Загадочное происшествие в Стайлзе Кристи Агата
– Вы правы, – согласилась Синтия. – В следующий раз ваша избранница, наверное, его примет. До свидания и спасибо, вам удалось развеселить меня.
И с новым неудержимым взрывом смеха она исчезла за деревьями.
Размышляя о нашем разговоре, я вдруг испытал поразительно острое недовольство. И, желая как-то избавиться от этого ощущения, решил пройтись до деревни и повидать Бауэрштайна. Должен же кто-то присматривать за этим типом. И в то же время будет разумно успокоить его на тот случай, если он уже опасается каких-то подозрений. Я вспомнил, как Пуаро полагался на мои дипломатические способности. Согласно принятому решению я пришел к небольшому дому, в окне которого красовалась вывеска «Меблированные комнаты», где, как я знал, он снял квартиру, и постучал в дверь.
Мне открыла пожилая особа.
– Добрый день, – вежливо произнес я. – Дома ли доктор Бауэрштайн?
– Вы что, ничего не знаете? – удивленно глянув на меня, спросила она.
– О чем не знаю?
– О нем.
– А что с ним?
– С ним покончено.
– Что значит «покончено»? Не умер же он?
– Нет, его забрали эти, как их бишь… пелисейские.
– Полицейские?! – ахнул я. – Вы имеете в виду, что они арестовали его?
– Да, точно, ну, в общем, так, кажись… арестовали…
Я не стал больше ничего слушать и помчался к дому Пуаро.
Глава 10
Арест
К моему большому огорчению, Пуаро тоже отсутствовал, и открывший на мой стук пожилой бельгиец сообщил, что тот, очевидно, уехал в Лондон.
Я был ошеломлен. Что, черт возьми, могло понадобиться Пуаро в Лондоне? Неожиданно ли он принял такое решение или уже собирался туда, когда расставался со мной всего несколько часов тому назад?
Пребывая в некотором раздражении, я направился обратно в Стайлз. Пуаро уехал, а я не знал толком, как действовать дальше. Предвидел ли он этот арест? Или же, скорее всего, сам спровоцировал его?
Я не знал ответов на все эти вопросы. Но между тем что же мне теперь делать? Должен ли я громогласно объявить в Стайлзе об аресте Бауэрштайна? Я упорно отказывался признаваться себе в том, что меня тяготили мысли о судьбе Мэри. Станет ли такое известие ударом для нее? На тот момент я уже полностью оправдал ее поведение. Она не могла быть соучастницей… иначе я услышал бы подозрительные намеки Пуаро в ее адрес.
Конечно, невозможно долго скрывать от Мэри арест доктора Бауэрштайна. Ведь завтра об этом напишут все утренние газеты. Однако я предпочел уклониться от роли дурного вестника. Если бы Пуаро оказался поблизости, я спросил бы его совета. Что за новая версия могла родиться у него, раз он так скоропалительно укатил в Лондон? Помимо воли, мое мнение о его проницательности безмерно повысилось. Мне и в голову не пришло бы подозревать доктора, если бы Пуаро не направил в его сторону мои мысли. Да, несомненно, наш маленький бельгиец по-прежнему чертовски умен.
По здравом размышлении я решил довериться Джону и предоставить ему решать, кого еще посвящать в это дело.
Когда я поделился с ним новостью, он дал выход своим чувствам громким свистом.
– Великий боже! Выходит, вы были правы. А мне, честно говоря, пока не верилось.
– Да, поверить действительно трудно, пока не привыкнешь к этой поразительной версии и не осознаешь, что она проясняет все дело. Так как же мы теперь поступим? Разумеется, завтра об этом уже будет всем известно.
Джон углубился в размышления.
– Не важно, – наконец сказал он, – пока мы ничего никому не скажем. Нет необходимости. Как вы и сказали, скоро эта новость все равно станет известна.
Но, к моему глубокому удивлению, в полученных следующим утром свежих газетах ни слова не говорилось о вчерашнем аресте! Очередную колонку просто посвятили новым материалам по делу «Преступное отравление в усадьбе Стайлз», но больше никаких упоминаний. Поначалу такое замалчивание показалось мне необъяснимым, но, подумав, я предположил, что по той или иной причине Джепп пока предпочел утаить новые важные сведения. Хотя я слегка встревожился, поскольку это допускало возможность последующих арестов.
