Заговор мерлина Джонс Диана
— А что, если коза?.. — начал Тоби.
— У козы, подозреваю, какие-никакие мозги имеются, — сказал Максвелл Хайд. — Так что она не спалит себе нутро, попытавшись сожрать саламандру.
Коза натянула свою веревку и с интересом наблюдала, как мы мягко опрокинули корзинки набок, открыли крышки и маленькие светящиеся силуэты на цыпочках выбрались наружу, на миг замерли, точно крошечные освещенные статуэтки, а потом вдруг разбежались и попрятались в клумбах. Саламандры очень похожи на ящериц, только у них вся голова и спинка расписаны завитками, состоящими вроде как из светящихся точек. Они действительно очень изящные, как будто очень маленькие призрачные дракончики.
— Не понимаю, как кто-то мог быть жесток к этим тварюшкам! — сказал Тоби, когда мы возвращались обратно в гостиную.
Я не ответил. Я изо всех сил надеялся, что мы перейдем прямиком к третьему пункту их ежевечернего ритуала: по кружке какао — и спать. Все эти ведьмы вымотали меня до крайности.
Первое, что мы увидели в гостиной, была Дора, так и не снявшая своей шляпы. Она сидела на диване, а ее саламандра растянулась у нее на коленях. Она очень отчетливо выделялась на фоне черной атласной юбки. Все ее огненные завитушки мягко пульсировали. Будь это кошка, можно было бы сказать, что она вовсю мурлыкала. Дора подняла голову и взглянула на нас с виноватой, озабоченной улыбкой.
— Я поступила очень плохо, да? — прошептала она. — Она такая славная!
Бледное, напряженное лицо Тоби расслабилось, и он пошел варить какао.
— Понимаешь, сердце-то у нее на самом деле доброе, — сказал мне Максвелл Хайд, когда мы вышли в прихожую. — Просто она легко поддается чужому влиянию. Пошли наверх, поможешь мне вытряхнуть грязное белье. Похоже, для следующего дела нам потребуется бельевая корзина.
— Это еще зачем? — простонал я. Он объяснил по дороге наверх.
— «Диковинки Тонио». Надо забрать оттуда саламандр, пока миссис Блентайр не позвонила по дальноговорителю и не предупредила этого Тонио. Я наложил на нее запрет, чтобы она не сделала этого сразу, но к утру она из него выпутается. Жуткая старая ведьма. Похожа на один из тех подсластителей, от которых у мышей развивается рак.
Так что мы быстро выхлебали по кружке какао, запихали на заднее сиденье машины Максвелла Хайда большую бельевую корзину, Тоби втиснулся рядом с ней, и мы поехали в Илинг. К тому времени уже наступила полночь. Когда машина тронулась, по всему Лондону начали бить часы.
Машины на Островах Блаженных тоже другие. Ездят они почти с таким же грохотом, как тот летательный аппарат, что я видел в Лоджия-Сити, и меня в них жутко укачивает. Я то и дело сглатывал, во рту у меня стоял вкус какао, и мне приходилось пристально смотреть на темные дома, а потом на темные изгороди вдоль дороги, чтобы не думать о том, как мне худо.
Ехать пришлось довольно далеко. На Островах Блаженных Илинг расположен дальше от Лондона, в сельской местности. Мы остановились в конце улицы, похожей на деревенскую улочку, и… ну, вроде как прислушались к тому, что происходило вокруг. И почти сразу услышали ужас и отчаяние сотен саламандр, запертых где-то в слишком тесном для них месте. После этого нам осталось только тихонько поехать в ту сторону, откуда исходило это отчаяние, пока оно не сделалось почти невыносимым, — и мы нашли это место. Оно было на одной из боковых улочек, открывавшихся прямо в поля. На улочке горел всего один далекий фонарь, при свете которого мы и разглядели двери гаража с тяжелыми висячими замками на первом этаже обветшалого старого дома.
Из-за гаражных дверей исходил настолько сильный поток ужаса и отчаяния, что все мы старались действовать как Можно быстрее. Мы с Тоби выволокли из машины бельевую корзину, бросили ее напротив ворот и откинули крышку, а Максвелл Хайд тем временем трудился над замками, используя свои магидские способности. Он открыл эти двери в два счета. И мы увидели саламандр, присутствие которых чувствовали все это время. Они были в глубине гаража, в двух клетках, каждая величиной не больше земного телевизора, и в обеих клетках саламандр были буквально сотни. Клетки светились и пульсировали — саламандры ползали и карабкались друг по другу, отчаянно пытаясь отвоевать себе чуточку больше пространства. Тоби бросился к ним — и наткнулся на столик со стоявшей на нем статуэткой. Я, бежавший следом, остановился и сумел поймать падающую статуэтку.
— Стойте! — шепнул Максвелл Хайд и зажег нам свой Колдовской огонек.
Очень кстати. Гараж был набит старой мебелью, и на каждой тумбочке, этажерке или столике красовались статуэтки И кружки. Клетки с саламандрами стояли на старом пианино у задней стены, за нагромождением зубчатых ведерок для угля, которые были загорожены несколькими каминными экранами. То-то шуму мы наделали бы, если бы все это снесли!
У меня ноги были длиннее, поэтому я пробрался в глубь гаража, переступая через мебель, и взял ближнюю из двух клеток. Саламандры, которые находились внутри, были так напуганы, что тихо шипели, как будто песок сыпался на железный лист. Пока я пытался передать клетку Тоби, у меня вспыхнули кончики волос и клетка сделалась такой горячей, что я ее еле удерживал. Я шепнул им, что теперь все в порядке, но, думаю, они были в таком ужасе, что не услышали. Я почти перебросил клетку Тоби, а Тоби сунул ее Максвеллу Хайду, который бегом вынес ее и поставил на траву. Вторая клетка была еще более горячей и шумной, и, когда Максвелл Хайд уронил ее рядом с корзиной, трава под ней затрещала от жара. Думаю, ему пришлось пустить в ход магию, чтобы не занялась и корзина тоже. Потом они вдвоем открыли клетки и попытались вытряхнуть саламандр в корзину.
