Харассмент Ярмыш Кира

Следующим вечером – предпоследним в Париже – Илья снова позвал Ингу ужинать. Она решила во что бы то ни стало довести командировку до конца, не выясняя отношений, – никакого проку делать это сейчас все равно не было, поэтому, мысленно проклиная Илью, согласилась. После ужина она настояла, чтобы они хотя бы немного прошлись по улице. Илья был не большим любителем прогулок, но все же согласился. Они шли рядом, но не за руки, и Инга то и дело восхищалась мелочами вокруг: смотри, какая дверная ручка! смотри, сколько цветов на балконе! Ее очаровывало все: здешние деревья казались ей особенно хрупкими, трава – нежной, дома – ажурными, даже воздух был отчетливо иноземным. Илья кивал и мычал согласно, но пока Инга озиралась по сторонам, большей частью смотрел в телефон. Они гуляли не больше получаса, и Инга сама предложила поехать в отель. Она поняла, что Илья мешает ей наслаждаться атмосферой. Если бы она гуляла одна и ей не с кем было бы делиться впечатлениями, и то было бы лучше – так бы она все сокровища сберегала для себя. Если бы она гуляла с Антоном, он бы тоже жадно смотрел вокруг и эти сокровища только приумножались. А с Ильей выходило, что она только тратит и ничего не получает взамен.

В последний вечер состоялся ужин, которого Инга так добивалась, – с журналистами и зарубежным начальством. К этому моменту она почти перестала о нем волноваться: выставка прошла хорошо, ничего страшнее того двадцатиминутного опоздания к Кантемирову так и не случилось, неожиданных трудностей не предвиделось.

Все действительно прошло гладко, и Инга чувствовала двойное облегчение: оттого что все в порядке и оттого что это закончилось. «Это» означало не только пресс-тур, но и Илью. Они возвращались в Москву в пятницу, Инга решила, что выждет до понедельника и все ему скажет.

За ужином центром внимания был главный начальник их французского подразделения – пожилой мужчина в очках с коротким ежиком седых волос. Он улыбался ослепительно белыми зубами. Инга весь вечер пыталась определить его возраст. Сначала она размышляла о том, что будет, если взять среднестатистического российского пенсионера и надеть на него белую рубашку и дорогие очки. Станет ли он похож на этого француза? Ей всегда казалось, что иностранца в Москве легко узнать по холености и выражению лица, благодушно-спокойному. Это выражение не вышло бы так легко подделать, как очки. Однако притом что смотреть на француза было приятно, Инга думала, что все пожилые иностранцы кажутся ей одинаковыми, словно их специально калибровали в определенном возрасте, отсеивая неподходящих. Все они были седыми, доброжелательными и в очках. Разброс допускался только в весе – были вот такие подтянутые старики, как этот француз, а были толстые, но все равно ухоженные.

Интересно, есть ли у француза любовница. Жены, решила Инга, у него точно нет, потому что нет кольца на пальце. Она представляла себе молодую женщину с темными кудрями и острым носом. Инга задумалась, могла ли бы она сама быть его любовницей. В России ей бы это показалось немыслимым, потому что там надо всем тяготел культ времени. Нельзя было тратить его понапрасну, встречаясь с людьми, с которыми не собираешься заводить детей. А здесь можно было позволить себе жить сегодняшним днем и не думать о будущем. Инга опять вспомнила свою подружку-француженку из языковой школы, которая смеялась над ней за то, что Инга ищет любовь всей жизни. Наверное, разница была именно в этом – у француженки был врожденный дар легкости в отношениях с временем, а у Инги нет.

Вячеслав почти не говорил по-английски, поэтому ей приходилось переводить. Каждый раз, когда она адресовала его вопрос пожилому французу, тот улыбался ей, обнажая свои белоснежные зубы. Он всем улыбался одинаково, но Инга про себя диву давалась, почему его улыбка, обращенная к ней, кажется ей такой особенной.

К концу ужина, после нескольких бокалов вина все заметно расслабились и стали пересаживаться поближе к своим собеседникам. Половина постоянно ходила курить. Илья сел на освободившееся возле француза место прямо напротив Инги. Они с французом о чем-то негромко поговорили, но Ингу отвлек Котов, требовавший, чтобы она после ужина организовала ему эксклюзивное интервью с какой-то начальницей из французского офиса. Инга насилу от него отделалась. Когда он отошел, Илья хитро поглядел на нее и сказал, обращаясь к французу:

– А это Инга Соловьева, о которой я вам рассказывал.

– Мы уже в некотором роде познакомились, – улыбнулся Инге француз, вновь как будто с особым значением. – Она оказала нам с коллегами из медиа любезность переводить наш разговор.

Оба говорили на английском, но если речь Ильи казалась Инге блеклой, то француза – возвышенно-аристократической. Впрочем, возможно, она просто подпала под его обаяние.

Инга изобразила веселое недоумение по поводу слов Ильи – мол, что ты про меня рассказывал? – и сообщила французу:

– Я не готовилась к тому, что мне придется переводить, поэтому простите, если иногда шло с трудом.

– Нет-нет, вы отлично говорите по-английски. Вы учили его в школе?

– И в школе, и в университете. Родители придавали иностранным языкам большое значение.

