Пока играет скрипач Бусырев Вадим

И руками я замахал, ухо обмороженное своё задел, чуть не заплакал:

– Всё, теперь всё. Пошёл я автоматики гляну. Ну, как там, не дай Боже, с кривыми стволами…

И вот потекли подобные денёчки. Этот выдался неслабый. В квартирку, оказывается, ципардейкину мы с Поповичем вселились. Соловей-разбойник, к бабке не ходить, мне ещё, ой, видать, принесёт развлечений. А на Ближний Восток мы не попали – так, может, не совсем и сожалеть надо об этом. В родной Печенге-то спокойнее. Или время покажет?

7. Со второй попытки

В Печенгу мы, естественно, покатили при первой возможности. Я позже других. Пока ухо не выправилось. Стеснялся я его. И зря. От глупости и неопытности. С самым красным и большим нужно было и переться. В Дом офицеров. На танцы. Больше поводов для знакомств получилось бы. Товарищи офицеры и не такие заявлялись.

В первый же мой выход. В Печенговский свет. На бал. Стою в малом кружке. Сослуживцев. Малец порхает в танце. Лейтенант Башаримов, молодой кадровый, красавец с узбекской, видимо, наследственностью, подводит двух дам. Та, что помоложе, всё время чего-то рассказывает. То ли про жизнь гарнизонную, то ли про украинские галушки. Башарим мне шепчет:

– Жена Поливца. Пригласи танцевать. Кивай и поддакивай. Скоро отвяжется. Сама.

Приглашать даже не пришлось. Сама на мне повисла. Начали топтаться. После вернул даму на то же место. Стоим, чего-то обсуждаем. То ли про нототению, то ли про «Солнцедар». И тут подлетает, в буквальном смысле, супруг. Поливец. Внешность у помполита – острохарактерная. Обширная лысина. Черепушка здоровая, как у Ильича. Ему бы бородку. Живот вперёд торчит огурцом. Очень быстро передвигается. Семенит. Чтоб не упасть. Ко мне сразу, тыча в даму пальцем:

– Твоя баба? Я станцую. Тоже. Сейчас.

И улетел.

Я, понятно, опешил. И дама, и другая дама, и Башарим – ноль эмоций. Продолжают светскую гарнизонную беседу.

Со временем и я обтёрся. Привык.

А у Башарима выпытываю:

– Чего ты с замполитовой половиной валандаешься? Она ж вроде какая-то странноватая. Если не сказать – ущербная.

– Поливец мне обещал, что поспособствует. На политдолжность. Куда-нибудь повыше. Огневым взводом сыт я уже. Вот и шевствую. За супругой.

Момент был уж не за горами. Осознать Башариму всемогущество поливецкое. На примере помощи геологам в их поисках и добыче тягача.

А тут мне Башарим вдруг зашептал:

– А ты знаешь, что они говорят-то? О тебе ведь.

Как-то он её лопотание разбирал. Больно уж хотел помполитом стать. Как Гарбузёнок комсоргом.

– Утверждает, что тебе на днях в Килпы, на точку ехать. Отвозить какую-то машину, что ли.

Во! Даже, если у офицеровой жены «каша во рту», всё одно она и про тревогу, и про проверку раньше мужиков узнает. И все другие новости и сплетни.

Так и случилось. На другой день.

После обеда, уж стемнело, вызвал меня начальник штаба. Естественно, срочно. По иному у нас и не бывало. Даёт мне вводную:

– На «точку» поедете, лейтенант. На боевое дежурство. Без промедлений.

И замолчал. Скривив губы, наблюдает за мной. Я его, майора, ещё плохо знал. Да совсем не знал. Он на всех так взирал. Рост позволял. И гонору хватало. Даже на жену свою Галину. Маленькую хохлушку-хохотушку презрительно сверху поглядывал. Она у нас писарем трудилась. Больше числилась. Вольнонаёмная. По складу артвооружения. Накладные с целыми и пустыми снарядами перекладывала туда-сюда. В компании с Соловьём.

Чтоб совсем не молчать дураком, подключаюсь к введению. Диспозиции.

– Чего ремонтировать будем. Опять ствол согнули?

Начштаба не реагирует. Чувства юмора ему не хватило. Пока в очередь за хвастовством стоял. Но это даже где-то и хорошо было. С ним можно говорить, как с радио. Он своё, ты – своё.

