Харассмент Ярмыш Кира

Пост был готов. У Инги дрожали пальцы одновременно от предвкушения и страха. Что произойдет, когда она его опубликует? Его вообще заметят? Хуже всего было бы разразиться таким откровением, а потом обнаружить, что оно никому не интересно. Сколько у нее друзей на фейсбуке, четыреста? Сколько из них вообще заходит туда? Сколько знает лично ее и Бурматова? Инга почувствовала, как ее решимость, раздувавшаяся только что как парус, начинает опадать.

Нет, она не станет поддаваться сомнениям. Соцсети работают так, что ее пост обязательно подхватят. Модная тема. Инга не сдержала кривой усмешки.

Интересно, как люди отнесутся? Она быстро пробежала глазами текст еще раз. Придраться не к чему. Пост выглядел сдержанно и деловито. Никаких соплей и самооправданий. Пассаж с признанием вины сейчас растрогал даже ее саму – она была согласна великодушно, хоть и не совсем искренне, повиниться, чтобы обезоружить недоброжелателей.

Инга бросила взгляд на часы в углу экрана. Пять вечера. Если она опубликует сейчас, ей придется еще час сидеть на месте, следить за реакцией окружающих и гадать, прочли они его уже или нет. Однако и откладывать публикацию не хотелось. Инга вспомнила поэтичное выражение из уроков географии – «око бури». В то время как вокруг бушует стихия, в этом «оке» царит полный штиль. Именно так она себя и ощущала: хрупкое спокойствие перед лицом надвигающейся катастрофы. Недавняя ярость все еще хранила ее от сомнений, но Инга знала: стоит ей помедлить, упустить момент, и ее поглотят страх и неуверенность, барахтаясь в которых она уже никогда не наберется смелости.

Поэтому, скопировав текст, она открыла фейсбук, щелкнула мышкой по полю «о чем вы думаете» и нажала кнопку «опубликовать».

– У меня сейчас встреча, – неестественным голосом сказала Инга, глядя почему-то на Аркашу. Потом, опомнившись, перевела взгляд на Галушкина и Мирошину, показывая, что обращается ко всем. – Передайте Бурматову, если будет меня искать.

– Угу, – пробормотал Галушкин.

В ту же секунду она вскочила, трясущимися руками выключила компьютер и помчалась к выходу с такой скоростью, словно бежала из горящего дома.

На улице прямо напротив входа в бизнес-центр произошла авария – машины толкались в пробке и громко сигналили. Солнце палило вовсю. Инга буквально вывалилась из офисных вертящихся дверей и попала, как ей показалось, внутрь себя – крики, гудки и яркое солнце казались точной метафорой той неразберихи, что она чувствовала внутри. Постояв на ступеньках несколько секунд, Инга зашагала к метро.

Она сжимала телефон в руке, чтобы не пропустить ни одного сообщения или звонка, но вздрогнула от неожиданности, когда он завибрировал. Она с испугом взглянула на экран. Ей написал Максим.

«Эээ… Только что открыл фейсбук и сразу прочитал. Вот это ты задала жару».

Инга остановилась в тени дома и набрала:

«Я даже не знаю, что на меня нашло. К счастью, меня пока не до конца не отпустило, поэтому раскаяние еще впереди».

«Ну слушай, видимо, он и правда тебя допек, раз ты решилась на такое».

«Он реально наябедничал Кантемирову, чтобы меня не взяли в отдел развития, прикинь? А потом угрожал мне, что мне теперь в компании ничего не светит».

«Да это уж я понял из поста».

Инга видела, что Максим печатает еще одно сообщение, и не двигалась с места. Мимо прошел мужчина, куря сигарету. Инга впервые подумала, что было бы неплохо курить.

«Ну, я тебя поздравляю с этим каминг-аутом, – написал Максим. – Ты знаешь, что бы ни случилось, я всегда на твоей стороне. А что ты скажешь Антону?»

В груди у Инги как будто перевернулась цистерна со льдом – так ей вдруг стало холодно и тяжело.

Ей даже в голову не пришло, что Антон может увидеть ее пост. Да что там – она вообще о нем не думала.

«Что-нибудь скажу», – напечатала Инга, обращаясь скорее сама к себе. Она погасила экран и продолжила путь к метро.

А что ей скажет мать? Что скажут мамины подруги? Что скажут ее собственные знакомые не с работы? Инга ни о чем не успела подумать. Ее пост предназначался только Илье и ее отделу, а еще неизвестным, безликим людям, которые могут его случайно прочитать. От остальных он был как будто скрыт – так она считала, нажимая на кнопку.

Инга остановилась и застонала. Ее жизнь неожиданно оказалась на виду – не в тот момент, когда она опубликовала пост, а вот сейчас, когда к ней наконец-то пришло осознание. Ей вдруг почудилось, что теперь все об этом узнают – случайные прохожие, люди в метро, охранник Артур в бизнес-центре, ее прошлые мужчины, ее будущие работодатели. Анестезия от пережитой злости как раз стала проходить, и Инга медленно погружалась в смятение. Буря приближалась.

Придя домой, она тщательно заперла дверь и даже подергала ее, словно квартиру вот-вот могли начать штурмовать разъяренные коллеги, требующие объяснений. К телефону она боялась даже прикасаться. Он, впрочем, молчал, ей пришло только одно рекламное письмо. Подумав, Инга вообще выключила его от греха подальше. Она открыла холодильник и бросила взгляд на бутылку вина, однако тут же отказалась от этой идеи. Ее начинало трясти, не столько от страха, сколько от пережитого сегодня волнения. Однообразные мысли бились в голове, как сонные мухи в стекло. Инга набрала ванну, но и вода сейчас не приносила ей того удовольствия, что обычно. Закутавшись в халат, Инга сделала себе чай. Пить его было жарко. Она не понимала, чем занять себя, и слонялась по квартире. Открыла было ноутбук, но тут же захлопнула его. Ей вообще не хотелось выходить сегодня в интернет.

