Последствия Брук Ридиан

Выход для своей кипучей энергии миссис Элиот нашла в одной из множества женских групп по интересам, которых Рэйчел старательно избегала. Последним увлечением Памелы стала англо-германская группа, организованная капелланом округа полковником Хаттоном в попытке приобщить немцев к свободным дебатам.

– Очень популярна. Хотя подозреваю, что большинство приходит ради бесплатного печенья и чтобы просто побыть в тепле. Сидят кружком, поначалу скованные, но к чаю оттаивают. Мы провели несколько чудесных дискуссий, даже поспорили. Поговорили о различиях в английском и немецком характерах. А на прошлой неделе обсуждали, где место женщины, только ли дома.

– Зависит от дома, – включилась Сьюзен, даже не пытаясь скрыть своего раздражения. Какая глупость – все эти “гуманитарные излишества”.

Но Рэйчел заинтересовалась. Памела Элиот и вправду нашла для себя дело, отвечающее ее убеждениям. Говорила она с воодушевлением.

– Продолжай.

– Они совсем не привыкли к дебатам, к публичному несогласию с большинством. Но схватывают суть. Тем, кто помоложе, дискуссии даются тяжелее. С играми у них все прекрасно, но вот дискуссии – настоящее испытание. Большинство напуганы, подозрительны, недоверчивы и, похоже, потеряли надежду. (Рэйчел подумала о Фриде.) Полковник Хаттон старается показать, что у них есть будущее. Что в жизни есть смысл и цель.

– Ага. Еда, выпивка и никакой болтовни о смысле жизни! – отчеканила Сьюзен. Сегодня она явно пребывала в драчливом настроении.

– Не обращай на нее внимания, Памела. – Рэйчел взяла у Хайке графин с джином и повернулась к мужчинам: – Еще джина, джентльмены?

Льюис в этом плане был почти что ясновидящим – всегда знал, кому и когда подлить, а Рэйчел постоянно напоминала себе следить за тем, чтобы бокалы не пустовали. Капитаны увлеченно обсуждали только что закончившийся крикетный сезон и в добавке пока не нуждались. Майор, однако, стоял чуть в стороне и крутил почти пустой бокал. Рэйчел налила, не спрашивая.

– Приятно наконец познакомиться с вами, майор. Сьюзен так много о вас рассказывает.

По правде говоря, майор Бернэм оказался не таким, каким рисовало ее воображение. Со слов Льюиса и Сьюзен, она представляла Бернэма холодным, амбициозным сухарем, безжалостным в своем стремлении избавить зону от нацистской заразы. Рэйчел никак не ожидала увидеть тихого, почти застенчивого мужчину с красивым левантийским лицом. Скромность – быть может, правда, напускная – никак не вязалась с суровой репутацией. Возможно, у Льюиса сложилось о нем превратное мнение.

– Вижу, вы прикрыли пятно. – Взгляд Сьюзен Бернэм остановился, как и следовало ожидать, на новой картине над камином.

– Да.

– Какой, должно быть, шаг вперед по сравнению с тем, что там было раньше.

– Там было… не то, что мы думали.

– А ты что, спросила?

– Он… даже оскорбился.

– И ты ему поверила?

– Да.

Рэйчел не хотела задерживаться на этой теме, поэтому хлопнула в ладоши, привлекая внимание гостей:

– Прошу к столу.

Сьюзен Бернэм сощурила глаза:

– Миссис Морган, вы сегодня какая-то другая.

Хайке подала первое блюдо – луковый суп, такой ароматно-пикантный, что после третьей ложки все принялись нахваливать кухарку. Разговор до подачи основного блюда скользил по верхам, и Рэйчел решила вовлечь в беседу майора Бернэма, рядом с которым сидела. Остававшийся до того тихим и немногословным, в беседе один на один он мгновенно подобрался.

– Вероятно, случилось что-то серьезное, если Льюис не смог отложить дело до утра.

Рэйчел не знала наверняка, что полагается отвечать в таких случаях. Как и большинство жен военных, она привыкла не распространяться о деятельности мужа.

– Он очень добросовестный и принимает близко к сердцу все, что происходит в его округе.

– За наше завтра жертвует своим сегодня?