Переполняясь значимостью, продолжал майор:

– Да-а. Отправляетесь сразу же. Ехать осторожно. Не торопясь. Но! Чтоб к ночи успеть. Добраться. Берёте в транспортном взводе бортовой «Зил». С водителем. И механика. Вы, стало быть, старший. На буксире повезёте СПО [36] .

Ну, наконец-то. Родил. Для чего ехать в Килпы. А то, уж я испугался: стрелять вдруг меня заставят. Все там перепились, больше некому уже стало.

– У них там СПО накрылся. Отвезёте им станцию с батареи Пелипенко. А ломаную сюда. Вот наш зам…

В комнату вошел майор Соколенко. Зам командира по второму штату.

– … майор, товарищ Соколенко, вас потом и научит, как генераторы ремонтировать, – закончил почти инструктаж Феркес.

– Ты, это, лейтенант, езжай тихо. Мороз отпустил. Гололёд, – добавил Сокол и, обращаясь, к гордому собой штабисту:

– Ты, это, начальник, ему бумагу-то какую-никакую выправь на всякий пожарный.

Лично я понятия не имел, с какими справками обычно следует таскать за собой разные генераторы-компрессоры. Особенно в пограничной полосе. Пересекали мы её в 30-ти км от нас. В Титовке. Феркес пренебрежительно-барски бросил:

– И так проедет. На баллистическую ракету потянет. Пом-то мой, Гарбуз, не приехал с дневным автобусом. Не мне ж ему писульку делать.

Я вопросительно глазами хлопал с одного на другого.

– Ты, это. Дело твоё. Погранцы тормознут – будет жить у них. Пока не привезут. Эту, ну, писульку, – спокойно и с удовольствием прожурчал Сокол, – Хорошо, если в холодную не запрут. Камеру.

– Ладно, время идёт. Езжайте. Гарбуз подъедет, если что, подвезёт. Бумажку.

Это я не отмантулил ещё и месяца, кажись. Сказать, что зелёный был, так это комплимент мне будет. Месяца через два-три, «вдел» бы стакан в такой ситуации, «подвернул» ногу около КПП, и поехал бы вместо меня кто попроще. Потом, кстати, узнал, кого я «на поле заменил». Через сутки я стал вдвое опытнее.

Собирались ещё часа три-четыре. То бензин, то колёса. Хорошо гробину эту волочь предстояло на жесткой стреле штатной. Не на тросике каком-нибудь. Ходил вокруг этого каравана, ощущая смутное беспокойство. Как Шарик перед операцией. [37]

Тронулись.

– Приходилось на точку ездить? – спрашиваю водилу. Молоденького парнишку. Такого же курносого, как я. В этом повезло. Правда, хоть и дурак я был совсем, но с кавказским или азиатским воином ехать отказался б наотрез. Второй, механик, тоже оказался нормальным.

– До Мурмашей один раз со старшиной ездил. Не доезжая Мурманска. А на Килпы направо будет. Да тут не заблудимся. Асфальт довезёт, – довольно бодро отвечал мне рулевой. Ему было весьма радостно прокатиться. Вырваться из гарнизонного заточения.

Печенга. Памятник. Танк на постаменте. Поворот направо. Километров пять – справа посёлок Спутник. Морская пехота тут стоит. Начинается длиннющий пологий подъём. Тягун, как говорится. С плавным долгим правым изгибом. Потом – перевал и резко вниз, влево.

Не дотянула наша сцепочка до высшей точки метров триста. Днём была оттепель. К ночи подморозило. Гололёд – слов нет. ЗИЛ-ок пустой. На хвосте СПО, под шесть тонн. Дальше можно не объяснять?

А я чуток ещё вспомню.

Водитель – молодец. Сначала мы практически на месте шлифовали лёд. Слева крутой косогор, справа – круто вниз к Спутнику. Мы с механиком выскочили. Шинели бросали под колёса! Как листки бумаги вылетали взад под прицеп. Помочь ничем не могли. Я в те времена – водитель практически никакой. [38] Не знаю, чего ему и командовать. Только и проорал:

– Постарайся назад влево!

Да он и сам сообразил.

Тихонечко сдал, и СПО грёбаное съехало в кювет. Если бы вправо, то караван наш прилично б кувыркался по камням.

