Звездный десант Хайнлайн Роберт

Старший требовал, чтобы мы возбудили дело, но никому из нас не хотелось — ведь Зим же сказал: «не ввязываться». Котенок посмотрел на него безмятежно, будто пятнадцатилетний, и сказал:

— Они, я думаю, споткнулись.

— Да уж понятно, — согласился полицейский и, выковырнув носком сапога из откинутой руки нападавшего на меня нож, сунул его между плит поребрика и сломал лезвие.

— Ладно. Вам, ребята, лучше пойти в другой район.

И мы ушли. Я был рад, что Пат с Котенком не стали подымать дело. Вообще-то покушение штатских на военнослужащего — штука серьезная, но какого черта? Все по справедливости. Сами полезли, сами и получили. Все нормально.

Хорошо, что в увольнение мы ходим без оружия, и нас тренировали отключать не убивая! Ведь все, что мы делали, шло на одних рефлексах. Я до последнего не верил, что они на нас полезут, а потом уже действовал не думая. Вообще ни о чем не думал, пока драка не кончилась.

Вот тогда я до конца понял, насколько изменился.

Мы пошли обратно на станцию и сели в автобус до Ванкувера.

Сразу, как мы прибыли в лагерь Спуки, нас начали обучать технике бросков. Когда доходила очередь, наш взвод (полностью укомплектованный взвод — а назывались мы все еще ротой) перебрасывали на северный космодром Уолла-Уолла, сажали на корабль, поднимали в космос, производили бросок, там мы проделывали все упражнения и собирались к маяку. Всех дел на день. С восьмью ротами выходило поначалу даже меньше, чем по броску в неделю, но потом стало и по нескольку раз в неделю — ряды наши продолжали редеть. А броски пошли сложней — в горы, в арктические льды, в австралийские пустыни, когда же мы кое-чему научились — то и на поверхность Луны, где капсула сбрасывается с высоты в несколько сот футов и потому взрывается, едва отстрелившись. Нужно было живо оглядеться и приземлиться только на двигателях скафандра (воздуха там нет, и парашют бесполезен), при этом плохая посадка могла разгерметизировать скафандр, после чего находящемуся внутри остается только задохнуться.

Причиной истощения наших рядов были несчастные случаи — смерти, ранения, а некоторые просто отказались войти в капсулу, и их даже не ругали, их просто отвозили назад в лагерь и тем же вечером увольняли. И даже тот, кто сделал несколько бросков, мог вдруг запаниковать и отказаться… и инструкторы говорили с ним мягко, будто с другом, который внезапно захворал.

Я никогда не отказывался войти в капсулу — зато узнал, что такое дрожь. Меня трясло каждый раз, как дурачка пуганого. Да и сейчас трясет.

И все же, пока ты не прошел броска, ты не боец.

Рассказывают такую байку — может, и выдуманную — про МП, который осматривал Париж. Посетив Дом инвалидов, он посмотрел гробницу Наполеона и спросил часового, француза:

— А это кто?

Француз был ужасно оскорблен:

— Мосье не знает?! Это гробница Наполеона — Наполеон Бонапарт был величайшим воином всех времен и народов!

МП немного поразмыслил, а потом спросил:

— Да? А где же он выбрасывался?

Все это, конечно, выдумки — там, снаружи, есть громадная надпись, объясняющая, кем был Наполеон. Однако думать о нем МП должен был именно так.

Наконец подготовка кончилась.

Я вижу, что почти ни о чем не рассказал. Ни слова о большей части нашего оружия, ни слова о том, как мы бросили все и три дня тушили лесной пожар, ни слова о той тревоге, которая оказалась настоящей боевой, но мы не знали этого, пока все не кончилось, ничего о том дне, когда сдуло кухонную палатку, вообще ни одного упоминания о погоде — а ведь, вы уж мне поверьте, погода для нас, «пончиков», штука очень важная — особенно дождь и грязь. Но что погода так уж важна — нам только там казалось; сейчас-то для меня все это выглядит сплошной ерундой. Вся погода за то время подробно описана в метеосводках-ежегодниках, их вы можете достать везде, и там изложено все что надо.

Вначале в нашем полку было 2009 человек, а теперь стало 187: четырнадцать умерли (один был казнен, и имя его вымарано из списков), а остальные поувольнялись, были выгнаны, переведены, получили отставку по здоровью или еще как-нибудь. Майор Мэллой сказал краткую речь, каждый из нас получил сертификат, мы в последний раз прошли к осмотру, а затем полк был расформирован, и знамя его зачехлено до той поры, пока через три недели не понадобится снова, чтобы напоминать еще паре тысяч шпаков, что они — воинская часть, а не так себе толпа.

Теперь я был «рядовым обученным», и перед моим личным номером вместо букв РН появились РО. Большой день!

Может быть, самый большой в моей жизни.

Глава 10

Древо Свободы время от времени нужно поливать кровью патриотов…

Томас Джефферсон, 1787

Я считал себя рядовым обученным до тех пор, пока не явился на корабль. Что ж, разве есть такой закон — против ошибочного мнения?! И похоже, я не упомянул, как Земная Федерация перешла из состояния мира в состояние чрезвычайного положения, а затем и войны. Я этого и сам как-то не заметил. Почти. Когда я вербовался, был мир, нормальное состояние, как все считают (а кто же сочтет нормой что-то другое?). Потом, уже в лагере Кюри, мы перешли в чрезвычайное положение, но меня и тогда мало что волновало, кроме того, что капрал Бронски думает о моей прическе, униформе, снаряжении и боевой подготовке, и — что было еще важнее — что по тем же поводам думает сержант Зим. И в любом случае чрезвычайное положение — все равно еще мир.

Мир — это такое положение дел, когда штатский не обращает внимания на погибших в бою солдат, которые не попадают на первые полосы газет. Если, конечно, не гибнет его родственник. Но вряд ли было в истории такое время, когда «мир» означал отсутствие всяких боев вообще — по крайней мере, я такого не припомню. Когда я прибыл в мою первую часть, «Котята Вилли», известную также как рота К, Третий полк первой МП-дивизии, и вместе с ними погрузился на «Вэлли Фордж» (со своим чуть ли не липовым сертификатом в кармане), война фактически шла уже несколько лет.

Историки до сих пор не могут сговориться, как ее называть — Третья Космическая, или Четвертая, или, может, лучше Первая Межзвездная. Мы называли ее просто войной с багами, если вообще называли. Во всяком случае, историки считают, что все началось гораздо позже моего назначения в мою первую часть и погрузки на корабль. Все, что происходило до того, потом называли «пограничными инцидентами», «столкновениями патрулей» или «превентивными акциями». Но ты все равно умрешь, где бы тебя ни шлепнуло — в инциденте или на войне.