В девять вечера ее вдруг стало клонить в сон, и Инга обрадовалась – это был единственный способ освободиться от груза сегодняшнего дня. Забравшись под одеяло, она вспомнила, что телефон остался лежать на столе на кухне, но не пошла за ним. Проснется без будильника, а даже если и проспит, то невелика потеря. Сон надвигался стремительно, но тяжело, как огромная грозовая туча. Инга закрыла глаза и позволила ему подмять ее под себя.

Она спала крепко и бестревожно, но, проснувшись, подумала, что едва сомкнула глаза. С кряхтением сев на кровати, Инга приготовилась ощутить бессилие и апатию, но вдруг с изумлением поняла, что чувствует себя хорошо. Она посмотрела на свои ступни и пошевелила пальцами на ногах. Почему-то это показалось ей смешным, и она улыбнулась себе под нос. Было раннее утро, из окна тянуло прохладой. Инга легко вскочила с постели и порхнула на кухню.

Телефон сразу бросился ей в глаза, и Инга не раздумывая его схватила. Она казалась себе сейчас такой сильной, красивой и грациозной, что это чувство дарило неуязвимость, как броня. Она одной рукой включила телефон, а второй налила воды в турку. Потом положила кофе, не просыпав ни крупинки. Все выходило у нее изящно и ладно.

Телефон наконец заработал, и уведомления посыпались один за другим. Инга мужественно открыла фейсбук первым и не поверила своим глазам.

Под ее постом была тысяча лайков и сто пятьдесят комментариев. Она пробежала глазами последние: «какой ужас», «такого начальника нужно немедленно уволить с волчьим билетом», «статья 133 УК, принуждение к действиям сексуального характера, – Инга, если решите обращаться в суд, могу помочь», «а сколько еще таких случаев, о которых женщины боятся рассказать», «трахалась, а когда надоело, решила босса заложить – надеюсь, тебя саму уволят». Округлив глаза, Инга листала страницу. «А может, с его стороны это была настоящая любовь?», «Прямо классический случай abuse of power, как в американских сериалах», «А где людям еще знакомиться-то, как не на работе?», «Инга, это The Village, мы написали вам в личные сообщения, посмотрите, пожалуйста», «Ты такая смелая, сил тебе!!!».

Хороших комментариев было больше, и почти все они были от женщин. Под плохими разворачивались длинные ветки споров, которые Инга пока побоялась открывать. Она перешла в личные сообщения: восемь непрочитанных, два от корреспондентов московских изданий, которые просили ее об интервью, остальные от малознакомых людей. Женщина, которую Инга смутно помнила по своей предыдущей работе, написала: «Самое важное – сохранить всю вашу переписку с ним. Оттого что вы такое написали, не думайте, что все сразу поверят. Надо иметь доказательства. Поэтому мой вам совет: прямо сейчас заскриншотьте то, что есть». Это показалось Инге дельной мыслью, поэтому она тут же открыла телеграм и набрала в поиске имя Ильи. Высветилась их переписка. Она была пуста.

Инга в первую секунду не поверила глазам, а потом злорадно расхохоталась. Она странным образом испытывала одновременно досаду и торжество. Значит, понял, что попался! Запаниковал и бросился стирать сообщения – ясно ведь, какое впечатление они бы произвели. Несмотря на то, что доказательств у нее теперь не было, Инга готова была прямо сейчас праздновать победу: Илья фактически признал вину.

В телеграме было несколько сообщений от Максима, в основном с изумлением о том, как разошелся ее пост, и поздравлениями. Он послал ей несколько ссылок – одна вела на телеграм-канал известной феминистки, в котором та разразилась длинным сообщением о дремучести российской профессиональной сферы, где замалчивается проблема харассмента. Сообщения от Антона Инга открыла с трепетом, а прочитала с внезапным разочарованием – он ни слова не писал про ее пост, только удивлялся, куда она пропала. Инга почувствовала себя оскорбленной. Как и вчера, сегодня ей по-прежнему казалось, что весь мир знает о ее поступке, но если накануне она умирала от страха, то сейчас преисполнилась молодецкой удали, даже всемогущества, и требовала признания.

От матери было несколько пропущенных вызовов и два сообщения, первое: «И когда ты собиралась мне об этом рассказать?» и второе: «Перезвони срочно». Теперь Инга по-настоящему разозлилась. Она тут сражается за свою нормальную жизнь, рискует будущим, а мать, как обычно, печется только о самой себе. Инга привыкла игнорировать материнский эгоизм и с годами, не имея возможности на него повлиять, даже научилась им отчасти восхищаться, но сейчас не выдержала. «Может быть, стоило меня поддержать, а не обвинять в том, что я что-то не рассказала? Я в порядке, спасибо, что поинтересовалась», – написала она и с силой стукнула по экрану пальцем, нажимая на «отправить».

От коллег не было ни одного сообщения. Чат их отдела тоже молчал. Он, правда, и раньше был не слишком оживленным, но поверить в то, что они пропустили ее пост, Инга не могла. Тишина ее, впрочем, не тревожила: так или иначе, через пару часов она окажется в офисе и все узнает. Бурлившая в ней с утра энергия, поддержка в фейсбуке, поздравления Максима, даже эта мелкая стычка с матерью (приятно было в кои-то веки не сдерживать себя) защищали Ингу от мрачных мыслей, образуя вокруг нее магический круг, куда страх не проникал. Она вовремя подхватила закипевшую турку и ловко перелила кофе в кружку.

Когда Инга поднималась в лифте в офис, зазвонил телефон. Неизвестный номер. Инга не любила отвечать незнакомым людям, считая, что, прежде чем созваниваться, ей обязаны написать, но сейчас без колебаний поднесла телефон к уху.

– Инга? – спросил высокий женский голос. – Это вас беспокоит продюсер Маргариты Арефьевой. Меня зовут Татьяна. Вы сейчас можете говорить?

– Могу, – сказала Инга, судорожно пытаясь вспомнить, кто такая Маргарита Арефьева. Какая-то журналистка?