Грузовик наискось перегородил всё шоссе. Стрелу прицепа заклинило в фаркопе. В два лома, чудом нашлись в кузове, ещё большим чудом, расцепились. Водила, умница, тихонечко-тихонечко ушел вверх на перевал.

Повезло-то повезло, да не очень. Криво съехавшая громатушка, с лежащей на земле стрелой, перегородила шоссе более половины. Водиле где-то за перевалом с трудом удалось развернуться. Осторожно и тихо, прямо по стреле, обогнул станцию питания орудий. 2:0! Две батареи из дивизиона, в случае чего, могли стрелять сейчас только вручную. Но это пока было не всё.

Ни одной машины. До сих пор, ни туда, ни сюда, никто не проехал! А стрела выше горизонтали не поднимается. Не задрать её вверх и чуток проезд не освободить. В военное время такую помеху сталкивают в кювет. А тут и не столкнуть. Косогор мешает. Значит взрывать. Я б с радостью. Чем?

А сейчас вот-вот рейсовые пойдут. Из Мурманска. На Заполярный и Никель. Три, а то и четыре. Львовские. Крейсерская скорость не ниже 80 км. С перевала, круто вправо и – тут я! Через триста метров. В сплошной темноте. Жду их. С сюрпризом. От имени и по поручению падлы феркесинской.

Да нет! Он тут совершенно не причём. У меня ж никаких документов нету. Кроме удостоверения личности. А СПО я угнал. С тайной злобной целью.

Водителя погнал одного назад. Только и успел вразумить:

– Комбату! Пелипенко! Он один – человек! Всё объясни. Гони!

Механика послал, бегом, с грязной шинелью, на перевал. Живо!

– Сейчас рейсовые пойдут! Стой там. Ори, маши шинелью, не сходи с места.

Сам остался. О чём я думал? Не помню. Не успел я задуматься. Не вру. Минут через пять на перевале увидел сперва отблеск дальних фар на ледяном шоссе. Потом показались плавно мотающиеся вверх-вниз два ярких желтоватых глаза. Бежал навстречу, махал руками. Конечно же уступил ему дорогу. Ас за рулём, иначе не назовёшь, почти не сбросил скорость. Пролетел по стреле СПО. Его мотануло, он завилял, стремительно уходя вниз, дальше. К танку. На постаменте. На Печенгу.

Два других скорость сбросили. Медленно перевалили через стрелу. Она даже не погнулась. Умели раньше делать. В середине прошлого века.

Никто даже не остановился.

Начальника штаба я горячо полюбил на всю оставшуюся. В дальнейшем он меня не разочаровал.

Комбат прислал ГТС. Вернулись в расположение уже за полночь. У дежурного узнал, что в первом автобусе ехал из отпуска помначштаба лейтенант Гарбуз [39] . С молодой женой. Он заметил, как их тряхнуло на спуске. При подъезде к Спутнику. Через несколько дней я ему рассказал, что это было. До этого у него мелькала мысль о кадрах в Советской армии. Родом он был из простого белорусского городка. И жена тоже. Теперь стал подыскивать себе замену. К скорому дембелю. Так открылась перспектива для Мишутки. Ещё до его прибытия на службу.

Заснул я тогда не раздеваясь. Абсолютно трезвый. Такого ещё не бывало. Я про одежду.

На утро к Феркесу опять вызывают.

Вот я бы как-то смущался, что ли? Ну, если нет, то посочувствовал. (Поэтому мне мой рядовой Гасюнас позже и сказал, что не быть мне большим воинским начальником).

А у начальника штаба, не то что понимание – самодовольством харя лоснилась. С утра. Во время моего доклада. Да он и не стал меня выслушивать. Оборвал и сообщил:

– Сейчас ГТС вас потянет. Поторапливайтесь. И так ночь потеряли. На боевом дежурстве! А? На боевом! Батарея без электропитания. Не хочу из-за вас получать втык.

Приходилось мне краем уха слышать, как личный состав, низкие чины, бывает, поступают с подобными командирами. В период начала боевых действий. Столько лет прошло, а у меня всё одно – на душе кошки скребут.

Погнали мы снова на точку. Один механик – водитель за рычагами, второй – в помощь. Я уже, внутри сам за себя горд и доволен. Ну, а как же? Выкрутился.

