Сокол Спарты Иггульден Конн

Впереди на отдалении послышался крик, заслышав который, Ксенофонт рысцой поехал вперед вдоль фланга, из-за чего солдаты и лагерники вынуждены были сместиться вбок. Дорога здесь была не больше шестидесяти шагов в поперечнике – широченный проезд для кого угодно, кроме войска. Скалы впереди были расколоты так, что резко вздымались по обе стороны дороги – и там, по бокам зеленой горы, находились персидские силы, поджидающие эллинов. Теперь было понятно, почему Тиссаферн так налегал сзади. Персы знали, что их люди близко, и пытались затиснуть неприятеля глубже в проход.

Впереди Ксенофонт был единственным всадником. Прищурившись, он посмотрел вдаль и медленно улыбнулся сам себе.

Спартанцы упрямо шли вперед, готовые сдерживать шквал, вне сомнения, для них приготовленный. Сейчас это могло быть что угодно, от камней и кипящего масла до стрел, обмакнутых в нечистоты. Спартанцы начали готовить свои щиты, но Ксенофонт покачал головой:

– Хрисоф. Персы свою позицию проворонили. То место они выбрали из соображений, что оно широкое и плоское, но глянь выше – там сверху еще одна площадка. До которой мы можем добраться.

– Они нас увидят, – заметил Хрисоф, не из возражения, а больше из занимающегося восторга.

– Ну так отправимся не шагом, а бегом, – сказал Ксенофонт. – Дай мне шесть сотен своих, самых годных. Мы взбежим на ту гору и ринемся на них сверху, как они намеревались поступить с нами.

Поводьями он повернул коня с дороги на мшистый склон утеса, уходящий вверх. Позади Хрисоф выкрикивал быстрые приказы. Шестьсот человек отделились от строя и подошли в распоряжение двоих командиров. Судя по виду, предстоящий вызов был им в удовольствие.

– Воины! – обратился к ним Ксенофонт. – Помните: вы терпите эти лишения ради тех, кого спасаете. А еще ради того, чтобы снова увидеть родную Элладу. Вы сражаетесь за свою честь – и за то, чтобы вновь обнять своих жен и детей. Не отставайте, и вы скинете тех персов с этой горки!

– Тебе-то хорошо, ты на лошади, – пробурчал вдруг один из воинов. – А я тащусь с этим щитом.

Ксенофонт вперился в него; хорошее настроение улетучилось. С нарочитой обстоятельностью он спешился и подошел ближе. Его конь, опустив голову, начал щипать пучки травы.

Ксенофонт остановился перед тем, кто сказал эти слова.

– Ну так оставайся здесь, – сказал он и, вырвав у воина щит, понесся вверх по склону. Следом за ним, качнувшись, устремились остальные. Они неслись во весь дух вверх, в то время как внизу другие воины хватали камни и бросали их в отступника. Их ярость была понятна.

Ксенофонт бежал и скакал с камня на камень до тех пор, пока не покраснел и не запыхался, но все же добрался до горного гребня вместе со всеми остальными. Там он поднял щит, словно трофей, и те, кто был внизу, шумно приветствовали это зрелище. Персы, делавшие расчет на свою засаду, уже покинули свои позиции и спускались вниз по другой тропе, как только им стало ясно, что преимущество утрачено. Победные крики эллинов эхом разносились по горам, достигнув ушей Тиссаферна в те минуты, когда его полки пробирались через долину. Он остановил своих людей, не желая преследовать врага в месте, где рельеф сводил на нет численное превосходство. Отряд Ксенофонта спустился вниз и вновь слился с основной силой, после чего движение по перевалу продолжилось в сторону равнин, что открывались за ним.

27

Равнинные земли по ту сторону гор были защищены от ветров и имели гораздо больше признаков присутствия человека. Вдали серебрилась широкая река, а взгляду открывались селения и угодья, обнесенные каменными изгородями. Люди радостно указывали на дымы очагов и стадо пасущихся коз. Многие плакали от облегчения при виде местности, подразумевающей наличие пищи и воды, да еще и без признаков грозящего погоней врага.

Ксенофонт призвал к себе Геспия, чтобы подготовить конный разъезд разведчиков. Молодой афинянин был сумрачен и скуп на слова, хотя выполнять приказы поехал с безоговорочной четкостью. Глядя ему вслед, Ксенофонт сам ощутил некоторую гневливость, хотя в целом отношения у них складывались более-менее приемлемо. Друзьями они не были и в Афинах, а у стратега есть хлопоты и поважней. Едва отдалился Геспий, как подошел Хрисоф с новым лохагом Филесием.

– Спасибо, что быстро пришли, – на ходу, с высоты коня поблагодарил их Ксенофонт. – Я тут думал составить отдельный отряд из наших отборных воинов. Если нас продолжат преследовать по перевалам и переправам, то нам необходим отряд замыкающих с самыми длинными копьями, а к ним лучшие пращники и некоторое число оставшихся критских лучников.

– Мысль хорошая, – сдержанно кивнул Хрисоф. – Я отберу шесть отдельных сотен и назначу им командиров. Работа будет осуществляться по большей части безвозмездно, а потому сомневаюсь, что многие вызовутся на такую неблагодарную должность добровольно. Могу предложить…

– Можешь не предлагать спартанцев, если я правильно тебя понял, – перебил Ксенофонт. – Они со своими неоспоримыми качествами лучше пригождаются в первых рядах, что ты и сам мне говорил уже множество раз.

– Хорошо, стратег, – склонил голову Хрисоф. – Хотя пришел я из-за того, что с тобой желал перемолвиться Филесий.

Ксенофонт взглянул на новоявленного лохага и неохотно кивнул. Прежде он уже слышал обращение Филесия к лагерю; тогда он проявил понимание. Но все равно его повторное явление особого доверия не вызывало.

– Понятно. Ну а пока идет разговор, Хрисоф: ты отвечаешь за вход в эти селения. Возьмешь в них съестные припасы, которые найдешь, всех вьючных животных, гурты овец и коз, а также все возможные повозки, которыми мы сможем воспользоваться. Еще нам нужны котлы и новые бурдюки, для замены прохудившимся. Более того, нам нужна и обувь – люди проходили босыми уже всю весну и лето. Им ли ковылять босиком через всю Персию, когда в спину дышит вражье войско! Понял ли ты меня?

Хрисоф опустился на одно колено, и Ксенофонт без остановки поехал дальше. С расстояния он на него оглянулся, но тот уже спешил прочь, скликая нужных ему младших командиров.

Филесий некоторое время смотрел вслед уходящему спартанцу, после чего прокашлялся. Он был не в восторге от того, что обращаться к стратегу ему приходится на уровне лодыжек, но спешиваться афинянин, похоже, не собирался.

– Ты хотел говорить со мной? – напомнил Ксенофонт.

– Да… хотел. Как можно заметить, мы пересекли черту гор, и теперь не наблюдается никакого преследования со стороны Тиссаферна и уж подавно самого царя. Мне пришло в голову – хотя я раньше ни во что это не вмешивался – что, возможно, пришло время обсудить, как лучше уводить воинство от врага.