После завтрака я решил пройтись до деревни и узнать, не вернулся ли Пуаро, но не успел я выйти, как в окне появилось хорошо знакомое мне лицо и давно знакомый голос произнес:
– Bonjour, mon ami![38]
– Пуаро! – с облегчением воскликнул я и, завладев его руками, увлек в комнату. – Как же я рад вас видеть! Послушайте, я никому ничего не сказал, кроме Джона. Правильно?
– Друг мой, – спокойно ответил Пуаро, – я не понимаю, о чем вы говорите.
– Об аресте доктора Бауэрштайна, естественно, – нетерпеливо пояснил я.
– Значит, доктор Бауэрштайн арестован?
– Так вы не догадывались об этом?
– Ни сном ни духом… – ответил Пуаро, но, задумчиво помедлив, добавил: – Однако же меня это не удивляет. В конце концов, мы находимся всего в четырех милях от побережья.
– Побережья? – в недоумении повторил я. – При чем тут побережье?
Пуаро пожал плечами.
– Но это же очевидно!
– Не для меня. Несомненно, я чертовски глуп, но никак не уловлю, какое отношение может иметь побережье к убийству миссис Инглторп.
– Разумеется, никакого, – с улыбкой ответил Пуаро. – Однако мы же говорили об аресте доктора Бауэрштайна.
– Да, но его-то арестовали за убийство миссис Инглторп и…
– Что? – воскликнул Пуаро в очевидном изумлении. – Доктора Бауэрштайна арестовали за убийство миссис Инглторп?
– Да.
– Невероятно! Это чересчур даже для грубого фарса! Кто вам сказал такое, друг мой?
– В общем-то, никто не говорил, – признал я, – но его же арестовали.
– О да, его арест вполне возможен. Но за шпионаж, mon ami.
– За шпионаж? – ошеломленно повторил я.
– Именно так.
– Не за убийство миссис Инглторп?
– Нет, если только наш приятель Джепп не потерял рассудок, – безмятежно произнес Пуаро.
– Гм… но я полагал, что вы тоже думали о его виновности?
Пуаро одарил меня взглядом, явно выражавшим изумленную жалость и полнейшую убежденность в абсурдности подобной мысли.
– Вы хотите сказать, – медленно произнес я, переваривая новость, – что доктор Бауэрштайн – шпион?
– А вы не подозревали его? – кивнув, спросил Пуаро.
– С чего бы, даже не думал…
– А вам не показалось странным, что знаменитый лондонский ученый прозябает в такой деревушке, да еще имеет обыкновение разгуливать по ночам в полной экипировке?
– Нет, – признался я, – мне не пришло в голову то, что причина может быть иной…
– По происхождению он, безусловно, немец, – задумчиво заметил Пуаро, – хотя уже так давно работал в этой стране, что все принимали его за англичанина. Он принял английское гражданство около пятнадцати лет тому назад. Весьма хитроумный человек… с примесью еврейской крови, конечно.
– Мерзавец! – возмущенно крикнул я.
– Ну, это с какой стороны посмотреть. Напротив, он своего рода патриот. Подумайте, на какие жертвы он идет… Нет, я восхищаюсь этим человеком.
Но я не мог взглянуть на шпионаж с философской отстраненностью Пуаро.
– И с этим негодяем Мэри Кавендиш повсюду разгуливала! – негодующе воскликнул я.
– Да. Полагаю, он счел ее весьма полезным прикрытием, – заметил Пуаро. – Пока сплетники усердно склоняли их имена, другие причуды нашего доктора оставались незамеченными.
– То есть вы полагаете, что на самом деле она ничуть ему не нравилась? – пылко спросил я… вероятно, слишком пылко в данных обстоятельствах.
– Об этом, конечно, трудно сказать с уверенностью, но… хотите, Гастингс, я выскажу вам мое частное мнение?
– Разумеется, хочу.
– Что ж, вот оно: миссис Кавендиш не волновал, ничуть не волновал лично доктор Бауэрштайн!
– Вы вправду так думаете? – мне не удалось скрыть радости.
– Я в этом вполне уверен. И даже скажу вам, почему.
– И почему же?
– Да потому, mon ami, что ее волнует совсем другой человек.
