Загадочное происшествие в Стайлзе Кристи Агата
– Да.
– У меня всё.
Далее представили еще ряд сопутствующих свидетельств. Подтвердилось трудное финансовое положение, в котором оказался подсудимый к концу июля. Подтвердилась и его интрижка с миссис Рэйкс – что, должно быть, прозвучало весьма жестоко для такой гордой женщины, как Мэри. Эвелин Говард фактически оказалась права, хотя ее враждебность к Альфреду Инглторпу вынудила ее прийти к ошибочному заключению.
Затем на свидетельское место вызвали Лоуренса Кавендиша. Тихо отвечая на вопросы мистера Филипса, он заявил, что в июне ничего не заказывал в фирме Парксонов. Фактически двадцать девятого июня он еще жил в Уэльсе.
В тот же миг сэр Эрнест драчливо вздернул подбородок.
– Вы отрицаете, что до двадцать девятого июня заказывали черную бороду в фирме Парксонов?
– Да, отрицаю.
– Интересно! А кто унаследует Стайлз-корт, если с вашим братом что-то случится?
От жестокой бестактности последнего вопроса бледное лицо Лоуренса заметно покраснело. Судья выразил вялое неодобрение, а бедный Джон на скамье подсудимых возмущенно подался вперед.
Хевиуэтера абсолютно не взволновало возмущение его клиента.
– Будьте любезны ответить на мой вопрос.
– Вероятно, – спокойно ответил Лоуренс, – усадьба перейдет ко мне.
– Почему же «вероятно»? Ведь у вашего брата нет детей. И следовательно, именно вы являетесь его единственным наследником, не так ли?
– Да.
– Ах, вот так уже лучше, – саркастически дружелюбным тоном произнес Хевиуэтер. – И вы также, очевидно, унаследуете изрядную часть денег?
– Право, сэр Эрнест, – запротестовал судья, – последние вопросы не имеют отношения к делу.
Защитник покаянно склонил голову, однако продолжил метать в свидетеля жалящие копья своих вопросов.
– Во вторник семнадцатого июля вы вместе с мистером Гастингсом заходили в аптеку госпиталя Красного Креста в Тэдминстере?
– Да.
– Открывали вы, оставшись на короткое время в одиночестве, шкафчик с ядами, чтобы ознакомиться с его содержимым?
– Я не помню… возможно, открывал.
– Вы, несомненно, открывали его.
– Да.
– И в частности вас, очевидно, заинтересовал один пузырек? – с самоуверенной резкостью тут же спросил сэр Эрнест.
– Нет, по-моему.
– Осторожнее, мистер Кавендиш, вы находитесь под присягой. Я имею в виду пузырек с гидрохлоридом стрихнина.
Лицо Лоуренса покрылось болезненной зеленоватой бледностью.
– Ннет… уверен, он меня не интересовал.
– Тогда, как вы объясните тот факт, что на его поверхности остались четкие отпечатки ваших пальцев?
Такой устрашающий метод отлично действовал на нервных свидетелей.
– Я… ну, тогда, полагаю, я брал тот пузырек.
– Я тоже так полагаю! И вы украли из того пузырька немного яда?
– Нет, безусловно, нет.
– Тогда зачем же вы брали его?
– Раньше я изучал медицину. И меня, естественно, интересуют такие вещества.
– Вот как! То есть вы признаетесь в «естественном интересе» к ядам? Как вы объясните, что вышеупомянутый интерес вы удовлетворили, лишь дождавшись того, когда останетесь в одиночестве?
– Чистой случайностью. Я сделал бы то же самое и в присутствии остальных.
– Однако не странно ли, что случайно в аптеке не осталось никого, кроме вас?
– Нет, но…
– Фактически в тот день вы провели в одиночестве всего пару минут, и так уж случилось… я подчеркиваю, так странно случилось – что именно в те две минуты вы решили проявить ваш «естественный интерес» к гидрохлориду стрихнина?
– Я… мне… на меня вдруг что-то нашло… – ужасно запинаясь, промямлил Лоуренс.
Выразительно и самодовольно улыбнувшись, сэр Эрнест заметил:
– Больше у меня нет к вам вопросов, мистер Кавендиш.
Последняя часть перекрестного допроса вызвала большое волнение среди зрителей в зале суда. Головки многих модно одетых светских дам живо склонились друг к другу, и их возбужденное шушуканье стало настолько громким, что судья, сердито призвав к тишине, пригрозил, что в ином случае прикажет очистить зал.
Разбирательство пошло своим чередом. Для оценки подписи «Альфреда Инглторпа» в аптечном журнале регистрации проданных ядов вызвали графологов. Все эксперты единогласно заявили, что подпись Инглторпа подделана, и выразили мнение, что, возможно, она подделана именно обвиняемым. В ходе перекрестного допроса они признали, что, возможно, так же искусно подделали и почерк самого обвиняемого.