– Не только воинство, но и жителей лагеря, – со значением сказал Ксенофонт.

– Да, конечно, и жителей тоже. Сейчас непосредственная угроза стала меньше, по крайней мере, на данный момент. Ты же знаешь, что моим дядей был Менон, а я под его началом прослужил около четырнадцати лет. В то время как у тебя, я понимаю, – он сжал челюсти, поиграв желваками, – опыт чуть более скромный.

– Гораздо более, – воскликнул Ксенофонт. – Хотя замечу, что своим заместителем твой дядя тебя не назначил. Ты же, как представилась возможность, не замедлил ею воспользоваться, и его люди тебя приняли. Это был смелый шаг – а у меня не было возможности поблагодарить тебя за поддержку. Я благодарен, Филесий. Без таких, как ты, мы б и не выжили, а не то что добрались до этой равнины. Без твоей смелости и дисциплины мы не увидим дома. Я в этом убежден. Без абсолютного подчинения – во все времена – как людей, которыми распоряжаешься ты, так и тех, кто командует другими, – мы погибнем на просторах персидской державы, так и не отведав снова вина и олив родной Эллады. И не испытать нам более наслаждения от пьес Еврипида, не слышать разговоров на афинской агоре. А что еще хуже – если мы потерпим здесь неудачу, то наш народ предаст нас забвению.

Он говорил, как сквозь дымку, облекая свои слова в мечту и удивляя обоих насыщенностью окрыляющего чувства. Филесий крупно моргнул, растерянно собираясь с мыслями.

– Я видел в Афинах его «Медею». Присутствовал сам Еврипид, и весь театр встал, чтобы его почтить. Это было… ошеломительно. Когдя я уходил, у меня словно груз спал с плеч, впервые за долгие годы.

Филесий подумал было вернуть разговор в прежнее практическое русло, но решил этого не делать. В сущности, быть вожаком его никогда не тянуло. Его дядя тоже это понимал, хотя кое-кто из сотников подталкивал его вперед. Филесий натянуто улыбнулся.

– Хорошо, стратег, – сказал он, склонив голову. – Боги да помогут тебе благополучно доставить нас домой.

– Это все, о чем я прошу небеса, – кивнул в ответ Ксенофонт.

Пустив коня рысью, он двинулся дальше. Солнце садилось за горы, отбрасывая на поля огромные черные тени. С вечерним холодом тело начинала пробирать дрожь. Вот уж и жатва прошла, урожай с наделов собран. Тем лучше для эллинов, будет чем поживиться в здешних амбарах. А год движется, и времена вместе с ним. Словно в ответ на эти мысли последовал порыв пронизывающего ветра. Ксенофонт плотней запахнулся в плащ.

Что бы ни случилось и как бы ни складывалось, они должны продолжать движение. В чем большая и неоспоримая заслуга Клеарха.

– Когда мы снова встретимся, спартанец, – пробормотал он, как молитву, – и ты спросишь меня, что было содеяно после твоей смерти, мне нечего будет стыдиться. Это я тебе обещаю. Я верну их на родину.

Он знал, что Филесий добивается большего веса, во всяком случае, своего участия в приказах. Ксенофонт чуть заметно качнул головой.

Это его люди. А он афинский аристократ, который обрел свою истинную цель. И не отступится от нее ни перед кем.

* * *

Наутро Хрисоф послал добытчиков обобрать фруктовые сады, а также найти более удаленные наделы земледельцев. Но они оказались не готовы к тысячам персов, пешком и на лошадях хлынувших с другой горной дороги в одном устремлении: отсечь греков от их основных сил. Обитатели лагеря бросали одеяла, полные плодов, и стремглав бежали назад, в то время как Хрисоф выслал им встречно шестьдесят ближайших спартанцев. Греки были застигнуты врасплох, и стычка разворачивалась на бегу – больше похожая на уличные беспорядки в Афинах, где каждая из сторон стремится как можно сильней навалять проявившему слабость противнику.

Персы упоенно рубили всех, кто только подворачивался – с оружием или без, – и мчались дальше, вместо того чтобы сформировать боевой порядок. В этом расплеснутом вареве безумия погибли десятки греков, прежде чем Ксенофонт прислал им в поддержку основной квадрат. Вид наступающих шеренг остудил пыл персов, что бежали впереди строя, и они отошли, пополняя собой утратившие стройность ряды. Позади них оставались лежать тела вперемешку с потоптанными яблоками, сливами и фигами.

Видя перед собой основные силы, персы отступили еще раз, используя для маневра большое количество лошадей. Глаза Ксенофонта были прикованы к сидящему верхом толстому белому кокону; впрочем, Тиссаферна на этом расстоянии оставалось лишь беспомощно проклинать. Месть Ксенофонта, если б таковая состоялась, состояла бы в упоительном, неспешном приближении к этому жирному персидскому вельможе, который бы потом остался лежать, глядя в небо застывшими в глупом недоумении глазами.

Обчистка селений шла гораздо быстрее после того, как они решили, что за ними никто не наблюдает. Ксенофонт сейчас ругал и винил себя в том, что не выставил более многочисленного караула, хотя виноват был не только он. Рыча от досады, клял себя и мятущийся по лагерю Хрисоф. Они оба недопустимо ослабили бдительность во враждебном месте, с неприятелем, по-прежнему рыщущим вокруг в поисках малейшей оплошности эллинов.

Что еще хуже, путь им теперь преграждала река. Перевал через горы вывел их на северо-восток, и дальше нужно было переправляться через водную преграду – а как идти, если дна ее нельзя нащупать, даже сунув в воду копье? Допросы захваченных сельских жителей тоже не утешали. В стане эллинов поселилось беспокойство после того, как выяснилось, что с одной стороны их сковывают горы, а с другой поток, который невозможно перейти. Кто-то предложил надувать овечьи пузыри и плыть на них, но при неусыпно бдящем Тиссаферне и его конных лучниках эта затея была обречена.

На юге лежал Вавилон, открывая возврат в сердце Персии, западный путь упирался в те же горы. Река преграждала восток, и, по словам селян, там находилась Экбатана – летняя резиденция персидских царей, укрепленная не хуже любой крепости. Ксенофонт собрал всех своих командиров на сельской площади, а вокруг лагеря встали ряды гоплитов.

– По словам здешних селян, к северу отсюда тянется горный хребет, длиною в месяцы пути что на восток, что на запад. Если мы сможем через него пройти, путь приведет нас в Армению. Оттуда можно будет отправиться на северо-запад, пока навстречу не попадутся греческие поселения вдоль Эвксинского понта. На каком это отдалении от гор, я не знаю, но мы их в любом случае не минуем. Наш путь точно пройдет через них. – Он помолчал, подбирая слова. – Говорят, что племена, обитающие в тех горах, невыразимо дикие, и их великое множество. Зовутся они кардухи. Сельский староста именует их не иначе как духами мщения. И что в этой попытке нам не уцелеть.

