Загадочное происшествие в Стайлзе Кристи Агата

Глава 11

Версия обвинения

Судебный процесс над Джоном Кавендишем, обвиняемым в убийстве приемной матери, состоялся через два месяца.

Мне нечего особенно сказать о предшествующих суду неделях, но не могу не упомянуть об искреннем восхищении и сочувствии, которые вызвало у меня поведение Мэри Кавендиш. Решительно встав на защиту мужа, она презрительно высмеивала даже саму мысль о его виновности и ожесточенно боролась за его оправдание.

Я высказал свое восхищение Пуаро, и он задумчиво кивнул мне в ответ.

– Вы правы, она принадлежит к тем славным женщинам, которые лучше всего познаются в беде. Несчастья побуждают их проявить всю силу свойственных их натуре милосердия и преданности. Она с готовностью поступилась гордостью, отбросила ревность…

– Ревность? – удивился я.

– Да. Разве вы не поняли, что она необычай-но ревнива? Но, как я уже сказал, мадам отбросила и гордость, и ревность. Теперь она думает только о муже, о выпавшей на его долю ужасной судьбе.

Слушая пылкие пояснения моего друга, я пристально смотрел на него, вспоминая тот последний день в его коттедже, когда он озабоченно размышлял о том, стоит ли ему что-то говорить. Учитывая его трепетное отношение к «женскому счастью», я порадовался, что благодаря аресту Джона ему не пришлось самому принимать это решение.

– И все равно, – заметил я, – мне и теперь с трудом верится в его виновность. Знаете, практически до той последней минуты я полагал, что виноват Лоуренс!

– Я знаю, что вы так думали. – Пуаро усмехнулся.

– Но чтобы Джон! Мой старый друг Джон!..

– Любой убийца может быть чьим-то старым другом, – философски произнес Пуаро. – Нельзя смешивать чувства и мотивы.

– Надо сказать, вы могли бы хоть намекнуть мне…

– Возможно, mon ami, я не сделал этого именно потому, что он ваш старый друг.

Я пришел в некоторое замешательство, вспоминая, как старательно убеждал Джона в том, что, по моему мнению, Пуаро считает виновным Бауэрштайна. Его, кстати, оправдали, сняв все обвинения. Тем не менее хотя он перехитрил всех на сей раз, обвинение в шпионаже не прошло для него даром, и его будущему изрядно подрезали крылья.

Я спросил Пуаро, считает ли он, что Джона осудят. К моему изумлению, бельгиец ответил, что как раз в высшей степени вероятно его оправдание.

– Но, Пуаро, почему же тогда… – возмущенно начал я.

– Ах, друг мой, разве я не говорил вам постоянно, что у меня не хватает дказательств? Одно дело знать, кто виновен, и совершенно другое – доказать его вину. Увы, в данном случае у нас прискорбно мало улик. И если мне не удастся найти недостающее звено… – Он удрученно покачал головой.

– Когда вы впервые заподозрили Джона Кавендиша? – немного помолчав, спросил я.

– А сами вы вообще не подозревали его?

– Честно говоря, нет, не подозревал.

– Даже учитывая подслушанный вами фрагмент разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью и ее уклончивые ответы на дознании?

– Нет.

– Но, зная о ее поведении на дознании и также упорном, как вы помните, отрицании ссоры с женой Альфреда Инглторпа, разве вы не пришли к очевидному заключению, что ссориться с матерью мог либо Лоуренс, либо Джон? Причем если бы Мэри слышала ссору с Лоуренсом, то ее скрытность была бы просто необъяснимой. А вот если она слышала Джона, то тогда ее поведение вполне естественно.

– Значит, – воскликнул я, вдруг озаренный догадкой, – миссис Инглторп в тот день ссорилась именно с Джоном?

– Вы необычайно проницательны.

– Так вы давно догадались об этом?

– Разумеется. Как же можно иначе объяснить поведение миссис Кавендиш?

– И однако вы считаете, что его могут оправдать?