Защитительная речь сэра Эрнеста Хевиуэтера оказалась не слишком долгой, но он подкрепил ее выразительность всеми средствами своего богатейшего арсенала.
– Никогда еще, – заявил адвокат, – за всю мою многолетнюю судебную практику я не сталкивался с обвинением в убийстве, основанным на столь неубедительных уликах. Мало того что все они косвенные, так по большей части даже они практически ничего не доказывают. Выслушав такие доказательства, по справедливости их надо бы счесть сомнительными. К примеру, стрихнин нашли в ящике комода в комнате обвиняемого…
Он подчеркнул, что ящик не запирался, и указал на отсутствие доказательств того, что сам обвиняемый спрятал туда яд.
– Фактически здесь угадывается мерзкая и злобная попытка со стороны третьего, очевидно, преступного лица свалить вину на подсудимого. Обвинение не представило никаких доказательств того, что, как утверждалось, именно подсудимый заказал накладную черную бороду в фирме Парксонов. Ссора, имевшая место между подсудимым и его приемной матерью, им откровенно подтверждена, но значимость вышеупомянутой ссоры, как и финансовые затруднения подсудимого, сильно преувеличены.
– Мой ученый коллега, – сэр Эрнест небрежно кивнул в сторону мистера Филипса, – заявил, что если бы подсудимый был невиновен, то выступил бы уже на дознании с признанием того, что именно он, а не мистер Инглторп, был участником той ссоры. Он подумал, что эти факты представлены в ложном свете. Что же произошло в действительности? Подсудимому, вернувшемуся домой во вторник вечером, убедительно рассказали, что между мистером и миссис Инглторп произошла крупная ссора. Подсудимому даже в голову не пришло, что его голос могли перепутать с голосом мистера Инглторпа. И он естественным образом предположил, что его матушка участвовала в тот день в двух ссорах.
Обвинение заявляет, что в понедельник, шестнадцатого июля, подсудимый зашел в деревенскую аптеку под видом Альфреда Инглторпа. Подсудимый, вопреки этому заявлению, находился в это время в уединенном месте под названием рощица Марстона, куда его вызвал тайный шантажист анонимной запиской, где содержалась угроза раскрытия его жене неких тайн в том случае, если он не явится в рощицу Марстона в указанное время. Подсудимый, естественно, явился туда и после получаса напрасного ожидания вернулся домой. К сожалению, по пути туда и обратно он не встретил никого, кто мог бы подтвердить его слова, но, к счастью, у него сохранилась та записка, и она будет представлена в качестве улики.
Что касается утверждения о сожжении завещания, то подсудимый, сам практиковавший в качестве барристера, отлично знал, что составленное ранее в его пользу завещание автоматически аннулировано фактом вступления в новый брак его приемной матери. В дальнейшем будут представлены доказательства, показывающие, кто на самом деле уничтожил это завещание, и в их свете, вероятно, у нас появится совершенно новый взгляд на совершенное преступление.
Завершая речь, сэр Эрнест захотел обратить внимание присяжных на существование улик против других людей, помимо Джона Кавендиша. Он также напомнил им, что свидетельства, представленные против Лоуренса Кавендиша, если не более, то уж и не менее весомы, чем против его брата.
Далее он пригласил подсудимого на свидетельское место.
В ходе ачи показаний Джон вел себя вполне достойно. Благодаря мастерскому руководству сэра Эрнеста он изложил события достоверно и убедительно. Представленную им анонимную записку передали присяжным для изучения. Готовность, с которой он признал финансовые трудности и разногласия с его приемной матерью, придала убедительность отрицанию прочих обвинений в его адрес.
В заключение первой части допроса Джон помолчал и сказал:
– Мне хотелось бы прояснить один вопрос. Я решительно отвергаю и осуждаю негативные намеки сэра Эрнеста против моего брата. Я убежден, что мой брат, так же как и я, не имеет ни малейшего отношения к данному преступлению.
Сэр Эрнест лишь снисходительно улыбнулся и проницательно заметил, что протест Джона произвел весьма благоприятное впечатление на присяжных.
Затем начался перекрестный допрос.
– Насколько я понимаю, вы заявили, что во время дознания вам даже в голову не пришло, будто ваш голос могли перепутать с голосом мистера Инглторпа. Разве это не странное заявление?
– Нет, на мой взгляд. Мне рассказали о ссоре между моей матерью и мистером Инглторпом, и я даже подумать не мог, что на самом деле речь шла о нашем с ней конфликте.
– Даже когда ваша служанка Доркас повторила отдельные фразы того спора, вы также не узнали их?
– Нет, не узнал.
– Должно быть, у вас на редкость короткая память!
– Нет, но мы оба пребывали в сильном возмущении и, очевидно, наговорили в запале каких-то обидных, ничем не оправданных слов. Честно говоря, я почти не слышал того, что именно говорила моя мать.
Недоверчивое фырканье мистера Филипса стало сомнительным триумфом его профессионального искусства. Он перешел к рассмотрению анонимной записки.
