Зеленая гелевая ручка Морено Элой

Он замолчал, и снова воцарилась тишина.

Я молчал.

– Ну что нам оставалось думать? На следующий день Реби решила уйти из дома: я заехал за ней в торговый центр, проводил ее до дома родителей, где она забрала Карлито, нашел место, где бы они смогли оба переночевать и остаться на какое-то время, если понадобится… я сделал все, что мог для нее.

Тишина. Тони ждал ответа. Я молчал.

Он продолжил:

– Но потом мы поняли, что ошиблись, поняли, что… Произошло кое-что, что все изменило. Бедная Сара…

Впервые за время своего побега я вдруг понял смысл письма Реби: ту жестокость, горесть, боль, которые сочились из каждой строки. Но почему мы не поговорили об этом? Может, потому что мы вообще больше ни о чем не говорили.

– Реби попросила меня об этом… Поначалу я не хотел верить, я пытался все сгладить, но она настаивала, и я видел, насколько она была грустной и одинокой… как ты этого не заметил? – он вздохнул. – Мне правда очень жаль…

И я знал, что он искренне раскаивается.

Эти слова, подобно волне, мягко размывающей замок из песка, смыли остатки ненависти, все еще тлевшей в душе.

В ту ночь я не был храбрым – никогда им не был – с Тони. Вот почему я не нашел в себе сил – и даже не искал – рассказать ему о Саре, признаться в том, что нам обоим прекрасно знаком автор этого видео. Слишком личная тайна, слишком постыдная.

Дождь хлынул с новой силой.

Мы смотрели, как вместе с ним медленно утекает время.

– Что будешь делать теперь? – спросил он меня.

– Не знаю, – осмелился я заговорить впервые за целое утро. – Думаю, что продолжу путь дальше, на север, попробую забыть ту жизнь, которая уже давно перестала быть моей.

– А Реби? – спросил он удивленно.

– Слишком многое оборвалось между нами. Карлито всегда будет связывать нас, но мы уже никогда не будем такими, как раньше, когда нас связывало совсем другое – любовь.

– Не говори глупостей, ничего еще не оборвалось. Все это было ошибкой, простым недоразумением.

– Нет, Тони, нет. Недоразумение не длится недели, месяцы, годы… Недоразумение не имеет ничего общего с пренебрежением, взаимным пренебрежением, ленью подарить или принять поцелуй, руганью на пороге дома, что даже дверь не решаешься открыть, игрой в молчанку. Недоразумение – это не холод простыней, это не мимолетный поцелуй в щеку, не призрачное «до завтра». Последние несколько месяцев были худшими. Наступил момент, когда нас стала объединять просто привычка. Иногда мне кажется, что даже и ее не было.

Я замолчал, и все снова погрузилось в тишину.

Потом продолжил:

– Нет, так будет лучше для нас обоих, для Карлито. Я не хочу, чтобы он рос в атмосфере равнодушия двух взрослых людей среди накопленных ими обид. Я не хочу, чтобы он рос рядом с людьми, которые когда-то так любили друг друга, а потом с такой же неистовой силой позабыли об этом. Я не хочу, чтобы он рос, полагая, что это и есть любовь. Всплывет еще немало вещей, которые мы бросим друг другу в лицо. Может, не в первый и даже не во второй день после примирения. Но, в конце концов, вопросы и упреки будут неизбежно. Я не хочу снова пройти через это. Сейчас я постепенно свыкаюсь с мыслью, что она уже не будет со мной рядом. Я любил ее, мы так любили друг друга…

Мы любили друг друга настолько, что я думал: покончу с собой, если когда-нибудь ее потеряю. Но в итоге я потерял ее, мы потеряли нашу любовь и надежду на то, чтобы вернуться домой и жить вместе, просыпаться каждое утро и благодарить жизнь за подаренное сокровище.

Мне просто нужно еще несколько дней, чтобы забыться, только и всего.

Дождь не прекращался целый день.

