Звездный десант Хайнлайн Роберт

Карл ошалело уставился на меня:

— Так ведь… Старики твои не позволят.

— Ха! Как это они мне «не позволят»?!

Действительно, остановить меня законным путем было невозможно. Это — первое (а порой и последнее) решение, которое человек может принять самостоятельно. Когда парень или девчонка достигают восемнадцати лет, они могут свободно поступить на службу, и ничье мнение здесь роли уже не играет.

— Посмотрим, — сказал Карл и сменил тему.

Вскоре я осторожно заговорил об этом с отцом. Он отложил свою газету, вынул изо рта сигару и вытаращил на меня глаза:

— Сынок, с тобой все в порядке?!

Я буркнул, что вроде бы да. Отец вздохнул:

— Не похоже… Да, я мог предвидеть нечто подобное — дети растут… Я помню, когда ты только-только научился ходить, то превратился в самого настоящего дьяволенка, и надолго. Помнится, ты разбил одну из маминых ваз эпохи Мин — я уверен, нарочно… Однако ты был слишком мал, чтобы знать ей цену, а потому я просто отшлепал тебя по рукам. Помню тот день, когда ты стащил у меня сигару, а потом тебя выворачивало наизнанку… Да, да, ведь мы с мамой прекрасно видели, что за ужином ты ничего не мог есть, но ничего не сказали… до сих пор. Мальчишкам обязательно надо попробовать, чтобы убедиться — мужские забавы пока не для них. А потом ты подрос и начал понимать, что девочки совсем не похожи на мальчиков…

Отец снова вздохнул.

— Да, все это нормально… В том числе и последняя твоя выдумка. В переходном возрасте кто из мальчишек не желает поступить на службу и носить красивую форму? Впрочем, иногда они вдруг решат, что любят — так, как никто еще никогда не любил, и сию минуту должны жениться… А случается, одно другому не мешает.

Он невесело улыбнулся.

— Именно так было в свое время со мной. Но я переступил через оба увлечения и не позволил им сделать из меня идиота и сломать мне жизнь.

— Но, пап! Я же не собираюсь… ломать жизнь! Всего один срок службы — я ведь не в кадровые иду…

— Оставим пока этот разговор, хорошо? А я объясню тебе, чего ты на самом деле хочешь. Во-первых, наша семья держится в стороне от политики и потихоньку возделывает свой сад уже сто с лишним лет. Лично я не вижу смысла ломать эту добрую традицию. Я не сомневаюсь, что тебя сбил с пути один тип. Он преподает у вас в старших классах, как бишь его?.. В общем, ты понимаешь, о ком я.

Отец имел в виду нашего преподавателя Истории и Философии Морали — разумеется, ветерана.

— Его зовут мистер Дюбуа.

— Хм… Дурацкая фамилия, как раз ему под стать. Иностранец, конечно. Похоже, теперь, в обход всех законов, школы используют в качестве вербовочных пунктов! Ох, напишу я письмецо по этому поводу! В конце концов, налогоплательщики тоже… имеют кое-какие права!

— Но, пап, он же ничего такого не делает! Он… — Тут я осекся, не зная, как это описать. Дело в том, что мистер Дюбуа держался с нами донельзя высокомерно. Всем видом своим он давал понять, что никто из нас не достоин даже близко быть подпущенным к государственной службе. В общем, мне он совсем не нравился. — Да он скорее только отбивает всякую охоту идти в армию!

— Хм… Ты что, не знаешь, как свиней на бойню водят?.. Ладно, вздор. Когда окончишь школу, отправишься в Гарвард изучать бизнес, это ты знаешь. Потом поедешь в Сорбонну, будешь понемногу путешествовать, знакомиться с нашими представителями, смотреть, как идет наш бизнес. Начнешь с чего-нибудь простенького, вроде старшего клерка — это для проформы; потом и передохнуть не успеешь, как окажешься наверху. Я ведь не молодею; чем быстрей ты возьмешь дела на себя, тем лучше. И как только у тебя начнет получаться — бери все в свои руки! Тебе это подходит? Так стоит ли выбрасывать два года псу под хвост?

