Пока играет скрипач Бусырев Вадим

– Так, а эта и есть, а таварищ линтинант? Эта что плахой?

И чего ему объяснишь? Самому было просто глуповато.

Напялил. Пошёл. Так ведь главное! У этой козырёк был, ну…, ну, как сопля. Мягкий и липкий.

Хотел начать поиски по части, да меня – в библиотеку.

Ба! Сегодня день встречи старых знакомых. Майор. Улыбчивый, что о шинельке Мальца расспрашивал. Правда, я сейчас шутить не настроен. Озабочен своей фуражечкой.

У них наверняка у всех своя специализация. Этот начал опять потусторонние темы затрагивать.

Да как в Печенге служится? Жениться не думаете? В кадрах остаться не хотите? Родители живы, здоровы? Книжки читать любите? В институте-то неровно вы учились. Из пистолета часто стрелять приходилось или редко? Зрение у вас не ахти, а чего очки не носите? В институте о вас отзывы неплохие, а тут в части противоречивые. Почему начальником мастерских согласились стать? А после службы, чем думаете заняться?

И вдруг, бах!

– А вы знаете, что они пристально вас изучали? – майор перестал быть улыбчивым. Замолчал, ощерился на меня.

– Что? Кто? – понимаю мозгами-то, что опять «эти, кто надо» пинать начинают, приплясывая, меня разглядывая. А всё равно страшновато ведь.

Молчу. Очередь моя: глаза выпучить, челюсть отвесить.

Не знаю, удалось ли ему, чего хотел, но рожа довольная. Подвинулся ближе ко мне. Успокаивающе, доверительно и тихо:

– Рядовой Баландин. Его группа. Помнишь такого?

Откинулся на спинку стула, обомлевший.

Помню, а как же. Зимой, в феврале, наш воспитатель, старый Заёк, с каким-то ещё заезжим «коллегой» быстренько из третьей батареи трёх солдат, что ли, «перевели» от нас. По разным частям. Книжки читали по ночам. Баландин этот в библиотеке ошивался. Из Московской области был. Учился где-то, да вылетел.

– Баландин? Меня? Да с какого х…? – сам уже сокрушаюсь: «Ну, едрёна вошь, опять ты, мудила, не знамо где, вкапался во что-то».

– А вот, глядите, – майор подмигнул, точно помню, достал маленькую записную книжечку. Бумажкой заложенную. Читает мне: «Лейтенант. Начальник караула. Институт. Сессия. Устал. Видение. Двойник».

И мне тихо. Торжествуя, но книжечку близко не показывая:

– А? Чувствуете? А вы говорите. Можете объяснить?

Хоть стой, хоть падай. Уж в который раз. И полегчало мне, и поплохело.

Начинаю объясняться. И чувствую, что жалобно, и ничего с собой поделать не могу.

– Ну, как же не помнить? Прекрасно всё помню. Я – начкар, состав весь батарейный. Баландин этот очень разумный паренёк был. Просил про Ленинград рассказать. Слово за слово. Он фантастикой интересовался. Я ему случай из жизни выдал. Да приплёл кое-что.

В сессию одурел, мол, вконец от теормеха. Иду по набережной, поздно. Январь, снежок, напротив Зимнего. Навстречу. Двойник. Позже прочитал у Паустовского. Такой же случай. Двойник его, Паустовского, в ужасе был. Пленный пацан, в колонне шёл. Так всегда бывает, говорят: одному – страх, другому – хоп што.

Я перевёл дух. Майор глядит на меня. Не мигая.

Решил ещё долить истинной правды:

– С дружком моим в институте был случай. Такой же. В очереди за билетами в кино. В «Октябрь». Стою, говорит. Впереди парень. Затылок у него какой-то странный. Вроде видел где. Парень начал ёжиться. Оборачивается – я! Дружок мой расхохотался, а тот убежал. Обоссавшись. Спросить можете. Сл…

Хотел сказать: «Славку Буева спросите. Не даст соврать. С ним было».

Да во время спохватился. На хрена приплетать. Затаскают ещё. Не обрадуется Савва. И ещё потом подумал: «А, ну как наврал мне Савва? И от всего откажется. И так я в дерьме, а тогда…»

Замолк я окончательно. Смотрю на дознавателя своего затравленно. Он на меня глядит. Взглядом остановившимся. Будто, где витает.