Я тихо охнул. Кого он имеет в виду? Невольно меня окатила волна приятного тепла. Я не тщеславен в отношении женщин, но мне сразу вспомнились некоторые знаки внимания, возможно, легкомысленные, но явно показывающие…
От столь приятных размышлений меня оторвал неожиданный приход мисс Говард. Окинув стремительным взглядом комнату, она убедилась в отсутствии лишних глаз и быстро достала какой-то помятый лист коричневой оберточной бумаги; вручив его Пуаро, загадочно пробурчала: «Со шкафа» – и торопливо покинула комнату.
Оживившись, бельгиец развернул лист и, взглянув на него, издал довольный возглас. Расправив лист на столе, он пригласил меня:
– Идите сюда, Гастингс. Как вы думаете, какая это буква – Д или Л?
Я увидел среднего размера лист бумаги, довольно пыльный, словно забытый где-то на время. Но внимание Пуаро привлекла этикетка. Сверху отпечаталось фирменное клеймо господ Парксонов, известных театральных костюмеров, и адрес отправления: «(спорный инициал) Кавендиш, эсквайр, Стайлз-корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс».
– Возможно, так небрежно написана буква «П» или «Л», – заметил я после минутного изучения. – Но это определенно не Д.
– Отлично, – ответил Пуаро, вновь складывая бумагу, – я тоже пришел к такому выводу. И это «Л», уж будьте уверены!
– Откуда взялась эта обертка? – с любопытством спросил я. – Она имеет какое-то важное значение?
– Относительно важное. Она подтверждает мою догадку. Придя к заключению о существовании такой бумаги, я попросил мисс Говард поискать ее, и, как вы видите, поиски увенчались успехом.
– Но что она подразумевала под словами: «Со шкафа»?
– Она имела в виду, – сразу пояснил Пуаро, – что нашла ее на каком-то шкафу.
– Странное место для хранения оберточной бумаги, – задумчиво произнес я.
– Отнюдь. На шкафах зачастую хранятся картонные коробки и оберточная бумага. Я сам храню их там. Если их аккуратно сложить, то они совсем не портят вид.
– Пуаро, – озабоченно спросил я, – вы стараетесь еще разобраться в этом преступлении?
– Да… скажем так, полагаю, я уже знаю, как его совершили.
– Ах!
– К сожалению, помимо догадок, у меня нет никаких доказательств, если только…
С неожиданной силой он схватил меня за руку и стремительно увлек за собой к лестнице, спускавшейся в холл, от волнения призывая по-французски:
– Mademoiselle, mademoiselle Dorcas, un moment, s’il vous plat![39]
Доркас, взбудораженная этими странными и громогласными призывами, быстро вышла из буфетной.
– Любезная Доркас, простите, у меня родилась одна версия… скромная версия… если она подтвердится, у нас появится великолепный шанс! Скажите мне, Доркас, не случалось ли что-нибудь в понедельник – не во вторник, а именно в понедельник, за день до несчастья – с сонеткой в спальне миссис Инглторп?
Доркас изумленно посмотрела на него.
– Да, сэр, теперь, когда вы упомянули, я вспомнила, что порвался шнурок. Хотя ума не приложу, откуда вы могли узнать про это. Не знаю точно, отчего так случилось, может, мыши перегрызли шнур… Но во вторник утром пришел мастер и все починил.
С долгим восторженным восклицанием Пуаро направился обратно в малую столовую.
– Видите ли, можно было бы не искать новых доказательств, вывод напрашивался сам собой. Но – слаб человек, слаб… Как приятно убедиться, что ты на верном пути. Ах, друг мой, я вновь полон сил. Мне хочется бегать! Хочется резвиться!
И он действительно выскочил на газон и пробежался вприпрыжку, причудливо вскидывая ноги.
– Чем это занимается ваш замечательный друг? – произнес голос за моей спиной, и, повернув голову, я увидел, что рядом со мной стоит Мэри Кавендиш.
Мы обменялись улыбками.
– Так что же с ним случилось? – спросила она.
– Право, не понимаю. Он задал Доркас вопрос про сонетку и пришел в бурный восторг от ответа – и вот вам, во что вылился его восторг: наш гений разрезвился как дитя!
Мэри рассмеялась.
– Какое смехотворное зрелище… Смотрите, он уже дотанцевал до ворот. Разве он уже не вернется к нам сегодня?
