Сновидец. Призови сокола Стивотер Мэгги
– Извините.
Здоровяк продолжал протягивать ему гроссбух.
– Я же не прошу адрес. Только имя и индекс. Вы это даже в Макдаке указываете. Пишете на стенах в уборной.
Диклан продолжал протягивать руку за деньгами.
На заднем плане раздавались звуки Волшебного базара. В другом конце комнаты происходила какая-то ссора. Слышался шум потасовки. Повышенные голоса. Сегодня было опасно; но в таких местах всегда было опасно. Диклан знал это – и всё равно приехал. И привез Ронана. Он вышел из тени и потянулся к картине из своего прошлого.
Не стоило этого делать.
Темная Леди смотрела на него недоверчиво.
– Линч, – коротко сказал Ронан.
Диклан и здоровяк одновременно взглянули на него. Диклан не сразу понял, действительно ли Ронан что-то сказал или ему померещилось.
– Ронан Линч, 22740.
Диклан был готов его убить. Он однозначно был готов его убить.
Мужчина записал. Диклан почувствовал, что покрывается мурашками, когда увидел эти слова, выведенные чернилами. Ронан. Линч. Правда, вышедшая наружу. Правда, записанная навеки. Как же он это ненавидел. Гораздо лучше соврать. Гораздо проще было оставить картину и то, что она сулила, и уйти.
Мужчина вручил Ронану портрет золотоволосой женщины.
– Наслаждайся морским видом.
20
Джордан снова давала представление.
Почти как на вечеринке у Ти-Джея, с той разницей, что аудитория состояла из преступников. Джордан очень надеялась, что Фейнман НЕ появится, и ставки сегодня были еще выше: она даже не представляла, как выглядит их запасной план на тот случай, если текущий провалится.
Джордан писала копию «Улицы в Венеции» Джона Сингера Сарджента прямо посреди Волшебного базара. Она копировала эту конкретную картину уже много раз, но это ее, скорее, успокаивало, чем вселяло скуку – все равно что пересматривать любимый фильм. На картине по переулку быстро шагала девушка, придерживая шаль. Двое мужчин – темные силуэты – смотрели ей вслед. Глаза девушки были опущены – она украдкой наблюдала за тем, как они наблюдают за ней. В кафе сидела парочка, но первые несколько раз Джордан ее даже не заметила. Только настороженную девушку, за которой угрюмо наблюдали зеваки, и нависающий город.
Как со всеми работами Сарджента, секрет создания копии заключался в том, чтобы рисовать без колебаний. У него были широкие, свободные, безыскусные мазки, и если художник брался за работу с робостью, результат выходил слишком нервным и наигранным.
Джордан не колебалась.
Вскоре после того как она принялась за дело, позвонила Хеннесси:
– Все смотрят на тебя?
– Зеленый свет.
– Мне предсказали будущее. Дама сказала, что к нам домой снова влезут.
Джордан выдохнула.
– У нас нет дома.
– Только ночлег, – сказала Хеннесси. – Пойду поговорю кое с кем насчет собаки.
И отключилась.
Джордан снова сосредоточилась на холсте. Искусство, искусство, думай об искусстве. Если она думала об искусстве, то переставала гадать, что может пойти не так. Искусство составляло существенную часть Джордан. Не искусство типа «возьми кисть и вырази свою душу посредством красок», но, скорее, искусство как предмет в багажнике машины, как физическое доказательство культурной идентичности, как товар. Искусство дало ей шрамы, пятна и мозоли. Возможно, это было неизбежно, учитывая ее происхождение. Отец Хеннесси коллекционировал искусство, включая собственную жену, а та до самой смерти писала портреты. Работы матери Хеннесси пользовались некоторой известностью, пока она не умерла, а теперь стали прямо очень знамениты. Это потому – как обнаружила Джордан, – что искусство всегда живет дольше, если оно смешано с кровью.
– Трудно сказать, что я удивлена, – произнес знакомый голос.