Я ничего не ответил. Все это было для меня не ново, все это я уже обдумывал. Отец поднялся и положил руку мне на плечо:

— Сынок, ты только не думай, что я… к твоему мнению равнодушен, это не так. Но следует смотреть фактам в лицо. Если бы сейчас шла война, я первый поддержал бы тебя, да и сам перевел наш бизнес на военные рельсы. Однако войны нет и, слава богу, похоже, никогда больше не будет. Мы уже переросли эпоху войн. Теперь на нашей планете мир и благоденствие, и нам доставляют истинное удовольствие дружественные отношения с другими планетами. Итак, чем же является так называемая «государственная служба»? Да просто и ясно: сборищем паразитов! Она давно устарела, потеряла способность функционировать и живет исключительно за счет налогоплательщиков. Довольно дорогое удовольствие — кормить кучу бездарей, иначе оказавшихся бы безработными. Вначале несколько лет живут на жалованье, а потом пыжатся от гордости до конца дней! Может, и ты хочешь к ним?!

— Но Карл вовсе не бездарь!

— Извини. Конечно, не бездарь, он чудесный парень… хоть у него в голове и каша!

Отец нахмурился, но затем улыбнулся:

— Сынок, есть тут у меня для тебя один сюрприз к окончанию школы. Но, думаю, лучше сообщить о нем сейчас, чтобы тебе было легче выбросить из головы всякую чепуху. Не то чтобы я пугался твоей самостоятельности; я уверен в тебе, несмотря даже на твой возраст. Но ты сейчас на перепутье… а мой подарок поможет тебе развеяться. Угадай, что это?

— Н-не знаю.

Он широко улыбнулся:

— Это — путешествие на Марс!

Я, наверное, выглядел ошеломленным.

— Господи, пап, мне и в голову не могло прийти…

— Я хотел удивить тебя, и мне это, кажется, удалось. Я знаю, все мальчишки с ума сходят по путешествиям — хотя, убей бог, не пойму, что там интересного. Разве что в первый раз. Тебе сейчас самое время слетать — одному, я этого, кажется, не сказал? И выбросить из головы всякие глупости — ведь когда ты включишься в работу, тебе с трудом удастся выкроить даже неделю для полета на Луну.

Отец снова взялся за газету.

— Ладно, не стоит меня благодарить. А теперь иди, дай мне спокойно дочитать газету. У меня сегодня еще встреча в узком кругу. Бизнес!

И я пошел. Похоже, отец считал вопрос исчерпанным, да и сам я — тоже. Марс! И к тому же — я один! Однако Карлу я об этом не сказал. Было у меня такое нехорошее чувство: он может расценить поездку как подкуп, да она скорее всего и была подкупом. И я просто сказал ему, что мой отец не разделяет моего мнения насчет службы.

— Ага, — ответил Карл, — мой тоже. Однако моя жизнь — это моя жизнь.

Я размышлял на эту тему во время последнего урока Истории и Философии Морали. От остальных предметов она отличалась тем, что была обязательной, хотя экзаменов по ней мы не сдавали — мистеру Дюбуа, похоже, плевать было, усвоили мы что-нибудь или нет.

Только изредка он тыкал в кого-нибудь из нас культей левой руки (запоминать имена он не считал нужным) и задавал вопрос. И тут начиналось такое!

Однако на последнем уроке он, кажется, всерьез решил выяснить, чему же мы научились. Одна из девчонок довольно резко заявила:

— А моя мама говорит, что сила ничего не решает!

— Вот как?

Мистер Дюбуа с сожалением поглядел на нее:

— Я уверен, что отцы города под названием Карфаген были бы очень рады это слышать. Почему бы вашей матери не обнадежить их на этот счет? Или вы сами сделаете это?

Они вечно вот так препирались — ведь экзаменов по предмету не было, а стало быть, и опасаться мистера Дюбуа не стоило. Она чуть не завизжала:

— Что вы дурочку из меня делаете?! Все знают, что Карфаген был разрушен!

— Судя по вашему виду, вы об этом забыли, — ответил мистер Дюбуа с усмешкой. — Ну а раз уж знаете, то скажите нам: что, как не сила, раз и навсегда определило его судьбу? И я не собирался «делать дурочку» из вас лично, можете поверить. Ничего не поделаешь, я против воли презираю такие непростительно глупые мысли. Всякому, кто исповедует исторически неверную — и полностью аморальную — доктрину о том, что «сила ничего не решает», я посоветовал бы обратиться к духам Наполеона Бонапарта и герцога Веллингтонского и обсудить этот вопрос с ними. Дух Гитлера вполне подойдет для того, чтобы рассудить вас, а места в большом жюри могли бы занять, скажем, Дронт, Большая Гагара и Странствующий Голубь. Сила, откровенная сила решила в истории человечества больше, чем какой-либо другой фактор, а противоположное мнение является в лучшем случае благим пожеланием. И если наши потомки когда-нибудь забудут эту основную истину, они оплатят свою забывчивость жизнью и свободой! Так было, и так будет.

