Харассмент Ярмыш Кира

Часть третья

Кабинет был уютный, Инга даже охарактеризовала бы его как «веселенький»: ярко-желтое кресло, торшер, в двух метрах напротив – серый диван с разбросанными на нем пестрыми подушками. Стены белые, на них – небольшие картины с ботаническим узором в черных рамках. Между креслом и диваном расположился небольшой стеклянный столик – совершенно бесполезный, потому что сидя до него нельзя было дотянуться ни с одной стороны. На нем стояли ярко-розовые цветы (искусственные или настоящие, Инга с ходу не разглядела) и коробка с бумажными салфетками.

Желтое кресло было занято сидевшей в нем женщиной. Когда Инга вошла, женщина сдержанно поздоровалась и указала ей на диван. Инга послушно устроилась напротив, поколебавшись, куда поставить сумку – рядом с собой или на пол, и в итоге поставила рядом.

Женщина ей сразу не понравилась. У нее были жидкие волосы и рыхлая фигура, которую туго обтягивала водолазка телесного цвета. В этом кабинете с претензией на стиль женщина казалась лишней.

– Мы с вами уже общались по переписке, но все равно представляюсь еще раз лично, – сказала она. Ее голос и лицо были совершенно бесстрастными. – Меня зовут Анна. Наша сегодняшняя сессия – установочная, на ней мы просто определим круг проблем, которыми будем заниматься. Вы раньше уже работали с психотерапевтами?

Инга помотала головой.

– Тогда у вас наверняка есть вопросы. Мой метод называется интегральное нейропрограммирование. Вам он знаком?

Инга опять помотала головой. Она не имела представления ни об этом методе, ни о любом другом. В ее воображении все встречи с психологами были одинаковы: специалисты в очках и с блокнотом слушали сопливые рассказы клиентов, возлежавших на кушетке. Название «интегральное нейропрограммирование» ей, впрочем, понравилось. Оно казалось солидным.

Анна принялась рассказывать. Инга честно слушала первые несколько минут, но из-за монотонности ее голоса вскоре потеряла нить. Ее начало раздражать, что Анна говорит так долго и неинтересно. Она шла сюда не для того, чтобы ей читали лекцию о психологии. На стене висели часы. Инга видела их краем глаза, но стеснялась посмотреть в открытую – Анна не сводила с нее глаз, когда говорила.

– Хотите ли вы узнать что-нибудь еще? – наконец спросила она.

Инга неопределенно пожала плечами.

– Что, например?

– Что угодно. Понятно ли вам, как мы построим нашу работу. Или, может быть, вы хотите спросить про мое образование или опыт.

– Нет-нет, ничего такого.

Инге хотелось только поскорее перейти к сути, а спрашивать про образование и вовсе казалось невежливым. Это как будто выдавало в ней сомнения. Уж если эта Анна заседала в кабинете в клинике, то и так понятно, что какие-то дипломы у нее имеются.

– Тогда расскажите мне про вас. С чем вы ко мне пришли?

Инга вздохнула, собираясь с мыслями. Ее взгляд остановился на цветах на столе. Наверное, все-таки искусственные. Смотреть на Анну она избегала, потому что чувствовала, что та пристально ее изучает, и не хотела встречаться с ней глазами.

– Ну-у-у… Это сложно сказать. Так быстро не ответишь.

– Мы никуда не торопимся.

«Это ты никуда не торопишься, – недовольно подумала Инга. – А у меня сессия пятьдесят пять минут, из которой, наверное, уже половина прошла».

– Ну… У меня проблемы на работе.

Анна хранила молчание, продолжая на нее глядеть. Она не пыталась помочь. Инга вздохнула еще тяжелее.

– Там произошел скандал. Из-за него у меня осложнились отношения с коллегами.

– Ваша проблема с этим связана – с отношениями с коллегами?

Инга удивилась, что Анна не спрашивает, какой скандал.

– Моя проблема скорее в том, как на меня это влияет.

– А как на вас это влияет?

– Я стала плохо спать. Думаю, это связано. Не могу заснуть и все время думаю. Я почти ни с кем не общаюсь. Мне одновременно и хочется, и нет. В итоге провожу время дома, но тоже толком ничего не делаю, только опять же все время думаю. Мысли ходят по кругу, и я от них уже устала. Я вообще как будто от себя устала, но никуда не могу деться, я ведь все время ношу себя с собой. Можно устать от себя?

– Можно устать от чего угодно, но судя по тому, что вы говорите, вы устали не от себя, а от повторяющихся мыслей. О чем вы думаете?

– О том, как можно было бы все изменить.

– И как-то можно?

– Нет. Я пытаюсь представить, как мне надо было повести себя в прошлом, чтобы ничего этого не случилось. В какой момент все пошло не так.

Анна записала что-то в блокноте. У нее и правда был блокнот. Инге стало одновременно приятно (вот как ее внимательно слушают) и тревожно (может быть, она по-настоящему больна?).

– Вы говорите, что почти ни с кем не общаетесь, – продолжила Анна. Подняв глаза от блокнота, она опять уставилась на Ингу. У нее был не то чтобы тяжелый взгляд – обычно под этим подразумевают недружелюбие, которого Анна была лишена, как и всех прочих эмоций, – но какой-то цепкий. Когда она наводила его на Ингу, та терялась, как будто ее неожиданно застали врасплох. – У вас обычно большой круг общения?

– Да не очень. У меня есть близкий друг. Несколько знакомых, с которыми я нечасто вижусь. Парень… был. Мы с ним расстались. Мать.

– Какие у вас отношения с матерью?

«Ну начинается», – подумала Инга.

– У меня с ней нормальные отношения, – сухо ответила она. – Мы не лучшие подружки, но вполне понимаем друг друга. Наше понимание заключается в том, что мы стараемся не лезть друг к другу в жизнь.

Анна опять принялась что-то быстро строчить в блокноте.

Инга решила, что ей нужно сходить к психологу, чуть больше недели назад. Это был ее белый флаг, знамя окончательной капитуляции. Как она и говорила когда-то Мирошиной, она не отрицала саму идею – бывают же у людей настоящие травмы: катастрофы, смерть близких, чудовищные разводы. Депрессия опять же бывает. Инга не была дремучим скептиком. Она вполне допускала существование депрессии как болезни, подтвержденной врачами, но верила в нее примерно так же, как верила в существование атомов: удостовериться не может, но в учебниках врать не станут.

