Зеленая гелевая ручка Морено Элой

Я молчал.

И тут они тоже заволновались. Я заметил это по их лицам, почувствовал по разговорам. Мы все знали, что на высоте почти три тысячи метров человеку из города было не место. Человеку, не нашедшему свой диван, свой пульт и свое пиво. Человеку, заблудившемуся среди скал, заблудившемуся в мире, который ему даже не принадлежал. Человеку, который все потерял.

– Давай-ка, Начо, попробуем снять с него рюкзак.

И тот, кого назвали Начо, заставил меня просунуть руки через лямки, чтобы снять этот груз.

Задача оказалась непростой. Мы оба приложили неимоверные усилия, но камень никак не хотел отпускать меня, а я не хотел отпускать его. Но вместе мы сделали это.

Они сняли с меня рюкзак и помогли твердо встать на ноги. Я же цеплялся за них, как цеплялся до этого за камень: вонзая в их руки свои ногти, – так тонущий хватается за своего спасителя, неизбежно таща его ко дну.

– Сейчас я пойду впереди вас… Вы, ребята, обвяжите его веревкой вокруг талии и дайте мне ее конец в руки, хорошо?

– Да, – ответил кто-то из них.

Они обступили меня, к поясу привязали веревку. Возглавлявший группу встал передо мной и потянул за собой.

– За тобой пойдут два человека, так что, если ты вдруг поскользнешься, они тебя поймают, не волнуйся. Ты меня понимаешь?

– …

– Ты только продолжай идти вперед и, главное, не отпускай веревку. Ты меня понимаешь?

– Да, – наконец, прорезался мой голос. – Только не дайте мне упасть, – умолял я, – не дайте мне упасть, пожалуйста…

– Никто не позволит тебе упасть, не волнуйся.

– Пожалуйста, не дайте мне упасть, – умолял я.

В этот момент я понял, что идея покончить с собой, прыгнув в озеро, никогда бы не сработала.

Так мы и шли: один тянул меня спереди за веревку, за которую я крепко держался, двое других время от времени подталкивали меня сзади.

Мы поднимались очень медленно. Каждый шаг требовал нечеловеческих усилий. Думаю, нам потребовалось двадцать минут, чтобы пройти всего пятьдесят метров. Но постепенно страх утих, мышцы на лице расслабились, и паника, казалось, прошла.

Даже не помню, как мы добрались до небольшой эспланады. Все самое сложное осталось позади.

Посмотрев вниз, я понял, что мы сделали это. От вершины нас отделяло всего несколько шагов. Я подумал, что через несколько секунд мы будем на самом верху. Но случилось то, чего я меньше всего ждал.

Мы остановились, они вдруг сняли веревку с моего пояса и пошли вверх с моим рюкзаком. Меня бросили одного в нескольких метрах от вершины.

– Последний отрезок ты должен пройти сам, ты должен покорить эту гору! – крикнули они мне сверху.

– Давай, друг! – послышались голоса других людей, которые отдыхали на вершине, наблюдая со стороны за этим представлением.

Там, наверху, я был готов провалиться сквозь землю скорее от стыда, чем от страха.

Я снова застыл. Мне было трудно пошевелиться.

Медленно-медленно, едва переставляя ноги, не глядя вниз, не озираясь по сторонам, я начал подниматься по каменным выступам высотой около полуметра. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… и последний… мне удалось добраться до вершины.

И что-то в моем мире вдруг изменилось.

Мы с жизнью впервые посмотрели друг другу в глаза. И оттуда, с высоты, я улыбнулся Пеппи.

Воскресенье, 28 апреля 2002, 17:35

Стоявшие на вершине зрители, включая моих троих спасителей, начали аплодировать. Я обнял по очереди каждого – это был единственный способ поблагодарить их за помощь.

И там, на вершине – а не на дне – моего мира, я почувствовал себя живым. Там, в самом высоком месте, куда я когда-либо поднимался, я понял всех тех, кто отдает свою жизнь за горы, всех, кто не может перестать подниматься, даже если на пути одни препятствия. Там я понял, что расстояния существуют для того, чтобы человек их преодолевал, ради удовольствия, ради того, чтобы ощутить себя живым.