Фейнман. Бернадетта Фейнман в этом окружении казалась еще беспорядочней и эффектнее – к очкам с розовыми стеклами, которые Джордан уже видела, добавилась длинная шуба. Фейнман напоминала хладнокровную старую даму, которая кое-что повидала в прошлом и вполне готова повидать кое-что в настоящем. Она по-прежнему держала в руке сигарету с гвоздикой – теперь с длинным мундштуком. Джордан оценила эту склонность к эстетике, пусть даже у нее самой оборвалось сердце.
– Блин, – сказала она.
Она попыталась припомнить, как должен был измениться план, если из-за Фейнман ее вышвырнут.
– Успокойся и рисуй, – сказала Фейнман. – Я тебя не сдам. Я поняла, кто ты, еще когда отказала тебе у Ти-Джея. Я знала, что ты можешь и сама пробраться сюда. Иногда надо выглядеть сознательным противником. Я хотела, чтобы это запомнили – что, по моему мнению, сама ты справишься лучше.
– Конечно. Открыть свой потенциал. С большой буквы О. Я очень признательна. Человек всегда хочет большего, – ответила Джордан. – Значит, это просто добрососедский визит?
Фейнман многозначительно уставилась на нее, словно полагала, что причины, заставившие Джордан выбрать криминальный образ жизни, всплывут на поверхность, если посмотреть повнимательнее. Наконец она сказала:
– Улыбайся так всегда. Это оригинал.
Когда она ушла, Джордан испустила долгий-долгий вздох облегчения. Тринити с запозданием написала ей: «Кажется, в твою сторону идет Фейнман».
Джордан ответила: «Ты вовремя. Что там у Х?»
Тринити: «Пока тихо».
Ничего хорошего. Ну или, по крайней мере, ничего плохого.
Обычно Хеннесси и Джордан были фальсификаторами.
Сегодня им предстояло стать похитителями.
Хеннесси пришла первой, чтобы выяснить, где находится намеченная цель. Учитывая такое количество этажей и помещений – и полное отсутствие каталогов – задача была непростая. Когда Хеннесси узнала, где картина, явилась Джордан – с дорогой приманкой и рисовальными принадлежностями. Она устроилась в самом людном месте, чтобы продемонстрировать свое умение. «Смотрите на меня, – буквально кричала она. – Смотрите, как я изображаю Хеннесси – сижу тут и снимаю копию с Сарджента, а не прячусь где-то и ворую картину. Смотрите на меня и мое алиби!» Это было идеальное преступление: Джордан потратила несколько недель, создавая безупречный дубликат картины, которую они намеревались украсть. Хеннесси предстояло подменить ее, пока владелец не смотрел.
Картина была нужна им.
Джордан вернулась к работе. Она пыталась не думать о том, что делает Хеннесси. У нее была своя задача. Она слышала, как шепотом там и сям произносят имя Брайда, но понятия не имела, кто этой такой. Она улыбалась текучей толпе зрителей. Большинство задерживались лишь на несколько секунд, если только не хотели оставить заказ.
За исключением одного.
Он стоял так долго, что Джордан подняла глаза. Консервативный дорогой серый костюм. Консервативные дорогие черные часы. Консервативный дорогой черный шелковый галстук. Все так прекрасно исполняло свою партию в ансамбле, что совершенно не бросалось в глаза.
– Говорят, десять процентов картин в музеях – фальшивки, – заметил он.
Джордан взглянула на него. Он был молод и красив, совершенно в соответствии с культурными ожиданиями, так что его внешность из привлекательной становилась скучной. Вьющиеся волосы у него были тщательно растрепаны, на подбородке виднелась тщательно отпущенная модная щетина. Хорошие зубы, хорошая кожа. Ярко-синие глаза. Он казался совершенно безобидным. Джордан спросила:
– А еще сорок процентов ошибочно атрибутированы безо всякого злого умысла?
Он спокойно ответил:
– То есть, по крайней мере в половине случаев, любуясь произведением искусства, человек сознательно допускает трепет сомнения.
– Шутка на все времена.