Однако ни с кем из ее знакомых жизнь не обходилось особенно жестоко, поэтому представить, что им требуется настоящая помощь, Инга не могла. Она списывала повальное увлечение психологами на дань моде. Кроме того, платные разговоры казались ей недвусмысленным подтверждением того, что у человека просто нет друзей, с которыми он может поговорить даром. Это соображение было особенно постыдным и заставляло Ингу избегать психологов вдвойне. Все заверения, что эти визиты – такая же забота о себе, как походы в спортзал, Инга считала самооправданием.

Злосчастная Маргарита Арефьева тем не менее пошатнула ее уверенность. Невозможно было представить, чтобы такая независимая волевая женщина шла на поводу у толпы. Впрочем, последующие события заставили ее очарование в глазах Инги поблекнуть, и она уже не так торопилась во всем Маргарите подражать.

Проблема была в том, что навязчивые мысли в самом деле не давали ей покоя. Инга надеялась, что они прекратятся, как только она примет решение, что делать с работой, но хотя оно наконец было принято (Инга выбрала не увольняться), они никуда не делись. Стало даже хуже, потому что теперь к неотступным сомнениям, правильно ли она поступила и можно ли было что-то изменить, добавилось кое-что еще, куда более страшное и гораздо менее решаемое.

Это началось с той ночи на турбазе. Идея, посетившая Ингу в беседке, так напугала ее, что она действительно стала плохо спать, чего отродясь не бывало. Это была не идея даже, а только едва уловимый проблеск идеи, но хотя Инга ни разу не проговорила ее словами и даже не позволяла себе больше думать в том направлении, в ней что-то как будто сдвинулось. По ночам она часами лежала в постели, уставясь в потолок, а утром чувствовала себя выжатой как лимон, но первое, что происходило, когда она разлепляла глаза, – мысли снова шли по кругу. Любое ее действие в течение дня сопровождалось одними и теми же вопросами: правильно ли она поступает? Может ли она что-то изменить? Есть ли выход? Даже когда она ненадолго чем-то увлекалась и не концентрировалась на мыслях, они не выключались совсем, а просто стихали, чтобы зазвучать громче, как только она потеряет бдительность.

Сначала Инга предприняла очевидный шаг. У нее ведь были друзья, поэтому она пожаловалась Максиму. Разговор с ним по душам всегда помогал. На этот раз ей тоже ненадолго стало легче, однако выявилась проблема: Инга не могла быть откровенной полностью, как привыкла. Нечто, обитавшее на задворках ее разума, так пугало ее саму, что произнести это вслух было попросту невозможно, а иначе не наступало облегчение. Инга, впрочем, не оставляла попыток. Она хотя бы жаловалась Максиму на все остальное: что не может спать, что постоянно хочет плакать, что устала, что на работе невыносимо. Однако от проговаривания однообразные жалобы только набирали силу, словно овеществляясь.

Инга наивно думала, что ее груз удастся разделить на двоих, но вместо этого он, наоборот, удвоился, давя теперь и на Максима. Поначалу он, как хороший друг, живо вовлекался в Ингины рассказы и пытался советовать, но рассказов не становилось меньше, и к тому же они не менялись. Максим явно стал тяготиться своим бессилием и невозможностью помочь. Инга наконец пожалела его и примолкла.

Вместо этого она решила, что ей нужно под завязку набить свои дни делами, чтобы у нее просто не оставалось времени на размышления. Можно сказать, что она решила начать новую жизнь, полную осознанности и эффективности – всего того, что так любили люди в фейсбуке. Для начала она купила абонемент в спортзал (чего никогда прежде не делала) и принялась исправно ходить в него три раза в неделю – если уж от мыслей не избавится, то хотя бы пресс накачает. Это, кстати, помогло. В течение первой тренировки Инга не могла думать ни о чем, кроме как о желании поскорее оттуда смыться, что, впрочем, вполне отвечало ее целям.

Окрыленная успехом, Инга решила, что нужно пойти и на йогу – говорили же ей, что она прочищает голову. Йога подвела. Она оказалась не такой невыносимой, как подъемы штанги. Впрочем, кое-какой эффект все же был: Ингу хотя бы грела собственная целеустремленность на пути к просветлению. На этой волне она решила еще и бегать по утрам, но тут все же сломалась.

Кроме спорта, Инга скачала себе приложение для медитации и дыхания и честно посвящала этому двадцать минут перед сном; купила онлайн-курс лекций по истории искусств; по выходным отправлялась в длинные прогулки по разным районам, решив, что во что бы то ни стало должна исследовать Москву; скачала себе несколько книг и составила план, за сколько прочитает каждую; нашла в интернете список ста лучших фильмов и составила еще один план – за сколько посмотрит их все; решила вести свой бюджет и откладывать часть зарплаты; наконец, она начала правильно питаться и считать калории – даже купила себе кухонные весы и методично заносила в приложение каждый грамм съеденных углеводов. Чтобы бороться с бессонницей, Инга постановила, что ей нужно очень рано вставать, тогда вечером она будет мгновенно погружаться в сон, обессиленная.

Все это действительно некоторое время работало. Инга просыпалась в шесть утра, делала зарядку, завтракала (теперь она каждое утро впихивала в себя яичницу или овсянку, как того требовало правильное питание), пила травяной чай (по тем же самым причинам), читала по пути на работу (а не слушала музыку), в офисе ела принесенную с собой еду (это удачно решало проблему совместных обедов), вечером отправлялась в спортзал, или на йогу, или в крайнем случае домой, где усаживалась смотреть лекцию или черно-белые фильмы двадцатых годов, потом медитировала и рано ложилась спать. Прежние мысли, на которых она была зациклена, такого удара не выдержали, но беда пришла, откуда не ждали. Инга буквально помешалась на подсчете. Она считала все: прочитанные проценты в электронной книжке, съеденные калории, проведенные за медитацией минуты, потраченные деньги. У всего теперь была норма, и если Инга ее не выполняла, то впадала в маниакальную тревожность. Когда ей не удавалось встать в шесть, а только в шесть десять, день уже был испорчен. Если накануне она не успевала приготовить себе обед или ей требовалось купить что-то не учтенное в бюджете, она паниковала.