Мы сидели вдвоем в гостиной и говорили обо всех тех вещах, о которых перестали говорить уже много лет назад. Мы болтали о далеком прошлом и совсем недавнем настоящем, но особенно о тех годах, когда мы были как единое целое, когда мы были друзьями. Еще больше мы говорили о том объятии, что разрушило все между нами, между ними.

Мы вспоминали о соревнованиях во дворе, велосипедных прогулках в окрестностях деревни, ярмарочных днях, ночах, когда спали на соседних кроватях, спали беспробудно, о перекусах во дворе, кострах из мусора и листьев, о первых свиданиях с девушками и первых походах в кино…

Мы вспоминали ту хижину, объединявшую нас две недели, а потом навсегда разделившую всего за три дня.

Я рассказал ему о том, как страдал, пока он был в больнице, о том, как ждал его возле окна, и как обрадовался, когда увидел, что они вернулись… Но я так и не смог объяснить ему, что чувствовал в тот момент, когда оборвалось наше последнее объятие.

Он рассказал мне о том, что пережил в больнице, и поделился последними воспоминаниями. Так я узнал, как упала хижина, как они мчались на скорой помощи, как потом он сдавал кучу анализов, и все это время думал о том, как бы быстрее вернуться домой, чтобы провести это лето со мной, чтобы увидеть меня и снова испытать теплоту наших объятий…

Дождь не прекращался. После нескольких минут молчания, в течение которых каждый из нас вспоминал что-то свое из такого далекого детского прошлого, мы продолжили говорить уже о других вещах.

Монтсе спускалась вниз несколько раз, но не вмешивалась ни в один из наших разговоров. Поначалу я был благодарен ей за то, что она позволила двум друзьям, когда-то почти братьям, снова напомнить об этом друг другу. Но, в конце концов, именно я предложил ей остаться с нами у огня.

Они рассказали мне свою маленькую историю о том, как они встретились на перекрестке взглядов, о своем недавнем прошлом и настоящем, о своих надеждах… не осмеливаясь пока даже думать о будущем.

Мы сидели все трое перед огнем – я на одном диване, они, свернувшись калачиком, на другом. И Тони рассказал мне о событиях последних дней в компании. О событиях, про которые, как ему казалось, я ничего не знал.

– В прошлую пятницу я получил какое-то странное письмо по электронной почте с анонимного адреса. По правде говоря, я не придал ему особого значения и тут же удалил, подумав, что это вирусная рассылка или спам. Я приехал домой, и после ужина, уже ближе к двенадцати… – он посмотрел на Монтсе, которая утвердительно покачала головой, – мне позвонил один старый знакомый из мадридского филиала. В четырех словах он обрисовал суть катастрофы. Я сначала решил, что это какой-то розыгрыш, но когда включил компьютер… – Тони замолчал в ожидании каких-либо вопросов.

– Что случилось? – спросил я, изображая любопытство на лице.

– Сара и Рафа занимались сексом прямо у него в кабинете.

– Сара? И Рафа?

– Представь только! Кто-то установил камеру, и больше часа они провели в кабинете наедине абсолютно голые. Можешь представить, что обсуждал весь офис в понедельник за утренним кофе. Большинство из нас видело это вживую, а остальные узнали уже потом. Время шло, а Рафа не появлялся. Если честно, мы думали, что больше не увидим его. Потом через десятые руки я узнал, что его выгнали из дома, что у него отобрали машину, заблокировали все карты… зато жена оставила ему немало синяков и царапин на лице. В общем, кошмар.

– Ого, и я такое пропустил, но кто мог это сделать? – испуганно спросил я.

– Ну это, конечно, догадки, но все сошлись во мнении, что это был Хави. Возможно, так он хотел отомстить за то, что Рафа оставил его на улице.

Я вздохнул с облегчением. Хави стал моим прикрытием.

– А Сара? – поинтересовался я.

– Ах да, Сара. Сара больше не приходила ни в понедельник, ни потом. Мы больше о ней ничего не слышали.

– Бедная Сара… – сказал я с сожалением, стараясь этим как-то утешить себя, усыпить ноющую, как открытая рана, совесть.