Он вздохнул.

— Еще один год, еще один класс — и, похоже, еще одна неудача. Дать знания ребенку может кто угодно, однако никто не в силах научить его ДУМАТЬ.

Вдруг он ткнул пальцем в меня:

— Вот вы. В чем моральное различие — если таковое имеет место — между солдатом и штатским?

— Разница, — осторожно ответил я, — в их гражданском долге. Солдат берет на себя персональную ответственность за ту политическую общность, членом которой является, и защищает ее ценой своей крови, а иногда — и жизни. А штатский — нет.

— Слово в слово по учебнику, — презрительно буркнул мистер Дюбуа. — А лично вы как это понимаете? Вы в это вообще-то верите?

— Я… Не знаю, сэр.

— Ну да, еще бы… Я сомневаюсь, что кто-либо из вас вспомнит о таком понятии, как «гражданский долг», даже если увидит его воочию.

Мистер Дюбуа взглянул на часы:

— Все, время вышло. Может, встретимся когда-нибудь при обстоятельствах менее печальных… Ступайте.

Через три дня я получил диплом об окончании школы, а еще через три — на неделю раньше, чем у Карла, — был мой день рождения. Я никак не мог собраться сказать Карлу, что не смогу пойти в армию. Уверен был, что он и так все поймет, и не касался этой темы — неудобно было. Просто мы встретились через день после его совершеннолетия и вместе направились к вербовочному пункту.

В паре шагов от Федерал Билдинг мы встретили нашу одноклассницу, Карменситу Ибаньес. Глядя на нее, можно было почувствовать радость оттого, что человечество делится на два пола! Нет, Кармен не была моей девчонкой — она не была ничьей девчонкой. Никогда никому не назначала свиданий дважды и ко всем относилась с равной долей приветливого безразличия. Однако я с ней был знаком хорошо — она пользовалась нашим бассейном, потому что он был построен по олимпийским стандартам. Когда с одним попутчиком, когда с другим, а порой и одна, что радовало мою маму, считавшую, будто Кармен «оказывает на меня положительное влияние». В чем-то мама была права.

Заметив нас, Кармен притормозила и улыбнулась:

— Привет, ребята!

— Привет, «Ochy Chornya», — ответил я. — Чего это ты сюда?

— А ты не знаешь? Ведь у меня сегодня день рождения!

— Ну? Так поздравляю!

— И я решила поступить на службу.

— Ого…

Карл был удивлен не меньше моего. Однако на Карменситу это было похоже. Она никогда не болтала зря, все свои дела держала при себе.

— Ты это серьезно?

Ужасно умный вопрос с моей стороны!

— А зачем мне шутить? Я хочу пилотировать космические корабли — по крайней мере, постараюсь попасть в пилоты.

— Почему бы нет? — быстро сказал Карл.

Он был прав — теперь я понимаю, как он был прав. Кармен была маленькой и проворной, плюс отличное здоровье и отличная реакция. Вдобавок она замечательно ныряла и была очень сильна в математике. Сам-то я имел всего лишь «С» по алгебре да «В» по деловой арифметике, она же давно обогнала школьную программу и проходила курс повышенного типа. Я никогда не задумывался, зачем ей это надо. Ведь маленькая Кармен была такой пестрой и воздушной, что ее даже представить за серьезным делом было невозможно.

— Мы… то есть я, — сказал Карл, — я тоже иду вербоваться.

— И я, — добавил я. — Мы оба.

Нет, я вовсе не собирался говорить это! Мой язык будто сам сказал за меня!

— Да? Вот здорово!

— И я тоже хочу учиться на космического пилота, — решительно добавил я.

Она не стала смеяться, ответ был вполне серьезным:

— Отлично! Мы, может, еще там столкнемся. Хотелось бы!

— Столкновение на трассе? — засмеялся Карл. — Это для пилотов не дело!