Слегка тряхнул головой майор. Как от наваждения освободился. Но выдержку не теряет. Школа есть школа. Меня назад возвращает:

– Ладно. Х… с ними, с этими двойниками. Тебя послушать… А за группой этой мы понаблюдаем. Вернее за членами её. В разных частях они ж теперь. И за тобой, лейтенант, тоже. И до чего ж ты непонятный человек! Ну, везде, куда ни плюнь, в тебя попадёшь. Тут ты. Рядом.

Он ничего не записывал. «Те, кому надо» никогда ничего не записывали. Писали только прокуроры.

Убрал блокнотик, мне говорит усмехаясь:

– Ладно. Иди покамест.

И уж совсем на моём выходе:

– Двойники, говоришь? Ну-ну.

Вышел с беседы, что книжками учитался. Показалось мне, что майор тоже встречал в жизни. Своё подобие. Интересно: кто кого испугался?

О фураге своей я вспомнил уже на ужине. За столом сидел с Меняйлой. Он зимой шапку не снимал, по возможности, никогда. Жена мне, по секрету, как-то в клубе говорила, что и спать норовил в ней. Но то зимой. Он с Карпат, понять можно. А тут и в столовке сидит в уборе.

– Ты, чего? – спрашиваю. И пальцем в голову ему тычу. Не зима ведь. Весело жуя сало варёное, Меняйла говорит мне:

– У нас с Мальцем один размер. Миниатюрный. Вот теперь и следить приходится.

Я сало жевал грустно. Не малоросс, час. А тут совсем прекратил.

– Не понял? При чём здесь Малёк?

– У него фурага пропала. Он же знаешь, знаешь? Мою свистнет, переделает. Не узнаешь. Надо поберечься.

«Э-э, – думаю, – Трэба бежать. Спросить Мальца, где, как посеял фуражечку».

Сало выплюнул. Компотику хлебнул, к вешалке… Е…тить, перее… Моя родная фурага на ней одиноко висит.

И главное не заметил совсем, кто входил, кто выходил, пока мы с Меняйликом гутарили. Он всё ещё жуёт. Убора головного, не снявши.

Не денёк, а «угадайка» [69] какая-то. Только для нас. Взрослых идиотов с погонами.

Попёрся домой. Огородами. Чтоб на КПП ещё кто-нибудь в библиотеку не затащил. На сегодня сыт.

Малька сейчас искать не буду. Борька – в карауле. Решил заглянуть к Мишутке.

Сидит благостный, карандаши точит. Решил его внезапно с порога мыслить заставить:

– Минька, меня сегодня «особый» человек про двойников пытал. То есть, нет. Про них я сам ему объяснял. Он расспрашивал, почему я в записной книжке у Баландина оказался. Как это тебе, а?

Миху не зря в штабную кладовку выдвинули. Не за один почерк. Он и в Генштабе пригодился бы. Заездили, конечно, его бы. Усадил меня. Успокоил:

– Чаю испей. Коленкой не дрожи. Про записную книжку знаю я. Человек «непростой» и ко мне в каморку заглядывает.

– Про меня дознавал?

Минька снисходительно бросил мне кусок сахару в кружку:

– Знаю, чай сладкий не любишь. Изредка надо. Для мозгов. Тогда поймёшь: Не ты у нас один такой интересный. Со всеми беседуют. Обо всех.

– Ну, а ты ему чего?

– Похвалил тебя. С трудом, говорю, а учился парень. Так напрягался, что «глюки» были. Это я про двойников. Ему понравилось. Они это любят. Да и все тоже. Когда рядом людишки проще, глупее.

«Ладно, не буду ему развешивать, – думаю, – А то и про Паустовского опять придётся. Ничего! Вон уже сколько людей свои копии встречали. И я, и Савва, и писатель известный. Да и «особист», похоже, туда же. И тебя, Куинджи наш, коснётся».

– А вот слушай-ка, что ещё было со мной сегодня… И поведал ему про фуражку мою, путешественницу.

Миха встал. Заходил по комнате босиком. Любил он это дело. Босиком. Долго молчал, мычал, в окно пялился. Потом ко мне вдруг:

– А ну-ка! Одень фурагу свою. Так. Погоди. Посиди. Сними…

– Издеваешься?

