В клетке. Вирус. Напролом Скальци Джон

– Да, – ответил я. – Виновных в этом преступлении ждет правосудие. Даю вам слово.

– Что дальше? – спросил Бесенти.

– Вчера вы сказали, что я могу обратиться к вам, если понадобится помощь.

– Да.

– Вы имели в виду только помощь в расследовании или в более широком смысле?

– О чем это вы? – с подозрением глядя на меня, спросил Бесенти.

– Есть правосудие, а есть нож под ребра. Правосудие последует, несмотря ни на что. Как я уже сказал, в этом я даю вам слово. А вот нож под ребра может принести Нации навахо дополнительную выгоду.

Бесенти посмотрел на спикера, на капитана полиции и снова на меня.

– Выкладывайте, – сказал он.

Во время рассказа я взглянул на Редхауса. Тот улыбался.

В половине второго я был в доме родителей и пришел к отцу в «зал трофеев». Отец сидел в банном халате и держал в бессильно висящей длинной руке стакан с виски.

– Пап, как ты?

– Превосходно, – улыбнулся он. – Прошлой ночью кто-то вломился в мой дом, чтобы убить моего ребенка, я застрелил его из дробовика и теперь прячусь в своем «зале трофеев», потому что это единственное место в нашем доме, которое фотографы не могут заснять снаружи. В общем, лучше не бывает.

– Что полицейские сказали о стрельбе?

– Утром приходил шериф и уверял меня, что, насколько они в курсе, стрельба полностью оправданна, никаких обвинений не выдвинуто и уже сегодня после полудня мне вернут дробовик.

– Приятно слышать.

– Я тоже так ответил, – заметил папа. – Еще они сказали, что утром тело забрало ФБР. Ты имеешь к этому отношение?

– Да. Если кто-нибудь будет спрашивать, говори, что из-за твоего выдвижения в сенат понадобилось выяснить, был ли нападавший как-то связан с террористическими группами, поэтому тело забрали в ФБР.

– Но ведь на самом деле причина не в этом.

– Пап, я тебе расскажу, но сначала ответь: ты действительно хочешь это знать?

– Господи, Крис, вчера ночью кто-то пытался убить тебя в нашем доме. Если ты не скажешь почему, я сам тебя задушу.

Так я и рассказал папе все, вплоть до своего последнего визита в Нацию навахо этим утром.

После того как я закончил, папа сначала молчал, потом допил виски и, сказав, что ему нужно налить еще, вышел в оружейную. А когда вернулся, виски в стакане было существенно больше, чем на стандартных два пальца.

– Пап, ты все-таки поаккуратнее, – заволновался я.

– Крис, скажи спасибо, что я не принес целую бутылку с соломинкой, как хотел, – сказал он и отхлебнул. – Подумать только, этот мерзавец всего три дня назад приходил в мой дом, в эту самую комнату. Весь такой дружелюбный, прямо свой в доску.

– Честно говоря, три дня назад он еще не собирался меня убивать. Эта мысль пришла к нему позже.

Папа аж поперхнулся, и я хлопал его по спине, пока не прошел кашель.

– Все в порядке? – спросил я.

– В порядке, в порядке, – отмахнулся он, поставил стакан на стол и посмотрел на меня.

– Что? – спросил я.

– Скажи, как мне поступить.

– В смысле?

– Этот сукин сын пытался убить тебя! – с карикатурной выспренностью выкрикнул папа. – Мое единственное дитя. Мою плоть и кровь! Скажи, как мне поступить. Велишь пристрелить, я пойду и пристрелю его. Прямо сейчас.

– Пожалуйста, не надо, – попросил я.

– Зарежу. Утоплю. Перееду грузовиком.

– Да, искушение велико. Но, в общем-то, все идеи так себе.

– Тогда скажи мне, – не унимался он. – Скажи, что я могу сделать.

– Прежде чем я скажу, позволь спросить. Что с сенатом?

– Ах это. – Папа как-то сразу сник и потянулся к виски, но я проворно отодвинул стакан; он удивленно посмотрел на меня, однако потом смирился и сел на место. – Утром приходил Уильям, – сообщил папа, имея в виду главу партии в штате. – Буквально излучал понимание и сочувствие, уверял, как восхищен моим поступком, ведь я защищал дом и семью, но весь этот поток лести каким-то непонятным образом завершился известием о том, что партия решила не поддерживать меня в нынешней избирательной кампании. И пусть я излишне мнителен, но по его тону было понятно, что вообще ни в какой.

– Мне жаль.

Отец пожал плечами.

– Тут уж ничего не поделаешь, сынок, – сказал он. – Зато мне больше не надо мило улыбаться разным засранцам, которых я не перевариваю.