Француз спросил, где Инга училась, она ответила. Он спросил, как давно она работает в их компании и где работала раньше. Инга ответила тоже. Поначалу она говорила коротко, думая, что он задает ей вопросы из вежливости, но по мере того как он продолжал расспрашивать, ее ответы удлинялись. Она вспомнила, как мать учила ее вести себя на собеседованиях: давать как можно больше подробностей, даже если они кажутся лишними, просто чтобы показать, как легко держишься и как хорошо формулируешь мысли. Это не было собеседованием, но Инга все равно чувствовала, будто ее оценивают. Временами она поглядывала на Илью, словно ожидая от него разъяснений, но тот только улыбался – как казалось Инге теперь, загадочно.

Кто-то вклинился в их разговор, и француз, извинившись, отвлекся на другого собеседника. Инга опять посмотрела на Илью, но тот что-то быстро печатал в телефоне, не поднимая глаз.

Когда ужин закончился и все стали прощаться, француз пожал Инге руку. Он смотрел ей в лицо со странным двойным выражением: глаза были пытливые, а рот улыбался безупречно приветливой улыбкой.

– Было приятно с вами познакомиться, – сказал француз. – Надеюсь, мы с вами скоро еще поработаем.

– Да, мне тоже, спасибо, – немного растерянно ответила Инга, глядя на свою ладонь в его руке. Она не могла понять: его слова – это традиционная европейская вежливость или она в самом деле ему так понравилась?

Поднявшись к себе в номер, она достала из мини-бара маленькую бутылочку вина и налила его себе в обычный стакан. Сев на балконе, она скинула туфли и, вытянув ноги, положила их на бетонное ограждение. Так ей не было видно ничего, кроме неба и высокого здания где-то слева. Инге, впрочем, было все равно. Она сделала глоток и положила голову на спинку плетеного кресла.

В дверь постучали, и Инга, поморщившись, пошла открывать. Обуваться она не стала. На пороге, конечно же, стоял Илья. Инга мимоходом подумала, что даже не знает, в каком он живет номере: она сама ни разу к нему не заходила.

Инга посторонилась, и Илья вошел. В руках у него была бутылка шампанского и два узких бокала, которые он держал ножками вверх. На сгибе локтя у него висел бумажный пакет.

– Я решил, что нам надо отметить эту командировку, – напыщенно сообщил Илья.

– Я уже начала, – отозвалась Инга и, продемонстрировав свой стакан, отпила из него.

– И правильно. Ты на балконе сидишь? Иди туда, я сейчас все принесу.

Инга вновь уселась в кресло и задрала ноги. Она слышала, как Илья шумит водой в ванной.

Он зашел на балкон, неся пластиковую упаковку с клубникой, и поставил ее на стеклянный стол возле Инги. На улице совсем стемнело, свет конусообразно падал из открытой двери ванной, отражаясь в глянцевых клубничных боках и каплях воды. Илья с хлопком открыл шампанское и разлил его по бокалам.

– Ну, за удачное завершение этой поездки, – сказал он, стоя.

Инга поняла, что ей тоже нужно встать, и, нехотя поднявшись, чокнулась с Ильей.

Шампанское было вкусным, а клубника – крупной и сладкой. Съев одну ягоду, Инга швырнула зеленый хвостик за ограждение балкона. Ей пришло в голову, как это несправедливо: такой хрестоматийный романтический момент – Париж, клубника и шампанское – она вынуждена проживать в компании нелюбимого человека. Даже хорошо, что они сидят на угловатом бетонном балконе, с которого не открывается никакого вида, иначе несправедливость была бы полной.

– Я должен сказать тебе кое-что важное, – заявил Илья и опустился в соседнее кресло. Инга покосилась на него, но промолчала. Ничего хуже признания в любви она уже не услышит. – Я переезжаю сюда. Мне предложили работу в парижском офисе.

Инга вытаращила глаза и села в кресле прямо. Она была ошарашена, но одновременно радость в ней взмыла ракетой.

– Когда?

– Мне надо закончить кое-какие дела в Москве. Думаю, через месяц.

– Это… великолепные новости! Я тебя поздравляю! – со всей возможной искренностью выпалила Инга. Она мельком подумала, что ей надо бы вести себя чуть сдержаннее, чтобы Илья не догадался, что она так радуется их предстоящему расставанию, но глупая улыбка не желала сходить с ее лица.

– Да… – самодовольно протянул Илья, глядя на свой бокал. В свете, тянувшемся из ванной, было видно, как в бокале кружатся золотые пузырьки. – Но это еще не все.

Инга даже немного подалась вперед, внимательно слушая.

– Они сказали, что я могу взять из своей команды того, кого посчитаю нужным. Из Москвы. И я решил, что возьму тебя.

– Что?.. – пробормотала Инга.

Илья рассмеялся.

– Тебя, Инга! Ну что, хочешь переехать в Париж?

На секунду Инга подумала: да. Конечно, я хочу переехать в Париж. Кто бы не хотел? Это все стало бы ее. Все эти мостовые, деревья, решетки, витражи в церквях, надгробные памятники, лимонное солнце по утрам, все эти круассаны в кофейнях и круглые столики – а главное, эта легкость, эта беспечность, которая здесь во всем Инге чудилась. Новая жизнь в другой стране, причем ее не нужно добиваться, что-то подстраивать, искать основания, копить деньги. Вот она, на блюдечке, достаточно только руку протянуть. Инга некоторое время созерцала внутренним взором эту возможность и чувствовала упоение, смешанное с жалостью, потому что знала, что руку никогда не протянет.