– Эта речь, стратег, не такая вдохновляющая, как ты, возможно, полагаешь, – заметил Хрисоф, вызвав этим смешки. – Тот староста, видимо, думал нас припугнуть, но какой нам еще остается выбор, кроме противостояния этим самым кардухам в горах? Пока нам все удавалось, и мы вот даже пришли сюда. Но вечной стойкостью, похоже, обладают только боги.

Ксенофонт поднял руку, и Хрисоф тотчас умолк. Уж что спартанец умел, так это подчиняться приказам.

– Река непреодолима и по глубине своей, и по ширине. А персидская конница наверняка посечет нас при переправе. Поэтому я все же считаю, что надо будет пойти на север – это самый быстрый способ покинуть пределы Персии.

Он оглядел лица эллинов, и какая-то часть в нем возрадовалась. При всех своих бородах и мускулистости, при превосходстве некоторых в возрасте, они были не просто невольными попутчиками, но братьями и сестрами, сыновьями его и дочерьми.

– Говорят, персы боятся этих кардухов. А потому есть все шансы, что они не осмелятся гнаться за нами по пятам через перевал. И мы наконец-то сможем оставить их позади.

Ксенофонт сделал паузу, понимая, что враг, нагоняющий страх на персов, вряд ли может оказаться слаще и для них самих.

– Если у кого-то есть соображения достойней, высказывайте их сейчас. Иначе я прикажу идти на север по равнине и далее через вершины гор. Соберите все одеяла и плащи, какие только можете найти. Они нам весьма понадобятся.

Все то время, что эллины обсуждали его слова, он сидел молча, зная, что выводы они сделают те же, что и он. Ксенофонт не упомянул им рассказанной стариком истории о персидском войске, что прошло через эти места восемь лет назад. По его словам, оно насчитывало сто двадцать тысяч воинов, а направлялось в горы брать твердыни кардухов. И ни один из того войска не вернулся. Оставалось надеяться, что этот древний, поросший словно болотным мхом старик просто выдумывал байки на страх всем чужеземным захватчикам.

Один глаз на его лице, похожем на скорлупу грецкого ореха, таращился и глядел недвижно, потому что был с бельмом, а в беззубом рту проглядывал всего один бурый клык. Если в рассказе старосты присутствовала хоть толика правды, то вполне вероятно, что Ксенофонт совершал главную ошибку в своей жизни – но и она не влияла на сделанный им единственный выбор.

За деревенской площадью построились остальные греки. Сборище из двадцати тысяч мужчин, женщин и детей казалось довольно внушительным, но в сопоставлении с расстояниями, которые им предстояло одолеть, оно ужималось несказанно. С трех сторон Ксенофонт выставил колонны шириной по сорок человек, с восемью сотнями спартанцев впереди. Почти столько же народа находилось внутри строя, хотя они больше походили на оборванных паломников, пришедших к какому-нибудь оракулу или в святилище за исцелением.

По крайней мере, сносное питание в течение этих двух дней улучшило их настрой и состояние. За обиранием селений Хрисоф следил с тщанием и приказ выполнял неукоснительно. Тем, кто оставался, зимой неминуемо грозил голод, но эта проблема была теперь скорее для Тиссаферна, чем для Ксенофонта. Если бы его людям после Кунаксы дали уйти с миром, то и к встречным селениям они были бы не так суровы. Он мысленно приостановился, осознав, что представил эти двадцать тысяч своим народом. Эти люди уповали, что он сбережет их жизни, и в этот миг он понял, что охотно умрет, пытаясь это сделать. В Афинах он, помнится, все искал цель, да так ее и не нашел. Сейчас Ксенофонт со смешком встряхнул головой, задаваясь вопросом, будет ли у него когда-нибудь шанс описать это свое откровение Сократу.

К тому времени как командиры закончили обсуждать предстоящую дорогу, солнце уже приблизилось к полудню, а собранные на площади подавали признаки нетерпения. С трубным зовом рогов все привычно нашли свои места, ориентируясь по лицам тех, кто их окружает. Самые сильные несли на плечах завернутое в тряпье мясо, связки кур и бурдюки. Еще многие тащили связки зимних плащей и одеял из шерсти – все, чем сумели обзавестись. Мальчишки гнали стадо коз, цокая языками и подхлестывая их с боков длинными прутьями.

Ксенофонт выехал вперед, как только Геспий с разведчиками умчались галопом вперед. Сразу после этого, словно масло из треснутого горшка, из лощин и проходов начало изливаться персидское войско, зловеще наблюдая, но не делая никаких попыток напасть. Греки были в относительной безопасности, пока продвигались между селениями. Постройки и улицы здесь лишали преследователей их преимущества. Хотя на равнине все наверняка начнет разворачиваться по-иному. Сельский староста сказал, что переход этот многодневный, сто парасангов или даже больше. Опять же оставалось уповать, что это все сказано для острастки, с целью подточить моральный дух обидчиков.

– Мы идем на север! – крикнул Ксенофонт тем, кто шел за ним, чувствуя, как сердце переполняется гордостью. Это его народ. Его семья.

Едва селения остались за спиной, как персидские полки пошли на сближение, но правда состояла в том, что с каждым дневным переходом весь греческий квадрат, и внутри и снаружи, становился все тверже и прочней. Кожа и мышцы закалялись своей натруженностью, а те, кто в центре, постепенно обретали волчий вид тех, кто напористо шагал вокруг них. Конечно же, в эллинах не оставалось мягкости. Она выгорела, пока они шли через пустыню.

Тиссаферн слал небольшие группы, которые бежали поодаль, постепенно сближая дистанцию и посылая в глубь идущих колючие стрелы. Но стоило им приблизиться для прицельного удара, как им в свою очередь начинали грозить пращники, заметно поднаторевшие в пускании камней.

Персидские всадники представляли угрозу куда большую. Подлетая плотными группами, они метали копья или дротики, в то время как замыкающие, подняв щиты, как могли под ударами, продолжали движение. В тот первый день эллинам поодиночке, парами и тройками был нанесен изрядный урон. Вечером в лагере они недосчитались шестидесяти воинов.

Несложно было представить, что такое же медленное истекание кровью ждет их на всем пути в горы, пока их не станет так мало, что уже сложно будет защищаться, и тогда их окончательно перебьют. Настроение во время стоянки было мрачным; люди тяжело переводили дух, перемогая боль.

Солнце коснулось горизонта, когда персы повернули коней назад, к своим полкам. По-прежнему вызывал удивление тот страх ночной атаки, из-за которого они отодвигались от лагеря греков на большое расстояние. По словам Геспия, пешком отследившего место их становища, они отошли на полсотни стадиев, и только там рискнули стреножить своих лошадей.

Ксенофонт видел, как Тиссаферн перед тем, как развернуть лошадь, поднимает руку чуть ли не в приветствии. Свет постепенно угасал. Вельможа благодарил богов за удачу, ниспосланную ему нынче в виде урона врагу. Более решительный полководец мог бы давить с удвоенной силой и не смягчаться, а уж тем более не отступать, пока неприятель не окажется окончательно повержен.