– Маргарита прочитала ваш пост… да что там, мы все прочитали. И она бы очень хотела позвать вас в свою программу. Поговорить об этом. Мы хотим сделать большой выпуск про насилие и женскую дискриминацию, и ваша история станет центральной.

Инга наконец вспомнила – Маргарита Арефьева была популярной ютуб-блогершей. Каждую ее передачу смотрело не меньше миллиона человек.

Двери лифта открылись, и Инга автоматически шагнула на свой этаж, сжимая телефон.

– Это… это очень неожиданно, – наконец пролепетала она. – Мне надо подумать, можно?

– Конечно, можно! Мы не давим и не торопим. Тема деликатная, но очень важная, так что мы готовы подстроиться под вас. Давайте я наберу еще раз через пару дней?

– Давайте, – сказала Инга, глядя на стену перед собой. Она все еще не могла поверить. Арефьева брала интервью у звезд – актеров, рэперов, спортсменов, Инга и сама не раз ее смотрела и поначалу не узнала имя только потому, что не могла и помыслить о таком. Это что же, ее накрасят, посадят на стул в какой-то красивой студии, вокруг будут бегать осветители и звуковики и Арефьева будет брать у нее интервью? От одной мысли Инге стало жарко. Когда она, развалясь на кровати и грызя яблоко, смотрела ютуб, то все эти интервью со звездами казались ей обычным делом, а приглашение туда – не такой уж редкой удачей. Но то звезды, а то она, Инга. Когда она представила, как ее заливает ослепительный свет ламп, а напротив сидит Арефьева, у нее зашлось сердце.

Татьяна в телефоне продолжала что-то говорить, и Инга заставила себя прислушаться.

– …выдающийся поступок. Вы невероятно смелая, и ваше признание может стать тем поворотным моментом, за которым последуют реальные изменения. Я лично очень хочу с вами познакомиться и пожать вам руку. Так вы подумаете? Пожалуйста, соглашайтесь! Маргарита – очень тактичный человек, все будет комфортно и бережно.

– Я подумаю, – повторила Инга.

Ей хотелось согласиться немедленно, но она знала, что такие решения нельзя принимать сгоряча. Тем не менее ее воображение уже захватила эта идея, и Инга не сомневалась, что скажет да.

В офис она входила, придав себе высокомерный и неприступный вид. Все внутри нее пульсировало от возбуждения и предчувствия схватки, от которой Инга не собиралась уклоняться – наоборот, она готовилась броситься в самое пекло.

Отдел встретил ее гробовым молчанием. Пока Инга шла по проходу, они подняли головы и следили за ней глазами.

– Привет! – жизнерадостно поздоровалась Инга и небрежно поставила сумку на стол.

– Привет, – после паузы сказала Алевтина, видимо за всех. Остальные по-прежнему молчали.

Инга села в кресло.

– Ну что вы так на меня смотрите, – рассмеялась она.

Мирошина отвела глаза и принялась перебирать бумажки на столе.

– Ты знаешь почему, – опять после паузы произнесла Алевтина. – Мы все прочитали твой пост.

– И что вы думаете?

– Мы пока не очень понимаем, что сказать…

– Да все мы отлично понимаем! – оборвал ее Галушкин, так резко откинувшись в кресле, что оно заскрипело. – Ты хоть понимаешь, что теперь будет с нами? Ты всех нас подставила!

– Каким образом я вас подставила? – холодно спросила Инга, однако уверенность начала от нее ускользать.

– Они уже объявили, что собирают дисциплинарную комиссию, – сказала Мирошина.

Инга перевела на нее взгляд – Мирошина смотрела на нее пристально и испытующе и была совсем не похожа на себя. Инга никогда прежде не видела на ее лице такого серьезного, сосредоточенного выражения. Впрочем, осуждения в нем не было, и это позволило Инге с вызовом сказать:

– Ну и правильно.

– Это значит, что нас всех будут таскать на эту комиссию. Выяснять, видели ли мы что-нибудь, можем ли подтвердить, какой Бурматов руководитель, какие у нас отношения в отделе. Весь этаж потащат. Они каждого из нас будут проверять, и все из-за тебя.

Галушкин поднял дырокол, а потом свирепо бухнул его на место. Следующим движением он резко передвинул телефон, чтобы выровнять его в параллель с краем стола.

Инга с презрением наблюдала за его манипуляциями.

– А ты из-за чего волнуешься? Или тебе тоже есть что скрывать, как Бурматову?

Галушкин хотел что-то ответить, но Алевтина бросила на него предостерегающий взгляд.

– Где, кстати, сам Бурматов? – продолжила Инга. – Не вижу его в кабинете. Прячется?

– Ему запрещено появляться в офисе, пока не состоится комиссия, – тихо сказала Алевтина. – И с тобой общаться тоже запрещено. И с нами.

– А почему вы все об этом знаете, а я нет?

– В почте письма. Прочитай.

Инга включила компьютер и открыла имейл, разосланный с адреса Кантемирова.

«Руководству компании стало известно об обвинениях в адрес одного из наших сотрудников, руководителя департамента коммуникаций Ильи Бурматова, в неподобающем поведении. Безопасность и комфортная атмосфера на рабочем месте всегда были нашим главным приоритетом, поэтому мы с особым беспокойством относимся к подобным заявлениям. В нашей организации нетерпимо относятся ко всем случаям злоупотребления полномочиями, сексуальных или иных домогательств, а также нарушению профессиональной этики. По фактам этих обвинений будет немедленно проведено внутреннее расследование.

На данный момент указанный сотрудник отстранен от работы. Его отстранение носит временный характер и само по себе не является признанием вины. В течение недели дисциплинарная комиссия проведет проверку случившегося и вынесет решение, которое будет доведено до вашего сведения.

Мы обращаемся ко всем сотрудникам: если вам известны факты, способствующие скорейшему проведению расследования, мы просим немедленно сообщить об этом».

Инга обратила внимание на фразу «нарушение профессиональной этики» и подумала, не скрывается ли за этим угроза и в ее адрес. Впрочем, эта мысль не задержалась в ее голове, оставив после себя только смутное беспокойство, потому что Инга увидела следующее письмо, от Бурматова. Оно было адресовано их департаменту коммуникаций.