– Стой! Погоди.

Забегал по комнате.

Потом уселся и выдал мне:

– Неужто другого способа не нашли? Значит, на первых ролях тебя держат…, но с другой стороны…

Я рот, было, раскрыл, меня Мишутка доконал. За весь такой денёчек-то.

– Слухай, – продолжает тут ПНШ, – Когда пластилином нитку на бирке залепляют, напоследок каким пальцем прижимают?

– Большим? – начинаю смутно догадываться я.

– Бирка с вашего шкафчика-то пропала с явным отпечатком какого пальца?

– Большого, – соглашаюсь я, – Только с входной двери, не со шкафа.

– Не суть, – захлёбываясь, торопясь, меня в грудь толкает Мишка, – Сам теперь гляди на себя. Как ты фурагу снимаешь?

А верно! Большой палец за козырёк снизу. Указательный плашмя сверху. И всё. Никаких боле других отпечатков.

– Видишь? – почему-то грустно говорит Миха, – Но неужто другого способа добыть твой оттиск не было?

– А за тулью ты никогда рукой не берёшься. Я заметил, – напоследок дорисовывает художник наш, – Так характерно снимает и одевает фуражку только Гринька.

9. Маразм крепчал

«Кого он мне напоминает? Ну на кого же он похож? Здоровенная, кряжистая, широкоплечая фигура. Бычья шея. Рост, правда, не высокий. Не хватает усов. И бороды лопатой. Неужели?…»

Такие дурные мыслишки бродили. А стоял, вытянувшись по стойке «смирно». На плацу. Со всем нашим опальным дивизионом. Согнать было приказано всех. Кроме наряда. Внезапно. По тревоге. Бегали посыльные, как очумелые.

А прилетел к нам вертолёт. МИ-6. Защитного цвета. И сел прямо на маленькую сопочку между артпарком и плацом. В двух шагах от «прославленного» третьего караульного поста. И ведь знали же летуны, куда сгружаться, а?

И ступил на тропку, ведущую к складу Соловья-разбойника, командующий Ленинградским Военным округом генерал-полковник Тавров. И первым встретил его на посту начальник караула лейтенант Борька наш Попов.

Спрашиваем потом с Мишуткой Поповича:

– Зачем вертолёт-то пустил? А у генерала пароль-то узнал?

Попович, по обыкновению, чесал репу, скривив губу верхнюю, темнил:

– Да время-то ещё раннее было. Почти не проснулся я.

– А как показался он тебе? Ведь ты ж его, как нас, а? Разглядел?

Это Минька любопытничал.

– Да… Сатрап. Рисовать тебе его на фоне нашего заката – сюжет безумный.

«Во! Сатрап. Точно», – щёлкнуло тогда у меня в голове.

А сейчас хозяин всего округа спустился к нам на плац. Мы все без специальной команды «ели» глазами очередного сверхвысокого военачальника.

«Интересно: семи штук достаточно, чтоб следующим Министр обороны пожаловал? Для округа – хватило.

Восьмой я чувствовал, когда Феркес надо мной опыт ставил. Почему же всё-таки семь? А на кого, однако, похож-то генералище?»

Мысли блуждали и путались.

– Не найдёте – я вас разгоню, – это вот первое и главное, что задушевно поведал нам «батька». С этим он, значит, и спешил к нам на вертолёте.

Стоим, молчим, внимаем.

«Ежели расформирует? А может, интересно, или нет? Власти ему хватит? Всех по другим частям тогда, севернее некуда, значит, хоть на каплю, но южнее, опять меня, с моей везухой, куда-нибудь к ишакам, нет, я не согласен, лучше б пистолики нашлись, ну, «батька», ну, придумай чего-нибудь, где искать, кого пытать?» – а глазёнки-то свои, не очень дальнозоркие, на комокруга пялю, стать, осанка мне его всё более нравятся. И, честное слово, жалостливо мне за него. Мне-то ведь и к Кушке не привыкать, а вот ему…

– Склад чтоб к зиме, суки, новый мне построили. Железобетонный, – вторую, стало быть, «вводную» кормилец нам вставил.