Тонкая шпилька, но у Рэйчел нашлась своя:

– Он сражался на войне, теперь сражается в мирное время. И так же не жалеет сил.

– В некотором смысле мирное время труднее. Труднее выявить врага.

– Льюис не любит слово “враг”. Он его запретил. Но прощает легче, чем я.

– Может, потому, что ему и прощать меньше.

Льюис как-то сказал, что прощение – самое сильное оружие в их арсенале. Отвлеченно, в каком-то абстрактном смысле, Рэйчел это понимала, но Бернэм облек в слова то, о чем она думала, но не могла сформулировать. Льюису легче простить, потому что он не пережил потерю так, как пережила она. Для него все прошло вдалеке; она же была там. “Я не уверена, что ты можешь понять” – ее собственные слова. Но это уводило ее именно в том направлении, которого она хотела избежать.

– Сьюзен предупреждала, что вы хороший дознаватель. Как идет проверка? Выявляете преступников?

– В анкете слишком легко напустить туману. Поэтому я стараюсь лично опрашивать как можно больше людей. В конце концов, что может быть вернее, чем посмотреть человеку в глаза?

– А вы можете определить? Посмотрев в глаза?

Бернэм посмотрел в глаза ей. Его – с длинными ресницами и желтыми тигриными радужками – были обезоруживающе красивы.

– Те, кого считаешь виновными на основании их поведения или биографии, часто оказываются невиновными. На этой неделе я допрашивал бывшего полковника, который пытался заняться бизнесом. Классический пруссак: авторитарный, воинственный, ни в чем не раскаивающийся. Ненавидел южан. Привык ни с кем не считаться. Но он всей душой презирал Гитлера и партию. Как и многие прусские военные. Оказался чист. Люди, которых я хочу допросить по-настоящему и которых необходимо допросить, вообще уклоняются от заполнения анкет. У больших шишек обычно есть связи или средства, они могут позволить себе не работать, поэтому не утруждают себя анкетами.

– И многих поймали?

– Пока нет. Мы посадили в тюрьму около трех тысяч.

– Но это же много.

– Нет, если учесть, что заполнен миллион анкет.

– А сколько вас устроит?

Бернэм поднес хрустальный бокал к пламени свечи, ловя свет.

– Дело не в цифрах, миссис Морган.

Рэйчел на секунду представила, что должен чувствовать допрашиваемый под этим испытующим взглядом. Мотивы Бернэма, похоже, были куда глубже, чем простое исполнение обязанностей, не такими уж рациональными, как он пытался внушить. За сдержанностью и умением разделить эмоции и интеллект угадывалось что-то еще.

– Что побудило вас стать дознавателем?

Бернэм положил вилку и нож и промокнул рот салфеткой.

– Теперь вы допрашиваете меня, миссис Морган.

Рэйчел засмеялась:

– Простите. Просто я… мне интересно, что заставило вас выбрать именно такую работу.

Бернэм налил себе вина. Рефлекс человека, привыкшего контролировать ритм и направление разговора. Сейчас он давал понять, что тема исчерпана.

– Хороший рейнвейн.

Рэйчел больше не настаивала, и до конца основного блюда они говорили о достоинствах немецкой кухни в сравнении с английской. Тему тут же подхватила миссис Томпсон. Когда Хайке унесла тарелки, миссис Элиот заметила, что Льюиса до сих пор нет, и, выразив надежду, что у него все хорошо, предложила тост:

– За губернатора Пиннеберга.

Рэйчел и забыла, что назначила время для возвращения Льюиса. Она упомянула об этом, чтобы защитить его и не расстраивать гостей, но сама нисколько не верила, что он и вправду появится. Мало того, Рэйчел вдруг поймала себя на том, что за весь вечер ни разу даже не вспомнила о муже и, руководя всем сама, чувствовала свободу. Неужели ей лучше без него? Поднимая бокал, она представляла не Льюиса, но некоего безликого чиновника, которого никогда не встречала.

– И за хозяйку, – добавил капитан Элиот. – Должен сказать, обед был первоклассный, миссис Морган. За Рэйчел.

– За Рэйчел.

– Это заслуга кухарки Греты, а не моя.

– Значит, и ей мои комплименты.

– Непременно передам. А вот примет ли она их – это уже другой вопрос. До сих пор упорно сопротивляется моим попыткам быть вежливой.