Он рассмеялся. Искренне и просто. Этот смех не относился к Джордан. Он намекал, что, возможно, относится к нему – если ей того хотелось. Ну или он мог вообще ни к чему не относиться, если она предпочитала такой вариант. Молодой человек заметил:
– А у вас невероятный талант.
– Да, – согласилась Джордан.
– Я даже человечка не могу нарисовать. У меня не…
– Не будьте таким скучным, – перебила она. – Просто скажите, что никогда не пытались. Люди вечно говорят «талант», когда имеют в виду практику.
– Я никогда не пробовал, – признал он. – Я тренировал другие навыки.
– Например? Огласите весь список.
Он бросил взгляд на толпу. Не слишком нервно, потому что нервозность была не в его стиле. Но что-то явно привлекало его внимание.
– Вы похожи на моего брата.
– Поздравляю, – сказала она.
– С чем?
– С тем, что у вас такой красивый брат.
Теперь он рассмеялся по-настоящему, значительно тише, и одновременно отвел от Джордан глаза, словно пытаясь тем самым приглушить правду. Очевидно, он редко издавал этот звук при посторонних. Она задумалась, насколько глубоко он укоренен в этом мире. На вид он не обладал теми свойствами, которые требовались, чтобы выжить на Волшебном базаре. Он больше походил на человека, который занимается рентами и облигациями.
Джордан вернулась к работе.
– Могу я спросить, что вы тут делаете?
– Нет, – сказал он.
Джордан посмотрела на него. Он улыбался той же спокойной улыбкой, но не отступался от своего «нет». Это «нет» не было злым или грубым. Просто констатация факта. «Нет, тебе не позволено знать».
И внезапно Джордан поняла, каким образом он выживает здесь.
– Диклан, – позвал кто-то, и молодой человек прищурился.
Это было самое запоминающееся выражение из всех. Он переступил с ноги на ногу, и Джордан заметила его ботинки. Они тоже были удивительные. Превосходные, блестящие, как масло, броги, с красивой отделкой. Ничего тривиального. Точно не забудешь.
– Это вы? – спросила Джордан.
Вместо ответа он положил визитку за край холста. На ней, кроме номера телефона, стояло всего одно слово – серебряными буквами: ЛИНЧ.
«Линч».
Имя-совпадение. Ей понравилось; это имя намекало, что всё будет хорошо.
– Если хотите знать больше, – сказал он, – позвоните.
– Ловко, – ответила она.
Он снова улыбнулся своей идеальной корпоративной улыбкой.
«Диклан».
И исчез. Его место заняли другие зрители, однако Джордан поймала себя на том, что смотрит на визитку. «ЛИНЧ».
«Не теряй голову, Джордан, – велела она себе. – Сегодня у тебя дело посерьезнее».
Зазвонил телефон. Это была Хеннесси. Сердце Джордан так и взмыло, когда раздался ее голос.
– Кто-то успел первым, – сказала Хеннесси. – Только что.
– Что?
– Кто-то ее купил. За минуту до того, как я подошла. Ее нет.
Из всех картин, выставленных на продажу в этом огромном здании. После того как они столько времени потратили на поиски. Кто-то первым добрался до «Темной леди».
У Джордан что-то оборвалось в животе.
– А мы знаем, кто?
– Мы не можем просто подкатить и спросить у этого хренова качка, – сказала Хеннесси. – Но Бруклин кое-что видела. Попробуем разыскать его, пока он не ушел. Ну а потом, блин, оценим ситуацию.
Джордан уже складывала в сумку тюбики с краской и озиралась в поисках человека со свертком подходящего размера.
– Как он выглядит?
– Молодой. Чуть за двадцать. Темные волосы, синие глаза. Бруклин сказала – прямо очень синие.
Темные волосы. Синие глаза. Джордан посмотрела на визитку.
ЛИНЧ.
«Блин».
Она вскочила, но Диклан Линч уже давно ушел.