– Понятия не имею. Я уже отказался от попыток предугадать его действия.
– А он не сошел с ума, мистер Гастингс?
– Честно говоря, не знаю. Иногда у меня возникает уверенность, что он безумен, как шляпник[40], но в тот самый момент, когда он кажется мне безвозвратно спятившим, обнаруживается, что в его безумии есть железная логика и он действует согласно своей системе.
– Понятно.
Несмотря на смех, нынче утром взгляд Мэри оставался задумчивым. Она выглядела серьезной, даже печальной.
Мне пришло на ум, что сейчас как раз выдался удобный момент попытаться выяснить судьбу Синтии. Казалось, я подступил к этому вопросу вполне тактично, но развить тему мне не удалось, поскольку меня остановил властный голос миссис Кавендиш:
– Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы могли бы стать великолепным адвокатом, но в данном случае ваши таланты совершенно излишни. С моей стороны Синтия может рассчитывать только на безоговорочную доброжелательность.
Запинаясь, я вяло попытался объясниться, выразив надежду на то, что она не подумала, будто… но Мэри вновь прервала меня, и ее слова прозвучали настольно неожиданно, что Синтия со всеми ее тревогами мгновенно улетучилась из моей головы.
– Мистер Гастингс, как вам кажется, – спросила она, – счастливо ли мы живем с Джоном?
Ее вопрос настолько поразил меня, что я смог лишь пробормотать, что у меня и права-то нет обсуждать их семейную жизнь.
– Ладно, – тихо сказала она, – есть у вас право или нет, я могу сообщить вам, что мы несчастны.
Чувствуя, что она еще не закончила признания, я промолчал.
Слегка склонив голову, Мэри принялась медленно прохаживаться по комнате взад-вперед, ее стройная гибкая фигура изящно покачивалась в такт шагам. Внезапно она остановилась и взглянула на меня.
– Вы ведь ничего не знаете обо мне, верно? – спросила она. – Где я жила до свадьбы с Джоном… и вообще ничего? Так я могу просветить вас. Позвольте мне выбрать вас в исповедники. Вы добры, по-моему… да, я уверена в вашей доброте.
Почему-то ее слова не вызвали у меня особого ликования. Мне сразу вспомнилось, что Синтия примерно так же начинала свой доверительный разговор со мной. Кроме того, роль исповедника обычно отводилась пожилым мужчинам, а я пока молод и полон желаний.
– Мой отец был англичанином, – продолжила миссис Кавендиш, – но мать – русской.
– Вот как, – заметил я, – тогда понятно…
– Что вам понятно?
– В общем, какая-то легкая странность… в вашем облике мне всегда смутно виделись какие-то иноземные черты.
– Наверное, моя мать считалась красавицей. Точно не знаю, поскольку совершенно не помню ее. Она умерла, когда я была совсем маленькой. По-моему, ее смерть связана с какой-то трагедией… она случайно приняла слишком много снотворного. Как бы то ни было, убитый горем отец продолжал жить ради меня. Вскоре он поступил на службу в консульство. И брал меня с собой в любые поездки. К двадцати трем годам я объездила почти весь мир. Жизнь казалась мне вечным праздником… я жила точно в чудесной сказке.
Голова ее откинулась назад, и лицо озарилось улыбкой. Видимо, она мысленно перенеслась в те давние счастливые времена.
– Потом мой отец умер. Я осталась в бедственном положении. Мне пришлось переехать жить в Йоркшир к какой-то старой тетушке. – Она передернула плечами. – Вы поймете меня, если я скажу, что для девушки, привыкшей к разъездам, жизнь там показалась мне убийственно тоскливой. Ограниченное, неизбывное однообразие едва не свело меня с ума… – Она немного помолчала и добавила уже другим тоном: – И вот тогда я познакомилась с Джоном Кавендишем.
– Да?
– Вы можете себе представить, что, с точки зрения моей тетушки, он представлял собой на редкость выгодную для меня партию. Но, честно говоря, такая выгода не имела особого значения. Нет, мне он представлялся просто шансом на избавление от невыносимого однообразия моей жизни.
Я промолчал, и после задумчивой паузы она продолжила:
– Не поймите меня неправильно. Я ничего от него не скрывала. Сказала честно, что он мне очень симпатичен, и я надеюсь, что со временем он понравится мне еще больше, но пока мои чувства никоим образом не похожи на то, что принято называть «влюбленностью». Он заявил, что его это вполне устраивает, и поэтому… мы обвенчались.