– А наша кухарка просто ужасна, – пожаловалась миссис Бернэм. – Сплошная манерность и жеманство. Minа Farter waz unt Nopleman![66] А потом выясняется, что она ничего не выдумывает. Я не верила ни единому ее слову, пока она не показала свои украшения. Бог ты мой. – Миссис Бернэм распахнула шаль, чтобы продемонстрировать приколотую на груди брошь с топазом размером с лесной орех. – Триста сигарет и бутылка “Гилбиз”.

Миссис Томпсон ахнула от восторга:

– Боже, какая прелесть!

– Ну, Кит ведь бросил курить, так что появились излишки. И наша обязанность помогать, чем можем. Думаю, она была рада.

Рэйчел передернуло при виде драгоценности, обмененной на сигареты, ей стало жалко кухарку, которую явно вынудили к этому. Было сегодня в Сьюзен Бернэм что-то чересчур дерзкое, даже нахальное. Что-то раздражало сегодня Сьюзен. Уж не то ли, что не она стала центром этой маленькой солнечной системы?

– Слово “аристократ” обычно расшифровывается как производитель оружия, верно? – Капитан Элиот обратился за подтверждением к специалисту по денацификации.

Бернэм вертел в руке бокал.

– Будь все так просто, мы бы быстро переловили всех “фонов” в Германии.

– А как ваш “nopleman”, Рэйчел? – спросила Сьюзен. – Хорошо себя ведет?

Она нарочно задала вопрос во всеуслышание, так что Рэйчел пришлось ответить.

– Неловкие моменты случаются, но в целом, думаю, все идет так, как и ожидалось.

– Ах, бога ради, поведай же нам об этих неловких моментах.

– Да всякие бытовые мелочи, – непринужденно отмахнулась Рэйчел. – Кто из каких тарелок ест. Кто пользуется боковой дверью. В таком духе.

– Не представляю, каково это – жить под одной крышей, – вздохнула миссис Томпсон. – Как вы справляетесь? – Вопрос прозвучал так, словно речь шла о больном со смертельным недугом. – Это ведь страшно неудобно.

– Как-то справляемся. Как сказала Памела, мы все здесь везучие. – Взмахнув салфеткой, Рэйчел объявила следующую стадию вечера: – Думаю, пора нам спеть.

Компания переместилась к роялю. Сборник рождественских гимнов уже стоял на пюпитре, и Рэйчел, сев за инструмент, бодро исполнила “Я видела три корабля”, потом оттарабанила “Храни вас Бог, веселые джентльмены”. При каждом припеве майор Бернэм выражал бурную радость, шлепая по пианино ладонями – получалось не в ритм – и всех перекрикивая. На фоне поднабравшейся компании это было не так заметно, но Рэйчел разнервничалась: его как-то уж слишком быстро забрало. Воспитанный, выдержанный человек, с которым она беседовала за обедом, превратился в свинью. Она выровняла корабль исполнением “Средь хмурой зимы” и попыталась успокоить надвигающийся шторм “Молчаливой ночью”, но Бернэм настоял, чтобы они спели на немецком, и все испортил, издевательски коверкая слова и обращая песню в злую пародию.

– А как насчет Гилберта и Салливана? – спросил капитан Томпсон. Он нашел на рояле издание в кожаном переплете и открыл его на “Пиратах Пензанса”. – Как раз для вас, майор.

Бернэм поставил бокал и выпрямился. Рэйчел уловила его пьяное дыхание и почувствовала, как устремляются вверх пузырьки подавляемого гнева. Он запел в тон, агрессивно и во весь голос:

Рэйчел сбавила темп, чтобы он поспевал, но остроумный галоп текста оказался Бернэму не по силам. После первой строчки каждого куплета он сбивался на “ля-ля-ля”, при этом все сильнее и сильнее колотя ладонями по крышке рояля. Посреди последнего куплета стоявшая на рояле ваза рухнула на пол.

– Оп! – сказал Бернэм. Рэйчел перестала играть и встала, чтобы оценить ущерб. Ваза раскололась ровно на четыре части.

– Кит! – воскликнула Сьюзен.

– Прошу прощения, – обронил майор. – Уверен, ее можно склеить.