– Значит, все к лучшему, – кивнул я. – Пап, я хочу, чтобы ты кое в чем мне помог.

– Правда? – обрадовался отец. – И в чем же, Крис?

– Мне нужно, чтобы ты заключил одну коммерческую сделку.

– А при чем тут коммерческие сделки? – нахмурился отец. – Я думал, речь идет о мести.

– Так и есть, – согласился я. – Сделка и послужит нашим способом мести.

– С кем?

– С навахо, папа, – ответил я.

Отец нервно заерзал на стуле.

– Я понимаю, Крис, у тебя выдалась трудная неделя, ты устал, – сказал он. – Но ведь я только вчера застрелил одного из них. Не думаю, что уже сегодня они захотят вести со мной дела.

– Тебя никто не обвиняет.

– Я сам себя обвиняю.

– Ты застрелил его не потому, что он навахо, – напомнил я. – А потому, что он хотел убить меня. И не из-за того, что он плохой человек. Плохие – те, кто отправил его к нам.

– То есть я застрелил невиновного.

– Да, папа, – сказал я. – И я очень сожалею об этом. Но его убил не ты, а Лукас Хаббард. Он просто вынудил тебя убить его. И если бы ты этого не сделал, я был бы сейчас мертв.

Папа схватился за голову. Я немного помолчал, прежде чем продолжить:

– Брюс Скоу был невиновен. И Джонни Сани тоже. Их уже не вернуть. Но я знаю способ, как ты можешь наказать настоящих виновников их гибели, а также помочь очень многим людям из Нации навахо. Это действительно принесет пользу. Тебе просто нужно сделать то, что ты умеешь лучше других. Заняться кое-каким бизнесом.

– О каком бизнесе речь?

– Недвижимость, – ответил я. – Ну, или вроде того.

В три тридцать я сидел с Джимом Бухолдом в его домашнем офисе.

– Мы сносим оба здания, – сказал он о производственном комплексе «Лаудон фарма». – То есть, строго говоря, сносится только административный корпус. Инспекторы из округа Лаудон установили, что поврежден фундамент. Лабораторный корпус уже разрушен взрывом. Надо только вывезти мусор.

– Что будет с «Лаудон фарма»? – спросил я.

– В ближайшей перспективе, то есть уже завтра, я иду на похороны шестерых уборщиков, – сообщил Бухолд. – Всех шестерых хоронят в одно время. Они дружили, поэтому такое решение вполне логично. А в понедельник я распускаю весь персонал и выставляю компанию на продажу.

– Кто-то хочет купить «Лаудон фарма»? – спросил я, уже зная ответ.

– У нас есть несколько ценных патентов, и нам удалось восстановить немало текущих исследований, часть из которых можно возобновить, – сказал Бухолд. – И если покупатель, кто бы он ни был, наймет наших разработчиков, есть надежда, что дело пойдет быстрее. Кроме того, наши правительственные контракты все еще действуют, хотя я и попросил наших юристов немедленно изучить их, чтобы убедиться, что они не могут быть расторгнуты в случае теракта.

– Тогда зачем продавать?

– Затем что с меня хватит. Я отдал этой компании двадцать лет жизни, и все пошло прахом за одну ночь. Вы хоть представляете, что я чувствую?

– Нет, сэр, – ответил я. – Не представляю.

– Разумеется, нет, – сказал Бухолд. – Вы не можете этого знать. Я и сам не знал, пока кто-то не взял и не превратил двадцать лет моей жизни в груду щебня. При мысли о том, что все надо начинать с нуля, я ощущаю смертельную усталость. Нет уж. Лучше мы с Риком уйдем на покой, купим домик где-нибудь на Внешних отмелях и будем гонять наших корги по пляжу, пока они не свалятся от усталости.

– Звучит неплохо.

– Да, будет здорово. Первую неделю. А потом мне придется ломать голову, куда себя приткнуть.

– На том ужине у моего отца вы говорили, что работаете над созданием какого-то способа лечения больных синдромом клетки.

– Я тогда и вас втянул в спор, – сказал Бухолд. – Рик вчера меня очень ругал, когда вспомнил об этом. Простите за тот разговор.

– Ничего страшного. Помнится, вы говорили, что уже существует лекарство.

– Нейролиз.

– Да, верно. И как далеко вы успели продвинуться?

– Вы имеете в виду, сколько оставалось до выхода нейролиза на рынок? – спросил Бухолд.

– Да.