Уставший, я сидел в углу с разбитым телом, горящими ногами и пылающим сердцем. И хотя я был уже готов выбросить белый флаг, я чувствовал себя победителем. Победителем, сидевшим в углу ринга моей жизни.

Я пил воду, дышал, смотрел, и самое главное, видел. Теперь видел.

Долина, изрезанная камнями, огромными, острыми. Долина, раскрашенная зелеными, коричневыми, серебряными красками где-то там, внизу, где вода замедляла свой бег, где едва виднелись цветные точки. Огромная пила с острыми зубьями, прорезающими густой туман, уже постепенно спускающийся вниз.

Живым, я почувствовал себя живым.

Спустя полчаса, насладившись отдыхом в полном одиночестве, я начал спуск, который, за исключением верхушки крутого склона, был весьма приятным.

Я по-прежнему шел медленно, пропуская вперед остальных путников, каждый из которых подбадривал:

– Давай, уже осталось меньше!

Меньше для чего? Чтобы прийти куда?

Я потерял все, вплоть до своего пункта назначения. И когда вы не знаете, куда направляетесь, вряд ли вы знаете, сколько осталось идти. Меня опередили еще пять или шесть человек.

Остаток пути я прошел в полном одиночестве.

На спуске я видел десятки красивейших водопадов. Постоянный шум воды напоминал о том, что здесь каждую секунду течет жизнь. Время от времени глазам открывались новые озера: одни гигантские, другие совсем маленькие. Живые озера, которые в течение года то разрастались, то уменьшались.

На берегу одного из них я простоял более двадцати минут. Двадцать минут я смотрел на облака, свои ноги, отражающиеся в воде, пояс гор вокруг.

Снова нахлынули воспоминания о них. Только бежать.

Я продолжил путь.

Солнце постепенно уступало небо полумесяцу, что меня тревожило. Вот уже больше двух часов мне никто не повстречался. Я боялся заблудиться в этом затерянном месте.

Пошел дальше: выбора не было.

Добравшись вскоре до развилки, я увидел табличку с направлением и временем, оставшимся до убежища, – тридцать минут. Я научился считать время для себя, поэтому идти оставалось еще где-то час. Впритык, в обрез. Начинало темнеть: ночь постепенно обступала меня со всех сторон.

Я продолжил путь.

Я шел уже почти час. Света почти не было.

Я шел.

Восемь часов вечера. Вдали показался дом.

Я ускорил шаг. Это было убежище в горах. Уже была ночь. Я был счастлив.

Потратив почти одиннадцать часов на маршрут, занимающий семь или восемь, – в голове еще звучал голос Пеппи, – я оказался в нескольких шагах от цели: у двери дома.

Остановился. И вдруг почувствовал себя чужаком, изгнанником. Почувствовал себя не на своем месте: кругом ни машин, ни лифтов, ни компьютеров, ни криков.

После стольких часов, после стольких сражений, после стольких желаний сдаться я засомневался. Засомневался, как когда-то сомневался на лестничной площадке перед дверью нашего дома.

Я остановился в двух метрах от двери, в двух секундах от бегства.

Голод был сильнее любого чувства стыда, холод был сильнее внутренних сомнений, и свет внутри был ярче окружившей меня темноты ночи.

Я толкнул дверь, открыл ее и больше со страхом, чем с надеждой, вошел внутрь.

Меня встретило то, чего я никогда не мог себе даже представить.

Тишина.

Аплодисменты.

Все были здесь: пара, спавшая сегодня утром калачиком недалеко от меня, семья с двумя маленькими детьми, присоединившаяся к общему ликованию, трое мужчин, которые дотащили меня до вершины, группа молодых людей, опередивших меня на последнем отрезке пути. Все они с восторгом аплодировали толстяку из города, поднявшемуся сегодня на гору.