В корзину попала примерно половина. Остальные взобрались по стенкам, пробежали по крышке и разбежались кто куда. Одна взобралась на Тоби и в страхе свернулась вокруг его шеи. Тоби издал придушенный писк, пытаясь не завопить от боли — жглась она изрядно. Еще одна заползла Максвеллу Хайду в штанину. Он задрыгал ногой и затопал, строя гримасы и изо всех сил стараясь не шуметь. Он передал мне клетки, чтобы я поставил их обратно на пианино. Тоби захлопнул корзину, не переставая поскуливать. Пока я осторожно перешагивал через вещи, которые мне были еле видны, я услышал, как над головой поскрипывают доски пола и кто-то разговаривает. Тут я бросил эти клетки, где стоял, и рванул обратно к выходу из гаража в такой панике, что, клянусь, я летел по воздуху. По крайней мере, не помню, чтобы я хоть раз коснулся пола.
Когда я выскочил на улицу, в доме зажегся свет. Я бросился к корзине, подхватил ее и в одиночку запихал на заднее сиденье машины. Тоби шмыгнул следом, пытаясь отцепить от своей шеи саламандру. Мгновением позже Максвелл Хайд нырнул на водительское сиденье, и мы рванули прочь, как профессиональные автогонщики.
Оглянувшись назад, я обнаружил, что Максвелл Хайд каким-то чудом успел присобачить замки на место. Свет теперь сочился из щелей в двери гаража.
— А что будет, если они вызовут полицию? — спросил я.
— Ничего не будет. Большинство людей саламандр видеть не способны, — процедил Максвелл Хайд сквозь стиснутые зубы. — Полиция просто не признает их существования. А, черт! Ник, у меня штанина горит?
— Нет, не горит, — ответил я.
— А мне кажется, что горит! — сказал он. — И вдобавок Хартфордшир — или это Мидлсекс? — теперь по нашей милости наводнен этими тварями!
Назад мы ехали очень интересно. Где-то через полмили саламандра из штанины Максвелла Хайда выползла наружу, и мне пришлось ее ловить, пока она не забралась под педаль. Тут-то я и обнаружил, что на полу машины кишат эти твари. Похоже, половина из тех, что сбежали от нас, попрятались в машине, потому что там было тепло и машина показалась им безопасным убежищем, и они действительно то и дело совались то под тормоз, то под газ, то под еще две педали, которые есть в машинах у них на Блаженных, и мне все время приходилось их оттуда вытаскивать. Вскоре я пожег себе все руки. Максвелл Хайд по пути непрерывно и страшно бранился, призывая всякие ужасы на головы ведьм, старьевщиков и контрабандистов, которые завозят саламандр, и с бранью отшвыривая ногами самих тва-рюшек. Неудивительно, что те саламандры, которые сидели в корзине, оставались достаточно испуганными, чтобы корзина начала потрескивать и дымиться. Когда я оглянулся, чтобы приказать Тоби успокоить их, то обнаружил, что он спит, положив голову на корзину, а саламандра, которая была у него на шее, свернулась вокруг его уха.
И тогда я принялся петь этим заразам колыбельные. Это было единственное, что пришло мне в голову. Я перебрал все самые успокаивающие песни какие знаю. Начал я со «Спи, моя радость, усни», потом перешел к «Сурку», потом к «Баю-баюшки-баю» — но тут Максвелл Хайд перестал браниться и принялся давиться хохотом, так что я переключился на шотландские песни с их усыпляющими завываниями, но шотландские как-то не пошли, и я вернулся к «Спи, моя радость, усни», потому что она подействовала лучше всего. «Спи, моя радость, усни, — тянул я, — в доме погасли огни, мышка за печкою спит, месяц в окошко глядит…» Все-таки Моцарт — это вещь! Чем дольше я пел, тем больше саламандр выползали из-под обшивки, из закоулков и кармашков на двери и усаживались, глядя на меня. К концу поездки я был укрыт ковром из саламандр, и их огненные завитки пульсировали и вибрировали, как будто саламандры самозабвенно мурлыкали. Те, что в корзине, были не так довольны, но, по крайней мере, они тоже успокоились.
В Лондоне Максвелл Хайд остановился перед домом и заставил входную дверь распахнуться саму по себе. Я неуклюже выбрался из машины, поднялся на крыльцо, и все саламандры спрыгнули с меня и огненным ковриком побежали впереди меня к задней двери, где я и выпустил их в сад. Потом я вернулся к машине и помог Максвеллу Хайду разбудить Тоби и отволочь в сад корзину. Когда мы открыли корзину, ярко светящиеся саламандры побежали оттуда в таких количествах, что Хельге пришлось немало попрыгать из стороны в сторону, чтобы увернуться от них.
— А чем мы их всех кормить будем? — прохрипел я.
— Кормить их не надо, — ответил Максвелл Хайд. — Они питаются солнечной энергией. По крайней мере, мне так рассказывали. Надеюсь, это правда.
Он отправил внука спать. Тоби взял свою саламандру с собой. Я сварил еще какао.
— Ну что, теперь-то мы всех саламандр в стране повыловили? — спросил я осипшим голосом, когда Максвелл Хайд вернулся из гаража. Я изрядно охрип после всех этих колыбельных.
Он подул на какао и покачал головой.
— Отнюдь нет, — сказал он. — Боюсь, мы всего лишь малость попортили торговлю. Еще кое-кого мы отловим, когда в Лондоне начнутся пожары. И то же самое в других частях страны. Но, подозреваю, на этой неделе нам придется совершить налеты еще на несколько складов. Завтра попробую выяснить, каким путем саламандры вообще попадают в нашу страну. А пока иди спать.
Глава 4
На следующий день у нас повсюду кишели саламандры. Они ползали по саду и по крыше. Несколько сотен проникли в дом и уютно свернулись в самых неожиданных местах — главное, чтобы там было тепло. Почти что единственным теплым местом, куда они не проникли, была кухонная плита — там поселилась Дорина личная саламандра, которая плевалась искрами в своих товарок, не пуская их к плите, — и шея Тоби, потому что там сидела его саламандра, — а так они были повсюду. Я то и дело смахивал их с тетрадки или вытряхивал из одежды. Они обсели дальноговоритель, у которого, засучив рукава, трудился Максвелл Хайд: он обзванивал компании, занимающиеся грузоперевозками, выясняя, не доводилось ли им в последнее время ввозить из жарких стран ящики, которые казались пустыми. Он не раз садился на этих саламандр.