– Это не моя ваза, майор. Она принадлежит дому.

– А… Ну… Значит, все в порядке!

Бернэм рассмеялся, и остальные, к полному смятению Рэйчел, тоже засмеялись. Она наклонилась, чтобы собрать осколки, и тут дверь открылась. В первую секунду она подумала, что вернулся Льюис, но это был герр Люберт.

Выглядел он так, словно сделал или намеревался сделать что-то ужасное. Лоб заливала кровь, грудь вздымалась от судорожного дыхания. Остановившись в дверях, он смотрел на них, как узревший оргию суровый пророк.

– Герр Люберт? – произнесла Рэйчел – отчасти для того, чтобы объяснить гостям, кто это, отчасти – чтобы удержать немца от следующего шага. – С вами все в порядке? У вас кровь.

Люберт посмотрел на вазу, потом на Бернэма. Ноздри его раздувались. Казалось, он готов поднять рояль и обрушить его на майора.

– Извините за вазу, старина, – пробормотал майор. – Уверен, с помощью… всей королевской конницы… фрау Морган все слепит.

Рэйчел взглянула на Сьюзен – пора той вмешаться.

– Идем, Кит, – сказала Сьюзен. – Думаю, с тебя хватит.

– Что? Споем еще. Может, и герр Люберт составит нам компанию? – И майор начал отбивать мелодию.

– Я бы попросил вас не стучать так по инструменту. – Люберт смотрел на Бернэма с нескрываемой угрозой, сжав внушительные кулаки.

В ответ майор ахнул по фортепиано с такой силой, что забренчали струны.

– Ваш рояль реквизирован, герр Люберт. А значит, является собственностью Контрольной комиссии. По существу, моей собственностью.

Уже не сомневаясь, что Люберт собирается ударить майора, Рэйчел распрямилась, положила на рояль осколки вазы, подошла к Люберту и мягко сказала:

– Мы все немножко перебрали.

Люберт посмотрел на нее и разжал кулаки. Потом бросил еще один взгляд на Бернэма, повернулся и вышел из комнаты, пробормотав:

– Sie ekeln mich am!

– Ха! – вскричал Бернэм. – Вы слышали? Мы ему противны. Мы ему противны! – И, повернувшись к Рэйчел, потребовал, чтобы она немедленно добилась извинения и определила соответствующее наказание.

– Думаю, он имел в виду тебя, Кит, – заметила миссис Бернэм и, взяв мужа под руку, повела к выходу, пока он еще чего-нибудь не натворил. – Пора баиньки.

– Но я же образец современного генерал-майора, – запротестовал Бернэм.

Вечер закончился. Закончился не так, как планировала Рэйчел, – они бы еще поиграли в карты и в шарады перед камином, – но ей хотелось только одного: чтобы все поскорее ушли. Надо найти Люберта. Гости вежливо бормотали комплименты, благодарности и извинения. Через десять минут она закрыла дверь за расстроенной миссис Элиот, которая выразила надежду, что все будет хорошо и что, возможно, Рэйчел посетит англо-немецкую группу и, может быть, приведет и герра Люберта.

Рэйчел уже собралась подняться по лестнице на верхний этаж, когда услышала стон. Перед камином, в кресле, опустив голову и закрыв ладонями лицо, сидел герр Люберт. Тяжелое дыхание прорывалось через стиснутые зубы, и получавшийся звук напоминал шуршание набегающей на галечный берег волны.

– Стефан?

Люберт открыл здоровый глаз – второй уже заплыл – и посмотрел сквозь решетку пальцев. Мягкий изгиб ее бедер напоминал виолончель, блестки на платье сверкали в свете камина.

– Вы в порядке?

Он почувствовал руку у себя на плече и опустил свою, чтобы показать рану, потом поднял лицо, чтобы она могла разглядеть ее лучше.

Увидев рану, Рэйчел поморщилась.

– Как это случилось?

“Меня чуть не убили плакатом «Дайте Германии жить!»”, – подумал Люберт, но сказать не сумел, к тому же и говорить было больно, поэтому он просто застонал.

– Пойду принесу что-нибудь. Я мигом. – Шурша платьем, Рэйчел направилась к лестнице.