«Всем привет! Вы уже знаете, что произошло – меня отстранили от работы до окончания внутреннего расследования. Не скрою, это большое потрясение для меня, и мне очень жаль, что я не могу быть сейчас рядом с вами, чтобы ответить на ваши вопросы. Не сомневаюсь, что их много. Мне запрещено общаться с командой и делать какие бы то ни было заявления, но это письмо я не могу не написать.

Во-первых, я хочу извиниться перед теми, с кем я вел себя «неподобающим образом». Ох уж и словечко… Тем не менее я искренне сожалею обо всех случаях, когда я задел кого-то. Я точно знаю, что это было не намеренно, но извиниться никогда не помешает.

Во-вторых, я хочу извиниться лично перед Ингой. Если наше общение доставило ей так много боли и дискомфорта, как она пишет, то я должен сказать, что никогда не желал этого. Я не согласен с большинством ее обвинений, однако сейчас не время и не место об этом говорить.

В-третьих, я приношу извинения всем вам за то, что в этой ситуации вы оказались пострадавшими. Поломка многих рабочих процессов, которая неизбежно сейчас произойдет, – это, конечно, моя ответственность. Признаюсь вам честно, это злит меня больше всего, однако, как я уже написал, сейчас для меня не время делиться своими личными переживаниями. Пока наш департамент переводят в подчинение Елены Меркуловой, многие из вас ее знают. Она прекрасный специалист и руководитель и, я уверен, сделает все возможное, чтобы происходящее поменьше сказывалось на работе.

Я очень рассчитываю, что проверка скоро закончится и мы все сможем вернуться к нормальной жизни».

– Ах ты гаденыш, – пробормотала Инга себе под нос.

Она скопировала письмо и отправила Максиму.

«Честно говоря, если бы я не знал его по твоим рассказам, подумал бы, что он в целом нормальный чувак, – написал Максим. – По письму так выглядит. Не скандалит, извиняется. Но мы-то, конечно, все понимаем».

Инга перечитала письмо Бурматова еще раз. Она не сразу поняла, что конкретно вызвало ее недовольство, но после комментария Максима все стало ясно: главным недостатком этого текста была его положительность. Обмануть Ингу Илья не мог, но вот остальных – запросто. Инга злилась, и злость была особенно острой от бессилия. Она хотела крикнуть всем, чтобы не верили, написать письмо в ответ, а еще лучше – переписать свой пост, чтобы наверняка лишить Илью возможностей оправдаться, но ничего из этого сделать не могла.

– Прочитала? – неприязненно спросил Галушкин, когда она с хмурым видом отстранилась от экрана.

– Прочитала. И что такого? Или вы поверили, что ему жаль? Так вот: ни черта ему не жаль. Вы плохо его знаете.

– Инга, – осторожно начала Алевтина. Ингу уже порядком раздражал этот ее тон, да и роль парламентера тоже. – Мы действительно не знаем, что у вас случилось. Для нас это все как гром среди ясного неба. Мы просто немного… ну, ты тоже нас пойми, для нас всех в первую очередь это означает очень много осложнений, и по работе, и вообще…

– Почему «тоже»?

– Что?

– Ты сказала: ты тоже нас пойми. Как будто вы меня сейчас понимаете. Что-то непохоже.

– Мы просто не хотим делать никаких выводов и принимать ничью сторону, пока проверка не закончится, – прохладно заметила Алевтина. – Илью мы знаем давно и никогда не сталкивались…

– То есть дело в этом? Вы ему верите, потому что вы друзья?

– Я этого не говорила. И незачем сразу на меня бросаться. Твои обвинения очень серьезные, и если они подтвердятся, это будет ужасно. Но вообще-то у нас в стране презумпция невиновности, поэтому мы все хотим дождаться окончания проверки. К тому же, если у вас были неуставные отношения, это само по себе все осложняет.

Сверля ее взглядом, Инга вдруг вспомнила про фотографию в столе Ильи, на которой он стоял с Алевтиной возле стены. Интересно, она в самом деле шокирована обвинениями или просто делает вид?

– Да знаем мы и так, что выявит эта проверка! – рявкнул Галушкин. – Компания международная, они исков от баб боятся как огня. Прогнутся и уволят Бурматова, что бы там на самом деле ни произошло!

– Паша, ну мы действительно не знаем, что произошло, – сказала Мирошина. Она по-прежнему была до странности тихой и строгой.

– Не знаем. Но я не доверяю людям, которые чуть что, сразу пишут в фейсбук. Если у тебя были претензии, ты могла сначала в отдел кадров пойти? Зачем было весь этот цирк устраивать? Me Too, тоже мне.

– Куда я там пошла, тебя не касается, – проговорила Инга неожиданно звонким, высоким голосом. От явных нападок Галушкина и завуалированных – Алевтины она почувствовала себя затравленной. – Я жалеть Бурматова не собираюсь. Он работает с кучей людей, вот пусть они все о нем знают. Он мне угрожал!

– Да, мы прочитали, – быстро сказала Алевтина, надеясь, видимо, потушить Ингин гнев, но та не обратила на нее внимания:

– Как вы вообще можете его защищать?! Вам кажется, что вот это все – нормально для начальника?

– Мне кажется, для подчиненной это тоже ненормально, – сощурив глаза, презрительно, с расстановкой сказал Галушкин. – Если он к тебе приставал, сказать «что ты делаешь, прекрати» язык отсох?

Инга открыла было рот, но не смогла выговорить ни слова от возмущения и обиды. Несколько секунд она молча смотрела на Галушкина, не зная, как отреагировать. Встать и уйти? Бросить в ответ что-нибудь оскорбительное?

– Блин, Паша, успокойся уже, пожалуйста. – Голос Мирошиной впервые за утро обрел окраску, став слегка раздраженным. – Все давайте успокоимся и не будем это обсуждать. Поругаемся, а толку.

– Правда, давайте перестанем, – пробормотал Аркаша.