По правде сказать, солдат видит войны не больше, чем шпак, разве что маленький кусочек пространства-времени, в котором воюет сам. В остальное время он гораздо больше занят отдыхом, разными капризами сержантов, да еще — как бы спереть чего-нибудь с камбуза между принятиями пищи. Тем не менее, когда мы — Котенок Смит, Эл Дженкинс и я — присоединились к Котятам Вилли на Лунной Базе, у каждого из них на счету имелось не по одному боевому броску: они уже были солдатами, в отличие от нас. Правда, над нами не шутили, как обычно над новенькими, а сержанты и капралы казались подозрительно мягкими в обращении — после рассчитанной неприязни наших инструкторов.

Вскоре мы обнаружили, что это мягкое обращение просто имеет в виду, что мы пока никто и нас даже пробирать нечего, пока мы не докажем в броске — настоящем броске, — что способны заменить тех, настоящих «котят», которые дрались и погибли и чьи места мы сейчас не по чину нагло занимаем.

Подумать только, как же зелен я был! Пока «Вэлли Фордж» оставался на Лунной Базе, я раз наткнулся на командира полувзвода; он только что собрался в увольнение и был одет по полной форме. В мочке левого уха у него была серьга — отлично сработанный крошечный золотой череп, а под ним вместо обычных скрещенных костей, как на древнем «Веселом Роджере», — целая вязанка золотых крошечных косточек, слишком мелких, чтобы их можно было сосчитать.

Дома я часто носил серьги или еще какие-нибудь украшения, когда шел на свидание. У меня были просто прекрасные клипсы с рубинами, большими, как ноготь моего мизинца, принадлежавшие еще маминому деду. Драгоценности мне нравились, но все такое пришлось оставить дома. Однако вот же штука, которую отлично можно носить с формой! Уши мои проколоты не были — мама не одобряла такого украшательства у мальчиков, — но можно заказать ювелиру и клипсу… деньги от подъемных еще оставались, и надо было их на что-то потратить, пока не испортились.

— Ух, сержант! Где вы достали такую серьгу? Просто здорово!

Он не стал смеяться надо мной, даже не улыбнулся.

— Что, нравится?

— Еще бы!

Обычное золото вместо с галунами и кантами формы смотрелось даже лучше всяких драгоценных камней. Я подумал, что лучше заказать пару с обычными скрещенными костями вместо этой нелепицы внизу.

— А в гарнизонную лавку их завозят?

— Нет, в здешней лавке их не продают. — Он добавил: — И во всяком случае, надеюсь, здесь ты этого не достанешь. Но я тебе вот что скажу — когда прибудем в такое место, где ты сможешь добыть их, я уж позабочусь, чтобы ты не прохлопал. Это я тебе обещаю.

— Ух, спасибо вам!

— Что ты, не стоит.

После я видел еще такие черепа — только костей в связках было у кого больше, у кого меньше. Я догадался, что это было украшение, разрешенное к ношению с формой, — по крайней мере в увольнении. А потом и мне представилась возможность «прикупить» себе такое — и очень скоро, — но я нашел, что цена этой простенькой безделушки слишком уж высока.

Это была операция «Багхауз», или Первая Битва на Клендату, как назвали ее потом историки, — сразу после того, как был сметен с лица земли Буэнос-Айрес. Вот тут только «суслики» заметили, что что-то происходит, ведь на самом деле те, кто никогда не бывал в пространстве, не верят в иные планеты, несмотря на всю астрономию, — по крайней мере в глубине души. Я и сам не верил, хотя космосом увлекался чуть не с пеленок.

Но случай с БА как следует встряхнул шпаков, начались истошные вопли, что все силы следут отозвать назад, окружить Землю буквально сплошняком и таким образом оградить ее от космических супостатов. Конечно, глупее ничего не придумаешь — войну можно выиграть только в атаке, но не в обороне — любой историк подтвердит, что отнюдь не министерства обороны побеждали в войнах. Но это была стандартная реакция штатских — принять оборонительную тактику, как только они заметили, что идет война. Теперь они захотели сами руководить войной — так пассажир в опасной ситуации пытается вырвать у водителя руль.

Как бы то ни было, моего мнения тогда не спрашивали, только приказы отдавали. Не говоря уж о перспективе отвести все наши войска к Земле и того, что было бы в этом случае с нашими колониями и союзниками, учитывая наши обязанности по договорам, мы были ужасно заняты другими вещами — мы вели войну с багами. Похоже, на меня разрушение Буэнос-Айреса повлияло куда меньше, чем на большинство гражданских. Тогда мы были в паре парсеков от дома, шли на «приводе Черенкова», и новости не могли достичь нас, пока мы его не выключили и не получили их с другого корабля.

Помнится, я подумал: «Ах, черт, плохо-то как!» и почувствовал жалость к единственному португальцу на корабле. Но БА не был моим домом, Земля осталась далеко позади, а я был очень занят, потому что вскоре должен был начаться штурм Клендату, и нам предстояло провести время в пути пристегнутыми к койкам, накачанными лекарствами и без сознания, поскольку гравитационное поле на «Вэлли Фордж» отключалось, чтобы сэкономить энергию и набрать скорость повыше.

Потеря БА круто переломила всю мою жизнь, но это я понял на много месяцев позже.

Когда пришло время броска на Клендату, я был придан в «помощники» рядовому первого класса Датчу Бамбургеру. Эту новость он встретил будто даже с удовольствием, но, как только сержант не мог услышать, сказал:

— Слушай, салажонок. Держись прямо за мной и не суйся под ноги. Если будешь тормозить нас обоих, отверну твою пустую башку.

Я только кивнул. Я начал понимать, что это не тренировочный бросок.

Потом меня начал бить колотун, а затем нас отстрелили…

Вообще-то операцию «Багхауз» лучше было бы назвать «Бедламхауз». Буквально все пошло не так. Задумано было с одного удара поставить врага на колени. Захватить столицу и ключевые точки его родной планеты — и конец войне. Вместо этого мы сами чуть не проиграли войну.

Я не критикую генерала Денниса. Не знаю, правда ли, что он требовал больше военной силы и больше огневого прикрытия и едва позволил Главнокомандующему ВС себя убедить. Это все — дело не мое. Я сомневаюсь, что даже те, кто задним умом крепок, знают, как все было на самом деле.

Зато знаю, что генерал сам пошел в бросок с нами и командовал на месте и, когда ситуация стала критической, лично возглавил отвлекающую атаку, позволившую некоторым из нас (и мне в том числе) отступить. В конце концов, он искупил все свои грехи. Его радиоактивные останки нынче на Клендату, и отдавать его под трибунал поздно, так что теперь об этом говорить?