При мысли о шестидесяти воинах, бессмысленно потерянных за этот день, Ксенофонт оскалил зубы во внезапной ярости. Это слишком, непозволительно много. Он знал: многие солдаты были за то, чтобы остановиться и завязать бой. Гордыня заставила бы Тиссаферна принять этот вызов, и тогда эллины, возможно, перебили бы половину его войска, прежде чем остальное бы рассеялось. Мысль заманчивая, но только на первый поверхностный взгляд. Если лишиться хотя бы четверти гоплитов, то оставшихся может не хватить для защиты остальных. А это чревато полным поражением. Он поспорил об этом со своими лохагами, и те неохотно с ним согласились. Он был стратегом, которого они сами поставили командовать собой. И пока он справляется, его приказы – это кремень.

Следующие две недели они выходили в путь еще затемно, когда вращение звезд показывало, что близится рассвет. Весь захваченный скот был забит и сожран до последнего кусочка; на исходе было и зерно. Припасов остро не хватало, и снова поднял голову голод, грызя всех изнутри безмолвным зверем. Затем ушли последние остатки, так что вставать и пускаться в дорогу приходилось на одной лишь холодной воде.

После себя они оставляли горы собственных фекалий – в подарок персам (единственное утешение для заросших, немытых, провонявших потом людей). Грязь при переходах въедалась в кожу, а мирное справление нужды поутру приходилось теперь повторять и среди дня. Трдней всего приходилось женщинам, но места для скромности здесь уже не оставалось. Мужчины вокруг из деликатности сначала отворачивались, но через какое-то время опорожнение стало настолько обычным делом, что на него перестали обращать внимание.

По мере приближения к горам все холодней становились ночи. Однажды, всем на удивление, за ночь выпал снег, и люди проснулись, покрытые им, дрожащие и занемелые. В лагере начали завязываться драки – из-за крепкого словца, а то и вовсе на ровном месте. Голод привносил в лагерь немеркнущий, кипящий гнев. Каждое утро люди отправлялись в путь со стонами, разминая мышцы и тоскливо сетуя. Только спартанцы приходили в движение так, будто им это ничего не стоило. Они отрастили длинные бороды, а космы свисали им прямо на спину, поверх плащей. При этом они как ни в чем не бывало улыбались и полоскали рты талой водой, ухмыляясь потрескавшимися губами.

Каждый день вдалеке появлялись персы, настигая идущих с неумолимой жестокой скоростью, и усеивали своим скопищем тот участок земли, который оставили эллины. Это означало, что утренняя передышка закончилась и враг подошел достаточно близко, чтобы пускать стрелы и метать дротики. После тревожного ожидания для греков это было чуть ли не облегчением. Они грузным шагом припускали по равнине, глядя, как нестерпимо медленно близятся горы, и оставляя позади павших. Вечерами они тянули жребий, кому завтра выпадет честь быть в числе замыкающих, ну а те, кто весь день выживал под немолчным обстрелом, к концу дня не могли даже разговаривать, раздавленные гневливым страхом.

На восемнадцатый день они шли, как призраки, через пустыню. Охотники выезжали с пращами и копьями, из жизненных припасов имея при себе только воду. Глаза их были красны от постоянного вглядывания вдаль. Горы изводили эллинов целую вечность, словно паря на горизонте. Однако в то утро они были уже заметно ближе, хотя не более приветливы, чем всегда. Скальные выступы были люто остры, вздымаясь из земли, словно кинжалы, а не пологие склоны. Снежные мантии покоились на горних пиках, которые, казалось, надменно отступали при всякой попытке не то что приблизиться, а даже взглянуть на них.

Тиссаферн скомандовал атаку, когда в отрогах наметился путь выхода в горы. Из передних рядов уже просматривалась первая долина, в которую успели, насколько хватило смелости, углубиться разведчики Геспия. Но, похоже, персы не хотели отпускать эллинов без лишнего кровопролития. Их полки сзади тоже смотрелись весьма потрепанно: три с лишним тысячи стадиев неотступного преследования измотали их, а враг все держался.

Персы привычно выстраивались широкой линией, приблизившись настолько, что слышны были команды их начальников. Тогда Ксенофонт махнул рукой Хрисофу, и с тыла сквозь квадрат вышли спартанцы. Той прежней, слегка показной мускулистости в них уже не было. Длинными стали бороды, а мышцы уподобились тугим канатам – на вид озлобленные варвары, но обученные куда лучше любого персидского полка. Они источали грозную уверенность, хотя от задувающего с гор льдистого ветра зубы у них постукивали. Стоило персам двинуться вперед, как складки красных плащей заколыхались. Между тем лагерные обитатели, за спиной которых открылись горы, ушли в проход, оставив в строю только гоплитов. Белые зубы блеснули вместе с обнаженными мечами и поднятыми копьями.

В тот день щита у Хрисофа не было. В правой руке он сжимал меч – короткий, не длиннее предплечья. В левой был копис. Взвешивая тяжесть обоих, он хищно ухмыльнулся подступающему врагу.

– А ну, Лакедемон! – рявкнул он своим рядам. – Все вперед! Это ваш единственный шанс, сыны блуда! Славная сцена, после которой мы уйдем отсюда уже надолго. Запоминайте, чтоб было потом что рассказать детям!

Персы начали колебаться, как только завидели красные плащи своих стародавних недругов. Начальники понукали солдат криком, а кое-кто еще и тыкал нерешительных острыми палками, какими гонят скот.

Впереди завиднелись золотистые диски из бронзы, а также блесткие шлемы и поножи из того же зазубренного металла. Спартанцы словно состояли из багрянца и золота, причем сейчас они в кои веки не отступали, а шли вперед с вселяющей тревогу поспешностью.

Ряды сошлись, и спартанцы врезались в жалившего их врага. Невзирая на боль и усталость, они сейчас напоминали озорников-мальчишек, которым наконец-то дали потоптать осиное гнездо. В лихом и гневном исступлении они игнорировали ушибы и порезы, при этом рубя и коля где копьем, где мечом и даже щитом, после чего пускали в ход кописы, быстрыми ударами отсекая ими пальцы, руки и смертными ранами дырявя вражьи тела.

Под таким натиском персы подались вспять, но Тиссаферн узрел для себя шанс и выслал полки в обхват спартанских флангов, где проще было срезать более усталых людей, из которых некоторые едва держались на ногах. Их крики страха и мучения донеслись до Хрисофа, который сейчас вовсю орудовал на переднем крае. Он отчаянно выругался, напрягаясь, чтобы видеть. Его спартанцы способны были сладить и с десятикратным перевесом, но Тиссаферн через всю империю привел с собой восемьдесят или девяносто тысяч. Такую силу греки одолеть не могли, а могли лишь как следует поистрепать.

– Спартанцы, отступаем в боевом порядке! Держать фланги и отходить. Мертвых уносим с собой. Подумайте, сколько семей будет плакать и стенать при мысли о нас.

Он усмехнулся, слыша вокруг себя озорной смех даже при отходе. Люди снова поднимали щиты и подбирали брошенные копья, так что вскоре строй спартанцев вновь щетинился остриями, непроницаемый для вражеских всадников, хотя разъяренные персы выкрикивали на их головы проклятия и сулили месть.