– Мы были настроены оптимистично и достигли достаточного прогресса с препаратом, чтобы приступить к клиническим испытаниям. Если бы результат принес удачу, мы бы почти наверняка уже получили одобрение от министерства здравоохранения по ускоренной процедуре. Ведь в стране четыре с половиной миллиона человек страдает от синдрома клетки. А особенно сейчас, когда принят Абрамс—Кеттеринг, чем скорее мы сможем освободить их, тем лучше.

– И что теперь? – спросил я.

– Теперь один из главных разработчиков взорвал компанию, а с ней и всю нашу документацию, – ответил Бухолд. – А потом убил себя, и, что бы я при этом ни чувствовал, он был единственным, кто бы смог быстро восстановить данные из того, что удалось спасти. С тем, чем мы располагаем сегодня, пройдет пять или семь лет, прежде чем мы снова дойдем до этапа клинических испытаний. И это в лучшем случае.

– Кто-нибудь еще вел подобные разработки?

– Я знаю, что «Роше» работали над созданием комбинации какого-то препарата и стимулирующей терапии, – сказал Бухолд. – Но они и близко не подошли к клиническим испытаниям. Больше никто не достиг даже такого уровня. – Он мрачно посмотрел на меня. – Хотите, повеселю вас?

– Конечно, – ответил я.

– Этот прохвост Хаббард на приеме у вашего отца соловьем разливался о хаденской культуре и о том, как они не хотят избавляться от своей болезни, да еще подспудно обвинил меня чуть ли не в подстрекательстве к геноциду.

– Я помню.

– Вчера этот сукин сын позвонил мне и предложил купить «Лаудон фарма»! – воскликнул Бухолд.

– И за сколько?

– Да практически за бесценок! Так я ему и сказал. А он заявил, что готов поторговаться, но времени у него мало. Тогда я напомнил ему, что еще пару дней назад он называл нашу работу вредной и ненужной, а теперь хочет купить ее. И знаете, что он ответил?

– Нет, – сказал я, хотя примерно догадывался.

– «Бизнес есть бизнес» – вот что! – возмутился Бухолд. – Обалдеть можно! Да я чуть трубку не бросил.

– Но вы не бросили.

– Нет, потому что он прав. Бизнес есть бизнес. У меня шестьсот сотрудников, которые через три дня окажутся без работы, и, хоть Рик и считает, что я не должен выходить за рамки официальных отношений, – тут Бухолд округлил глаза и осмотрелся вокруг, проверяя, нет ли мужа рядом, – я все равно чувствую за них ответственность. Мне будет спокойнее, если хоть кто-нибудь из них сохранит работу, а остальные получат приличное выходное пособие.

– Значит, вы продадите ему? – спросил я.

– Если никто не предложит больше, возможно, продам, – ответил он. – А что? Думаете, не стоит?

– Мистер Бухолд, мне бы и в голову не пришло указывать вам, как вести дела.

– Вернее, то, что от них осталось, – заметил он. – Вот что я вам скажу, агент Шейн. Если вы назовете мне убедительную причину, почему мне следует повременить с продажей, я, может быть, так и поступлю.

– Я попробую, сэр. Обещаю.

В пять часов я появился в лиминальном пространстве Кассандры Белл.

Оно было пустым. Причем, когда я говорю «пустым», это означает, что там в буквальном смысле не было ничего.

К тому же оно оказалось вовсе не бескрайним простором абсолютной пустоты, а совсем наоборот – крошечным, тесным и темным. У меня возникло чувство, будто я попал на дно океана, состоящего из черных чернил. Впервые в жизни я понял, что такое клаустрофобия.

– Большинство людей находят мое лиминальное пространство неуютным, агент Шейн, – сказала Белл.

Я не видел ее, и складывалось впечатление, что этот голос идет отовсюду, хотя говорила она очень тихо. Ты как будто попадал в голову очень замкнутого человека. Каким, безусловно, она и была.

– Я могу их понять.

– Вас это смущает?

– Я стараюсь не обращать внимания.

– А вот мне здесь очень уютно, – сказала Белл. – Напоминает материнскую утробу. Говорят, мы не помним, каково это – находиться там, но я не верю. Думаю, где-то глубоко внутри мы всегда знаем. Вот почему дети делают из одеял норки, а кошки любят прятать голову вам под локоть, когда сидят рядом. По понятным причинам у меня самой подобного опыта не было, но я знаю, почему это происходит. Мне говорили, что мое лиминальное пространство напоминает могильный мрак. Однако я думаю, темнота – это всего лишь другая часть жизни. Ведь темнота – это то, что впереди, а не то, что в прошлом.

– Интересный подход, – сказал я, – попробую теперь думать именно так.

– И это правильно. Лучше зажечь свечу, чем проклинать ночь, агент Шейн, – сказала Белл.

