу, что бы это означало, однако в полумраке едва смогла различить ее черты. Полог со стороны Златы осторожно приоткрылся, и в проеме показался спешившийся Альгидрас. Он что-то спросил, но из-за дождя никто из нас не расслышал, что именно. Тогда Альгидрас, сбросив мокрый капюшон, просунул голову внутрь. Капюшон уже не спасал: с его волос струями текла вода, капли падали с носа и подбородка. Альгидрас утерся ладонью, откинул назад мокрые волосы и задрал голову, пытаясь рассмотреть потемневший и провисший полог. Еще одна капля сорвалась с его подбородка.
— Как вы там? — спросила Злата.
В ответ Альгидрас бодро кивнул, обозначая, что все у них отлично, и предупредил нас не прикасаться к пологу. Я смущенно потерла лоб, понимая, что едва не устроила катастрофу.
Альгидрас же меж тем выяснял, как мы себя чувствуем. Смотрел он при этом вновь на Злату. Я же не могла оторвать взгляда от его правой руки, придерживавшей край полога. Точно так же он держал ткань вечером, и его пальцы касались моих. Я почувствовала, что он перевел взгляд на меня, но упорно продолжала смотреть на его руку, просто потому, что не знала, как смотреть ему в глаза. Я злилась, бесилась, ревновала, любила… И все это одновременно! Такой поток противоречивых эмоций был определенно слишком велик для меня одной.
Боковым зрением я видела, как Альгидрас наклонился к Добронеге и что-то ей сказал. За барабанной дробью капель по крыше я вновь ничего не расслышала. Добронега кивнула, протянув руку, ласково провела по его волосам и стряхнула капли с ладони. Альгидрас же накинул на голову капюшон и исчез за пологом.
— Есть будем прямо тут, — объявила Добронега и достала из угла рядом с собой холщовую сумку, в которой оказалось вяленое мясо и все еще мягкий хлеб. Мы наскоро поели и двинулись в путь.
Повозку болтало все сильнее, и через некоторое время мы ожидаемо застряли. Снаружи наконец раздался какой-то шум и голоса. В первый момент я испугалась, что на нас напали, но оказалось, что это спешившиеся воины пытаются вытянуть повозку. Слышался свист кнута, крики, напевная команда, в такт которой нас раскачивали. От равномерного покачивания меня начало мутить, и я успела пожалеть, что пообедала, однако все закончилось на удивление быстро. Повозка резко дернулась вперед, вильнула и, к счастью, продолжила движение, увлекаемая вперед уставшими лошадьми. Злата вцепилась в мою руку и поблагодарила Богов. Впрочем, спустя какое-то время стало очевидно, что продолжать движение бессмысленно.
— Верхами бы они не останавливались, — грустно сказала Злата. — Все из-за меня.