Утешительная партия игры в петанк Гавальда Анна

11

То, что было потом, называется счастьем, а со счастьем сложно.

Не расскажешь.

Так считается.

Так говорят.

Счастье пусто, слашаво, boring^[323]и всегда утомительно.

Счастье надоедает читателю.

Убийца любви.

Если бы автор обладал хоть крупицей здравого смысла, он бы прибег к эллипсису.

Как раз об этом подумал. Залез в свой Gradus:^[324]

«Эллипсис. Пропуск слова или предложения, необходимого для грамматической полноты, когда высказывание не содержит неясности и неуверенности относительно содержания».

???

Только вот зачем опускать слова, необходимые для полноты повествования, когда именно их-то и не хватало?

Зачем отказывать себе в этом удовольствии?

Из стилистических соображений написать «Три недели в Ле Веспери были самыми счастливыми в его жизни» и отправить героя обратно в Париж?

И правда. Пять слов: самыми, счастливыми, в, его, жизни – и никакой неясности и неуверенности…

«И жил он счастливо, и было у него много детей».

Но автор артачится.

Хватит с него таксистов, семейных ужинов, писем-ловушек, разниц во времени, бессонниц, разочарований, проигранных конкурсов, грязных строек, инъекций валия/калия/морфия, кладбищ, моргов, праха, закрытых кабаре, разрушенных аббатств, отказов, отречений, разрывов, передозировок, абортов, ушибов, бесконечных расчетов, судебных решений и даже истеричных кореянок.

Хотелось бы тоже немножко травки…

То есть, простите, природы.

Что делать?

А что там дальше, в путеводителе по литературным приемам?

«Другие определения: 1. Эллиптическое повествование строго следует единству действия, опуская праздные эпизоды и концентрируя значимое в нескольких сценах».

Так, хоть на несколько сцен у нас право будет…

Спасибо.

Академия так добра.

Но какие предпочесть?

Ведь все вокруг это сплошные истории…

Автор не берет на себя такую ответственность. Отделять «праздное» от того, что им не является.

Чтобы не судить самому, полагается на восприятие своего героя.

Он доказал, что на него можно положиться…

Открывает свой блокнот.

В нем эллипсис мог бы быть римским амфитеатром, колоннадой площади святого Петра или пекинской оперой Поля Андрё, но уж никак не пропуском.

На левой странице чек из магазина стройтоваров, который они вместе с Кеном и Самюэлем посетили накануне. Чеки надо хранить обязательно. Это всем известно.

Что-нибудь да обязательно не заладится. Гайка не подойдет, гвозди не те… Что-то вообще забыли купить, а наждачки явно не хватит. Девчонки сердились, вытаскивали занозы…

На правой – наброски, расчеты. Ничего особенного. Проще простого. Детские игрушки.

И как раз для детей. И для Кейт.

Кейт, которая никогда не купалась с ними в реке…

– Тины много, – морщилась она.

Шарль – мозговой центр, Кен – исполнитель, Том – группа поддержки, на лодке охлаждал в воде бутылки пива, привязанные веревкой к уключине.

Втроем они смастерили замечательные мостки.

И даже трамплин на сваях.

Притащили с ближайшей свалки гигантские бочки из-под масла, на них положили сосновые доски.

Шарль предусмотрел даже ступеньки и перила в стиле «datcha russe», чтобы сушить на них полотенца и облокачиваться во время будущих соревнований по прыжкам в воду…

Соображал потом всю ночь и весь следующий день, забрался с Сэмом на дерево, и они перетянули с берега на берег стальной трос.

Что и отображено на третьей странице.

Странного вида скоба из перевернутого велосипедного руля скользит по тросу: так называемая «тирольская канатка» для детей.

В третий раз (!) съездил в СтройТовары и купил две лестницы понадежнее. Остаток дня провалялся со «старшими» на их шикарном деревянном пляже, подбадривая мартышек, которые пролетали у них над головами с криками «банзай!» и падали в воду.

– Сколько их тут? – изумился он.

– Вся деревня, – улыбнулась Кейт. Даже Лука с сестрой появились…

Не умевшие плавать были в отчаянии.

Правда, недолго.

Кейт не выносила детей в отчаянии. Пошла за веревкой.

Теперь не умевшие плавать тонули лишь отчасти. Их вытягивали на берег и, когда они очухивались и отфыркивались, разрешали вернуться обратно.

Собаки гавкали, лама жевала свою жвачку, водомерки переселялись куда подальше.

У кого не оказалось с собой плавок – купались в трусах, а трусы, намокнув, просвечивали.