Она вдруг возникла прямо передо мной; горящая свеча озаряла ее лицо, отбрасывая свет назад, в темноту.

– Спасибо, – поблагодарил я и невольно испытал облегчение.

– Не за что, – улыбнулась она и показалась мне моложе своих двадцати, хотя у себя в пространстве она, конечно, могла выбрать любой возраст, какой бы захотела.

– И спасибо, что согласились встретиться со мной так срочно, – сказал я. – Я знаю, как вы заняты.

– Я всегда занята. – В этом не было хвастовства или гордости – только констатация факта. – Конечно же, я знаю, кто вы, агент Шейн, – снова улыбнулась она. – Да и кто вас не знает? Крис Шейн, ребенок-хаден. Как странно, что мы до сих пор не познакомились.

– Вчера я подумал о том же самом.

– И почему, по-вашему, мы встретились только сейчас?

– Мы вращаемся в разных кругах.

– Вращаемся в разных кругах, – задумчиво повторила Белл. – Я представила, как мы с вами, словно планеты, движемся по отдельным орбитам вокруг своих звезд.

– Метафора та же, только разное описание, – заметил я.

– Точно, – сказала Белл и усмехнулась. – А кто ваша звезда? Вокруг кого движется ваша планета?

– Наверное, мой отец.

– Он хороший человек.

– Да, – кивнул я и вспомнил о нашей утренней встрече, о том, как он сидел в домашнем халате со стаканом виски в руке и горевал о Брюсе Скоу.

– Я знаю, что произошло с вами и вашим отцом, – сказала она. – Сочувствую вам.

– Спасибо, – поблагодарил я, неожиданно для себя завороженный ее необычной манерой говорить – строгой и вместе с тем доверительной. – Простите, а кто ваша звезда?

– Не знаю, – сказала она. – Пока не знаю. Начинаю только подозревать, что это не человек, а некая идея. Вот почему я такая странная и в то же время сильная.

– Возможно, – ответил я – настолько дипломатично, насколько смог.

Она поняла мои мучения и рассмеялась:

– Агент Шейн, я, честное слово, совсем не хочу показаться вам глупой или чересчур экстравагантной. Просто я совершенно не умею вести светскую беседу. Чем дольше она длится, тем больше я напоминаю какую-то беглянку из хипповской коммуны.

– Понимаю вас. Я сам живу в идейной общине.

– Как мило с вашей стороны сочувствовать мне, – сказала Кассандра Белл. – Вы гораздо больше искушены в светских беседах, чем я. Это не всегда комплимент. Но в вашем случае – безусловно.

– Спасибо.

– Вы пришли не для того, чтобы вести светскую беседу, хотя это у вас прекрасно получилось.

– Да, не для того, – согласился я. – Я пришел поговорить о вашем брате.

– Что ж, я с удовольствием расскажу вам о брате, если вы захотите выслушать.

– Конечно, – подтвердил я.

– Когда я родилась, он был совсем маленьким мальчиком, но уже понимал, что я заперта в своем теле, – сказала она. – Поэтому он приходил ко мне, целовал в лоб и часами пел песни. Только представьте. Какой другой семилетний ребенок станет делать такое? У вас ведь нет сестер или братьев?

– Нет.

– Вы жалеете об этом?

– Нельзя жалеть о том, чего никогда не было, – заметил я.

– Это совсем не так, – сказала она. – Но я плохо сформулировала вопрос. Я имела в виду, чувствуете ли вы, будто что-то упустили, не имея сестер или братьев?

– Да, думаю, с ними было бы интереснее.

– У ваших родителей не было детей после вас.

– Мне кажется, они просто боялись, что будут уделять больше внимания кому-то одному из нас, – сказал я. – А тот, кто станет чувствовать себя брошенным, затаит обиду. Трудно, когда один ребенок хаден, а другой – нет. Конечно, это только мои предположения, – добавил я и умолк.

– Вы хотели что-то спросить о моем брате, – напомнила Белл.

– Я хотел узнать, интегрировались ли вы с ним когда-нибудь.

– О нет. Я бы сказала, это слишком сокровенно. Мы с братом любим друг друга. Но у меня нет желания оказаться внутри его головы, и вряд ли он сам этого хочет. Только представить – мы оба одновременно в одной голове! Мы станем как наши родители.

– Это метафора.

– Я вообще никогда не интегрировалась. Мне хватает своей собственной головы. Я не хочу быть в чьей-то еще.

Я улыбнулся:

– Вам бы стоило познакомиться с моей напарницей. Она была интегратором, но при этом терпеть не могла, когда кто-то находился в ее голове.