– Вы крайне своевременно представили нам данную записку. Скажите, не замечаете ли вы каких-то знакомых особенностей в этом почерке?
– Нет, на мой взгляд, почерк мне совсем не знаком.
– А я утверждаю, что это ваш собственный почерк!
– Нет.
– Я утверждаю, что, озабоченный предоставлением алиби, вы выдумали какое-то весьма неправдоподобное свидание и сами написали эту записку, дабы подтвердить ваше заявление!
– Нет.
– А разве не правда, что в то время, когда вы якобы дожидались кого-то в уединенном и редко посещаемом месте, на самом деле вы покупали в аптеке Стайлз-Сент-Мэри стрихнин, назвавшись Альфредом Инглторпом?
– Нет, это ложь.
– Я утверждаю, что вы, нацепив подрезанную в стиле мистера Инглторпа черную бороду и нарядившись в типичный для него костюм, пришли в аптеку и расписались в журнале его именем!
– Это совершенно неоправданное утверждение.
– Далее, на рассмотрение присяжных я оставляю примечательное сходство почерка записки, записи в журнале и вашего собственного почерка, – заявил мистер Филипс и удалился на свое место с видом человека, исполнившего свой долг, но потрясенного столь предусмотрительным лжесвидетельством.
После чего, учитывая затянувшееся разбирательство, очередное заседание суда отложили на понедельник.
Пуаро, как я заметил, выглядел глубоко удрученным. Я догадался об этом по хорошо знакомой мне вертикальной морщинке, прорезавшей его лоб.
– Как дела, Пуаро? – поинтересовался я.
– Ах, mon ami, дела наши скверны, чертовски скверны.
Помимо воли я почувствовал внезапное облегчение. Очевидно, все-таки есть вероятность того, что Джона Кавендиша оправдают.
Когда мы добрались до дома, мой расстроенный друг отказался даже от предложенного Мэри чая.
– Нет, благодарю вас, мадам. Лучше я поднимусь к себе в комнату.
Я последовал за ним. По-прежнему хмурясь, он подошел к столу и вытащил из ящика миниатюрную колоду пасьянсных карт. Потом, усевшись за стол, начал, к моему изумлению, с самым серьезным видом строить карточные домики!
Я невольно разинул рот, а он сразу заявил:
– Нет, нет, mon ami, я не впадаю в детство! Я восстанавливаю спокойствие, только и всего. Такое занятие требует точности пальцев. Четкость их действий способствует четкости работы мозга. А сейчас как никогда прежде я нуждаюсь как раз в четкости его работы!
– Не пойму, что вас так тревожит? – спросил я.
В сердцах шлепнув ладонью по столу, Пуаро развалил свое старательно возведенное строение.
– Именно тревожит, mon ami! Я способен построить семиэтажные карточные домики, однако, увы, я не могу – шлепок! – найти – опять шлепок! – то последнее звено, о котором уже говорил вам.
Я предпочел промолчать, поскольку не хотел признаваться в своих тайных мыслях, и он опять начал медленно выстраивать карточные пирамидки, бросая отрывистые замечания.
– Все… как полагается… вот так! Устанавливаем… одну карту… к ней другую… с математической… точностью!
Я рассеянно наблюдал, как этаж за этажом вырастает под его руками карточный дом. Движения его были уверенны и безошибочны. Словно мне показывали искусный фокус.
– Как отлично вы владеете своими руками, – заметил я. – Пожалуй, мне лишь раз довелось видеть, как у вас тряслись руки.
– Несомненно, когда нечто случайно вызвало мою ярость, – с отменным спокойствием откликнулся Пуаро.
– Да, безусловно! Вы пришли в неистовую ярость. Помните? Когда обнаружилось, что кто-то взломал замочек бювара в спальне миссис Инглторп. Вы стояли возле каминной полки, расставляя безделушки в излюбленном вами симметричном порядке, а ваши пальцы дрожали, точно листочки на ветру! Должен сказать, я даже…
Однако мне не удалось закончить высказывание. Пуаро вдруг издал хриплое, нечленораздельное восклицание, вновь развалив свой карточный шедевр, закрыл руками глаза и принялся раскачиваться взад-вперед, похоже, испытывая острую боль.
– Боже милостивый, Пуаро! – испуганно вскричал я. – Что с вам? Вам плохо?
– Нет, нет, – задыхаясь от волнения, бросил он, – мне… просто… надо обдумать одну версию!
– Ах! – воскликнул я, испытав большое облегчение. – Одну из ваших «занятных версий»?
– Ma foi, no![44] – ахнув, искренне ответил Пуаро. – На сей раз у меня родилась грандиозная версия! Грандиозной важности! И именно вы, друг мой, навели меня на столь важную мысль…
Он порывисто обхватил меня за плечи, дружески чмокнул в обе щеки и, не дав мне опомниться от удивления, стремительно выбежал из комнаты.
После его бегства на пороге появилась Мэри Кавендиш.