– Несомненно, – пожав плечами, подтвердил Пуаро. – Сначала дело будет рассмотрено в полицейском суде, где мы услышим версию обвинения, но, вероятно, адвокат посоветует месье Джону отложить защиту до лучших времен. В итоге дело передут в Центральный уголовный суд. А там уж… Да, кстати, должен предупредить вас, друг мой: я не буду участвовать в этом процессе.

– Что?

– Увы. Официально мне нечего там делать. Пока я не отыщу последнее связующее звено в цепи моих рассуждений, мне придется оставаться в тени. Миссис Кавендиш, надо думать, поймет, что я провожу тайные поиски ради ее мужа, а не против него.

– Однако, похоже, вы не рискуете играть по-крупному, – возразил я.

– Вовсе нет. Ведь мы имеем дело с чертовски умным и бессовестным преступником, поэтому приходится использовать любые доступные нам средства… иначе он проскользнет у нас между пальцев. Вот почему я предпочитал из осторожности оставаться в тени. Все улики собрал Джепп, ему и припишут все заслуги. Если меня все же вызовут для дачи показаний, – он широко улыбнулся, – то, вероятно, как свидетеля со стороны защиты.

Я едва мог поверить собственным ушам.

– Все исключительно en rgle[41], – продолжил Пуаро. – Как ни странно, я уже сейчас могу дать показания, которые опровергнут одно из предъявленных обвинений.

– Какое же?

– То, что касается уничтожения завещания. Джон Кавендиш не уничтожил его.

Пуаро оказался настоящим пророком. Не буду досконально описывать подробности разбирательства в полицейском суде, поскольку оно изобиловало утомительными повторениями. Упомяну лишь коротко, что Джон Кавендиш действительно воздержался от защиты, и его дело передали в городской суд.

Сентябрь мы встретили в Лондоне. Мэри сняла дом в Кенсингтоне[42], Пуаро включили в семейную компанию. Сам я устроился на работу в Военное министерство, поэтому мог видеться с ними практически ежедневно.

Неделя пролетала за неделей, и Пуаро все больше нервничал. Никак не обнаруживалось то злосчастное «последнее звено», которое он искал. В глубине души я надеялся, что поиски не увенчаются успехом. Разве сможет Мэри быть счастлива, если Джона не оправдают?

Пятнадцатого сентября Джон Кавендиш оказался на скамье подсудимых в Олд-Бейли[43] по обвинению в «предумышленном убийстве Эмили-Агнес Инглторп», где заявил о своей невиновности. Для его защиты привлекли знаменитого королевского адвоката, сэра Эрнеста Хевиуэтера. Версию государственного обвинения представил королевский адвокат мистер Филипс.

– Данное преступление, – начал он, – представляется нам преднамеренным и на редкость хладнокровным убийством. Совершено не что иное, как умышленное отравление любящей и заботливой женщины ее приемным сыном, для которого она сделала больше, чем родная мать. С детских лет она всячески поддерживала его. Подсудимый с женой роскошно жили в Стайлз-корт, окруженные ее заботой и вниманием. Она была их доброй и великодушной благодетельницей.

Он заявил также, что готов вызвать свидетелей, дабы показать, как обвиняемый, погрязший в распутстве и расточительности, попал в крайне затруднительное финансовое положение и, кроме того, завел предосудительную интрижку с некоей миссис Рэйкс, женой живущего по соседству фермера. Когда о его измене стало известно приемной матери, она высказала ему свое осуждение днем, незадолго до смерти, и между ними произошла ссора, часть которой слышали свидетели. За день до этого подсудимый купил стрихнин в деревенской аптеке, представившись другим человеком, на которого хотел взвалить бремя злодеяния, а именно на мужа миссис Инглторп, которому он горько завидовал. К счастью для мистера Инглторпа, он смог представить неопровержимое алиби.