Обнаружилось и еще кое-что странное. Инга стала забывать. Она никогда прежде не жаловалась на память, даже наоборот, гордилась ею: помнила расписания, даты, маршруты, любые, самые мелкие обещания. Теперь она подолгу не могла найти ключи, носилась по квартире в поисках телефона, все время сжимая его в руке, путала время встреч, садилась в метро в неправильную сторону, забывала зарядку на работе. Каждая такая ошибка выбивала Ингу из колеи и ужасно расстраивала, потому что была верным свидетельством – в ней что-то сломалось. И пусть пока эта поломка выражается в безобидных мелочах, на самом деле она гораздо страшнее, может быть, даже смертельнее.

Самое же плохое заключалось в том, что ее прежние жуткие мысли, загнанные в дальний угол сознания, оказывается, не исчезли. Когда Ингин новый график стал для нее более или менее привычным, они вернулись с сокрушительной мощью. Теперь они как будто стали хитрее: большую часть времени таились, а потом в самый неподходящий момент выскакивали и набрасывались на Ингу. Стоило ей ненадолго потерять концентрацию, отвлечься от чтения, засмотреться на прохожего, как они, зубастые твари, принимались терзать ее с таким остервенением, что хотелось кричать.

Вот тогда-то она и решила пойти к психологу. Это была крайняя мера, но она логично вытекала из ее нового курса на осознанность. Вот только Инга не знала, где берут психотерапевтов. Среди ее знакомых таких не было, как и тех, кто бы к ним ходил.

Проблема, впрочем, решилась легко. Стоило Инге только задуматься об этом, как фейсбук и инстаграм начали любезно предлагать ей соответствующую рекламу. Технологии иногда здорово пугали Ингу своей несомненной способностью к телепатии. Один из постов рекламировал онлайн-сервис по подбору специалистов. Инга прошла тест и получила результат с тремя психотерапевтами, которые, по мнению программы, больше всего отвечали ее запросу. Инга выбрала Анну. На фотографии та ей понравилась – была одета в деловой костюм и улыбалась, а текст, в котором она рассказывала о себе, был пропитан доброжелательностью и энтузиазмом.

Анна принимала клиентов в небольшой клинике, затерянной в арбатских переулках. На фотографиях в интернете клиника выглядела уютной и казалась недавно отремонтированной. Все это Инге тоже понравилось, поэтому она тут же договорилась о первом сеансе, пообещав себе, что будет открыта всему новому и ни за что не позволит скепсису взять над собой верх.

Теперь эта ее решимость подверглась серьезному испытанию. Расспросив про ее отношения с матерью, выслушав жалобы на навязчивые мысли, Анна сказала:

– Давайте сделаем небольшое упражнение. Вы говорите, что испытываете почти физическую боль, когда вас одолевает тревога. Где эта боль находится?

– Что значит где? – растерялась Инга.

– Ну, в теле. Где именно в теле сосредоточена ваша боль?

Анна выглядела такой же бесстрастной, как раньше. Это вроде бы исключало розыгрыш.

Инга осторожно пояснила:

– Ну это же не настоящая боль, а душевная. Она нигде не находится. Мне просто кажется, что я ее чувствую.

– Я понимаю, что это не то же самое, что ножевая рана. Но мы в нейролингвистике считаем, что бессознательное связано с реальными ощущениями, оно может на них влиять. Поэтому если вы попытаетесь, то наверняка сможете отыскать то место в теле, где ваша боль отзывается сильнее всего. Закройте глаза.

Инга, все еще с подозрением косясь на Анну, нехотя послушалась. «Я обещала быть открытой всему новому», – напомнила она себе.

– Чувствуете? Может быть, в животе? Или в груди?

– Ну-у, наверное, в голове, – помолчав, с сомнением сказала Инга. Никакой боли она там не чувствовала.

– Очень хорошо. А теперь скажите, на что похожи ваши мысли?

– В каком смысле на что?

– Не открывайте глаза. Если я буду вам подсказывать, то это не сработает. Мы здесь оперируем образами. Вам надо представить, на что похожи ваши мысли.

Так как Инга не проронила больше ни звука, Анна наконец сжалилась:

– Ну, может быть, на воронку над вашей головой? Или облако мух?

– На собак. На стаю голодных злых собак.

– Прекрасно! А теперь представьте, что вы их прогоняете. У вас в руках палка, и вы машете ею направо и налево. Собаки пугаются, скулят и бросаются врассыпную. Представили?

Инга неуверенно кивнула. В жизни она не чувствовала себя так глупо.

– Ну и как, помогло?

– Что помогло? – убито прошептала Инга.

– Ну, вам удалось прогнать вашу стаю? Они ушли? Ушли ли вслед за ними ваши мысли?

Инга наконец открыла глаза. Анна смотрела на нее все так же серьезно, но теперь как будто с некоторым воодушевлением. Инга подумала, что психиатрическая помощь тут требуется явно не ей.

– Послушайте, ну это же не настоящая стая собак, а мысли. У них есть причина. Оттого что я представила, как машу палкой, они, конечно же, никуда не денутся.

– Хорошо. Тогда будем работать с причиной. Не расстраивайтесь, не у всех получается с первого раза. Нужна сноровка.

Анна порылась в сумке и достала оттуда упаковку квадратных стикеров. Вместе с ручкой она протянула их Инге.

– Я хочу, – заявила Анна, возвращаясь в кресло, – чтобы на одном стикере вы написали «настоящий момент», а на другом – «будущий момент». Теперь положите их на пол в любое место этой комнаты. Туда, где, как вам кажется, им место. Настоящий момент – это то, где вы сейчас, а будущий – это куда вы хотите прийти.

Инга написала, что от нее требовалось, сохраняя каменное лицо. Встав, она все же взглянула на часы – до конца сеанса оставалось еще пятнадцать минут.

Положив стикеры на полу – «настоящий момент» посередине комнаты, «будущий» на метр впереди, она вопросительно посмотрела на Анну.

– Очень хорошо. Теперь напишите и расположите так же «рождение» и «зачатие».

– Какое еще зачатие?!

– Мы с вами составляем ось вашей жизни. Некоторые вещи формируются в нас еще на стадии эмбриона.

Положительно не казалось, будто Анна сейчас захохочет от своей шутки. Она была смертельно серьезна. Инга заподозрила, что метод «интегральной нейролингвистики» все-таки нужно было погуглить заранее. Она слабо верила в силу разговоров с психологами, но то, что ее сейчас будут анализировать на стадии эмбриона, звучало устрашающе.