Самые стеснительные тут же прыгали обратно на велосипед. Чаще всего возвращались уже в плавках и со спальными мешками на багажниках.

Дебби отвечала за полдники. She loved^[325] плиту Агу.

На следующих страницах сплошь фигурки тарзанчиков, между небом и водой, подвешенные к велосипедному рулю. Двумя руками, одной, двумя пальцами, одним, головой вверх, головой вниз, шиворот-навыворот. Навсегда.

А еще, Том на лодке, вылавливающий оглоушенных, десятки сандалий и кед, расставленные на берегу, искры солнечного света на водной ряби, сквозь ветви тополя, Марион, сидящая на первой ступеньке, протягивает брату кусок пирога, сзади ухмыляется какой-то здоровенный дуралей: вот-вот столкнет ее в реку.

Ее профиль – для Анук, профиль Кейт – для него.

Набросок небрежный. Не решался рисовать ее слишком долго.

Боялся теорий социальных работников.

За своими чадами приехал Алексис.

– Шарль?! Ты как тут оказался?

– Оффшорный инжиниринг…

– Но ты… Ты тут надолго?

– Посмотрим… Если нефть в этой речке найдем, думаю, на какое-то время еще задержусь…

– Так приходи к нам на ужин!

И тут Шарль, любезный Шарль, ответил: нет. Нет у него такого желания.

И пока тот уводил детей, вымещая на них свою обиду, мол, что это еще за ссадины на ляжках? Что скажет мама? И купальник у тебя весь в дырках, и куда подевались носки, и ах, вы такие, сякие, нехорошие, повернулся и понял, что Кейт все слышала.

Вы так и не рассказали мне про себя… говорил ее взгляд.

– У меня в портфеле бутылка «Порт Эллен», – ответил он.

– …

– Нет?

– Yes.

Она надела очки и улыбнулась.

Она так и не искупалась, и купальник тоже не надела. Обвела их вокруг пальца…

Ходила в длинных белых хлопчатобумажных балахонах с разрезами и вечно не достающими пуговицами… Шарль рисовал не ее, но то, что за ней, и заодно спокойно ее разглядывал. Поэтому на многих рисунках на этих страницах вся композиция строится от ее тела. Присмотритесь как следует и обязательно увидите верх колена, уголок плеча, руку на перилах…

А это что за красавчик?

Нет, это не Кен. Это ее античный дружок.

Две следующие страницы вырваны.

На них были все те же мостки и «тирольская канатка», но начисто, с детальным описанием.

Для Ясина. Который послал их в редакцию молодежного журнала «Науки и жизнь», в рубрику «Конкурс изобретений».

– Смотри… – однажды вечером сказал Ясин, забираясь Шарлю на колени.

– О нет, – застонал Самюэль, – опять он за свое… Уже два года нас этим достает…

Поскольку Шарль, как обычно, ничего не понимал, вмешалась Кейт:

– Каждый месяц первым делом он кидается на эту страницу, чтобы узнать, что за новый маленький гений, естественно, не такой гениальный, как он, выиграл в этот раз тысячу евро…

– Тысяча евро… – изнывало эхо, – и все их изобретения – полная мура… Смотри, Шарль, надо послать, – Ясин забрал у него из рук журнал, – «образец оригинального, полезного, хитроумного и забавного изобретения. К заявке должны быть приложены схемы и подробное описание…» Это же как раз то, что ты сделал, разве нет? Ну так что? Давай пошлем, ну давай, а?

Страницы были отправлены: со следующего же дня и до самого конца каникул Ясин с Идиосом бросались навстречу почтальону.

Все остальное время пытались придумать как бы потратить все эти деньги…

– Оплатишь лифтинг своему псу! – насмехались завистники.

Несколько строк…

«Моя дорогая, радость моя, солнышко, моя большая кроха и любимая аудио-пиратка…

Где ты? Чем занимаешься? Серфингом или серфингистами?

Часто думаю о…»

Здесь черновик обрывается. Зазвонил колокол, и Шарль, еще полный мыслей о ней, пошел к остальным через холм. Только здесь телефон еле-еле ловил сигнал, но для этого надо было удерживаться на одной ноге, задрав руку вверх и вытягиваясь на запад.

Услышал ее голос, смех, эхо волн и Pina Colada.

Спросила, когда он к ним приедет, но не стала слушать бормотание отчима. Ее ждут.

«Целую-обнимаю» и добавила:

– Маме дать трубку?

Шарль опустил руки.

«Только экстренные вызовы», замигало на экране. Чего она не хотела слышать, эта дочь разведенных родителей?

Что он себе гарсоньерку на лето снял?