Глядишь – поживём ещё: стрелять, маршировать – ну, его на х…, будем пахать.

Не иначе, как Борька Попович, на пост там «батьку» пропуская, уговорил затеять новостройку. С него станет! Дома-то вечно замки меняет, ступеньки на крыльце чинит.

Прошёлся немного вдоль строя. Нам вообще-то весело было. Нас-то он всяко не тронет. Мы ждём, как он нашим командирам «введёт».

– Что делать думаешь, подполковник? – это, ясно дело, он Дьяку.

– Всё, всё, что прикажите, товарищ командующий округом. Да ведь некомплект у меня большой, – молодец Дьячина, справно ответствовал. Терять ему уж особо и нечего было, что генерал тут же и обещал.

– Получишь, ой, получишь комплект, мало не будет. Уже едет. Для тебя лично, – уже повернулся покинуть нас и…:

– И чтоб в два счёта вычистили мне ТУАЛЕТ. Проверять не буду.

Во! И кто ж такое присоветовал? Неужели из наших? Не-е-т! Умирать буду – не поверю. Вот это, как раз, и мог враг удумать. Направить поиски в отхожее место.

Кто б такое мне рассказал – ни за что не поверил бы. Но мы Вам обещали: наше повествование – наиправдивейшее. Да то ли ещё будет…

В детстве мы лазали по разным дворам и закоулкам. Довольно далеко от своего дома. В центре города я жил. На окраину мы ж не ездили. На площади Искусств, во дворе театра, статуя стояла. В щель ворот видели. Залезть не удавалось. Облик её, на всю жизнь запомнил. Осанистый и трагичный. Много позже узнал: с площади Восстания убрали. И в памяти у меня всадник осел как «Пугало». Его-то мне и напомнил, прилетевший на вертолёте, на край вверенного ему округа, командующий, генерал-полковник Тавров.

Наши командиры рванули в Печенгу. Вслед за МИ-6, надо думать. Нам приказали строго: ждать. Мы с опозданием пошли обедать. Курили.

Представителей органов тоже не видать. Ни тех, ни других. Такие «высокие» посещения всех, значит, пробирают до самых гланд.

Хотели убраться в свои домики – дежурный старлей Гусь взмолился:

– Ребята, не губите. Через мой труп. И через забор не надо. Худо будет, ой худо.

Разбрелись кто куда. Ждём-с.

После ужина – отбой. На сегодня.

Домой прихожу – стенного моего календаря нету. Боб пришёл из караула, спросил его:

– Не ты, Тортилла, стенную печать глушишь?

– Если б и захотел, то лень было на стенку лезть снимать, – разматывая портянки, меня успокоил Боб.

А кто-то не поленился, значит, – удалось сделать мне глубокий философский вывод.

– Работа у них такая. Правильно нас Мишутка остерегал. Да не в коня корм, – развесил Попович портянки, – Не переживай слишком-то. Знал, на что шёл. Ночью, видать, за тобой нагрянут. Детям буду о тебе рассказывать. Жалко всё у нас выпито.

Таким, примерно, образом мы всегда старались друг друга поддержать. Приободрить.

Боб не ведал, что и книжонки записные у меня реквизнули. Для ознакомления. Особенно одна у меня печаль вызывала. Не об утрате. Нет. В ней анекдоты конспектировал. Открытым текстом. Был раздел, конечно, и крамольный. Можно было ожидать открытия дискуссии. По некоторым. Спрашивается: зачем было приходовать такой, за который точно другим «выписывали»? Отец мне рассказал. И ведь предупредил дурака. У него в редакции «Военного врача» девицу прижучили. Помощницу. Ещё легко отделалась. Быстренько уволилась и – на Дальний Восток.

Анекдот, конечно, качественный: конкурс скрипачей, наших двое, на втором и на последнем местах, второй сожалеет о призе, скрипке Страдивари, последний успокаивает, мол, у вас тоже не плохая, второй огрызается, это для меня, что вам – маузер Феликса.

Ума мне тогда хватило тихо сидеть, язык засунув, о пропаже не трендеть.

Сильно позднее случайное застолье было. Наш «куратор» переводился. С повышением. Хохотнул между дозами:

– Мы тогда позабавились твоими писульками. Но почерк у тебя препоганый. Разбирали с трудом.