Однако отступать было некуда. Втайне уверенная, что ее снимает скрытая камера, Инга все же написала слова «рождение» и «зачатие» и положила их рядышком возле самого плинтуса.

– Теперь подумайте, – как ни в чем не бывало продолжила Анна, – какие события привели вас туда, где вы есть сейчас? Встаньте в «настоящий момент», так лучше думается. Нет-нет, буквально подойдите и встаньте на ваш стикер. Теперь вспомните все, из-за чего вы здесь оказались. Все вехи, которые кажутся вам важными, обозначьте на новых стикерах как «критический момент 1», «критический момент 2» и так далее. И тоже положите их на пол.

Уже почти устав изумляться и даже наоборот, предвкушая, чем это закончится, Инга послушно написала «критический момент 1» – когда начала встречаться с Ильей, «критический момент 2» – когда рассталась с ним и «критический момент 3», под ним объединив всю историю со скандалом. «Критический момент 3» она положила совсем близко от «настоящего момента», а остальные стикеры немного дальше.

– А раньше? – спросила Анна, оглядев бумажки на полу.

– Что раньше?

– Вы все стикеры положили в непосредственной близости от «настоящего момента». Но навязчивые мысли обычно симптом застарелой травмы. Подумайте, не случалось ли с вами что-то в более далеком прошлом?

– Понятия не имею, – нахмурилась Инга. – Что-то, конечно, случалось, но к делу это отношения не имеет.

– Обычно момент, где мы сейчас, закладывается очень рано. Чаще всего в пубертате. Не происходило ли с вами чего-то лет в двенадцать – четырнадцать?

– Вы смеетесь? – не выдержала Инга. – Какие двенадцать – четырнадцать? Я же вам с самого начала сказала, что моя проблема связана с работой. Я не собиралась в двенадцать лет идти работать в эту компанию.

– То, что ваши мысли проявились на фоне работы, не означает, что она является их причиной. Вероятнее всего, вы были склонны к ним раньше. Все же попробуйте, встаньте в ту точку на вашей оси, где вам около двенадцати.

Медленно закипая, Инга сделала два шага по комнате и замерла.

– Вы что-нибудь чувствуете в этом месте? Может быть, что-то вспоминаете? Попробуйте закрыть глаза.

– В этом месте я чувствую себя по-идиотски.

– Понятно. Зайдем с другой стороны. Ваше будущее – какое оно? Какой вы себя там представляете?

– Это опять что-то с образами? Я должна сказать, что представляю себя цветком в райском саду?

– Нет, буквально. Этот стикер на полу – то, куда вы хотите прийти, какой стать, какими качествами обладать. Какие они?

– Ну… Я спокойная. Ни о чем не беспокоюсь.

– Пожалуйста, избегайте формулировок с «не». Наше бессознательное это слово не фиксирует. Спокойная, какая еще?

– Мы играем в синонимы? – зверея, спросила Инга. – Безмятежная. Умиротворенная.

– Очень хорошо, – невозмутимо сказала Анна. – А когда в последний раз вы чувствовали себя так?

Тут Инга в самом деле задумалась. Наконец она пожала плечами.

– Наверное, около года назад. Хотя нет, год назад у меня были другие проблемы. Наверное, два года. Вообще если подумать, я всегда была не слишком спокойна. Просто чуть спокойнее, чем сейчас. Но полностью умиротворенной долгое время – нет, такого не случалось.

– Даже в момент рождения? – деловито спросила Анна, чиркнув что-то в блокноте.

Инга сфокусировала взгляд на кончике ее ручки.

– Вы знаете, – наконец проговорила она, – в момент рождения довольно сложно оставаться спокойной.

– Тогда, может быть, в момент зачатия?

Больше не таясь, Инга обернулась и посмотрела на часы. До конца сеанса оставалось пять минут.

– Спасибо, Анна, – твердо сказала она. – Думаю, на этом все.

Анна молчала, наблюдая, как Инга подхватывает сумку и направляется к дверям.

– Вы напишете, если захотите прийти еще раз? – спросила она в последний момент. – Первые встречи, особенно без опыта терапии, могут казаться бесполезными, но со временем изменения обязательно наступают.

Инга напоследок еще раз оглядела кабинет. Сейчас он казался ей ненатуральным, бездушным, как реклама в каталоге, – усредненное представление о месте, в котором должны проводиться терапевтические сеансы. Все здесь казалось фальшивым, но больше всего сама Анна, которая хоть и имела блокнот и употребляла слово «бессознательное», была пародией на психолога. Впрочем, с неожиданным раскаянием подумала Инга, возможно, это не она была пародией на психолога, а сама Инга – пародией на клиента. Ведь на самом деле она знала: все, чем она занимается последнее время, – искусственное. Эта ее осознанность, йога с медитацией, правильный образ жизни и эффективность. Инга играла в такую себя, какой никогда не была, и хотя это могло увлечь ее на время, проблему не решало. Она просто опять пыталась оттянуть момент, когда ей придется встретиться с проблемой лицом к лицу. И в ту же секунду Инга почувствовала, что ее бессмысленное дрейфование закончилось. Она как будто встала на якорь – цепь натянулась, ее дернуло в последний раз, и наступил покой.

– Вряд ли я приду еще раз, – покачала она головой. Раздражение из-за Анны и впустую потраченного часа вдруг прошло. – Думаю, мне нужен другой подход.

По пути домой Инга ни о чем не думала, в голове было ясно, как в погожий день. Никакой медитацией не удавалось достичь такого эффекта. Она терпеливо ждала, когда окажется в квартире, одна, надежно защищенная стенами, и там-то наконец даст мыслям волю. Это больше не пугало, и теперь Инга точно знала, что не обманывает себя. Она действительно собиралась это сделать.

Зайдя домой, она заперла и подергала дверь, а потом села в кресло и уставилась на стену перед собой. Она сидела не шелохнувшись, с остановившимся взглядом, но чувствовала, как внутри нее все приходит в движение, словно где-то на немыслимой глубине зашевелились тектонические плиты. Хотя на лице у нее не дрогнул ни единый мускул, ее как будто всю перетряхивало до основания. Мысли вспыхивали, как зарницы, и тут же гасли, раз за разом более дерзкие, более запретные, которые и думать страшно, но Инга не боялась их и не торопила себя. Она ждала, когда ее новый мир наконец-то обретет форму, застынет, и отчетливо явится главная мысль, которую она почувствовала в себе той ночью на турбазе, но побоялась назвать.