— Не мели языком. На земле, конечно. А ты тоже собираешься в пилоты?

— Я?! Нет, не собираюсь я водить грузовики! Старсайд, конструкторский корпус, — вот это для меня! Если возьмут, конечно. Электроника!

— Ничего себе, грузовики! Вот забросят тебя на какой-нибудь Плутон и оставят там на холодке! Да ладно, ладно. Удачи. Ну что, идем?

Вербовочный пункт находился в ротонде. За деревянным барьером там сидел сержант космофлота при полном параде — пожалуй, даже слишком, — будто цирковой клоун, изображающий сержанта. Вся грудь его была в нашивках — я и наград-то таких не мог припомнить. Однако правая рука его была оторвана почти по самое плечо… и рукав зашит; а когда мы подошли к его перегородке, то увидели, что у него нет и обеих ног.

Однако ему самому это, кажется, ничуть не мешало.

— Доброе утро, — сказал Карл. — Я хочу поступить на службу.

— И я тоже, — добавил я.

Он не обратил на нас никакого внимания. Ухитрившись как-то, не вставая, отвесить поклон, он произнес:

— Доброе утро, леди. Чем могу служить?

— Я тоже хочу поступить на службу.

Он улыбнулся:

— Прекрасно, девушка! Если вас не затруднит пройти в комнату двести один и спросить там майора Рохес, она займется вами.

Сержант окинул Кармен взглядом:

— В пилоты?

— Да, если это возможно.

— Отчего ж, по-моему, у вас для этого все данные. Ну что ж, вам к мисс Рохес.

Поблагодарив сержанта и бросив нам «Увидимся!», Кармен ушла. Сержант наконец-то обратил внимание на нас. Смерив нас взглядом, он спросил с полным отсутствием вежливости, выданной им Карменсите:

— Ну что? Куда? Трудовой батальон, а?

— Нет-нет, — сказал я. — Я собираюсь стать пилотом!

Он только взглянул на меня и обратился к Карлу:

— Ну а ты?

— А меня интересует корпус научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, — сказал Карл сдержанно, — особенно электроника. Я думаю, шансы у меня неплохие.

— Это точно, неплохие, если они есть, — мрачно буркнул сержант. — А если окажется, что ни подготовки, ни таланта у тебя нет, то и шансов, считай, нет. Слушайте, как по-вашему, для чего меня тут, при дверях, держат?

Я не слишком-то его понимал.

— А для чего? — спросил Карл.

— А для того, что правительство наше вам все равно ничего нового не покажет — завербуетесь вы там, или как… Сейчас, знаешь, мода такая пошла — один срок отслужил, нацепил планочку на грудь; с понтом — ветеран… а сам, может, и оружия-то в руках не держал! Однако ежели ты так уж хочешь послужить и даже того, что я тебе тут толкую, не послушаешь и не уберешься домой, то, конечно, возьмут тебя, это тебе по конституции положено… Закон такой: кто угодно, хоть мужчина, хоть женщина, имеет право отслужить и получить полное гражданство. И куда же нам, спрашивается, всех этих добровольцев девать? Они большей частью и не годятся ни на что путное! Далеко не всякий может быть военным; у большинства из тех, кто приходит вербоваться, той самой, первейшей солдатской принадлежности — и нету! Вот как по-вашему, что требуется, чтобы стать хорошим солдатом?

— Не знаю, — сознался я.

— Люди обыкновенно думают: раз имеешь от рождения две руки, две ноги да тупую башку, так и достаточно. Для пушечного мяса — точно, хватит. Может, какой-нибудь там Юлий Цезарь на этом бы и успокоился. Однако нынче настоящий солдат — это первым делом специалист высшего класса, в другом месте его иначе как «маэстро» и не называли бы, так что тормоза всякие нам тут не нужны. Вот потому для тех, кому загорелось отслужить срок безо всяких к тому способностей, мы придумали целую уйму грязных, неприятных, а порой и опасных занятий, от которых они тут же сбегут к мамочке — с поджатым хвостом и безо всякой выслуги. По крайней мере, до конца жизни будут помнить, что гражданство — это не так себе слово, за него приходится дорого платить! Взять хоть ту юную леди — пилотом хочет быть. Хотелось бы думать, что будет. В хороших пилотах всегда недостаток… А если нет — зашвырнут ее в какую-нибудь Антарктику; глазки ее симпатичные покраснеют от искусственного дневного света, ручки огрубеют от грязной работы…

Я хотел было сказать, что Кармен даже в крайнем случае станет не меньше чем программистом на станции слежения — в математике она действительно сильна. Но он продолжал:

— Стало быть, посадили меня тут, при дверях, чтобы таких, как вы, отсюда спроваживать. Вот гляньте-ка.