– Я понимаю, я тебя огорошил, – говорил тем временем Илья, продолжая улыбаться. Он явно наслаждался Ингиным молчанием, решив, что она лишилась дара речи. – Приедем в Москву, и тебе тоже надо будет разобраться с делами. Я имею в виду, твоими личными. Переезд все-таки дело такое. А с переводом я сам все решу. Собственно, все уже решено.

– Решено? – эхом отозвалась Инга.

Она по-прежнему сидела в кресле неестественно прямо и не шевелилась, продолжая разглядывать картины парижской жизни, которые проносились перед ней и которым никогда не суждено было сбыться.

– Ну да. Я уже обо всем договорился, они ждут нас обоих.

– Так поэтому Кристоф меня сегодня расспрашивал?

– Да. Я подумал, это удачный момент, чтобы вы познакомились. С ним придется довольно много работать. Мне в основном, но тебя ему тоже было полезно показать.

Инга наконец расслабилась и забралась в кресло с ногами. Она съела еще одну клубнику и вновь выкинула хвостик за балкон.

– То есть ты уже обо всем за меня договорился, хотя я даже ничего не знала об этих планах? – уточнила она.

Илья посмотрел на нее и поставил бокал на стол.

– Я предположил, что ты не будешь против, – насупился он. – Это редкая возможность, такую никто не упустит. Ты же не собираешься отказаться?

Инга ответила не сразу, делая вид, что увлечена выбором ягоды покрупнее. Илья тоже молчал и глядел на нее не отрываясь.

– Ну это все-таки моя жизнь, – наконец заметила Инга. – Я бы хотела сама принимать такие решения. Ты же даже не знаешь толком, что у меня в Москве. Мало ли какие у меня там обязательства и перед кем. Может, я не могу просто так…

– Ты мать имеешь в виду? – оборвал ее Илья. – Я уверен, она не будет против. Зарплата тут, конечно, выше, и перспектив у тебя будет больше в разы.

Инга неопределенно пожала плечами.

– Слушай, я не понимаю, чем ты опять недовольна? – Судя по голосу, Илья рассердился. Инге не было видно его в темноте. – Я уже и так к тебе, и эдак. Ты что, не хочешь ехать? Хочешь остаться там, в дыре? Так и скажи тогда, пока не поздно, чтобы я тут всех не уговаривал тебя взять.

Когда он сказал «там, в дыре», Ингу захлестнула волна негодования, а когда «чтобы я не уговаривал тебя взять» – еще одна, даже больше. Ей было обидно, что ее работу, да и всю ее жизнь, которую она обустраивала в Москве, он называет теперь дырой, хотя еще неделю назад сам был в нее погружен – сплетничал о коллегах, добивался расположения начальства, хвалил московские рестораны и советовался с ней, какой шкаф заказать себе в прихожую. Еще обиднее было, что он подчеркивал, как выпрашивает ее перевод, словно сама Инга была ни на что не годна и только его, Ильи, протекция могла обеспечить ей карьерный рост. Инге дерзко захотелось сказать ему прямо сейчас, на этом балконе: «Никуда с тобой не поеду! Я вообще от тебя ухожу!» – но в последний момент она поперхнулась этими словами. Это было слишком быстро. Она еще не была готова к последствиям. Ей требовалось хорошенько обдумать этот разговор и отточить формулировки.

– Мне просто не нравится, что ты решаешь за меня такие вещи, – наконец заявила она. – Ты должен был сначала со мной обсудить.

– Ну прости, – все еще сердито бросил Илья. – Я вообще-то ожидал, что ты будешь прыгать до потолка, а не претензии мне предъявлять.

Инга потушила очередную вспышку гнева в себе, залив ее шампанским. Бокал слегка стукнулся ей об зубы, и она подумала, что могла бы сейчас от него откусить.

– Я просто думаю о том, скольких изменений это потребует.

– Ну это же будут хорошие изменения. Ты вон все хотела погулять по Парижу. Скоро так нагуляешься, что видеть его уже не сможешь.

Инга криво улыбнулась. В ней проснулось желание отомстить Илье, помучив, и она злорадно спросила:

– А ты не боишься, что о нас здесь узнают? Перевез свою любовницу с собой в Париж, выбил ей место.

– А тебе нравится меня этим тыкать, да? – неожиданно сказал Илья.

Инга бросила на него взгляд, но опять не увидела ничего в темноте. Про себя она отметила, что он впервые не стал успокаивать ее, говоря, какой она незаменимый специалист. Это, как ни странно, даже ее задело и тут же обозлило еще больше, потому что получалось, будто Илья и в самом деле считает ее продвижение исключительно своей заслугой.

– Да нет, – холодно сказала Инга. – Просто любопытно, как мы это будем устраивать на новом месте.

– Посмотрим, – сказал Илья и поднялся. – Надоело здесь сидеть, пойдем внутрь.

Инга приняла его протянутую руку и нехотя пошла за ним в номер.

В Париже им повезло с погодой, хотя Инга большую часть дня провела на выставке и почти этого не заметила. Москва встречала торжественно и грозно. Ветер налетал порывами и щетинил густую темно-зеленую листву, по небу ползли тяжелые сизые тучи. Вот-вот должен был начаться ливень. На улицах было пустынно.

Дождь пошел стеной, как только Инга переступила порог своей квартиры. За окном моментально потемнело, и ей пришлось включить свет, несмотря на ранний вечер. Инге нравилась такая погода. Дом сразу становился особенно уютным местом.