Инга совсем забыла, что он тоже здесь. Аркаша молчал и, кажется, даже не шевелился, пока шел разговор, только с тревогой по очереди смотрел на собеседников.

После этого все и правда замолчали, хотя Галушкин не выглядел успокоенным, а Инга, хоть так и не нашлась с ответом, внутри дрожала от бешенства. Чтобы переключиться, она открыла свой пост в фейсбуке – под ним уже было почти две тысячи лайков – и погрузилась в чтение комментариев. Она надеялась прочитать слова поддержки, но то ли сейчас они не попадались, то ли она их не замечала. Ее взгляд фокусировался только на тех, где ей не верили или осуждали ее.

«Не понимаю этого нытья. Ну и что, что начальник. Да ко мне бы хоть Путин полез, я бы сказала нет, и все. Значит, сама хотела».

«Она с ним встречалась, и все было ок, а стоило поцапаться, так сразу кляузу в паблик. Решила к повестке присосаться. Одно слово – бабы».

«А вы заметили эту деталь: «встречались только в квартирах, никуда не ходили». То есть ее на самом деле бесит, что он ее по ресторанам не водил и по тайландам не катал».

«А нечего было бухать вместе в баре. Нажралась, потрахалась, а на следующее утро – ой, я же не такая!»

Инга торопливо щелкнула по крестику и закрыла фейсбук. Мысли в голове намертво спутались в косматый клубок, так что подцепить и вытащить одну не получалось. Просто мешанина эмоций – и тревога, и раздражение, и злость, и обида, и разочарование.

Обедать они пошли, как обычно, всем отделом, впрочем, поход не задался. Галушкин даже не смотрел в Ингину сторону. Аркаша хранил молчание и ковырялся в тарелке, явно думая о чем-то своем. Когда Алевтина попросила его передать салфетки, он вздрогнул. Сама Алевтина держалась доброжелательно, но сохраняя дистанцию – впрочем, она всегда так держалась. Мирошина как будто немного оттаяла, но по-прежнему была тише обычного. Обед прошел в молчании, и как только Аркаша, самый медлительный из всех, отправил в рот последнюю ложку супа, все как по команде встали из-за стола и направились к лифту.

В лифте они ехали с двумя девушками с другого этажа – Инга смутно помнила, что видела одну из них мельком, когда ходила на собеседование к Меркуловой. Сейчас они обе молчали, но то и дело поглядывали на Ингу, а потом многозначительно улыбались друг другу. Инга старалась не обращать внимания, но их улыбки как будто существовали сами по себе, как у чеширских котов. Даже когда Инга специально отворачивалась, они, казалось, висели в воздухе и маячили где-то на периферии зрения.

Вернувшись в офис, Инга направилась на кухню. Там было три человека, и они разом замолчали, когда Инга вошла. Она подошла к стеллажу с чистыми чашками, спиной ощущая их взгляды, бросила в одну чайный пакетик и подставила ее под струю горячей воды из кулера. На кухне по-прежнему стояла тишина, нарушаемая только неправдоподобно осторожным стуком вилки о тарелку, словно человеку в присутствии Инги неловко было орудовать приборами в полную силу. Эта деликатность казалась особенно зловещей. Воздух был буквально пропитан пристальным вниманием. Инга смотрела, как вода наполняет чашку, и считала секунды.

Когда она вернулась за свой компьютер, ее ждало несколько сообщений от Максима, который продолжал присылать ей посты знакомых и незнакомых людей, все еще исключительно женщин, со словами поддержки. Это немного ободрило Ингу. Она внимательно прочитала каждый пост, посмотрела комментарии и подумала, что сдаваться рано. Она знала, на что шла. Конечно, те, кто работал с Бурматовым давно, недовольны, что она помешала палкой их застоявшееся болото, но ведь в этом и заключалась сила ее поступка – в одиночку дать бой корпоративному лицемерию. Инга написала об этом Максиму.

«Да не забивай себе голову. Ты сейчас местная знаменитость. Им всем интересно. Тебе же никто, кроме этого твоего, с украинской фамилией, гадостей не сказал?»

«Не сказал. Но неприятно, когда тебе так пялятся вслед», – капризно ответила Инга, надеясь, что Максим разовьет мысль и продолжит ее утешать.

«Минусы славы, игнорируй».

Инга подождала еще, но Максим больше не писал.

«Ты считаешь, я все правильно сделала?»

«Я думаю, ты разумный человек и хорошо представляла себе последствия. Так что если решилась, то не теряй запала. Все утрясется».

Инга кисло подумала, что это не больно-то обнадеживает, но промолчала.

Она вдруг вспомнила, что написала с утра матери, и решила проверить, не пропустила ли ответ. Ее собственное последнее сообщение мать прочла, но реакции не было. Инге стало немного стыдно. Мать даже на расстоянии, беззвучно и безбуквенно, умудрялась транслировать укор. Как она это делает? Ведь еще с утра Инга считала, что безупречно права в своей обиде, и гордилась, что дала ей волю, однако стоило матери просто не ответить, как она уже мучилась чувством вины и искала пути примирения.

Она решила проявить характер и не писать. Вместо этого она опять открыла фейсбук и погрузилась в чтение ленты.

Инга быстро пожалела, что раньше посмеивалась над феминистками: они все выступили единым фронтом.

«Я не сомневаюсь, что сейчас Инга Соловьева переживает трудные минуты. Думаю, нашлось немало людей, недовольных ее поступком. Хоть мы и не знакомы лично, я хочу сказать: Инга, это пройдет, и твоя сила только умножится. То, что ты сделала, объективно геройство. И не позволяй никому внушать тебе, будто ты сама виновата. Ты была поставлена в невыносимые условия и все равно нашла в себе смелость дать отпор».