Во время ланча он устроил себе перерыв и вместе со мной выпил чайку на лужайке для барбекю. Я смотрел наверх. Крыша была усеяна блаженно пульсирующими саламандрами. Если прищурить глаза, их можно было принять за жаркое марево — их и прозрачный народец тоже. Прозрачные существа, по-видимому, очень заинтересовались саламандрами и слетались к дому толпами. Даже коза, похоже, начинала нервничать.
Я заметил, как нам повезло, что стоит такая жара.
— Ну да, — сказал Максвелл Хайд, тоже взглянув на крышу, — но только из-за жары все так высохло… Достаточно будет одной искорки от испуганной саламандры…
Меня в самом деле бесит, так это то, что ввоз этих несчастных созданий был такой жестокой и ненужной затеей! Если идиоты, которые это сделали, просто хотят обрести побольше силы, почему бы им не использовать оживленные шоссе или силовые линии? Кроме того, на Островах сотни силовых узлов. Совершенно незачем мучить живых существ!
— А вы выяснили, откуда они берутся? — спросил я.
— Нет еще, — сказал он. — Но я выясню! И снова отправился к дальноговорителю.
В тот же вечер, после ужина, он наконец получил ответ. Саламандр доставили самолетом из какого-то места в Египте, которого на Земле не было — по крайней мере, я о таком никогда не слышал. И следующий грузовой самолет оттуда прибывал в Лондонский аэропорт в субботу вечером.
— Ник, Тоби, в субботу нам спать не придется, так и запишите! — радостно объявил Максвелл Хайд и включил новостной экран, приступая к первой части ежевечерней программы. — И, кстати, напомните мне кто-нибудь прикупить еще парочку корзин для белья.
Экран включился и сообщил, что на барже, следовавшей в Манчестер, внезапно вспыхнул пожар. То же самое произошло с грузовиком, направлявшимся в Норидж, и деловой центр Бристоля также объят огнем. Максвелл Хайд смотрел новости и грыз карандаш, которым он весь день делал заметки.
— Их разослали по всей стране! — подытожил он. — Но зачем? Кому вдруг понадобился дополнительный источник магической энергии во всех этих местах?
— Надеюсь, те саламандры, что плыли на барже, благополучно добрались до берега, — сказал Тоби, поглаживая пальцем огненную ящерку, вытянувшуюся у него на плече.
— Я тоже на это надеюсь, — сказал Максвелл Хайд. — Кстати, когда мы поедем в гости к твоему отцу, саламандра Останется здесь.
Тоби побледнел и упрямо насупился, но не стал спорить, как я ожидал. Полагаю, это кое-что говорит о его отце.
Отца Тоби зовут Джером Керк. Он тогда жил сам по себе, на ферме где-то к югу от основной цепи меловых холмов — на Островах их называют Становые холмы. Я бы не сказал, что это так уж далеко от Лондона, но нормальных шоссе на Островах всего два, да и те извилистые как я не знаю что. Так что для того, чтобы попасть к отцу Тоби до ланча, нам пришлось отправиться в путь практически на рассвете. Когда меня запихивали в машину, я еще не успел разлепить глаза.
Всю первую часть пути я ворчал про себя, что, если уж не могут построить железных дорог, могли бы, по крайней мере, шоссе нормальные сделать, и переживал, что меня сейчас укачает. Но потом глаза у меня открылись, и я почувствовал себя лучше. Я начал даже восхищаться тем, как вздымаются из молочно-белого марева зеленые холмы, похожие на хребет какого-то зверя. Дорога змеилась между рядами засохших деревьев так, что хребет холмов все время оставался вдали, пока наконец мы не свернули на узкий проселок и, попетляв по другим узким проселкам, не выехали к ферме, притулившейся у южной оконечности холмов, среди куда большего количества деревьев.
Мы отлепились от сидений, пошли и постучали в некрашеную входную дверь. Это был угрюмый желтый старый дом, и казалось странным, как внутри может быть так темно в такой ослепительно яркий день. В доме были тусклые каменные полы и низкие потолки со множеством балок, которые, похоже, не только не красили, но даже и не обметали как минимум полвека. Повсюду были пыль и хлам. Отец Тоби вроде как рыскал посреди всего, большую часть времени держась к нам спиной. Это был крупный мужчина с кустистой бородой, крупным, пронизанным жилками носом и довольно маленькими слезящимися глазами. Брюхо у него тоже было большое, но главное, что я запомнил — наверное, оттого, что чаще видел его со спины, — это его кривые ноги в мешковатых штанах с пузырями. Я все думал, что, когда он ночью снимает эти штаны, он, наверное, прислоняет их к стулу, и так они и стоят, сохраняя свою мешковатую форму.
Джером Керк вроде бы считался художником, но я что-то не заметил, чтобы он особо занимался своим ремеслом. В одной маленькой комнате действительно стоял мольберт, лежали кисти и всякие принадлежности, но они были покрыты пылью, как и все остальное.
Не похоже было, чтобы он был так уж рад нас видеть.
— А-а, приехали! — сказал он. — Я думал, вы не приедете.
Тоби тоже не прыгал до потолка от радости. Он сдержанно сказал:
— Здравствуй, папа.
Джером Керк оскалил зубы в свирепой приветственной (хотя в последнем я не уверен) улыбке и хлопнул Тоби по спине. И пошел бродить по дому, а мы остались стоять, где стояли.
Через некоторое время он вернулся с большим глиняным кувшином.
— Вы, наверное, пить хотите, — сказал он. — Вот тут у меня грушевый сидр, сам делал. Хотите?
Максвелл Хайд и Тоби дружно ответили:
— Нет, спасибо!
Но мне было так жарко и так хотелось пить, что я сказал:
— Пожалуйста, если можно.
Пока Джером Керк наливал мне сидр в пыльный стакан, мне показалось, что Максвелл Хайд пробормотал что-то вроде «Н-не советую!», но я не понял, в чем дело, пока не сделал большой жадный глоток.
Сидр был не просто дрянной. Он был тошнотворный. Знаете, как бывает, когда рыгнешь и желудочный сок попадает в рот? Я подумал, уж не отравили ли меня.
Но, по счастью, Джером Керк тут же налил огромную кружку этого пойла себе и снова куда-то убрел, держа в одной руке кувшин, в другой кружку с сидром.