И мысль явилась.

Илью нужно убить, подумала Инга.

И ничего не произошло – небеса не разверзлись, не грянул гром, даже пульс, кажется, не участился. Да Инга ничего такого и не ждала. На самом деле ей все было ясно еще с той самой ночи в лесу, но когда мысль впервые возникла в ней, еще бесформенная, просто импульс, Инга спрятала ее поглубже и завалила сверху всяким хламом – черно-белым кино и паровыми котлетами. Она думала, что ее без труда удастся победить, да, в общем-то, и побеждать не придется. Мало ли на свете людей, которые в приступе ненависти желают кому-нибудь смерти, редко кто из них становится убийцей по-настоящему. Уж точно не Инга. Она была самым обычным человеком, не супергероем и не психопатом. Самое радикальное действие, на которое она была способна в порыве расстроенных чувств, это отстричь себе каре. По крайней мере, так она думала.

Однако, видимо, что-то особенное в ней все же было – Инга предпочитала думать об этом как об особенности, – потому что погребенная мысль не желала затихать. Инга ощущала ее внутри все время, как застрявшую в теле стрелу (Анна была бы довольна образностью ее мышления), – ни вытащить, ни забыть. Она старалась не обращать на нее внимания, решила, что мысль лишится силы, если не смотреть на нее прямо, не формулировать словами. Так она пыталась перехитрить саму себя, пока эта идея, засев в ней, не начала отравлять нутро и пока сегодня, стоя у Анны, Инга не сдалась. Поэтому она поехала домой, заперлась, чтобы никто уж точно не подсмотрел и не подслушал, и, призвав все свое мужество, позволила наконец этим трем словам явиться на свет. Илью-нужно-убить.

Новая реальность, в которой Инга очутилась, требовала двух вещей. Во-первых, нужно было разобраться, чем она делает Ингу. Ты не можешь оставаться обыкновенной женщиной, планируя чью-то смерть. Ты автоматически превращаешься в другое существо, но потянет ли Инга такую трансформацию? Об этом стоило как следует поразмыслить.

Во-вторых, собственно планирование. Невозможно убить человека, ограничившись одним желанием. Для этого требуется физический акт. И если уж Инга решилась как минимум размышлять об этом, то ей предстоит придумать, что это будет за акт и как она его осуществит. Та еще задачка.

Инга неожиданно развеселилась. Думать в открытую оказалось не так страшно: по ощущениям это была та же игра, что и в йогу с медитацией. Инга не сдерживала фантазию, разрешая себе на время побыть кем-то другим. Никому не запрещено думать. В голове можно устроить хоть геноцид, все равно никто не узнает. Даже странно, что она так боялась раньше.

Осознав, что улыбается, Инга попыталась принять сообразный своим размышлениям сдержанный вид. Она сложила ладони перед собой, локтями упираясь в ручки кресла. Итак, если бы она в самом деле решилась убить Илью, что бы она почувствовала к себе? Инга успела подумать только первую часть вопроса, как сердце зашлось от ужаса, но уже в следующую секунду она ощутила восторг, даже упоение. Наверное, такое чувствуешь, когда прыгаешь с парашютом. Это была бы победа – над Ильей, конечно, тоже, но главное, над собой. Инга стала бы исключительной. Несравнимой с обычными людьми. Она могла бы с этих пор смотреть на всех свысока и знать, что она другая, отличная от них, что у нее есть тайна, которой не поделишься с подружкой, о которой не проболтаешься спьяну, – настоящая тайна, меняющая мир. И хотя от этого стыла кровь, куда больше Инга чувствовала опьяняющую гордость за себя. Кто бы мог подумать, что она умеет рассуждать так дерзко. Что она может примерить на себя роль убийцы и не струсить.

Нет, она не хотела убивать ради убийства или высшей идеи. Эксперименты в духе Достоевского ее совершенно не увлекали. Однако свободомыслие, которое она даже не подозревала в себе, явилось таким поразительным открытием, что Инга на некоторое время потеряла способность думать о чем-то другом и только восхищенно созерцала эту новую свою сторону.

Впрочем, когда острота момента прошла, Инге пришлось признать, что у ее головокружительного превращения в сверхчеловека имелось другое, куда более реальное и предсказуемое последствие. Илья умрет. Он перестанет быть. Несмотря на то, что именно это было главной целью всех ее размышлений, Инга вовсе не испытывала приятного возбуждения. Наоборот, мысль показалась отрезвляющей, как снег за шиворотом.

Инга поначалу даже испугалась. Неужели ей его жалко? Она попыталась представить лицо Ильи, чтобы распалить в себе злость, но этого не произошло. Инга не чувствовала вообще ничего: ни страха, ни сострадания, ни ярости. Смерть Ильи была самой неинтересной вещью на свете, не пробуждающей в ней вообще никаких сильных эмоций.

Это открытие тоже было в некоторой степени поразительным, хоть и не вызывало особого трепета. Инге всегда казалось, что если убийство задумывает обычный человек, а не какой-нибудь сумасшедший, то он движим страстной ненавистью, запредельным накалом чувств. До той ночи в беседке все это в Инге и было. Ненависть была, жажда отомстить была. Электрическое покалывание в пальцах и сжимающиеся кулаки. Она помнила все это, но воскресить сами ощущения теперь не могла. Как будто бешенство бесследно покинуло ее, как только в ней поселилась мысль об убийстве. Поначалу оно заменилось тоской, чуть было ее не сломившей, а теперь, когда Инга дала себе волю, холодной расчетливостью. Никаких сомнений или нравственных терзаний она не испытывала. Илья просто должен был умереть, и все.

Но как именно? В голове нарисовался образ в стиле нуар: Инга извлекает из сумочки маленький изящный пистолет и, бросив последнюю драматическую реплику, стреляет в Илью. За секунду до смерти в его глазах вспыхивает осознание заслуженной расплаты. Очень соблазнительная фантазия с одним крупным недостатком: пистолета у Инги не было. Перед ней прошла вереница картин, где маленький изящный пистолет заменялся на пистолет с глушителем, обрез и ружье, но легче не стало. Взять все это было негде.