– Что случилось с месье Пуаро? Он промчался мимо меня с криками: «Гараж! Ради бога, мадам, где тут поблизости гараж?» И, не дав мне опомниться и что-то ответить, вылетел на улицу.
Я быстро подошел к окну. Разумеется, забыв даже надеть шляпу, Пуаро стремительно удалялся по улице, выразительно жестикулируя на ходу. Оглянувшись к Мэри, я в недоумении развел руками.
– В любой момент его задержит какой-нибудь полисмен… Вон он, как раз вышел из-за угла!
Наши глаза встретились, и мы обменялись беспомощными взглядами.
– Что он такое задумал? – спросила Мэри.
– Не представляю, – озабоченно произнес я, покачав головой. – Он спокойно строил карточные домики, а потом внезапно вскочил и умчался, как вы сами видели.
– Что ж, – заметила Мэри, – надеюсь, он вернется к ужину.
Однако за окнами стемнело, а Пуаро так и не вернулся.
Глава 12
Последнее звено
Крайне заинтригованные внезапным отъездом Пуаро, мы тщетно терялись в догадках. Воскресное утро приближалось к полудню, а он все еще не вернулся. Около трех часов дня, однако, какие-то дикие и зазывные гудки привлекли нас к окну, и мы увидели, как Пуаро вылезает из автомобиля в компании Джеппа и Саммерхэя. Наш маленький друг преобразился – он излучал полнейшее самодовольство.
С преувеличенным почтением бельгиец отвесил поклон Мэри Кавендиш.
– Мадам, – важно произнес он, – могу я попросить вашего разрешения на проведение в салоне маленького собрания? Нам необходимо, чтобы на нем присутствовали все домочадцы без исключения.
– Вы же знаете, месье Пуаро, что мы предоставили вам полную свободу действий, – с печальной улыбкой ответила Мэри.
– Вы необычайно любезны, мадам.
С тем же сияющим видом Пуаро занялся нашим размещением в гостиной, выставляя стулья в задуманном им порядке.
– Вот стул для вас, мисс Говард. Далее мадемуазель Синтия. Месье Лоуренс. Наша любезная Доркас. И Энни. Bien! Отлично! Нам придется немного подождать прибытия мистера Инглторпа. Я отправил ему приглашение.
Мисс Говард немедленно поднялась со стула.
– Если этот человек заявится в этот дом, то я немедленно покину его!
– Нет, нет! – подходя к ней, воскликнул Пуаро и принялся вполголоса уговаривать ее остаться.
В результате мисс Говард милостиво согласилась опять занять свой стул. А через пару минут в гостиную вошел Альфред Инглторп.
Едва все расселись по местам, Пуаро встал и с видом популярного лектора учтиво поклонился аудитории.
– Месье и мадам, как всем вам известно, месье Джон Кавендиш пригласил меня для расследования этого прискорбного преступления. Я тотчас осмотрел спальню покойной, запертую по совету докторов и, следовательно, оставшуюся в неприкосновенности после случившегося несчастья. Там я обнаружил: вопервых, фрагмент зеленой ткани; вовторых, пятно на ковре под окном, еще влажное; втретьих, пустую коробочку из-под снотворного. Что касается фрагмента зеленой ткани, то его я обнаружил на задвижке двери в комнату мадемуазель Синтии. Передав эту улику в полицию, я не придал ей особого значения. Однако им удалось установить, что эти нитки… вырваны из зеленого нарукавника, каковыми обычно пользуются во время земляных работ.
На лицах собравшихся отразилось легкое волнение.
– Насколько нам известно, только один человек в Стайлз-корт усердно занимался сельским хозяйством – миссис Кавендиш. Следовательно, должно быть, именно миссис Кавендиш входила в комнату покойной из комнаты мадемуазель Синтии.
– Но ведь дверь была закрыта изнутри за задвижку! – возмущенно возразил я.
– Верно – когда я осматривал спальню. Но изначально мы узнали об этом именно с ее слов, поскольку именно миссис Кавендиш пыталась открыть ту дверь и сообщила, что она заперта. В последовавшем замешательстве она вполне могла успеть незаметно закрыть задвижку. При первой же возможности я проверил свои догадки. Для начала оказалось, что эти нитки действительно вырваны из нарукавника миссис Кавендиш. Кроме того, в ходе дознания она заявила, что услышала из своей комнаты грохот падения столика у кровати миссис Инглторп. Мне также удалось проверить это заявление, попросив моего друга, мистера Гастингса, пройти в левое крыло дома и подождать меня около двери комнаты миссис Кавендиш. Тем временем сам я вместе с полицейскими зашел в спальню покойной и там, по видимости, случайно опрокинул вызывающий мои сомнения столик. Как я и ожидал, месье Гастингс не слышал ни звука. Таким образом, мои подозрения подтвердились: миссис Кавендиш сказала неправду, заявив, что к моменту мучительного приступа ее свекрови одевалась в своей комнате. Более того, я убедился в том, что, когда начался переполох, миссис Кавендиш находилась вовсе не в своей комнате, а в спальне покойной.