— … Выходите, полюбуйтесь на мой сад, — эхом донесся его голос откуда-то из глубины дома.
Мы прошли следом за ним через кухню, где я, воспользовавшись случаем, опорожнил стакан в раковину и заменил гнусное пойло водой. Тоби захихикал. Максвелл Хайд невозмутимо налил воды себе и Тоби, и мы вышли в сад, заросший травой по колено и высоченной крапивой.
В саду росло множество плодовых деревьев, но толку от них было мало. Все они были старые и корявые, с обломанными сучьями, а на оставшихся хилых ветвях висело по несколько бледных яблочек или червивых слив. Папу бы удар хватил. Он так носится со своими яблонями! И Максвелл Хайд, похоже, разделял взгляды моего папы. Он бродил по саду, и лицо у него вытягивалось все сильнее. Меня же больше всего заинтересовал шаткий столик, на котором стояли тарелки, накрытые тряпками. Над тарелками кружили осы. Похоже, это был ланч.
Но до ланча, судя по всему, было еще далеко. Тоби просто тихо исчез, так что я мало-помалу дошел до конца сада, обходя заросли крапивы, прихлебывая свою воду и гадая, что же мы тут будем делать теперь, когда мы сюда приехали. В конце сада, где росла густая зеленая трава и под ногами чавкало, внезапно возник Джером Керк. Он припер меня к громадным зарослям ежевики, переплетенным крапивой. Сделал он это просто профессионально. Все время, пока мы разговаривали, я только и делал, что пытался вывернуться и улизнуть, но постоянно натыкался то на огромную колючую ветку с одной стороны, то на крапивные кущи с другой. А если я находил путь к спасению, Джером Керк просто придвигался ближе и отрезал его. Под конец он припер меня к самым кустам, и меня всего искололо. Я всерьез начал нервничать. Обычно я горжусь тем, что умею незаметно вывернуться и улизнуть откуда угодно, но этот человек меня поймал.
— Я хотел поговорить с Тоби, — заявил он, — но ты подойдешь еще лучше. У тебя ведь таланту хоть отбавляй, верно? И на что тебе сдался этот Максвелл Хайд?
— Он меня учит, — ответил я, подался вправо и напоролся на колючки. Тогда я подался влево — меня ужалила крапива. — Мне нужно учиться магии.
Джером Керк сплюнул в чащу ежевики.
— Чертов магид! — сказал он. — Они и пальцем не могут шевельнуть без разрешения Свыше, эти магиды. Щенки шелудивые. Лучше бы ты вместо этого перешел на нашу сторону.
— Э-э… — сказал я, снова пытаясь улизнуть сквозь кусты. — На «нашу» — это на чью?
Колючки заставили меня остановиться, и мне пришлось любоваться на красные жилки у него на носу и на его нечесаную бороду. Я подумал, что Джером Керк, наверное, последний человек на Островах Блаженных, с которым я хотел бы объединиться. Мне стало жалко Тоби за то, что этот человек — его отец. Ну, в смысле, мой родной отец тоже был не подарочек, но я с ним никогда не встречался. Я от души порадовался, что у меня была возможность выбрать себе папу по вкусу.
— Что вы имеете в виду? — спросил я.
Он наклонился ко мне и воодушевленно заговорил, размахивая рукой, в которой держал кружку. Я подался назад, пытаясь уклониться от тошнотворной вони сидра, исходящей от кружки и изо рта самого Джерома Керка.
— Мы — объединение, — сказал он, — но мы себя никак не называем. Мы просто существуем, копим силы и расширяем свои ряды. Теперь, когда во главе нас встал сам мерлин, мы действительно можем чего-то добиться. Мы очистим Острова от косной, рутинной магии, от обывателей, магидов и их прихвостней, мы призовем новые силы, новых людей, мелких пользователей магии, у которых при нынешнем режиме просто нет шансов проявить себя. Ты молод. Тебе следует присоединиться к нашему ордену. Ты же не хочешь, чтобы тебя душили их идиотские правила!
И на эту тему он распространялся довольно долго. Время от времени казалось, что он снова отправляется бродить, но это только казалось. На самом деле он придвигался все ближе, припирая меня к кустам. Я стоял, слизывал пот, скапливающийся у меня на верхней губе, и чувствовал, что я в ловушке.
Наконец Джером Керк сказал:
— Ты подумай! Мы уже обнаружили совершенно новый источник силы. Саламандры! Как тебе идея, а? Никому из «старой гвардии» такое бы и в голову не пришло, верно?
Он снова наклонился ко мне, взял в одну руку кружку и кувшин и залихватски прищелкнул пальцами. Я никогда не видел, чтобы кто-то так делал, разве что по телевизору.
— И это всего лишь одна из новых идей! — продолжал он. — Я-то знаю. Я в курсе всех, даже самых тайных, замыслов. Меня попросили поселиться здесь и приглядывать одним глазком за древней магией, чтобы она не вышла из-под контроля. Это факт. И вот что я тебе еще скажу… — Он снова прищелкнул пальцами. — Мы уже почти готовы показать, на что мы способны. Времени на решение у тебя осталось немного. Так что ты думай, думай! И если решишь к нам присоединиться — а ты к нам присоединишься, разумеется, — просто кивни мне перед отъездом. Понял?
К тому времени он меня совсем задвинул в кусты. Я ответил дрожащим голосом:
— Понял…
Он кивнул и, к моему немереному облегчению, повернулся ко мне своей мешковатой спиной и побрел прочь.
После этого я только и думал, как бы отыскать Максвелла Хайда и передать ему то, что Джером Керк говорил насчет саламандр. Мне казалось, что дело это срочное. Возможно, они действительно готовят мятеж или что-то в этом духе. И я видел, что это сходится с тем, о чем говорила Родди. Но сперва я никак не мог найти Максвелла Хайда, а когда нашел, он уже сидел за шатким столиком вместе с Джеромом Керком и Тоби. Они ждали меня, чтобы приступить к ланчу.
Ланч оказался изрядной пыткой. Состоял он из холодного мяса с хлебом, и это бы все ничего, но посреди стола стояло огромное блюдо с каким-то домашним маринадом, и осы над ним так и вились. Я все пытался показать Максвеллу Хайду, что мне нужно сказать ему нечто важное, но вроде как не мог до него достучаться. Все мы были слишком заняты тем, что уворачивались от ос.