Он повернул кресло, чтобы мы могли убедиться, что у него действительно нет обеих ног.

— Пусть, к примеру, вас даже не забросят на Луну копать туннели или не сделают из вас морских свинок для изучения новых болезней; ну найдутся у вас все же кой-какие таланты. Может быть, даже удастся сделать из вас настоящих бойцов. Так поглядите на меня. И с вами вполне может то же самое стрястись… если только не отыщете во цвете лет свои два квадратных метра и вашим родичам не отстукают депешу — мол, глубоко сожалеем… А это, я вам скажу, бывает в наши дни гораздо чаще — хоть в бою, хоть на учениях, раненых сейчас считай что нет. Ну, отбросите копыта, сунут вас в гроб, да и все дела… Я-то — дело особое, мне повезло… хотя, по-вашему, может, везеньем это и не назовешь.

Он помолчал, затем добавил:

— И чего вам на месте не сидится? Пошли бы спокойно в колледж, стали бы химиками, или страховыми агентами, или еще кем… Срок службы — это вам не скаутский лагерь, а самая что ни на есть настоящая военная служба. Грубая, опасная — пускай даже у нас нынче мир… От военного времени всяко не шибко отличается. И ни тебе каникул, ни приключений, ни романтики… Так как оно?

— Я пришел поступить на службу, — ответил Карл.

— И я тоже.

— Так ведь род службы не вам выбирать, это вы понимаете?

— Но наши пожелания все же сыграют какую-либо роль? — уточнил Карл.

— Сыграют, а как же. Это последнее, о чем вы можете просить до конца срока. Офицер по кадрам обратит на это внимание. Первым долгом проверит, не запрашивали ли на этой неделе, скажем, стеклодувов-левшей, если ты напишешь, что именно такую работу счастлив будешь выполнять, а затем с неохотой признается, что такое место есть, скажем, на тихоокеанском дне, и уже после станет проверять твои способности и подготовку. Один шанс из двадцати, что ему придется согласиться с тобой и ты получишь что хотел… пока какой-нибудь шутник из отдела распределения не выдаст тебе предписание для чего-нибудь совершенно противоположного. Ну а в других девятнадцати случаях кадровик оглядит тебя со всех сторон и найдет, что ты как раз тот, кто им нужен, — именно ты пригоден к тому, чтобы провести полевые испытания новой модели системы жизнеобеспечения в условиях планеты Титан…

Сержант помолчал.

— А на Титане, доложу вам, холодно! И диву даешься, как часто отказывает это экспериментальное оборудование! Но как ни крути, а полевые испытания — штука нужная; в лаборатории ведь всех условий не подберешь…

— Я буду специализироваться по электронике, — твердо сказал Карл. — Если для этого есть хоть какая-нибудь возможность.

— Ага. Так и запишем. А ты, парень, что будешь?

Я было засомневался, но вдруг до меня дошло: если сейчас не решусь, придется всю жизнь гадать — стою я чего-нибудь или просто «папенькин сынок».

— Я бы все же попробовал.

— Ну ладно. Только не говори потом, что тебя не предупредили. Метрики при вас? Давайте сюда. И дипломы — тоже.

Через десять минут, еще не приведенные к присяге, мы были на верхнем этаже, и нас принялись ощупывать, простукивать и просвечивать. По-моему, врачи нарочно задались целью отыскать у нас хоть какую-нибудь хворь. А уж если им это так и не удастся, то считай — годен!

У одного врача я спросил, много ли народу отсеивают по физнепригодности. Он страшно удивился:

— То есть… Нет, мы никого не отсеиваем! Да и по закону не положено.

— Как?! Но, извините, доктор, я имел в виду… Зачем же тогда вот так страху нагонять?

— Ну, некоторая надобность есть.

Он сделал паузу, чтобы треснуть меня резиновым молоточком по колену. Я в ответ слегка лягнул его.