В кабине места, что грязи. Жарко. Погода прояснилась. Подморозило. Я успокоился. Подремлю, думаю. До погранпоста. До Титовки. Теперь у меня командировка есть. Гарбуз выписал. ПНШ – худой, желтоватый. Сельский счетовод вылитый. Курит без передышки. Бумажку мне справлял, башкой покачал:

– Да. Феркесин, Феркесин. Я уж ему напомогался. Ты-то смотри. Всё одно, езжай осторожно.

Я уже – бывалый. Ништяк.

Спокойненько ГТС делает почти весь тягун. Вот он – перевал. Из-под капота тягача потянуло горелым. Далее – дымок.

Останавливались раз пять-шесть. Заглядывали и обнюхивали движок все вместе. Я его видел, естественно, первый раз в жизни.

Возвращаться?

Так ведь не развернуться. И как на меня будут в дивизионе смотреть? Все.

На х…! Вперёд. Гори оно всё…

Дотянули до Титовки. Выскочил к погранцам. Умолял глянуть. Помочь.

Стало быть, на этот раз оба механика-водителя у меня оказались – зашибись. Крышка фильтра очистки соляры почти отвинтилась. Всех делов.

Как мы не сгорели?

Погранцы и хохотали, и поздравляли меня. Не помню: рассказал я им про мой первый заезд?

Топлива еле-еле хватило до точки. Встали на территории батареи.

Там все жили в одной казарме. Тесной. Офицеры отгорожены занавеской. Орудия на маленькой сопочке. С крутыми боками. Карабкаться вверх – тоска. Споткнуться и вниз – весело. Расчёты дежурили постоянно.

В этот вечер мы «шлёпнули». Кратенько описал мою эпопею. Никого особо этим не удивил. Один Гарбузёнок посочувствовал:

– Да, старичок, да… Мне тоже пришлось хлебнуть. Мои слёзки поболе твоих будут. В прямом смысле – из моего взвода хлебнули. Трое. Раздолбай Красильщиков [40] , ефрейтор. С двумя такими же. Спирта технического достали у летунов. Кстати. Страшная отрава. СПО вышло из строя. Красильщиков орал: «Диверсия НАТО! Диверсия НАТО!» Стали пушку наводить на Норвегию. Отомстить. Обойма на лотке застряла.

Гришка, слов нет, как горько, вздохнул. Хлопнул стакан. Пили то самое техническое шило. Действительно – дерьмо. Правда, никто не травился. Закончил со слезами на чёрных глазах:

– Будут разбираться. Мне достанется. Плохо учил личный состав. Даже зенитку зарядить толком не могут. [41] Не бывать мне комсоргом. Видать не судьба. А ты говоришь!

Обратно уехал на следующее утро. Сразу же заснул. Разбудил водитель:

– Где это мы, товарищ лейтенант?

Гляжу – барак гражданского аэропорта. Не туда свернули. Я расхохотался. Два месяца назад я со второго захода прилетел сюда с «Аэрофлотом». Сейчас появился на ГТС. Со второй попытки.

Это конец злоключениям армейским, или начало?

8. Суровые будни

Говорят, что птица мечтает о небе, о полёте. Возможно. Даже скорее всего. О чём же ей ещё мечтать? Не о море же. Наш Сокол мечтал о мотоциклах. Это знали все. К зениткам он относился равнодушно. И к самолётам тоже. А зенитчик должен глядеть на аэропланы хищно. Наш Сокол и на стрельбах не наслаждался трассами снарядов. Любовь безответная к мотоциклам касалась и всяких агрегатов. Генераторов, компрессоров, СПО и прочих. Но на колёсах.

Когда я притащил после всех приключений ломаную СПО, майор Сокол кинулся с наслаждением ремонтировать. Не лично, конечно. Руководил. Ремонтниками из мастерских и транспортного взвода. Перед этим они чинили сварочный агрегат. С трудностями. Где-то на станции нашли похожий. И из двух собирали один.