Следующим в иерархии орудий убийства, по Ингиной оценке, стоял нож, но едва она вообразила, что всаживает лезвие Илье в живот, как ей самой скрутило живот. Несомненным плюсом пистолета, помимо его элегантности, была бесконтактность. Убийца находился на расстоянии от жертвы и не соприкасался с ней. Нож – совсем другое дело. Мысль о том, как он входит в тело (Инга со всей живостью воображения представила сопротивление тканей и даже, кажется, услышала влажный клекот), была настолько омерзительной, что она сразу же с брезгливостью ее отбросила. Не говоря уже о том, что это было грязно и отвратительно, Инга сильно сомневалась, что ей хватит сил.

Это вообще было проблемой, о которой она задумалась только сейчас. Илья был взрослым мужчиной выше ее на голову, почуяв опасность, он мог наброситься на нее, вступить в борьбу и победить. Ингу мало беспокоило, достанет ли ей духа его убить, но вот хватит ли ей сил? Потренироваться на ком-нибудь заранее невозможно, значит, действовать придется наверняка.

По этой же причине Инга отмела идею с удушением – тут ей точно ничего не светит. Некоторое время она рассматривала возможность столкнуть Илью откуда-нибудь, но даже если бы подходящее место нашлось, Инга, опять же, могла физически не справиться.

Оставался самый тихий вариант – отравить. Обилие детективных сюжетов, в которых люди погибали от яда, намекало, что особых усилий не требуется.

Сначала Инга подумала про цианистый калий, но тут же отвергла эту мысль – она не знала, где его взять. Кроме того, само это словосочетание так прочно увязывалось с убийством, что Инге казалось небезопасным рыскать по Москве в его поисках. В книжках травились мышьяком или крысиным ядом (Инге казалось, что это одно и то же), но, кажется, последний раз в прошлом веке. Старомодность метода тоже, увы, навлекала подозрения. Вряд ли в современном мегаполисе Ингин интерес к крысиному яду не вызовет вопросов. В кино все ели снотворное горстями, и это, пожалуй, был неплохой способ – достаточно нагуглить, какие таблетки в большом количестве смертельны, а дальше придумать, как заставить Илью их выпить. Плану все еще явно не хватало деталей, но что-то уже вырисовывалось.

Вставая с кресла, Инга даже негромко рассмеялась. Больше всего ее радовало то невероятное облегчение, которое на нее наконец-то снизошло. Размышлять об убийстве было так просто, что сама эта простота уже приносила удовлетворение. Конечно, пока она никого не собиралась убивать, но ведь ничего не мешало ей и дальше развлекать себя этими мыслительными упражнениями. Планировать убийство было приятно. Планирование ни к чему ее не обязывало. Она просто еще немного подумает о том, как это можно сделать, а уж когда план будет окончательно готов, решит, что дальше. Пока же ничего не нужно решать, ни к чему эта звериная серьезность, пусть все идет своим чередом.

Инга открыла холодильник и скривилась: там был только кефир и нарезанная ломтиками морковь – неопровержимые улики насилия над собой. Инга с отвращением достала морковь и швырнула ее в мусорное ведро. Она подумала, что и тут тоже виноват Илья, ведь это чтобы избежать мыслей о его убийстве Инга несколько недель мучила себя здоровым образом жизни. Хватит. Отныне она будет есть что хочет, делать что хочет и думать о чем угодно. Инга взяла телефон и с мрачным торжеством, как будто это была ее месть, заказала себе пиццу.

Начинать новую жизнь второй раз за месяц оказалось куда проще, чем первый, а главное, неизмеримо приятнее. Для начала Инга отправилась по магазинам. Шопинг вообще-то не был ее любимым развлечением, но она сочла его верным способом удовлетворить поверхностные желания. Инга представляла себе это как в кино: быстрый монтаж под веселую музыку, где она появляется в дверях разных магазинов с растущим количеством пакетов. На деле все, конечно, оказалось не так. Ее скоро утомила и скудость выбора, и очереди в примерочные, и постоянное переодевание. Спустя три часа Инга вышла из торгового центра с возмутительно небольшим ворохом пакетов, зато с твердым намерением найти другие способы баловать себя.

Для этого она решила восстановить свой тиндер, однако и тут ее вскоре ждало разочарование: заново открывшийся ей мир был так же уныл, как и в прошлые разы. Причем на этот раз дело было не столько в самих мужчинах, сколько в их фотографиях. Примерно четверть выкладывала снимки такого ужасного качества, что Инга считала это попросту неприличным – уж в двадцать первом веке можно было бы завести себе нормальный телефон. Однако хуже обстояли дела с еще двумя четвертями – их фотографии были чудовищно претенциозны. Мужчины позировали за рулем дорогих машин, в небрежно накинутых на плечи белоснежных рубашках, надевая запонки, глядя в сторону, запустив пальцы в волосы и ненатурально улыбаясь. Среди них действительно попадалось много симпатичных, но стоило Инге пролистать их постановочные фотографии, как вспыхнувший было интерес моментально гас. О чем она будет говорить с таким человеком? Она не могла даже представить общую тему.

Владельцы подобных фотографий обычно не писали о себе ничего, а если уж расщедривались на подпись, то это был или их рост, или фразы вроде «жизнь не в том, чтобы ждать, когда пройдет буря, а в том, чтобы научиться танцевать под дождем», «a real man can ruin your lipstick, but never your mascara».

Была еще небольшая прослойка людей, которые выкладывали первой фотографией ту, где они были запечатлены с кем-то: с игроками по команде, друзьями, а то и женщинами неясного статуса. Поначалу Инга еще пролистывала следующие снимки, чтобы определить, кому все же принадлежала анкета, но к двадцатому разу потеряла терпение и автоматически смахивала таких влево.

Оставшаяся четвертинка мужчин была на первой взгляд небезнадежной: с естественными фотографиями, с нормальными, а иногда даже смешными подписями. Но и тут нашлось непреодолимое препятствие. Замэтчившись, Инга никогда не писала первой, считая, что это мужская обязанность, но эта четвертинка, видимо, рассуждала по-другому, потому что не писала тоже. Пары у Инги копились, но толку от них не было.

И тут Ингу посетила идея. Надежда найти в тиндере настоящую любовь истончилась до призрачности, но развлекаться это никак не мешало. Надо было только соорудить невероятную анкету с невероятными фотографиями и с ее помощью ловить в свои сети ничего не подозревающих мужчин. Встречаться с ними Инга не собиралась, а значит, могла вести себя как ей вздумается, писать первой и любые глупости, а потом наслаждаться реакцией.