Не успел закончиться ланч, как Максвелл Хайд и Джером Керк завели долгий спор о политике, и как только они заговорили о политике, я подумал: «Вот я дурак! Чего я беспокоюсь? Скажу ему на обратном пути!» Тоби смылся, как только начался спор. Меня достали осы, так что я тоже слинял.
Я пошел в ту сторону, куда, как мне показалось, направился Тоби, — через дорогу и на холм напротив дома. Там была тропа, вьющаяся по горячему склону. По ней я и пошел, огибая высоченные, в человеческий рост, кусты, пока наконец не вышел к крутому, поросшему травой участку склона, где тропа разветвлялась.
Тут я остановился. До меня вдруг дошло, что Джером Керк не врал, когда говорил, что живет поблизости от древней магии. Справа от меня был лес. Темный, жаркий, шумящий лес, состоящий из старых и очень стройных деревьев. Я обнаружил, что смотрю в сторону этого леса почти с ужасом. Что бы ни находилось в этом лесу, оно было очень древнее, очень мощное, и оно… ну… внушало благоговейный страх. Я просто не мог заставить себя пойти в ту сторону. Если Тоби понесло туда, значит, он куда храбрее меня.
Поэтому я свернул налево. Левая тропа вилась вдоль гребня холма, чуть пониже самой вершины. Там дул легкий ветерок. Ветерок шуршал жесткой, жилистой сухой травой и приносил горячие, почти пряные запахи, исходящие от бесчисленных сухих, жилистых цветов. Насекомые гудели или прыгали в траве, но ос среди них не было. Там царил ослепительный, неколебимый покой. Глядя вниз, я видел только леса да поля, уходящие в голубую даль. А подняв голову, я видел голубое-голубое небо и на его фоне — зеленую вершину холма, которая местами вроде как облупилась, так что наружу проступало жесткое белое нутро холма, как будто кости земли.
Пока я брел вперед и вперед и из-под травы проступало все больше белых пятен, мне пришло в голову, что я, наверное, уже иду на запад вдоль этого мелового хребта, который я видел с большой дороги. «В таком случае, — подумал я, — это белое не зря похоже на кости: ведь это и есть кости, становой хребет Островов Блаженных». Я шел и поглядывал наверх. Примерно через милю я нашел место, где отвалился особенно большой кусок дерна и наружу выступило что-то вроде шишковатого утеса. Шишки образовывали довольно отчетливый рисунок. Две длинные части с небольшой выемкой между ними, а над той частью, что ближе к востоку, большой выступ и вроде как выемка посреди этого выступа.
Я думал о костях. Я подумал, что вот эта часть и в самом деле похожа на гигантский череп. Череп огромного зверя, с громадными челюстями, куда больше слоновьего. И я представил себе, что это существо — действительно колоссальное существо — лежит вдоль всего склона холма, чуть пониже гребня, в основном погребенное под мелом и дерном.
Тут я ужасно разволновался, подумав, что, возможно, это и в самом деле скелет динозавра. И тем не менее мне даже не хотелось залезть наверх и посмотреть: я знал, что буду сильно разочарован, когда окажется, что это всего лишь меловой утес. Но я все-таки полез. И чем ближе я подбирался, тем больше это становилось похоже на огромную голову. К тому времени, как я поравнялся с той частью головы, что выглядела как челюсти, я рассмотрел над ней отверстия, похожие на ноздри, а когда я подошел еще ближе, то увидел на голове бледный узор, смахивающий на чешуйки, белые на белом. А когда я заглянул во впадину на выпирающей части, то мог бы поклясться, что там — глаз с опущенным веком. И на веке была даже каменная бахрома, совсем как меловые ресницы.
— Адские колокола! — сказал я. — Похоже, это действительно огромное ископаемое!
— ЭТО КОГО ТЫ НАЗВАЛ ИСКОПАЕМЫМ? — откликнулась гора.
Я отлетел на несколько ярдов и плюхнулся на траву. Так это меня потрясло. А весь утес тем временем задрожал, приподнялся и выпятился, когда гигантские челюсти разомкнулись. И меня вроде как стряхнуло вниз. Я поднял голову и обнаружил, что то место, которое я принял за веко, распахнулось. И на меня смотрит огромный зеленый глаз.
Не думаю, что в тот момент я мог бы шевельнуться, даже если бы захотел. Я с трудом выдавил:
— Тогда кто же вы?
С таким огромным существом поневоле хотелось говорить на «вы». Голос мой звучал как сдавленный шепот, но не спросить я не мог: уж очень было интересно!
— Я — БЕЛЫЙ ДРАКОН АНГЛИИ, — откликнулась гигантская голова. — ИЛИ ЛЮДИ БОЛЕЕ НЕ ГОВОРЯТ ОБО МНЕ?
— Нет-нет! — поспешно ответил я. — Конечно же говорят!
В конце концов, на Земле я о подобном существе слышал — было бы только логично предположить, что и тут, на Островах Блаженных, имеется подобное, со здешней-то магией.
— Но нечасто, — добавил я, чтобы не соврать.
Говоря это, я оглянулся назад вдоль склона и теперь отчетливо увидел, как выпирает под дерном гигантское тело. «Если он вылезет наружу, мне конец! — подумал я. — Похоже, его хвост доходит до самого леса!»
— Э-э… — сказал я, изо всех сил стараясь поддерживать эту дурацкую беседу, — вы, по-видимому, находитесь здесь очень давно?
— С НАЧАЛА ВРЕМЕН, — ответил дракон. Когда он говорил, склон горы трясся и расплывался. Я ощущал его голос всем телом. — Я СПЛЮ, ПОКА ВО МНЕ НЕ НАСТАНЕТ НУЖДА. Я ТЕБЕ НУЖЕН?
— Вообще-то нет… — сказал я. — На самом деле — нет, вы мне совсем не нужны! Я тут вообще случайно!
Огромный зеленый глаз моргнул, закрылся, открылся, закрылся. Я надеялся, что, может, дракон снова заснет, но я видел, что на самом деле он думает. Я чувствовал, почти слышал, как ворочаются в громадной голове тяжкие, медленные, громадные мысли.
Глаз открылся снова.
— МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ПРОБУДИТЬ СЛУЧАЙНО, — сказал сотрясающий землю голос — Я НЕ СОВЕРШАЮ НИЧЕГО СЛУЧАЙНОГО. ПРИЗВАТЬ МЕНЯ НЕ ТАК ПРОСТО.
— Да-да, я понимаю, — сказал я. Такие глупости говоришь на автопилоте, когда мозги отказывают от страха. — Но я сюда пришел не затем, чтобы призывать вас. Честное слово!
И я принялся потихоньку отступать вниз по склону, очень осторожно. Однако мне пришлось остановиться: склон снова затрясся, и вниз мимо меня полетели куски мела, земли и дерна.
— КОГДА ПРИДЕШЬ СЮДА ЗА ЭТИМ, — ответил могучий голос, — ПОМНИ, ЧТО Я БУДУ НЕДОВОЛЕН.
У МНОГИХ ЛЮДЕЙ БУДУТ ПРИЧИНЫ ПОЖАЛЕТЬ О ТОМ, ЧТО ТЫ МЕНЯ ПРИЗВАЛ. ТЕПЕРЬ СТУПАЙ.
Ни за что бы не взялся даже попытаться призвать эту зверюгу!
Я принялся спускаться, не сводя глаз с огромного зеленого ока, которое провожало меня взглядом до самой тропы. И когда я, дрожа как осиновый лист, трусцой пустился обратно, туда, откуда пришел, глаз повернулся в глазнице, следя за мной. Коленки у меня тряслись. Как только я отошел достаточно далеко, чтобы этот глаз не мог меня видеть, я припустился бежать со всех ног между кустами нагретого солнцем дрока и не снижал скорость, пока не спустился к дороге и не увидел Тоби и Максвелла Хайда, стоящих у машины. Я рысцой приблизился к ним. Пот с меня тек ручьями. Максвелл Хайд выглядел довольно мрачно. Тоби по какой-то причине выглядел примерно так же, как я себя чувствовал. Я подумал, они сердятся, что я заставил их ждать.
— Извините, что я так задержался, — сказал я небрежным, наигранным тоном. О том, что только что произошло, мне рассказывать не хотелось, и я не был уверен, что вообще когда-нибудь решусь об этом рассказать. — Я просто забрел дальше, чем рассчитывал.
— Садитесь в машину, оба, — сказал Максвелл Хайд. Мы сели в машину, и он поехал. Мы проехали немало миль, прежде чем я пришел в себя. Я все думал: «Ну и зверюга! Такая огромная!» Лежит под травой и ждет… Неудивительно, что многие пожалеют, если он когда-нибудь проснется!
Когда мы уже подъезжали к Лондону, Максвелл Хайд заговорил очень сухим тоном:
— Тоби, полагаю, нам придется порвать всякие отношения с твоим отцом. Боюсь, он связался с дурной компанией.
«Ох ты!» — подумал я. Голова у меня была так забита этой встречей с драконом, что о своем разговоре с Джеромом Керком я забыл начисто. Но, похоже, ему хватило дурости попытаться заманить в свои ряды самого Максвелла Хайда, так что мне и не придется ни о чем рассказывать.
— Да, — ответил Тоби почти шепотом. — Он и со мной тоже разговаривал.
— Так ты поэтому сидишь как в воду опущенный? — осведомился Максвелл Хайд.
— Нет, — сказал Тоби. — Это из-за леса.
— А что не так с лесом? — резко осведомился его дед.
— Не знаю, — ответил Тоби. — Там были высокие люди. Я не знаю, на самом деле они там были или мне только померещилось. Они были страшные.
— В каком смысле страшные? — спросил Максвелл Хайд. — Как демоны?
— Нет, наоборот, я думал, не ангелы ли это, — сказал Тоби. — Но они все спрашивали, готов ли я, и я не понимал, о чем они. И лес тоже спрашивал, понимаешь?
Тут я понял, что Тоби пережил приключение как минимум не менее ужасное, чем мое. Я видел, что у него гора с плеч свалилась, когда Максвелл Хайд просто хмыкнул с таким видом, словно не понимал, о чем говорит Тоби, и дальше расспрашивать не стал. Вместо этого он наклонил голову в мою сторону и спросил:
— А ты, Ник, тоже успел побеседовать с милейшим Джеромом?
— Да, — ответил я. — Он заодно с теми, кто ввозит саламандр.
Максвелл Хайд снова хмыкнул, но на этот раз задумчиво, мрачно и зловеще. Судя по тому, как он смотрел вперед через ветровое стекло, он размышлял над тем, что я сказал, все то время, пока мы ехали через Лондон. Уже начинало смеркаться. Паркуя машину, он сказал:
— Ладно, не будем больше говорить об этом. Я умираю от голода. За ланчем я так и не сумел как следует поесть: все боялся, как бы не проглотить осу.
Наверное, все мы устали, но выглядели мы довольно жалко. Нам не терпелось попасть в дом и заняться обычными вечерними делами. Дора стояла в прихожей и ломала руки — не потому, что мы так задержались, а потому, что она купила семь сортов сыра и сварила картошки и теперь не знала, как превратить это в нормальный ужин. Но нам было все равно. Мы ринулись к столу, разогнав по пути саламандр, и принялись лопать холодную картошку с ломтями сыра. А потом устремились в гостиную и включили новостной экран, чтобы застать конец спортивных новостей.
Потом Максвелл Хайд и Тоби достали свою игру. Я устроился сбоку в кресле и со вздохом облегчения открыл книжку по теории магии. Сейчас я был совсем не против поскучать в тишине. Дора села на диван, шурша журналом «Толкователь снов».
У игроков дело уже дошло до стонов, а я успел четырежды прочесть одну и ту же страницу, не поняв ни слова, как вдруг Дора вскочила с дивана и завизжала.
Комната внезапно наполнилась людьми, беззвучно скачущими на высоких лошадях. Вместе с ними в комнату ворвался беззвучный ветер. Он захлопал страницами моей Книги, взметнул крашеные волосы Доры. Дора с визгом ухватилась одной рукой за волосы, а другой прижала юбку, чтобы ветер не задрал ее выше пояса. Тот же ветер развевал плащи всадников. Всадников вокруг нас было куда больше, чем могло поместиться в комнате, и тем не менее все они однозначно были здесь. Тот, что был ближе всех ко мне, нес нечто вроде боевого штандарта, только на самом деле это был просто корявый шест, на который был насажен конский череп, и клочья сырой, окровавленной конской шкуры развевались на ветру. Я взглянул на этот штандарт — и мне сделалось нехорошо.