А я радовался. И СПО довёз, никого по дороге не угробил, и сам жив остался. И на Ладогу скоро поедем. После Нового года. Там домой загляну. К друзьям… К Альке с Люсендой. Выясню, как наша общая подруга замуж вышла. Кларисса. Мне намёки подавала – и на тебе. И что жених? Какое приданое взял? А лично я друзей возьму. Однополчан. В гости заглянем. Выясним все непонятности. У Меняйлы руки на такие дела чешутся всё время. Да и Малька подписать, как два пальца… Я с ними в буфете Дома офицеров делился, у меня от товарищей по оружию секретов нет, не подведут. Меняйла поведал случай:

– Пошли мы с моим корешом, вот также, как у тебя, подруга его замуж выскочила осенью, а мы со стройотряда вернулись, он ей ведь, сиповке, шарфик нейлоновый вёз, с Абакан-Ташкента, приходим, они свадьбу гуляют третий день, мы почти перед этим ни-ни, так, для храбрости, за столом молодых даже поздравили, выпили, комсомольцы ведь, культурные люди, с ударной сибирской, встаю я, у меня слово приготовлено, чтоб всё сказать, что у кореша накипело, он всё меня останавливал, Витя, только без мата, Витя, за рукав дёргал, я встал, он меня опять дёрнул, стал падать я, сильно он дёрнул, за край стола ухватился, да вместе со скатертью, так под стол и рухнул, лежу и выходить не охота, там и остался, слышал только крики горько, хорошо отметились.

Все мы одобрили Меняйлу. Начпрод Файзула тоже добавил от себя:

– Маладца! Очень хорошо. Маладца! Я тожа был у друга на свадьба. На культурный свадьба. Главна культурна себя нести. Ты культурна был Миняйла, маладца. Я тоже был до конца. Держался. В уборный зашёл. И тут забыл сапсем. Как дома, как в армия, как училища. С ногами на гаршок. А слабый был. Упал на бок гаршок. Падаждал, падаждал и убежал сапсем. А жалка. Не допил, не даел. Культурна нада быть, ай, нада.

Очень все тоже одобрили начпрода. Я сказал:

– Меняйлу не возьму. Ты уж, Витюха, не обижайся. Раз ты речь без мата говорить горазд – мне это не подойдёт. А с Файзулой – замётано! Хорошо бы, ты Файзулка, «Яву» свою прихватил. На ней бы подкатили и, подождав, укатили.

Батареи сменились на боевом дежурстве. Попов уехал, Гарбузёнок приехал. Поселился у Малька в квартирке. Решили они сами себе готовить. Значит, забирать на складе все продукты, а в столовку носа не казать. Так делали все, кто с семьёй тут нёс службу. Малёк – холостой. Гришутка – женат. Но супруга у него – пианистка. В Печенге играть, видимо, желанием не горела. Майор Дудник Гришку пытал:

– Пианистка. На чём же это? На пианине?

Гришутка самодовольно:

– На пианино, на пианино.

Хитрец майор усложнил задачу:

– А на рояле? На рояле – никак?

Гарбузёнок пытался держать планку:

– И на рояле. И на рояле тоже.

Дуднику только этого и надо:

– Э-э, нет. Пианино маленькая, рояль – огромный. Это две здоровые разницы. Или-или. Ты хоть раз видел, чтоб этот, как его? На пианине играл. Маэстро! Он только на рояле. Да! Ойстрах!

Гришка кипятился:

– Какой Ойстрах? Он вообще на скрипке. Причём здесь рояль?

Майор дождался своего:

– Э, нет. Это ты нам баки забиваешь. Думаешь, мы тут, раз в Петсамо, так тёмные? Не знаем нот? На скрипке – Паганини играл. Паганини! Да и вообще без струн. Только он и мог. В цельном мире.

Гришка ломался:

– Да как это без струн? На одной струне!

Последнее слово оставалось, знамо за кем:

– Ну, на одной, на одной. Но Паганини ведь! А ты – рояль, рояль. Я тебя проверял, лейтенант. Правильно Коробок тебя в комсорги не взял. Чему б ты молодёжь-то научил?

Гришка, чувственная натура, чуть не плакал. Майор довольный уходил. Потом возвращался и заканчивал:

– А я, вообще говоря, мог бы за тебя слово кинуть. Чтоб в комсорги. Есть у тебя шанс. Жену сюда вытащить. И чтоб она нам концерт дала. Но! На рояле.

Бедолага чуть не рыдал:

– Где ж я рояль-то возьму? В этой самой Петсаме [42] . А, старички?

Так вот Гринька сблатовал Малька жарить, парить самим.

– Я, – хвастал Гарбузёнок, – Такую фаршированную щуку могу делать. Цимес [43] .