Антон хотел встретить ее в аэропорту, но она с ужасом отказалась. Она вообще решила, что не будет видеться с ним до понедельника, как бы сильно ей этого ни хотелось. Над ней нависал будущий разговор с Ильей. Почему-то Инге казалось, что увидеться с Антоном в его тени теперь, когда ждать оставалось уже недолго, стало бы настоящим обманом. Раньше она могла заглушать внутренний голос, который твердил ей, что она поступает некрасиво, но в эти последние дни ей не хотелось приумножать ложь.

В субботу она поехала к матери на дачу. Гроза, к утру миновавшая Москву, поползла за Ингой. Выйдя из электрички, она еле успела добежать до машины, когда опять грянул ливень. Потоки воды лились по лобовому стеклу, и лес, видимый в стороне от дороги, казался темным и враждебным.

На даче, впрочем, в такую погоду уют ощущался даже больше, чем в московской квартире. Под окном росла сирень, и ее запах долетал на кухню сквозь открытое окно, смешиваясь с запахом корицы и кофе, который варила мать. Дождь молотил по металлическому козырьку над крыльцом, и звук выходил сухим, как будто по металлу рассыпали щебень. Инга поднялась на второй этаж, в комнату, где хранились отцовские вещи, и оттуда стала смотреть на улицу. Ей было видно, как дрожат листья, по которым били капли. За забором на велосипеде проехал человек в желтом дождевике. На втором этаже густо пахло сыростью и пылью. Когда выглянуло солнце и все кругом просияло, Инга даже испытала сожаление. Это было как приказ к действию: выходи из укрытия и наслаждайся. Инге же хотелось оставаться в приятном сонном оцепенении.

Они с матерью сходили на реку, которая блестела так ярко, словно дождь помыл и ее. Гектор одурело носился по берегу, разбрызгивая влажный песок. На пляж вышли их соседи с двумя маленькими детьми. Девочка подбежала к воде, постояла над ней, склонившись, а потом отошла и плюхнулась на землю. Инга подумала, что не скучает по времени, когда была ребенком. В детстве постоянно слышала от взрослых, как она пожалеет, когда вырастет. Детство – такая счастливая пора, вздыхали они. Слушая это, Инга переживала, что живет слишком быстро и детство закончится, а она так и не успеет прочувствовать его вкус. В школе ее точно так же пугали университетом. Их химичка любила рассказывать, как встретила на улице своего выпускника и он едва ли не плакал от огорчения, что школа закончилась. В университете, разумеется, уверяли, что самое беззаботное время – студенческое и, выйдя на работу, все они не раз будут о нем тосковать. Правда же была в том, что Инга никогда не жалела о прошлом. Оно неизменно казалось ей хуже настоящего. В детстве она помнила себя несамостоятельной, в школе – бесправной, а университет был сплошным лицемерием – там с тебя уже спрашивали как со взрослого, но при этом постоянно напоминали, что до полноценного человека ты еще не дорос.

Максим однажды пожаловался ей, что на курсах дизайна, куда его отправили по работе, преподаватель для пущего креатива рекомендовал им представлять себя детьми. Мол, все дети беззаботны и не отягощены страхом неудач, поэтому творчество изливается из них неудержимым потоком. «Но ведь детство – это дерьмо, – стонал Максим. – Мне намного лучше здесь и сейчас, чем в детстве. Или это значит, что оно у меня было плохое?»

Инга считала, что у нее детство было хорошее, но с Максимом соглашалась. Взросление давало свободу поступать как заблагорассудится – жить где хочешь, работать где хочешь, в любой момент бросать неприятное дело. Инга, правда, никогда себе такого не позволяла, да и про людей, оставивших скучную жизнь ради приключений, читала разве что в мотивирующих постах в инстаграме, но ей все равно было приятно знать, что свобода у нее есть.

Гектор подбежал к ней и поставил грязные лапы на колени, тычась носом в лицо. Инга прогнала его, смеясь. Она подумала, как привезет сюда Антона. Он походник, наверняка ему понравится здешняя природа. Они будут много бродить по лесам, сидеть на берегу, Инга будет рисовать. Если ее настоящее было прекрасным, то будущее обещало стать и вовсе безоблачным. Разве бывала она так умиротворенно счастлива в детстве?

Ее подмывало рассказать матери про Антона, но она пока запретила себе это делать. Как только она расстанется с Ильей, можно будет трубить об этом на весь мир. Инге хотелось упиваться своим рассказом, а пока удовольствие отравляло неприятное чувство, слепленное из страха перед разговором с Ильей и мук совести.

Она несколько раз подступалась к раздумьям о том, что скажет Илье, но сама мысль о нем заставляла ее внутренне сжиматься – их отношения были предметом, касаться которого не хотелось. Лежа вечером в постели, она даже пожаловалась Максиму. Он уже знал про предложение переехать в Париж.

К Ингиной досаде, Максим не проявил благородства и напомнил, что ровно об этом и предупреждал ее с самого начала. Он, впрочем, считал, что она преувеличивает проблему.

«Давай рассуждать логически, что он тебе сделает?»

«Устроит скандал как минимум».

«Вызови его на объяснение в публичном месте! Чтобы ему было стыдно перед людьми».

«Я уже думала об этом. Собираюсь так и сделать. Но все равно боюсь. Вдруг он будет мне мстить?»

«Как он будет тебе мстить? Не возьмет в Париж?»

«Это было бы как раз идеально. Но мало ли что он еще придумает».

«Он злопамятный?»

«Очень».

«Не завидую тебе, голубушка!»