– Мы были бы как два магнита, – сказала Белл. – Или разбежались бы, или притянулись бы друг к другу.

– Еще одна интересная метафора.

– Расскажите, что с моим братом, – попросила Кассандра.

– Когда вы в последний раз говорили с ним?

– Это не рассказ о моем брате, но я отвечу. Мы разговаривали вчера. Он хочет встретиться со мной в субботу.

– И вы согласились? – спросил я.

– А разве вы не нашли бы время для своей семьи? – спросила Белл. – Можете не отвечать, я и так знаю, что вы скажете.

– Нашел бы, – все-таки ответил я. – Вы встречаетесь здесь?

– Да, а еще он побудет с моим телом, – сказала она. – Он все еще любит напевать мне на ушко.

– Кто-нибудь еще будет там?

– Он – вся моя семья.

– Значит, не будет.

– Агент Шейн, сейчас самое время завершить светскую беседу и перейти к сути, – сказала Белл.

– Мы полагаем, что тело вашего брата захвачено неким клиентом, – начал я. – Этот клиент обладает изрядными техническими навыками, и он смог изменить программу нейронной сети вашего брата, чтобы загнать его в ловушку и использовать его тело в своих целях. Мы также полагаем, что он намерен воспользоваться телом вашего брата для того, чтобы убить вас, а затем и вашего брата. Все это будет представлено как убийство и самоубийство.

– И что заставляет вас так полагать?

– Он уже захватывал другие тела, – сказал я. – Таким же образом. Он и его помощник. Результат – три мертвых интегратора.

Кассандра Белл казалась очень печальной; огонек свечи внезапно затрепетал, но потом снова стал ровным.

– Значит, вы считаете, что мой брат уже одержим, – проговорила она.

– Одержим, – сказал я и вдруг понял, что мне никогда не приходило в голову думать так о Джонни Сани, Брюсе Скоу или Бренде Риз. – Да, он уже одержим.

– Давно?

– Как минимум, с утра четверга.

– Почему же вы все это время ничего мне не сообщали?

– До вчерашнего дня мы не представляли, что такое вообще возможно, – сказал я. – То, что это коснулось и вашего брата, поняли только сегодня. Все это казалось невероятным. И поскольку это казалось невероятным, никто из нас даже не думал об этом.

– Он мертв?

– Ваш брат? Нет.

– Я знаю, его тело живо, – сказала Кассандра. – Но я имею в виду его самого. Его душу.

– Мы так не думаем. Мы твердо уверены в том, что он жив, только заперт. Не может общаться или как-то иначе взаимодействовать с внешним миром. Теперь он вроде как… в общем, как мы. Только без трила, лиминального пространства и «Агоры». А его тело по чьей-то прихоти делает то, чего ваш брат по собственной воле никогда бы не совершил.

– Да, мой брат никогда бы не стал меня убивать, – согласилась Белл. – Значит, вы твердо уверены, что он жив?

– Да.

– Опишите, насколько крепка ваша уверенность.

– Как дуб. Или железо.

– Дубы горят. Железо ржавеет.

– Конечно, мы не можем быть стопроцентно уверены, – признался я. – Но, насколько нам известно, захваченные таким образом жертвы продолжают жить. Я сам видел, как женщина, чей разум был заперт в ее теле, еще жила, когда клиент отключился.

– Вы же сказали, они все умерли.

– Та женщина умерла. Ее клиент выдернул чеку из гранаты перед тем, как уйти.

– Кто эти люди? – спросила Кассандра.

– Нам лучше не говорить об этом, – сказал я. – Ради вашей безопасности.

Свеча Кассандры Белл ярко вспыхнула, несмотря на то что окружавшая темнота сдавила меня еще сильнее.

– Агент Шейн, не считайте меня ребенком. Я не ущербна и вполне дееспособна. Вокруг меня объединились сотни тысяч таких, как мы, чтобы объявить о нас всему миру. Я бы никогда не добилась этого, если бы была беспомощной неженкой. Мне не нужна ваша защита. Мне нужна информация.

– Это Лукас Хаббард.

– О! – воскликнула Белл, и пламя свечи выровнялось. – Значит, он.

– Вы знакомы?

– За исключением вас, агент Шейн, я знакома почти со всеми влиятельными людьми. – Снова не бахвальство – просто факт.

– Какого вы о нем мнения?

– Сейчас или до того, как я узнала, что он закабалил моего брата в его собственном теле?

– До того, – улыбнулся я.

– Умный. Амбициозный. Может произносить пылкие речи о хаденах, когда ему это выгодно, и промолчит, когда нет.

– Типичный портрет миллиардера.