21
Братья Линч стояли в зеркальном лифте – звуки библиотеки остались позади, сменившись мертвой тишиной спускавшейся кабины. Тишину нарушало только приглушенное позвякивание, когда лифт отсчитывал этажи. Тело Ронана еще было на взводе после правды о Брайде, удивления при виде лица матери, эффекта от заключения сделки и жаркого гнева Диклана. Старший брат по-прежнему выглядел недовольным. Он уже несколько месяцев таким не был.
– Просто не верится, – сказал Диклан. – Я привез тебя сюда. Я тебе доверял.
– А в чем проблема? – поинтересовался Ронан. Дзынь. – Тебя здесь и так все знают в лицо.
– До сих пор мое имя не вносили в регистрационный журнал, чтобы какая-то банда могла за мной следить, – сказал Диклан.
– А Боудикка в банде?
Диклан пожал плечами.
– Ты видел лицо того парня? Это называется страх, Ронан. Ты бы мог немного ему поучиться.
Диклан даже не представлял себе…
Дзынь.
– Ты знал, что тут будет мамин портрет?
Это было странное сходство. Голова Авроры на чьем-то теле. Аврора никогда не стояла вот так, дерзко и с вызовом. Даже лицо на портрете было слегка не таким, как помнил Ронан – более резкие черты, большая готовность к бою, чем когда-либо у Авроры в реальной жизни. Вполне возможно, предположил он, что портрет не слишком удался. Но вполне возможно, что эту сторону своей матери он просто не знал.
До сегодняшнего дня Ронан отрицал бы такую возможность, но в ту минуту вероятным казалось что угодно.
Диклан начал что-то набирать в телефоне, в своей странной манере – большим и указательным пальцами.
– Я догадывался.
– Что еще ты знаешь и скрываешь от меня?
Дзынь.
Двери лифта открылись. Это был не первый этаж, а третий, с масками. За дверью стояла женщина, сунув руки в карманы серой кожаной куртки. Сначала Ронан увидел ее осанку. Напряженную, как пружина. Поза хищницы. Потом увидел ее волосы – золотые. Потом глаза – красивые, синие.
Васильковые, небесные, младенческие, индиго, лазурные.
Во второй раз за вечер Ронан понял, что смотрит на свою мертвую мать, только теперь она была во плоти.
Его мозг отрицал то, что видели глаза, – «этого не может быть, это не то, что ты думаешь…»
А она просто смотрела на него, прямо-таки глазела, дерзко, готовая к бою, как на картине, которая была прислонена к бедру Диклана. Потом она взглянула на Диклана и вздрогнула.
Никто не двигался – ни вперед, ни назад – они смотрели, смотрели, смотрели. Зачарованные, как Мэтью у водопадов. Околдованные, затерянные. Братья Линч и их умершая мать.
Потом двери закрылись, отрезав юношей от Авроры.
От испуга Ронан опомнился.
– Дверь, Диклан!
Оба нажали на кнопку открывания дверей, но лифт не обратил на них внимания – он уже ехал вниз. Ронан успел нажать кнопку второго этажа как раз вовремя, и двери послушно отворились. Ронан вылетел в коридор.
– Ронан… – начал Диклан, но брата уже не было.
Он перепрыгнул через женщину, которая наклонилась, чтобы поднять упавшую сумочку. Обогнул двух мужчин, вышедших из номера. Перескочил через поднос, заметив на лету, странно обострившимся взглядом, старомодный чайный сервиз и многоярусную подставку для бутербродов.
Ему нужно было добраться до третьего этажа, раньше, чем женщина села бы в следующий лифт, раньше, чем она бы уехала.
Он затормозил, достигнув двери в конце коридора. «Пожалуйста, окажись открытой», – подумал Ронан, и она оказалась – он распахнул ее и понесся по металлической лестнице. Ступеньки гремели и ревели, как паровая машина, когда он перескакивал через две за раз. Вот и дверь третьего этажа. «Только не окажись запертой», – подумал Ронан, и она тоже не оказалась, и он миновал ее и побежал по коридору к лифту.
Он добрался до площадки в ту секунду, когда двери со звоном закрылись, отрезав женщину от него. Стрелка указывала вниз, вниз, вниз.