А у нас ещё и спор принципиальный на эту тему вышел. Позднее. Когда я коллегам приоткрыл завесу минувшего. Лещу рассказал, между прочим. А он возьми, да и возгордись:

– Ты крупно ошибаешься. Искажаешь факты хр-хре-хрононологии. Этот анекдотик я тебе поведал.

– Об чём речь, Серый? Согласный я. Давай восстановим. Этот самый…, как его? О! Статус-с-кво. Никогда не поздно.

Лещ насупился. Подумал. Сбавил приоритет:

– Кого конкурс-то? Не-а, пожалуй, я про пианистов, кажись, рассказывал.

– Эт-то точно. С музыкантами всегда бардак, – с радостью соглашаюсь я.

Серёга покурил, прикинул в уме что-то и продолжил забавно:

– Может, наши пистолики, как призы, пошли? За последние места в конкурсах.

Ну, что тут скажешь? У нас уже совсем набекрень мозги от поисков этих и ребусов. Свежие нужны головы и мысли.

И начали они поступать. Головы, по крайней мере. Как и было обещано.

– Ты знаешь, что это такое? Нет, ты погляди сюда. Знаешь? Это – домашняя тушёнка. Да. Домашняя, – невысокий плотный, почти пузатый нам незнакомый майор тыкал в нос Дьяку стеклянную закатанную банку.

Мы с Мишуткой подошли на КПП. На службу попасть хотелось. А тут небольшое скопление. Автобусик подвёз офицеров из Печенги. Они тоже жаждали служить. И затор образовался. Непредвиденный.

Посылки привезли со станции. Личному составу. С почты. Два-три раза в месяц делался такой праздник. И на КПП немедленно «шмонали». Дежурил Пелипенок. Минька сделал вопросительный манёвр глазами: на любознательного майора и обратно к комбату. Мол, что за фрукт? Какой такой проверяющий? По солдатским посылкам сугубый спец, что ли?

Комбат шепнул нам:

– Це – новый командир наш. Майор Алейник.

Тю-ю… Мы только булькающие предметы отсеивали. По вполне понятным причинам. Кстати, в закатанном стекле всю дорогу поступали компоты. С разными плавающими фруктами. И разноцветные всегда. С южных краёв поступали. Россия поставляла жидкость в резиновых грелках. Летом выливали это всё за КП. Зимой было труднее. В снег – малоэффективно. В этом месте снег аккуратно вырезался лопатой и уносился. Зимой, а значит большую часть года, приходилось крутиться по-разному. И всё время глядеть, чтоб рядом замполиты не крутились. Любой из двоих.

Так вот, значит, какой доскональный прибыл новый командир. Этот ничего не упустит. И с ним, наверное, быстро утрату нашу обнаружим. Если останется время от экспертизы консервов.

Алейник с ужасным сожалением вернул банку с домашней, по его оценке, тушёнкой сержанту. Причём казалось, что другая рука порывалась остановить отдающую.

– Салу теперь скажем тоже жёсткое «нет», – шепнул громко Минька. Когда майор пошёл за Дьяком к своему новому месту командирской службы.

Дудник весело помотал забубённой своей, много повидавшей, головою:

– Су-урьёзный мужик! У меня в Польше такой же прибыл однажды. Сам – метр с фуражкой, а связисток отбирал, чтоб не ниже метра восьмидесяти. Жмурился, как кот, и всё мурлыкал: «Любая самая длинная баба, сложенная вдвое, короче самого невысокого мужика». И фамилиё тоже было похожее.

– Вареник, что ли? – хохотнул Пелипок.

– Ага. Мудашвили. В рифму, – сверкнул золотой фиксой ветеран Дудник. Пошёл ухмыляясь. После удачной разминки утренней.

Подполковник Дьяков стал заместителем по строевой у майора Алейника. Мужик-то был свойский. Морда – как луна. И хитрющая. Во время службы чокаться с ним не приходилось. Очевидцы отмечали один недостаток: чересчур шибко закусывал. Не углядишь – один всё сметет. Но ведь это же не самый тяжкий порок-то, а?

Через определённый, инкубационный, период штабной ставленик наш, Мишутка, по обыкновению заглянул на кружку чая. Проинформировал:

– Ты, Попович, предрекал, что Алейник к нам для роста прислан? На повышение? – Минька замер в эффектной паузе.