Это кольнуло ее сходством с ее поддельной фейсбучной страницей, но Инга не позволила себе углубляться в воспоминания. Того аккаунта больше не существовало. В ночь последнего разговора с Ильей она удалила его, а потом, скрипя зубами, и свои посты об Илье с настоящей страницы. Выпитое вино тогда притупило Ингино унижение, она подумала, что жизнь ее и без того превратилась в такое безобразие, что хуже уже не будет, и ей просто нужно начать все сначала. Утром она корила себя за малодушие, однако в глубине души признавалась: Илья так сильно напугал ее, что по-другому она поступить не могла. От этого она, правда, злилась только сильнее.

В любом случае больше Инга не собиралась повторять своих ошибок. Новый тиндер-аккаунт она решила завести на отдельном телефоне с другой сим-картой, чтобы никто не мог ее отследить. К тому же она не хотела удалять свою настоящую страницу. Вдруг ее судьба все же скрывается где-то там, среди бесчисленных анкет?

Инга купила себе простой смартфон и симку в крохотном магазинчике возле метро. Паспорт у нее никто не спросил. Потом началось самое интересное: создание образа. Инга рыскала по просторам интернета в поисках фотографий, которые были бы привлекательными и при этом достаточно реалистичными. Глаза у нее разбегались. Ей разом хотелось побыть и скромной девочкой-одуванчиком, и женщиной-вамп, и модной тусовщицей, и хиппи со склонностью к эзотерике. Каждая из этих личностей нуждалась в собственном характере, жизненной истории, манере вести переписку, и придумывать их было для Инги самым увлекательным занятием на свете. Однако быть всеми одновременно она не могла, аккаунтов не напасешься, да и чем больше ложных сущностей она выдумает, тем поверхностней они получатся. Инга не без сожаления решила сосредоточиться на ком-то одном и менять персонажей постепенно, когда они наскучат.

В качестве пробника она выбрала фотографии девушки, которая когда-то встречалась с ее однокурсником. Они виделись один раз в жизни на какой-то вечеринке сто лет назад, и Инга не без труда отыскала ее соцсети. С однокурсником она давно рассталась, страница «ВКонтакте», которую нашла Инга, не обновлялась уже год. Единственная причина, по которой Инга вообще стала ее искать, была в том, что во время их единственной встречи девушка поразила ее своей внешностью. Было в ней что-то рысье, не хватало как будто только кисточек на ушах, но при этом во всем ее облике сквозило такое благородство, что это сбивало с толку. На нее постоянно хотелось смотреть, следить, как меняется ее лицо, из озорного и дерзкого становясь вдруг божественно красивым.

Фотографии не передавали этих переливов. На них она казалась просто манерной, с томно запрокинутой головой и неестественно сложенными руками. Но так для Инги было даже лучше. Ей нравилось, что ее персонаж – настоящий человек, это увеличивало правдоподобность ее затеи в ее же собственных глазах. Не какая-то недоступная модель, а вполне обычная женщина, хоть и очень привлекательная. Найденная на ее странице пошловатая черно-белая фотосессия вполне соответствовала тиндеровскому духу.

Инга назвала ее «Валентиной» – захотелось необычного, слегка устаревшего имени. В профиль она поставила цитату из «Анны Карениной»: «Если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви» – и приготовилась к охоте.

Лайки посыпались на нее как из рога изобилия, и Инга даже оплатила улучшенную версию тиндера, чтобы видеть всех, кто шлет ей сердечки (на своем настоящем аккаунте она жадничала). Однако, хоть Инга и писала теперь первой, особо интересных разговоров не завязывалось. Инга решила, что Валентина будет романтичной псевдоинтеллектуалкой, но для тиндера этот образ оказался слишком скучным. Обсуждать с ней Толстого никто не хотел, а беседы о сексе не вписывались в придуманный характер. Большинство парней после третьего сообщения звали Валентину на свидание, считая, что долгая переписка – пустая трата времени, а когда она отказывалась, теряли интерес.

В итоге Валентина была признана провальным экспериментом, и Инга завела новую анкету, намного более цветастую – с пышногрудой девицей в ультракоротких шортах. Эти фотографии она уже не искала тщательно, а просто наткнулась на них в галерее какого-то не слишком популярного московского клуба. Нового персонажа она назвала «Камилла». Камилла пользовалась намного большим успехом, чем Валентина. Инга упоенно изображала капризную дурочку, и почему-то теперь все мужчины желали с ней разговаривать – они расспрашивали ее о том, как она отдыхает, в какие заведения ходит, что любит пить, какую музыку слушает и что ценит в противоположном поле.

Камилла продержалась несколько дней, но когда Инга хорошо изучила сценарии возникавших с ней бесед, та ей тоже надоела.

После Инга успела побывать вегетарианкой Никой, на зимовку уезжавшей на Гоа и увлекавшейся переселением душ, школьной учительницей Екатериной, подрабатывавшей стриптизом, и лесбиянкой Сашей – для этого Инга изменила настройки тиндера, чтобы ей показывались женщины. Последний опыт оказался не очень любопытным, потому что многие женщины, как выяснилось, пользовались приложением, чтобы искать просто подруг. Тем не менее кое-что полезное было: Инга смогла погрузиться в ту часть тиндера, что обычно была от нее скрыта. Одновременно с сожалением и чувством заслуженного превосходства она сделала вывод, что женские анкеты были куда разнообразнее, оригинальнее и интереснее, чем мужские.

Несмотря на то, что игра в тиндер захватила Ингу, ее развлечения этим не ограничивались. Она уговорила Максима поехать вместе в отпуск в Италию, и теперь они бурно его планировали. Кроме этого, она стряхнула пыль со своей телефонной книжки и принялась встречаться со старыми знакомыми, не отказываясь ни от каких предложений, будь то поход в клуб или поездка на дачу. При этом, когда мать позвала ее на собственную дачу, Инга, как следует подумав, отказалась и запретила себе испытывать по этому поводу чувство вины. Она до сих пор обижалась, что мать в последний раз не поддержала ее. А если уж делать только то, что тебе нравится, то от встреч с матерью можно с чистой совестью уклоняться.