Мэри долго молчала, лоб ее прорезала озабоченная складочка, взгляд стал отстраненным. Казалось, она пытливо вглядывается в то далекое прошлое.
– Наверное, я даже уверена… поначалу он любил меня. Но, видимо, мы оказались слишком разными. Практически сразу мы отдалились друг от друга. Я очень быстро – как бы ни страдала моя гордость, но правда есть правда – надоела ему. – Я попытался было высказать возражение, но она поспешно продолжила: – Да, да, он устал от меня! Сейчас это уже не имеет значения… Да, наши пути, увы, разошлись.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, – сразу ответила она, – что не собираюсь оставаться в Стайлзе.
– Разве вы с Джоном не намерены жить здесь?
– Джон, видимо, намерен, а я – нет.
– Так вы хотите оставить его?
– Да.
– Но почему?
Молчаливая пауза затянулась.
– Возможно, потому, – наконец медленно с запинкой признесла Мэри, – что мне нужна… свобода!
Пока она говорила, перед моим мысленным взором вдруг промелькнули картины бескрайних лугов, девственных лесов и неведомых диких стран, и я осознал, к какой свободе стремится душа Мэри Кавендиш. В тот момент, вероятно, мне открылась истинная натура этого гордого необузданного создания, вольной птицы, залетевшей в клетку в холмах Эссекса.
– Вы не представляете, – тихо всхлипнув, сказала она, – не можете представить, какой тюрьмой стала для меня эта усадьба!
– Нет, я понимаю вас, – тихо ответил я, – но… но не советую вам принимать безрассудных решений.
– О, конечно, порочная безрассудность! – Она с явной насмешкой восприняла мой благоразумный совет.
– А вы знаете, что арестовали доктора Бауэрштайна? – вдруг ляпнул я и уже через мгновение пожалел о сказанном, подумав, что лучше бы я помолчал, прикусив язык.
Маска безличной холодности мгновенно стерла с ее лица всю живость.
– Сегодня утром Джон любезно сообщил мне эту новость.
– И что же вы думаете? – вяло спросил я.
– О чем?
– О его аресте?
– А что я могу думать? Очевидно, он – немецкий шпион, как и говорил Джону наш садовник.
Лицо и голос Мэри лишились малейших оттенков выразительности. Неужели ее совершенно не волновала его судьба?
Отступив на пару шагов, она коснулась одной из цветочных ваз.
– Букеты завяли. Надо срезать новых цветов. Вы не могли бы пропустить меня, мистер Гастингс? Благодарю вас.
Холодно кивнув мне на прощание, она прошла к балконным дверям и удалилась в сад.
Нет, ее наверняка не волнует судьба Бауэрштайна. Никто не способен сыграть свою роль с таким ледяным безразличием.
На следующее утро Пуаро не появился в усадьбе, исчезли и все ищейки из Скотленд-Ярда.
К обеду, однако, обнаружилась новая улика… или, вернее, подтвердилось отсутствие новой улики.
Мы давно безуспешно искали следы четвертого письма, написанного миссис Инглторп вечером перед смертью. Все наши усилия оказались тщетными, и мы забросили поиски, надеясь, что когда-нибудь загадка письма разрешится сама собой. Так и случилось, благодаря посланию, доставленному в Стайлз со второй дневной почтой. В письме от французского музыкального книгоиздательства подтверждалось получение денежного чека от миссис Инглторп и выражалось сожаление по поводу того, что им пока не удалось найти заказанные ею русские народные песни. Поэтому исчезла последняя надежда разрешения нашего загадочного убийства посредством корреспонденции миссис Инглторп, написанной в тот роковой вечер.
Перед чаем я пошел прогуляться до коттеджа Пуаро, намереваясь сообщить ему о новом разочаровании, но с досадой обнаружил, что его опять нет дома.
– Неужели он снова укатил в Лондон?
– О, нет, месье, он всего лишь поехал на поезде в Тэдминстер. Заявил, что ему надо повидать одну молодую леди из аптеки.
– Вот глупый осел! – в сердцах воскликнул я. – Я же говорил ему, что по средам у нее выходной!.. Ладно, не могли бы передать ему, чтобы он зашел к нам в усадьбу завтра утром?