Я мельком глянул на Мэри. Она улыбалась, хотя и сильно побледнела.
– Сделав такое допущение, я попытался восстановить картину появления миссис Кавендиш в комнате свекрови. Скажем так: она искала там что-то, но так и не нашла. Миссис Инглторп внезапно проснулась с приступом мучительной судорожной боли. Махнув рукой, бедняжка перевернула столик и в отчаянии начала дергать сонетку. Испугавшись, миссис Кавендиш уронила свечку, запачкав стеарином ковер. Быстро подняв ее, она удалилась в комнату мадемуазель Синтии, закрыв за собой дверь, и оттуда поспешно вышла в коридор, поскольку не хотела, чтобы там ее обнаружили слуги. Но поздно! С лестницы, разветвлявшейся на два крыла, уже доносились звуки шагов. Что же ей делать? Мгновенно принимая решение, мадам Кавендиш возвращается в комнату девушки и принимается будить ее. Поднятые по тревоге домочадцы уже собрались в коридоре. Они усиленно барабанят в двери миссис Инглторп. Никто и не заметил, что мадам Кавендиш не пришла туда вместе со всеми, но – что более важно – я не смог найти никого, кто видел бы, как она идет из другого крыла. – Пуаро взглянул на Мэри Кавендиш. – Я прав, мадам?
– Совершенно правы, месье, – кивнув, признала она. – Понимаете, если бы я думала, что хоть как-то смогу помочь моему мужу, открыв правду, то так и поступила бы. Но, по-моему, это никак не проясняет вопрос его невиновности или вины.
– В известном смысле вы правы, мадам. Но это прояснило для меня много недоразумений и позволило увидеть истинное значение других фактов.
– Завещание! – вскрикнул вдруг Лоуренс. – Значит, именно вы, Мэри, сожгли то завещание?
Она, точно так же, как и Пуаро, отрицательно покачала головой.
– Нет, – спокойно ответил он. – Это завещание мог уничтожить только один человек… сама миссис Инглторп!
– Невозможно! – опять воскликнул я. – Она же сама написала его в тот самый день!
– И тем не менее, mon ami, миссис Инглторп сама и сожгла его. Поскольку вы не сможете никак иначе объяснить то, что в один из самых жарких дней миссис Инглторп приказала разжечь камин в ее спальне.
Я потрясенно охнул. Какими же идиотами мы оказались, ни разу не подумав о неуместности разжигания камина!
– Температура в тот день, господа, достигала в тени восьмидесяти градусов по Фаренгейту. Однако миссис Инглторп приказала разжечь камин! Почему? Потому что захотела кое-что уничтожить и не смогла придумать иного способа. Вспомните, вследствие принятой в Стайлзе экономии военного времени использованную бумагу не выбрасывали. Поэтому как же иначе она могла уничтожить написанный на такой плотной бумаге документ? Едва услышав, что в спальне миссис Инглторп разожгли камин, я пришел к заключению: огонь понадобился для уничтожения какого-то важного документа, возможно, завещания. Поэтому меня не удивило то, что я обнаружил на решетке полуобгоревший клочок. В то время я еще, конечно, не знал, что это спорное завещание написали накануне, и, признаюсь, когда узнал об этом, опрометчиво поторопился с выводами. Я ошибочно пришел к заключению, что намерение миссис Инглторп уничтожить завещание стало прямым следствием произошедшей в тот день ссоры, причем та ссора, соответственно, произошла после, а не до составления завещания.
Итак, как мы теперь знаем, я ошибся, и мне пришлось искать другое объяснение событий. Я взглянул на эту загадку с новой точки зрения. Итак, в четыре часа Доркас услышала, как ее госпожа сердито сказала: «Даже не думайте, что страх огласки или семейного скандала остановит меня». Я предположил – и, как оказалось, правильно, – что эти слова были адресованы не ее мужу, а мистеру Джону Кавендишу. Далее в пять часов, часом позже, она произносит почти такие же слова, но изменяется точка зрения. Она признается Доркас: «Не представляю, что мне теперь делать. Скандал меж супругами чреват громадными неприятностями». В пять часов она пребывает в жутком смятении, и ее слова свидетельствуют о неожиданном страшном потрясении.
Взглянув на ее состояние с точки зрения психологии, я пришел к одному выводу и позднее убедился в его правоте. Упомянутый ею второй раз «скандал» никак не связан с первым и затрагивает уже ее личную жизнь!