Только один человек не присоединился к ним, оставшись тихо сидеть в углу на диване: седовласый мужчина, который взглядом бросил мне вызов там, на озере. Держа маленький красный рюкзак в руках, он посмотрел на меня и улыбнулся. Это была искренняя, короткая и в то же время грустная улыбка. Я перестал бояться его, мне стало его жалко.

Аплодисменты были долгие, почти вечные. Мое эго расправило крылья под эти звуки.

Я снова подумал о них.

Как мне хотелось этой ночью быть одним из тех, кто вместе со своей семьей аплодирует неуклюжему толстяку из города, только что ввалившемуся в эту дверь.

Я направился к трем ангелам, которые тут же окружили меня. Я протянул им руку, они меня обняли. Это переполненное чувствами объятие было странным: между нами не было денег, скрытых намерений, задних мыслей, ничего вообще. Очень странно.

– Ну видишь, смог же! – сказал один из них с чувством удовлетворения, в то время как остальные одобрительно закивали.

– Конечно же, смог! – подхватили они.

– Спасибо, спасибо за все, – ответил я растерянно, запутавшись в чувствах.

– Мы оставили тебе немного еды, – снова обратился ко мне молодой парень.

Через несколько минут я сидел за накрытым столом.

На первое миска горячего супа, которую я проглотил одним махом.

На второе большой кусок мяса с жареной картошкой и овощами. Съел все в один присест.

Немного вина и яблоко на десерт.

И ужинал я уже в одиночестве.

– Простите, я понимаю, что надо было зарезервировать заранее, но… у вас найдется свободная кровать? – спросил я официанта.

– Не волнуйтесь, для вас уже забронировано.

У меня заколотилось сердце: она знала, что я дойду.

Он ушел за стойку, разделявшую зал с кухней, подошел к телефону, набрал номер и стал ждать, мы стали ждать.

– Это вас, – сказал он мне, протягивая трубку.

Я взял ее дрожащими руками и с радостью приложил к уху.

– Я знала, что ты справишься, – услышал я ее голос и звенящую на заднем плане погремушку.

– Благодарю, благодарю за все, – и понял, что мы даже не знали имен друг друга.

– Иди вперед, раз уж сделал такой важный шаг… ну, несколько шагов, – я услышал, как она засмеялась. – И забудь о заборах, которыми огорожены озера, договорились?

Она видела меня. Она, несомненно, видела меня в то утро, когда я хотел покончить с прошлым и заодно с будущим. Она видела все это.

– Договорились, спасибо.

– Целую.

– Спасибо.

И, пожелав доброго пути, Пеппи попрощалась со мной.

Мы оба предпочли не называть имен, довольствуясь тем, что просто знаем друг друга. Для меня она навсегда останется Пеппи, а я для нее – еще одним человеком, которому она помогла.

После ужина я заказал чай и, снова усевшись в углу, стал смотреть, как повсюду гаснут огни. В зале остались только я и огонь в камине.

– Вы не возражаете, если я немного посижу? – спросил я у официанта, который уже собирался уходить.

– Не переживайте. Ваша кровать – вторая от двери, внизу. Старайтесь не шуметь, когда будете ложиться. Остальные хоть и выглядят спокойными, тоже нуждаются в отдыхе, – он подмигнул мне и улыбнулся.

– Спасибо большое. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

И я остался, наслаждаясь одиночеством, которое встречается только в самых маленьких уголках, только в самые нужные моменты. Я искал в темноте ответ.

Войдя в темноту тишины, я отыскал свою кровать. Лег в нее и сразу погрузился в интимную близость сна незнакомых мне людей. Я подглядывал за их снами без их согласия. Я видел их тревоги по тому, как они ворочались в кроватях, я чувствовал их усталость, из-за которой они бесшумно спали, я слышал их бессмысленные монологи. Я слушал их, пока тоже не провалился в забытье, разделив со всеми свои ночные тайны, о которых раньше знала только Реби.

Понедельник, 29 апреля 2002, 7:20

Опять проснулся в растерянности, опять в незнакомом месте.