Разве что один комментарий для кабинетных стратегов, никогда не ходивших в бросок. Да, я согласен, что планету багов можно было заваливать водородными бомбами, пока вся поверхность не превратится в гладкое радиоактивное стекло. Но было бы ли это победой? Баги ничуть не похожи на нас. Эти псевдоарахниды не похожи даже на наших пауков. Это членистоногие — огромные, как в кошмаре сумасшедшего, разумные пауки — но их строй, психологический и экономический, почти такой же, как у муравьев или термитов. Они — коллективные существа, интересы муравейника прежде всего. Выжигая поверхность планеты, можно перебить воинов и рабочих, но их ученых и королеву так и не достать. Я думаю, нельзя быть уверенным, что даже удар ядерными ракетами в нужном направлении способен повредить королеве — кто знает, как глубоко ее прячут. Не то чтобы я был сильно озабочен ее поисками — никто из ребят, спускавшихся в их норы, не выбрался назад.

Что с того, что мы превратим в пустыню поверхность Клендату? У них останутся звездолеты и колонии, так же, как у нас, и их штаб-квартира наверняка уцелеет — значит, пока они не капитулируют, войне конца не будет. У нас тогда еще не было Нова-бомб, чтобы расколоть планету пополам. Но если они не сдадутся, война будет продолжаться.

Если они вообще умееют сдаваться…

Их солдаты точно не умеют. Их рабочие не умеют драться (можно потратить уйму времени и боезапаса, расстреливая рабочих, которые даже и не пикнут при этом), а их солдаты не умеют сдаваться. Но вы не думайте, что баги — просто тупые насекомые, раз так выглядят и не знают, что такое сдача в плен. Их воины ловки, умелы и агрессивны. Баг может оказаться ловчее тебя по единственному общему критерию — то есть выстрелить первым. Можешь лишить его ноги, двух, трех — он еще будет идти. Отстрели все четыре ноги с одного бока — он упадет, но будет продолжать стрелять. Можешь попасть в его нервный узел — тогда он пробежит мимо, стреляя в никуда, пока не врежется в стену или во что-нибудь еще.

Наш десант провалился с самого начала. Всего кораблей на нашем участке было пятьдесят. Предполагалось, что они перейдут на атомную тягу так синхронно, что достигнут орбиты и сбросят нас в намеченные точки, даже не дав им времени занять оборону. Думаю, осуществить это нелегко. Черт побери, какое там «думаю» — знаю! И главное, когда такие дела срываются, отдуваться за всех приходится МП.

Нам еще повезло, ведь «Вэлли Фордж» и оставшиеся на нем флотские получили места в раю, не успели мы достичь поверхности. В этой тесноте кораблям следовало двигаться еще и быстро (4,7 мильсек орбитальной скорости — это вам не погулять выйти), так что «Вэлли Фордж» столкнулся с «Ипром», и оба корабля погибли. Счастье, что мы уже покинули его стволы, ведь он еще продолжал отстрел, когда в него попали. Но я в тот момент уже летел вниз в своей капсуле. Уверен, наш ротный знал, что корабль погиб и половина Котят вместе с ним, потому что он был отстрелен первым и не мог не заметить, что нет связи с капитаном.

Но теперь его уже никак не спросишь об этом, он не вернулся. А я тогда понимал только, что творится явно не то, что нужно.

Следующие восемнадцать часов были сплошным кошмаром. Я не могу рассказать об этом — я почти ничего не помню. Только какие-то отдельные ужасные сцены вроде стоп-кадров. Я терпеть не могу пауков — и ядовитых, и всяких других; от паучка, забравшегося в кровать, у меня кожа мурашками покрывалась. О тарантулах я даже думать не мог и не мог в рот взять лобстера, или краба, или еще что-нибудь в том же роде. А когда я в первый раз увидел бага, душа моя мигом оказалась в пятках и принялась жалобно скулить. Только через секунду я сообразил, что уже убил его и можно больше не стрелять. Это, похоже, был рабочий, не думаю, что я остался бы в живых, будь это воин.

Впрочем, парням из К-9 пришлось еще хуже. Их должны были сбросить (если бы все прошло нормально) по краю нашего района; предполагалось, что неопсы проведут рейды в периферийной зоне и облегчат работу подразделений, которые должны были оборонять периферию. Эти калибаны, конечно, не были вооружены, если не считать зубов. Неопес должен слушать, смотреть и нюхать и обо всем увиденном докладывать по радио своему партнеру. Все, что у него есть, — это рация да еще бомба, которую пес или его напарник может взорвать в случае опасных ран или захвата в плен.

Захвата в плен несчастные псины не дождались; видать, почти все они подорвали себя, как только вошли в контакт. Встретив багов, они почувствовали то же, что и я, только сильнее. Теперь-то неопсов тренируют, чтобы они с самого детства не боялись ни вида, ни запаха багов. А тех же не тренировали…

И это было еще не все. Короче говоря, атака провалилась. Но я тогда, конечно, не знал, как все идет, я просто держался за Датчем, пытаясь стрелять или жечь все, что движется, и бросая гранаты в каждую дыру. Это сейчас я, убивая багов, не трачу зря боеприпасы и топливо, хотя так и не научился различать, где опасные, а где нет. Воином может быть только один из пятидесяти — но он стоит остальных сорока девяти. Их личное оружие куда легче нашего, однако оно не менее смертоносно. У них есть излучатели, лучи которых проходят сквозь нашу броню, — и режут тебя так же легко, как крутое яйцо, а совместные действия поставлены лучше, чем у нас: мозга, который командует их «отделениями», из нор не достать.

Нам с Датчем везло довольно долго: мы держали примерно квадратную милю, заваливая все норы бомбами и расстреливая все, что находили на поверхности, а топливо в скафандрах старались беречь на случай возможной опасности. Вообще-то идея была такая, что мы обороняем намеченный район, а подкрепление с более тяжелым вооружением прибудет, не встретив серьезного сопротивления. Это был не просто рейд — это был бой с целью захватить плацдарм, удержаться на нем, укрепиться, дождаться прибытия свежих сил и захватить или просто утихомирить всю планету.

Только у нас ничего не вышло.

Наш полувзвод все сделал как надо. Правда, мы оказались не в том месте и не могли связаться с соседними отделениями — комроты и сержант были убиты, и поэтому мы так и не перестроились. Но все же мы застолбили свой участок, отделение со специальным вооружением оборудовало себе укрепленную позицию, и мы были готовы держаться до прибытия свежих сил.

Только их не было. Они приземлились туда, где должны были приземлиться мы, столкнулись с недружелюбными аборигенами и сами попали в переделку. Только их и видели. Мы оставались на месте; неся потери, отбивались — пока не подошли к концу боеприпасы, топливо и даже энергия в скафандрах. Похоже было, что бой тянется пару тысяч лет.

Мы с Датчем продвигались по стеночке — из отделения спецоружия позвали на помощь, — когда земля внезапно разверзлась прямо перед Датчем, оттуда выскочил баг, а Датч упал.

Бага я сжег, бросил в дыру гранату, отчего она снова закрылась, и обернулся посмотреть, что случилось с Датчем. Он лежал, но повреждений на нем видно не было. Командующий взводом сержант имеет специальный монитор, показывающий ему состояние каждого во взводе, отличая мертвых от тех, кому просто нужна помощь. Но то же самое можно поглядеть вручную, нажав кнопку на поясе.