«Ты не помогаешь(("

«Ну а как я могу тебе помочь. Ты решила от него уходить, значит, уходи. Ситуация не из приятных, но ты же не хочешь, чтобы так продолжалось и дальше?»

«НЕТ».

«Ну с богом тогда».

На следующий день Инга написала Илье и позвала его вечером в понедельник в бар. Место она выбирала долго: ей хотелось, чтобы оно располагалось на равном удалении от их домов и при этом в меру близко к офису, чтобы, с одной стороны, добираться недолго, а с другой стороны, чтобы Илья не струсил туда пойти. Он никогда не позволял ей выбирать заведения – даже то, куда они ходили возле ее дома, он сам нашел по «Трип эдвайзеру», презрев Ингины рекомендации. Поэтому теперь он, конечно, удивился ее инициативе.

«Почему туда? И вообще, что случилось?»

«Ничего, – торопливо набрала Инга, радуясь, что они переписываются, а не говорят. Она сидела на дачном крыльце, склонившись над телефоном и болезненно хмурясь, и знала, что не смогла бы сейчас убедительно сыграть беспечность. – Просто решила разнообразить географию питейных мест».

«А ты там была?»

«Нет».

«Ну я посмотрю, может, рядом что-то есть еще. Это мне как-то не очень».

Инга вздохнула, но не стала спорить. В конце концов, ей было уже все равно.

Утром в понедельник, едва проснувшись у себя в квартире, она вспомнила, что ей сегодня предстоит. Желудок сразу же скрутило, как у нее всегда бывало в день ответственного события. Встав, Инга направилась в ванную к зеркалу, посмотреть, как она выглядит сегодня. Ей хотелось, чтобы особенно хорошо. Однако из зеркала на нее смотрело напряженное лицо с морщинкой между бровями. Инга потерла ее пальцем и только потом сообразила расслабить лоб.

Она долго выбирала одежду и в итоге остановилась на самом неброском и закрытом платье из всех, что у нее были. Надевать что-то яркое казалось неуместным. Инга вообще предпочла бы облачиться в доспехи и опустить забрало.

Это платье она не любила и носила редко. В нем было неудобно, но она обнаружила это, только когда уже вышла из дома. Возвращаться не было времени.

В метро она то и дело включала фронтальную камеру на телефоне, чтобы проверить, как выглядит, и каждый раз наталкивалась на свое обеспокоенное выражение. Она сразу же расслабляла мышцы и долго разглядывала себя, стремясь запомнить это ощущение покоя, но стоило ей убрать телефон, как брови сами собой опять сползали на переносицу. Ей было жарко, и она боялась, что под мышками станут заметны темные круги. Сесть было некуда, а Инга еще и умудрилась надеть к этому платью не свои обычные туфли, а те, что, по ее мнению, больше подходили, но у них каблук был выше. Она постоянно переминалась с ноги на ногу. Уже сейчас все шло совсем не так, как она планировала.

Инга опаздывала на десять минут, но все равно сначала заскочила в офисный туалет: там было большое зеркало, а ей хотелось еще раз удостовериться, что она выглядит как надо. Едва переступив порог, Инга пожалела – перед зеркалом вертелась Мирошина.

– С возвращением! – воскликнула она, увидев Ингу в зеркало. – Как все прошло?

– Очень хорошо, – ответила Инга, натянуто улыбаясь. Меньше всего ей хотелось сейчас по душам разговаривать с Мирошиной. Она пристроила свою сумку на столешнице, в которой была утоплена раковина, и включила воду. – А вы тут как?

– Потихоньку. – Мирошина поправила волосы. – Я слышала про тебя новости.

Плечи и спина у Инги одеревенели. Она домыла руки, повернула кран и спросила, тоже глядя в зеркало прямо перед собой:

– Какие?

Значит, Илья уже сказал про Париж. Она еще даже не успела формально согласиться, а он растрезвонил всему офису. Было страшно подумать, о чем теперь будет сплетничать Мирошина. А главное – когда все узнают, что Инга не поедет, какой случится скандал!

– Ну, что Бурматов берет тебя с собой на тусовку в Интерфаксе.

– А? – удивилась Инга.

Она продолжала таращиться на себя в зеркало, а потом, спохватившись, скользнула взглядом вправо, на Мирошину.

– Ну, через неделю мероприятие в Интерфаксе. Два раза в год устраивают, зовут пресс-службы, с которыми работают. Помнишь, в ноябре было? Тогда мы с Бурматовым ходили. А теперь он сказал, что ты пойдешь.

– Я ничего не слышала об этом.

Инга подставила руки под сушилку. Та свирепо заревела, и слова Мирошиной потонули в этом шуме.

– Что?

– Я говорю: Бурматов прямо тобой очарован.

– Да, – сказала Инга, нисколько не ожидав от себя такой спонтанной уступчивости. Она подхватила сумку. – Многовато внимания. Но я думаю, это пройдет.

Мирошина как будто встала в охотничью стойку – так у нее в мгновение ока изменилось лицо, из снисходительного став азартным. Видимо, она вдруг почуяла в Инге союзника и обрадовалась, решив поделиться наблюдением о начальстве.

– Он вообще-то очень хороший, – понизив голос, произнесла она в своей любимой манере заговорщика. – Ну, как руководитель. Но бесит, что постоянно выбирает себе любимчиков. Хорошо, что ты это понимаешь.