– Днем семнадцатого июля, – продолжил обвинитель, – сразу после ссоры с сыном, миссис Инглторп написала новое завещание. Его обгоревший клочок обнаружили следующим утром на каминной решетке в ее спальне, но обнаруженные улики показали, что она завещала все своему мужу. Покойная уже оставляла завещание в его пользу до женитьбы, однако, – мистер Филипс выразительно покачал указательным пальцем, – подсудимый не знал об этом.

Обвинитель затруднился объяснить, что побудило покойную составить новое завещание при наличии уже существующего. Возможно, будучи пожилой женщиной, она забыла о наличии старого завещания, или – что представляется более вероятным – могла подумать, что после замужества то завещание окажется недействительным, поскольку обсуждала этот вопрос ранее.

– Дамы далеко не всегда разбираются в вопросах законности, – заметил Филипс. – Примерно за год до описываемых событий она написала завещание в пользу подсудимого. Из показаний последнего станет известно, что именно он в конечном счете передал матери кофе в тот роковой вечер. Уже ночью он изыскал способ проникнуть в ее спальню и тогда, несомненно, счел удобным уничтожить завещание, что, как он ошибочно думал, сделает законным другой, составленный в его пользу документ.

– Арест обвиняемого произвели на основании того, что инспектор уголовной полиции Джепп – безусловно, выдающийся следователь – обнаружил в его комнате тот самый пузырек со стрихнином, что деревенский аптекарь за день до убийства продал мнимому мистеру Инглторпу. Присяжным будет дано право решить, представляют ли эти уличающие факты убедительные доказательства для признания вины обвиняемого.

И, тонко намекнув на полную невероятность того, что присяжные не оценят по достоинству столь вопиющие факты, мистер Филипс опустился в кресло, промокнув платком лоб.

Первыми свидетелями обвинения стали большей частью те, кто давал показания на дознании, и для начала опять-таки заслушали заключение судебно-медицинской экспертизы.

Сэр Эрнест Хевиуэтер, известный на всю Англию своей неразборчивостью в выборе средств запугивания свидетелей, задал всего два вопроса.

– Насколько я понимаю, доктор Бауэрштайн, стрихнин, использованный в качестве отравляющего вещества, действует быстро?

– Да.

– И вы не способны объяснить задержку появления симптомов отравления в данном деле?

– Да.

– Благодарю вас.

Мистер Мэйс подтвердил, что он продал именно переданный ему обвинителем для опознания пузырек.

– Продали мистеру Инглторпу? – уточнил мистер Филипс.

В итоге его вынудили признать, что раньше он видел мистера Инглторпа только издали, но ни разу с ним не разговаривал. Аптекарь избежал перекрестного допроса.

Вызванный для показаний Альфред Инглторп отверг подозрение в покупке представленного яда. Он также отрицал, что поссорился с женой. Последующие свидетели подтвердили достоверность его заявлений.

Садовники, вызванные как свидетели составления завещания, подтвердили, что подписали его, а после них вызвали Доркас.

Слуанка, преданная своим «молодым господам», рьяно отрицала, что смутно услышанный ею мужской голос мог принадлежать Джону, и решительно заявила, вопреки всему, что в будуаре с хозяйкой находился именно мистер Инглторп.

По лицу обвиняемого на скамье подсудимых промелькнула тоскливая улыбка. Он отлично понимал, насколько бесполезна ее вызывающая преданность, сознавая, что защита не станет оспаривать данный вопрос.

Миссис Кавендиш, разумеется, не могла давать показаний против своего мужа.

Выяснив ряд второстепенных вопросов, мистер Филипс спросил:

– Вы помните, что в прошедшем июне на имя мистера Лоуренса Кавендиша пришла бандероль от фирмы Парксонов?

– Нет, сэр, не припоминаю, – помотав головой, ответила Доркас. – Может, и приходила, но ведь в июне мистер Лоуренс уезжал из дома.

– Если бандероль пришла в его отсутствие, то что могли с ней сделать?

– Ну, могли отнести в его комнату или переслать ему.

– И что же вы сделали?