– Да, но… она знала, на что шла, и все равно сделала это. Хотя, конечно, это было для всех неожиданностью, потому что почти все думали, что он с Мартой… ну, ты понимаешь.

– Да, – ответил я, вспоминая последние слова Сары, сказанные во время нашей встречи в кафе: «Я уже несколько недель встречаюсь с человеком, которого интересует только секс, не более того. Только на этот раз все по-другому. Только секс, но все равно мне страшно, потому что я боюсь ошибиться даже в этом…» Сара мне во всем призналась, а я тогда так ничего и не понял.

Мы продолжали говорить о компании всю ночь. Это была беседа двух коллег, обмен сплетнями и слухами, воспоминания, которые уже были историей. Мы обсуждали рождественские корпоративы, опоздания Хави, время, потерянное возле кофейного автомата, количество молоденьких женщин в бухгалтерии, подбор исключительно «квалифицированных» кадров, как в случае с Мартой, сумасшедшие, порой навязчивые идеи некоторых клиентов…

И в этой карусели чужих жизней я вдруг нашел ключик к одной из важных для меня тайн. Обсудив практически всех в компании, перемыв косточки Саре, Годо, Хави, Рикардо, очередь дошла… до нее.

– Ты разве не слышал? – Тони тут же ответил сам себе: – Ах да, конечно! Тебя ведь уже не было. В понедельник ее положили в больницу. Бедняжке действительно очень плохо. Между нами, я не думаю, что она протянет больше месяца.

– Что?!! – до меня только-только дошел смысл его последних слов.

– Ты не знал? Уже более пяти лет она борется с раком, но становится только хуже.

Я онемел. Еще одна вещь, открывшаяся мне в эти дни: иногда, даже достигнув самого дна, можно продолжить падение. Теперь я понимал, откуда взялись все эти рецепты, больничные листы, ее частые отсутствия на работе… все, что я осуждал, руководствуясь собственным невежеством и злобой.

– Она из семьи одного крупного начальника из мадридского филиала, ты не знал? – спросил он меня.

– Нет, я правда не знал, – соврал я.

– Ну да, какая-то его дальняя тетка. Она переехала из Мадрида несколько лет назад. На самом деле, можно сказать, что компания существует благодаря ей: она была единственным человеком, кто поверил в эту идею. Именно Эстрелла вложила деньги, необходимые для создания нашей фирмы. Кто бы мог подумать, а? Она всегда была для него как мать, поэтому он платил ей высокую зарплату и поэтому, когда у нее обнаружили болезнь, взял на себя заботу обо всем: о врачах, о расходах, чтобы она не беспокоилась о будущем… если вдруг оно будет коротким. Для нее приход в офис был глотком жизни. Каждая сплетня, каждая чашка кофе, каждый разговор заставляли забыть о том, что болезнь ее убивает. Ты никогда не замечал, что она постоянно меняет прически?

– Да, но я думал, что она любит ходить по парикмахерским.

– Да какие там парикмахерские, – и Тони грустно улыбнулся. – Она была бы рада, но у бедняжки совсем не осталось волос, поэтому она ходила в париках. Ты же понимаешь, что иногда внешность – это единственное, что реально позволяет замаскировать боль, которая гложет изнутри.

Я молчал, потому что не мог описать то чувство, которое тогда бушевало во мне.

Молчание длилось долго, и Тони отнесся к этому с уважением, решив не прерывать его.

Мы сидели и слушали дождь, который то пропадал за нашими разговорами, то снова присоединялся к ним.

Монтсе прижалась к Тони, положив голову ему на плечо.

– Ты помнишь то озеро, куда мы ходили с твоими родителями, самое большое? – прервал я наконец молчание.

– Конечно, Сант-Мауриси! – и глаза его загорелись.

– Точно. Никогда не мог запомнить его название. Оно ведь где-то недалеко, правда?

– Часа за два можно дойти. Сейчас покажу.

Не дожидаясь моего следующего вопроса, встал с дивана и поцеловал Монтсе в лоб – и исчез, умчавшись вверх по лестнице.