Ронан снова нажал на кнопку, но ничего не произошло.
Хватая воздух ртом, он выдохнул бранное слово. Потом сцепил руки на затылке и попытался отдышаться, вернуться в реальность. Черт, черт. Отдышаться ему удалось, но сердце не желало успокаиваться. Оно прыгало через скакалку, сбиваясь с ритма. Его мать. Призрак.
Из номера тремя дверями дальше вышли две женщины и зашагали к лифту. Они держались под руки и негромко беседовали. Сестры. Сестры из комнаты с масками. Они посмотрели на Ронана с любопытством, видимо, сочтя его смятение скорее занятным, чем пугающим.
– А, человек-маска, – сказала одна из них.
Другая спросила:
– А где ваша прекрасная дама?
Он сложил два и два.
– Дама, дама, которую вы видели. У нее светлые волосы… кожаная куртка… и… и синие глаза? – Он указал на собственное лицо.
Обе посмотрели на него, поджав губы, как школьные учительницы.
– Слушайте, она умерла. Я знаю, что она умерла. Я видел… мне надо знать, что происходит, – сказал Ронан.
«Пожалуйста, помогите. Пожалуйста, помогите мне разобраться».
– Пожалуйста. Вы с ней говорили?
Сестры внимательно разглядывали его. Одна из них, старшая, вытянула руку и слегка обвела глазницу Ронана, словно снимала мерку для маски. Палец у нее был холодным, как лед. Он отвернулся.
– Она оставила карточку, – сказала младшая. – Можешь взять, она нам не нужна.
Ронан взглянул на картонный квадратик. На нем было изображение женщины, с крестом поперек лица.
Он не видел в этом никакого смысла, но, тем не менее, взял карточку.
– А чего она хотела?
– Того же, чего и все. Узнать больше про…
Ронан знал, что они собираются сказать, поскольку это имя завершало почти все фразы в тот вечер. Он договорил за них:
– …про него.
– Да, – сказала старшая. – Про Брайда.
22
Фарух-Лейн никогда не подвергала испытанию свою физическую форму. Во всяком случае, не всерьез. Не в формате смертельной игры в кошки-мышки. Ей не доводилось нестись по коридорам, бегом миновать двери и мчаться по головокружительным спиралям десятков лестниц. Она бегала только в спортзале, с музыкой в наушниках. Иногда, при хорошей погоде, – вдоль озера, в кроссовках в тон спортивному топику в тон фитнес-браслету, а иногда – в спортивных центрах при отелях, где изгибы ее красивых загорелых ног отражались в бутылках с водой. Она бегала лишь для того, чтобы хорошо выглядеть.
Но никогда – чтобы спасти собственную жизнь.
Однако теперь Фарух-Лейн именно так покидала отель «Картер», и на каждом этаже число преследователей все возрастало. Она слышала, как что-то ударялось о стены у нее за спиной, но не оборачивалась посмотреть, что там такое. Чья-то рука ухватила ее за лодыжку, но она вырвалась и прибавила скорости.
Когда она неслась по вестибюлю, женщина с воротником, похожим на магазинную сумку, улыбнулась ей – очень неприятно – и сказала:
– Беги, коп.
Фарух-Лейн выскочила за дверь. Она сбежала с лестницы так быстро, что чуть не врезалась в машину, стоявшую прямо у входа.
Это была ее машина.
За рулем сидел Парцифаль Бауэр, идеально прямо, как гробовщик за рулем катафалка.
Фарух-Лейн услышала, как кто-то – возможно, швейцар – бежит следом.
Она прыгнула на сиденье и на ходу захлопнула за собой дверцу. Замок щелкнул.
Негромкий стук, раздавшийся, когда они отъехали, означал одновременно попадание пули в машину и радость Фарух-Лейн по поводу того, что она не поскупилась на полную страховку.
Примерно милю спустя Парцифаль остановился у обочины.
– Я больше не хочу вести. У меня нет прав.