Давайте попытаемся восстановить ход событий. В четыре часа миссис Инглторп ссорится с сыном и угрожает обвинить его перед женой, которая, кстати, услышала большую часть их разговора. В половине пятого, вследствие более раннего разговора о юридической силе завещаний, миссис Инглторп составляет новое завещание в пользу своего мужа, которое и подписывают два садовника. Далее, в пять часов, Доркас находит свою госпожу в крайнем расстройстве с каким-то листочком бумаги – «письмом», как подумала Доркас – в руке, и именно тогда госпожа отдает ей распоряжение разжечь камин в ее спальне. Таким образом, по-видимому, с половины пятого до пяти часов произошло событие, радикально изменившее ее чувства, поскольку теперь она хочет уничтожить завещание, хотя всего полчаса тому назад так же хотела написать его. Что же случилось? Нам известно, что в течение этих тридцати минут она нахдилась в одиночестве. Никто не входил к ней и не выходил из будуара. Что же тогда вызвало столь внезапную перемену настроения?
Тут можно только догадываться, но полагаю, я угадал верно. В столе миссис Инглторп не оказалось почтовых марок. Однако в другом конце комнаты стоит конторка ее мужа… запертая. И поскольку ей очень нужно было найти марки, она попыталась, согласно моей версии, открыть его конторку одним из своих ключей. Я убедился, что на ее связке есть ключ, способный открыть конторку ее мужа. Следовательно, она открыла его конторку и в поисках марок обнаружила еще кое-что – тот самый листок бумаги, который позже увидела у нее в руках Доркас и который совершенно не предназначался для глаз миссис Инглторп. С другой стороны, миссис Кавендиш, заметив, как ее свекровь вцепилась в этот листок, решила, что у нее в руках письменное доказательство измены ее собственного мужа, Джона. Она потребовала отдать его ей, но миссис Инглторп совершенно честно сказала невестке, что это письмо ее совершенно не касается. Миссис Кавендиш, однако, не поверила ей. Она подумала, что миссис Инглторп покрывает грехи своего приемного сына. Миссис Кавендиш весьма решительна по натуре, но под маской сдержанности удачно скрывала безумную ревность к мужу. Поэтому она решила любой ценой завладеть этим доказательством, и в решающий момент судьба пришла ей на помощь.
В то утро миссис Инглторп потеряла ключ от бювара, а миссис Кавендиш повезло найти его. И она знала, что ее свекровь хранит в том бюваре все важные документы. Вечером она открыла задвижку, ведущую в комнату мадемуазель Синтии. Возможно, даже смазала дверные петли, поскольку, открывая дверь, я заметил, что она открывается совершенно бесшумно. Миссис Кавендиш отложила осуществление своего плана до раннего утра, сочтя это наиболее безопасным временем, – ведь слуги привыкли к тому, что она встает ни свет ни заря. И вот, одевшись в свой рабочий наряд, миссис Кавендиш прошла через комнату мадемуазель Синтии в спальню миссис Инглторп.
Пуаро сделал легкую паузу, и Синтия удивленно спросила:
– Но почему же я не проснулась, если кто-то вошел в мою комнату?
– Мадемуазель, вас напоили снотворным.
– Снотворным?
– Mais, oui![45] Вы помните, – бельгиец вновь обратился уже ко всем нам, – что, несмотря на грохот, шум и суматоху за стеной, мадемуазель Синтия продолжала спать. Это допускало две возможности. Либо она притворялась, что спит, – что показалось мне невероятным, – либо ее крепчайший сон объяснялся особыми причинами. Склоняясь ко второй версии, я с особой тщательностью проверил кофейные чашки, вспомнив, что вчера вечером кофе мадемуазель Синтии принесла миссис Кавендиш. Я взял пробы гущи из каждой чашки и отдал их на анализ, однако в них ничего не обнаружили. Я точно пересчитал чашки на тот случай, если одну из них спрятали, но все, казалось бы, были в наличии. Мне пришлось признать свою ошибку.
Позднее я обнаружил, что виноват в серьезном просчете. Кофейный столик накрыли не на шесть персон, как я думал, а на семь, поскольку в тот вечер в гости еще заходил доктор Бауэрштайн. Слуги ничего не заметили, поскольку Энни, горничная, собиравшая кофейный поднос, поставила туда семь чашек, не зная, что мистер Инглторп так и не выпил кофе, а Доркас, убиравшая их утром, как обычно, обнаружила шесть чашек, или, строго говоря, она обнаружила пять – ведь одну разбили в спальне миссис Инглторп.
Я не сомневался, что как раз из пропавшей чашки и пила мадемуазель Синтия. И подкрепило мою уверенность то обстоятельство, что во всех имевшихся в наличии чашках обнаружили остатки кофейной гущи и сахара, который мадемуазель Синтия никогда не добавляет в кофе. Мое внимание привлекло также замечание Энни о «соли», рассыпанной на подносе с какао, которое она каждый вечер относила в спальню миссис Инглторп. Естественно, я взял пробу этого напитка и отправил на анализ.
– Но такой анализ уже сделал доктор Бауэрштайн, – быстро вставил Лоуренс.
– Не совсем такой. Заказанный им анализ провели на наличие в какао стрихнина, и ничего иного. Ему, в отличие от меня, не пришло в голову проверить там наличие какого-то усыпляющего средства.