Я позвал Датча — он не ответил. Температура его тела была 99 градусов; дыхание, сердце, мозг — на нуле. Это было плохо — но, может, просто скафандр сдох? Ну да, если забыть про термометр — он-то работает, а если бы скафандр заглох раньше, чем человек, сдох бы и термометр. Во всяком случае, я сорвал с пояса специальную монтировку и принялся извлекать Датча из скафандра, стараясь в то же время наблюдать, что творится вокруг.

А потом в наушниках моего шлема раздался общий сигнал, которого век бы не слышать: «СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ! Отбой! Отбой! Ловите пеленг и отступайте! Любой маяк, какой слышите! Шесть минут! Всем! Всем! Собирайтесь вместе, выручайте товарищей! Отступать к любому маяку! СПАСАЙСЯ…» Я заторопился.

Участь Датча стала очевидной, как только я вынул его из скафандра, потому я оставил его и помчался прочь. В следующий бросок я бы уже догадался забрать его боеприпасы, но сейчас мне было не до этого. Я просто несся прочь, стараясь поскорей достигнуть нашей огневой позиции.

Там уже никого не было, и я подумал, что все кончено — я потерялся и всеми оставлен. Затем я услышал сигнал сбора, но это был не «Янки Дудль» (как у катера с «Вэлли Фордж»), а «Милый плющ», мелодии этой я не знал. Но все же это был маяк. Я помчался к нему, расходуя последнее топливо в скафандре, примчался на катер едва к отлету и вскоре был уже на «Вуртреке», потрясенный настолько, что не помнил даже свой серийный номер.

Я потом слышал, некоторые называли это «стратегической победой», но я-то там был, я могу с уверенностью сказать: нам всыпали по первое число.

Через шесть недель — и будто на шестьдесят лет постарев — на базе планеты Санктори я сел в другой катер и прибыл на «Роджера Янга» в распоряжение сержанта Джелала. В мочке левого уха я носил разбитый череп с одной костью. Эл Дженкинс был со мной и носил такой же, а Котенок остался в стволе. Несколько уцелевших Котят были распределены по всему флоту; чуть не половина наших была потеряна при столкновении «Вэлли Фордж» с «Ипром», из остальных 80 процентов были потеряны на планете, поэтому власть имущие решили, что восстанавливать часть смысла нет — так что ее расформировали, документы сложили в архив и стали ждать, пока раны затянутся и роту Котят можно будет возродить с новым составом, но со старыми традициями.

Кроме того, в других частях тоже был приличный недокомплект.

Сержант Джелал принял нас тепло, сказал, что часть нам досталась хорошая, «лучшая во всем космофлоте», да и корабль приличный, а черепов в наших ушах будто и не заметил. На следующий день он повел нас к лейтенанту, который, смущенно улыбаясь, очень по-отечески с нами побеседовал. Я отметил, что Эл Дженкинс уже не носит своего золотого черепа. Я тоже спрятал свой, потому что заметил, что их не носит никто из Дикобразов Расжака.

Здесь это было не в обычае, потому что Дикобразы Расжака не смотрели на то, сколько боевых бросков у тебя было и какие; ты либо был Дикобразом, либо нет, и если нет, то плевать, кто ты такой. Раз уж мы пришли к ним не салажатами, а обстрелянными ветеранами, они приняли нас со всем возможным уважением и доброжелательством, но все же довольно официально — мы были гостями, а не членами семьи.

Однако меньше чем через неделю мы ходили с ними в бой и тогда уже превратились в своих — родных, настоящих Дикобразов; нас называли по именам и при случае отчитывали безо всяких — все равно мы теперь были братья по крови, и можно было одалживать нам и занимать у нас, и признавать за нами право спорить и иметь свое дурацкое мнение — и высказывать свое, прямо противоположное. Мы даже называли по именам наших непосредственных начальников, если только они не были «при исполнении». Сержант Джелал был «при исполнении» постоянно, если только не в увольнении, — тогда он был Джелли и изо всех сил старался показать, будто его княжеское звание среди Дикобразов ничего не значит.

Но лейтенант всегда был только «лейтенант», а не «мистер Расжак» и даже не «лейтенант Расжак». Просто «лейтенант», и в третьем лице. Нет бога, кроме лейтенанта, и сержант Джелал пророк его. Джелли мог сказать «нет» лично от себя, и это не подлежало обсуждению, по крайней мере для младших сержантов, но если он изрекал: «Лейтенанту это не понравится», то говорил ex cathedra, и вопрос считался решенным навсегда. Никто даже и не пытался выяснить, понравится это лейтенанту или нет. Слово было сказано.

Лейтенант был для нас как отец — он любил нас и баловал — и все же держался отстраненно не только на корабле, но и на Земле… разве что мы были на Земле во время боя. Но в бою — кто бы мог подумать, что офицер может заботиться о каждом во взводе, разбросанном по местности на сотни квадратных миль. Но он мог. Он мог мучительно переживать за каждого из нас. Как он ухитрялся присматривать за всеми, я сказать не могу, но посреди суматохи боя вдруг раздавался по командирской связи его голос: «Джонсон! Проверь шестое отделение! Смитти не в порядке!» И чаще всего лейтенант замечал непорядок прежде командира отделения Смитти.

Кроме того, можешь быть на все сто уверен — лейтенант не войдет без тебя в катер, пока ты жив. Баги в этой войне брали пленных, но Дикобразов Расжака среди них не было.

Ну а Джелли был нам матерью, он всегда был с нами и заботился о нас, но ни в коем случае не баловал. Он не докладывал лейтенанту о наших проступках — и среди Дикобразов никого не отдавали под трибунал и даже никого не выпороли. Джелли даже наряды вне очереди назначал не часто, у него были другие методы наказания. На ежедневном осмотре он мог оглядеть тебя с ног до головы и просто сказать:

— На флоте ты бы смотрелся неплохо. Почему бы тебе не оформить перевод?

И это действовало, ведь у нас считалось, что матросы космофлота спят, не снимая формы, и никогда не моются ниже воротничка.

Но Джелли не занимался дисциплиной среди рядовых, он поддерживал дисциплину среди своих сержантов и капралов и предоставлял им делать то же самое в отношении нас. Командиром моего отделения был Рыжий Грин. После пары вопросов, когда я понял, как хорошо быть Дикобразом, я задрал нос, почувствовал себя большим человеком и сказал кое-что Рыжему поперек. Он не доложил об этом Джелли — просто отвел меня в умывальную и задал мне трепку «средних размеров», после чего мы стали лучшими друзьями. Именно он позже рекомендовал меня на повышение.