– Ну-у… и что? Он же моложе явно Дьяка. С Запорожья, правда. А в чём соль? – лениво интересовался Боб.

Очень он надеялся на укрепление наших рядов. Начальственных, по крайней мере. На худой конец. Надеялся – абы кого не пришлют. Особенно в тяжкий момент. Когда верхушка части осталась без личного оружия. А вдруг настоящая тревога? Зениточку-то пока зарядишь. Вон. Гринькины подчинённые показали. Перекосили снаряд. А пистолетик – он тут как тут.

Как истинный патриот Борька надеялся, что «батька» дерьма не пришлёт. И тон ехидный штабного нашего Мишутки его явно насторожил. И не зря.

– Борюсик! – как болезному сообщил ПНШ, – Алейнику «воткнули» в его Запорожье, и к нам пнули. У него в части автомат слямзили.

Да и мне стало как-то обидно немного. Всего и делов-то: один автомат. Мы – воинская часть более серьёзная. У нас целых семь единиц в самоволке. Могли бы кого и солиднее прислать.

Будем, значит, домашнюю тушёнку караулить. Бдительно. С этого момента.

Гарбузёнок принёс мне за пазухой очередное своё горе горькое.

– Ты, старичок, не вошёл в моё положение. Ведь я парадную шинель взял готовую. Носил её. Подогнал мне её татарин наш портной. Сидит на мне – сам видел. А ты отрезом взял. Гражданское шить хочешь. А я начальником артвооружения очень сильно смотрелся бы.

Впечатление от гришкиных обиженных глаз лепилось удручающее.

– Дак что, что стряслось-то? – опускался я тоже в трясину гарбузовского несчастья.

– То ты не знаешь? Прикидываетесь с Борькой под дурачков, всю дорогу. Приехал! Новый начальник приехал. Доигрались. Попляшете теперь. Гильзу пустую расхитить не удастся. Не то, что револьверты.

Да. Это оказалось решительно так.

Прибыл молодой выпускник. Из Ленинградского артиллерийского училища. Не зенитчик, правда. Их там на какие-то большие пушки настраивали. Не знаю. А родом сам с Ладоги. Мать его – начальником станции железной была в то время. Принимала и отправляла все наши эшелоны.

Лейтенант – Смирный. А уж в дивизии его нацелили на эту прославившуюся должность. Гришутке – расстройство, а мне так полегчало. Всё побольше разбойная энергия Соловья с меня переключится.

А днём позже и секретарь комсомольский нарисовался. Освобождённый. Старшина сверхсрочник – Половой. Из дивизии перевели. Замполиты подсуетились, видать. Он им очень подходил. Третьим.

Суд да дело, а важнейший наказ хозяина округа мы пока не выполнили. Ну, ясное дело, по горячим следам бросились кой-чего изобразить: с шестами погнали двух-трёх бедолаг из дежурной батареи потыкать внутри там. На авось. Результат – ясен. А приказ-то был глобальный. Но машину такого профиля за кругом полярным найти труднее, чем в Москве, к примеру. Панасу, электрику из Заполярного, дали задание. Майор Каминский, через губу, брезгливо, будто сам к дерьмочерпалке прикасался:

– Гони в Заполярный, давай. Без черпалки не возвращайся.

– Да я, бля, да чего ж это меня? Нашли, бля, думаете, да? Погля-я-дим, бля, – бубнил справедливо негодующий Опанас-лейтенант, стоя на остановке, ожидая любимый автобус из Мурманска на Заполярный.

Дело было к вечеру, мы постояли в Мишуткиной, покурили вместе с Опанасом. Чтоб ему дорогу скрасить, добрым словом напутствовали:

– Товарищ помощник начальника штаба, а какого дерьмоизмещения бывают спецмашины такого профиля, не знаете случаем? – это я, естественно, приступил.

– В документах штаба нет ничего. Но лейтенанту, конечно же, следовало вначале уточнить у майора, а то вдруг тара окажется маловата, – Мишутка подхватывает влёт учить его, это ж смешно себе представить.