– Снотворного?
– Да. И вот результат того анализа. Миссис Кавендиш добавила совершенно безвредные, но достаточные для крепкого сна дозы в напитки как миссис Инглторп, так и мадемуазель Синтии. И возможно, ей впоследствии пришлось пережить весьма… mauvais quart d’heure![46] Представляю, что могла почувствовать миссис Кавендиш, когда ее свекрови внезапно становится плохо и она умирает, а сразу после этого произносится слово «яд»! Она полагала, что подсыпанное снотворное совершенно безвредно, но, должно быть, ужасно испугалась, подумав, что виновата в смерти бедняжки. Охваченная паникой, она бежит в гостиную и прячет кофейную чашку и блюдце мадемуазель Синтии в большую медную вазу, где ее и обнаружил позднее месье Лоуренс. Она не посмела тронуть остатки какао – слишком много вокруг было свидетелей. Догадываюсь, какое облегчение она испытала, когда упомянули стрихнин, и она поняла, что не виновата в случившемся несчастье. Теперь становится понятным, почему могли так долго не проявляться симптомы отравления стрихнином. Снотворное на несколько часов замедлило воздействие этого яда…
Пуаро помолчал. Мэри взглянула на него, на ее лицо постепенно возвращались живые краски.
– Все сказанное вами, месье Пуаро, правда. Я пережила худшее время в моей жизни. Никогда не забуду того ужаса. Но вы удивительно проницательны. Сейчас я поняла…
– Что я имел в виду, говоря, что вы вполне можете довериться отцу Пуаро, верно? Но вы не решились довериться мне.
– Тогда все понятно! – воскликнул Лоуренс. – Какао со снотворным, выпитое после отравленного кофе, вполне объясняет такую задержку воздействия яда.
– В принципе, верно. Но остается вопрос, был ли отравлен кофе? Тут мы сталкиваемся с занятной трудностью, ведь миссис Инглторп вовсе не пила кофе!
– Что? Как же так? – послышались возгласы всеобщего удивления.
– Не пила. Помните мои слова о пятне на ковре спальни миссис Инглторп? Оно имело несколько особенностей. Вопервых, еще сохранило влажность, и, вовторых, от него исходил сильный кофейный запах, а среди ворсинок ковра я обнаружил несколько осколочков фарфора. Я с легкостью понял, что произошло, поскольку парой минут раньше с того столика у окна на то же самое место свалился мой рабочий баульчик, и я даже посетовал на неустойчивость изящной мебели. Предыдущим вечером, придя в спальню, миссис Инглторп тоже поставила на него чашку кофе, и предательский стол проделал с нею тот же трюк. Что происходило дальше, я могу лишь догадываться, и скажу, что миссис Инглторп, очевидно, подняла осколки и положила их на прикроватный столик. Испытывая потребность в каком-то стимуляторе, она подогрела какао и тут же выпила его. Тогда перед нами встает новая загадка. Нам известно, что стрихнина в какао не обнаружили. Кофе не выпили. Однако, согласно заключению экспертизы, стрихнин она должна была принять между семью и девятью часами вечера. Необходимо найти третье средство… средство, настолько подходящее для сокрытия горечи стрихнина, что даже странно, почему никто о нем не подумал?
Пуаро обвел глазами слушателей и внушительно ответил на свой же вопрос:
– Ее лекарство!
– Вы подразумеваете, что убийца добавил стрихнин в ее тонизирующую микстуру? – воскликнул я.
– Его не понадобилось добавлять. Он уже присутствовал в составе микстуры. Стрихнин, убивший миссис Инглторп, был идентичен стрихнину, прописанному в составе микстуры доктором Уилкинсом. Чтобы прояснить для вас ситуацию, я прочитаю выдержку из фармацевтического справочника, обнаруженного мной в аптеке госпиталя Красного Креста Тэдминстера. «Следующий рецепт приводится в большинстве медицинских учебников:
Strychninae Sulph gr I
Potass Bromide dram VI
Aqua ad Fiat Mistura oz VIII[47]
В течение нескольких часов большая часть сол стрихнина осаждается на дне этого раствора в виде прозрачных кристаллов нерастворимого бромида. В медицинской практике известен случай, когда прием сходной микстуры привел к летальному концу, вызванному тем, что одна женщина вместе с последней дозой лекарства приняла и весь выпавший в осадок стрихнин».
В рецепте доктора Уилкинса, конечно, нет никакого бромида, но, надеюсь, вы помните, что я говорил о пустой коробке из-под снотворных порошков. Один или два таких порошка, добавленные в полную бутылочку микстуры, точно так же, как описано в медицинском справочнике, вполне могли осадить весь стрихнин и в результате быть выпитыми с последней дозой. Позднее вы узнаете, что человек, обычно наливавший миссис Инглторп лекарство, всегда действовал исключительно осторожно, стараясь не взбалтывать микстуру, чтобы весь осадок оставался на дне.