На самом деле мы не могли знать, спят ли матросы в одежде, — мы держались своей части корабля, а они — своей, потому что они, показываясь у нас, не встречали теплого приема, если были не при исполнении, — в конце концов нельзя же якшаться с кем попало, так? У лейтенанта имелся кабинет во флотской части, но там мы практически не бывали, за исключением дежурств, да и то редко. Мы ходили в носовую часть нести охрану, потому что «Роджер Янг» был кораблем смешанным: капитан и пилоты — женщины, и еще несколько женщин — флотских; за тридцатой переборкой ближе к носу была женская часть — и два вооруженных МП день и ночь несли вахту у двери туда. В бою эта дверь, как и все гермодвери, задраивалась наглухо; броска никто из нас не пропускал.

Офицеры на дежурстве имели право заходить за тридцатую переборку, и все офицеры, включая лейтенанта, ели в тамошней смешанной столовой. Однако они там не задерживались, только ели и выходили. Может, на других корветах и по-другому, но на «Роджере Янге» было принято так. И лейтенант, и капитан Деладрие хотели, чтобы на корабле все было в порядке, — и так оно и было. И все-таки нести охрану было привилегией. Вроде как отдыхом — стоишь у двери, оружие наготове, пятки вместе, хорошо… И не думаешь ни о чем… Разве что становится теплей на душе при мысли, что сейчас, если повезет, ты можешь увидеть создание женского пола, пусть даже ты не имеешь права заговорить с ней не иначе, как по делу. А однажды меня даже вызвали в кабинет капитана, и она говорила со мной — так вот посмотрела прямо на меня и сказала:

— Передайте это, пожалуйста, главному механику.

Кроме чистки, в мои ежедневные обязанности по кораблю входило обслуживание электронного снаряжения под наблюдением «падре» Мигелаччо, командира первого полувзвода, примерно так я раньше работал под руководством Карла. Броски происходили не часто, и все каждый день работали. Если уж человек совсем ничего не умел, то драил переборки, которые, помнится, никогда не были настолько чистыми, чтобы это устраивало сержанта Джелала. Все шло по правилам МП — все дерутся и все работают. Нашим главным коком был Джонсон, сержант второго полувзвода, здоровенный дружелюбный детина из Джорджии — той, что в западном полушарии, не путайте, и поваром он был замечательным. К тому же у него всегда можно было что-нибудь выклянчить — он сам любил перекусить между приемами пищи и не видел причин отказать в этом другому.

Заботами падре, возглавляющим одно отделение, и кока, возглавляющим другое, мы всегда были в полном порядке — и душой и телом. Но если, скажем, оба попадут в переделку — кого из двух пойти выручать? Мнения по этому поводу расходились, возникали постоянные споры, но окончательное предпочтение так и не определилось.

«Роджер Янг» постоянно был в деле, и мы совершили немало бросков, все в разные места. Каждый бросок отличался от других ровно настолько, чтобы баги не могли раскусить схему нападения. Но спланированных крупных боев больше не было; мы занимались одиночными набегами, рейдами и патрулированием. На самом деле Земная Федерация была не способна на масштабные действия — операция «Багхауз» стоила нам слишком много кораблей и слишком много обученных солдат, необходимо было время, чтобы выправиться и обучить побольше народа.

В то же время маленькие быстрые кораблики — среди них «Роджер Янг» и другие корветы — пытались быть сразу везде, выбить врага из равновесия; наносили удар, а затем уходили. Мы, конечно, несли потери и латали дыры, когда ходили на Санктори за новым запасом капсул. Меня все еще трясло перед бросками, но на деле они шли не так уж часто, и на Земле мы оставались недолго. А между бросками день за днем проходила корабельная жизнь с Дикобразами.

Это был счастливейший период в моей жизни, хотя я этого и не сознавал, — просто жил, как все, и наслаждался жизнью.

И все было отлично, пока не погиб лейтенант.

Похоже, во всю мою жизнь не было мне так плохо.

Для горя у меня имелась еще и личная причина — моя мама была в Буэнос-Айресе, когда баги разрушили его.

Я узнал об этом, когда мы в очередной раз пришли на Санктори за капсулами и почтой — мне пришло письмо от тети Элеоноры. Она не указала, что письмо — на дальнее расстояние, и шло оно очень долго, будто своим ходом. Там было три строчки, и все — сплошные упреки. В общем, она обвиняла меня в смерти мамы. То ли я был виноват в том, что служу в армии и должен был предотвратить рейд багов, то ли она чувствовала, что мама поехала в путешествие из-за того, что меня не было дома, а я должен был быть, — понять было невозможно; и то и другое было в одной и той же фразе.

Я порвал письмо и постарался забыть о нем. Я решил, что оба родителя мертвы — ведь отец не отпустил бы маму одну в такую дальнюю поездку. Тетя Элеонора об отце не писала, но она не упомянула бы о нем в любом случае — ее привязанности были направлены исключительно на сестру. Я был почти прав: потом я узнал, что отец хотел ехать с мамой, но что-то его задержало, и он остался, с тем, чтобы вылететь следом через день. Но об этом мне тетя Элеонора не написала.

Через пару часов меня вызвал лейтенант и мягко спросил, не хочу ли я остаться на Санктори, пока корабль не вернется из очередного похода. Он сказал, что у меня накопилось довольно много выходных и я заодно могу использовать их. Не понимаю, откуда он узнал о моей потере, но он узнал все-таки. Я отказался и поблагодарил его, сказав, что предпочту подождать и использовать выходные вместе со всеми ребятами.

И я рад, что так поступил. Если бы я остался, то не был бы с лейтенантом, когда он погиб… а если так, то лучше бы мне и на свет не рождаться. Все произошло очень быстро и как раз перед возвращением. Парень из третьего отделения был ранен — не тяжело, но подняться не мог; ПКПВ пошел на помощь — и ему тоже досталось. Лейтенант, как обычно, тут же все заметил, наверное, проверил их состояние по своим приборам — теперь уже не узнать. Вначале он убедился, что ПКПВ еще жив, а затем подобрал обоих — по одному в каждой руке скафандра.

Он протащил их последние двадцать футов и передал в катер, остальные уже были на борту, оборона снята, и в него попали — насмерть.

Я нарочно не называю имен этих ребят — лейтенант пошел бы на помощь любому из нас или всем сразу — пока сам жив. Рядовым мог быть я — неважно. Какая разница, если нас покинул глава семьи… Глава семьи, носящей его имя, отец, сделавший нас теми, кто мы есть.

После того как лейтенант ушел от нас, капитан Деладрие предложила сержанту Джелалу перейти обедать в столовую на носу, вместе с другим начальством. Но он извинился и отказался. Видели вы когда-нибудь вдову, содержащую семейство так, будто глава семьи просто ненадолго ушел и сейчас вернется? Таков был и Джелли. Он только стал строже с нами, а его обычное «лейтенанту это не понравится» было большим, чем может выдержать человек. Джелли и говорил это нечасто.

Боевой распорядок он почти не менял. Вместо того чтобы повышать всех вокруг, он продвинул помкомандира второго полувзвода на пост сержанта взвода (временного), оставив командиров полувзводов, которых трудно было кем-либо заменить, на месте, а меня повысил до помощника командира отделения, то есть, значит, в капралы. Сам он вел себя так, будто лейтенант ненадолго отлучился, а он, как обычно, только выполняет его приказы.