На несколько минут мы остались вдвоем. Монтсе и я. Неловкие ситуации, когда вы не знаете, о чем поговорить, почему-то всегда превращаются в вечность. Мы едва решались посмотреть друг на друга.

На лестнице снова послышались торопливые радостные шаги. Тони вернулся с картой в руках. Он разложил ее на столе, разделявшем два дивана, и в тени наших силуэтов пальцем прочертил маршрут.

– Завтра я отправлюсь туда, – решительно заявил я.

– Но… как же Реби…

– Я не хочу сейчас об этом говорить, – ответил я, и он меня понял.

– Хорошо, только возьми карту, она тебе пригодится. И помни, что завтра будет настоящее паломничество: все-таки первое мая…

– Спасибо.

В ту ночь примирения, запоздалых признаний, взглядов, улыбок и воспоминаний мы наслаждались нашим прошлым.

Почти ничего не говоря о будущем.

Это была бессонная ночь, полная сомнений и сожалений, страхов и неуверенности. Долгая ночь, которая, как бы я ни смотрел на часы, никак не хотела проходить. Я вставал, снова ложился, опять вставал, чтобы убедиться, что дождя уже не слышно. Ложился на живот, на спину, закрывал глаза, тысячу раз менял положение, ходил туда-сюда по комнате, снова ложился… боль по-прежнему была там.

Наконец ночь ушла прочь, не обращая на меня никакого внимания.

Солнце встало рано, я встретил его, так и не сомкнув глаз.

Окно превратилось в картину, полную жизни, переливающуюся яркими цветами, медленно сменяющимися от ночного серого до алмазно-белого оттенка, прорисовывая каждый камушек на полоске мокрой земли.

Глядя на это полотно жизни, я ждал, когда они проснутся.

Утро встретило нас прохладой на кухне, где мы почти не обмолвились ни словом. Возможно, мы уже все сказали друг другу. А может, осталось еще так много недосказанного, что мы не знали, с чего начать.

После завтрака настал момент уходить, следовать дальше, продолжая свой путь, но теперь без Реби.

Я оделся в уже сухую одежду. Сунул в рюкзак, который Монтсе подобрала из грязи накануне, пакет с едой и бутылку воды.

Мы едва знали друг друга, но она, сама того не зная, стала моим другом. Она поцеловала меня в обе щеки на пороге, пожелала удачи и исчезла, чтобы снова позволить двум маленьким мальчишкам попрощаться друг с другом.

Мы стояли, не говоря ни слова.

Дождь уже не шел.

Мы обнялись.

Мы обнялись, как тогда, много лет назад, когда он уехал домой с перевязанной головой, а я остался в деревне с ноющим чувством вины.

Но в то утро все было по-другому. В этих объятиях была дружба, которую я уже давно считал потерянной.

Я ушел, не оборачиваясь: не хотел, чтобы он снова увидел, как я плачу, и не хотел видеть, как плачет он.

Я следовал по указанному им маршруту в сторону озера.

Всю дорогу я не мог забыть его последние слова, которые он произнес прямо перед моим уходом:

– Выше озера, в нескольких километрах, есть прекрасный домик для отдыха. Советую провести там ночь, оттуда открывается потрясающий вид. Просто прошу тебя еще раз подумать обо всем, о них, о ней. Ой, чуть не забыл! Недалеко от этого горного домика есть небольшая эспланада, откуда видно сотни, тысячи падающих звезд. Уверяю тебя, на это стоит посмотреть.

Я оставил позади часть пройденного пути. Я оставил позади намного больше, чем принес с собой. Всю дорогу я смотрел вперед, не в силах прекратить с грустью вспоминать о прошлом.

Снова забор из красных столбиков. На этот раз я повернул налево. Тропа превратилась в дорогу, ведущую прямиком к озеру, по которому я так скучал. Это был легкий путь с уклоном вниз, устремленный прямо в детство.