Позавтракал перед камином: кофе с молоком.

Я положил сахар. Одна ложечка, вторая… и третья была не моя. Эта третья ложечка сахара, которую я так и не осмелился положить в чашку, напомнила мне обо всем. Я вернул ее обратно в сахарницу.

Просто не могу. Слишком много любви осталось внутри.

– Я люблю тебя… до сих пор, – прошептал я, глядя на чашку, которая меня вовсе не слушала.

Я сидел и ждал, пока остальные жизни снова отправятся в путь.

В гордом одиночестве снова натянул замерзшие ботинки. Взял свой рюкзак и вышел на улицу.

Через четыре шага стал обвинять во всем вчерашний подъем – сильная боль сковала все тело, сознание. Я сел рядом с деревом.

И стал ждать, торопиться все равно было некуда.

Затем снова отправился в путь. Постепенно ноги начали слушаться меня.

Маршрут в тот день был намного приятнее. Выбранный мной темп движения был более размеренным, неторопливым.

Через три часа вода окружала меня со всех сторон, и там, в глуши, я остановился, чтобы поесть.

Сидя на земле под открытым небом посреди жизни, я вспомнил про Карлито. Я представлял, как он бегает сейчас вокруг меня свободный, а не запертый в парке среди машин и зданий. Я вспомнил Реби и представил ее рядом: как мы вместе едим, как целуемся, забыв о бутербродах, как мы прикасаемся пальцами, на которых еще нет колец, как прикасаемся языками, в которых еще нет яда.

Сидя там, в одиночестве, я любил ее так, как не любил никогда, пока мы были вместе, пока еще была надежда, пока еще не было третьего.

Я снова двинулся в путь.

Шел. Вспоминал. Плакал.

Хотел сжать в объятиях Карлито.

Я шел вперед, чтобы забыть, и забыл, что шел.

Добравшись до небольшого холма, я поднялся на него и уже оттуда посмотрел вниз: прекрасное озеро разлилось по всей долине. Дорога извивалась между ручьями, подбираясь к самой воде.

Пока я спускался вниз, издалека увидел на другом конце озера человека, сидящего на камне. В стороне от дороги. В полном одиночестве. Я стал приближаться.

Через несколько минут я узнал в нем того, кого считал своим палачом: седовласый мужчина сидел, поджав ноги, на огромном камне. Это было идеальное место: никого вокруг, необъятность тишины защищала от любого шума, наверное, я мог бы даже броситься в озеро.

Остановившись, я задумался.

Вспомнил о небольшом красном рюкзаке, с которым он не расставался ни на секунду: пистолет.

Я испугался.

Когда человек напуган, когда он сделал то, чего не должен был делать, разум предает: он пробуждает совесть.

Я продолжил идти.

Подошел ближе. Нас разделяло лишь озеро. Я шел прямо перед ним, ожидая с минуты на минуту выстрела, но мужчина даже не пошевелился. Я прошел быстро, нервничая. Но ничего не услышал.

Не было пистолета, не было мести, не было ничего. Но что тогда лежало в этом красном рюкзаке? Я спрятался и стал шпионить за ним.

Прошло полчаса, фигура сидела неподвижно. Я понимал, что задерживаюсь, что мы оба рискуем встретить ночь прямо здесь, в горах. Тем не менее я ждал.

Он пошевелился. Открыл рюкзак и достал небольшой сверток. Мне показалось, что внутри что-то типа термоса или фляги.

Несколько мгновений он держал это в руках. Обнимал. Целовал и прижимался к свертку щекой.

Я ничего не понимал и просто смотрел.

К моему изумлению, заставившему даже встать в полный рост, он вдруг направился с этим свертком прямиком в озеро. В одежде он зашел по колено в воду и застыл посреди молчаливого водоема, в сумерках тихого дня. Он подождал, пока солнце спрячется и больше не сможет его видеть. Открыл сверток и несколькими резкими движениями вытряхнул его содержимое в воду.

День практически скрылся за горами, а мужчина так и стоял в озере.