– Я, сэр, – ничего, мне следовало лишь оставить ее в холле на столе. Почтовыми делами у нас распоряжается мисс Говард.

Вызванную на свидетельское место Эвелин Говард после выяснения известных вопросов также спросили об этой бандероли.

– Не помню. К нам много всяких посылок приходит. Всех и не упомнишь.

– Значит, вам не известно, была ли она переправлена мистеру Лоуренсу Кавендишу в Уэльс или отнесена в его комнату?

– По-моему, я ничего в Уэльс не отсылала. Вряд ли я забыла бы то, что отправляла ее.

– Допустим, бандероль на имя мистера Лоуренса Кавендиша прибыла, а потом исчезла, тогда вы заметили бы ее пропажу?

– Нет, вряд ли. Я подумала бы просто, что кто-то решил убрать ее.

– Полагаю, мисс Говард, именно вы обнаружили этот лист оберточной бумаги? – Обвинитель положил перед ней тот самый блеклый, запыленный лист, что мы с Пуаро изучали в малой столовой Стайлз-корт.

– Да, верно.

– Как вам пришло в голову поискать его?

– Меня попросил бельгийский детектив, помогавший расследовать это преступление.

– И где же вы обнаружили его?

– На… шкафу.

– На шкафу в комнате обвиняемого?

– Видимо, да.

– Вы сами обнаружили его там?

– Да.

– Тогда вы должны точно знать, где нашли его?

– Да, он лежал на одежном шкафу обвиняемого.

– Вот так уже лучше.

Сотрудник фирмы Парксонов «Театральные костюмеры» подтвердил, что согласно заказу отослал двадцать девятого июня пакет с черной бородой мистеру Л. Кавендишу. Заказ поступил в виде письма и оплаченного почтового перевода. Нет, письмо у них не сохранилось, но все операции отражены в бухгалтерских книгах. В соответствии с заказом они отправили бороду по приложенному адресу в Стайлз-корт эсквайру Л. Кавендишу.

Сэр Эрнест Хевиуэтер тяжело поднялся со стула.

– Откуда отправили поступившее к вам письмо заказа?

– Из Стайлз-корт.

– С того же адреса, по которому вы отправили пакет?

– Да.

– И письмо пришло оттуда же?

– Да.

– Откуда вы это узнали? – ощерившись, грозно спросил адвокат.

– Я… я не понимаю…

– Как вы узнали, что письмо пришло именно из Стайлз-корт? Вы проверили штамп на почтовом отправлении?

– Нет… но…

– Ах, значит, вы не обратили внимания на почтовый штемпель! И тем не менее готовы уверенно заявить, что письмо отправили из Стайлза. Но фактически на письме мог стоять любой почтовый штемпель?

– Дда…

– То есть фактически вышеупомянутое письмо могли послать из любого другого места? К примеру, из Уэльса.

Свидетель признал, что в данном случае это возможно, и сэр Эрнест, выразительно кивнув, удовлетворенно сел на свое место.

Элизабет Уэллс, вторая горничная в Стайлзе, сообщила суду, что, уже удалившись спать, вспомнила о том, как машинально закрыла входную дверь на засов, а не на ключ, как просил мистер Инглторп. И поэтому она опять спустилась в холл, чтобы исправить свою оплошность. Услышав какой-то шум в западном крыле, заглянула в тот коридор и увидела, как мистер Джон Кавендиш стучит в двери миссис Инглторп.

С нею сэр Эрнест Хевиуэтер разделался в два счета, и под его немилосердно пугающими вопросами она, безнадежно запутавшись, начала противоречить самой себе, а сэр Эрнест с довольной улыбкой вновь опустился на свой стул.

Энни ответила, что не видела на полу стеаринового пятна, зато видела, как обвиняемый отнес кофе в будуар. После ее показаний заседание закончилось и разбирательство отложили до завтра.

По дороге домой Мэри Кавендиш бурно возмущалась поведением обвинителя.

– Какой отвратительный тип! Что за сети он раскидывает вокруг моего бедного Джона! Он ведь так извращает любые обычные детали, что они в итоге выстраиваются в какой-то злодейский план!