Почти через два часа я прибыл на большую равнину, заставленную автомобилями, – я почти забыл, откуда все семьи начинали свой маршрут к озеру Сант-Мауриси. Оказавшись в самой гуще этого муравейника, на самом деле я был совсем один.

Отстояв небольшую очередь, подошел к информационному плакату, чтобы посмотреть на большую карту.

Пошел дальше.

Я шел по маршруту, проложенному специально для приезжающих на выходные туристов: деревянные дорожки, деревья с указателями, перила на каждом шагу, чтобы избежать несчастья, знаки, указывающие места для наиболее живописных фотографий – даже это было продумано.

Мне казалось, дорога намного короче, но потребовался час, чтобы насладиться давними воспоминаниями.

Я пришел, и мы трое – я, озеро и мое детство – снова поприветствовали друг друга. Оно осталось таким же захватывающим, горделивым среди всех этих гор, я же остался таким же наивным, таким же потерянным среди всех своих мыслей и воспоминаний, среди всей этой боли, погруженным в детство, до сих пор скрывающееся где-то в теле.

Я сел у кромки озера, не касаясь его, лишь прислушиваясь к его дыханию. Я наслаждался, наблюдая за тем, как уплывают вдаль облака, как солнце лениво потягивается в полуденной дреме, как приходят и уходят люди, обнимаясь, фотографируясь, чтобы, возможно, в будущем вспомнить прошлое, а может, предать его забвению.

Я пробыл там несколько часов, вспоминая свое прошлое.

День подходил к концу, и все потихоньку возвращались домой. Я продолжал сидеть, сожалея о том, что так ни разу не привез сюда Реби, что не смог поиграть с Карлито у воды.

Уже почти никого не осталось, когда я снова надел рюкзак и посмотрел вслед убегающему солнцу. Часа через два должно было совсем стемнеть. Я решил прислушаться к совету Тони и спросил человека, стоящего рядом с внедорожником, о ближайшем убежище.

– Вам нужно просто идти по этой дорожке. Но лучше поторопитесь, потому что скоро станет темно.

– Спасибо.

Я двинулся вперед по широкой тропе, медленно уводящей меня вверх. Это был нелегкий путь, полный отказов от собственных решений, где на каждом шагу рушились принципы, которые я считал незыблемыми, где абсолютные истины превращались в сомнения. Впервые я подумал о ней в настоящем времени. Что, если у нас еще есть шанс?

Через час, когда свет начал постепенно исчезать за моей спиной, тропа вывела меня к убежищу. Снова в полном одиночестве я приближался еще к одной точке моего долгого пути. Подняв глаза, я увидел, что дом стоял где-то наверху, в конце крутого подъема. Ночь включила свет в темноте – одинокий маяк на фоне нескончаемых гор.

Пробравшись сквозь сумрак и полностью сбив дыхание, я дошел.

Дошел я, как уже вошло в привычку, поздно.

Здесь удивили сразу две вещи. Во-первых, само здание: большое, просто огромное по сравнению с теми, что были вокруг. И, во-вторых, количество людей, находившихся как снаружи, так и внутри.

Я вошел, и тепло тут же обняло меня.

Оглядел дом и его постояльцев.

По лестнице поднялся на второй этаж в столовую. Как можно незаметнее протиснулся между людьми к барной стойке, где поинтересовался насчет ужина. Проблем не возникло. Я сел, как всегда, в углу, подальше от всех, и через несколько минут передо мной уже стояла тарелка горячего супа и стейк с картошкой.

Погруженный в океан голосов, смеха, жизни, но все же одинокий, я старался за ужином ни о чем не думать, не возвращаться мысленно к тому прощанию перед дверью, прощанию с ним.

Продержаться мне удалось ровно столько, сколько длился мой ужин. Я оставался в забытьи всего несколько минут. Закончив есть, заказал чай.

Сидя в углу с чашкой в руках, я уже не мог сдержать бег своих мыслей. Я смотрел через окно на звезды, и как только я начинал всматриваться в них, они вдруг исчезали, теряясь за мокрой пеленой. Да, я снова полюбил ее.