Затем он вышел, снова сел на камень и, как я понял, тихонько заплакал. Пистолета у него точно не было. Я подумал, что он, как и я накануне, был готов сдаться. Но рядом не было Пеппи, способной ему помочь. Я мог бы уйти, но не смог сбежать, не обняв человека, который, как и я, казалось, сбился с пути.

Я снова обогнул озеро. Он увидел меня, но не сдвинулся с места.

Поравнявшись с ним, я сел рядом на камень. Он даже не дрогнул. Я снова почувствовал страх.

– Добрый день! – тихо сказал я, не желая его напугать, не желая напугать нас обоих.

– Добрый день! – ответил мне хрупкий, как у ребенка, голос.

– Вы в порядке? Вам что-нибудь нужно? – спросил я.

Молчание в ответ, слезы в довершение: он начал плакать.

Он погрузился в страшную боль, более сильную, чем моя. На мгновение мне показалось, что если она сейчас вдруг предстанет перед его глазами, то ослепит его.

Я взглянул на маленькую урну, где почти не осталось пепла, и не осмелился больше ничего спрашивать, не осмелился заговорить.

Время шло, а я не мог от него отойти. Солнце прощалось с нами.

Он заговорил первым. Ему было достаточно моего присутствия, достаточно, чтобы кто-то его выслушал. Его слова были настоящей пыткой – в них каждый слог был пронизан нитями боли.

– Она умерла всего две недели назад, – сказал он, и слова его застыли в воздухе. – Мы прожили вместе пятьдесят лет. Всегда вместе, во всем вместе. В наших поцелуях, в наших объятиях, в наших взглядах, в наших ссорах, в наших кризисах – вместе. Мы знали друг друга настолько, что иногда в темноте ночи, в искренности воспоминаний мы были просто единым целым. Мы видели так много всего вместе, что теперь без нее я ничего не различаю. Мы знали столько друг о друге и о нас, что в какой-то момент поняли, что знаем о себе все.

Он еще крепче обнял теперь уже пустую урну:

– И вот он ворвался в нашу жизнь без предупреждения, как и большинство плохих новостей: рак. Все вокруг понеслось с бешеной скоростью. Старость вообще все ускоряет. Всего за три месяца он убил ее, я потерял ее. Мы старались выиграть у него хоть несколько минут. Пятьдесят лет оказалось так мало… В те дни, когда я чувствовал ее боль, когда она чувствовала мою, мы пережили еще больше вместе. Последние месяцы мы посвятили спасению от того, от чего спастись невозможно. Мы потратили столько времени, переживая о болезни, что совсем позабыли о нас. А когда пришло время, мы даже не успели проститься. Я вошел в ту ночь в комнату, а ее уже не было. Она ушла. После пятидесяти совместных лет мы даже не успели проститься.

Рыдания разрывали его изнутри. Он обнял меня с такой силой, что каждое его ребро вонзилось в мое тело. Он навалился на меня всем телом.

Так мы стояли несколько минут. Солнце уже совсем исчезло.

Цепляясь за меня, ища укрытия у меня на груди, он продолжал:

– Теперь я не знаю, что мне делать. Она для меня была всем. Она была центром семьи, путешествий, вечеров с внуками, всего. И что теперь? Во мне всегда жила какая-то глупая детская мечта, что мы умрем в один день. Я мечтал, что мы уйдем из этого мира вместе. Мы могли все спланировать. Когда мы узнали эту страшную новость, мы даже поговорили об этом, но так и не смогли это сделать. Мы предпочли сражаться до конца вместо того, чтобы положить конец всему самостоятельно. Но все произошло так быстро… Мы были так заняты, пытаясь выжить, что совсем позабыли о смерти. И что теперь? – повторял он, не переставая.

Как и тогда, во время разговора с Сарой, у меня не было ответа на его вопрос.

– Мне очень жаль, – сказал я, взяв его дрожащие от боли руки.