– Лейтенанта понять можно. Дело новое, малознакомое. Но казус – может выйти. Однако нужно, нам видится, с другого конца попробовать. От объекта исследования, так сказать. Иными словами: сколько этого самого добра скопилось у нас? Там. В яме. Под местом поисков.

Автобуса всё нет, погода хорошая, нам скучновато, Опанас более, чем косноязычен, мы не по злобе всё-таки, да и он тоже слегка, но понимает. Мы здесь живём и остаёмся, а он – домой катит.

– О, да! Естественно. Им с Каменюкой надо бы сперва хоть замерить, вычислить, прикинуть. Удельный вес запросить в дивизии, если сами не могут определить. Далее общий объём, вес. Потом уже количество цистерн и т. д. Дело-то непростое, – сильно вошёл в роль ПНШ.

Мы ещё долго могли бы упражняться в душевной чуткости. Да показался автобус.

Под конец говорим Опанасику в один голос:

– Плюнь, забудь старик. Нажрись-ка лучше в это самое дерьмо, через суточки вертайся, доложи, что ехать сюда за нашим товаром нет желающих, а требуют огромный задаток.

Кстати, Панасик так и поступил. Зашёл даже немного далее. Утверждал, что начал, мол, ехать сюда на этой самой спецмашине, «литруху» водиле поставил, по дороге сломались, а больше спецмашин таких не будет. О чём грозился представить справку. Из электродепо рудника. Ну, это-то понятно. Откуда ж ещё?

При этом от Опанасика несло не только перегаром свеженьким. Говорил, что пришлось помогать толкать эту самую цистерну.

В спецоперации по дерьмантиновым поискам ПМ-ов образовалась некоторая пауза.

А пока дружелюбно подсадить собирались Панаса в автобус. Сперва ведь всегда пассажиры выгружаются из него, правда? Если кто сюда подъехал, кому слезть надо. Глядим… Высовывается сперва шикарнейший тёмно-коричневый чемодан. Или натуральный или чудо искусственное кожаное. А держит его…, едрёна корень, – Белый Ус! Собственной персоной!

10. «Ай, ни забуду!»

Присели, закурили, рассмотрели друг друга.

– Ты не с инспекторской проверкой? Так, видимо, на усиление, – почти уверенный, то ли спросил, то ли сам ответил я за Мишку Белоуса.

– В дивизии присоветовали. В коридоре. Просись, говорят, в Печенгу. В «Обвальщик». Не соскучишься.

Ни тогда, ни позже не мог оценить, что у Михи хитрее: морда или изречения.

ПНШ, ушлый наш Мишенька, глубже меня взором штабным проникал:

– К нам всех шлют на усиление. Мы утомлённые и ослабленные. Тебя за что? Тоже что-нибудь не досчитались?

Белый Ус загадочный вид состроил:

– Не-е-ет. За утраты начальников тасуют. Баш на баш. Сами знаете. А меня для чистого вашего укрепления. Опыт я приобрёл. Совсем недавно. В ходе спецоперации. Ну, правда, пришлось пострадать. Об этом после. Давал подписку. От шести недель до девяти месяцев. О неразглашении. Смотря по обстоятельствам. Как примете.

– Примем, примем. Не боись, – подхватил я настройку Мишанькину, – Вот тёзка твой. Помнач штаба. Сначала он тебя. Примет, запишет, оприходует. Давай баул твой. Иди к командиру. Новому. Вдвоём будете усиливать. За пупком следи. Чтоб не развязался. Алейник нагрузит. Любит тушёнку.

Два Михаила пошли в часть. В Дивизион. Я постоял немного на остановке. С чемоданищем. Подумал, что надо бы загадать желания. Что надо для этого? Встать между ними или сесть? Пожалуй, надо будет сесть. Традиционно. За столом. Есть время. Подумать о желании. Впереди ещё хватит службы. Будет интересно. Можно не сомневаться.

– Они все у меня спутались. Это ты их помнишь, учёт им ведёшь. Ну, такой невзрачненький. Невозмутимый.

Это Попович мне новость принёс. Не очень-то проверенную. Да такими не шутят.

– Ну, как же. Помню. «Мучной червь» такой. И как же его? – всполошился я.

– В фургончике своём ехали. Ну, которым нас стращали. Что у КПП поставили. С решётками, – Боб медленно всегда растягивал речи свои.