– Пока рано делать выводы, – утешительно заметил я, – завтра положение дела может круто измениться.

– Верно, – задумчиво признала она и вдруг спросила упавшим голосом: – Мистер Гастингс, вы же не думаете… думаете, что это мог быть Лоуренс? О, нет, такого просто быть не может!

Но я и сам пребывал в замешательстве и, оставшись наедине с Пуаро, сразу спросил его, что он думает о методах защиты сэра Эрнеста.

– Ах, сэр Эрнест, – одобрительно воскликнул Пуаро, – он хитроумно ведет дело.

– Вы полагаете, что он считает виновным Лоуренса?

– Не думаю, что его волнуют подобные мелочи. Нет, он стремится так запутать следствие, чтобы присяжные в итоге не могли прийти к единому мнению относительно виновности того или другого брата. Он старается показать, что свидетельств против Лоуренса ничуть не меньше, чем против Джона… и я далеко не уверен, что он потерпит неудачу.

Заседание возобновилось, и первым для дачи показаний вызвали инспектора уголовной полиции Джеппа, точно и лаконично отвечавшего на все вопросы. Описав исходные события, он продолжил:

– Действуя согласно полученным сведениям, мы со старшим инспектором Саммерхэем обыскали комнату обвиняемого в то время, когда тот отсутствовал дома. В одном из ящиков комода под стопкой белья мы обнаружили: вопервых, пенсне в золотой оправе, подобное тому, что носит мистер Инглторп, – пенсне представили в качестве вещественного доказательства, – и, вовторых, данный пузырек.

Этот пузырек, уже опознанный помощником аптекаря, представлял собой маленькую бутылочку голубого стекла, содержавшую небольшое количество белого кристаллического порошка, снабженную этикеткой «ЯД. Стрихнина гидрохлорид».

Со времени окончания полицейского суда детективы сумели обнаружить одну новую улику, представляющую собой лист почти новой промокательной бумаги; ее нашли в чековой книжке миссис Инглторп. После изучения бумаги в зеркальном отражении явственно проявилась следующая запись: «…все, чем я обладаю, оставляю моему любимому мужу Альфреду Инг…» Данная улика, вне всякого сомнения, доказывала, что уничтоженное завещание составили в пользу мужа покойной. Джепп представил обгоревший клочок бумаги, извлеченный из камина, и закончил свои показания, сообщив об обнаруженной на чердаке черной бороде.

Однако его еще ждал перекрестный допрос от сэра Эрнеста.

– Какого числа вы провели обыск в комнате арестованного?

– Двадцать четвертого июля, во вторник.

– Ровно через неделю после трагической кончины жертвы?

– Да.

– Итак, эти два предмета вы обнаружили, говорите, в ящике комода. В незапертом ящике?

– Да.

– А вам не показалось странным, что совершивший преступление человек хранит улики в открытом ящике, где любой может их обнаружить?

– Возможно, он спрятал их туда в спешке.

– Но вы же только что сказали, что со времени преступления прошла целая неделя. Он располагал более чем достаточным временем, чтобы изъять оттуда улики и уничтожить.

– Вероятно.

– Нет, тут двух мнений быть не может. Имел ли он достаточно времени для изъятия и уничтожения этих улик?

– Да, имел.

– А улики были спрятаны под легким или под теплым бельем?

– Под теплым.

– Иными словами, там лежали зимние вещи. Тогда, очевидно, обвиняемому вряд ли понадобилось бы заглядывать в тот ящик?

– Вероятно, не понадбилось бы.

– Будьте любезны, отвечайте точно. Вероятно ли, что обвиняемый в разгар жаркого лета заглянет в ящик с зимним бельем? Да или нет?

– Нет.

– В таком случае разве не может быть, что предполагаемые улики положило туда третье лицо и что обвиняемый даже не подозревал об их существовании?

– Не думаю, что это вероятно.

– Но возможно.