Мне хочется описать ту боль, что застала меня врасплох в том месте, но я не в состоянии это сделать. Мне было просто больно, по-настоящему. Тем, кто хоть раз испытывал подобное, не нужны описания. Тем, кто никогда подобное не переживал, они не нужны тем более. Глядя в небо, я прочел ответ на свой вопрос: вернуться.

Впервые за время бегства я проявил слабость, у которой почти не было шансов на будущее. Попытка начать все сначала могла стать слишком болезненной.

Вернуться. Если только… Нет.

Если бы она могла хотя бы… Нет.

Если бы она продолжала любить меня… Нет.

На мгновение мне удалось обмануть разум. Я обвел его вокруг пальца, заставив прислушаться к голосам окружающих. Я стал подслушивать обрывки чужих разговоров: беседы друзей, обсуждения сложных участков дороги, смех попутчиков, которые шутят и хлопают друг друга по плечу, воркование нежно обнимающихся возлюбленных… и вдруг это слово: «мертвый».

Забавно, что порой всего одно слово может заставить прислушиваться к разговору, который до этого был вовсе не интересен. Мертвый.

– Вы слышали? Они нашли мертвого человека, – сказал один мужчина другому, и их спутницы тут же замерли от изумления.

– Где? – и этот вопрос сразу давал ответы на многое.

«Где», а не «кого», потому что никто не знал имен. «Где», а не «когда», потому что это точно случилось в прошлом. «Где», а не «почему». Потому что «где», безусловно, важнее, когда вы проводите часы, дни и недели, гуляя по окрестностям.

– На озере, не помню точно название…

– А что с ним случилось? – теперь в игру вступало «что».

– Пока неизвестно, в газете не уточняли, вот смотрите… – все четверо склонились над газетой. Я ждал, подозревая худшее.

Я нетерпеливо ждал, когда они выпустят газету из рук.

Закончив читать, они положили ее на свободный стул.

Я унес ее в свой уголок, чтобы прочитать о том, о чем уже давно догадался.

В АЙГУЭСТОРТЕСЕ НАЙДЕН ТРУП НЕИЗВЕСТНОГО МУЖЧИНЫ

Вчера в 8 часов 10 минут утра туристы обнаружили тело неизвестного мужчины, утонувшего в одном из озер Национального парка Айгуэстортес.

Человек с рюкзаком на спине лежал лицом вниз […]. По словам местных жителей, это был один из туристов, который нередко проводил свой отпуск…

Хотя полиция расследует все возможные варианты, все указывает на самоубийство ввиду отсутствия каких-либо признаков…

Я не мог читать дальше. Может, я был последним человеком, с которым он разговаривал, может, я помог ему, а может, и нет. Возможно, никто не мог ему помочь, потому что он был мертв уже много дней, и у него осталось лишь тело, от которого он должен был избавиться.

Я не мог не ощутить его присутствия в тот момент, не почувствовать пустоту, что остается внутри, когда не знаешь, сделал ли ты все от тебя зависящее или было что-то еще, не почувствовать вдруг, что я тоже потерял все лучшее в жизни. Я положил газету на стул и встал, почувствовав, как глаза наполнились слезами.

Нужно было выбраться оттуда, выйти на улицу, уйти как можно дальше. Я вспомнил про Тони и его падающие звезды. Я сбежал, чтобы отыскать это место.

Только холод пытался сдерживать мои слезы, которые снова хлынули по щекам. Мне не нужно было узнавать дорогу. В ночном свете на небольшом расстоянии я различил несколько человек, медленно проплывающих в темноте над небольшой эспланадой.

Я тихо подошел, все более отчетливо различая силуэты: влюбленные пары, по крайней мере три, небольшая группа друзей, смотрящих прямо в небо и перешептывающихся между собой, люди, такие же одинокие, как и я, лежащие прямо на земле… Заметил я в центре и пожилого мужчину, устанавливающего телескоп.