Фарух-Лейн еще не отдышалась, и в боку у нее кололо. С ума сойти, он был там и ждал ее. Возможно, он спас ей жизнь.
– У тебя было видение?
Он покачал головой.
– Как ты узнал, что надо подъехать?
Парцифаль расстегнул ремень безопасности.
– Логика.
23
Мы отдали им мир, прежде чем успели спохватиться.
А они уже рассказывали про нас истории, и мы им верили. Легенда такова: побочный эффект жизни сновидца – эмоциональная нестабильность. Мы могли грезить, но были не в силах переносить бодрствование. Мы могли грезить, но не умели улыбаться. Мы могли грезить, но должны были умереть молодыми. О, как они любили нас, невзирая на наши слабости, нашу неприспособленность к практическим вещам.
И мы верили. Добродушная и злая сказка – но мы ей верили. Мы не можем править миром. Мы даже собой не владеем.
Мы сами отдали им ключи от машины.
Ронану снились лето и Адам.
Он находился в кипящем от жары саду, окруженный высокими кустами помидоров. Зелено. Так зелено. Цвета во сне воспринимались не зрением, а эмоциями, поэтому для их яркости не было предела. В куче чернозема лежало радио, и из него раздавался голос Брайда, и рядом сидел Адам – его костлявое лицо было загорелым и изящным. Он вырос. В последнее время Ронан всегда видел Адама во сне взрослым – не в том смысле, что ему уже можно было покупать сигареты, а по-настоящему взрослым, до мозга костей зрелым, решительным, уверенным. Возможно, для этого имелось какое-то психологическое объяснение, но Ронан не мог его найти.
А потом они все вывернули наизнанку. Сознание – вот как они называют бодрствование. Бессознательное – вот как они называют сны. Подсознательное – вот как называют то, что в промежутке. Мы с тобой знаем, что это чушь.
Но так говорил Заратустра, или типа того, и они отдали нам потусторонний мир, а себе забрали реальный.
Какая наглость.
Во сне этот уверенный и властный взрослый Адам, всё еще по-юношески жилистый, но с привлекательной темной щетиной на подбородке, положил Ронану в рот зрелую маленькую помидорку. Теплую от солнца, упругую на ощупь. Потрясающе горячие, остро-сладкие семена взорвались, когда Ронан раздавил помидор о нёбо. Он имел вкус лета.
Пойми: им нужно, чтобы ты сломался. Иначе они этого не перенесут. Представь – если бы ты мог делать то, что делаешь, но без всяких сомнений.
Не говори, что не сомневаешься.
Не говори, что ты все понял.
Твои чокнутые крабы пришли к тебе, а не ко мне. Не моя дата рождения была написана у них на животе. Ты еще не веришь в реальность своих снов. В свою реальность.
Я не хочу, чтобы ты снова решил, что это был просто сон.
Это верный путь к смерти.
– Tamquam, – сказал Адам.
– Подожди, – сказал Ронан.
– Tamquam, – негромко повторил тот.
– Alter idem, – закончил Ронан и оказался один.
Сад исчез, и теперь он стоял на скалистом берегу – дрожа, наклонившись от ветра. Несмотря на холод, океан был тропически-синим. За спиной у Ронана вздымались угловатые черные скалы, зато берег был усыпан кремовым песком. Пейзаж наполняло желание. Этот сон состоял из тоски по тому, что лежало за пределами досягаемости. Желание плавало в воздухе, как влажность. Омывало берег вместе с соленой водой. Ронан втягивал тоску с каждым вдохом и выдыхал немного счастья. Как грустно.
Нет. Ронан не собирался полагаться на милость сна.
– Счастлив, – сказал он в пустоту.
Сказал это твердо, чтобы сон услышал. По-настоящему услышал.
– Гребаные дельфины.
Гладкие серые спины весело выпрыгнули на поверхность в нескольких метрах от берега. Дельфины завизжали. И грусть слегка отпустила.
Посмотри на себя. У тебя есть определенные таланты. Полагаю, ты уже заинтригован, не так ли?