– Дак где ж ты здесь щуку-то видел, горняк-кулинар? – иронизировал Попович. Мы с Борькой готовить сами – не рехнулись ещё настолько. Хотя о фаршированной щуке только слыхали, попробовать были не прочь.

Почти в один голос предложили Гриньке:

– А из трески? Или из скумбрии, цимеса не получится?

Естественно, подошёл опять майор Дудник и просветил нас:

– Щука! Им для национального их лакомства только она нужна. Желательно говорящая. Из средней полосы России. Ведь там, в районе Мёртвого моря, она не водится. Почему привыкли фаршировать именно щуку – историческая загадка.

Гринька боялся Дудника, как предзнаменования. К неудачным начинаниям. Опыту не внял, однако.

Ещё Малёк хорохорился:

– Сахара будет – море. Брагу поставим. Особую. Рецепт знаю.

«Руки растут из …». Это – про Гриньку. Слесарь-энтузиаст Полесов из «Двенадцати стульев» – это Малец. За месяц от голода они не померли. Разжигать с утра до службы плиту на отвратительном каменном угле с острова Шпицберген [44] , готовить жратву на весь день – не до цимеса. Гарбузёнок погорячился.

А шаловливые ручонки Мальца, как он и обещал, дошли только до бражки. Секрет рецепта мы так и не узнали. Из бидона она рванула бурным потоком. Воняло, правда, очень прилично. Бидон выставили на крыльцо. Откуда он пропал: к Гриньке приходили его солдатики. Топили печь, плиту, пришивали подворотнички, чистили сапоги. Гринька был не жадный. Давал им часть доппайка.

Но браги мы, однако, не пробовали.

И хорошо, что мы весь сахар-рафинад не отдали Мальцу в бражное производство. Ну, пропал бы – и пропал. А вот прихожу через пару дней со службы. На крыльце у меня лежит огромная овчарища. Видел её неоднократно. Болталась вокруг части. Чья она – не знал. С желтыми подпалинами. Красавица. Что девка она, мне на КПП солдаты сказали. Я-то не очень разбираюсь в физиологическом устройстве другой половины животного мира.

Валяется на крыльце спокойно. Проход перекрыла. Глядит на меня доброжелательно. Улыбается.

– Ну, чего пройти-то дашь? – спрашиваю.

Всё поняла. Встала без слов. Хвостярой машет. Посторонилась. Открывай, мол. А то я заждалась.

Обошла весь дом. Довольна осталась. Дал сахара с печеньем. Схрумкала культурно. Разжёг плиту. Сел чай пить. Борька на «точке». Я теперь один.

Нет. Не один. У ног лежит живой тюфяк. В виде восточно-европейской овчарки. Собак у меня не было. Маманя терпеть не хотела. Коты были. Но эти – с другой планеты.

– Как же тебя зовут?

Миллионы раз произносил человек этот вопрос, когда к нему вдруг является хвостатое четвероногое. За ним следует размышление и следующий:

– И как мне называть тебя теперь?

Пью чай. Курю. Думаю.

И приятно, и грустно. Здесь я один. Холостой. Борька – женат. Гришка – женат. Все ленинградцы женаты. А у меня и дома, в Питере, нет никого. Поделился этим с гостьей.

– Была у меня подруга. Лариса-Клариса. Была, да вся вышла.

Башку гостья живо подняла. Глядит понимающе. И чего-то меня осенило:

– Во! Будешь ты – Лариса. Согласна? Не обидишься?

Я не вру, она мне кивнула.

И прижилась у меня Лариса. Приносил пожрать ей из столовой. Доедала, выборочно, что у меня за стенкой Гринька фаршировал. А главное – сахар с печеньем.

Как-то собралась у меня компашка. Майор Каминский заглянул с Панасевичем, уже где-то «вдетые». Немного добавили.

– О, у тебя какая зверюга поселилась. Она из 10-го полка сбежала. Служи, немка, – майор поднял сушку повыше. Подруга моя – ноль внимания.

– На, Лариска, на, – я бросил ей ломтик колбасы. Только лязгнула.

Не заметил совершенно, что Панасу это ой как не понравилось. Да разве такое поймёшь?