Он даже не слушал меня, его давно уже не было. Однако он продолжал говорить:

– Она хотела, чтобы я развеял ее прах здесь. Мы приходили сюда каждый год. Это озеро ей очень нравилось. Здесь мы столько раз говорили друг другу: «Я люблю тебя», – он остановился на мгновение, вытер слезы и посмотрел на меня. – Моя жизнь закончилась, вы понимаете? Каждый день, когда я просыпаюсь, я мечтаю о том, чтобы меня сбила машина, чтобы я случайно упал с какого-нибудь балкона, чтобы я просто исчез. Каждый день я вижу пустой дом, пустую кровать, пустой стол, пустую жизнь… все стало пустым. И хуже всего по ночам, когда я кладу свое пустое тело в пустую постель, смотрю по сторонам и ничего не вижу. Я никого не вижу рядом, мне некому рассказать о своей жизни, мне не с кем проснуться на следующий день, некого обнять, когда холодно, и сказать о любви.

Он стоял, вцепившись что есть силы в урну. Я не знал, как поддержать его, я не знал, что делать, а просто стоял и плакал вместе с ним, потому что потерял ее, потерял их навсегда.

Ночь настигла нас.

К счастью, он хорошо знал дорогу.

Мы проводили друг друга до горного убежища: я бы никогда не смог добраться один.

Воспользовавшись сумерками, мы преодолели последний отрезок пути. Это было тяжело, долго, запутанно, больно и трудно, но оно того стоило.

В тот час, когда все вокруг уже погрузилось в темноту, я увидел один из самых притягательных и красивых пейзажей, которые когда-либо видел: убежище, расположенное на небольшом полуострове прямо в центре озера. Опасливо возвышаясь посреди водоема, нас готов был принять большой двухэтажный дом.

Мы шли, желая, чтобы эта дорога никогда не кончалась. Последние несколько метров глаза стали единственным проводником, и остальным органам чувств пришлось смириться с этим. Окрестности утопали в воде, горах, звездах и темноте.

Почти два часа пути мы едва разговаривали, обмениваясь односложными фразами, отдельными словами, теряющимися в водовороте смысла. «Сюда? Да, идите прямо. Хорошо».

Нас объединяла дорога и разделяли мысли. Он думал о смерти, поджидающей его у озера, я думал о жизни, повернувшейся ко мне спиной.

Когда мы дошли, то обнялись и попрощались. Навсегда.

Ужин прошел незаметно и скромно: сюда Пеппи уже не последовала за мной.

Я снова нашел идеальный уголок, чтобы попить чай. Думая о человеке с седыми волосами, о его печали, о нашем разговоре сквозь слезы, о его безвозвратной потере, о человеке, чье сердце было переполнено болью, я огляделся по сторонам, но его нигде не было. Может, он уже спит? А может, бродит где-то, ища смерть.

Его боль привела меня к моей: Реби и Карлито.

Я закрыл глаза и заглянул внутрь себя.

Снова погрузился в одиночество. Оно отличалось от того, что сопровождало меня в машине, что охватывало, когда Реби и Карлито засыпали. Это было то одиночество, что предательски подкараулило меня на диване с закрытыми глазами, более сильное и еще более пустое.

Я должен был снова увидеть их. Возможно, я почувствовал это, как только сел в поезд, возможно, я понял это, как только прочитал ее письмо.

Боль, навязчивая, ноющая, преследующая по пятам, усиливалась с каждым днем.

Вторник, 30 апреля 2002, 6:00

День выдался мокрый.

С раннего утра я слышал, как капли дождя стучат по окну. Разве есть в мире большее удовольствие, чем шум дождя?

Грусть несколько раз наведывалась ко мне ночью, когда я вдруг просыпался, открывал глаза и поворачивался в ту сторону, где обычно спала Реби. Ее не было. Когда я засыпал, упрямая тоска будила меня снова и снова. Она практически не дала мне насладиться минутами забвения.

Последний раз я открыл глаза уже на рассвете, в шесть часов утра.

Дождь, оставив после себя приглушенное эхо, уже стих. Солнце еще даже не проснулось, и спокойствие тьмы нарушала лишь маленькая луна, не желавшая уступать место новому дню.