Тиссаферн опасался, что его войско окажется утянуто слишком далеко в горы. Он был наслышан о племенах, что населяли эти горные вершины. Персидская держава прибрала под свое крыло целые царства, от Вавилона до Мидии. Однако эти скалы так и остались изолированные и непокорные. Он смотрел, как греки отступают, оставляя за собой навалы из измятых, как тряпки, трупов и обрывков плоти. Отступая в горы, ненавистный квадрат, казалось, специально хотел посильней и пообидней напакостить.

Повинуясь безотчетному порыву, он в прощальном жесте поднял руку. К нему с лошади обернулся какой-то греческий начальник, Тиссаферну незнакомый. Он в ответ тоже поднял руку и затрусил на лошади прочь, к скалам.

Тиссаферн покачал головой. Он-то думал, что они сдадутся, когда на пиру будет убита их верхушка. Заверял царя Артаксеркса, что без своих вожаков они окажутся беспомощны. Но они, гляди-ка, выбрали себе других и как-то выжили. Странный народ. Оставалось лишь гадать, что с ними сделают кардухи.

Он повернулся к своему заместителю Митридату.

– Не хочешь отправиться с ними? – спросил он язвительно.

Грек покачал головой.

– Ни за какие почести, мой господин. К счастью, мы их больше не увидим.

– Я тоже так подумал. Вернувшись к царю, да увековечат и сохранят боги его царство, я доложу, что они уничтожены. Это верное описание, не так ли?

Грек почтительно склонил голову.

– Самое верное и глубокомысленное, господин почетный старейшина. Они даже не знают, что они все мертвы. Ты спровадил их к кардухам, и в этом твой неоспоримый успех. Поздравляю, мой господин.

Тиссаферн улыбнулся и убрал маленький клинок, который еще держал в ладони. Последние из греков ушли в ущелье и исчезли, словно их и не бывало. Эти вершины поглотят их всех.

Ему вдруг подумалось о находчивости греков.

Он уже не один раз считал их положение безвыходным, но они всякий раз находили из него выход, проявляя невиданную изворотливость и живучесть.

– У нас еще остались голуби? – осведомился он.

– Разумеется, мой господин, – кивнул Митридат.

28

Холод усиливался с каждым стадием, по мере того как сужалась ведущая вверх тропа. Колонны гоплитов двигались со щитами наготове, копья используя как посохи при перебирании с камня на камень. Сверху в высоту, к окутанным туманом вершинам, уходили крутобокие утесы. Геспия Ксенофонт оставил позади, смотреть, не прилетит ли что-нибудь вроде последнего удара в спину от Тиссаферна, хотя было что-то финальное в том, как вельможный перс воздел руку, прежде чем исчезнуть из виду.

Спустя недолгое время равнины сделались воспоминанием. Люди помогали друг другу перебираться через валуны, непрерывно дрожа от холода, который, казалось, пробирал до костей. Ксенофонт быстро понял, что взять с собой в горы коня не сможет, и со вздохом спешился.

Животное хорошо ему послужило, а потому трудно было поставить его под молот. Убить лошадь – дело не из легких, но нужда была велика. Один из коринфян сказал, что в прошлой жизни был мясником. Ксенофонт взял поводья и отказался отвести взгляд, когда тот тяжело хрястнул коня молотом по лбу, отчего животное осело и грузно рухнуло, вывалив язык. Вокруг сгрудились люди, прикладывая руки к теплой туше, как будто это давало им возможность претендовать на кусочек мяса.

– Отойдите все, – рыкнул на них Ксенофонт. – Голод лишает вас рассудка. У нас есть дюжина лошадей. Мы остановимся здесь и примем пищу… – Он огляделся, но дерева для костров в этом месте было мало. Выше в камнях за трещины цеплялось несколько чахлых деревьев – явно недостаточно на жарку мяса для голодной толпы.

Он покачал головой:

– Мы понесем мясо дальше, пока не разыщем хворост и место, где можно будет держать оборону.

Обещание, похоже, их устроило, хотя они и следили волчьими глазами, как мясник отхватывает от ребер животного большие куски и полосы.

Тропа вела вглубь, пока они не пришли к большой развилке. Одна сторона, должно быть, была козьей тропкой – тонкая, буквально белая полоска, исчезающая за поворотом. Другая была скорее горным обвалом, чем тропой; серые камни подернуты мхом – впечатление такое, что ближайшую тысячу лет здесь никто не проходил и не проезжал. Ксенофонт вышел вперед, хотя, по правде говоря, угадыватель пути из него был не лучше того чумазого мальчишки, что какое-то время шагал рядом с ним. Но все равно от него ждали решения, и он без колебаний отдал приказ: лезть по обвалу, чтобы подняться выше. Едва он заговорил, как тот мальчонка широко ему улыбнулся.

– Как тебя звать, сынок?

– Адрий.

– Ты согласен, Адрий? – спросил его Ксенофонт.

Ребенок размашисто кивнул, отчего Ксенофонт тоже улыбнулся и взъерошил ему волосы.

Через некоторое время объявилась мать мальчика и не без труда подняла сынишку на руки.

– Прости, господин. Его отец погиб в бою. А он все продолжает искать его среди мужчин. Постоянно ходит-бродит, дергает за рукава и спрашивает, не видали ли они его. Надеюсь, он тебе не сильно помешал.

– Вовсе нет. Адрий даже одобрил путь, которым мы должны двинуться. Правда, Адрий? Славный парень. – Женщина удивленно моргнула, а Ксенофонт обнаружил, что настроение заметно улучшилось.

Последовал час упорных и изрядных усилий. Мужчины и женщины карабкались наверх, протягивая для помощи друг другу руки. У некоторых это получалось с трудом, в то время как другие сигали с выступа на выступ с ловкостью горных коз. Все время они пытались остерегаться нападения, хотя было просто невозможно держать наготове копье и при этом карабкаться по предательски зыбкому, оползающему под ногами сланцу.

Ксенофонт заприметил, как к нему подбирается Геспий. Судя по напряженно-угрюмому выражению лица, расставание с лошадьми далось ему тяжело.

– Ты дал приказ забить мою лошадь? – зловеще спросил он, когда приблизился.

Это походило на вызов, и Ксенофонт не замедлил с ответом:

– Да, я. Они не могут карабкаться по скалам.

Геспий впился в него взглядом, но всего лишь на мгновение. Он понимал, что улицы Афин и то, что их окружает здесь, вовсе не одно и то же. И, по его опыту, Ксенофонт сделал единственно возможный выбор.

– Спартанцы разделывают их, как овец, – сокрушенно посетовал он. – У этих истуканов нет души.

– Они не подвержены страстям, – поправил Ксенофонт. – А это совсем иное.

– Как ты решил, каким путем идти?

– Я выбрал тот, что ведет наверх. Для того чтобы перебраться через горы, надо будет взобраться на самую высоту. Если там есть перевал, то он где-то вблизи вершин.