Всадник, скакавший впереди, сидел на белой лошади, а сам был весь в черном, если не считать подкладки развевающегося плаща.
— Я вынужден извиниться, — сказал он. Казалось бы, я не должен был расслышать его за визгом Доры, но я его слышал прекрасно. Он говорил с сильным валлийским акцентом. — Прошу меня простить, — сказал он, наклоняясь к Максвеллу Хайду. — Я делаю это исключительно по принуждению заклятия.
Он протянул руку и обхватил Максвелла Хайда за талию. Он поднял его так же легко, как котенка, и бросил его на белую кобылу, поперек холки, лицом вниз. Максвелл Хайд успел сказать только: «В чем де?..», пока его поднимали, а потом умолк, как будто потерял сознание.
Тоби был единственным из нас, кто вел себя более или менее достойно. Он бросился наперерез белой лошади и крикнул:
— А ну прекратите! Отпустите дедушку!
— Я бы с удовольствием, молодой человек… — ответил всадник.
И двинулся вперед, прямо на Тоби. Тоби пришлось отскочить с дороги. Столик, фигурки и одно из кресел полетели на пол. Всадники ускакали прочь из комнаты, забрав с собой ветер. Не то чтобы они прошли сквозь стену. Они как бы умчались прочь в том пространстве, где они находились, и забрали с собой это пространство, и Максвелла Хайда тоже.
Когда они исчезли, Дора принялась верещать еще громче.
— Он забрал папу! — визжала она. — Это был Гвинап Нудд, Владыка Мертвых! И он забрал с собой папу!
Она подняла такой шум, что мы еле услышали, как кто-то стучит во входную дверь.
Часть 10
РОДДИ И НИК
Глава 1. РОДДИ
Миссис Кендейс была не только очень старая, но еще и немного хромая, и ходить ей приходилось с палочкой. Так что проводила она нас только до двери. Там она торжественно, очень старомодно пожала руку Грундо, а меня поцеловала на прощание. Когда ее сухие старческие губы коснулись моей щеки, я слегка вздрогнула — не потому, что мне было неприятно, но потому, что благодаря этому легкому прикосновению я каким-то образом узнала, что у нее сломано правое бедро. Совсем как у той хромой леди из разрушенной деревни. И я подумала: «Неужели у всех женщин с сильной магией всегда бывает сломано бедро?»
— Поезжайте с Солсбери, дорогие мои, — сказала она. — Все устроено.
Мы вышли на улицу следом за Солсбери, который широко шагал в своих зеленых сапогах, и пошли по городу. К тому времени, как мы дошли до угла, рядом с сапогами появились два больших гладкошерстных ретривера, черный и золотистый. Они скромно трусили по обе стороны от Солсбери. Грундо был в восторге.
— Это ваши? — спросил он, заглядывая в лицо высокому Солсбери.
Солсбери кивнул.
— Я без собаки никогда не хожу, — сказал он. — Хотя У них, конечно, и хозяева имеются.
— А-а… — сказал Грундо. — Понятно!
Как бы то ни было, ретриверы бежали за нами всю дорогу до окраины города, то отбегая, то возвращаясь назад, как всегда делают собаки, пока мы не вышли к месту перед небольшим, но довольно высоким холмом, где они разбежались по сторонам. Один из псов задрал лапу и помочился на колесо квадратной старой коричневой машины, которая стояла у холма.
— А ну прекрати, ты, грязное животное! — завопил кто-то из-за холмика.
На самом деле, если приглядеться, холмик был довольно необычный. Казалось, он состоит из погребенных под землей домов. Видны были окна, двери, куски стен, полускрытые травой, наваленные друг на друга от земли до вершины. На полпути к вершине, под деревом, склонившимся над засыпанным дверным проемом, на заросшем травой пороге сидел старый бродяга.
— Ты, это, следи за своими чертовыми псами! — заорал он на Солсбери пронзительным, надтреснутым старческим голосом.
— Я слежу, — ответил Солсбери. — На моих улицах они никогда не гадят. Это мой брат, — пояснил он. — Древний Сарум.
Мы в изумлении уставились на бродягу. Бродяга встал и легко сбежал вниз по холму. На нем тоже были резиновые сапоги, только черные, потрескавшиеся и грязные, а его куртка и штаны были такие старые, что трудно было даже сказать, какой цвет они имели изначально. Рядом с высоким Солсбери он выглядел почти карликом. Он ухмыльнулся злобной улыбкой прямо в лицо Грундо, продемонстрировав кривые зубы, и сказал:
— Старший брат, чтоб вы знали! У меня была своя хартия, когда Солсбери еще и в проекте не было. И я по-прежнему посылаю от себя члена парламента в Винчестер. Я — гнилое местечко, вот я кто.
— Мой брат не настолько привязан к своим зданиям, как Я, — объяснил Солсбери. — Поэтому он сможет отвезти вас в Лондон.
Лицо Древнего Сарума жутко исказилось. Сперва оно вытянулось и приобрело форму длинного-длинного яйца, и нижняя губа выпятилась так сильно, что мы подумали, будто он вот-вот зарыдает. А потом съежилось и схлопнулось с треском, как у сердитого щелкунчика.
— Привязан! — сказал он. — Да ты шутишь! Как можно быть привязанным к груде старых развалин? Нелегко быть гнилым местечком, чтоб вы знали! У меня ведь и людей-то совсем не осталось.
Он развернулся и раздраженно уставился на своего высокого брата.
— А ты можешь гарантировать, что Лондон меня впустит? А? — осведомился он.
— Довези их хотя бы до окраин, — сказал Солсбери. — А потом поговори с ним.
— Так ты с ним свяжись и позаботься о том, чтобы он меня ждал! — ответил Древний Сарум. — Я не хочу сниматься с места и ехать в такую даль, и все впустую!
— Ну, даже если он тебя не впустит, они всегда могут проехать оставшуюся часть пути на автобусе или на такси, — сказал Солсбери, разворачиваясь на зеленых резиновых каблуках. — Но я дам ему знать. Поезжайте.