Инга, уже пожалев о своей откровенности, постаралась сбить Мирошину со следа равнодушным пожатием плеч. Мол, она ничего такого не имела в виду, просто ляпнула.

– Одно время он повсюду Алевтину с собой таскал, потом меня. Теперь ты появилась. Но, – Мирошина отбросила волосы назад, хотя они были такие короткие, что не падали за спину, – это у него проходит всегда. Так что ты особо планы не строй. Ничего плохого не имею в виду, просто не будь слишком доверчивой.

Она продефилировала к выходу, и Инга побрела за ней. Было ясно, что краткий миг взаимопонимания ей только почудился. Мирошина не пыталась посплетничать об Илье, она просто завидовала и хотела Ингу задеть. Лучше все же держаться от нее подальше. Впрочем, сама Инга не покривила душой, сказав, что внимание Ильи скоро пройдет. Может, тогда и Мирошина успокоится.

Откуда она успела узнать про Интерфакс, было неясно. Инга слышала об этом впервые. Однако в конце планерки, которую решили провести неурочно, в счет пропуска на прошлой неделе, Аркаша сам спросил, пойдет ли туда кто-нибудь от них. Инга не сомневалась, что это Мирошина его подговорила – просто чтобы заставить Бурматова ответить при всех.

– Да. Я собираюсь. Возьму Соловьеву с собой в этот раз, ей полезно будет.

Все одновременно посмотрели на Ингу, и она, тут же выругавшись на себя за это, опустила глаза. На самом деле Инга была близка к отчаянию: события громоздились и громоздились вокруг нее, и она никак не могла это остановить. Вроде решила, что вечером раз и навсегда покончит с Ильей, но он даже за несколько оставшихся часов умудрился все испортить. Только он сам с его непробиваемым эгоизмом мог думать, будто остальные не замечают его предвзятости к ней. Выдумал эту дурацкую тусовку, и теперь им обоим будет еще более неловко. Хорошо хоть, что про Париж пока никто не узнал.

Весь день Инга сдавала разнообразные отчеты в связи с пресс-туром, чему была неожиданно рада – это отвлекало ее от мандража перед разговором. В пять Илья написал, что нашел другой бар. Он был намного ближе к его дому и, судя по фотографиям, ничуть не похож на тот, что выбрала Инга, но она махнула рукой. Они договорились, что встретятся в восемь уже там, потому что сначала Илье нужно было куда-то заехать.

До восьми времени было много, и Инга, чтобы убить его, написала в своем секретном фейсбуке пост про Мирошину. Та весь день бесила ее, по всей видимости окончательно решив выйти на тропу войны. Она то и дело отпускала многозначительные комментарии в адрес Инги и Ильи, которые очень веселили всех в отделе. Если остальные просто смеялись, не тая злобу и вроде бы даже не принимая Мирошину всерьез, то та явно вознамерилась с Ингой поссориться. Инга отшучивалась, сочтя эту тактику наиболее выигрышной, но постепенно закипала от злости. Раздражения прибавляло и то, что до расставания с Ильей оставалось несколько часов, поэтому сегодня все нападки казались Инге особенно несправедливыми.

Пост получился яростным до неприличия, но она все равно нажала на кнопку «опубликовать», осуществив таким образом свою невидимую месть. Мирошина в этот момент как раз встала, чтобы идти домой, и все нестройно с ней попрощались – кроме Инги, которая, только ярче распалив свою обиду постом, не снизошла даже до простого «пока».

Она рассчитала, что ей нужно выйти в семь двадцать, чтобы к восьми как раз оказаться в баре, но не смогла усидеть на месте и приехала раньше времени. Ильи еще не было, более того, он написал, что опаздывает, – необычайная любезность с его стороны, все еще раздраженная, подумала Инга. Она долго рассматривала меню, а потом заказала себе пятьдесят граммов виски и самый большой коктейль. Виски она выпила сразу же, для храбрости, и стакан попросила убрать – не хотела, чтобы Илья увидел его и начал шутить. Подумав, она сделала заказ и для него: «Олд фэшн», единственный коктейль, который он признавал.

Ильи все не было, поэтому Инга попросила еще один виски. Первый так легко проскочил ей в горло, что она даже не успела им обжечься и поморщиться. Опьянения она не чувствовала.

В этот раз трюк со стаканом не удался. Едва она поставила его на стол, опять осушив одним махом, рядом возник Илья.

– Ого, – весело и немного удивленно сказал он, вешая пиджак на спинку стула. – Тяжелый день?

Илья рассмеялся, и Инга вспомнила, как ненавидела это: он всегда смеялся собственным шуткам в полной, несокрушимой уверенности, что все они остроумные.

– Нет, просто. Я заказала тебе «Олд фэшн».

Илья слегка скривил рот.

– Спасибо, конечно, но я вообще-то хотел пива.

– Закажи себе пива.

– Ну нет уж, теперь я выпью «Олд фэшн». – Он расстегнул пуговицы на манжетах рубашки и закатал рукава до локтя. Инга великодушно подумала: пусть шутки ему катастрофически не удаются, но вот это движение, которым Илья закатывает рукава, выходит хорошо, лихо как-то. Все-таки не был он плох во всем. Инга осталась очень довольна своей способностью беспристрастно мыслить, хоть и не понимала, чего в ней больше: вины перед Ильей за то, что бывала к нему несправедлива, или попытки убедить себя, что не зря с ним встречалась.