Я встал первый. Надел ботинки, куртку и тихо вышел.

Тут же почувствовал холод.

Дождик едва-едва моросил. Луна ярко освещала небо, возможно, в наказание облакам за то, что те закрывали собою звезды.

Я сел возле входной двери, кутаясь от холода. Надеясь увидеть рассвет, надеясь увидеть в каком-нибудь окне Пеппи, надеясь выбраться из дурного сна, который длился уже так долго.

Снова подумал о них. «Карлито, я люблю тебя», – прошептал я. «Реби, я люблю тебя», – подумал, но не осмелился произнести вслух. Теперь был кто-то еще, кто любил ее.

Я не помню, как долго я просидел там, свернувшись калачиком, в ожидании теплых лучей солнца, которого так и не было до конца дня.

В тишине морозного утра до меня донесся аромат горячего кофе. Я вошел в дом и оказался первым в зале.

Сам приготовил себе завтрак. Кувшин кипящего кофе, еще один кувшин молока, кувшин разведенного сока и немного печенья. И еще тосты. Ни хлопьев с клетчаткой и шоколадом, ни пончиков, ни булочек, ни чего-то другого. Я окунул печенье в кофе с молоком: мне понравилось. Еще и еще, продолжая наслаждаться утром так, как никогда еще не наслаждался им в прошлой жизни, полной спешки, графиков, денег. Вся наша жизнь проходит в бесконечной гонке за огромным количеством ненужных и пустых вещей.

Я держал чашку в руках минут десять, и тело постепенно стало согреваться. На улице капал дождь, как и всю ночь, и не было никаких проблесков надежды. Это был один из тех дней, которые хочется провести дома при свете.

Не отрицаю, в какой-то момент я подумал о том, чтобы остаться в убежище: когда некуда идти, некуда и спешить.

Я попытался. Уютно устроившись в уголке дивана, где провел минувший вечер, я посмотрел в окно. Но снова увидел их там, на улице, бегущих навстречу, глядящих мне в глаза, знающих, что я не смогу их оставить, понимающих, что загнали меня в угол. Опять нахлынули воспоминания.

Нет, я не мог оставаться там целый день, запертый с ними, я просто покончил бы с собой. Решил идти дальше в надежде найти если не радость, то хотя бы забвение.

Я встал, чтобы подойти к окну. Темные облака подступали со всех сторон. Я увидел целующуюся пару, рядом семью: отца, мать и двоих детей, на вид лет четырнадцати и двенадцати. Жалуясь и протестуя, девочки шли за отцом, который грозился повалить их. Он именно это и сделал. И пока одну он щекотал, вторую успел схватить за лодыжку, отчего все трое упали на землю, прямо в грязь. Никто не ворчал, никто ни на кого не ругался, все лишь смеялись от души. Глядя на них, я снова заплакал.

– Доброе утро! – послышался позади глубокий голос.

– Доброе утро! – ответил я.

– Что тут сказать. Похоже, зарядило на весь день, – произнес он с каким-то странным акцентом, что я едва понял сказанное.

– Да, разве это не здорово? – сказал я задумчиво, продолжая смотреть в окно.

– Так вы не отсюда? – спросил он, пытаясь определить направление моего взгляда и тоже уставившись в окно.

– Нет, – ответил я.

Между нами завязался разговор, и мы плавно переместились на диван. Будучи на пороге едва начавшейся дружбы, мы говорили о вещах, о которых в последнее время ни с кем не разговаривали. Мы рассказывали каждый о своем детстве на природе, о молодости, проведенной в горах, о взрослой жизни, которая, если все сложится хорошо, продолжится здесь.

Мой новый знакомый никогда не был женат. Он рассказал мне о попытках создать семью, которые никогда не приводили ни к чему серьезному, об уроках, извлеченных из ошибок прошлых отношений и пережитых ситуаций. Но в какой-то момент он понял, что не может найти никого, с кем бы мог ужиться.