««Женщина – украшение коллектива», «радуйте нас и дальше вашими улыбками», «желаем любви и простого женского счастья» – все это мужчины на работе говорили мне лично. А еще: «ох уж эта женская логика», «бабы не умеют программировать», «на эту позицию мы рассматриваем только мужчин». Даже в самых продвинутых компаниях считается, что женщины – это люди второго сорта, их можно прокатить с должностью, но облапать на корпоративе. История, которую все сегодня обсуждают, – это вершина такого отношения. Начальник вынудил свою подчиненную спать с ним, запугал, а когда она все-таки решилась уйти от него, стал подло мстить. Я глубоко восхищаюсь Ингой Соловьевой, которая не побоялась рассказать об этом. Публичность – наша единственная защита. Только так мы сможем заставить всех понять, что это неприемлемо».

«Когда я была студенткой, ко мне приставал преподаватель. К счастью, это не зашло так далеко, как у Инги с ее боссом, но я помню, как мне было тогда плохо. И невозможно было даже пожаловаться. Он был заведующим кафедрой, все его любили. С матерью у меня были плохие отношения. Я рассказала подруге, а она сказала: ты дура, надо пользоваться. Плохая была подруга, но я тогда еще этого не понимала. Мне было противно, я пропускала его пары, шарахалась от него в коридоре. Ужасное время, и оно закончилось, только когда я выпустилась. Мне тогда не хватило смелости этому противостоять. Поэтому лучи поддержки, Инга! Только тот, кто через это прошел, знает, как это тяжело».

Инга едва не плакала от умиления и раскаяния. Она даже не подозревала, что всколыхнула такую важную проблему, что было так много женщин, понимавших ее. И все они сочувствовали ей, в то время как сама Инга, раньше читая подобные признания, испытывала только равнодушие, а то и злорадство. Теперь ей хотелось повиниться перед каждой, очистить душу и стать еще более достойной восхищения. Поддержка делала Ингу мягкой и особенно сентиментальной. Даже то, что в офисе никто явно не торопился вставать на ее сторону, сейчас не злило Ингу, а только печалило. Да, это тяжкая ноша – говорить правду. Она делает человека одиноким. Но Инга была не просто сильна – она видела, как важна ее правда для других людей, поэтому обязана была идти до конца.

Собравшись с духом, она написала продюсеру Татьяне. Чего ждать, если она была согласна еще утром? Блеск софитов в воображении Инги, однако, померк. Ей больше не хотелось просто красоваться на экране, ей хотелось стать символом перемен. Инга почти с воодушевлением думала, что интервью обернется для нее окончательным отчуждением в офисе, новыми оскорбительными комментариями – их изрядную порцию она прочитала под каждым сочувственным постом. В своем подвижническом рвении она была готова и на это. Она намеревалась совершить настоящий, исторического масштаба подвиг, и перспектива принести себя в жертву на глазах у публики казалась даже более радужной, чем грядущая слава звезды ютуба.

Вечером она встретилась с Антоном, но быстро поняла, что напрасно: прошедший день принес ей столько сильных переживаний, что на хорошее настроение не осталось сил. Инга апатично помешивала трубочкой лед в стакане и слушала, как Антон болтает о своем. Он выглядел таким беспечным, что к Ингиной утомленности добавилась досада. Мог бы наконец обратить внимание на то, что она ведет себя тише обычного. Она удивлялась, как это он до сих пор не наткнулся на ее пост – может, не сидит в фейсбуке? – но хотя Ингу это должно было радовать, ее это возмущало, как неопровержимое доказательство того, что на самом деле она ему безразлична. Когда Антон наконец спросил, не случилось ли что-то, Инга назло буркнула «нет». Разговор дальше не клеился. Антон смутился и пытался ее развеселить, Инга холодно отвергала его старания, через полчаса заявила, что устала и отправляется домой спать. Отрывисто чмокнув Антона в щеку, Инга уехала на такси, хотя идти до дома пешком ей было двадцать минут.

На следующий день Ингу вызвали к Кантемирову. Начитавшись очередных сообщений с поддержкой, она приказала себе не волноваться и смело отправилась в его кабинет. Он располагался на самом верхнем этаже и был огромен – тут отлично поместилась бы целая квартира. За все то время, что Инга работала в компании, она заходила в этот кабинет только однажды, когда привела журналиста на интервью, но задержалась не дольше нескольких секунд. Илья, который должен был присутствовать при разговоре, тут же мягко выпроводил ее и закрыл дверь.

Одна стена здесь тоже была стеклянной (все та же обязательная демократичность), сквозь нее виднелась приемная. Вторую до самого потолка занимали книжные стеллажи, укомплектованные штабелями книг. Корешки были в основном бордового и зеленого цвета, с золотыми надписями. Инга гадала, есть ли среди этих книг хоть одна, которую в самом деле читали, или все они были куплены для украшения. В дальнем конце кабинета стоял исполинский кантемировский стол, в лаковой поверхности которого отражалось небо. Небо же и занимало собой еще одну стену, представлявшую собой сплошное окно. Инга немного обомлела, когда только вошла, – первое, что она увидела, была беспредельная голубизна. Только когда она сделала несколько шагов по ковру, внизу показались сверкающие дома и река, по которой плыл катер. Отсюда река казалась гладкой, как полотно, на котором плывущий катер оставляет затяжку.

Помимо Кантемирова, в кабинете было еще два человека: начальники юридической службы и отдела кадров. Они сидели по бокам от Кантемирова, а по другую сторону стола, в паре шагов, стоял одинокий стул. Инга поняла, что он предназначается ей, и безропотно села, тесно сжав колени и сцепив руки. Ей вспомнились клипы, где девушки приходят на прослушивание и танцуют перед комиссией унылых старичков.

– Инга, нам бы хотелось понять, что произошло, – бесстрастно начал Кантемиров.

У него была большая голова, казавшаяся еще больше из-за густых, крупно вьющихся волос, бороды и пышных усов. Борода и усы были совершенно седые. Размеренный голос и монументальная внешность придавали ему сходство с богом из детской Библии.

Инга плотнее сцепила ладони.

– Мой начальник Илья Бурматов вынудил меня вступить с ним в отношения, а когда я решила их закончить, стал угрожать мне. Сказал, что добьется, чтобы все возможности в компании для меня были закрыты.

– Вынудил? – переспросила начальница отдела кадров.