Люберт снова опустил голову. Пальцы пахли кровью, во рту ощущался ее металлический привкус. События вечера закружились перед глазами яркими картинками. Повсюду плакаты “Мы хотим работать!”, “Бевин, останови демонтаж!”, “Дайте Германии жить!”. Он присоединился к протестующим неохотно, под давлением сослуживцев. Проверка еще не закончилась, и ему не хотелось рисковать, да он и вообще терпеть не мог толпу с ее склонностью к бездумному и грубому насилию, она всегда пугала его. Но эта толпа была тихой и сплоченной, и он вдруг решил, что лучше находиться здесь, на морозе, но с братьями и сестрами, чем в уютном одиночестве собственного дома. Они слушали Шорша, взывавшего к британскому чувству справедливости, но обращавшегося при этом к соотечественникам. Они спели немецкий гимн, демонстрируя скорее стойкость, чем дерзость, без той ярости, с какой в последние годы обычно исполнялся гимн. Это пели люди, обретавшие голос. А потом вдруг в пение диссонансом ворвался автомобильный гудок, следом рев мотора: какая-то британская машина пыталась проехать к заводским воротам. Люди попятились. Кто-то стукнул по крыше. Еще кто-то уперся руками в борт машины и принялся раскачивать ее, к нему присоединились другие любители размяться. Машина заходила ходуном. Люберт видел сидящего внутри офицера, видел, как гнев на его лице сменился страхом. Потом, словно не сознавая собственную силу, молодые люди опрокинули машину набок, и офицер перевернулся, ударился о крышу и остался лежать с прижатым к стеклу лицом – как рыба в аквариуме. Это было почти комично, но Люберт понимал, что вот-вот случится нечто ужасное. И тут ударили выстрелы. От первого толпа дернулась и оцепенела. Второй обратил ее в панику, люди заметались, точно перепуганные овцы, кидаясь из стороны в сторону, подгоняемые выстрелами. Люберт тоже метался, подхваченный толпой, что-то ударило его по лбу, но он продолжал бежать. Несколько метров толпа несла его, потом он споткнулся, накренился, перед глазами полыхнула белая вспышка, в голове зазвенело – чье-то колено врезалось ему в висок. Он упал на четвереньки и не сразу понял, что красные пятна на белом – это его кровь на снегу.

Рэйчел вернулась в холл с ватой, бинтом и йодом.

– Дайте-ка взглянуть.

Она осторожно приподняла его лицо за подбородок, чтобы видеть рану.

– Туда могла попасть грязь. Будет больно.

Люберт поморщился от жгучего прикосновения ваты, смоченной йодом.

– Что случилось?

Он мог бы нарисовать это, но не объяснить: слишком сильно стучало в голове.

– Они… уу!

– Тише, тише.

Рэйчел склонилась над ним, обрабатывая рану. Люберт застонал от острой, очищающей боли и сжал руку Рэйчел. Какое-то время он не отпускал ее руку, а она продолжала возиться с раной. Закончив, внимательно осмотрела лоб Люберта:

– Теперь, кажется, чисто. Да. Сейчас перевяжу…

Оторвав от бинта кусок, Рэйчел накрыла рану салфеткой, смоченной в йоде, и несколько раз обошла Люберта кругом, обматывая его голову бинтом, – ее грудь оказалась прямо перед его лицом. Повязку она для надежности закрепила булавкой.

– Вот и все. Как самочувствие?

– Жжет. Но спасибо.

– Извините майора. Он был пьян.

– Спасибо, что вмешались, иначе быть международному конфликту.

Его лицо было совсем рядом. Рэйчел видела морщинки вокруг глаз, полных печали, которой не замечала прежде. Она представила, как целует его, и вдруг поняла, что хочет сделать это. Придерживая повязку одной рукой, она другой легонько провела по его щеке и нежно поцеловала в губы. Их дыхание смешалось. Она все ждала, что по колючей проволоке побежит ток, завоют сирены и вспыхнут прожектора, но ничего не случилось. Она ступила на новую территорию, и никто ее не остановил. Вот так, легко и просто.

– Этот лучше того… другого, – сказал Люберт.

Рэйчел посмотрела на него, возвращаясь в реальность.

– Это… часть плана, чтобы вышвырнуть меня из дома?

– Это… спасибо.

– За что?

– За то, что разбудил меня.