Это и спасло нас.

Глава 11

Я не могу предложить ничего, кроме крови, труда, пота и слез.

У. Черчилль, солдат и политик XX века

Когда мы вернулись на корабль из набега на тощих, в котором потеряли Диззи Флореса, и сержант Джелал впервые исполнял обязанности комвзвода в бою, один из артиллеристов, встречавших катер, спросил:

— Ну как оно там?

— Как обычно, — ответил я коротко. Наверное, замечание его было дружеским, но я чувствовал себя очень противоречиво и не в настроении был болтать — тоска по Диззи, гордость, что я все-таки разыскал и доставил его на катер, и горечь оттого, что все это было напрасно, все это мешалось с опустошенностью, но и радостью оттого, что я снова на корабле и можно осмотреть свои руки-ноги и убедиться, что они на своих местах. И кроме того, как можно говорить о броске с человеком, который никогда не ходил в десант?

— Как обычно, говоришь? — переспросил он. — Весело вам живется… Месяц валяете дурака — полчаса работаете. Мы вот стоим вахту через две, и только успевай поворачивайся.

— Да, похоже на то, — согласился я и пошел к себе. — Некоторые из нас вообще исключительно везучие.

— Эй, служба, не заводись по пустякам, — сказал он вслед.

В чем-то артиллерист был прав. Мы, десантники, вроде авиаторов механизированных войн старого времени — их долгая и нелегкая военная карьера состояла лишь из нескольких часов полетов-боев лицом к лицу с врагом, все остальное — тренировки, подготовки, вылет, возвращение, чистка, подготовка к следующему вылету, а в промежутках — практика, практика и практика. В следующий бросок мы пойдем не раньше чем через три недели, и это будет другая планета другой звезды — еще одна колония багов. И возможно такое только благодаря тяге Черенкова — от одной звезды до другой далековато.

В то время я получил капральские лычки, сержант Джелли назначил меня капралом, а за отсутствием нашего собственного командира утвердила назначение капитан Деладрие. Теоретически я считался временно исполняющим обязанности, пока в МП не откроется вакансия и назначение не утвердят в штабе, но это ничего не значило — люди гибли так часто, что вакансий было куда больше, чем тех, кто должен их заполнять. Я стал капралом тогда, когда Джелли сказал, что я капрал, а все остальное — канцелярщина.

Но насчет «валять дурака» тот артиллерист загнул. Пятьдесят три скафандра нужно проверять, обслуживать и чинить перед каждым броском, не считая еще оружия и спецэкипировки. Иногда Мигелаччо списывал скафандр, Джелли утверждал списание, а корабельный инженер-оружейник, лейтенант Фарли, решал, что починить скафандр можно лишь на базе, и тогда со склада вытаскивали новый, который требовалось «размораживать», а процесс этот не из простых, не считая того, что парень, которому скафандр достанется, будет еще обкатывать его.

Так что мы были жутко заняты.

Однако и развлекаться успевали. Для этого была масса способов — от игры в «чет-нечет» до соревнования за право именоваться лучшим отделением. И еще у нас был лучший джаз-банд на несколько кубических световых лет (возможно, другого джаз-банда в этом пространстве не было вовсе), с сержантом Джонсом и его трубой. Он мягко вел партию в гимнах, а когда надо, дудел так, что из стальных переборок вылетали заклепки. А после того как наша капитан Деладрие без всяких расчетов траектории вышла в точку рандеву, чтобы забрать нас, наш взводный металлист, рядовой первого класса Арчи Кемпбелл, изготовил для нее модель «Роджера Янга», и все мы расписались, а Арчи выгравировал наши подписи на металлической подставке под надписью: «Превосходнейшему пилоту Иветте Деладрие с благодарностью от Дикобразов Расжака». Потом мы пригласили ее обедать с нами, и весь обед играл наш Дикобраз-Даунбит-Комбо, а потом самый младший из нас преподнес ей модель. Она прослезилась и поцеловала его — а потом и Джелли, отчего тот побагровел, как свекла.

Раз я получил капральские шевроны, следовало разобраться с Эйсом, ведь Джелли хотел, чтобы я был ПКПВ взвода. Это, конечно, не так уж хорошо — ступенек лучше не пропускать. Мне бы стать сперва командиром отделения, а не прыгать через головы сразу в ПКПВ. И Джелли это знал прекрасно, но я тоже прекрасно знал, что он не хочет слишком уж менять тот порядок, какой был при лейтенанте. Командиров отделений и полувзводов для этого следовало оставить на местах.

Тут для меня возникала такая не шибко приятная проблема: все три капрала, которые как командиры расчетов должны подчиняться мне, на самом деле были старше — и все-таки, если сержант Джонсон найдет свои метр на два в следующем десанте, это не только лишит нас отличного повара, это еще и поднимет меня до командира отделения. А раз так, то не должно быть никаких загвоздок с теми приказами, которые я буду отдавать, и, во всяком случае, в бою не время с ними разбираться. Значит, следует разъяснить обстановку сейчас, до следующего броска.

Проблему представлял из себя Эйс. Он был не только старшим из трех — он был капралом-профессионалом и намного старше меня. Если со мной смирится Эйс, с остальными двумя не будет проблем.

На корабле между нами никаких трений не было. После того как мы вместе выручали Флореса, он стал ко мне достаточно терпимым. С другой стороны, нам и не из-за чего было спорить — корабельные обязанности нас не сталкивали, разве что несение охраны да еще поверка, но тут уж собираются все вместе. Однако это можно было почувствовать. Он не считал меня за командира.

Поэтому, как только появилось время, я пошел к нему. Он лежал на своей койке и читал книжку — «Космические рейнджеры против Галактики». Неплохие байки, разве что сомнения берут, когда воинская часть проходит через такие переделки с мизерными потерями. Библиотека на корабле была богатая.

— Эйс, я к тебе.

— Чего? — он взглянул на меня. — Нету меня, нету! Мое дежурство кончилось.

— Ты мне нужен сейчас. Оставь книжку.

— Чего тебя свербит? Я главу дочитать хочу.

— Да брось ее, Эйс. Если не можешь оторваться, давай расскажу, чем там кончилось.

— Если расскажешь, шею сверну.

Однако он отложил книжку, сел и приготовился слушать.

— Эйс, я насчет организации командования в отделении — ты ведь старше меня, и надо бы тебе быть ПКПВ.

— А, опять ты про это!

— Точно. Думаю, мне бы надо пойти к Джонсону и попросить его обсудить это у Джелли.

— Ну да?

— Точно. Надо бы именно так.

— Так, значит? Ты, сынок, послушай-ка меня. Я против тебя ничего не имею. Ты здорово держался, когда мы пошли за Диззи, это точно. Но, если хочешь получить расчет, откопай его где хочешь, только на мой глаз не клади. Не фиг, мои парни для тебя и картошки не станут чистить.