— Надобность есть. Хотя бы для того, чтобы определить, какие обязанности вы в силах исполнять. Но если даже кто-нибудь приедет к нам в инвалидном кресле, будет в придачу слеп на оба глаза и достаточно туп, чтобы настаивать на поступлении, то и для него дело найдется. Скажем, считать на ощупь пушинки у гусениц. Непригодным может оказаться только тот, кому психиатр даст заключение о том, что он не в состоянии понять, о чем сказано в присяге.

— А-а… Доктор, а вы уже были врачом, когда поступали на службу? Или вас признали годным и уж после отправили учиться?

— Я?!

Он был оскорблен.

— Юноша, неужели у меня настолько глупый вид? Я — вольнонаемный. То есть штатский.

— Извините, сэр.

— Пустяки. Но — вы уж мне поверьте — воинская служба подходит только людям с психикой муравья. Я вижу, как они уходят и как возвращаются… если вообще возвращаются. Вижу, во что они превращаются… И — ради чего? Ради пустой формальности. Ради политической привилегии, за которую им не заплатят ни цента. Да большинство из них просто не в состоянии как следует ею воспользоваться! Дать бы власть медикам… Ну ладно. Можете считать мои слова государственным преступлением, изменой, подстрекательством или как там это называется, — однако знайте, юноша: если бы соображаловка у вас хоть чуть-чуть работала, вы уже бежали бы домой, пока не поздно. Эти бумаги следует отдать тому сержанту на входе, и… помните, о чем я вам говорил.

Я вернулся к ротонде. Карл был уже там. Сержант космофлота глянул в мои бумаги и мрачно изрек:

— Оба здоровы до отвращения… Если не считать вакуума в голове. Минуту. Сейчас позову свидетелей.

Он нажал на кнопку. Тут же явились две секретарши. Одна — старая боевая кляча и другая — немногим симпатичнее.

Сержант ткнул пальцем в наши бумаги и официальным тоном сказал:

— Я настоятельно предлагаю вам, каждой в отдельности, изучить эти документы, определить, чем они являются, а затем — каждой в отдельности — определить, какое отношение каждый из этих документов имеет к двоим находящимся здесь мужчинам.

Они восприняли задание как нудную рутину — да для них наверняка все так и было. Тем не менее каждую бумагу они тщательно осмотрели, затем — еще раз! — сняли с нас отпечатки пальцев. Та, что посимпатичней, вставила в глаз лупу, как у ювелира, и сличила отпечатки от рождения и до сегодняшних. То же самое — и с подписями. Копалась она так долго, что я уж начал сомневаться в самом себе!

Наконец сержант спросил:

— Подтверждаете ли вы, что эти люди способны принять присягу?

— Мы свидетельствуем, — начала старшая, — что медицинское заключение о каждом из них было в установленном порядке составлено компетентной полномочной медицинской комиссией. Психиатры заключают, что каждый из этих людей находится в здравом уме и трезвой памяти, также ни один из них не находится под воздействием алкоголя, наркотиков, других подавляющих волю химикатов либо гипнотического внушения. Таким образом, эти люди могут быть приведены к присяге.

— Очень хорошо. — Сержант обратился к нам: — Повторяйте за мной. Я, будучи совершеннолетним, по собственной воле…

— Без принуждения физического, словесного либо любого другого характера, будучи в установленной форме извещен и предупрежден о сути и значении данной присяги…

— …вступаю в ряды Вооруженных сил Земной Федерации на срок не менее двух лет либо любой другой по требованию службы.

На этом месте я малость поперхнулся. Мне всегда казалось, что срок — это только два года, так все говорили. А что, если заставят служить всю жизнь?!

— …Клянусь утверждать Конституцию Федерации, защищая ее от всех земных и неземных врагов; укреплять и защищать конституционные права и свободы всех граждан и других лиц, в законном порядке проживающих на территории Федерации и ассоциированных государств; выполнять возложенные на меня законом и определенные его законными представителями обязанности на Земле и вне ее…

— …беспрекословно подчиняться всем законным приказам Главнокомандующего Вооруженными силами Земли, старших офицеров и приравненных к ним лиц…

— …а также отдавать таковые приказы всем военнослужащим, другим лицам, а также негуманоидам, определенным в законном порядке под мое командование…

— …и по окончании срока будучи уволенным с почетом в отставку либо будучи по окончании означенного срока зачислен в запас, выполнять все предписания и обязанности и пользоваться всеми без исключения правами Гражданина Федерации, включая права, обязанности и привилегии, связанные с пожизненным правом избирать и быть избранным на государственные должности, пока право это не будет отнято у меня смертью либо по окончательному, не подлежащему обжалованию решению суда равных мне.