– Чиэрс, – сказал Илья на английский манер и стукнул своим стаканом по Ингиному, который она даже не взяла в руки. – Ты не задумывалась, что у всех народов есть какое-то специальное слово, с которым они чокаются, – типа «чиэрс», или «чин-чин» у итальянцев, или «скёлль» у датчан, а у русских ничего. Ну, не считая «на здоровье», но так никто не говорит.

– Все говорят «будем».

– «Будем…» – Илья словно попробовал это слово на язык, а потом сделал глоток «Олд фэшн». – Гм, ну да, «будем». Довольно бессмысленный тост, ты не считаешь?

– А «чин-чин» – очень осмысленный. Ты уже настолько мыслями в переезде, что заделался русофобом?

Илья поднял брови.

– Что опять с тобой такое?

– Ничего. – Инга посмотрела на свой высокий стакан с «Лонг-Айлендом» и теперь взяла его обеими руками. Цвет коктейля был не коричневый, а почти прозрачный. Инга где-то слышала, что так и надо – по правилам колы должны наливать совсем немного, но обычно бармены экономят на алкоголе. Тут, к счастью, не экономили, так что, наверное, этот бар и правда хорош. Не зря Илья его выбрал. – Я вообще-то хотела поговорить с тобой.

– Та-а-ак… – протянул Илья и откинулся на спинку стула. – Чувствую, разговор мне не очень-то понравится. Ну выкладывай.

Инга видела, что его озабоченность была притворной: он слегка улыбался уголками губ, явно не представляя масштаб надвигающейся катастрофы. Кто вообще говорит слово «выкладывай»? Так пишут только в книжках.

– Илья, – сказала Инга и замерла, словно поставила точку. Она снова перевела взгляд с него на свой стакан и покрепче сжала его двумя руками. Потом подумала, сделала глоток и опять поставила перед собой. – Илья, я не поеду с тобой в Париж.

Илья молчал, а она боялась открыто на него взглянуть. Вместо этого она смотрела на дальнюю кромку своего стакана, потому что так в расфокусе видела его лицо: как усмешка сбежала с его губ и уголки рта поползли вниз, а брови – вверх. Илья, однако, по-прежнему ничего не говорил, и Инга подумала, что он ждет продолжения.

– Прости, что не сказала тебе сразу, но мне нужно было время все оценить. И я не могу, к сожалению.

Илья прочистил горло. Когда он все-таки заговорил, в его голосе слышался сарказм:

– И что же тебе мешает?

– Я думаю, нам надо закончить отношения.

Едва сказав это, Инга снова схватила стакан и отхлебнула из него так жадно, словно это была вода, а она умирала в пустыне. Когда она думала над предстоящим разговором, она перебирала разные варианты формулировок: и «я ухожу от тебя», и «нам надо расстаться», и даже «все кончено» (это уже настолько отдавало мелодрамой, что хотелось зажать нос). Но только что прозвучавший словесный франкенштейн родился сам собой.

Илья, как оказалось, не просто откинулся на стуле, а покачивался на его задних ножках. Теперь он со стуком выровнялся, нависнув над столом. Инга, наоборот, чуть-чуть отклонилась и подвинула стакан ближе, словно хотела его защитить.

– И когда ты это решила, мне интересно? До того, как я позвал тебя в Париж, или после?

«Соври, – стукнулось в Ингином мозгу. – Соври».

– Я поняла это, когда ты предложил. Поняла, что не могу решиться на такой шаг.

– Врешь. – Илья опять откинулся на стуле. Теперь он разглядывал Ингу с отвращением, а она почему-то вдруг почувствовала себя настолько виноватой, будто заслуживала этот взгляд. – Давай говори, у тебя кто-то есть?

У Инги бешено заколотилось сердце, и она опять непроизвольно опустила глаза, вцепившись в стакан.

– Я так и думал. – Голос Ильи звучал теперь надменно и даже как будто брезгливо. – Я так и понял, когда ты мне ничего не ответила в том ресторане. Я, знаешь, не привык, чтобы телки не отвечали на «я тебя люблю».

У Инги горели уши.

– Нет у меня никого, – наконец выдавила она. – Но я действительно поняла, что не могу ответить тебе взаимностью.

– Ой, да не гони. Вон аж вся затряслась, когда я спросил. Я, блин, с тобой возился, и то делал для тебя, и это, а ты трахалась с кем-то за моей спиной и теперь говоришь: «Нам надо закончить отношения».

Он передразнил Ингу, произнеся последние слова тоненьким голоском. У нее же теперь горели не только уши, но и шея, и щеки, хотя уже не от стыда, а от злости.

– Ни с кем я не трахалась, – прошипела Инга, поднимая, наконец голову и прямо глядя Илье в глаза. – Ты себя со стороны видишь вообще? Мне не нужно было ни с кем трахаться, чтобы не хотеть больше с тобой встречаться.

– И что же во мне такого?

У Инги даже дыхание перехватило от всего того, что ей хотелось сказать: ты бесчувственная скотина, эгоист, у тебя эмоциональный интеллект как у веника, ты вечно хвастаешься своим дурацким дорогим вином, ты трус, никто не смеется над твоими шутками, ты ничего про меня не знаешь, ты никого не любишь, кроме себя, ты ничтожный, отвратительный, ты скулишь, когда я бью тебя плеткой. У Инги даже округлились глаза, когда она представила, как сейчас все это выпалит, и она вздохнула поглубже, но в самый последний момент вдруг передумала – не из милосердия, а потому что верх взял инстинкт самосохранения. Илья и так был зол, и Инга не желала проверять, на что он способен, если она заденет его сильнее.