— Это твое последнее слово?

— Точно, первое, последнее и единственное. Я вздохнул.

— Так я и знал. Просто хотел еще раз убедиться. Что ж, ничего не поделаешь. Только вот что. Я тут случайно заметил, что в умывальне не убрано… и, думаю, нам с тобой нельзя этого так оставлять. Так что оставь пока свою книжку. Как Джелли говорит, младшие командиры всегда на дежурстве.

Он не двинулся. Потом сказал тихо:

— Салажонок, думаешь, без этого не обойтись? Я ж говорю, ничего против тебя не имею.

— Похоже на то.

— А думаешь, справишься?

— Да попробую.

— Тогда ладно. Пойдем поглядим, что там такое.

Мы пошли в умывальную, выперли оттуда рядового, собравшегося принять душ, в котором он вовсе не нуждался, и заперли дверь. Эйс сказал:

— Ну как, салажонок, на чем договоримся?

— Ну… я не собираюсь убивать тебя.

— Понято. И костей ломать не будем — ничего такого, что может помешать пойти в следующий десант. Разве что нечаянно что-нибудь случится. Идет?

— Идет. Погоди, надо бы рубаху снять.

— Испачкать боишься…

Эйс расслабился. Я начал снимать рубашку, и он ударил меня в колено. Без злобы. Решительно и без колебаний.

Но моего колена там уже не было — меня тоже кое-чему учили.

Настоящий бой длится, как правило, секунду или две — этого времени достаточно, чтобы убить человека, отключить его или сделать неспособным продолжать бой. Но мы договорились серьезных травм не наносить, а это уже другое дело. Оба мы были молоды, в отличной форме, отлично натренированы и приучены терпеть боль. Эйс был потяжелей, а я, похоже, побыстрее. При таких обстоятельствах все дело в том, кто первым будет выбит из колеи — или кому скорее повезет. Но нам на везение рассчитывать не приходилось — мы ведь солдаты и профессионалы.

Поэтому все затянулось надолго. Утомительно и больно. Подробности были обычными, а поэтому не стоит их описывать. Да и времени на запоминание подробностей у меня не было.

Потом вдруг оказалось, что я лежу на спине, а Эйс брызжет мне в лицо водой. Он поднял меня и прислонил к переборке.

— Тресни мне.

— А?

В глазах у меня двоилось.

— Джонни… ну, тресни.

Лицо его расплывалось у меня перед глазами. Я с трудом собрался и ударил, изо всех сил. Их едва хватило бы, чтобы убить полудохлого москита. Глаза Эйса закрылись, и он шлепнулся на палубу, а я вцепился в стойку, чтобы не последовать его примеру.

Он медленно поднялся и потряс головой.

— Ладно, Джонни, я все понял. Больше не буду на тебя бычиться… и никто в отделении — тоже. Ладно?

Я кивнул, и голова моя дико заболела.

— Руку?

Я пожал его руку, что тоже было здорово больно.

Наверное, любой знал о ходе войны больше нас, хоть мы и находились собственно на фронте. Это, конечно, было уже после того, как баги через тех тощих вычислили нашу родную планету и провели налет на нее, уничтожив Буэнос-Айрес и превратив «отдельные инциденты» в настоящую войну; но еще до того, как мы собрались с силами, а тощие объявили войну багам и фактически стали нашими союзниками. Сколько-нибудь эффективную защиту Земли организовали через Луну (мы тогда не знали об этом), но, честно говоря, Земная Федерация проигрывала войну.

Об этом мы тоже не знали. Не знали даже, что используются любые средства к развалу альянса против нас и привлечения тощих на нашу сторону. Самое большее, что нам об этом говорили, — инструкции перед рейдом, в котором погиб Флорес, которые гласили: разрушить как можно больше, но убивать аборигенов только в крайнем случае.

Чего человек не знает, того он не расскажет, если его возьмут в плен, и ни наркотики, ни пытки, ни промывание мозгов, ни бесконечное лишение сил не вытянут из него тайны, которую он не знает. Поэтому нам говорили только то, что нам нужно было знать из тактических соображений. Раньше, бывало, солдат оповещали о том, что дела плохи, и после этого проигрывали окончательно, потому что люди не знали, за что они дерутся и зачем, и потому не особо усердствовали. Но в МП дела обстоят не так. Каждый из нас с самого начала был добровольцем, по той или иной причине — хорошей либо плохой. Но теперь мы деремся потому, что мы — МП. Мы — профессионалы, с настоящим «esprit de corps». Мы были Дикобразами Расжака, лучшим, туды его, взводом, во всей, растуды ее, МП. Мы забирались в капсулы, потому что Джелли говорил «пора», а когда мы прибывали вниз, то дрались потому, что именно для этого предназначены Дикобразы Расжака.

Мы в самом деле не знали, что проигрываем.

Баги — яйцекладущие. И они не просто откладывают яйца, они могут держать их про запас, чтобы потом подогреть и высидеть. Если мы убьем воина, или тысячу, или десять тысяч, то замена будет им разогрета и готова к службе еще до того, как мы прибудем на базу. Если хотите, можете вообразить, как баг, наблюдающий за количеством населения, звонит по фону вниз и говорит:

— Джо, подогрей-ка там десять тысяч воинов, чтобы были готовы к среде… и еще скажи инженерам, чтобы запускали резервные инкубаторы Н, О, П и Р, спрос растет.

Я, конечно, не хочу сказать, что у них все именно так и происходит, но результаты те же. Хотя было бы ошибкой думать, что ими управляет слепой инстинкт, как муравьями или термитами. Их действия так же разумны, как наши (неразумные расы не могут строить звездолеты!), и гораздо лучше скоординированы. Нам нужен минимум год на то, чтобы обучить рядового драться и чтобы его действия соотносились с действиями товарищей. А воин-баг от рождения все это умеет.

Всякий раз, когда мы теряем одного МП на тысячу багов, они могут праздновать победу. Нам приходилось ценой собственной шкуры выяснять, насколько эффективен тоталитарный коммунизм, если народ эволюционным путем приспособлен к нему. Комиссары багов заботились о сохранении солдат не больше, чем мы заботимся об экономии боеприпасов. Возможно, вы заметили, что неприятности с багами очень напоминают те беды, которые доставила Китайская Гегемония Русско-Англо-Американскому Альянсу. С «уроками истории» та беда, что их усваиваешь как следует, только получив по шеям.