Инга прежде видела ее один раз, когда подписывала договор, и совершенно не помнила, как ее зовут. Сейчас она ей не понравилась. В отличие от Кантемирова, у начальницы было обеспокоенное недружелюбное лицо с плотно сжатыми губами. Она держала между пальцами ручку и делала движение, как будто постукивает ею. Стука, однако, не раздавалось, потому что ручка не касалась стола.

– Вынудил, – твердо сказала Инга. – Я никогда не хотела заводить с ним никакие романтические отношения.

– Вы знаете, что отношения между сотрудниками запрещены уставом компании?

– Знаю. Но повторяю, я этого решения не принимала.

– Ну как же не принимали, – медленно проговорил Кантемиров. – В вашем посте написано, что вы несколько месяцев встречались с Бурматовым. Даже если изначально вы не хотели, что-то же заставляло вас продолжать.

– Если меня что-то и заставляло, так он сам, Бурматов, – нетерпеливо сказала Инга. Она разжала руки и провела ими по коленям. – Как вы себе представляете отношения начальника и подчиненного? Я только вышла на работу, Бурматов казался мне недосягаемой величиной. Да я боялась ему слово наперекор сказать. Он к тому же то не давал мне прохода, то игнорировал. Это же все классическая манипуляция. И я ей поддалась – ничего хорошего в этом нет, но поймите, я боялась, что он меня уволит. И продолжала бояться еще несколько месяцев. Так что это столько длилось вовсе не потому, что я была в восторге. Просто собиралась с силами, чтобы уйти.

– Инга Александровна, у нас тут ваша зарплатная ведомость, – сказала кадровичка и подтолкнула в центр стола какие-то листы. Кантемиров и юрист склонились над ними, словно видели впервые, хотя Инга не сомневалась, что они внимательно изучили всё до ее прихода. – Вы у нас работаете десять месяцев, и за это время ваша зарплата выросла дважды – сразу после испытательного срока, а потом еще раз. Кроме того, вас премировали больше всех в вашем отделе. Это как-то связано с вашими отношениями с Ильей Борисовичем?

Инга усмехнулась.

– Мне было бы интересно послушать, что скажет на это Илья Борисович, – ядовито сказала она. – Если вы намекаете на то, что я требовала у него повышения зарплаты под предлогом наших отношений, то это неправда. Я о таком даже не заикалась. Наоборот.

– Вы отказывались? – спросил Кантемиров.

Инга смутилась.

– Нет, я не отказывалась, но много раз говорила, что это производит странное впечатление. Что неправильно поощрять меня, если у этого нет веских причин. Илья… Бурматов всегда отвечал, что мое повышение продиктовано исключительно объективными данными. Что я ценный сотрудник.

– Кто-нибудь из ваших коллег знал о ваших отношениях?

– Нет.

– А вам было известно, случалось ли раньше у Ильи Борисовича подобное на работе?

Инга опять вспомнила фотографию с Алевтиной.

– Нет, – поколебавшись, ответила она.

– Вы уверены? – прищурившись, спросила начальница отдела кадров.

Инга снова крепко сжала руки в замок.

– Мне ничего об этом не известно.

Кантемиров отодвинул от себя ведомость. Очкастый юрист, который за весь разговор не проронил ни слова, перехватил ее и, поднеся к глазам, стал пристально рассматривать. Инга вспомнила, что видела его на корпоративе. Проходя мимо них по коридору, он поздоровался только с Ильей. Тогда это показалось Инге очень надменным, поэтому сейчас она посмотрела на него неприязненно.

– Расскажите еще раз, что произошло после того, как вы разорвали ваши отношения с Бурматовым, – велел Кантемиров.

Инга рассказала, не жалея красок. Вчера она переживала, что ее фейсбучный пост мог оставить Илье лазейки для отступления, поэтому решила не повторять своих ошибок. Инга прочувствованно описывала, как несколько недель страдала от несправедливых претензий, как решила перевестись в другой отдел, чтобы сохранить дорогую ее сердцу работу, как столкнулась с Ильей на парковке. Под конец она смогла разжалобить саму себя, впрочем, неясно было, разжалобились ли остальные. Кантемиров степенно слушал, кадровичка по-прежнему трясла ручкой, а юрист, положив ведомость на стол, продолжал изучать ее с невозмутимым видом. Может быть, он просто избегает женщин?

Инге задали еще несколько вопросов и вскоре выпроводили, объявив напоследок, что, возможно, вызовут еще раз. Она вышла из кабинета и закрыла за собой дверь. Впечатления были смешанные. С одной стороны, ничего неожиданного или плохого не произошло, с другой – ее преследовало чувство, что она опять оказалась недостаточно убедительной.

В приемной секретарша Кантемирова что-то бойко печатала на компьютере и даже не взглянула на Ингу. Та моментально прониклась к ней симпатией. За несколько часов, что она сегодня провела в офисе, Инга уже успела поймать столько любопытных взглядов, что отсутствие интереса к себе приняла за молчаливую поддержку.

В приемной был еще кто-то – приглядевшись, Инга узнала Меркулову. Она сидела в кресле с высоченной спинкой и казалась в нем крошечной. В отличие от секретарши, Меркулова пристально за ней наблюдала.

– Вас тоже вызвали? – негромко спросила Инга, поравнявшись с ней.

Меркулова продолжала внимательно смотреть, и несмотря на то, что стоя Инга возвышалась над ней, от Меркуловой прямо-таки исходила значительность.

– Вызвали, – подтвердила она. – Тебя обсуждать будем.

Инга немного стушевалась от ее взгляда, но уже в следующую секунду вздернула подбородок и заявила:

– А должны были бы – не меня, а Бурматова.

Меркулова усмехнулась и резко вскочила с кресла.

– И Бурматова будем. Ну и шороху ты навела.

Инга с опаской смотрела на нее, не понимая, какое за этим последует продолжение. Меркулова уперла руки в бока. Ее прямоугольное платье приподнялось и очертило круглый живот.

– Уж не думала я, когда собиралась брать тебя на работу, что такая каша заварится.

– Извините, – вздохнула Инга и потупилась.