Уф-ф-ф! На занятиях по Истории и Философии Морали мистер Дюбуа анализировал с нами текст присяги, фразу за фразой. Однако мы не представляли себе ее значимости, пока она не нависла над нами тяжело и неотвратимо, как колесница Джаггернаута.

И хотя присяга заставила меня понять, что я больше не штатский растрепа без забот в голове, в сознании моем ничего не изменилось. Я осознал, кем не являюсь теперь, но кем стал — еще не почувствовал.

— И да поможет мне бог! — закончили мы хором. При этом Карл перекрестился, и то же сделала секретарша — та, что посимпатичнее.

Потом мы, все пятеро, подписали еще кучу бумаг, со всех нас опять сняли отпечатки пальцев, сделали цветные фото с меня и Карла в профиль и анфас и вклеили их в документы. В конце концов сержант окинул нас взглядом:

— Ну вот, весь обеденный перерыв с вами провозился! Не мешало бы подзаправиться, а, парни?

Я с трудом проглотил комок в горле:

— Сержант…

— Чего еще? Выкладывай!

— А можно отсюда с родителями связаться? Сказать, что я… Рассказать, как все получилось?

— Да мы с тобой лучше сделаем!

— С… Сэр?

— Вам предоставляется увольнение на 48 часов.

Он холодно усмехнулся:

— И знаете, что вам будет, если не явитесь?

— А… трибунал?

— Да нет, ничего вам не будет. Разве что в бумагах сделают отметку: «Срок удовлетворительно не завершен», и вам уж никогда не видать другого шанса его выслужить. Это вам — вроде как дается время поостыть. Тут отсеиваются сосунки-переростки, которые еще не могут отвечать за то, что делают. А раз так, то и присяга будто бы не в счет. На этом и деньги государство сэкономит, да и детишкам с родителями никакого расстройства — даже соседи ни о чем не узнают. А можете и родителям не говорить…

Он отодвинул кресло от стола.

— Ладно, увидимся послезавтра. Если вообще увидимся; это уж сами думайте. Забирайте свое хозяйство.

Уход из дома был, можно сказать, тернист. Отец сперва разбушевался, а потом вовсе перестал со мной разговаривать; мама слегла… Короче, когда я — на час раньше, чем надо, — вышел из дому, никто меня не провожал, кроме утреннего повара да прислуги.

Я остановился у стола сержанта, подумал, что надо, наверное, отдать честь, но не знал как. Он взглянул на меня:

— А-а. Вот твои бумаги, бери и топай в комнату двести один, там тебя возьмут в оборот! Постучишься и войдешь.

Дня через два я уже знал, что пилота из меня не выйдет. Заключения комиссии были в основном такими: «Пространственное воображение — посредственное; способности к вычислениям — посредственные… математическая подготовка — слабая… реакция нормальная… зрение хорошее…» Последние два пункта меня порадовали, а то я уж начал думать, что, кроме как считать на пальцах, уже вообще ни на что не гожусь.

Офицер по кадрам дал мне форменный бланк для моих пожеланий по поводу рода войск, да еще дня четыре меня подвергали каким-то абсолютно немыслимым тестам, я о таких и не слыхал. И кто мог бы знать, что они хотели определить, скажем, когда стенографистка вдруг подскочила в кресле и заверещала: «Змея!!!»? Никаких змей там не было — просто кусок пластикового шланга!

Письменные и устные тесты были не менее дурацкими, но раз им надо — пусть балуются. Особое внимание я уделил списку пожеланий. Конечно, в первую голову я отметил все специальности Космофлота, кроме пилота, конечно, — я ведь хотел попутешествовать, а потому гораздо охотней пошел бы служить, скажем, коком или механиком по двигателям на флот, чем в армию.

Дальше я вписал разведку — в рассуждении, что шпионы тоже везде бывают, да и работа должна быть не скучной (ошибался, конечно, но это ничего). После этого следовал длинный перечень: военный психолог, военный биолог, военный химик, боевая экология (что это за зверь, я и представления не имел, однако звучало заманчиво), логистический корпус, то есть корпус тыла и снабжения (тут закралась ошибка, в нашей дискуссионной группе мы изучали логику, а слово «логистика» имеет два совершенно разных значения), затем еще дюжина наименований в том же роде. После некоторых раздумий я добавил в самом конце еще подразделение К-9 и пехоту.