Геспий остановился, переводя дыхание, и посмотрел вниз вдоль склона.

Всякий раз, когда они это делали, оторопь брала, как высоко они успели взойти. Люди быстро приноровились делать частые, но недолгие привалы. Так получалось совершать подъем более быстро, нежели длительными усилиями до изнеможения.

Вся тропа сзади и внизу была заполнена густым людским потоком, пробивающим себе путь по рыхлым непрочным камням. Эти люди были заметно истощены, но сдаваться отнюдь не собирались. Ксенофонт смотрел на них с гордостью, что не укрылось от Геспия.

– Ты же знаешь, благодарности от них тебе не будет, – сказал он. – Я вижу, ты смотришь на них, как будто ты им родной отец. Но в конце концов, думается мне, они разобьют твое сердце.

Удивительно, что эта тирада исходила из уст человека, который в свое время нещадно обчищал театральных зрителей.

Ксенофонт с прищуром откинул голову, словно желая получше разглядеть своего афинянина.

– А ты вдумчивый человек, Геспий, хотя умело это скрываешь. Правда в том, что нам сильно повезет, если мы снова увидим свой дом. И если мы выживем, то сомнительно, что кто-то из нас останется прежним. Ты слишком малого ожидаешь от своих соплеменников. А я вот уверен, что они нас еще удивят. Как ты успел удивить меня.

Было видно, как Геспий вспыхнул от удовольствия, услышав о себе такой похвальный отзыв. Оба повернулись, чтобы продолжить путь.

Неожиданно где-то в вышине, в туманной дымке, послышались странные выклики, больше похожи на резкие крики чаек или обезьян, чем на то, что способна издавать человеческая глотка. Звук, нарастая, эхом разносился по выступам и кряжам, пока не заполонил, казалось, весь воздух. Тысячи эллинов на тропе замерли и стояли, уставясь вверх, словно дети в своем страхе перед неизведанным. Геспий с Ксенофонтом переглянулись в мрачном предположении.

– Они знают, что мы здесь, – тихо уронил Ксенофонт.

* * *

Склон первой горы вел вниз, в укромную долину, где находилось около трех десятков жилищ. Все они были брошены, но там нашлась еда и, что не менее приятно, вино в воткнутых в землю глиняных чанах. Между тем улюлюканье продолжалось и в темноте, отчего многие из людей воздержались от излишних возлияний: как бы потом не сказалось на точности движений. Всем хотелось одного: поскорей оставить эти горы позади и выйти из них по ту сторону на равнину. Запалив факелы, с наступлением сумерек эллины двинулись в обход села, но быстро поняли, что огонь навлекает стрелы и камни из пращей, пущенные без предупреждения откуда-то сверху. В этом деле кардухи оказались весьма искусны: трое эллинов погибли, пока стало ясно, что факелы здесь превращают человека в живую мишень.

Те, кто спал снаружи, остались бодрствовать, но тем не менее до рассвета оказались убиты еще двое гоплитов. Впрочем, наибольшую тревогу вызывали звездами мерцающие вдалеке, высоко на склонах, костры – несомненно, знаки к созыву всех родов и племен кардухов. Ксенфонт не мог стряхнуть с себя глухой страх, сжимающий внутренности подобно голоду или холоду. Однако в укрытии одного из домов, возле теплого очага, дрожь постепенно улеглась. Пища оказалась лучше, чем он помнил с самого выхода в обратный путь; глаза защипало от невольных слез, когда взгляд упал на свежий хлеб и солоноватое масло, которое к тому же не было прогорклым. Ну а когда в руках оказалась чаша красного вина, молодого и не подкисшего, блаженство показалось и вовсе сказочным.

Утром Ксенофонт с горсткой воинов дошел до конца долины. Дальше открывались горы, на крутых склонах которых в высоте различалось движение крохотных фигурок. Сложно было сказать, спускаются ли они вниз, чтобы атаковать, или готовят засаду. Ксенофонт провел рукой по основанию восходящего в туман каменного уступа, раздумывая, не затаился ли уже там, наверху, кто-то с сердцем, пылающим ненавистью к захватчикам. Вокруг долины вновь начались пересвист и улюлюканье, хотя расстояние из-за переменчивого эха определить было сложно.

– Надо будет при первой же стычке захватить себе проводников, – как мог невозмутимо сказал Ксенофонт. – В этих горах слишком уж много закоулков, можно блуждать целый год.

– Верно подмечено, – согласился Хрисоф. – Ты возглавишь перед или тыл? На такой местности, я полагаю, впереди должны пойти мои спартанцы. Чем-то напоминает взгорья нашей родины. А я, можно сказать, истосковался по ристалищам моей юности.

Непонятно, шутил ли сейчас лохаг или нет. Впрочем, Ксенофонт уже привык ему доверять.

– Я возглавлю тыл. На мне будут наши внешние разведчики и бегуны между нами – сегодня, в отсутствие лошадей, им придется попотеть. Слишком далеко не отходите, чтобы нам не разделиться.

Хрисоф склонил голову, ничуть не смущенный тем, что совет исходит от менее опытного человека. Он успел проникнуться к афинянину за то, что тот радеет за жизни воинов. Таких военачальников Хрисоф ставил не в пример выше тех, кто бросается на каждый вызов без минуты на размышление.

– Я думаю, эта каменная расселина сегодня послужит и еще одной цели, – продолжал Ксенофонт, проводя рукой по камню. – Через нее враз могут идти по двое и по трое. Так вот, не мешало бы проверить их всех на вес и припрятанное добро. Мы должны быть легкими и быстрыми, а не отягощенными всякой рухлядью.

Спартанец от этой мысли осклабился и призвал весь лагерь пройти сквозь каменную прореху, под бдительным оком Ксенофонта. Через какое-то время перед стратегом потянулась нескончаемая вереница – люди проходили в каменную горловину, расставаясь со всем припрятанным добром, которое складывалось кучей возле тропы.

Открывались поразительные вещи. До этого Ксенофонт и не представлял, сколько всякой всячины таскают с собой в походе воины и лагерные обыватели в качестве подобранной в пути добычи. Здесь были громоздкие седла и непонятая утварь, слишком древняя, чтобы быть полезной, а еще мешки с солью и травами, рулоны тканей и дубленые кожи.

Один человек нес дверь, при этом утверждая, что она исправно служит ему, как щит воину (Ксенофонт позволил ее оставить). Оказалось, его греки держали при себе тысячи тяжелых предметов, в том числе орудий труда и поводьев коней, которых у них больше не было. С этими Ксенофонт был безжалостен, игнорируя все сетования и доводы.

Получается, лагерь больше напоминал афинский рынок, чем изможденную армию, пробивающуюся через горы. Несмотря на роптание, куча росла и росла, постепенно обретая сходство с курганом (вот же удивятся кардухи, наткнувшись на такую находку). Мысль предать все это огню Ксенофонт отверг: пусть лучше послужит подношением богам.