— Да ладно, ладно! — пробурчал Древний Сарум. — Я всего лишь гнилое местечко. Я делаю за тебя грязную работу. Ну, поехали, — сказал он нам. — Чего встали-то? Вам в Лондон надо или нет?
Он побрел к старой коричневой машине и уселся на водительское сиденье.
— Давайте залезайте! — крикнул он из окна. — Эта машина — радость и гордость Солсбери. Обычно он катает на ней только епископа или эту даму Кендейс. Так что нам нынче оказана большая честь!
Мы с Грундо переглянулись, наперегонки бросились к машине и открыли блестящую коричневую заднюю дверь. Мы плохо представляли себе, что такое «гнилое местечко», но Древний Сарум и впрямь вонял гнилью. Когда он проходил мимо нас, от него пахнуло слабо, но мерзко. А уж в машине, посреди блестящей кожаной обивки, вонь стояла несусветная — не столько даже сильная, сколько всепроникающая, как вонь от забитой канавы в жаркий день. А день был действительно жаркий. Мы с Грундо поспешно опустили до отказа тонированные окна машины. Но окна опустились только до середины, и потом, из-за тонировки смотреть сквозь них было довольно странно. Сквозь нижнюю часть фигура Солсбери, уходящего в сторону домов вместе со своими двумя собаками, казалась озаренной неестественным грозовым светом. Через верхнюю, открытую часть все по контрасту выглядело слишком голубым. А вонять меньше не стало.
— Собачник фигов! — буркнул Древний Сарум, заводя мотор. — На своих улицах он им гадить не дает, нет! И поэтому они бегают за город и постоянно гадят на меня. Я вам говорю, нелегко быть гнилым местечком.
Он продолжал бурчать так большую часть пути. Мы не знали, то ли он с нами разговаривает, то ли просто сам с собой, так что мы сидели на скользких сиденьях и время от времени отвечали: «Угу!», «Да ну?», «В самом деле?» и так далее, чтобы Древний Сарум не обиделся, и старались держать лица поближе к окошку, чтобы не так сильно воняло. Но ветер был горячий, так что помогал он не особо.
По-моему, Древний Сарум выбрал странную дорогу. По крайней мере, так сказал Грундо. Но и мне показалось странным, что вскоре перед нами вырос Стоунхендж.
— Взгляните на него! — с гордостью воскликнул Древний Сарум. — Хорошенько, хорошенько глядите. Вот вам настоящая каменная кладка! Вот как надо работать по камню! И можете себе представить: в старые времена все это было мое! Просто плакать хочется, да.
Мы подались к тому окну, чтобы лучше разглядеть Стоунхендж. Грундо вежливо заметил:
— Так значит, вы некогда владели изрядной магической силой!
— Магической силой! — воскликнул Древний Сарум. — Это уже не магия, это трансцендентальная тауматургия, сынок! Действительно, плакать хочется.
Грундо сказал еще что-то вежливое. Я же говорить не могла. Вид сквозь грозовое стекло этого плотного кольца огромных камней, одновременно громадного и маленького, наполненного мощью, подействовал на меня странно. Я приподнялась, чтобы видеть его поверх стекла, в его естественных мощных серых тонах, и обнаружила, что ощущение, которое я испытывала, отчасти было связано с тем, что Стоунхендж пробудил один из цветочных файлов хромой женщины. «Шиповник: места силы». Но все эти знания ускользали от меня, вращались, точно колесо, и передо мной, как спицы, мелькали частицы мудрости. Поначалу я думала, это оттого, что мне сейчас на самом деле не нужно знать о Стоунхендже. Но потом поняла, что дело в другом: этого места не было в файле. Знания хромой женщины восходили к тем временам, когда Стоунхендж еще не был построен. От этого я почувствовала себя так странно, что мне пришлось ухватиться за один из ремней у окна и закрыть глаза, пока мы не проехали мимо.
После этого мы, похоже, ехали в основном по главной дороге, ведущей в Лондон, но каждый раз, как мы подъезжали к какому-нибудь городку, мы сворачивали и принимались петлять между пыльными изгородями по узеньким белым проселкам и на большую дорогу выруливали, только когда городок оставался позади.
— Приходится их объезжать! — бормотал Древний Сарум. — Неохота спорить. Неохота выслушивать все эти «Нечего тебе ездить через меня, ты, гнилое местечко!» Да уж, приятного мало, скажу я вам!
Возвращаясь на главную дорогу, мы катили вдоль темных деревьев, и справа от нас тянулась длинная зеленая линия холмов. Примерно в то время, когда в небе у нас за спиной начал разгораться закат, мы с Грундо обнаружили, что невольно поворачиваем голову в сторону этих холмов. Там что-то было. Мне в голову снова пришел «Шиповник: места силы». Но на этот раз ощущение было еще более странным. Часть силы, что там пребывала, явно была древней уже в те времена, когда хромая леди создавала свои файлы, а части там не было, она была новой и не менее мощной, чем Стоунхендж.
— Что это? — спросил Грундо довольно ошеломленно. — Вон там, в той стороне?
— Понятия не имею, это точно, — ответил Древний Сару м. — Какое-то старье, но ко мне оно отношения не имеет. Я ведь всего лишь гнилое местечко.
Мы ехали дальше, и ощущение постепенно отступало, почти нехотя, как будто нечто пыталось привлечь наше внимание. Закат полыхал во все небо. И вдруг наша машина принялась петлять по дороге, и Древний Сарум завопил:
— Кыш, кыш! Кыш с ветрового стекла, лопни твои глаза! И мы остановились, с воплем и страшным рывком.
— Эй, кто-нибудь, выйдите и прихлопните эту тварь, кем бы она ни была! То ли мышь летучая, то ли еще что! — распорядился Древний Сарум. — А то мне ничего не видно, когда она там.
Мы с Грундо принялись всматриваться в ветровое стекло из-за спины Древнего Сарума, но, насколько нам было видно, там ничего не было, кроме тонировки да разбившейся о стекло мошкары.
— Снимите ее! — взвыл Древний Сарум.
Мы со вздохом выбрались из машины на сумеречную дорогу и внезапно обнаружили, что вокруг пахнет росой и влажным сеном.
— Думаю, он двинулся крышей, — буркнул Грундо, не опасаясь, что Сарум услышит за шумом мотора.