Панасик жил и работал в Заполярном. Электриком на руднике. Заглядывали, случалось, к нему в гости. В ожидании автобуса. Деталей не помню. Лейтенант запаса. Призвали на два года. Незатейливый доброжелательный мужик. Пока трезвый.

А тут глаза кровью налились. Выпучились. И на меня:

– Ты! А, чего? Зачем? Моя жена-то, а?

Майор, крупный мужик, чуть его не в охапку. Разобрались с трудом. Я и не помню, а у Опанаса оказывается жена – Лариса. Вот у него в пьяной башке и закоротило. На каком это я основании? В тот вечер хорошо обошлось. Без мордобоя. Из-за женского пола.

Из-за двух Ларисок. Или трёх?

На следующий день Панасик хохотал. Не верил.

Банный день был. Сама баня – ниже среднего. И вода не шибко горячая. И парная плохонькая. Одно было замечательно: два комплекта чистого белья. Включая два типа портянок. Летние и зимние. Никакой заботушки со стиркой. Сейчас бы так, честное слово.

Один нюанс. Бельё солдатское. Кстати, натуральное прекрасное, лучше мне носить не доводилось. Но в холода, это девять месяцев, пардон – кальсоны.

Служить в них – прекрасно. А вот в гости в Печенгу, в Заполярный ходить в них было – неудобняк. Я имею в виду: к дамам. Но это – спервоначалу. Стеснение в этом вопросе – одно из главных отличий желторотого офицерика от бывалого.

Малец, к примеру, как только получили исподнее, ещё до подрезки шинели, орал:

– Да чтоб я? Никогда в жизни не носил. У меня свой запас плавочек.

Ничего. Хоть товарищ Гольфстрим и огибает Кольский, но за кружком Полярным очень быстро смекаешь, что какие бы «они» ни были крутыми, да всё одно – не железные.

Башарим в баню немного опоздал. Пар – уже ёк. Недоволен был. Урчал, путаясь в пресловутом нижнем:

– Новобранец прибыл. В нашу батарею. У меня пока поживёт.

Они квартировали вдвоём с Безручко. Тоже кадровик молоденький. Он на точку отбыл. Уже, заходя отмываться, бросил:

– Ваш. Из Горного.

Гарбузёнок уж ушёл с Мальком. Переругиваясь. Жарить макароны или варить. В предбаннике наших, горняков, уже не было.

«Надо заглянуть. Познакомиться, – думаю. – Кого ещё забрили? С опозданием. Кому отвертеться не выгорело?»

– Чаю хотите? – мы не сразу перешли на «ты».

Кого и чего угодно ожидал увидеть на постое у Башарима с Безручкой. Оба кончили политучилища. Оба обижены: пришлось зенитками управлять. Прибывший к ним с бутылкой, с разговором «за жизнь» – смотрелся бы нормально. Да Башарим бы тогда и в баню не пришёл.

А тут…

Дверь мне открыл невысокого роста, стройный, светловолосый, можно сказать, парнишка. Уже потом я с некоторым удивлением подумал: «Неужто я тоже по гражданке» [45] так не солидно выгляжу?» [46] .

– Здравствуйте, проходите. Хозяин, лейтенант Башаримов, скоро будет, – любезно, спокойно. У нас так не говорили. Я уже и отвык.

– Я знаю. Он нам сказал, – прошёл к столу, сел. Чего-то я у замполитов раньше и настольной лампы не видал? Под ней листы бумаги, пузырёк с чернилами, ручка с пером, рисунок…

– Вы – наш, из «горняшки»? – машинально спросил я, не слушая ответа.

Знатоком живописи, вообще искусства, никогда я не был. И уже не буду. Меня всегда поражала способность некоторых творить. Здесь, вдруг – я это увидел.

– А тебя как зовут-то? – оказывается, мы продолжали разговаривать. А я заворожено рассматривал. Не знал, как это назвать.

Мишка обычным ученическим пером, тушью рисовал… настроение! То, что я сам почувствовал, когда впервые глядел на эту землю из окна львовского автобуса. Я тогда не мог выразить это и словом. А Мишутка мог тушью, пером. В стылой заполярной равнинке, меж сопок, замерзающий оборванный персонаж из Джека Лондона – играет на скрипке!

Так я познакомился с Мишуткой. Геологом. Будущим ПНШ-а.

Пришёл к себе. Дал своей непонятной гостье поесть. Любимые печенье и сахар на исходе.