На ощупь отыскал место, где можно было бы остаться, где можно было бы пропустить сквозь себя все те ощущения и чувства, которые я накопил за последние несколько дней. Место для принятия окончательного решения.

Я устроился между одной из пар и человеком с телескопом. Я откинулся назад, упершись спиной в небольшой горный выступ, и стал пристально смотреть в небо, которого еще не видел. Через несколько секунд стали различимы точки, созвездия, звезды, будто играющие в догонялки. Вот упала одна, сразу следом за ней другая, и еще одна, и так непрерывно: в конце концов, у меня не хватит на все желаний.

«Я люблю тебя», – сказал я одной из них.

Не знаю, сколько я провел там времени. Я даже толком не помню, заснул я или все время бодрствовал. Сидя там, внизу, с устремленным вверх взглядом, я ощущал ход жизни, ее воссоединение.

Я слишком долго бродил между сном и бодрствованием. Я засыпал, свернувшись клубочком возле скалы, и тут же просыпался, чтобы тут же ощутить тяжесть век и снова провалиться в сон. И после каждого пробуждения мне снилось что-то другое: человек с седыми волосами и красным рюкзаком, большое озеро из моего детства и моего настоящего, Тони, сидящий на диване напротив, камеры безопасности в каком-то далеком, кажущемся уже чужим офисе… И все это в течение нескольких минут. Мне снилась также Пеппи с ее крохотной собакой, дон Рафаэль с его угрозами, мне снился поцелуй Сары. Мне снилась Реби. Мне снилось, как она спускается ко мне на падающей звезде, мягко приземляется рядом, как это было тогда, когда мы еще любили друг друга: ее пальцы переплетались с моими, ее прикосновения чередовались с моими… Я открыл глаза, я уже проснулся… а сон все продолжался, он забыл исчезнуть, хотя я уже давно не спал.

Я ждал.

Ждал, уже проснувшись.

Я ждал.

Ждал, ощущая прикосновение ее руки.

Мягкая рука, как сама нежность, маленькая рука, как самая сильная любовь, рука, которая дрожала, как все мое тело.

Рука, за которую я держался изо всех сил.

Мы переплели пальцы, как это делали в парке, когда еще не были такими взрослыми, когда бабочки трепетали внутри перед каждой нашей встречей, в момент каждой нашей встречи. И так, ладонь в ладони, мы снова соединили две линии, слишком отдалившиеся друг от друга и разводящие наши судьбы в стороны. Две линии, сливаясь в единое целое, превращались в одного меня, в одну ее, в одних нас.

Мы настолько приблизились друг к другу, что это заставило нас обоих вздрогнуть.

Мы любили друг друга сильно, безумно, до слез.

– Я не хочу возвращаться, – прошептал я сквозь слезы.

– Я знаю, – ответило мне ее дыхание.

– Я не хочу возвращаться к тому, что было, я не могу… – продолжал шептать я ночи. – Я хочу остаться здесь.

– Я знаю. – Она обняла меня еще крепче.

Словно маленькая фея она медленно села позади меня, прижавшись грудью к моей спине, скрестив руки на моей шее. Ее голос тонул в моих волосах.

– Мы ведь можем начать все сначала? – шептала она мне на ухо, обвивая руками мое тело.

Я снова почувствовал себя девятнадцатилетним, как когда мы только встретились, когда вечерами на пляже она задавала мне только один вопрос: буду ли я любить ее всегда. «Всегда», – говорил я, прижимая ее к себе, понимая, что именно я был тем, кто боялся ее потерять. «Всегда», – знал я, когда мы оба еще не знали, сколько длится это всегда. «Всегда», – думал я, понимая, что умру от боли, если потеряю ее, если когда-нибудь мы расстанемся.

– Я люблю тебя, – послышались слова в ночи.

И неважно, с чьих губ они слетели. Неважно, был ли это один голос, звучащий настолько сильно, что казалось, будто он принадлежит двум разным людям. Или их было два, но навсегда неразделимых.

В ту ночь, несмотря на холод, мы спали вместе, прижавшись к ледяному камню.

И вместе снова встретили рассвет.