В этот вечер Шарль пил мало и ушел к себе в мансарду задолго до объявления комендантского часа. Написал ей длинное письмо.

«Матильда, эти песни, которые ты слушаешь дни напролет…»

Нашел еще один конверт. Шансов мало. Ничего оригинального не придумал и впервые в жизни не смог предложить точного плана.

Бабка, постав головы, ганаш, крестец, маклок, путовой сустав, надглазная впадина, всех этих терминов Шарль не знал, и все же именно эти рисунки, наверное, лучшие в его блокноте.

Кейт увела туристов на экскурсию, и он все утро работал.

Пообедал, как его тут научили, теплыми помидорами с огорода и куском сыра, и пошел гулять вдоль опушек с книжкой, которую она ему выдала со словами «Замечательный трактат об архитектуре…».

«Жизнь пчел» Мориса Метерлинка.

Искал красивый пейзаж, чтобы разогнать ханрду.

На самом деле все чаще размышлял по ночам, принимался за прежние расчеты и ломал голову над своими четырехпроцентными уклонами.

Жил в семье, но семьей не обзавелся. Ему сорок семь, но у него никак не получалось найти свое место, вписаться в поворот…

Так половина пути уже пройдена?

Нет.

Разве?

Боже мой…

Может быть, он напрасно теряет здесь свое время, которого и так ведь немного осталось?

Уезжать, что ли?

Куда?

В пустую квартиру к заколоченному камину?

И как такое возможно? В его возрасте, после стольких трудов, оказаться ни с чем?

Получается, эта кретинка была права…

А он притащился за ней к реке, как крыса за флейтистом. И что теперь?

Хоть в петлю лезь!

А ночью небось тешится с мистером Барби, пока он обсчитывает свои дурацкие участки. Да еще между ног зудит… (Неужели клеща подхватил?)

Шарль сел в тени дерева, прислонившись к стволу.

Первая фраза:

«Я не намерен писать трактат по пчеловодству или руководство по уходу за пчелами».

Вопреки ожиданиям, проглотил книгу в один присест. Настоящий детектив про это лето. Полный набор составляющих: жизнь, смерть, необходимость жить, необходимость умирать, преданность, убийства, безумие, жертвоприношения, закладка фундамента, юные царицы, брачный полет, уничтожение самцов, гениальные строители. И эта удивительная, «совершенная со всех точек зрения» шестиугольная coma, «которую все гении мира вместе взятые улучшить бы не смогли».

Покачал головой. Отыскал глазами три улья Рене и перечитал один из последних абзацев:

«И подобно тому, как у пчел начертано на языке, во рту и в желудке, что они должны собирать мед, так и в наших глазах, ушах, мозгу, во всех впадинах нашего черепа, во всей нервной системе нашего тела было начертано, что мы созданы для того, чтобы трансформировать все потребляемое нами в особую энергию, свойства которой – единственные в своем роде на земном шаре. Насколько мне известно, ни одному существу, кроме нас, не было назначено производить ту странную субстанцию, которую мы называем мыслью, интеллектом, разумом, рассудком, душой, духом, мозговой силой, добродетелью, добротой, справедливостью, знанием; хотя она имеет тысячу названий, но сущность у нее одна и та же. Все внутри нас пожертвовано ей. Наши мускулы, наше здоровье, подвижность наших членов, уравновешенность наших функций, спокойствие нашей жизни – носят видимый след преобладания над ними высшей силы. Она представляет то драгоценнейшее и высочайшее состояние, которого только может достичь материя. Пламя, тепло, свет, сама жизнь, инстинкт равно как и большинство неуловимых сил, увенчавших мир еще до нашего в нем появления, бледнели при соприкосновении с этой новой субстанцией. Мы не знаем, куда она нас ведет, что с нами сделает или что сделаем мы с нею».^[326]

Хм-хм… – подумал Шарль, – значит, все не так уж хреново…

Разулыбался и прикорнул. Почувствовал готовность произвести эту странную субстанцию, пожертвовав мышцами, подвижностью членов и уравновешенностью своих жизненных функций.

Вот кретин.

Проснулся в совершенно другом расположении духа. В метре от него огромная, страшная, жирная лошадь щипала траву. Чуть не потерял сознание и впал в такую панику, какой давно не испытывал.

Замер на месте, боясь шевельнуться, и только моргал, когда капелька пота скатывалась на ресницы.

Приступ тахикардии длился несколько минут, потом он потихоньку взял блокнот, вытер ладонь о сухую траву и нарисовал точку.