Он также позволил воинам оставить при себе рабов, которыми они каким-то образом обзавелись за время странствия. Многие в пути заводили любовников и любовниц, и было бы жестоко бросать их на потребу диким племенам горцев. Тем не менее в лагере вскрылось наличие неимоверного количества чужеземных рабов. Немудрено, что при таком их изобилии эллины испытывали голод. Казалось, здесь кормится добрая половина Персии. К той поре как мимо прошел последний, Ксенофонт пребывал в тихом бешенстве.

Геспий шагал в хвосте рядом с Паллакис, косвенным образом претендуя на их с ней близость. Ксенофонт чувствовал, как по нему скользнул ее пытливо-насмешливый взгляд, и настроение у него испортилось еще больше. Он ее вроде бы отверг, но в глубине души некой своей частью надеялся, что она будет по нему тосковать. Но оказалось, что это не так. Словно в доказательство его подозрений, Паллакис потянулась к шее молодого человека и коснулась ее жестом, намекающим на близость, отчего Ксенофонт невольно стиснул зубы. Ему и в голову не приходило, что она могла показывать это намеренно, в назидание и для его же блага.

К тому времени как через горловину прошло уже все греческое воинство, выйдя на более широкий склон, веса на людях действительно поубавилось. Некоторые с тоской оглядывались назад, на груду ценностей, но Ксенофонт был тверд. Оказывается, он и в самом деле пользовался расположением людей. В запальчивости он пошел в тыл колонны, нетерпеливыми жестами торопя ее начать движение.

На всей тропе гоплиты поднимали щиты и готовили копья, надвигая на отросшие непослушные волосы шлемы. Внезапно клекот улюлюканья наверху стих. Все резко подняли головы вверх, туда, где курился предоблачный туман. За это время все привыкли к этому звуку настолько, что его отсутствие пугало едва ли не сильнее; словно сами горы угрюмо взирали на эллинов сверху.

Ксенофонт почувствовал дрожь.

* * *

Впереди Хрисоф почти сразу подвергся нападению: кардухи, пробираясь по тропкам над головами спартанцев, во множестве обрушивали на них камни. Кучно сыпались и стрелы: горцы были неплохими стрелками. Хрисоф на это ответил тем, что в темпе послал на близлежащие холмы самых молодых и расторопных. Едва навстречу попадалась ведущая кверху тропинка, как по ней на всей скорости устремлялась сотня. Основная тактика кардухов выявилась быстро: отбегать, уклоняясь от схватки и сигая налегке с козлиной прытью по горным выступам, так что неприятелю оставалось, тяжко переводя дух, таращиться вниз на отвесные склоны, отчего идет кругом голова.

То была жестокая игра, но кардухи знали в ней толк. Группами по пять-десять человек они возникали на каком-нибудь карнизе и дружно пускали с него стрелы в щиты и доспехи. Удачное попадание ранило или убивало хотя бы одного врага. Не успевал Хрисоф ответить на вызов, как они снова срывались с места, ловко увертываясь от настигающих их спартанцев. При этом они куражливо улюлюкали.

Это приводило в бешенство, хотя в сущности потерь было мало, пока эллины держали строй и использовали щиты. Здесь помогало само построение: один щит в колонне мог прикрыть двоих, а то и троих, идущих рядом. Это наслоение защиты коверкало все усилия горцев, наверняка вызывая у них лютую досаду. Без щитов и дисциплины спартанцев, обеспечивающей сплоченность действий, стычка превратилась бы в расправу.

В тылу Ксенофонт заметил более крупную силу, возникшую в поле зрения, когда он смещался по пройме долины вбок. Там подпрыгивала и грозилась примерно сотня кардухов с лицами, перемазанными не то сажей, не то кровью. Они были мучительно близки и готовы наброситься или же отбежать; однако задачей Ксенофонта было поддерживать Хрисофа, и стронуться с места он не мог. Ксенофонт приказал сомкнуть на всем фланге щиты, по которым тут же напористо застучали камни и стрелы. Основная тяжесть удара приходилась на Филесия, стоящего чуть впереди с фессалийцами и симфалийцами – прочными, опытными воинами, которые незыблемо держались. Ксенофонт постепенно настраивался на предстоящую схватку, как вдруг впереди резко сменился ритм.

Без всякого предупреждения Хрисоф и весь перед колонны оторвались от лагеря и ринулись к какой-то незримой цели впереди. Ксенофонт остался сзади, недоумевая, что происходит, а также где ему теперь нужно находиться. Яростно выругавшись, он подозвал к себе Филесия.

Фессалиец выглядел бледным, но решительным, отсалютовав прижатой к груди рукой.

– Нам нужно захватить кого-то из них! – прокричал Ксенофонт поверх шума строя и грохота камней, по-прежнему доносящегося слева. Филесий открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент стрела прямо в голову сразила гоплита, что находился в заднем ряду и едва выглянул из-за щита. Он упал, не успев даже вскрикнуть, а Ксенофонт с Филесием уставились на его поверженное тело, оставшееся позади.

– Торчать здесь мы не можем, – настойчиво сказал Ксенофонт. – Филесий, раздобудь мне проводника. Эти люди знают здесь горы как свои пять пальцев. Они так и будут бегать вокруг кругами, пока у нас не появятся глаза. Устрой для них засаду. Соблазни их – женщинами или кем-то из раненых.

Филесий усмехнулся, и вскоре вперед вывели двух молодых женщин, которые шли с явной неохотой. Одну из них сопровождал гоплит – по-видимому, ее любовник, – который громко жаловался, пока не увидел, что приказ исходит от самого стратега. Но и тогда молодой воин ревниво наблюдал, как те две выбегают за линию щитов, якобы вырвавшись из плена.

Стукотня стрел тут же прекратилась. Женщины, способные к деторождению, у варваров никогда не оставалась незамеченными. Восемь кардухов без колебаний ринулись хватать визжащих женщин, пока тех не заграбастали обратно. И тут же сами оказались окружены греческим строем, лопнувшим у них на глазах.

Всех восьмерых кардухов, выбежавших вперед, похватали и умыкнули обратно в строй. Четверых, что пытались вырваться, прирезали, оставив тела валяться позади. Остальных накрепко связали и забрали в колонну, где их нельзя было ни вытащить, ни убить. Тут же снова загремели камни, но колонна неостановимо двинулась дальше. Впереди ускорили шаг лагерные обитатели в попытке воссоединиться с силами Хрисофа, резко оторвавшимися из-за своего броска.

Ксенофонт резко обернулся к Филесию:

– Пусть кто-нибудь, знающий персидский, допросит этих кардухов. Чем скорее мы узнаем, где находимся, тем лучше.

Было видно, как лагерники уныло влекутся туда, где тропа делала изгиб. Они были отчаянно уязвимы, а кардухи, несомненно, сейчас подкрадывались к ним со всех сторон. Без понукания эти люди через какое-то время в ужасе остановились. Ксенофонту оставалось лишь проклинать Хрисофа за то, что тот погнался за призраками и бросил основной строй. Он принял решение, хотя сердце сейчас буквально выскакивало из груди.