Меркулова ей нравилась. В самом деле, было жаль доставлять ей неудобства.

– Уж не знаю, что там выявит проверка, и в любом случае тебе сейчас не позавидуешь. Но должна сказать, что ты произвела на меня впечатление. Если то, что ты говоришь, правда, нужно не стесняться давать отпор.

– Это правда, – горячо прошептала Инга, вскидывая на Меркулову глаза. – Он действительно меня принуждал, а потом…

Меркулова подняла руку, останавливая ее.

– Мне ты ничего объяснять не должна. Не я тебя проверяю. Я тут сама только для того, чтобы рассказать, как было дело с твоим переводом. И скажу все как есть. Я хочу, чтобы это поскорее закончилось, потому что у меня своей работы во. – Она провела большим пальцем по горлу. – Только вашей мне еще не хватало. Но если Бурматов виноват, как ты говоришь, то я по нему плакать не стану.

С этими словами она, как ракета, устремилась в кабинет к Кантемирову, и Инга еле успела посторониться.

В The Village и на «Снобе» вышел пересказ ее поста и комментарий. В нем Инга говорила, что не ожидала такого отклика на свою историю и, хоть она бы и предпочла, чтобы с ней такого никогда не случалось, теперь даже рада, что стала голосом всех женщин, которые сталкивались с харассментом на работе, но не могли об этом рассказать.

Через день Инга отправилась на интервью к Арефьевой.

Продюсер Татьяна велела ей приехать к семи вечера на Электрозавод, подойти к подъезду номер пять и позвонить. Инга редко бывала в этом районе Москвы, и здание Электрозавода ее поразило – оно занимало целый квартал и напоминало настоящий замок. Инга опаздывала, да еще долго не могла найти пятый подъезд. Когда она наконец позвонила Татьяне, то готовилась услышать в трубке сдержанное недовольство, но Татьяна разговаривала с ней так же любезно, как раньше.

Она спустилась за Ингой и повела ее через проходную вглубь здания, а потом на четвертый этаж. Внутри Электрозавод поразил Ингу даже больше своей потрепанной советской монументальностью – бесконечные коридоры с высоченными потолками, двери, похожие на ворота, мозаичные полы. Пока они шли, Татьяна не уставала говорить Инге комплименты. Она была очень полной, с короткой стрижкой, и ее высокий мелодичный голос звучал так чужеродно, словно она украла его у какой-то русалочки.

Ингу действительно завели в гримерную и сдали на руки визажистке. Визажистка усадила Ингу на высокий барный стул перед зеркалом, по периметру подсвеченным круглыми белыми лампами. Инга видела такие в бэкстейджах фильмов или модных показов. В ней снова зашевелилось тщеславие, но она строго напомнила себе, зачем сюда пришла.

Студия оказалась в точности такой, как Инга и представляла: огромная, пустая, с шершавыми кирпичными стенами. В центре на полу лежал ковер, на нем на значительном расстоянии друг от друга стояли два одинаковых темно-зеленых кресла. Инга направилась к ближайшему, левому, но ее вежливо усадили в другое. «Маргарита всегда сидит слева», – пояснила Татьяна.

Наконец-то пришла Маргарита. Она оказалась очень высокой, но в остальном полностью соответствовала образу в Ингиной голове: была одета в красный брючный костюм, держалась самоуверенно и очень по-деловому. У нее были идеально прямые белые волосы, падающие по обеим сторонам лица. Даже сейчас, когда она стояла перед ней, Инга как будто видела Маргариту на экране, такая она была четкая, резкая в бьющем сбоку свете, как будто отретушированная. Только запах ее духов напоминал Инге, что это настоящая женщина, а не двухмерное изображение.

Она протянула руку, и Инга, растерявшись, встала, чтобы ее пожать.

– Я думаю, сам разговор займет у нас около получаса, – сказала Маргарита. Пальцы у нее были холодными. – Но сейчас нужно еще кое-что настроить. Вы нормально добрались, без пробок?

– Я на метро.

Звукорежиссер повесил Маргарите микрофон на лацкан пиджака, но она тут же сняла его и прикрепила по-другому.

– Я сама каждый день в час пик думаю, что надо на метро ехать, но все равно почему-то еду на машине. Спасибо, что согласились так быстро с нами встретиться. Татьяна объясняла вам суть выпуска? Я хочу поговорить с несколькими женщинами, столкнувшимися с харассментом и дискриминацией на работе. Но ваша история, конечно, будет основной. Поэтому я так и хотела записать ее побыстрее, по горячим следам. Думаю, в следующую среду все уже выйдет.

– Я никогда не давала интервью, – улыбнулась Инга.

– Это совсем не сложно, – рассеянно ответила Маргарита.

Ей велели сесть и посмотреть в камеру, пока настраивают свет. Об Ингином существовании она сразу позабыла.

Инге было неловко и даже страшно, что сейчас ей придется рассказывать свою историю этой солидной женщине, от которой веяло самоуверенностью и превосходством. И не только ей, а всем этим людям, стоящим за камерами, настраивающим свет и бегающим вокруг с какими-то приборами. В ее воображении они с Маргаритой разговаривали наедине. Инга только сейчас осознала, что ее будет слушать еще несколько человек. Сама видеосъемка ее совсем не пугала – камеры казались ей предметами интерьера, но от этих молчаливых зрителей становилось не по себе. Ведь каждый из них будет мысленно оценивать ее, составлять собственное мнение, которое она даже никогда не узнает. Инга волновалась, потому что хотела угодить всем.

Режиссер скомандовал: «Мотор!» Маргарита хлопнула в ладоши, строго глядя в объектив, но, когда повернулась к Инге, ее лицо дышало обворожительной теплотой.

– Большое спасибо, Инга, еще раз, что согласились на этот разговор. Я не могу представить, через что вам пришлось пройти в последние дни. Но еще меньше – через что вам пришлось пройти в последние месяцы. Я хочу, чтобы мы поговорили обо всем с самого начала. Когда вы впервые увидели вашего начальника, Илью Бурматова? На собеседовании?