В ходе расследования все улики свидетельствовали о том, что трагическая кончина намечалась на вечер понедельника. В тот день шнур сонетки миссис Инглторп аккуратно подрезали, и поскольку мадемуазель Синтия осталась ночевать у друзей, то миссис Инглторп оставалась в правом крыле дома совершенно одна и, лишенная помощи, по всей вероятности, умерла бы тихо и незаметно. Но в суете подготовки к деревенскому представлению миссис Инглторп забыла принять микстуру, а на следующий день тоже не обедала дома, поэтому последнюю – фатальную – дозу приняла на сутки позже того, чем ожидал убийца. И именно благодаря этой задержке появилось последнее доказательство. И теперь это последнее звено цепи доказательств находится в моих руках.
В напряженной, почти бездыханной тишине Пуаро извлек из кармана три узких полоски бумаги.
– Voil, mes amis[48], послание, написанное рукой убийцы! Если бы его написали немного яснее, то, возможно, миссис Инглторп, вовремя получив предостережение, сумела бы избежать смерти. Она уже осознала, что ей грозит опасность, но не догадывалась, где таится ее источник.
В гробовом молчании гостиной Пуаро сложил вместе узкие полоски бумаги и, прочистив горло, прочел:
Дорогая Эвелин!
Вероятно, ты встревожилась бы, не получив никаких известий. Но всё в порядке… только вместо вчерашней ночи задуманное нами произойдет сегодня. Ты меня понимаешь… Как же славно мы заживем, когда старуха отдаст концы и перестанет путаться у нас под ногами! Никто даже не заподозрит меня в преступлении. Твоя идея с бромидом просто великолепна! Но нам надо быть крайне осторожными. Один неверный шаг, и…
– На этом, друзья мои, письмо обрывается. Несомненно, кто-то помешал автору закончить его. Однако его личность устанавливается, вне всяких сомнений. Нам всем известен этот почерк, и…
Тишину вдруг прорезал чей-то завывающий вопль:
– Черт вас побери! Как вам удалось найти письмо?
Опрокинулся стул. Пуаро проворно отскочил в сторону, сделал стремительное движение, и его противник с грохотом повалился на пол.
– Месье и мадам, – эффектно взмахнув рукой, заявил Пуаро, – позвольте мне представить вам убийцу, мистера Альфреда Инглторпа!
Глава 13
Объяснения Пуаро
– Ах, Пуаро, старый вы прохиндей! – с шутливым недовольством воскликнул я. – Честно говоря, я уж подумывал, не пора ли придушить вас! Чего вы добивались, постоянно обманывая меня, буквально водя за нос?
Мы сидели в библиотеке. Осталось позади несколько сумасшедших и беспокойных дней. Теперь уже этажом ниже вновь счастливо воссоединились Джон и Мэри, а Альфреда Инглторпа и мисс Говард взяли под стражу. И вот наконец, встретившись с Пуаро наедине в спокойной библиотечной обстановке, я надеялся удовлетворить свое по-прежнему жгучее, распаленное любопытство.
Пуаро задумчиво помедлил, но в итоге заявил:
– Я вовсе не обманывал вас, mon ami. Уж если говорить по существу, то я лишь позволял вам самому обманываться.
– Ладно, но зачем же?
– Мда, трудно объяснить. Видите ли, друг мой, вы по натуре исключительно честны и откровенны, все чувства и мысли читаются на вашем лице… enfin[49], как в открытой книге! Если бы я поделился с вами своей настоящей версией, то при первой же встрече с вами Альфред Инглторп, обладающий коварством и хитроумием, почуял бы… как говорится в вашей выразительной идиоме, что «дело пахнет керосином»! А тогда – fais-en ton deuil[50] нашим шансам поймать его в ловушку!
– По-моему, вы недооцениваете мои дипломатические способности.
– Друг мой, – взмолился Пуаро, – прошу вас, не изводите себя! Вы оказали мне бесценную помощь. Если что и вынуждало меня помалкивать, то как раз ваша замечательная добродетельная натура!
– Ладно, – проворчал я, немного смягчившись. – И все же, по-моему, вы могли бы оказать мне больше доверия, хотя бы слегка прояснив ход ваших мыслей.
– А я так и поступал, друг мой. Вы получили несколько подсказок, но почему-то не восприняли их. Вспомните, разве я говорил, что верю в виновность Джона Кавендиша? Напротив, разве я не говорил вам, что, по всей вероятности, его оправдают?
– Говорили, но…
– И разве вслед за тем я сразу не сказал вам о сложностях привлечения убийцы к суду? Неужели же было не ясно, что я имел в виду двух совершенно разных людей?
– Нет, – ответил я, – такой ясности я в этих ваших рассуждениях не заметил.
– И опять-таки, – продолжил Пуаро, – разве с самого начала я не повторял вам неоднократно, что пока нельзя арестовывать мистера Инглторпа? Что еще я мог прибавить для вас?