Включать в список подразделения нонкомбатантов не стал — если не в боевые части, то там уж плевать, используют тебя как подопытную скотину или пошлют чернорабочим на колонизацию Венеры. Все едино — орден «Почетного идиота».

Офицер по кадрам, мистер Вайсе, вызвал меня через неделю после принятия присяги. Он был военный психолог, майор в отставке, но носил исключительно гражданское, можете, мол, называть меня просто «мистер», успокойтесь, не напрягайтесь. Он просмотрел мой список предпочтений и результаты тестов, затем взял аттестат, и я обрадовался: с учебой у меня обстояло нормально — то есть как раз настолько, чтобы не выглядеть зубрилой. Я прилично прошел все курсы, разве что с одним у меня было похуже; да и во внеучебных делах был не из последних — сборная по плаванию, дискуссионная группа, команда по легкой атлетике, должность казначея класса, серебряная медаль за ежегодный литературный конкурс, председатель оргкомитета встречи выпускников и прочая ерунда в том же роде. В общем, куча всяких достижений — и все отмечены в аттестате.

Когда я вошел, мистер Вайсе поднял на меня глаза и сказал:

— А как у тебя с собаками?

— Э… Хорошо, сэр. Они мне нравятся.

— Они тебе ОЧЕНЬ нравятся? Твоя собака спит с тобой в кровати? И вообще, где сейчас твоя собака, что с ней?

— Н-нет, у меня сейчас нет собаки… Но когда была — нет, она не спала в моей кровати. Видите ли, мама против собак в доме.

— Но, может быть, ты украдкой проводил собаку в дом?

— Э-э… — Я хотел попытаться описать ему обычную мамину манеру — она не то что злится, но здорово обижается, если перечишь ей в том, что она решила для себя раз и навсегда. Но ответил я просто: — Нет, сэр.

— Хм-хм… А видел ли ты когда-нибудь неопса?

— Только однажды, сэр. Их показывали в театре Макартура два года назад. Но какое-то христианское общество скандал из-за них затеяло.

— Давай-ка я расскажу тебе, что такое подразделение К-9. Неопес — это не просто говорящая собака…

— А знаете, того нео, что был у Макартура, я плоховато понимал. Они на самом деле могут говорить?

— Могут. Только к выговору их нужно привыкнуть. Гортань у них не приспособлена для звуков «б», «м», «п» и «в», нужно привыкать к тем звукам, которыми неопсы их заменяют. Совсем как при расщепленном небе, только буквы другие. Неважно. Суть в том, что говорят они не хуже людей. Однако неопес — вовсе не говорящая собака, он вообще не собака, а мутант-симбиот, искусственно выведенный на основе собаки. Неопес, обученный Калибан, раз в шесть умнее простой собаки, то есть, скажем так, равен слабоумному человеку. И это сравнение — в пользу пса: ведь идиот среди людей дефективен, тогда как неопес — для своей среды гений.

Майор Вайсе нахмурился.

— Но это еще не все. Неопес способен жить только в симбиозе. Вот тут и начинаются главные трудности. М-мм… ты еще слишком молод, чтобы думать о женитьбе, но видел не раз семейные пары — твоих собственных родителей, в конце концов… Так вот, можешь ты себе представить, что женат на Калибане?

— Как?! Нет. Не могу.

— Эмоциональная связь «человек — собака» и «собака — человек» в команде К-9 гораздо тесней и намного важнее, чем эмоциональная связь семейной пары. Если погибнет человек, мы убиваем пса — тут же! Это все, чем мы можем помочь его горю! Быстро и безболезненно убить… Ну а если гибнет неопес… что ж, человека убить мы не можем, хотя это было бы наиболее естественным и безболезненным выходом. Вместо этого его изолируют в госпитале и потихоньку собирают в единое целое.

Взяв ручку, он что-то пометил для себя.

— Не думаю, что мы можем взять на себя такую ответственность и рекомендовать в К-9 парня, который не осмелится провести свою мать и не разрешит собаке спать в своей кровати. Так что — давай поищем что-нибудь другое.