Она глотнула «Лонг-Айленд» – в нем бряцнули кубики льда – и сказала:

– Я не собираюсь это обсуждать. Если бы ты не предложил переехать в Париж, я бы, наверное, сейчас не решилась, но теперь, когда ты и так скоро уедешь, я не вижу смысла продолжать отношения.

Илья залпом выпил «Олд фэшн» и резко встал, сдернув пиджак со спинки стула.

– Я надеюсь, на работу это никак не повлияет, – поспешно, вдогонку сказала Инга.

– Ну да, – хохотнул Илья. – Ну да.

Он стремительно вышел, а Инга отметила про себя, что сейчас он впервые не расплатился по счету. Впрочем, она его не винила.

Она достала телефон и написала Максиму.

«Ну и как это было?» – спросил он.

«Да не очень. Он решил, что я ему изменяю».

«А ты что?»

«Сказала нет».

«Умничка. Только начальника с уязвленным самолюбием тебе не хватало».

«Мне показалось, он и так чересчур уязвлен. Боюсь, что будет мне мстить как-то».

«Да ладно тебе, дай мужику время. Ну не изверг же он. Люди расстаются. Сейчас поненавидит тебя и успокоится».

Инга надеялась, что именно так и будет, но на душе у нее было тревожно.

Проснувшись на следующее утро, Инга мысленно обыскала себя, чтобы найти радость от свершившегося избавления. Никакой радости не было и в помине. В детстве отец всегда говорил ей, что утро вечера мудренее, и Инга не верила: она считала, что это фальшивое утешение для детей, которых не принимают всерьез. Однако со временем она действительно стала замечать, что на следующий день настроение выправляется и вчерашняя проблема не кажется смертельной. Это правило не подводило ее многие годы – до сегодняшнего дня, и теперь Инга чувствовала себя обманутой.

Тянущее чувство в животе, с которым она проснулась вчера, снова было на месте. Инга хотела поваляться немного в кровати и этим перехитрить организм – мол, нечего паниковать, я лежу и расслабляюсь, но внутри у нее словно сидела сжатая пружина, готовая вот-вот выстрелить. Пока этого не случилось, Инга поскорее встала и занялась обычными утренними делами, чтобы отвлечься.

Она увидела сообщение от Антона, отправленное ночью. Он спрашивал, когда они увидятся, и жаловался, что ужасно соскучился. Инга отложила телефон, ничего не ответив. Она думала, что когда произнесет перед Ильей волшебные слова «мы расстаемся», то накормит свою совесть досыта и та наконец-то замолчит, а оказалось наоборот: к чувству вины теперь примешивался страх, похожий на звон в ушах, незаметный, но назойливый. Инга боялась того, что ждет ее сегодня на работе. Ей совсем не понравился вчерашний разговор. Она и раньше его опасалась, но воображение рисовало ей бесформенное нечто, и это нечто хоть и давило своей массой, но как бы размазывалось по Инге целиком, нигде особенно не концентрируясь. Когда разговор состоялся и оказался в самом деле безобразен, это нечто приобрело форму, вылепилось, и страх тоже будто заострился и теперь бил точно в цель, причиняя почти физическую боль.

Очередной приступ этой боли нашел Ингу в ванной, когда она чистила зубы. Она уже давно заметила, что чувство стыда или ужаса чаще всего подстерегало ее именно в такие безобидные моменты. Пока ее рука совершала механическое движение, сознание блуждало по опасным дебрям, беззащитное перед всеми водившимися там чудовищами. Инга сплюнула и торопливо умылась, стараясь мыслями вернуться к простым и понятным вещам: звуку воды из крана, крему в банке, отражению в зеркале.

Она все-таки ответила Антону, что увидеться они могут завтра. Договариваться на сегодня она трусила, словно до вечера могло произойти что-то неведомое и плохое. Инга сама себе придумала срок – один день, решив, что если он пройдет спокойно, то и дальше ничего страшного не случится. Ей просто нужно пойти в офис, встретиться там с Ильей и понять, как он теперь собирается вести себя. Если внешне все будет по-прежнему, то и волноваться не о чем. Потом на нее уж точно снизойдет долгожданное облегчение, она расслабится и почувствует вкус свободы.

Инга боялась напрасно: за весь день она не только не перебросилась с Ильей и словом, но даже не виделась с ним толком. До обеда он сидел в своем стеклянном кабинете, а после пропал. Внимательная Инга отметила, что рюкзак с дивана тоже пропал, а значит, Илья вернуться уже не планировал. Сжатая пружина в ней постепенно начала ослабляться.

В среду у Инги с утра была встреча, поэтому в офис она приехала около одиннадцати. День был погожий, солнечный, и их угол опенспейса был особенно ярко освещен. Ингино место было ближе всех к окну. Когда она села, солнце тут же начало приятно припекать плечо. Инга протерла монитор, на котором в ярком свете была видна осевшая пыль. Белоснежные листы А4, лежавшие на столе, казались такими ослепительными, что резали глаза.

– Я закрою жалюзи? – спросила Инга у Алевтины, сидевшей рядом. Из всего отдела на месте были только она и Аркаша, разговаривавший по телефону.

Алевтина кивнула и, когда Инга вернулась на свое место, спросила:

– Ты отказалась идти на интерфаксовскую тусовку?

– Что?

– Илья сказал, что ты не можешь и чтобы я с ним пошла.