– Прибавить ход, вдвое! Собраться вокруг лагерных как можно плотней. Вокруг враг! Щиты и копья к отражению атаки! Никто не останавливается, пока не увидит наш авангард. Никто!

Наверху виднелись цепочки лучников, которые сейчас пробирались в их сторону по уступам, едва способным удерживать их на отвесных стенах утесов. Стрелы и камни со свистом рассекали воздух, но под защитой щитов вполне можно было продвигаться ускоренным шагом. На ходу, перебираясь через камни и проталкиваясь через расселины, эллины временами слышали вскрики боли: кардухам все же удавалось попадать в живую плоть, а не только в дерево и бронзу.

Ксенофонт подгонял их на протяжении еще десятка стадиев, хотя все уже хватали ртом неутоляющий, уже слишком разреженный воздух. Как ни усердствовали эллины в подъеме, им все никак не удавалось набрать высоту, на которой прекратился бы каменный град сверху.

И вот впереди показались задние ряды тех пяти тысяч во главе с Хрисофом, сгорбленным, как жук или черепаха. Сверху воины укрывались щитами.

Ксенофонт почувствовал, что вскипает, но по-спартански сдержался, внушая себе, что без веской причины Хрисоф без защиты бы их не оставил.

Спартанец не замедлил выбраться стратегу навстречу, в то время как задняя половина колонны вновь сомкнулась с передней. Облегчение было неописуемым. Порознь они рисковали оказаться рассеченными, а это верный путь к разгрому и погибели.

Извиняясь, Хрисоф припал на одно колено – жест не менее красноречивый, чем слова.

– Куда ты так заспешил? – спросил Ксенофонт, уповая, что не ошибся в этом человеке и не дал ему чрезмерных полномочий.

– Я сожалею. Послать гонца не было времени. Посмотри туда, и тебе станет ясно, что заставило меня бежать.

Ксенофонт вгляделся в ту сторону, куда указывала рука Хрисофа. Сейчас они дошли до той точки, откуда спартанцы ринулись в атаку. Отсюда виднелся проход через холмы, сужающийся до узкого ущелья, – там их ждало копошащееся множество горцев.

Хрисоф все не поднимался с колена.

– Я увидел, как они стекаются по склонам, и понял, что им нужно оказаться там раньше нас. Я не знал, да и не знаю, почему это так для них важно, но сбегались они туда во всю прыть. И тогда я вышел из подчинения, думая остановить их. Прошу прощения, стратег. Виноват.

– Встань, Хрисоф. Ты меня успокоил. А то уж мне подумалось, что тебе затмило разум. Обзавелся ли ты проводниками? У меня их четверо, могу пару одолжить тебе. Может, вокруг этого перевала есть какой-то обход. Что-то не очень хочется ломиться через него напрямую.

Поднявшись, спартанец протянул руку, которую Ксенофонт неожиданно для себя пожал. В дальнейших изъяснениях не было смысла.

– Я тут тоже прихватил нескольких, – сказал Хрисоф. – Надо их допросить. Вокруг гор часто бывают небольшие тропки, достаточные для коз и пастухов. Именно так нас одолели в Фермопилах персы. Вот бы здесь найти такую.

Ксенофонт окликнул стоящего невдалеке Филесия:

– Приведи ко мне тех проклятых кардухов – а с ними кого-нибудь, кто говорит по-персидски.

Оставалось лишь надеяться, что эти полудикие люди понимают язык державы, иначе от них вообще никакого толку.

* * *

Среди своих людей Филесий нашел одного, кто разумел по-персидски достаточно, чтобы задавать простые вопросы. Для большей наглядности того, насколько серьезно положение, Филесий приказал своим фессалийцам до беспамятства избить двух кардухов и лишь после этого обратился к оставшейся паре с вопросом, есть ли через горы другой путь.

Одним из тех двоих был пожилой горец лет за сорок, обветренный и вместе с тем бледный настолько, будто никогда в этих местах не видел солнца. Он божился, что единственный проход – это как раз через то ущелье. А в свидетели призывал Заратуштру[42] и Ахурамазду, заверяя, что говорит только правду. Было заметно, как глаза второго от таких страшных клятв испуганно расширяются.

– Увести его, – распорядился Ксенофонт. – Освободить в целости, вместе с двумя другими. От них мне нет больше пользы.

Он улыбнулся последнему, который был примерно одного с ним возраста, при этом цепко за ним наблюдая.

– Скажи ему, что мы знаем: его друг лгал, хотя и непонятно почему, – сказал он переводчику. – А также что мы можем быть милосердными или очень жестокими. Какими именно, выбирать ему.

Греческий воин незамысловато перевел его слова; молодой кардух прикусил губу, размышляя.

Через некоторое время из него вдруг хлынул поток слов куда более быстрый, чем поспевал переводчик.

– Он говорит… Старый не хотел говорить нам о тропе через горы, потому что в той стороне дом его дочери, но… тропа и вправду есть, узкая, в обход перевала, что впереди нас. Только он просит убить старого, потому что если его отпустить, он все расскажет старейшинам… что молодой нам помог, и тогда участь его решена.

Ксенофонт подал знак, и отпущенного было пленника тут же умертвили. Молодой при виде этого осклабился в явном облегчении.

– Он говорит… старый был другом его отца, и теперь он рад… видеть старого мертвым.

На такую реакцию стратег озадаченно моргнул.

– Ладно. Покажи нам, где начинается та тропа, – велел он.

29

Ксенофонт собрал отряд из добровольцев, самых проворных и способных к делу – две тысячи воинов с четырьмя командирами во главе. Им он объяснил задачу и скорость, которая для этого требовалась. Воины выслушивали стратега с ухмылками, предпочитая карабкаться по карнизам, чем плестись вместе с остальными.

– Этот перевал, видно, и в самом деле важен, коли они собрались такой силой его оборонять, – сказал Ксенофонт. – Нас ждет удача, товарищи мои и собратья. Ступайте и не медлите.

Не успел он договорить, как во влажном небе над долиной серой завесой навис туман, из которого пошел дождь. Все моментально промокли, потупив головы под монотонно шумящими пенистыми струями. Ксенофонт тихо выругался. Дождь значительно все осложнял. Клочья тумана, тяжело и медлительно курясь, с каждой секундой сползали все ниже, заволакивая горные пики над головой, и даже перевал теперь смотрелся мутновато-горбатой толщей на более ярком фоне неба.

– Смотрите за проводником. Мы будем наготове, – напутствовал их Ксенофонт.

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами не просто сборник стихов известного медиума, а прежде всего инструмент самого настоящего ...
В 2295 году Землю опустошили космические завоеватели, прилетевшие из звёздной системы, наблюдаемой в...
Финалист премии «Хьюго» за лучшую серию.До встречи с раксура, собственной расой, Лун был вынужден пу...
Куда дрейфует мир – куда дрейфует страна?Жизнь, как она есть, до войны и без «короны».Персональный о...
И новая эра началась! Мир изменился и стал другим: исчезли, казалось бы, обычные вещи, появились нов...
Сознание нашего соотечественника и современника попадает в ребёнка, живущего в Англии в конце семнад...