– Непременно передам, месье.
Однако Пуаро не появился и на следующий день. Я начал злиться. Право, он обходился с нами с редкостной бесцеремонностью!
После ланча Лоуренс отвел меня в сторонку и спросил, не собираюсь ли я навестить нашего бельгийского детектива.
– Нет, не думаю, что это уместно, – вяло ответил я, – он сам зайдет сюда, если пожелает нас видеть.
Лоуренс издал восклицание, выражающее сомнение. Он заметно нервничал, чем возбудил мое любопытство.
– Может, что-то случилось? – спросил я. – Я мог бы зайти к нему, если появились особые новости.
– Да так, ничего особо важного, хотя… в общем, если все же пойдете, то скажите ему, – он понизил голос до шепота, – что, по-моему, я нашел лишнюю кофейную чашку!
Я уже почти и думать забыл о том таинственном поручении Пуаро, но теперь мой интерес оживился.
Поскольку больше Лоуренс ничего не мог объяснить, я решил смирить свою гордость и вновь зайти в Листуэйз к Пуаро.
На сей раз меня встретили уже с улыбкой. Месье Пуаро оказался дома. Хочу ли я подняться в его номер? Разумеется, я поднялся к нему.
Пуаро сидел за столом, обхватив голову руками. Заметив меня, он поднялся со стула.
– Что с вами? – заботливо спросил я. – Надеюсь, вы не заболели?
– Нет, нет, не заболел. Но я озабочен решением крайне важного вопроса.
– Удастся ли вам уличить нашего преступника? – иронично предположил я.
Но, к моему изумлению, Пуаро кивнул мне с самым серьезным видом.
– «Сказать иль не сказать, – как говорил ваш великий Шекспир, – вот в чем вопрос…»
Я не стал утомлять себя исправлением цитаты.
– Бросьте шутить, Пуаро!
– Я серьезен как никогда. Поскольку на волоске висят важнейшие человеческие ценности.
– О чем вы говорите?
– О женском счастье, mon ami, – печально произнес он.
Я растерялся, не зная, что и сказать.
– Настал решающий момент, – озабоченно продолжил Пуаро, – а я не знаю, как поступить. Поскольку, видите ли, на кону в затеянной мной игре весьма крупные ставки. И никто, кроме меня, Эркюля Пуаро, – он с гордостью похлопал себя по груди, – не в силах довести ее до успешного конца!
Несколько минут почтительно помолчав, дабы не умалить эффект его величественной озабоченности, я передал ему сообщение Лоуренса.
– Ага, – радостно вскричал он, – значит, он отыскал лишнюю кофейную чашку! Молодец. А он умнее, чем кажется, этот ваш унылый месье Лоуренс.
Я не думал, что Лоуренс отличается высокими умственными способностями, но предпочел не возражать Пуаро, а мягко попенял ему на забывчивость, напомнив, что по средам у Синтии выходной, и если бы он слушал меня внимательнее, то ему не пришлось бы вчера зря ездить в Тэдминстер.
– Вы правы. Дырявая у меня голова. Однако мне повезло, и другая молодая особа проявила ко мне истинное милосердие. Видя мое огорчение, она самым любезным образом показала мне все, что я хотел увидеть.
– Тогда все в порядке, но вам все равно придется еще разок заглянуть туда к Синтии, раз уж она ждет вас на чай.
Далее я рассказал ему о последнем письме.
– Как жаль, – заметил бельгиец, – я не переставал надеяться, что оно может что-то прояснить. Хотя нет, вряд ли это имело смысл. Распутать такое дело помогут только умственные изыскания, – он постучал себя пальцем по лбу, – славная работа для маленьких серых клеточек. Придется, как у вас говорится, поломать голову, – многозначительно заявил Пуаро, а потом неожиданно спросил: – Друг мой, вы разбираетесь в отпечатках пальцев?
– Не особенно, – удивленно ответил я. – Мои познания ограничиваются тем, что, согласно научным данным, не существует двух одинаковых отпечатков.
– Да, совершенно верно.
Открыв ключом какой-то ящичек, он извлек оттуда несколько фотографий и разложил их на столе.
– Видите, отпечатки следуют под номерами: один, два и три. Не могли бы вы описать их мне?
Я внимательно изучил предложенные улики.