– Ну, что? Ларуньчик. Мы-то с тобой. Так себе, людишки. Ни хренюшеньки толком не умеем.

У Борьки на тумбочке лежали две книги: «Радиоактивные методы поисков месторождений» и «Наставление по зенитным стрельбам». «Радиоактивность», наших учителей Новикова и Капкова, была заложена самодельной закладкой. Попович нарисовал «дембельский» календарик.

– Вот, Крыска-Лариска. Люди над собой работают. Неустанно. А мы?

Было томительно жалко себя.

Через многие годы я пойму Женьку Бондаренко. В Беринговом море. В каюте хлюпающего геофизического пароходика «Фёдор Матисен». Смотрел Жека, как Вовчик-Академик чеканку выдавливал, между вахтами, и плакал: «А вот я – ни хера не умею такого». [47]

Лариска понимающе кивала, жуя печенье.

Соловей меня огорчил:

– Будет жить у тебя, лейтенант, пока сахар со сгущёнкой не кончатся. Не ты первый.

Сгущёнку я на дух не переносил. После Таджикистана. Отдавал её личному составу. Значит и вторая Ларуня от меня уйдёт вскорости.

«Надо спросить Панаса, чем его Лорка питается?» – подумал в тот вечер, засыпая.

9. Полигон

Надо признаться: охота пострелять. Даже не знаю, чего больше хочется. В Ленинград заехать или покидать сапоги хромовые в небо. Нет. Глупость, конечно, горожу. Загрузиться в эшелон, докатить до станции «Ладожское озеро», пересесть на электрический поезд и… Узнать. Ждёт ли там нас кто, кроме военных патрулей. Не считая родителей, естественно.

А пока надо готовиться. Всем вместе и каждому в отдельности. Количество различных совещаний растёт неимоверно. Если выполнять одну десятую вводных – спать надо в казарме. Не снимая сапог и шапки. Очень поздно узнал, в чём черпают силы некоторые наши. И где. На территории части есть лавочка. За вещевым складом. Торгует по будням. Днём. Недолго. Хозяйка – Зинка-толстушка. Не только пряники отпускает. Господам офицерам – бутылки с болгарским крепким соком.

Иногда приходится прибегать к зинкиным услугам. А то нервы, знаете ли, ни к чёрту.

А откуда им взяться, железным-то нервам?

Сокол мне тогда сказал, мундштучок посасывая:

– Вот это. Тебе.

Похлопал по кожуху с удовольствием механизм на колёсах. Как лошадь породистую. САГ-1. Агрегат сварочный. Кулибины доморощенные собрали. Так думалось майору.

Перед стрельбами, на железнодорожной станции Печенга автобусик наш дивизионный сломался. То ли станина, то ли рессора. Варить поехали. Агрегатом грёбаным. И на станции его опознали. Хозяева.

Бригада железнодорожников нагрянула в часть. Я – крайний. Без вопросов. Еле отмазался. Спиртом.

Одно слегка успокаивало. Сокол подошёл. Без свидетелей. Ткнул кулаком в бок:

– Ты, эта… Не того. Я ж не хотел.

Вздохнул, закурил, ушёл.

А мне-то: и хрен бы с ним. САГ этот, правда, числится за мной. А остались от него одни колёса. Ну, до дембеля далеко. Дожить ещё надо. Тьфу-тьфу.

Однако Ладога близится. Дудник эшелон заказывает. И слишком уж много платформ. Заявку у него на станции не берут. Я под руку попался.

– Так, слушай. Дело хитрое. Быстро дуй на станцию. На почту. Твой портрет ещё не примелькался. Отправишь пакет. В линейное управление. В Мурманск.

Утро ещё. Мороз не очень. До двадцати. Попуток не было. Побежал. Три-четыре км. С моста на пригорок взбежал – с Гольфстрима ветерок. Пять секунд – колени и выше стекленеют. Вспомнил и вторые исподние и ватные брюки. Спецпошив выдали же замечательный. Станция видна, километра полтора. Но, чувствую…

Слева в распадке увидел вагончик. Дымок из трубы. Еле добежал. Ввалился. Морды красные у печки. Заорали:

– О-о! Кто к нам! Доблестный литер. Воришка.

То ли соплю, то ли шиплю в ответ:

– Братцы. Смерзаю.

Отогрелся. Спирту дали.