Попервоначалу думал, что это он издевается так. Над близкими. Потом понял: нет. Попович такой от природы. Как океан. Вернее, как горы. Спокойные и величественные. Мне свою приоткрывал сущность:

– Суета всё это. Здесь на равнинке. Отстраняться надо. Я уж не говорю про горы. А ты всё торопыжишься. Вон шрам на подбородке. С Тянь-Шаня, говоришь? А, не суетись.

Отметину на челюсти нижней действительно приобрёл в Таджикистане. Курс институтский тем временем в Крыму был. По крымским террасам [70] лазал. Коллега наш, Мишка Овсов, там тогда и навернулся. Тоже обзавёлся зубами стальными и шрамом. Выходила его Татьяна. Овсовой стала.

Я морду разбил сразу, как приехал. Первым. Ещё до прибытия Саввы Буева. И ему, и всем скромно ведал, что тоже героически «упал со скал» [71] . Все восхищённо охали, ахали. Белый Ус, меж тем, как-то поинтересовался: «А кто ж тебя-то стонал, но держал». Вскользь ему отвечал. Намёком: «Никто. Пошёл на х…». Мишаня прищуривался, прицеливался, (за столом дело было), примеривался: «Не иначе, башкой в тарелку упал». Сам примерялся.

Лещ подключился: «Да. Точняк. Не сходится. Ежели в тарелку: нос, губы можно расквасить. Подбородок – никак». Белоус заключал: «И свидетелей нет. Как у Овса [72] . Где-то врезали тебе прилично. Но удачно. Хотя и снизу. Голова не отвалилась».

Обоим я им отвечал. Тем же намёком.

До подъёма в горы денег не было. Не присылали. По три раза на главпочту наведывались. В тот день ещё на солнышке полежал. На крыше гостиницы. Стрижен был наголо. Головку напекло. Вечером бежит Серёга Изнаирский. Геолог молоденький из Горного: «Денежки пришли, быстрей жрать». С лаборанткой, Нина, кажется, и с Серёгой пошли в парк. Шашлыки там пекли таджики. Духота, дым, очередь. Я и брякнулся в обморок. Первый и, дай-то Бог, последний раз в жизни. Хорошо челюсть выдержала. И худющий был, и башка совсем пустая. Лёгкая.

Чем уж тут хвастать? Так всю жизнь и прикрывался овсовской версией.

Чего тогда об этом вспомнил?

Так мудрёный Попович, не сразу, но всё же дошёл до сути:

– Вот прокурор этот, грустный, в фургоне-то и угробился.

– Это как же? – опешил я вовсе.

– Да случаем дурацким. Спал он там на лавке. Тормознули. Печка сорвалась. Чугунная. Ну, и…

«Во судьба-то! Не кирпичом с крыши, так печкой. Эх, побеседовать бы с доцентом Смирновым. О диалектике случайностей. Жаль. Более не довелось. Так ведь и у жаровни таджикской кто-то о чём-то мне пальцем погрозил. Я осознал?… Вряд ли. Чем дольше живу, тем меньше понимаю. Хотя голова и становится тяжелее».

– Ты-то откуда узнал? – допытываюсь у Боба.

– Этап, знать, следующий грядёт. Дознавательный. Меня уже пытали. И ты готовься.

Новый майорский прокурор нарисовался. Плотный здоровый свойский мужик. Как Боб и обещал, свидание с ним быстренько состоялось. Круг вопросов расширился. Несколько оригинально.

Как вели следствие предшественники, да чего спрашивали, да не было ли контактов после службы, вечерами-ночами то есть.

– Не пили мы сутками напролёт, что ли? – поинтересовался я у «свойского».

– Ну, а почему бы и нет, – ухмыльнулся мне в ответ очередной служитель армейской Фемиды. Так что я даже не понял: это был вопрос или предложение.

Под конец огорошил меня он совершенно:

– Ефрейтор Искам ваш? Из Поволжья. Судить его будем. Припаяем дисбат.

– За что?

– В отпуске справку медицинскую подделал. Продлил на неделю.

«Свойский» прокурор, ухмыляясь, собирал бумажки. Закончил со мной допрос. Видом своим давал понять: «Ефрейтор. Так, мелочь. До вас доберёмся. Придумаем, за что».