Но мы учились. Технические инструкции и тактические установки гласили: опыт каждого боя с багами распространять по всему флоту. Мы узнали, как отличить рабочих от воинов — если есть время, можно по форме панциря, а если нет, можно и проще: идет на тебя, значит, воин, бежит — рабочий, можешь спокойно повернуться к нему спиной. Мы научились даже не тратить патронов на воинов иначе как для самозащиты — мы просто шли прямо в их норы. Найдя нору, во-первых, следует бросить в нее газовую бомбу, которая взорвется через несколько секунд, выпустив маслянистую жидкость, которая, испаряясь, превращается в нервно-паралитический газ для багов (нам он вреда не приносит). Газ этот тяжелее воздуха и потому продолжает спускаться вниз, а потом ты просто используешь еще одну бомбу — со взрывчаткой — и заваливаешь нору. Мы все еще не знали, проникает ли газ настолько глубоко, чтобы убить королеву, но зато можно было с уверенностью сказать, что багам такая тактика пришлась не по вкусу: наша разведка через тощих и тех, кому удалось вернуться от багов, однозначно подтверждала это. Кроме того, мы полностью вычистили этим способом их колонию на Шеоле. Может, они и ухитрились эвакуировать королеву и мозговиков… но мы хотя бы научились воевать с ними.

Но для Дикобразов Расжака эти газовые бомбы были просто еще одним видом оружия, который следовало применять согласно приказу, в порядке номеров, — и живо.

Время от времени мы приходили на Санктори за новыми капсулами. Запас капсул приходилось пополнять (как и личный состав), и за этим нужно было возвращаться на базу, даже если генераторы Черенкова позволяют еще дважды облететь Галактику. Как раз перед возвращением пришло уведомление о том, что Джелли утвержден в звании лейтенанта вместо Расжака. Джелли попытался скрыть это, но капитан Деладрие сделала официальное объявление и потребовала, чтобы он приходил есть в столовую с другими офицерами. Но все остальное время он проводил с нами.

Мы уже провели несколько бросков с ним в качестве командира взвода и начали привыкать к отсутствию лейтенанта. Это все еще было тяжело, но ко всему привыкаешь. После назначения Джелала среди ребят пошли толки, что нужно бы нам назваться по имени начальника, как в прочих командах.

Джонсон, как старший, пошел и сказал об этом Джелли, а меня взял с собой ради моральной поддержки.

— Что? — буркнул Джелли.

— Серж… то есть лейтенант. Мы тут с ребятами подумали…

— О чем?

— Ну, ребята, значит, все обговорили и подумали… то есть сказали, что часть надо бы назвать: «Ягуары Джелли».

— Сказали, значит? И сколько ребят хотят носить это имя?

— Все, — просто сказал Джонсон.

— Вот как… Пятьдесят два согласны… я один против. Большинство — против!

Больше эту тему никто не поднимал. Вскоре мы подошли к Санктори. Я был рад оказаться здесь — псевдогравитация на корабле уже два дня была отключена. Пока главный механик возился с ней, мы вынуждены были болтаться в невесомости — что я ненавидел лютой ненавистью. Настоящего космонавта из меня никогда не выйдет. Земля под ногами куда лучше. Весь взвод получил десять дней на отдых и был расквартирован в казармах базы.

Я так никогда и не узнал ни координат Санктори, ни сложного номера его звезды. Лучший способ не проболтаться — ничего не знать. Местонахождение базы — вещь более чем совершенно секретная; это известно только капитану, офицерам-пилотам, ну и еще кому надо. И, я так понимаю, каждому из них дана гипноустановка совершить самоубийство, чтобы не быть взятым в плен. А мне всего этого лучше и не знать. Ведь даже если допустить возможность захвата лунных баз и самой Земли, то Федерация удержит за собой еще много таких планет, как Санктори, так что даже при таком несчастье еще нет нужды сдаваться.

Однако я могу сказать, какой он из себя — почти как Земля, только более заторможенный в развитии.

Просто недоразвит, как ребенок, который десять лет учится махать ручкой «до свидания», а уж делать из песка пирожки не научится никогда. Он похож на Землю так, как вообще могут две планеты походить одна на другую: тот же возраст, если верить планетологам, и звезда того же возраста и типа, что и Солнце, если верить астрофизикам. На нем полно всякой там флоры и фауны, и атмосфера подходящая, как на Земле, да и климат тоже. Здесь даже Луна есть такая же большая, как у Земли, и приливы такие же.

И со всеми этими прекрасными задатками Санктори с трудом сполз со старта. Условий для мутаций там абсолютно нет — уровень естественной радиации намного ниже земного. Типичные высокоразвитые формы растительной жизни здесь — громадные примитивные папоротники, а из животных — пранасекомые, не умеющие даже объединяться. Я не говорю о том, что сюда завезли мы — наш материальчик способен был разбить аборигенов наголову.

Раз здешний прогресс сдерживался нулевым уровнем радиации (почти нулевым), а поэтому условий для мутаций не было, санкторианские формы жизни просто не имели никаких шансов к развитию и конкуренции не выдерживали. Их генетический фонд сохранялся неизменным слишком долгое время, они не могли приспосабливаться — как если бы кого-то вынудили играть партию в бридж с одними и теми же картами целую вечность, без всякой надежды на успех.

Пока они конкурировали только друг с другом, все шло тихо — идиоты среди идиотов, что тут говорить. Но когда на планету попали соперники, привыкшие к высокой радиации и жесткой конкуренции, туземные виды тут же сошли с дистанции. В общем, все — в пределах школьной биологии… но один умник с исследовательской станции однажды навел меня на одну мысль.

А что же будет с людьми, колонизировавшими Санктори?

Не с проезжими, вроде меня, а с теми, кто родился и живет здесь и чьи потомки будут жить здесь, даже черт знает в каком поколении — что будет с этими потомками со временем? В общем, для отдельного человека отсутствие облучения вовсе не опасно — даже для здоровья полезней: всякие лейкемии и кое-какие формы рака здесь почти неизвестны. Кроме того, сейчас экономическая ситуация сложилась в их пользу: когда они засевают поле земной пшеницей, то даже с сорняками бороться не надо. Земная пшеница вытеснит здесь что угодно.

Но развиваться потомки этих колонистов не будут. Во всяком случае, дальше имеющегося уровня. Тот парень говорил, что они могут немного улучшить свою породу от других причин: свежая кровь, добавляемая иммигрантами, и естественная перетасовка собственных генотипов — но все равно это гораздо меньше, чем эволюционный потенциал Земли или другой обычной планеты. Так что же тогда будет? Может, они останутся на сегодняшнем уровне, пока остальное человечество уйдет далеко вперед, а они будут среди него живыми ископаемыми, будто питекантроп на космическом корабле?

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Как непросто обыкновенной ведьме найти свое женское счастье!А что, если оно живет по соседству? Как ...
Быть фрейлиной королевы вампиров – великая честь и невыносимая тяжесть! Один приказ Ее Величества и ...
В разных странах и в разных эпохах, словно время и пространство над ним не властны, появлялся загадо...
Общеевропейская бойня продолжается. На русско-германском фронте установилось длительное затишье, и в...
Когл открыл перед Алексеем и его командой свои ворота. Что таит в себе эта негласная столица воровск...
Ольга Савельева, автор более десяти книг, популярный блогер и мотивационный лектор, как никто знает,...