«Если вы чего-то не понимаете, – повторял он без конца своим молодым сотрудникам, – если что-то от вас ускользает или просто выше вашего разумения, нарисуйте это. Пусть плохо, вчерне. Когда ты начинаешь рисовать, ты вынужден замереть и пристально всмотреться, а это уже, вот увидите, значит понять…»

Бабка, постав головы, ганаш, крестец, маклок – слов этих он не знал, и подписи под этими акварельными набросками сделаны мелким круглым почерком Харриет.

– Классно! Ты здорово рисуешь! Подаришь мне вот этот?

Еще одна вырванная страница.

Свернул к речке, окунулся, вытерся потной рубашкой и решил, что уедет вместе с остальными гостями.

И работать тут по-человечески не получалось, и лучше бы она его действительно утопила, как крысу.

От всей этой неопределенности совсем отупел.

Решил приготовить для всех ужин и отправился в поселок за покупками.

Вернувшись в цивилизованный мир, воспользовался этим, чтобы прослушать сообщения на автоответчике.

Марк кратко сообщал о куче проблем и просил перезвонить как можно быстрее, мать жаловалась на его неблагодарность и подробно описывала все свои летние неурядицы, Филипп интересовался, как у него дела, и рассказывал о своих переговорах с проектным бюро Сёренсена, и наконец, перед памятником неизвестному солдату, на него обрушились ругательства Клер.

Он вообще-то помнит, что у него ее машина? И когда он собирается ее вернуть?

Или он забыл, что на следующей неделе она уезжает к Поль и Жаку?

Она не в том возрасте, чтобы заниматься автостопом!

И почему до него невозможно дозвониться? Он что, теперь столько трахается, что у него нет времени думать о других? Он счастлив? Ты счастлив? Расскажи.

Сел на террасе, заказал стакан белого вина и четырежды нажал на клавишу ответного вызова.

Начал с самого неприятного, а потом с большим удовольствием послушал голоса тех, кого любил.

Задумал нечто потрясающее.

Облизал деревянную ложку, закрыл комфорки, накрыл на стол, мурлыкая себе под нос «посмотри, опять весь огнем бурлит тот вулкан, смотри, вовсе он не спит»^[327] и прочее такое. Покормил собак и понес пшено курам.

Видела бы его Клер… С его «цип-цип-ципами» и царственными жестами сеятеля…

На обратном пути заметил, что Сэм и Рамон тренируются на большом лугу «при замке», лавируя между снопами сена.

Подошел к ним. Прислонился к плетню, поприветствовал подростков, которые, как и он, спали в конюшне, и с которыми он все чаще и чаще коротал ночи за игрой в покер.

Уже проиграл девяносто пять евро, но считал, что не так уж и дорого заплатил за то, чтобы больше не слоняться одному в темноте.

Ослик не слишком усердствовал, и когда Сэм с ворчанием проезжал мимо них, Микаэль крикнул ему:

– А почему бы тебе его не подстегнуть?

Его ответ привел Шарля в восторг.

Настоящим наездникам – ноги и руки, беспомощным – плеть.

Такое откровение достойно чистой страницы.

Захлопнул блокнот, встретил хозяйку и ее гостей бокалами шампанского и праздничным ужином в беседке.

– Я не знала, что вы так хорошо готовите, – изумилась Кейт.

Шарль подложил ей еще.

– На самом деле я ничего не знаю, – помрачнела она.

– Еще успеется.

– Очень надеюсь…

Ее улыбка долго скользила по скатерти, и Шарль почувствовал, что достиг последнего бастиона на пути к сексу. Как некрасиво сказал… Что осталось лишь нанести решающий удар ледорубом… Ха! Ха! Так, думаешь приличнее? Он снова был навеселе и встревал во все разговоры, не следя ни за одним из них. Не сегодня – завтра он схватит ее в охапку, протащит по двору, завалит на свой тефлоновый спальник да залижет все ее ссадины.

– О чем вы думаете? – спросила она.

– Паприки пересыпал.

Был влюблен в ее улыбку. Пока не говорил ей об этом, но потом будет говорить долго-долго.

Лет ему больше, чем дважды двадцать, а перед ним женщина, прожившая в два раза больше него. Будущее на них обоих наводило ужас.

Поскольку задуманное было действительно потрясающим, то на несколько дней забросил блокнот.

Потому всего один рисунок… Да еще запачканный пастисом…

В тот вечер они все собрались на деревенской площади. Накануне с большой помпой подъехали его дорогие парижане (эта идиотка Клер всю дубовую аллею проехала, бибикая…), Сэм с компанией мучали электробиллиард, а малышня резвилась у фонтана.