Инга замечала, что в маниакальном стремлении ни в чем себе не отказывать слегка перегибает палку, как будто опять превратилась в бунтующего подростка. Иногда она даже уставала, словно ее нынешний образ жизни был просто новой формой ограничений. Особенно утомляли ее встречи со знакомыми. Просыпаясь на следующий будний день с похмелья и со звенящим ощущением стыда (она вспоминала то как споткнулась на лестнице, то как целовалась с каким-то парнем у туалета, то как флиртовала с таксистом и даже оставила ему свой номер), Инга думала, что ей стоило бы немного притормозить. В конце концов, мало приятного было мучиться головной болью в офисе на глазах у ненавистных коллег. Однако в ней тут же поднимался протест – кто сказал, что неправильно пить в будни? Кто сказал, что неприлично целоваться у туалета? Зато ей будет что вспомнить. Настоящая жизнь состоит из веселых приключений, и ничего не поделаешь, если за эти приключения иногда приходится платить. Инга самоотверженно продолжала веселиться.

Впрочем, все это было не более чем антуражем, пестрым обрамлением того, что на самом деле ее занимало. Главным развлечением, занятием, которое по-настоящему наполняло дни смыслом и ценностью, стало для Инги планирование преступления.

Поначалу она не торопила события, даже оттягивала момент формирования плана. При мысли о том, на что она собирается замахнуться, у нее сладко щемило в груди. Сперва она составляла будущие поисковые запросы в голове. Было что-то будоражащее и запредельно дерзкое в том, чтобы смотреть на Илью сквозь стеклянную стену его кабинета и перебирать про себя формулировки «чем можно отравиться», «какие лекарства в больших дозах смертельны», «снотворное с алкоголем эффект». Потом она наконец-то решила, что настало время переходить к практике. Инга открыла гугл, поставила курсор на строку и замерла.

Ей впервые пришло в голову, что искать такие вещи в интернете может быть опасно. Еще более опасно было делать это с рабочего компьютера, подключенного к местной сети. Похолодев, Инга покосилась на сидящего через стол Галушкина, словно он мог угадать ее намерения. Как можно быть такой дурой, чтобы не подумать об этом заранее? Ясно ведь, что все, что она напишет, где-то сохранится и потом выдаст ее с потрохами.

Это неожиданное препятствие, которое она по глупости не предусмотрела, да еще с самого начала, слегка сбило ее боевой настрой. Ей бы стоило все это время не фантазировать впустую, а разобраться в минимальных правилах безопасности.

Промыкавшись до вечера, Инга обратилась за советом к Максиму и с горем пополам все же сумела установить себе VPN. На всякий случай она поставила его на свой запасной, тиндеровский телефон – неясно было, как там все работает, а лишняя предосторожность не помешает. С этого телефона она и собиралась искать. Максим, конечно, изумился, зачем ей вдруг понадобилось шифровать трафик, но она уклонилась от ответа. Делать Максима соучастником она ни в коем случае не собиралась.

Наконец Инга могла приступить к исследованию. Она начала издалека: последовательно загуглила «цианистый калий», «мышьяк», и «крысиный яд», только чтобы окончательно от них отказаться. Результат оказался предсказуемым – где их достать, «Википедия» не сообщала. К открытиям можно было отнести только то, что мышьяк и крысиный яд – все же разные вещи, но это не облегчало задачу.

Тогда Инга перешла к поиску смертельных лекарств, но тут ее подстерегало новое разочарование. Статьи в интернете были забиты восклицательными знаками, большими буквами и красными плашками, но основной вывод, который из них следовал, – никакие таблетки, тем более отпущенные без рецепта, не гарантировали смерть. Авторы пугали сердечной недостаточностью, которая «может наступить через пять-шесть часов», статистикой, по которой летальный исход грозил в «10 % случаев», сыпали словами «недопустимо», «крайне опасно», «серьезный вред здоровью», но Инга только в нетерпении скроллила экран, чтобы найти что-нибудь по-настоящему действенное. Такого не существовало. Результата никто не обещал.

При этом интернет изобиловал сведениями о том, что отравления – самая частая причина гибели, что люди умирают, даже выпив слишком большое количество воды, не говоря уже о некачественном алкоголе, но все эти факты в виде статистики были бесполезны.

Беспорядочное гугление вывело ее на фильм Вуди Аллена, где герой совершает убийство, похищая пузырек с ядом из университетской лаборатории. Но в распоряжении у Инги не было лаборатории. Чуть позже она наткнулась на статью про серийную отравительницу, которая воровала яд на производстве. Но Инга не работала на производстве. Все, что она читала, свидетельствовало: для успешного убийства требуется удачное стечение обстоятельств. Но Инга не могла полагаться на везение!

Это еще больше остудило ее пыл. Раньше ей казалось, что убийство – вещь плевая. Человек смертен и, что еще более важно, хрупок. Вся сложность заключалась только в моральных принципах и заметании следов. Литература и кинематограф это подтверждали. Там герои мерли как мухи от самых разнообразных вещей: пронзенные ножницами, задушенные подушкой, раздавленные обрушившейся на них с крыши скульптурой. Никто не упоминал, что это физически тяжело! Да что там тяжело – сейчас Инге казалось, что попросту невозможно. В какой-то момент на нее даже нашел мистический страх, будто Илья вообще неуязвим.

Инга снова перебрала в голове все традиционные варианты убийств. Можно было сбить его машиной. Но она не умела водить. Можно было испортить его собственный автомобиль, перерезав тормоза. Но Инга не знала, где они там находятся и как их перерезают. Можно было нанять киллера. Господи Иисусе, да его-то она где возьмет?! Отправится ночью в подворотню и будет ждать, пока кто-нибудь любезно не предложит ей свои услуги? Или подаст объявление в газету?

Насчет объявлений Инга смутно догадывалась, что такое вообще-то существует. Она имела отдаленное представление о задворках интернета, где можно достать что угодно, от оружия до героина и детских органов. Наверняка там отыщутся и люди, которые берутся за такие задания. Правда, сегодня у Инги ушло несколько часов, только чтобы настроить VPN, и это здорово подрывало ее веру в себя и технологии. Где она будет искать эти сайты, как сумеет ими воспользоваться? Инга не знала никого, кто мог бы ей это объяснить, да и не хотела обзаводиться сообщниками. Это же относилось и к киллерам, и вообще к темным личностям, которые могли бы, скажем, продать ей пистолет. Кроме того, подобные вещи наверняка стоили запредельно много.